Страница:
- Русская кровь, пролитая в польскую реку, снова породнила нас!
Над Вислой рассеивался густой туман, над дымящейся Польшей всходило радостное солнце нового дня.
7 августа 1944 года
Андрей Малышко, Александр Верхолетов
Хозяин неба Александр Покрышкин
Воздух имеет свои законы борьбы. Орел делает крутые повороты правого и левого крыла, когда нападает. Он безукоризненно режет крыльями воздух на вертикалях и делает полет по кругу, защищая себя спереди и сзади. Александр Покрышкин до мельчайших подробностей изучил законы воздуха. Он работает в небе почти инстинктивно. Этот человек - орел, не в пышном, аллегорическом значении этого слова, а в обыкновенном, будничном, деловом.
Сейчас мы все знаем: Александр Покрышкин сбил 59 самолетов, не считая групповых. Это значит, человек 59 раз встречался с врагом лицом к лицу и побеждал его. Враг был вооружен крупнокалиберными пулеметами, пушкой, покрыт броней. Но советский летчик искал слабые места у врага и находил их, и пятьдесят девять раз расстреливал его. В таких поединках рождается бессмертие. Александр Покрышкин многое видел и пережил. Посмотрите на его лицо - суровое, мало когда улыбающееся, даже жесткое, - и вы скажете то же самое.
Признание Александра Покрышкина началось на Кубани и выросло в яркую славу на Висле. Где-то в полынных кубанских степях, с запахом чебреца и сожженной травы, над обуглившимися белыми хатами и вишнями станиц Крымской, Ниберджаевской, Адагума, над "голубой линией" немецкой обороны звенело имя молодого летчика. А над польскими фольварками и замками, над тихими берегами Вислы оно засветилось грозное, как молния.
... Кубань, луга, сады, лиманы, вся земля в предрассветной дымке. Солнце едва поднимается над степью, а самолет Покрышкина уже на старте.
Еще мощнее заревел мотор, и под винтами волнами заметалась трава. Старт дан. Вихрем взмыл вверх Покрышкин. За ним 8 "ястребков", курс на Крымскую, за наш передний край.
А навстречу ему уже шла группа немецких истребителей. Тяжелые были тогда дни на Кубани, большие воздушные бои. Против наших летчиков брошены отборные немецкие эскадрильи - "Удет", "Мельдерс", "Бриллиантовая".
Покрышкина тогда часто забавляли спесь и гонор, с каким они вели себя в воздухе.
Вот и на этот раз ведущий немец бросился на него в атаку.
С первых же минут боя Покрышкин понял, что перед ним опытный фашистский ас.
После серии бешеных атак, которые спокойно и уверенно отразил Покрышкин, немец почувствовал, что не на такого напал. Перед ним был виртуоз воздуха, прирожденный талант - советский ас Александр Покрышкин.
Куда девалась немецкая наглость и уверенность. Немец перешел к обороне. Но Покрышкин тоже не спешил. Его товарищи недоумевали: что Александр надумал?
Немец сделает маневр. Покрышкин его повторит. Немец попытается вести бой на горизонталях. Покрышкин тоже ведет бой на горизонталях. Немец снова сделает маневр. Покрышкин его повторит. Уже более десяти минут прошло, а Покрышкин все продолжал дразнить немца. Фашистский ас начал нервничать. Он, очевидно, понял, что советский летчик изматывает и его самого, и мотор немецкой машины.
Александр Покрышкин до мельчайших подробностей знает недостатки не только в тактике воздушного противника, но и в конструкциях немецких самолетов.
Мотор машины, на которой дрался немец, обычно на высотах перегревается и начинает плохо тянуть.
Немец пошел вверх. Пошел быстро, а потом все медленнее и медленнее. Со страшной силой Покрышкин бросил вдогонку своего истребителя. Взмыл вверх.
Немецкий ас пытался было отвалить, но поздно...
Пехота с земли слышала, как гукнула где-то высоко пушка, а потом мелькнул пылающий факел. Это рухнул вниз немецкий ас.
Немцы не раз меняли свою тактику. Ходили парами, а потом четверками; бомбардировщики, например, применяют оборонительный круг, прикрываясь истребителями. Попробуй, подступись к такому огненному ежу! А вот летчики Покрышкина знают подступы, умеют найти слабое место. Они прорываются внутрь и раздирают на части этот круг, ломают оборону и бьют немцев поодиночке.
