Страница:
На посту слева от входа - милиционер, позволивший обозреть лестницу, коридоры, что ведут в разные стороны, куда без пропуска не двинешься".
Подвал в здании ВЧК, в котором прежде помещался архив страхового общества и находились сейфы, был приспособлен в 1918 году для расстрелов.
В своих воспоминаниях писательница О.Е.Чернова-Колбасина, сидевшая в ВЧК в 1918-1919 годах, записала рассказ одной из сокамерниц, побывавшей в расстрельном подвале и вернувшейся оттуда живой.
Следователя не устраивали показания этой женщины, однажды ей объявили, что ее расстреляют, и привели в подвал. Там, рассказывала она, "несколько трупов лежало в нижнем белье. Сколько, не помню. Женщину одну хорошо видела и мужчину в носках. Оба лежали ничком. Стреляют в затылок... Ноги скользят по крови... Я не хотела раздеваться - пусть сами берут, что хотят. "Раздевайся!" - гипноз какой-то. Руки сами собой машинально поднимаются, как автомат, расстегиваешься... сняла шубу. Платье начала расстегивать... И слышу голос, как будто бы издалека - как сквозь вату: "На колени". Меня толкнули на трупы. Кучкой они лежали. И один шевелится еще и хрипит. И вдруг опять кто-то кричит слабо-слабо, издалека откуда-то: "Вставай живее" - кто-то рванул меня за руку. Передо мной стоял Романовский (следователь) и улыбался. Вы знаете его лицо - гнусное и хитрую злорадную улыбку.
- Что, Екатерина Петровна (он всегда по отчеству называет), испугались немного? Маленькая встряска нервов? Это ничего. Теперь будете сговорчивее. Правда?"
Массовые расстрелы происходили за домом ВЧК во дворе у здания гаража, ворота которого выходят в Варсонофьевский переулок. Расстреливали по ночам. Выстрелы, крики и стоны жертв заглушали ревом включенных моторов грузовиков.
Окна кабинета дипломата Г.Л.Соломона в здании Наркомата иностранных дел выходили в сторону гаража. Его работу курировал чекист, член коллегии ВЧК Александр Эйдук.
"Как-то Эйдук засиделся у меня до 12-ти ночи, - пишет в своих воспоминаниях Г.А.Соломон. - Было что-то спешное. Мы сидели у письменного стола. Вдруг с Лубянки донеслось: "Заводи машину!" И вслед за тем загудел мотор грузовика. Эйдук застыл на полуслове. Глаза его зажмурились как бы в сладкой истоме, и каким-то нежным и томным голосом он удовлетворенно произнес, взглянув на меня:
- Наши работают.
- Кто? Что такое?
- Наши. На Лубянке... - ответил Эйдук, сделав указательным пальцем правой руки движение, как бы поднимая и опуская курок револьвера. - Разве вы не знали? - с удивлением спросил он. - Ведь каждый вечер в это время "выводят в расход".
- Какой ужас, - не удержался я.
- Нет... хорошо... - томно, с наслаждением в голосе, точно маньяк в сексуальном экстазе, произнес Эйдук, - это кровь полирует..."
Между прочим, Эйдук сочинял стихи. В литературном сборнике "Улыбка Чека" было напечатано такое его стихотворение:
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых жизней и костей.
Вот отчего, когда томятся наши взоры
И начинает бурно страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!"
До сих пор за домом № 11 находится этот гараж. Его двор и постройки видны с Варсонофьевского переулка.
Личная роль Дзержинского в создании ЧК, а также в направлении и характере ее деятельности была не просто большой, но основополагающей. Так оценивали ее мемуаристы - и товарищи по партии, и современники других убеждений. В том же духе рассматривали деятельность Дзержинского советские историки. Типична в этом отношении характеристика Дзержинского в статье его ближайшего помощника М.Я.Лациса: "Счастьем нашей революции было назначение председателем ВЧК Ф.Э.Дзержинского. Организация ВЧК и ее работа настолько тесно связаны с его именем, что нельзя говорить о них отдельно. Товарищ Дзержинский создал ВЧК, он ее организовал, он ее преобразовал. Волеустремленный человек немедленного действия, не отступающий перед препятствиями, подчиняющий всё интересам революции, забывающий себя, - вот каким товарищ Дзержинский стоял долгие годы на этом посту, обрызганном кровью". "Дзержинский - организатор ВЧК, которая стала его воплощением", пишет В.Р.Менжинский, занявший пост руководителя органов после Дзержинского.
Чекистской работе Дзержинский отдавал все силы, помыслы и время. "В ЧК Феликс Эдмундович везде жаждал действовать сам, - рассказывает М.Я.Лацис, он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих материалах, сам устраивал арестованным очные ставки и даже спал тут же, на Лубянке, в кабинете ЧК, за ширмой, где была приспособлена для него кровать". Ту же картину рисует член коллегии ВЧК Другов: "Он не имел никакой личной жизни. Сон и еда были для него неприятной необходимостью, о которой он никогда не помнил... Он беспрерывно рылся в бумагах, изучая отдельные дела..."
Партийная и государственная пропаганда создавала идеальный образ Дзержинского - аскета, преданного идее - "делу трудового народа".
"Дзержинский - облик суровый, но за суровостью этой таится огромная любовь к человечеству, и она-то и создала в нем эту непоколебимую алмазную суровость". (А.В.Луначарский). "Дзержинский с его тонкой душой и исключительной чуткостью ко всему окружающему, с его любовью к искусству и поэзии, этот тонкий и кристальный Дзержинский стал на суровый жесткий пост стража революции". (Н.А.Семашко). "В Дзержинском всегда было много мечты, в нем глубочайшая любовь к людям и отвращение к насилию". (Карл Радек).
