Страница:
имеют при этом никакого значения; наши побуждения и наши оценки его не
трогают.
Deus ita artifex magnus in magnis, ut minor non sit in parvis {Бог
великий мастер как в большим, так и в малом [401] (лат. ).}. Наше
высокомерие всегда склоняет нас кощунственно сравнивать себя с богом. Так
как дела обременяют людей, то Стратон освободил богов от всяких
обязанностей, как освобождены были от них и священнослужители [402]. Он
заставляет природу творить и сохранять все вещи и из их масс и движений
создает все части мира, освобождая человека от страха перед божьим судом.
Quod beatum aeternumque sit, id nec habere negotii quicquam, nec exhibere
Alteri {Блаженное и вечное существо само не имеет никаких обязанностей и ни
на кого их не налагает [403] (лат. ).}. Природе угодно, чтобы сходные вещи
имели и сходные отношения; поэтому бесконечное число смертных заставляет
заключать о таком же числе бессмертных; бесконечное число вещей, несущих
смерть и разрушение, заставляет предполагать такое же число целебных и
полезных вещей. Подобно тому как души богов, не имея дара речи, глаз, ушей,
чувствуют все одинаково и знают о наших мыслях, так и души людей, когда они
свободны или оторваны от тела сном или состоянием экстаза, прорицают,
предсказывают и предвидят такие вещи, которых они не могли бы увидеть,
будучи соединены с телом [404].
Люди, говорит апостол Павел [405], "называя себя мудрыми, обезумели, и
славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку... "
Присмотритесь, каким шарлатанством было обставлено обожествление у
древних [406]. После пышной и торжественной церемонии похорон, когда пламя
касалось уже верхушки сооружения и охватывало ложе умершего, они выпускали
орла, полет которого ввысь означал, что душа покойника отправилась в рай. У
нас имеются тысячи медалей - в том числе и выбитая в память благонравной
супруги Фаустины [407], - на которых изображен орел, возносящий к небу эти
обожествленные души.
Жалкое зрелище! Мы сами себя обманываем нашими собственными
измышлениями и притворством:
Quod finxere, timent,
{Боятся того, что сами выдумали [408] (лат. ).}
словно дети, вымазавшие сажей лицо одного из своей ватаги и потом сами
пугающиеся его. Quasi quicquam infelicius sit homine cui sua figmenta
dominantur {Есть ли кто несчастнее человека, ставшего рабом своих
собственных измышлений [409] (лат. ).}. Почитать того, кто создал нас,
далеко не одно и то же, что почитать того, кого создали мы сами. Августу
было воздвигнуто более храмов, чем Юпитеру; ему поклонялись с таким же
рвением и верили в совершаемые им чудеса. Жители Тасоса, желая отблагодарить
Агесилая за оказанные им благодеяния, пришли однажды объявить, что они
причислили его к сонму богов. "Разве во власти народа, - сказал он им, -
делать богом кого вам заблагорассудится? В таком случае сделайте это для
примера с одним из вас; а потом, когда я увижу что с ним приключится, я
воздам вам великую благодарность за ваше предложение" [410].
Человек крайне неразумен; он не в состоянии создать клеща, а между тем
десятками создает богов.
Послушайте, как восхваляет наши способности Трисмегист [411]: из всех
удивительных вещей самая поразительная та, что человек сумел изобрести
божественную природу и создать ее. Послушайте рассуждения философов:
Nosse cui divos et caeli numina soli,
Aut soli nescire, datum.
{Кому лишь одному дано познать богов и небесные силы или не познать их
[412] (лат. ).}
"Если бог есть, то он живое существо; если он живое существо, то
обладает чувствами; если он обладает чувствами, то подвержен тлению. Если он
не имеет тела, то не имеет и души, а следовательно, неспособен действовать;
если же он имеет тело, то он тленен" [413]. Разве это не убедительное
умозаключение? Мы неспособны создать мир; следовательно, существует более
совершенная природа, которая создала его. Было бы глупым высокомерием с
нашей стороны считать себя самыми совершенными существами во вселенной;
следовательно, имеется некое существо, более совершенное, чем мы: это бог.
Когда вы видите богатое и роскошное здание, то даже не зная, кто хозяин его,
вы все же не скажете, что оно предназначено для вас. Не должны ли мы в таком
случае думать, что это божественное сооружение, этот созерцаемый нами
небесный дворец является жилищем существа более возвышенного, чем мы? Разве
все находящееся вверху не является всегда и более достойным? А ведь мы
помещены внизу. Ничто, лишенное души и разума, не может породить что-либо
одушевленное и обладающее разумом. Мир порождает нас; следовательно, он
имеет душу и разум. Любая наша часть меньше, чем мы, мы - часть мира;
следовательно, наделен мудростью и разумом в большей степени, чем мы.
Прекрасная вещь - быть великим правителем, следовательно, управление миром
принадлежит некоей блаженной природе. Светила не причиняют нам вреда;
следовательно, они полны благости. Мы нуждаемся в пище; следовательно, боги
тоже в ней нуждаются и питаются парами, поднимающимися ввысь. Мирские блага
не являются благами для бога; следовательно, они не являются благами и для
нас. Наносить оскорбление и быть оскорбленным в одинаковой мере
свидетельствует о слабости; следовательно, безумие - бояться бога. Бог благ
по своей природе; человек же благ в меру своих стараний, а это выше.
Божественная мудрость отличается от человеческой лишь тем, что она вечна; но
длительность ничего не прибавляет к мудрости, следовательно, мы сотоварищи.
Мы обладаем жизнью, разумом и свободой, почитаем благость, милосердие и
справедливость, следовательно, эти качества присущи богу. Словом, когда
человек приписывает божеству какие-либо свойства или отказывает ему в них,
он делает это по собственной мерке. Хорош пример! Хорош образец! Сколько бы
мы ни усиливали, ни возвеличивали, ни раздували человеческие качества, это
бесполезно; жалкий человек может пыжиться сколько ему угодно:
Non, si te ruperis, inquit.
{Нет, хоть лопни! - ответил [414] (лат. ).}
Profecto non Deum, quem cogitare non possunt, sed semetipsos pro illo
cogitantes, non illum sed se ipsos, non illi sed sibi comparant {Когда они
думают о боге, которого не в состоянии постигнуть, то в действительности
думают о самих себе, а не о нем; они сравнивают не его, но себя, и не с ним,
а с собой [415] (лат. ).}.
Даже в естественных случаях следствия лишь отчасти раскрывают причину;
- что же сказать о данной причине, когда речь идет о божестве? Она выше
естественного порядка вещей; она слишком возвышенна, слишком далека от нас и
слишком могущественна, чтобы наши заключения могли связывать и сковывать ее.