Когда противник менял тактику, Покрышкин тоже вносил коррективы в свою тактику. Он эшелонирует свои силы и по высоте и в глубину. Он хорошо пользуется резервом в бою, любит хитрить, преподносить немцам "сюрпризы" в воздухе. Он учит своих товарищей воевать без потерь. Покрышкин провел не менее сотни воздушных боев, совершил 600 вылетов - и невредим. Что это случайность, удача, счастье? Нет. Это воинское мастерство. Так воюют и все его питомцы. Летчики Покрышкина во время Великой Отечественной войны сбили свыше 500 самолетов врага.
Каждый одаренный летчик имеет свой, только ему одному присущий почерк боевого полета. Он пишет пулями и снарядами. Боевой почерк Александра Покрышкина знают в воздухе и друзья, и враги.
Утром, на зорьке, загудят моторы, заколышется трава под пропеллерами. Первая тройка выруливает на старт, поднимается в небо.
- Пошли наши голубчики! - скажет тихо кто-нибудь на посадочной площадке. А немецкая станция наведения уже кричит во все печенки:
- Ахтунг! Ахтунг! (Внимание! Внимание!) В воздухе Покрышкин!
Немцы остерегаются его машины в воздухе.
Последний бой произошел несколько дней тому назад в 19 часов 40 минут над Вислой.
Пехота глубже зарывалась в землю. Пыль от разрывов бомб ползла по земле на правом берегу, как густая, темная завеса. Солнце падало за горизонт красное и тяжелое, уставшее за горячий боевой день.
"Юнкерсы" и "хейнкели" шли в пыльном небе ровными четверками, Их было немало. 37 "юнкерсов", 4 "хейнкеля" и 8 "фокке-вульфов". Еще минута, и бомбы полетят на головы нашей пехоты, разрушая переправы, разрывая землю в клочья, обугливая деревья, технику, людей.
Наши самолеты появились из-за леса неожиданно. Четыре. Еще четыре. И еще четыре.
Немцы узнали Покрышкина.
- Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин!
Да, это был он. Но не один. С ним летели его лучшие боевые друзья Как говорится, кровные друзья: капитан Речкалов, Андрей Труд, Клубов, Федоров, Вахненко и верный "щит" Покрышкина - Голубев. "Юнкерсы" стали в свой традиционный круг.
Истребители ушли выше, в потолок неба над бомбардировщиками, как коршуны, высматривающие свою добычу.
- Речкалов! Бери "юнкерсы" с запада. Я пойду в лоб, -передает по радио командир. И четверка Речкалова обошла "юнкерсы" с запада. Третья четверка взяла на себя потолок, где засели истребители. Начался бой. Заработали крупнокалиберные пулеметы речкаловской четверки.
Ударила пушка. Тяжело груженный бомбами "юнкерс" неуклюже дал крен на правое крыло и пошел вниз. Взрыв. И еще один взрыв. Дым и пламя поползли по земле.
- Давай, Речкалов! Давай!
- Покрышкин? Ты есть? Саша, ты есть?
"Хейнкель", вырвавшись из высоты неба, пошел на самолет Покрышкина. Это заметил Голубев и преградил ему дорогу. И закрутились в смертельном кругу "хейнкель" и Александр Покрышкин.
И на этот раз вся сила огня самолета Покрышкина впилась в мотор "хейнкеля"!
- Готово! - прошептал Покрышкин.
Сбитый самолет запылал и пошел к земле.
- Разве он стреляет? - говорят о нем друзья. - Он наваливается всем огнем, сжигает, как доменная печь.
И это правда. Бой над Вислой закончился.
На земле догорали семь "юнкерсов", один "хейнкель". Все наши двенадцать самолетов вышли из боя и ровными четверками поплыли к родному аэродрому.
- Хороший у нас сегодня счет, можно сказать, - круглые двойки, пошутил на аэродроме Речкалов, встретив Покрышкина.
- Ты сбил - два. Клубов - два.
- А себя что, забыл?
- Ну и я - два, - засмеялся Речкалов.
Позавчера в полку был вечер, посвященный Александру Покрышкину в связи с награждением его третьей медалью "Золотая Звезда".