Надо сказать, эта пропаганда имела успех - и действует до сих пор. В полемике 1998 года по поводу возвращения памятника Дзержинскому на Лубянскую площадь прозвучали и такие мнения сторонников этого акта: "Дзержинский был очень хорошим человеком, это знают все старые люди... А все нынешние домыслы о нем распространяют не очень умные люди". (Академик Б.В.Раушенбах). "Была историческая личность. Для одних, как и для меня, личность уважаемая и замечательная". (Актриса Жанна Болотова). ("Вечерний клуб" 5-9 декабря 1998 года.)
Источником для создания подобного образа послужили высказывания самого Дзержинского об идеальном чекисте: кристально честном, справедливом, преданном идее построения коммунизма, защитнике трудового народа - одним словом, как он говорил, "святом".
Производственно-психологическую характеристику Дзержинского дает Менжинский, имевший возможность наблюдать его весь период его работы в ВЧК:
"Дзержинский был не только великим террористом, но и великим чекистом. Он не был никогда расслабленно-человечен. Он никогда не позволял своим личным качествам брать верх над собой при решении того или иного дела. Наказание как таковое он отметал принципиально - как буржуазный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции. Презрительно относясь ко всякого рода крючкотворству и прокурорскому формализму, Дзержинский чрезвычайно чутко относился ко всякого рода жалобам на ЧК по существу. Для него важен был не тот или иной, сам по себе, человек, пострадавший зря, не сентиментальные соображения о пострадавшей человеческой личности, а то, что такое дело являлось явным доказательством несовершенства чекистского аппарата. Политика, а не человечность как таковая - вот ключ его отношения к чекистской работе".
Менжинский так характеризует работу Дзержинского-следователя: "Воспитанный не только на польской, но и на русской литературе, он стал несравненным психологом и использовал это для разгрома русской контрреволюционной интеллигенции. Для того, чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский при всем его подпольном стаже никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников".
Член коллегии ВЧК Другов пишет, что Дзержинский "с особенной охотой занимался личным допросом арестованных. Происходило это всегда ночью. По-видимому, из долгой своей тюремной практики Дзержинский знал, что ночью психика человека не та, что днем. В обстановке ночной тишины сопротивляемость интеллекта несомненно понижается, и у человека, стойкого днем, можно вырвать признание ночью".
Целью Дзержинского-следователя было получить признание арестованного, которое он считал главным и окончательным основанием для вынесения приговора, хотя прекрасно знал, каким способом добывается "признание".
В июне 1918 года Дзержинский и один из его заместителей - Г.Д.Закс (к слову сказать, автор инструкции "Способы конфискации газет", состоящей из двух десятков пунктов и одобренной Лениным на заседании СНК 20 января 1918 года) дали интервью корреспонденту газеты социал-демократов интернационалистов "Новая жизнь" о методах работы ВЧК. В нем они заявили, что главным аргументом для обвинения является "признание обвиняемого".
На вопрос корреспондента о нарушениях законности в органах ЧК Дзержинский и Закс сказали:
"Напрасно нас обвиняют в анонимных убийствах - комиссия состоит из 18 испытанных революционеров, представителей ЦК партии и представителей ЦИК.
Казнь возможна лишь по единогласному постановлению всех членов комиссии в полном составе. Достаточно одному высказаться против расстрела, и жизнь обвиняемого спасена.
Наша сила в том, что мы не знаем ни брата, ни свата, и к товарищам, уличенным в преступных деяниях, относимся с сугубой суровостью. Поэтому наша личная репутация должна быть вне подозрения.
Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступников до постановления проходят сутки или несколько суток, но это, однако, не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было, и тому доказательство - наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого".
И отдельно, уже только от себя, Закс добавил:
"Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии".
Принципиальную идею Дзержинского о ненужности для деятельности ВЧК юстиции развил и популярно изложил Лацис: "ЧК - это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это боевой орган, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад... Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования и профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора". А оперативник-чекист Мизикин перевел проблему в практическую плоскость, сказав: "К чему даже эти вопросы о происхождении, образовании? Я пойду к нему на кухню и загляну в горшок, если есть мясо враг народа, к стенке!"
(В партийном архиве хранится анкета, заполненная Дзержинским в 1918 году. Среди вопросов был и вопрос о привилегиях: "Пользуетесь ли Вы в Советских учреждениях обедами, пайками и т.п.", на который он ответил: "Пользуюсь".
Вот меню кремлевских обедов Дзержинского (меню составлялось индивидуально с учетом пожеланий столующегося): "Понед. Консоме из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски. Вторн. Солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом. Среда. Суп-пюре из спаржи, говядина булли, брюсельская капуста. Четв. Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек. Пятн. Пюре из цв. капусты, осетрина ам, бобы метр-д-отель. Суббота. Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моч. яблоки, вишня, слива), грибы в сметане. Воскр. Суп из свежих шампиньонов, цыплята маренго, спаржа". Документ находится в Центральном партийном архиве, опубликован в "Комсомольской правде" в 1997 году.)
К дискуссии о "сущности красного террора" "Правда" 25 декабря 1918 года напечатала карикатуру: Карл Маркс попал на Лубянку, его допрашивает Дзержинский. После минутного допроса выясняется, что арестованный из буржуазной семьи, образование - университет, профессия - журналист. "Все ясно! Расстрелять!"