К пониманию божества можно прийти не через нас, это слишком низменный путь.
Находясь на Монсенисе [416], мы не ближе к небу, чем находясь на дне
морском. Можете убедиться в этом с помощью астролябии. Люди низводят бога до
того, что приписывают ему - как это делалось не раз - даже плотское
соединение с женщинами: Паулина, жена Сатурнина, матрона, славившаяся в Риме
своей добродетелью, полагая, что сочетается с богом Сераписом, очутилась в
объятиях одного из ее поклонников, что было подстроено жрецами этого храма
[417]. Варрон, самый проницательный и самый ученый из латинских авторов, в
своих книгах о божествах сообщает [418], что служка храма Геркулеса играл в
кости попеременно обеими руками - одной рукой за самого себя, а другой - за
Геркулеса, с условием, что если выиграет он сам, то на доходы приготовит
себе ужин и приведет любовницу, если же проиграет, то предложит за свой счет
и то и другое Геркулесу. Он проиграл и расплатился своим ужином и молодой
девушкой. Ее звали Лаурентиной; ночью она увидела во сне, будто очутилась в
объятиях Геркулеса, который, между прочим, сказал ей, что первый же человек,
которого она на следующий день встретит, щедро с нею расплатится за него. Им
оказался богатый юноша Тарунций, который взял ее к себе и впоследствии
сделал своей наследницей. Она же в свою очередь, желая сделать угодное этому
богу, завещала свое наследство римскому народу и за это ее удостоили
божеских почестей.
Считалось, что Платон был божественного происхождения как по отцовской,
так и по материнской линии, причем предком его в обоих случаях был Нептун,
но мало того: в Афинах считалась достоверной следующая версия его
происхождения. Аристон не знал, как овладеть прекрасной Периктионой; во сне
бог Аполлон возвестил ему, чтобы он не прикасался к ней, пока она не
разрешится от бремени: это и были отец и мать Платона [419].
Сколько существует подобных побасенок о том, как боги наставляли рога
бедным смертным, и о мужьях, несправедливо оклеветанных ради детей [420]?
У магометан народ верит, что есть много таких Мерлинов [421], т. е.
детей, не имеющих отцов, зачатых духовно и рожденных божественным образом из
чрева девственниц; они носят имя, означающее это понятие на их языке [422].
Следует помнить, что для всякого существа нет ничего прекраснее и лучше
его самого (лев, орел и дельфин выше его ценят себе подобных) [423] и всякий
сравнивает качества всех других существ со своими собственными. Эти качества
можем усиливать или ослаблять, но мы не можем сделать ничего большего, ибо
дальше этого сопоставления и ; этого принципа наше воображение не способно
пойти; оно не состоянии вообразить ничего иного, оно не может выйти за эти
пределы и переступить их! Так возникли следующие древние умозаключения:
"Самый прекрасный из всех обликов - это человеческий; следовательно, богу
присущ этот облик. Никто не может быть блаженным без добродетели; не может
быть добродетели без разума, а разум нигде, кроме человеческого тела,
находиться не может; следовательно, бог имеет человеческий облик" [424].
Ita est informatum anticipatum mentibus nostris ut homini, cum de deo
cogitet, forma occurrat humana.
{Таковы привычка и предубеждение нашего ума, что если человек начнет
размышлять о боге, то представляет себе его в виде человека [425] (лат. ).}
Ксенофан [426], шутя, заявлял, что если животные создают себе богов (а
это вполне правдоподобно!), то они, несомненно, создают их по своему подобию
и так же превозносят их, как и мы. Действительно, почему, например, гусенок
не мог бы утверждать о себе следующее [427]: "Внимание вселенной устремлено
на меня; земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; солнце - чтобы мне
светить; звезды - чтобы оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мне
одни блага, воды - другие; небосвод ни на кого не взирает с большей
благосклонностью, чем на меня; я любимец природы. Разве человек не ухаживает
за мной, не дает мне убежище и не служит мне? Для меня сеет и мелет он
зерно. Если он съедает меня, то ведь то же самое делает он и со своими
сотоварищами - людьми, а я поедаю червей, которые точат и пожирают его".
Сходным образом мог бы рассуждать о себе журавль и даже более красноречиво,
ибо он свободно летает в этой прекрасной небесной выси и владеет ею: tam
blanda conciliatrix et tam sui est lena ipsa natura {Насколько природа -
ласковая примирительница, настолько она благоприятствует тому, что ею
создано! [428] (лат. ).}.
Рассуждая подобным же образом, мы утверждаем, что все предназначено для
нас: для нас существует вселенная, для нас - свет, для нас гремит гром, как
творец, так и все твари существуют для нас. Мы - цель всего, мы - центр, к
которому тяготеет все сущее. Посмотрите летопись небесных дел, отмеченных
философами на протяжении более двух тысячелетий; боги действовали и
говорили, имея в виду только человека; у них не было никаких других забот и
занятий. То они воевали против людей:
domitosque Herculea manu
Telluris iuvenes, nnde periculum
Fulgens contremuit domus
Saturni veteris,
{Сыновья Земли, от которых, трепеща, ждал гибели сверкающий дом
древнего Сатурна, были укрощены рукой Геракла [429] (лат. ).}
то участвовали в наших смутах, воздавая нам за то, что мы много раз
бывали участниками в их распрях:
Neptunus muros magnoque emota tridenti
Fundamenta quatit, totamque a sedibus urbem
Eruit. Hic Iuno Scaeas saevissima portas
Prima tenet.
{Здесь Нептун потрясает стены и основания, выворачивая их огромным
трезубцем, и весь город рушит до основания. Там беспощадная Юнона первая
завладевает Скейскими воротами [430] (лат. ).}
Желая обеспечить поклонение одним лишь богам своих отцов, все кавнии,
вооружившись до зубов, бегут по своей земле, ударяя мечами по воздуху, чтобы
поразить и изгнать из своих пределов чужеземных богов [431]. Боги наделяются
теми способностями, которые нужны человеку: один исцеляет лошадей, другой -
людей; один лечит чуму, другой - паршу, третий - кашель; один лечит такой-то
вид чесотки, другой - такой-то (adeo minimis etiam rebus prava religio
inserit deos {Так суеверие связывает богов с самыми ничтожными делами [432]
(лат. ).}). Один бог содействует произрастанию винограда, другой - чеснока;
один покровительствует разврату, другой - торговле; у ремесленников всякого
рода - свой особенный бог; каждый бог имеет свою область: один чтится на
востоке, другой - на западе:
hic illius arma Hic currus fuit.