За столом сидели его лучшие друзья: дважды Герой Советского Союза капитан Речкалов, гвардии майор Фигичев, подполковник Крюков, Герой Советского Союза Андрей Труд, Герой Советского Союза Клубов, Герой Советского Союза Федоров. Все молодые, смуглые, крепкие, овеянные горячей боевой славой. Одна семья. Одна когорта воинов. Одно орлиное гнездо. Десятки телеграмм и сердечных приветствий получил в этот день Александр Покрышкин. Перед этим за несколько дней из далекого родного Новосибирска, из домика на улице Лескова, пришла ему посылка от матери Аксиньи Степановны. В посылке баночка варенья и теплые шерстяные носки, вязанные заботливыми материнскими руками.
"Ты, Сашенька, варенье съешь, а носки надевай, когда летишь, в воздухе ведь холодно, я знаю".
Да, в воздухе бывает холодно и жарко, и даже смертельно тяжело приходится. На то война.
Но когда весь народ согревает человека своей любовью, тогда ничего не страшно. Тогда человек расправляет крылья и летит, как птица, в бой, в опасность, в завесу огня и стали, думает только о победе.
Таков и Александр Покрышкин.
23 августа 1944 года
Илья Эренбург
Весна в октябре
Есть памятники, которые напоминают о зле. Поэт Барбье сказал о Вандомской колонне: "Матери не смотрят на эту бронзу". Может быть, лицо матери, ребенка которой спасла Красная Армия, будь то белоруска или сербская крестьянка, или женщина заполярного Киркенеса, - лучший памятник историческому событию, потрясшему мир двадцать семь лет тому назад.
Многие тогда не поняли России, измученной, окровавленной, но сильной духом; они сочли родильную горячку за агонию, приняли за бред слова, полные пророческого смысла. Когда теперь нас спрашивают, как сможем мы восстановить разрушенные немцами города, мы вправе ответить: труднее было построить Советское государство. На западе и на востоке, на юге и на севере не утихала война; голод и холод душили людей, а за ними шел сыпняк; зарастала травой колея, ржавели поломанные паровозы; по стране бродили беспризорные; улицы Москвы, с огромными сугробами, походили на пустыню, и маленькая электрическая лампочка казалась ослепительным маяком. Как некогда солдаты Вальми, первые красноармейцы, плохо вооруженные, голодные, разутые, одерживали за победой победу. На субботниках воля людей заменяла уголь. Как на приступ крепости, ринулись на азы науки дети землепашцев и пастухов.
Фрегат Колумба не совершал каботажного плавания. Извилист и труден был путь советского корабля. Годы не походили друг на друга. Было больше надежд, чем воспоминаний, больше пота садовника, чем сока спелых плодов, мы ведь не жили на проценты с прошлого. Неодобрительно поглядывали на нас иные обитатели давно обжитых домов; они брюзжали, что мы строим не по правилам, или в ужасе говорили, что котлованы наших строек - это подкопы под чужое жилье. Те, что подобрее, отсылали нас в детскую, те, что позлее, копили для нас смирительные рубашки. Нас не смутили ни гримасы эстетов, ни бомбы диверсантов: мы отстояли свое.
Может быть, в тех старых, хорошо надышанных домах, где проживали люди, презиравшие нас за грубость и за бедность, царило счастье? О, разумеется, там было много коверкота и много фаянса, но счастья там не было. Для Запада годы между двумя войнами были эпохой томления, мрачных предчувствий, лихорадочной погони за минутными развлечениями. Еще не успели догореть плошки, зажженные в честь мира, как начались репетиции новой войны. Труды дипломатов были прерваны трудами налетчиков. Вскоре мы услышали новое слово: "фашизм".
Наши юноши одолевали арифметику и машиностроение, диалектику и версификацию. В русских деревнях торжественно открывали ясли. Кочевники увидели строителей Турксиба. А по улицам немецких городов уже бродили убийцы; Гитлер уже прославлял арийскую бестию; из яйца выполз паук-крестовик, чтобы поймать в свою паутину и "твердолобых" и мягкотелых. Те немцы, которые потом сожгли города Европы, еще ходили в детских штанишках; дипломаты, похожие на окаменелости, еще толковали о репарациях прошлой войны, а в роскошных кабинетах Тис-сена или Феглера, а в накуренных "биргалле" Мюнхена или Берлина уже готовились к новым походам.