Дзержинский вполне допускал возможность казни невиновных; "ЧК - не суд, ЧК - защита революции, - писал он, - она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам. ЧК должна заботиться только об одном, о победе и должна побеждать врага, даже если ее меч при этом попадает случайно на головы невинных".
Лично Дзержинский в отличие от членов своей Коллегии и рядовых сотрудников не применял физического насилия, не пытал и не расстреливал. Известен лишь один эпизод, когда он застрелил человека в своем кабинете, рассказанный Р.Гулем:
"В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Дзержинского матом, вспомнив всех его родителей. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Дзержинским случился припадок падучей. - Для непосредственного убийства Дзержинский был, конечно, слишком "ломок"..."
Однако, утверждает уже цитированный выше член Коллегии ВЧК Другов, "Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний".
После взрыва бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) в 1919 году, рассказывает комендант МЧК Захаров, "прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей".
В Москве аббревиатуру ВЧК острословы расшифровывали как "Всякому Человеку Капут". Имя Дзержинского вселяло ужас. Почти во всех воспоминаниях людей, даже не побывавших лично на допросе у Дзержинского, а лишь сидевших в тюрьме ВЧК, говорится, что они там наслушались "много страшного" о нем.
Побаивались Дзержинского и товарищи по партии. "Не помню, чтоб Дзержинский просидел когда-нибудь заседание целиком, - вспоминает бывший работник Совнаркома. - Но он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в больших сапогах, грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Он внушал к себе только страх, и страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные глаза. Он мог длительно "позабыть" их на каком-нибудь предмете или на человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие".
Созданная Дзержинским система оказалась сильнее его собственной воли и опрокинула его идеалистические представления о ней, если только они действительно имели место. Прежде всего он потерпел неудачу в кадровой политике. "В органах могут служить лишь святые или подлецы. Но святые покидают меня, а остаются одни подлецы", - признался однажды Дзержинский. Однако он с самого начала подбирал людей определенного рода, наиболее удобных для него. "Речи о "кристальной чистоте" чекистов оставались, разумеется, для истории, - пишет Р.Гуль. - Подбор членов Коллегии ВЧК, начальников Особых отделов и чекистов-следователей Дзержинский начал не с госпожи Крупской и не с барышни Ульяновой, а совсем с других, примитивно-кровожадных, циничных, бесхребетных низовых партийных фигур всяческих проходимцев. Калейдоскоп имен - Петерс, Лацис, Эйдук, Агранов, Атарбеков, Бела Кун, Саенко, Фельдман, Вихман, Бокий - говорит о чем угодно, но только не о "жажде бесклассового общества". Именно они, эти люди, в соответствии со своим пониманием порученной им работы превратили ВЧК-ГПУ в то, чем органы госбезопасности стали - и были до 1950-х годов.
Дзержинский, конечно, не мог избежать определенного влияния своих соратников и своего аппарата в плане психологическом и нравственном.
В "Вечерних Известиях" 3 февраля 1919 года была напечатана статья старого большевика М.С.Ольминского, начинавшего свою революционную биографию еще народовольцем, в которой он писал о деятельности ВЧК: "Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина".
Ольминский совершенно справедливо отметил общность в морали и методах "деятельности" чекистов и уголовного мира. Что, между прочим, получило невольное подтверждение со стороны чекистов, квалифицировавших уголовников как "социально близких элементов", в отличие от "чуждых" - политических.
Взаимоотношения Ленина и Дзержинского после основания ВЧК развивались в направлении более тесного сближения.
Дзержинский встречался с Лениным на заседаниях Совнаркома, бывал у него с докладами, иногда навещал на квартире и в доме отдыха. Ленин приезжал в ЧК на Лубянку. Бонч-Бруевич вспоминает: "Владимир Ильич несколько раз - раза 4-5 выезжал в ВЧК... в 1919 г.".
Бонч-Бруевич приводит в воспоминаниях "характерный", как пишет он, отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который автору "пришлось слышать", в нем прозвучала, конечно, прежде всего личная оценка:
" - Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие... - сказал Владимир Ильич в одном из разговоров.
А кто знал Владимира Ильича, тот понимает, сколь высока похвала товарища, которого "глубоко любят" рабочие. И Владимир Ильич с величайшей симпатией и предупредительностью всегда относился к Ф.Э.Дзержинскому". Еще одну характеристику Дзержинского Лениным приводит Л. Троцкий: "Несмотря на высокую нервную нагрузку, он не знал периодов упадка или апатии, он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации, и Ленин сравнивал его с горячим конем".
Ленин был высокого мнения о следовательской проницательности Дзержинского. М.Горький в очерке "В.И.Ленин" рассказывает о том, как однажды он обратился к Ленину, ходатайствуя за ученого-химика генерала А.В.Сапожникова, которого забрали в ЧК и предъявили обвинение, по которому ему грозил расстрел. Писатель был уверен в полной невиновности ученого.
" - Гм-гм, - сказал Ленин, внимательно выслушав мой рассказ. - Так, по-вашему, он не знал, что сыновья прятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но - надо, чтоб это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду.
Через несколько дней он говорил мне по телефону в Петроград:
- А генерала вашего - выпустим, кажется, уже и выпустили..."