{3десь были ее [Юноны] оружие и колесница [433] (лат. ).}
О sancte Apollo, qui umbilicum certum terrarum obtines!
{О святой Аполлон, обитающий в самом центре земли [434]! (лат. ).}
Pallada Cecropidae, Minoia Creta Dianam, Vulcanum tellus Hypsipylea
colit,
Iunonem Sparte Pelopeladesque Mycenael Pinigerum Fauni Moenalis ora
caput;
Mars Latio venerandus erat.
{Афиняне чтят Палладу, миносский Крит - Диану, Лемнос - Вулкана, Спар
та и Микены - Юнону, Менал - голову Пана в сосновом венке; Марса же почитают
в Лациуме [435] (лат. ).}
Некоторые боги имеют в своем распоряжении всего лишь какую-нибудь
деревню или владеют всего-навсего одним семейством; некоторые боги живут в
одиночестве, другие - в добровольном или вынужденном союзе друг с другом.
Iunctaque sunt magno templa nepotis avo.
{Храм внука соединен с храмом знаменитого предка [436] (лат. ).}
Есть среди богов и столь захудалые (ибо число их было очень велико,
достигая тридцати шести тысяч [437]), что для произрастания одного колоса
пшеницы требовалось не менее пяти или шести богов, и все они имели разные
имена. У каждой двери было три божества: один у порога, другой у петель,
третий у косяка; четыре божества были при колыбели ребенка: один ведал его
пеленками, другой - его питьем, третий - пищей, четвертый - сосанием. Были
божества известные, неизвестные и сомнительные, а иные не допускались даже в
рай:
Quos quoniam caeli nondum dignamur honore,
Quas dedimus certe terras habitare sinamus.
{Так как мы не считаем их еще достойными неба, то позволим им по
крайней мере обитать на дарованных им землях [438] (лат. ).}
Были божества, введенные поэтами, физиками, гражданскими властями;
некоторые божества, обладая наполовину божественной, наполовину человеческой
природой, являлись посредниками между нами и богом, нашими заступниками
перед ним. Им поклонялись с меньшим почтением, как божествам второго ранга;
иные божества имели бесчисленное количество званий и обязанностей; иные
почитались добрыми, иные - злыми. Были божества старые и дряхлые, были и
смертные. Хрисипп полагал, что при последнем мировом пожаре все боги
погибнут, кроме Юпитера [439]. Человек придумывает тысячу забавных связей
между собой и богом: не бывает ли он иной раз его земляком?
Iovis incunabula Creten.
{Крит - колыбель Громовержца [440] (лат. ).}
Вот как объясняли это дело великий понтифик Сцевола и великий теолог
тех времен Варрон: народ не должен знать многого из того, что есть истина, и
должен верить во многое такое, что есть ложь [441]: cum veritatem qua
liberetur, inquirat; credatur ei expedire, quod fallitur. {В то время как он
ищет истину, которая открыла бы ему все пути, мы считаем, что ему лучше
обманываться [442] (лат. ).}
Человеческий глаз может воспринимать вещи лишь в меру его способностей.
Вспомним, какой прыжок совершил несчастный Фаэтон [433], когда захотел
смертной рукой управлять конями своего отца. Наш разум рушится в такую же
бездну и терпит крушение из-за своего безрассудства. Если вы спросите
философов, из какого вещества состоят небо и солнце, то разве они не скажут
вам, что из железа или (вместе с Анаксагором) из камня [444], или из
какого-нибудь другого знакомого нам вещества? Если спросить у Зенона [445],
что такое природа, он ответит, что она - изумительный огонь, способный
порождать и действующий согласно твердым законам. Архимед [446], величайший
знаток той науки, которая приписывала себе наибольшую истинность и
достоверность по сравнению с другими, утверждает: "Солнце - это бог,
состоящий из раскаленного железа". Неплохая выдумка, к которой приводит
уверенность в красоте и неизбежной принудительности геометрических
доказательств! Однако они не так уж неизбежны и полезны; недаром Сократ
считал [447], что достаточно знать из геометрии лишь столько, чтобы уметь
правильно измерить участок земли, который отдают или получают; а
превосходный и знаменитый в этой области ученый Полиэн стал пренебрежительно
относиться к геометрическим доказательствам, считая их ложными и
призрачными, после того как он вкусил сладких плодов из безмятежных садов
Эпикура.
Как рассказывает Ксенофонт [448], Сократ утверждал по поводу
вышеприведенного суждения Анаксагора о солнце и небе (последний в древности
ценился выше всех философов своим знанием небесных и божественных явлений),
что он помутился рассудком, как это случается со всеми теми, кто слишком
глубоко вдается в исследование недоступных им вещей. Анаксагор, заявляя, что
солнце есть раскаленный камень, не сообразил того, что камень в огне не
светит и - что еще хуже - разрушается в пламени; далее, он считал, что
солнце и огонь одно и то же, а между тем те, кто смотрит на огонь, не
чернеют, и люди могут пристально смотреть на огонь, но не могут смотреть на
солнце; не учел он и того, что растения и травы не могут расти без солнечных
лучей, но погибают от огня. Вместе с Сократом я держусь того мнения, что
самое мудрое суждение о небе - это отсутствие всякого суждения о нем.
Платон заявляет в "Тимее" по поводу природы демонов следующее [449]:
это дело превосходит наше понимание. Тут надо верить тем древним, которые
сами, по их словам, произошли от богов. Неразумно не верить детям богов,
хотя бы их рассказы и не опирались на убедительные и правдоподобные
доказательства, ибо они повествуют нам о своих домашних и семейных делах.
Посмотрим, имеем ли мы более ясное представление о человеческих делах и
делах, касающихся природы.
Разве не смешно приписывать вещам, которых наша наука, по нашему
собственному признанию, не в состоянии постигнуть, другое тело и наделять их
ложной, вымышленной нами формой. Так, поскольку наш ум не может представить
себе движение небесных светил и их естественное поведение, мы наделяем их
нашими материальными, грубыми и физическими двигателями:
temo aureus, aurea summae
Curvatura rotae, radiorum argenteus ordo.
{Дышло и ободья вокруг больших колес были золотые, а спицы - серебряные
[450] (лат. ).}
Похоже на то, как если бы у нас были возчики, плотники и маляры,
которых мы отправили на небо, чтобы они там соорудили машины с различными
движениями и наладили кругообращение небесных тел, отливающих разными
цветами и вращающихся вокруг веретена необходимости, о коем писал Платон
[451].
Mundus domus est maxima rerum,
Quam quinque altitonae fragmine zonae
Cingunt, per quam limbus pictus bis sex signis
Stellimicantibus, altus in obliquo aethere, lunae
Bigas acceptat.