Запад тогда переживал мучительный кризис; сдавали на лом станки, уничтожали молочных коров и, желая удержать цены на пшеницу, портили ее, примешивали к зерну эозин. Гитлер закричал: "Я нашел для немцев работу" -он уже помышлял о пуске душегубок, о колоссальных "фабриках смерти"; усмехаясь, глядел он, как подмешивали к зерну безвредную красную краску, он знал, что вскоре подмешает к немецким розанчикам и рогаликам настоящую человеческую кровь.
Кончился скрытый период болезни. Стены европейских городов покрылись омерзительной сыпью: призывами к убийствам и знаками свастики. Деньги Тиссена и Феглера не пропали зря: в Берлине вспыхнули факелы будущих "факельщиков". Носители "нового порядка" жгли стихи Гейне; малолетние "сверхчеловеки" гонялись за престарелыми евреями. Люди, проживавшие в старых почтенных домах, ласково журили людоеда, который только-только оттачивал нож. Те же почтенные люди горячо аплодировали последователям людоеда: в Вене Дольфус из пушек стрелял по рабочим домам, в Астурии Хиль Роблес бомбил безоружных горняков, в Париже Ля Рок жег автобусы и убивал женщин.
Мы в те годы обливались потом. Кто видел Кузнецк или Магнитку в пору строительства, знает, что это была настоящая война, сотворение мира. Люди верили, что они придают плоть идее. Деревцо росло. Дети переходили из класса в класс. На пустырях возникали новые города Хорошели Киев и Воронеж, Новосибирск и Сталинград. Пшеница двинулась на север. Отрок Осетии узнал теорию относительности, и внуки Платона Каратаева поняли душевные муки Андрея Болконского. На один короткий час челюскинцы отвлекли внимание мира от жестоких замыслов "наци", от аферы Стависского, от "черных пятниц".
Может быть, мы тогда не знали, какая пустыня отделяет нас от обетованной земли; может быть, мы тогда не думали, что строки, написанные чернилами, придется скрепить своей кровью; но мы и тогда понимали, что фашизм покушается на самое ценное - на человека.
Когда итальянские чернорубашечники напали на беззащитную Абиссинию, мы возмутились. А ведь не нам грозили выкормыши дуче: пожирая Эфиопию, они рычали: "Мальту! Корсику! Ниццу!"
Драма протекала далеко от нас, но мы поняли, что черная тень повисла над всеми колыбелями мира. Тем временем на Западе улыбались кровавому дуче и, побранив его для приличия в Женеве, дружески с ним чокались в Риме. Удав понял, что кролики не кусаются. Началась страшная испанская война. Я видел, как три года испанский народ пытался отстоять свою свободу от захватчиков: против него воевали и немецкая авиация, и чернорубашечники. Дома Парижа и Лондона еще дышали уютом, на них еще не падали бомбы; и многие обитатели тех домов лицемерно говорили, будто Франко - этот предтеча всех Квислингов -представляет Испанию. Юристы, гордые своими познаниями, доказывали, что когда убийца режет чужого ребенка, судьи должны играть в покер или бридж. Я вспоминаю детские трупы на узеньких улицах Барселоны. Я присутствовал на допросе убийцы: это был летчик германской армии, лейтенант Курт Кетнер. Он нагло рассказывал о планах своего фюрера. Происходило это в барселонской цитадели, и тотчас после допроса к убийце подошел иностранец, назвавший себя представителем Женевы; он не спросил Курта Кетнера, почему тот убил девятнадцать испанских детей; он интересовался другим: дают ли убийце к утреннему кофе достаточно сахара.
Неизвестно, уцелел ли при воздушных бомбардировках тот дом в Мюнхене, где было подписано отречение от Европы. Его стоило бы сохранить в назидание потомству. Газета "Пари суар" после Мюнхена объявила подписку: поднести Чемберлену, "обеспечившему мир на целое поколение", домик в живописном месте. Теперь французы посадили редактора "Пари суар" в острог, как вульгарного изменника. Дома многих жертвователей разгромлены немцами, а "живописные места" Англии узнали, что значила ветка оливы с меткой "мэйд ин Джермени". Не о мире мечтали "умиротворители" - о войне, но о войне за тридевять земель; они восторженно щебетали: "Гитлеру нужна Украина". Они заснули с мечтой о бомбардировке Баку. Их разбудили сирены.