Об одном эпизоде "взаимопонимания" между Лениным и Дзержинским рассказывает работник Совнаркома, цитированный выше:
"Помню, в 1918 году Дзержинский пришел однажды на заседание Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении продовольствием железнодорожников. Он сел неподалеку от Ленина...
На заседаниях у Ленина была еще привычка переписываться короткими записками. В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: "Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. (Крест против фамилии арестанта в практике чекистов был условным знаком приговора его к расстрелу. - В.М.)
Далее произошло странное. Дзержинский встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел из заседания. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил никакого внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием разговоров, шепотов, пожиманий плечами коммунистических сановников. Оказывается, Дзержинский всех этих "около 1500 злостных контрреволюционеров" в ту же ночь расстрелял, ибо "крест" Ленина им был понят, как указание.
Разумеется, никаких шепотов, разговоров и качаний головами этот "крест" вождя и не вызвал бы, если б он действительно означал указание на расправу. Но, как мне говорила Фотиева:
- Произошло недоразумение, Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению".
Об усилении влияния Дзержинского на Ленина пишет Л.Б.Красин:
"Ленин стал совсем невменяем, и если кто имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс", Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке".
Между тем стало появляться все более сведений об ужасах и беззакониях, творящихся в застенках ЧК. О них рассказывают очевидцы, которым посчастливилось выйти оттуда живыми, о них пишут на своих страницах еще не запрещенные газеты социалистических партий - эсеров, социал-демократов, меньшевиков, уже начинают печатать за границей рассказы и воспоминания эмигрантов из Советской России.
26 октября (по новому стилю) 1918 года накануне годовщины Октябрьской революции обращается с Посланием к Совету народных комиссаров святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон.
"Все взявшие меч мечом погибнут", - начинает патриарх свое Послание стихом из Евангелия. - Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего отечества, называющие себя "народными комиссарами". Целый год держите вы в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину Октябрьской революции, но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.
Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?
Поистине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (МФ. 7, 9, 10)..."
Патриарх пишет о военной измене, о разжигании искусственной междоусобной войны, о грабежах под видом контрибуций и реквизиций, об уничтожении элементарных гражданских свобод, в том числе свободы слова, печати, церковной проповеди. Особое внимание обращает патриарх на деятельность ВЧК:
"Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве "заложников", этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждению. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной "контрреволюционности". Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением предсмертного утешения - напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения".
В заключение Послания патриарх призывает Совет народных комиссаров: "Отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры, обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани..."
Послание патриарха Тихона Совету народных комиссаров вызвало у руководителей Советской России раздражение, ответом стали новые угрозы и столь любезные сердцу российского Фукье-Тенвиля - Дзержинского "расправы". С тех пор и до 1950-х годов все революционные праздники отмечались органами массовыми арестами.
Первым патриарху ответил Ленин. В годовщину Октябрьской революции 7 ноября 1918 года из многочисленных праздничных вечеров, состоявшихся тогда в Москве, он выбрал для произнесения праздничной речи митинг-концерт сотрудников Всероссийской чрезвычайной комиссии. Митинг-концерт проходил в клубе ВЧК, под который была занята часть помещений дома № 13 (бывшего Трындина).
В память этого посещения Лениным клуба ВЧК на доме 22 апреля 1957 года и была установлена мемориальная доска работы скульптора П.В.Данилова.
На митинге Ленин произнес речь, в которой он полностью одобрил деятельность ВЧК, а появившиеся к тому времени в печати многочисленные сообщения о преступлениях, совершавшихся чекистами, назвал "нападками на деятельность ЧК", пригрозил недовольным и оправдал зверства чекистской уголовщины "марксизмом".
Эта краткая речь В.И.Ленина представляет собой великолепный образец его публицистики, в ней в полной мере проявились такие ее черты, как ложь, фарисейство, лицемерие, кровожадность и беззастенчивая, не заботящаяся о правдоподобии демагогия. Эта речь объясняет и то, почему чекисты могли почти открыто и абсолютно безнаказанно творить свои беззакония.
Подвал в здании ВЧК, в котором прежде помещался архив страхового общества и находились сейфы, был приспособлен в 1918 году для расстрелов.
В своих воспоминаниях писательница О.Е.Чернова-Колбасина, сидевшая в ВЧК в 1918-1919 годах, записала рассказ одной из сокамерниц, побывавшей в расстрельном подвале и вернувшейся оттуда живой.
Следователя не устраивали показания этой женщины, однажды ей объявили, что ее расстреляют, и привели в подвал. Там, рассказывала она, "несколько трупов лежало в нижнем белье. Сколько, не помню. Женщину одну хорошо видела и мужчину в носках. Оба лежали ничком. Стреляют в затылок... Ноги скользят по крови... Я не хотела раздеваться - пусть сами берут, что хотят. "Раздевайся!" - гипноз какой-то. Руки сами собой машинально поднимаются, как автомат, расстегиваешься... сняла шубу. Платье начала расстегивать... И слышу голос, как будто бы издалека - как сквозь вату: "На колени". Меня толкнули на трупы. Кучкой они лежали. И один шевелится еще и хрипит. И вдруг опять кто-то кричит слабо-слабо, издалека откуда-то: "Вставай живее" - кто-то рванул меня за руку. Передо мной стоял Романовский (следователь) и улыбался. Вы знаете его лицо - гнусное и хитрую злорадную улыбку.
- Что, Екатерина Петровна (он всегда по отчеству называет), испугались немного? Маленькая встряска нервов? Это ничего. Теперь будете сговорчивее. Правда?"