{Мир - это гигантский дом, опоясанный пятью зонами, из которых каждая
имеет особое звучание, и пересеченных поперек каймой, украшенной двенадцатью
знаками из сияющих звезд и увенчанный упряжью луны [452] (лат. ).}
Все это - грезы и безумные фантазии. Если бы в один прекрасный день
природа захотела раскрыть нам свои тайны и мы увидели бы воочию, каковы те
средства, которыми она пользуется для своих движений, то, боже правый, какие
ошибки, какие заблуждения мы обнаружили бы в нашей жалкой науке! Берусь
утверждать, что ни в одном из своих заявлений она не оказалась бы права.
Поистине, единственное, что я сколько-нибудь знаю, - это то, что я полнейший
невежда во всем.
Разве не Платону принадлежит божественное изречение, что природа есть
не что иное, как загадочная поэзия [453]! Она подобна прикрытой и
затуманенной картине, просвечивающей бесконечным множеством обманчивых
красок, над которой мы изощряемся в догадках.
Latent ista omnia crassis occultata et circumfusa tenebris, ut nulla
acies humani ingenii tanta sit, quae penetrare in caelum, terram intrare
possit {Все эти вещи скрыты и погружены в глубокий мрак, и нет столь
проницательного человеческого ума, который смог бы проникнуть в тайны неба и
земли [454] (лат. ).}.
Поистине, философия есть не что иное, как софистическая поэзия. Разве
все авторитеты древних авторов не были поэтами? Да и сами древние философы
были лишь поэтами, излагавшими философию поэтически. Платон - всегда лишь
расплывчатый поэт. Тимон, насмехаясь над ним, называет его великим
кудесником [455].
Подобно тому как женщины, потеряв зубы, вставляют себе зубы из слоновой
кости и вместо естественного цвета лица придают себе с помощью красок
искусственный, делают себе накладные груди и бедра из сукна, войлока или
ваты и на глазах у всех создают себе поддельную и мнимую красоту, не пытаясь
никого ввести в заблуждение, - совершенно так же поступает наука (включая
даже правоведение, ибо оно пользуется юридическими функциями, на которых
зиждется истинность его правосудия); она выдает нам за истины и вероятные
гипотезы вещи, которые она сама признает вымышленными. Действительно, все
эти концентрические и эксцентрические эпициклы, которыми астрономия
пользуется для объяснения движения светил, она выдает нам за лучшее, что она
могла по этому поводу придумать; и точно так же философы рисуют нам не то,
что есть, и не то, что они думают, а то, что они измышляют как наиболее
правдоподобное и привлекательное. Так, Платон, объясняя строение тела у
человека и у животных, говорит [456]: "Мы бы утверждали истинность того, что
мы сейчас изложили, если бы получили на этот счет подтверждение оракула;
поэтому мы заявляем, что это лишь наиболее правдоподобное из того, что мы
могли сказать".
Философы не только наделяют небо своими канатами, колесами и
двигателями. Послушаем, что они говорят о нас самих и о строении нашего
тела. У планет и небесных тел не больше всяких отклонений, сближений,
противостояний, скачков и затмений, чем они приписывали жалкому крохотному
человеческому телу. Они действительно с полным основанием могли назвать
человеческое тело микрокосмом, поскольку употребили для создания его столько
различных частей и форм. На сколько частей разделили они нашу душу, чтобы
объяснить движения человека, различные функции и способности, которые мы
ощущаем в себе, в скольких местах они поместили ее! А помимо естественных и
ощутимых нами движений, на сколько разрядов и этажей разделили они
несчастного человека! Сколько обязанностей и занятий придумали для него! Они
превращают его в якобы общественное достояние: это предмет, которым они
владеют и распоряжаются; им предоставляется полная свобода расчленять его,
соединять и вновь составлять по своему усмотрению; и тем не менее они все
еще не разобрались в нем. Они не в состоянии постигнуть его не только на
деле, но даже и своей фантазией; какой-то штрих, какая-то черта всегда
ускользает от них, как ни грандиозно придуманное ими сооружение,
составленное из тысячи фиктивных и вымышленных частей. Но это не основание к
тому, чтобы извинять их; в самом деле, если живописцы рисуют небо, землю,
моря, горы и отдаленные острова, то мы готовы удовлетвориться, чтобы они
изображали нам лишь нечто слегка им подобное; поскольку это вещи нам
неизвестные, мы довольствуемся неясными и обманчивыми очертаниями; но когда
они берутся рисовать нам с натуры какой-нибудь близкий и знакомый нам
предмет, мы требуем от них точного и правильного изображения линий и красок,
и презираем их, если они не в состоянии этого сделать [457].
Я одобряю ту остроумную служанку-милетянку, которая, видя, что ее
хозяин философ Фалес постоянно занят созерцанием небесного свода и взор его
всегда устремлен ввысь, подбросила там, где он должен был проходить,
какой-то предмет, чтобы он споткнулся [458]; она хотела дать ему понять, что
он успеет насладиться заоблачными высями после того, как обратит внимание на
то, что лежит у его ног. Она таким образом правильно посоветовала ему
смотреть больше на себя, чем на небо, ибо, как говорит Демокрит устами
Цицерона,
Quod est ante pedes, nemo spectat; caeli scrutantur plagas.
{Никто из исследующих беспредельность небесного свода не смотрит на то,
что у него под ногами [459] (лат. ).}
Но мы устроены так, что даже познание того, что лежит у нас в руках, не
менее удалено от нас и не менее для нас недосягаемо, чем познание небесных
светил. Как говорит Сократ у Платона [460], всякого, кто занимается
философствованием, можно упрекнуть в том же, в чем эта женщина упрекнула
Фалеса, а именно - что он не замечает того, что у него под носом. Такой
философ действительно не знает ни того, что представляет собой его сосед, ни
того, что он сам собой представляет; он не знает даже, являются ли они оба
людьми или животными.
Не приходилось ли тем людям, которые находят доводы Раймунда
Сабундского слишком слабыми [461], для которых нет ничего неизвестного,
которые воображают, будто управляют миром и все понимают:
Quae mare compescant causae; quid temperet annum;
Stellae sponte sua iussaeve vagentur et errent;
Quid premat obscurum Lunae, qui proferat orbem;
Quid velit et possit rerum concordia discors,
{Что укрощает море и регулирует год; блуждают ли звезды по своей воле
или движение их предопределено; почему серп луны то растет, то убывает; к
чему стремятся и на что способны гармония и раздор в мире? [462] (лат. ).}
сталкиваться в своих книгах с трудностями, встающими перед всяким, кто
хочет познать свое собственное существо? Мы ясно видим, что палец двигается
трогают.