Мы знали, что такое фашизм; мы пели: "Если завтра война"; и все же июньское воскресное утро потрясло нас своей трагической неожиданностью. Только глупцы могут говорить, что наше государство не было подготовлено к отпору. Но как ни готовься, у нападающего всегда преимущество. Человек может знать, что в городе завелись бандиты, он может запастись хорошим револьвером, он может обладать зорким глазом и крепкими нервами, но он не может жить одним - ожиданием нападения: ведь это -мирный человек, он работает, он - врач, или инженер, или токарь; он идет на работу или с работы, он думает о книгах или о детях; и вот в эту минуту раздается выстрел. Так начались страшные дни 1941 года.
Никогда ни одно государство не подвергалось такому испытанию, как молодая Советская Республика. Враг захватил нашу житницу, нашу кочегарку; враг дошел до Кавказа. Треть населения попала под сапог захватчика. Как мы выстояли в такой беде? Наивно объяснять все ошибками германского командования: ведь то же самое командование казалось безошибочным во Фландрии и в Греции. Мы выстояли, потому что наши люди оказались душевно крепче и выше захватчиков, а не будь Октября, не было бы и этих людей. Если спросят, где истоки нашей победы, мы скажем: не только у Сталинграда или у Москвы - дальше - на площади Зимнего дворца, где Революция встретилась с Россией.
Давно ли в сводках Информбюро стояли названия подмосковных дач, пригородов Ленинграда? Теперь диктор называет наименования, не привычные для русского уха. Мы не в Калмыкии, мы в Восточной Пруссии, вместо Можайского направления теперь Будапештское. Красная Армия освобождает Польшу и Югославию, Чехословакию и Норвегию. Наш народ скромен; несвойственно ему кичиться своими делами. Воюет сейчас сержант Павлов; он даже не напомнил о том, чтобы ему дали медаль за оборону Сталинграда; а мир хорошо помнит, что такое Дом Павлова. Мир хорошо помнит, чем он обязан России. Одно дело воевать, когда ты три года готовишься к наступлению, когда у тебя в глубочайшем тылу сотни миллионов рабочих рук, необозримые нивы, огромные заводы, когда есть время подумать о каждой пуговке на солдатской шинели. Не так воевали мы: на нас обрушились лучшие бронечасти Германии; наши эвакуированные заводы расположились на пустырях; женщины заменили мужей и у станка и в поле. Три года мы воевали в Европе одни. Мы превратили победителей Дюнкерка в тех фрицев, которые галопом пронеслись от Тулона до Эльзаса и от Нанта до Голландии. Велика радость жнеца; а мы были пахарями победы. Вот почему Красную Армию приветствуют, как Освободительницу, и Парижский Совет Сопротивления, и король Норвегии, и рыбаки Греции, и епископы Англии. Пусть для многих еще недавно мы были падчерицей Европы, пусть одни глядели на нас свысока, другие искоса, третьи исподлобья; теперь полны признательности просветленные взгляды; и на всех языках мы читаем те же многозначительные слова: "Советская Россия спасла Европу и мир".
Мы не одни теперь в борьбе, и, узнав поближе наших друзей, мы научились их ценить. Наши летчики гордятся своими английскими и американскими товарищами, которые наносят врагу суровые удары. Наши пехотинцы уважают англичан, выдержавших в Голландии тяжелые бои. Вся наша армия горда победами союзников на Западе, и весть о падении Аахена мы приняли радостно, как нашу победу. Нужно ли говорить о том, как близко мы принимаем к сердцу радости и горе наших товарищей по оружию: солдат Тито, партизан Словакии, поляков, французов, норвежцев. Когда восстал Париж, вся Россия возрадовалась. Освобождаемые - это не красавицы из легенд, это живые народы; они не ждут кротко освободителей, вместе с нами они сражаются против своих угнетателей. Одни чувства теперь вяжут Советский Союз и мир: добить фашизм.
Да, есть одна страна, где нас не ждут, где люди бледнеют, услышав вдали шаги Красной Армии. Пуще всего страшатся немцы нашего вторжения; не потому, что наши солдаты по природе злее других; даже не потому, что у каждого из наших солдат есть свои личные счеты с захватчиками; немцы особенно страшатся прихода Красной Армии, потому что мы едины в наших помыслах, потому что среди нас нет лицемеров и адвокатов дьявола, потому что мы идем к ним, как суровые судьи, как зрелые мужи, понимающие свою ответственность перед грядущими поколениями, потому что мы твердо решили покончить со злом раз и навсегда.