Массовые расстрелы происходили за домом ВЧК во дворе у здания гаража, ворота которого выходят в Варсонофьевский переулок. Расстреливали по ночам. Выстрелы, крики и стоны жертв заглушали ревом включенных моторов грузовиков.
Окна кабинета дипломата Г.Л.Соломона в здании Наркомата иностранных дел выходили в сторону гаража. Его работу курировал чекист, член коллегии ВЧК Александр Эйдук.
"Как-то Эйдук засиделся у меня до 12-ти ночи, - пишет в своих воспоминаниях Г.А.Соломон. - Было что-то спешное. Мы сидели у письменного стола. Вдруг с Лубянки донеслось: "Заводи машину!" И вслед за тем загудел мотор грузовика. Эйдук застыл на полуслове. Глаза его зажмурились как бы в сладкой истоме, и каким-то нежным и томным голосом он удовлетворенно произнес, взглянув на меня:
- Наши работают.
- Кто? Что такое?
- Наши. На Лубянке... - ответил Эйдук, сделав указательным пальцем правой руки движение, как бы поднимая и опуская курок револьвера. - Разве вы не знали? - с удивлением спросил он. - Ведь каждый вечер в это время "выводят в расход".
- Какой ужас, - не удержался я.
- Нет... хорошо... - томно, с наслаждением в голосе, точно маньяк в сексуальном экстазе, произнес Эйдук, - это кровь полирует..."
Между прочим, Эйдук сочинял стихи. В литературном сборнике "Улыбка Чека" было напечатано такое его стихотворение:
Нет большей радости, нет лучших музык,
Как хруст ломаемых жизней и костей.
Вот отчего, когда томятся наши взоры
И начинает бурно страсть в груди вскипать,
Черкнуть мне хочется на вашем приговоре
Одно бестрепетное: "К стенке! Расстрелять!"
До сих пор за домом № 11 находится этот гараж. Его двор и постройки видны с Варсонофьевского переулка.
Личная роль Дзержинского в создании ЧК, а также в направлении и характере ее деятельности была не просто большой, но основополагающей. Так оценивали ее мемуаристы - и товарищи по партии, и современники других убеждений. В том же духе рассматривали деятельность Дзержинского советские историки. Типична в этом отношении характеристика Дзержинского в статье его ближайшего помощника М.Я.Лациса: "Счастьем нашей революции было назначение председателем ВЧК Ф.Э.Дзержинского. Организация ВЧК и ее работа настолько тесно связаны с его именем, что нельзя говорить о них отдельно. Товарищ Дзержинский создал ВЧК, он ее организовал, он ее преобразовал. Волеустремленный человек немедленного действия, не отступающий перед препятствиями, подчиняющий всё интересам революции, забывающий себя, - вот каким товарищ Дзержинский стоял долгие годы на этом посту, обрызганном кровью". "Дзержинский - организатор ВЧК, которая стала его воплощением", пишет В.Р.Менжинский, занявший пост руководителя органов после Дзержинского.
Чекистской работе Дзержинский отдавал все силы, помыслы и время. "В ЧК Феликс Эдмундович везде жаждал действовать сам, - рассказывает М.Я.Лацис, он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих материалах, сам устраивал арестованным очные ставки и даже спал тут же, на Лубянке, в кабинете ЧК, за ширмой, где была приспособлена для него кровать". Ту же картину рисует член коллегии ВЧК Другов: "Он не имел никакой личной жизни. Сон и еда были для него неприятной необходимостью, о которой он никогда не помнил... Он беспрерывно рылся в бумагах, изучая отдельные дела..."
Партийная и государственная пропаганда создавала идеальный образ Дзержинского - аскета, преданного идее - "делу трудового народа".
"Дзержинский - облик суровый, но за суровостью этой таится огромная любовь к человечеству, и она-то и создала в нем эту непоколебимую алмазную суровость". (А.В.Луначарский). "Дзержинский с его тонкой душой и исключительной чуткостью ко всему окружающему, с его любовью к искусству и поэзии, этот тонкий и кристальный Дзержинский стал на суровый жесткий пост стража революции". (Н.А.Семашко). "В Дзержинском всегда было много мечты, в нем глубочайшая любовь к людям и отвращение к насилию". (Карл Радек).
Надо сказать, эта пропаганда имела успех - и действует до сих пор. В полемике 1998 года по поводу возвращения памятника Дзержинскому на Лубянскую площадь прозвучали и такие мнения сторонников этого акта: "Дзержинский был очень хорошим человеком, это знают все старые люди... А все нынешние домыслы о нем распространяют не очень умные люди". (Академик Б.В.Раушенбах). "Была историческая личность. Для одних, как и для меня, личность уважаемая и замечательная". (Актриса Жанна Болотова). ("Вечерний клуб" 5-9 декабря 1998 года.)
Источником для создания подобного образа послужили высказывания самого Дзержинского об идеальном чекисте: кристально честном, справедливом, преданном идее построения коммунизма, защитнике трудового народа - одним словом, как он говорил, "святом".
Производственно-психологическую характеристику Дзержинского дает Менжинский, имевший возможность наблюдать его весь период его работы в ВЧК:
"Дзержинский был не только великим террористом, но и великим чекистом. Он не был никогда расслабленно-человечен. Он никогда не позволял своим личным качествам брать верх над собой при решении того или иного дела. Наказание как таковое он отметал принципиально - как буржуазный подход. На меры репрессии он смотрел только как на средство борьбы, причем все определялось данной политической обстановкой и перспективой дальнейшего развития революции. Презрительно относясь ко всякого рода крючкотворству и прокурорскому формализму, Дзержинский чрезвычайно чутко относился ко всякого рода жалобам на ЧК по существу. Для него важен был не тот или иной, сам по себе, человек, пострадавший зря, не сентиментальные соображения о пострадавшей человеческой личности, а то, что такое дело являлось явным доказательством несовершенства чекистского аппарата. Политика, а не человечность как таковая - вот ключ его отношения к чекистской работе".