Deus ita artifex magnus in magnis, ut minor non sit in parvis {Бог
великий мастер как в большим, так и в малом [401] (лат. ).}. Наше
высокомерие всегда склоняет нас кощунственно сравнивать себя с богом. Так
как дела обременяют людей, то Стратон освободил богов от всяких
обязанностей, как освобождены были от них и священнослужители [402]. Он
заставляет природу творить и сохранять все вещи и из их масс и движений
создает все части мира, освобождая человека от страха перед божьим судом.
Quod beatum aeternumque sit, id nec habere negotii quicquam, nec exhibere
Alteri {Блаженное и вечное существо само не имеет никаких обязанностей и ни
на кого их не налагает [403] (лат. ).}. Природе угодно, чтобы сходные вещи
имели и сходные отношения; поэтому бесконечное число смертных заставляет
заключать о таком же числе бессмертных; бесконечное число вещей, несущих
смерть и разрушение, заставляет предполагать такое же число целебных и
полезных вещей. Подобно тому как души богов, не имея дара речи, глаз, ушей,
чувствуют все одинаково и знают о наших мыслях, так и души людей, когда они
свободны или оторваны от тела сном или состоянием экстаза, прорицают,
предсказывают и предвидят такие вещи, которых они не могли бы увидеть,
будучи соединены с телом [404].
Люди, говорит апостол Павел [405], "называя себя мудрыми, обезумели, и
славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку... "
Присмотритесь, каким шарлатанством было обставлено обожествление у
древних [406]. После пышной и торжественной церемонии похорон, когда пламя
касалось уже верхушки сооружения и охватывало ложе умершего, они выпускали
орла, полет которого ввысь означал, что душа покойника отправилась в рай. У
нас имеются тысячи медалей - в том числе и выбитая в память благонравной
супруги Фаустины [407], - на которых изображен орел, возносящий к небу эти
обожествленные души.
Жалкое зрелище! Мы сами себя обманываем нашими собственными
измышлениями и притворством:
Quod finxere, timent,
{Боятся того, что сами выдумали [408] (лат. ).}
словно дети, вымазавшие сажей лицо одного из своей ватаги и потом сами
пугающиеся его. Quasi quicquam infelicius sit homine cui sua figmenta
dominantur {Есть ли кто несчастнее человека, ставшего рабом своих
собственных измышлений [409] (лат. ).}. Почитать того, кто создал нас,
далеко не одно и то же, что почитать того, кого создали мы сами. Августу
было воздвигнуто более храмов, чем Юпитеру; ему поклонялись с таким же
рвением и верили в совершаемые им чудеса. Жители Тасоса, желая отблагодарить
Агесилая за оказанные им благодеяния, пришли однажды объявить, что они
причислили его к сонму богов. "Разве во власти народа, - сказал он им, -
делать богом кого вам заблагорассудится? В таком случае сделайте это для
примера с одним из вас; а потом, когда я увижу что с ним приключится, я
воздам вам великую благодарность за ваше предложение" [410].
Человек крайне неразумен; он не в состоянии создать клеща, а между тем
десятками создает богов.
Послушайте, как восхваляет наши способности Трисмегист [411]: из всех
удивительных вещей самая поразительная та, что человек сумел изобрести
божественную природу и создать ее. Послушайте рассуждения философов:
Nosse cui divos et caeli numina soli,
Aut soli nescire, datum.
{Кому лишь одному дано познать богов и небесные силы или не познать их
[412] (лат. ).}
"Если бог есть, то он живое существо; если он живое существо, то
обладает чувствами; если он обладает чувствами, то подвержен тлению. Если он
не имеет тела, то не имеет и души, а следовательно, неспособен действовать;
если же он имеет тело, то он тленен" [413]. Разве это не убедительное
умозаключение? Мы неспособны создать мир; следовательно, существует более
совершенная природа, которая создала его. Было бы глупым высокомерием с
нашей стороны считать себя самыми совершенными существами во вселенной;
следовательно, имеется некое существо, более совершенное, чем мы: это бог.
Когда вы видите богатое и роскошное здание, то даже не зная, кто хозяин его,
вы все же не скажете, что оно предназначено для вас. Не должны ли мы в таком
случае думать, что это божественное сооружение, этот созерцаемый нами
небесный дворец является жилищем существа более возвышенного, чем мы? Разве
все находящееся вверху не является всегда и более достойным? А ведь мы
помещены внизу. Ничто, лишенное души и разума, не может породить что-либо
одушевленное и обладающее разумом. Мир порождает нас; следовательно, он
имеет душу и разум. Любая наша часть меньше, чем мы, мы - часть мира;
следовательно, наделен мудростью и разумом в большей степени, чем мы.
Прекрасная вещь - быть великим правителем, следовательно, управление миром
принадлежит некоей блаженной природе. Светила не причиняют нам вреда;
следовательно, они полны благости. Мы нуждаемся в пище; следовательно, боги
тоже в ней нуждаются и питаются парами, поднимающимися ввысь. Мирские блага
не являются благами для бога; следовательно, они не являются благами и для
нас. Наносить оскорбление и быть оскорбленным в одинаковой мере
свидетельствует о слабости; следовательно, безумие - бояться бога. Бог благ
по своей природе; человек же благ в меру своих стараний, а это выше.
Божественная мудрость отличается от человеческой лишь тем, что она вечна; но
длительность ничего не прибавляет к мудрости, следовательно, мы сотоварищи.
Мы обладаем жизнью, разумом и свободой, почитаем благость, милосердие и
справедливость, следовательно, эти качества присущи богу. Словом, когда
человек приписывает божеству какие-либо свойства или отказывает ему в них,
он делает это по собственной мерке. Хорош пример! Хорош образец! Сколько бы
мы ни усиливали, ни возвеличивали, ни раздували человеческие качества, это
бесполезно; жалкий человек может пыжиться сколько ему угодно:
Non, si te ruperis, inquit.
{Нет, хоть лопни! - ответил [414] (лат. ).}
Profecto non Deum, quem cogitare non possunt, sed semetipsos pro illo
cogitantes, non illum sed se ipsos, non illi sed sibi comparant {Когда они
думают о боге, которого не в состоянии постигнуть, то в действительности
думают о самих себе, а не о нем; они сравнивают не его, но себя, и не с ним,
а с собой [415] (лат. ).}.
Даже в естественных случаях следствия лишь отчасти раскрывают причину;
- что же сказать о данной причине, когда речь идет о божестве? Она выше
естественного порядка вещей; она слишком возвышенна, слишком далека от нас и
слишком могущественна, чтобы наши заключения могли связывать и сковывать ее.