Я спросил недавно одного летчика из части "Нормандия", отличившегося в боях над Восточной Пруссией, почему он и его товарищи предпочитают сражаться на Восточном фронте; и француз мне ответил: "Меня не интересуют парады, меня интересует суд".
Все народы смотрят на Москву с великой надеждой не только потому, что мы хорошо сражаемся, но и потому, что за нашей спиной нет черных теней "умиротворителей". Мы слишком любим мир, чтобы пощадить Германию. Мы слишком верим в братство народов, чтобы оставить на земле фашистов. За три года мы видали столько подлинных слез, что не растрогать нас никакими эрзац-рыданиями. Мы научились разгадывать военную маскировку врага; нас не обманет и его гражданская маскировка. Не для того мы выиграем войну, чтобы проиграть мир.
Мы знаем, что фашисты, убежав из Франции в Испанию, нашли там применение; может быть, среди них находится и мой старый знакомый, Курт Кетнер... Мы знаем, что в союзных странах возмущенно встретили фотографии, показывавшие упитанных гитлеровцев, поглощающих американские консервы. Мы знаем, что в разных странах, еще недавно бывших вассалами Гитлера, мучители, отдышавшись после первого страха, примеряют венчики великомучеников. Мы знаем, что есть на свете люди, которые, как и в 1939 году, пуще всего боятся своего народа. Однако теперь иные времена. Красная Армия показала свою силу. Народы Америки, Англии и Франции излечились от многих иллюзий. Они скажут вместе с нами, что нельзя оставить чуму в одном переулке или в одной квартире: чума - зараза. Они скажут вместе с нами, что искупление - это не парикмахерская, где брюнетов перекрашивают в блондинов, а фашистов в демократов. Они скажут вместе с нами, что если есть в мире страна, где люди, приветствуя друг друга, подымают вверх руку, то это руки захватчиков и это страна агрессии. Свободолюбивые народы вместе с нами скажут, что если есть в мире школы, куда не пускают негра, или еврея, или славянина, потому что он негр, еврей или славянин, то из таких школ могут выйти не гуманисты, а народоубийцы. Когда Персей убил Медузу, у нее остались сестры - духи зла. Мы не хотим оставить духовных племянников фюрера или дуче. По-разному живут народы, разное над ними небо, разные у них порядки. Мы радуемся и мощи Соединенных Штатов, и независимости Люксембурга. Но там, где живут люди, нельзя оставлять людоедов, даже таких, которые постятся между двумя сытными трапезами.
Красная Армия воистину Освободительница: она не ищет чужой земли, никому она не навязывает своей воли. Она идет на Запад с одной мыслью, с одним чувством: избавить мир от фашистского зла. Она способна на этот подвиг, потому что двадцать семь лет тому назад наш народ понял, что такое братство.
Осенью 1917 года наш народ переживал душевную смуту. Малодушным тогда казалось, что Россия распадется. И вот холодным, неприветным днем поздней осени огромная надежда родилась в мире: Октябрьская революция. Ее значение теперь поняли все; не только наш народ, но и другие, не только старые друзья, но и былые недоброжелатели: Советская Россия выручила человечество; и вторично мы видим наперекор календарю весну в октябре.
1944 год
Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья 25 октября овладели важным портом в Баренцевом море - городом Киркенес, а также с боями заняли на территории Норвегии более 30 других населенных пунктов...
Из оперативной сводки Совинформбюро
25 октября 1944 г.
Геннадий Фиш
В Северной Норвегии
Горят деревни, хутора, поселки Северной Норвегии, подожженные фашистами. С высоких вершин скалистых гряд видят советские бойцы пламя пожарищ, отражаемых ровной гладью фиордов, и у всех, кто видит это пламя, одна мысль, одно стремление - вперед!
Казалось бы, люди могли устать от трудных переходов, от ночевок без костров под Полярной звездой, от секущих холодных ветров, от непрерывных боев. Но с каждым днем становятся радостнее лица бойцов, все больший подъем овладевает войсками, растет их наступательный порыв.
По трем дорогам - из Никеля, из Петсамо, с юга -с непрерывными боями спешили вперед советские части, наступая на Киркенес, порт и фабричный город Северной Норвегии, крупнейшую базу и опорный пункт врага.