Менжинский так характеризует работу Дзержинского-следователя: "Воспитанный не только на польской, но и на русской литературе, он стал несравненным психологом и использовал это для разгрома русской контрреволюционной интеллигенции. Для того, чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский при всем его подпольном стаже никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников".
Член коллегии ВЧК Другов пишет, что Дзержинский "с особенной охотой занимался личным допросом арестованных. Происходило это всегда ночью. По-видимому, из долгой своей тюремной практики Дзержинский знал, что ночью психика человека не та, что днем. В обстановке ночной тишины сопротивляемость интеллекта несомненно понижается, и у человека, стойкого днем, можно вырвать признание ночью".
Целью Дзержинского-следователя было получить признание арестованного, которое он считал главным и окончательным основанием для вынесения приговора, хотя прекрасно знал, каким способом добывается "признание".
В июне 1918 года Дзержинский и один из его заместителей - Г.Д.Закс (к слову сказать, автор инструкции "Способы конфискации газет", состоящей из двух десятков пунктов и одобренной Лениным на заседании СНК 20 января 1918 года) дали интервью корреспонденту газеты социал-демократов интернационалистов "Новая жизнь" о методах работы ВЧК. В нем они заявили, что главным аргументом для обвинения является "признание обвиняемого".
На вопрос корреспондента о нарушениях законности в органах ЧК Дзержинский и Закс сказали:
"Напрасно нас обвиняют в анонимных убийствах - комиссия состоит из 18 испытанных революционеров, представителей ЦК партии и представителей ЦИК.
Казнь возможна лишь по единогласному постановлению всех членов комиссии в полном составе. Достаточно одному высказаться против расстрела, и жизнь обвиняемого спасена.
Наша сила в том, что мы не знаем ни брата, ни свата, и к товарищам, уличенным в преступных деяниях, относимся с сугубой суровостью. Поэтому наша личная репутация должна быть вне подозрения.
Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступников до постановления проходят сутки или несколько суток, но это, однако, не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было, и тому доказательство - наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого".
И отдельно, уже только от себя, Закс добавил:
"Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии".
Принципиальную идею Дзержинского о ненужности для деятельности ВЧК юстиции развил и популярно изложил Лацис: "ЧК - это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это боевой орган, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад... Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования и профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора". А оперативник-чекист Мизикин перевел проблему в практическую плоскость, сказав: "К чему даже эти вопросы о происхождении, образовании? Я пойду к нему на кухню и загляну в горшок, если есть мясо враг народа, к стенке!"
(В партийном архиве хранится анкета, заполненная Дзержинским в 1918 году. Среди вопросов был и вопрос о привилегиях: "Пользуетесь ли Вы в Советских учреждениях обедами, пайками и т.п.", на который он ответил: "Пользуюсь".
Вот меню кремлевских обедов Дзержинского (меню составлялось индивидуально с учетом пожеланий столующегося): "Понед. Консоме из дичи, лососина свежая, цветная капуста по-польски. Вторн. Солянка грибная, котлеты телячьи, шпинат с яйцом. Среда. Суп-пюре из спаржи, говядина булли, брюсельская капуста. Четв. Похлебка боярская, стерлядка паровая, зелень, горошек. Пятн. Пюре из цв. капусты, осетрина ам, бобы метр-д-отель. Суббота. Уха из стерлядей, индейка с соленьем (моч. яблоки, вишня, слива), грибы в сметане. Воскр. Суп из свежих шампиньонов, цыплята маренго, спаржа". Документ находится в Центральном партийном архиве, опубликован в "Комсомольской правде" в 1997 году.)
К дискуссии о "сущности красного террора" "Правда" 25 декабря 1918 года напечатала карикатуру: Карл Маркс попал на Лубянку, его допрашивает Дзержинский. После минутного допроса выясняется, что арестованный из буржуазной семьи, образование - университет, профессия - журналист. "Все ясно! Расстрелять!"
Дзержинский вполне допускал возможность казни невиновных; "ЧК - не суд, ЧК - защита революции, - писал он, - она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам. ЧК должна заботиться только об одном, о победе и должна побеждать врага, даже если ее меч при этом попадает случайно на головы невинных".
Лично Дзержинский в отличие от членов своей Коллегии и рядовых сотрудников не применял физического насилия, не пытал и не расстреливал. Известен лишь один эпизод, когда он застрелил человека в своем кабинете, рассказанный Р.Гулем:
"В 1918 году, когда отряды чекистов состояли сплошь из матросов, один такой матрос вошел в кабинет Дзержинского в совершенно пьяном виде. Аскет Дзержинский сделал ему замечание, но пьяный внезапно обложил Дзержинского матом, вспомнив всех его родителей. Дзержинский затрясся от злобы, не помня себя, выхватил револьвер и, выстрелив, уложил матроса на месте. Но тут же с Дзержинским случился припадок падучей. - Для непосредственного убийства Дзержинский был, конечно, слишком "ломок"..."