К пониманию божества можно прийти не через нас, это слишком низменный путь.
Находясь на Монсенисе [416], мы не ближе к небу, чем находясь на дне
морском. Можете убедиться в этом с помощью астролябии. Люди низводят бога до
того, что приписывают ему - как это делалось не раз - даже плотское
соединение с женщинами: Паулина, жена Сатурнина, матрона, славившаяся в Риме
своей добродетелью, полагая, что сочетается с богом Сераписом, очутилась в
объятиях одного из ее поклонников, что было подстроено жрецами этого храма
[417]. Варрон, самый проницательный и самый ученый из латинских авторов, в
своих книгах о божествах сообщает [418], что служка храма Геркулеса играл в
кости попеременно обеими руками - одной рукой за самого себя, а другой - за
Геркулеса, с условием, что если выиграет он сам, то на доходы приготовит
себе ужин и приведет любовницу, если же проиграет, то предложит за свой счет
и то и другое Геркулесу. Он проиграл и расплатился своим ужином и молодой
девушкой. Ее звали Лаурентиной; ночью она увидела во сне, будто очутилась в
объятиях Геркулеса, который, между прочим, сказал ей, что первый же человек,
которого она на следующий день встретит, щедро с нею расплатится за него. Им
оказался богатый юноша Тарунций, который взял ее к себе и впоследствии
сделал своей наследницей. Она же в свою очередь, желая сделать угодное этому
богу, завещала свое наследство римскому народу и за это ее удостоили
божеских почестей.
Считалось, что Платон был божественного происхождения как по отцовской,
так и по материнской линии, причем предком его в обоих случаях был Нептун,
но мало того: в Афинах считалась достоверной следующая версия его
происхождения. Аристон не знал, как овладеть прекрасной Периктионой; во сне
бог Аполлон возвестил ему, чтобы он не прикасался к ней, пока она не
разрешится от бремени: это и были отец и мать Платона [419].
Сколько существует подобных побасенок о том, как боги наставляли рога
бедным смертным, и о мужьях, несправедливо оклеветанных ради детей [420]?
У магометан народ верит, что есть много таких Мерлинов [421], т. е.
детей, не имеющих отцов, зачатых духовно и рожденных божественным образом из
чрева девственниц; они носят имя, означающее это понятие на их языке [422].
Следует помнить, что для всякого существа нет ничего прекраснее и лучше
его самого (лев, орел и дельфин выше его ценят себе подобных) [423] и всякий
сравнивает качества всех других существ со своими собственными. Эти качества
можем усиливать или ослаблять, но мы не можем сделать ничего большего, ибо
дальше этого сопоставления и ; этого принципа наше воображение не способно
пойти; оно не состоянии вообразить ничего иного, оно не может выйти за эти
пределы и переступить их! Так возникли следующие древние умозаключения:
"Самый прекрасный из всех обликов - это человеческий; следовательно, богу
присущ этот облик. Никто не может быть блаженным без добродетели; не может
быть добродетели без разума, а разум нигде, кроме человеческого тела,
находиться не может; следовательно, бог имеет человеческий облик" [424].
Ita est informatum anticipatum mentibus nostris ut homini, cum de deo
cogitet, forma occurrat humana.
{Таковы привычка и предубеждение нашего ума, что если человек начнет
размышлять о боге, то представляет себе его в виде человека [425] (лат. ).}
Ксенофан [426], шутя, заявлял, что если животные создают себе богов (а
это вполне правдоподобно!), то они, несомненно, создают их по своему подобию
и так же превозносят их, как и мы. Действительно, почему, например, гусенок
не мог бы утверждать о себе следующее [427]: "Внимание вселенной устремлено
на меня; земля служит мне, чтобы я мог ходить по ней; солнце - чтобы мне
светить; звезды - чтобы оказывать на меня свое влияние; ветры приносят мне
одни блага, воды - другие; небосвод ни на кого не взирает с большей
благосклонностью, чем на меня; я любимец природы. Разве человек не ухаживает
за мной, не дает мне убежище и не служит мне? Для меня сеет и мелет он
зерно. Если он съедает меня, то ведь то же самое делает он и со своими
сотоварищами - людьми, а я поедаю червей, которые точат и пожирают его".
Сходным образом мог бы рассуждать о себе журавль и даже более красноречиво,
ибо он свободно летает в этой прекрасной небесной выси и владеет ею: tam
blanda conciliatrix et tam sui est lena ipsa natura {Насколько природа -
ласковая примирительница, настолько она благоприятствует тому, что ею
создано! [428] (лат. ).}.
Рассуждая подобным же образом, мы утверждаем, что все предназначено для
нас: для нас существует вселенная, для нас - свет, для нас гремит гром, как
творец, так и все твари существуют для нас. Мы - цель всего, мы - центр, к
которому тяготеет все сущее. Посмотрите летопись небесных дел, отмеченных
философами на протяжении более двух тысячелетий; боги действовали и
говорили, имея в виду только человека; у них не было никаких других забот и
занятий. То они воевали против людей:
domitosque Herculea manu
Telluris iuvenes, nnde periculum
Fulgens contremuit domus
Saturni veteris,
{Сыновья Земли, от которых, трепеща, ждал гибели сверкающий дом
древнего Сатурна, были укрощены рукой Геракла [429] (лат. ).}
то участвовали в наших смутах, воздавая нам за то, что мы много раз
бывали участниками в их распрях:
Neptunus muros magnoque emota tridenti
Fundamenta quatit, totamque a sedibus urbem
Eruit. Hic Iuno Scaeas saevissima portas
Prima tenet.
{Здесь Нептун потрясает стены и основания, выворачивая их огромным
трезубцем, и весь город рушит до основания. Там беспощадная Юнона первая
завладевает Скейскими воротами [430] (лат. ).}
Желая обеспечить поклонение одним лишь богам своих отцов, все кавнии,
вооружившись до зубов, бегут по своей земле, ударяя мечами по воздуху, чтобы
поразить и изгнать из своих пределов чужеземных богов [431]. Боги наделяются
теми способностями, которые нужны человеку: один исцеляет лошадей, другой -
людей; один лечит чуму, другой - паршу, третий - кашель; один лечит такой-то
вид чесотки, другой - такой-то (adeo minimis etiam rebus prava religio
inserit deos {Так суеверие связывает богов с самыми ничтожными делами [432]
(лат. ).}). Один бог содействует произрастанию винограда, другой - чеснока;
один покровительствует разврату, другой - торговле; у ремесленников всякого
рода - свой особенный бог; каждый бог имеет свою область: один чтится на
востоке, другой - на западе:
hic illius arma Hic currus fuit.