На дорогах - разбитые машины со знаком горноегерских дивизий. Около шоссе - столбы недостроенной подвесной дороги от Никеля до Киркенеса. По обочинам - трупы фашистов, и всюду запах гари, всюду дым пожарищ, и всюду сквозь дым спокойно и уверенно шагает вперед наша заполярная пехота.
Противник оборонял северную дорогу с помощью береговых батарей Киркенеса. Чтобы зайти с фланга, нашим подразделениям требовалось переправиться через фиорд -1700 метров. В дело вступили автомобили-амфибии. А вскоре во тьме осенней северной ночи появились два норвежских мотобота. Команды их - норвежские рыбаки - знаками пригласили бойцов к себе на борт. Советские воины не знали норвежского языка, норвежские рыбаки не знали русского, но сердца их бились в унисон, и они отлично поняли друг друга.
Над Вислой рассеивался густой туман, над дымящейся Польшей всходило радостное солнце нового дня.
7 августа 1944 года
Андрей Малышко, Александр Верхолетов
Хозяин неба Александр Покрышкин
Воздух имеет свои законы борьбы. Орел делает крутые повороты правого и левого крыла, когда нападает. Он безукоризненно режет крыльями воздух на вертикалях и делает полет по кругу, защищая себя спереди и сзади. Александр Покрышкин до мельчайших подробностей изучил законы воздуха. Он работает в небе почти инстинктивно. Этот человек - орел, не в пышном, аллегорическом значении этого слова, а в обыкновенном, будничном, деловом.
Сейчас мы все знаем: Александр Покрышкин сбил 59 самолетов, не считая групповых. Это значит, человек 59 раз встречался с врагом лицом к лицу и побеждал его. Враг был вооружен крупнокалиберными пулеметами, пушкой, покрыт броней. Но советский летчик искал слабые места у врага и находил их, и пятьдесят девять раз расстреливал его. В таких поединках рождается бессмертие. Александр Покрышкин многое видел и пережил. Посмотрите на его лицо - суровое, мало когда улыбающееся, даже жесткое, - и вы скажете то же самое.
Признание Александра Покрышкина началось на Кубани и выросло в яркую славу на Висле. Где-то в полынных кубанских степях, с запахом чебреца и сожженной травы, над обуглившимися белыми хатами и вишнями станиц Крымской, Ниберджаевской, Адагума, над "голубой линией" немецкой обороны звенело имя молодого летчика. А над польскими фольварками и замками, над тихими берегами Вислы оно засветилось грозное, как молния.
... Кубань, луга, сады, лиманы, вся земля в предрассветной дымке. Солнце едва поднимается над степью, а самолет Покрышкина уже на старте.
Еще мощнее заревел мотор, и под винтами волнами заметалась трава. Старт дан. Вихрем взмыл вверх Покрышкин. За ним 8 "ястребков", курс на Крымскую, за наш передний край.
А навстречу ему уже шла группа немецких истребителей. Тяжелые были тогда дни на Кубани, большие воздушные бои. Против наших летчиков брошены отборные немецкие эскадрильи - "Удет", "Мельдерс", "Бриллиантовая".
Покрышкина тогда часто забавляли спесь и гонор, с каким они вели себя в воздухе.
Вот и на этот раз ведущий немец бросился на него в атаку.
С первых же минут боя Покрышкин понял, что перед ним опытный фашистский ас.
После серии бешеных атак, которые спокойно и уверенно отразил Покрышкин, немец почувствовал, что не на такого напал. Перед ним был виртуоз воздуха, прирожденный талант - советский ас Александр Покрышкин.
Куда девалась немецкая наглость и уверенность. Немец перешел к обороне. Но Покрышкин тоже не спешил. Его товарищи недоумевали: что Александр надумал?
Немец сделает маневр. Покрышкин его повторит. Немец попытается вести бой на горизонталях. Покрышкин тоже ведет бой на горизонталях. Немец снова сделает маневр. Покрышкин его повторит. Уже более десяти минут прошло, а Покрышкин все продолжал дразнить немца. Фашистский ас начал нервничать. Он, очевидно, понял, что советский летчик изматывает и его самого, и мотор немецкой машины.
Александр Покрышкин до мельчайших подробностей знает недостатки не только в тактике воздушного противника, но и в конструкциях немецких самолетов.