Однако, утверждает уже цитированный выше член Коллегии ВЧК Другов, "Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывая при этом ни жалости, ни колебаний".
После взрыва бомбы, брошенной анархистами в здание МК РКП(б) в 1919 году, рассказывает комендант МЧК Захаров, "прямо с места взрыва приехал в МЧК бледный, как полотно, и взволнованный Дзержинский и отдал приказ: расстреливать по спискам всех кадет, жандармов, представителей старого режима и разных там князей и графов, находящихся во всех местах заключения Москвы, во всех тюрьмах и лагерях. Так, одним словесным распоряжением одного человека обрекались на немедленную смерть многие тысячи людей".
В Москве аббревиатуру ВЧК острословы расшифровывали как "Всякому Человеку Капут". Имя Дзержинского вселяло ужас. Почти во всех воспоминаниях людей, даже не побывавших лично на допросе у Дзержинского, а лишь сидевших в тюрьме ВЧК, говорится, что они там наслушались "много страшного" о нем.
Побаивались Дзержинского и товарищи по партии. "Не помню, чтоб Дзержинский просидел когда-нибудь заседание целиком, - вспоминает бывший работник Совнаркома. - Но он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в больших сапогах, грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Он внушал к себе только страх, и страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные глаза. Он мог длительно "позабыть" их на каком-нибудь предмете или на человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие".
Созданная Дзержинским система оказалась сильнее его собственной воли и опрокинула его идеалистические представления о ней, если только они действительно имели место. Прежде всего он потерпел неудачу в кадровой политике. "В органах могут служить лишь святые или подлецы. Но святые покидают меня, а остаются одни подлецы", - признался однажды Дзержинский. Однако он с самого начала подбирал людей определенного рода, наиболее удобных для него. "Речи о "кристальной чистоте" чекистов оставались, разумеется, для истории, - пишет Р.Гуль. - Подбор членов Коллегии ВЧК, начальников Особых отделов и чекистов-следователей Дзержинский начал не с госпожи Крупской и не с барышни Ульяновой, а совсем с других, примитивно-кровожадных, циничных, бесхребетных низовых партийных фигур всяческих проходимцев. Калейдоскоп имен - Петерс, Лацис, Эйдук, Агранов, Атарбеков, Бела Кун, Саенко, Фельдман, Вихман, Бокий - говорит о чем угодно, но только не о "жажде бесклассового общества". Именно они, эти люди, в соответствии со своим пониманием порученной им работы превратили ВЧК-ГПУ в то, чем органы госбезопасности стали - и были до 1950-х годов.
Дзержинский, конечно, не мог избежать определенного влияния своих соратников и своего аппарата в плане психологическом и нравственном.
В "Вечерних Известиях" 3 февраля 1919 года была напечатана статья старого большевика М.С.Ольминского, начинавшего свою революционную биографию еще народовольцем, в которой он писал о деятельности ВЧК: "Можно быть разных мнений о терроре, но то, что сейчас творится, это вовсе не красный террор, а сплошная уголовщина".
Ольминский совершенно справедливо отметил общность в морали и методах "деятельности" чекистов и уголовного мира. Что, между прочим, получило невольное подтверждение со стороны чекистов, квалифицировавших уголовников как "социально близких элементов", в отличие от "чуждых" - политических.
Взаимоотношения Ленина и Дзержинского после основания ВЧК развивались в направлении более тесного сближения.
Дзержинский встречался с Лениным на заседаниях Совнаркома, бывал у него с докладами, иногда навещал на квартире и в доме отдыха. Ленин приезжал в ЧК на Лубянку. Бонч-Бруевич вспоминает: "Владимир Ильич несколько раз - раза 4-5 выезжал в ВЧК... в 1919 г.".
Бонч-Бруевич приводит в воспоминаниях "характерный", как пишет он, отзыв Владимира Ильича о Дзержинском, который автору "пришлось слышать", в нем прозвучала, конечно, прежде всего личная оценка:
" - Дзержинский не только нравится рабочим, его глубоко любят и ценят рабочие... - сказал Владимир Ильич в одном из разговоров.
А кто знал Владимира Ильича, тот понимает, сколь высока похвала товарища, которого "глубоко любят" рабочие. И Владимир Ильич с величайшей симпатией и предупредительностью всегда относился к Ф.Э.Дзержинскому". Еще одну характеристику Дзержинского Лениным приводит Л. Троцкий: "Несмотря на высокую нервную нагрузку, он не знал периодов упадка или апатии, он как бы всегда находился в состоянии высшей мобилизации, и Ленин сравнивал его с горячим конем".
Ленин был высокого мнения о следовательской проницательности Дзержинского. М.Горький в очерке "В.И.Ленин" рассказывает о том, как однажды он обратился к Ленину, ходатайствуя за ученого-химика генерала А.В.Сапожникова, которого забрали в ЧК и предъявили обвинение, по которому ему грозил расстрел. Писатель был уверен в полной невиновности ученого.
" - Гм-гм, - сказал Ленин, внимательно выслушав мой рассказ. - Так, по-вашему, он не знал, что сыновья прятали оружие в его лаборатории? Тут есть какая-то романтика. Но - надо, чтоб это разобрал Дзержинский, у него тонкое чутье на правду.
Через несколько дней он говорил мне по телефону в Петроград:
- А генерала вашего - выпустим, кажется, уже и выпустили..."
Об одном эпизоде "взаимопонимания" между Лениным и Дзержинским рассказывает работник Совнаркома, цитированный выше:
"Помню, в 1918 году Дзержинский пришел однажды на заседание Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении продовольствием железнодорожников. Он сел неподалеку от Ленина...