{3десь были ее [Юноны] оружие и колесница [433] (лат. ).}
О sancte Apollo, qui umbilicum certum terrarum obtines!
{О святой Аполлон, обитающий в самом центре земли [434]! (лат. ).}
Pallada Cecropidae, Minoia Creta Dianam, Vulcanum tellus Hypsipylea
colit,
Iunonem Sparte Pelopeladesque Mycenael Pinigerum Fauni Moenalis ora
caput;
Mars Latio venerandus erat.
{Афиняне чтят Палладу, миносский Крит - Диану, Лемнос - Вулкана, Спар
та и Микены - Юнону, Менал - голову Пана в сосновом венке; Марса же почитают
в Лациуме [435] (лат. ).}
Некоторые боги имеют в своем распоряжении всего лишь какую-нибудь
деревню или владеют всего-навсего одним семейством; некоторые боги живут в
одиночестве, другие - в добровольном или вынужденном союзе друг с другом.
Iunctaque sunt magno templa nepotis avo.
{Храм внука соединен с храмом знаменитого предка [436] (лат. ).}
Есть среди богов и столь захудалые (ибо число их было очень велико,
достигая тридцати шести тысяч [437]), что для произрастания одного колоса
пшеницы требовалось не менее пяти или шести богов, и все они имели разные
имена. У каждой двери было три божества: один у порога, другой у петель,
третий у косяка; четыре божества были при колыбели ребенка: один ведал его
пеленками, другой - его питьем, третий - пищей, четвертый - сосанием. Были
божества известные, неизвестные и сомнительные, а иные не допускались даже в
рай:
Quos quoniam caeli nondum dignamur honore,
Quas dedimus certe terras habitare sinamus.
{Так как мы не считаем их еще достойными неба, то позволим им по
крайней мере обитать на дарованных им землях [438] (лат. ).}
Были божества, введенные поэтами, физиками, гражданскими властями;
некоторые божества, обладая наполовину божественной, наполовину человеческой
природой, являлись посредниками между нами и богом, нашими заступниками
перед ним. Им поклонялись с меньшим почтением, как божествам второго ранга;
иные божества имели бесчисленное количество званий и обязанностей; иные
почитались добрыми, иные - злыми. Были божества старые и дряхлые, были и
смертные. Хрисипп полагал, что при последнем мировом пожаре все боги
погибнут, кроме Юпитера [439]. Человек придумывает тысячу забавных связей
между собой и богом: не бывает ли он иной раз его земляком?
Iovis incunabula Creten.
{Крит - колыбель Громовержца [440] (лат. ).}
Вот как объясняли это дело великий понтифик Сцевола и великий теолог
тех времен Варрон: народ не должен знать многого из того, что есть истина, и
должен верить во многое такое, что есть ложь [441]: cum veritatem qua
liberetur, inquirat; credatur ei expedire, quod fallitur. {В то время как он
ищет истину, которая открыла бы ему все пути, мы считаем, что ему лучше
обманываться [442] (лат. ).}
Человеческий глаз может воспринимать вещи лишь в меру его способностей.
Вспомним, какой прыжок совершил несчастный Фаэтон [433], когда захотел
смертной рукой управлять конями своего отца. Наш разум рушится в такую же
бездну и терпит крушение из-за своего безрассудства. Если вы спросите
философов, из какого вещества состоят небо и солнце, то разве они не скажут
вам, что из железа или (вместе с Анаксагором) из камня [444], или из
какого-нибудь другого знакомого нам вещества? Если спросить у Зенона [445],
что такое природа, он ответит, что она - изумительный огонь, способный
порождать и действующий согласно твердым законам. Архимед [446], величайший
знаток той науки, которая приписывала себе наибольшую истинность и
достоверность по сравнению с другими, утверждает: "Солнце - это бог,
состоящий из раскаленного железа". Неплохая выдумка, к которой приводит
уверенность в красоте и неизбежной принудительности геометрических
доказательств! Однако они не так уж неизбежны и полезны; недаром Сократ
считал [447], что достаточно знать из геометрии лишь столько, чтобы уметь
правильно измерить участок земли, который отдают или получают; а
превосходный и знаменитый в этой области ученый Полиэн стал пренебрежительно
относиться к геометрическим доказательствам, считая их ложными и
призрачными, после того как он вкусил сладких плодов из безмятежных садов
Эпикура.
Как рассказывает Ксенофонт [448], Сократ утверждал по поводу
вышеприведенного суждения Анаксагора о солнце и небе (последний в древности
ценился выше всех философов своим знанием небесных и божественных явлений),
что он помутился рассудком, как это случается со всеми теми, кто слишком
глубоко вдается в исследование недоступных им вещей. Анаксагор, заявляя, что
солнце есть раскаленный камень, не сообразил того, что камень в огне не
светит и - что еще хуже - разрушается в пламени; далее, он считал, что
солнце и огонь одно и то же, а между тем те, кто смотрит на огонь, не
чернеют, и люди могут пристально смотреть на огонь, но не могут смотреть на
солнце; не учел он и того, что растения и травы не могут расти без солнечных
лучей, но погибают от огня. Вместе с Сократом я держусь того мнения, что
самое мудрое суждение о небе - это отсутствие всякого суждения о нем.
Платон заявляет в "Тимее" по поводу природы демонов следующее [449]:
это дело превосходит наше понимание. Тут надо верить тем древним, которые
сами, по их словам, произошли от богов. Неразумно не верить детям богов,
хотя бы их рассказы и не опирались на убедительные и правдоподобные
доказательства, ибо они повествуют нам о своих домашних и семейных делах.
Посмотрим, имеем ли мы более ясное представление о человеческих делах и
делах, касающихся природы.
Разве не смешно приписывать вещам, которых наша наука, по нашему
собственному признанию, не в состоянии постигнуть, другое тело и наделять их
ложной, вымышленной нами формой. Так, поскольку наш ум не может представить
себе движение небесных светил и их естественное поведение, мы наделяем их
нашими материальными, грубыми и физическими двигателями:
temo aureus, aurea summae
Curvatura rotae, radiorum argenteus ordo.
{Дышло и ободья вокруг больших колес были золотые, а спицы - серебряные
[450] (лат. ).}
Похоже на то, как если бы у нас были возчики, плотники и маляры,
которых мы отправили на небо, чтобы они там соорудили машины с различными
движениями и наладили кругообращение небесных тел, отливающих разными
цветами и вращающихся вокруг веретена необходимости, о коем писал Платон
[451].
Mundus domus est maxima rerum,
Quam quinque altitonae fragmine zonae
Cingunt, per quam limbus pictus bis sex signis
Stellimicantibus, altus in obliquo aethere, lunae
Bigas acceptat.