На заседаниях у Ленина была еще привычка переписываться короткими записками. В этот раз очередная записка пошла к Дзержинскому: "Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?" В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка: "Около 1500". Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. (Крест против фамилии арестанта в практике чекистов был условным знаком приговора его к расстрелу. - В.М.)
Далее произошло странное. Дзержинский встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел из заседания. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил никакого внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием разговоров, шепотов, пожиманий плечами коммунистических сановников. Оказывается, Дзержинский всех этих "около 1500 злостных контрреволюционеров" в ту же ночь расстрелял, ибо "крест" Ленина им был понят, как указание.
Разумеется, никаких шепотов, разговоров и качаний головами этот "крест" вождя и не вызвал бы, если б он действительно означал указание на расправу. Но, как мне говорила Фотиева:
- Произошло недоразумение, Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записке крест как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению".
Об усилении влияния Дзержинского на Ленина пишет Л.Б.Красин:
"Ленин стал совсем невменяем, и если кто имеет на него влияние, так это только "товарищ Феликс", Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугивающая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке".
Между тем стало появляться все более сведений об ужасах и беззакониях, творящихся в застенках ЧК. О них рассказывают очевидцы, которым посчастливилось выйти оттуда живыми, о них пишут на своих страницах еще не запрещенные газеты социалистических партий - эсеров, социал-демократов, меньшевиков, уже начинают печатать за границей рассказы и воспоминания эмигрантов из Советской России.
26 октября (по новому стилю) 1918 года накануне годовщины Октябрьской революции обращается с Посланием к Совету народных комиссаров святейший патриарх Московский и всея Руси Тихон.
"Все взявшие меч мечом погибнут", - начинает патриарх свое Послание стихом из Евангелия. - Это пророчество Спасителя обращаем Мы к вам, нынешние вершители судеб нашего отечества, называющие себя "народными комиссарами". Целый год держите вы в руках своих государственную власть и уже собираетесь праздновать годовщину Октябрьской революции, но реками пролитая кровь братьев наших, безжалостно убитых по вашему призыву, вопиет к небу и вынуждает Нас сказать вам горькое слово правды.
Захватывая власть и призывая народ довериться вам, какие обещания давали вы ему и как исполнили эти обещания?
Поистине вы дали ему камень вместо хлеба и змею вместо рыбы (МФ. 7, 9, 10)..."
Патриарх пишет о военной измене, о разжигании искусственной междоусобной войны, о грабежах под видом контрибуций и реквизиций, об уничтожении элементарных гражданских свобод, в том числе свободы слова, печати, церковной проповеди. Особое внимание обращает патриарх на деятельность ВЧК:
"Никто не чувствует себя в безопасности; все живут под постоянным страхом обыска, грабежа, выселения, ареста, расстрела. Хватают сотнями беззащитных, гноят целыми месяцами в тюрьмах, казнят смертью, часто без всякого следствия и суда, даже без упрощенного, вами введенного суда. Казнят не только тех, которые перед вами в чем-либо провинились, но и тех, которые даже перед вами заведомо ни в чем не виноваты, а взяты лишь в качестве "заложников", этих несчастных убивают в отместку за преступления, совершенные лицами не только им не единомышленными, а часто вашими же сторонниками или близкими вам по убеждению. Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чем не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределенной "контрреволюционности". Бесчеловечная казнь отягчается для православных лишением предсмертного утешения - напутствия Святыми Тайнами, а тела убитых не выдаются родственникам для христианского погребения".
В заключение Послания патриарх призывает Совет народных комиссаров: "Отпразднуйте годовщину своего пребывания у власти освобождением заключенных, прекращением кровопролития, насилия, разорения, стеснения веры, обратитесь не к разрушению, а к устроению порядка и законности, дайте народу желанный и заслуженный им отдых от междоусобной брани..."
Послание патриарха Тихона Совету народных комиссаров вызвало у руководителей Советской России раздражение, ответом стали новые угрозы и столь любезные сердцу российского Фукье-Тенвиля - Дзержинского "расправы". С тех пор и до 1950-х годов все революционные праздники отмечались органами массовыми арестами.
Первым патриарху ответил Ленин. В годовщину Октябрьской революции 7 ноября 1918 года из многочисленных праздничных вечеров, состоявшихся тогда в Москве, он выбрал для произнесения праздничной речи митинг-концерт сотрудников Всероссийской чрезвычайной комиссии. Митинг-концерт проходил в клубе ВЧК, под который была занята часть помещений дома № 13 (бывшего Трындина).
В память этого посещения Лениным клуба ВЧК на доме 22 апреля 1957 года и была установлена мемориальная доска работы скульптора П.В.Данилова.
На митинге Ленин произнес речь, в которой он полностью одобрил деятельность ВЧК, а появившиеся к тому времени в печати многочисленные сообщения о преступлениях, совершавшихся чекистами, назвал "нападками на деятельность ЧК", пригрозил недовольным и оправдал зверства чекистской уголовщины "марксизмом".
Эта краткая речь В.И.Ленина представляет собой великолепный образец его публицистики, в ней в полной мере проявились такие ее черты, как ложь, фарисейство, лицемерие, кровожадность и беззастенчивая, не заботящаяся о правдоподобии демагогия. Эта речь объясняет и то, почему чекисты могли почти открыто и абсолютно безнаказанно творить свои беззакония.