{Мир - это гигантский дом, опоясанный пятью зонами, из которых каждая
имеет особое звучание, и пересеченных поперек каймой, украшенной двенадцатью
знаками из сияющих звезд и увенчанный упряжью луны [452] (лат. ).}
Все это - грезы и безумные фантазии. Если бы в один прекрасный день
природа захотела раскрыть нам свои тайны и мы увидели бы воочию, каковы те
средства, которыми она пользуется для своих движений, то, боже правый, какие
ошибки, какие заблуждения мы обнаружили бы в нашей жалкой науке! Берусь
утверждать, что ни в одном из своих заявлений она не оказалась бы права.
Поистине, единственное, что я сколько-нибудь знаю, - это то, что я полнейший
невежда во всем.
Разве не Платону принадлежит божественное изречение, что природа есть
не что иное, как загадочная поэзия [453]! Она подобна прикрытой и
затуманенной картине, просвечивающей бесконечным множеством обманчивых
красок, над которой мы изощряемся в догадках.
Latent ista omnia crassis occultata et circumfusa tenebris, ut nulla
acies humani ingenii tanta sit, quae penetrare in caelum, terram intrare
possit {Все эти вещи скрыты и погружены в глубокий мрак, и нет столь
проницательного человеческого ума, который смог бы проникнуть в тайны неба и
земли [454] (лат. ).}.
Поистине, философия есть не что иное, как софистическая поэзия. Разве
все авторитеты древних авторов не были поэтами? Да и сами древние философы
были лишь поэтами, излагавшими философию поэтически. Платон - всегда лишь
расплывчатый поэт. Тимон, насмехаясь над ним, называет его великим
кудесником [455].
Подобно тому как женщины, потеряв зубы, вставляют себе зубы из слоновой
кости и вместо естественного цвета лица придают себе с помощью красок
искусственный, делают себе накладные груди и бедра из сукна, войлока или
ваты и на глазах у всех создают себе поддельную и мнимую красоту, не пытаясь
никого ввести в заблуждение, - совершенно так же поступает наука (включая
даже правоведение, ибо оно пользуется юридическими функциями, на которых
зиждется истинность его правосудия); она выдает нам за истины и вероятные
гипотезы вещи, которые она сама признает вымышленными. Действительно, все
эти концентрические и эксцентрические эпициклы, которыми астрономия
пользуется для объяснения движения светил, она выдает нам за лучшее, что она
могла по этому поводу придумать; и точно так же философы рисуют нам не то,
что есть, и не то, что они думают, а то, что они измышляют как наиболее
правдоподобное и привлекательное. Так, Платон, объясняя строение тела у
человека и у животных, говорит [456]: "Мы бы утверждали истинность того, что
мы сейчас изложили, если бы получили на этот счет подтверждение оракула;
поэтому мы заявляем, что это лишь наиболее правдоподобное из того, что мы
могли сказать".
Философы не только наделяют небо своими канатами, колесами и
двигателями. Послушаем, что они говорят о нас самих и о строении нашего
тела. У планет и небесных тел не больше всяких отклонений, сближений,
противостояний, скачков и затмений, чем они приписывали жалкому крохотному
человеческому телу. Они действительно с полным основанием могли назвать
человеческое тело микрокосмом, поскольку употребили для создания его столько
различных частей и форм. На сколько частей разделили они нашу душу, чтобы
объяснить движения человека, различные функции и способности, которые мы
ощущаем в себе, в скольких местах они поместили ее! А помимо естественных и
ощутимых нами движений, на сколько разрядов и этажей разделили они
несчастного человека! Сколько обязанностей и занятий придумали для него! Они
превращают его в якобы общественное достояние: это предмет, которым они
владеют и распоряжаются; им предоставляется полная свобода расчленять его,
соединять и вновь составлять по своему усмотрению; и тем не менее они все
еще не разобрались в нем. Они не в состоянии постигнуть его не только на
деле, но даже и своей фантазией; какой-то штрих, какая-то черта всегда
ускользает от них, как ни грандиозно придуманное ими сооружение,
составленное из тысячи фиктивных и вымышленных частей. Но это не основание к
тому, чтобы извинять их; в самом деле, если живописцы рисуют небо, землю,
моря, горы и отдаленные острова, то мы готовы удовлетвориться, чтобы они
изображали нам лишь нечто слегка им подобное; поскольку это вещи нам
неизвестные, мы довольствуемся неясными и обманчивыми очертаниями; но когда
они берутся рисовать нам с натуры какой-нибудь близкий и знакомый нам
предмет, мы требуем от них точного и правильного изображения линий и красок,
и презираем их, если они не в состоянии этого сделать [457].
Я одобряю ту остроумную служанку-милетянку, которая, видя, что ее
хозяин философ Фалес постоянно занят созерцанием небесного свода и взор его
всегда устремлен ввысь, подбросила там, где он должен был проходить,
какой-то предмет, чтобы он споткнулся [458]; она хотела дать ему понять, что
он успеет насладиться заоблачными высями после того, как обратит внимание на
то, что лежит у его ног. Она таким образом правильно посоветовала ему
смотреть больше на себя, чем на небо, ибо, как говорит Демокрит устами
Цицерона,
Quod est ante pedes, nemo spectat; caeli scrutantur plagas.
{Никто из исследующих беспредельность небесного свода не смотрит на то,
что у него под ногами [459] (лат. ).}
Но мы устроены так, что даже познание того, что лежит у нас в руках, не
менее удалено от нас и не менее для нас недосягаемо, чем познание небесных
светил. Как говорит Сократ у Платона [460], всякого, кто занимается
философствованием, можно упрекнуть в том же, в чем эта женщина упрекнула
Фалеса, а именно - что он не замечает того, что у него под носом. Такой
философ действительно не знает ни того, что представляет собой его сосед, ни
того, что он сам собой представляет; он не знает даже, являются ли они оба
людьми или животными.
Не приходилось ли тем людям, которые находят доводы Раймунда
Сабундского слишком слабыми [461], для которых нет ничего неизвестного,
которые воображают, будто управляют миром и все понимают:
Quae mare compescant causae; quid temperet annum;
Stellae sponte sua iussaeve vagentur et errent;
Quid premat obscurum Lunae, qui proferat orbem;
Quid velit et possit rerum concordia discors,
{Что укрощает море и регулирует год; блуждают ли звезды по своей воле
или движение их предопределено; почему серп луны то растет, то убывает; к
чему стремятся и на что способны гармония и раздор в мире? [462] (лат. ).}
сталкиваться в своих книгах с трудностями, встающими перед всяким, кто
хочет познать свое собственное существо? Мы ясно видим, что палец двигается