Мотор машины, на которой дрался немец, обычно на высотах перегревается и начинает плохо тянуть.
Немец пошел вверх. Пошел быстро, а потом все медленнее и медленнее. Со страшной силой Покрышкин бросил вдогонку своего истребителя. Взмыл вверх.
Немецкий ас пытался было отвалить, но поздно...
Пехота с земли слышала, как гукнула где-то высоко пушка, а потом мелькнул пылающий факел. Это рухнул вниз немецкий ас.
Немцы не раз меняли свою тактику. Ходили парами, а потом четверками; бомбардировщики, например, применяют оборонительный круг, прикрываясь истребителями. Попробуй, подступись к такому огненному ежу! А вот летчики Покрышкина знают подступы, умеют найти слабое место. Они прорываются внутрь и раздирают на части этот круг, ломают оборону и бьют немцев поодиночке.
Когда противник менял тактику, Покрышкин тоже вносил коррективы в свою тактику. Он эшелонирует свои силы и по высоте и в глубину. Он хорошо пользуется резервом в бою, любит хитрить, преподносить немцам "сюрпризы" в воздухе. Он учит своих товарищей воевать без потерь. Покрышкин провел не менее сотни воздушных боев, совершил 600 вылетов - и невредим. Что это случайность, удача, счастье? Нет. Это воинское мастерство. Так воюют и все его питомцы. Летчики Покрышкина во время Великой Отечественной войны сбили свыше 500 самолетов врага.
Каждый одаренный летчик имеет свой, только ему одному присущий почерк боевого полета. Он пишет пулями и снарядами. Боевой почерк Александра Покрышкина знают в воздухе и друзья, и враги.
Утром, на зорьке, загудят моторы, заколышется трава под пропеллерами. Первая тройка выруливает на старт, поднимается в небо.
- Пошли наши голубчики! - скажет тихо кто-нибудь на посадочной площадке. А немецкая станция наведения уже кричит во все печенки:
- Ахтунг! Ахтунг! (Внимание! Внимание!) В воздухе Покрышкин!
Немцы остерегаются его машины в воздухе.
Последний бой произошел несколько дней тому назад в 19 часов 40 минут над Вислой.
Пехота глубже зарывалась в землю. Пыль от разрывов бомб ползла по земле на правом берегу, как густая, темная завеса. Солнце падало за горизонт красное и тяжелое, уставшее за горячий боевой день.
"Юнкерсы" и "хейнкели" шли в пыльном небе ровными четверками, Их было немало. 37 "юнкерсов", 4 "хейнкеля" и 8 "фокке-вульфов". Еще минута, и бомбы полетят на головы нашей пехоты, разрушая переправы, разрывая землю в клочья, обугливая деревья, технику, людей.
Наши самолеты появились из-за леса неожиданно. Четыре. Еще четыре. И еще четыре.
Немцы узнали Покрышкина.
- Ахтунг! Ахтунг! Покрышкин!
Да, это был он. Но не один. С ним летели его лучшие боевые друзья Как говорится, кровные друзья: капитан Речкалов, Андрей Труд, Клубов, Федоров, Вахненко и верный "щит" Покрышкина - Голубев. "Юнкерсы" стали в свой традиционный круг.
Истребители ушли выше, в потолок неба над бомбардировщиками, как коршуны, высматривающие свою добычу.
- Речкалов! Бери "юнкерсы" с запада. Я пойду в лоб, -передает по радио командир. И четверка Речкалова обошла "юнкерсы" с запада. Третья четверка взяла на себя потолок, где засели истребители. Начался бой. Заработали крупнокалиберные пулеметы речкаловской четверки.
Ударила пушка. Тяжело груженный бомбами "юнкерс" неуклюже дал крен на правое крыло и пошел вниз. Взрыв. И еще один взрыв. Дым и пламя поползли по земле.
- Давай, Речкалов! Давай!
- Покрышкин? Ты есть? Саша, ты есть?
"Хейнкель", вырвавшись из высоты неба, пошел на самолет Покрышкина. Это заметил Голубев и преградил ему дорогу. И закрутились в смертельном кругу "хейнкель" и Александр Покрышкин.
И на этот раз вся сила огня самолета Покрышкина впилась в мотор "хейнкеля"!
- Готово! - прошептал Покрышкин.
Сбитый самолет запылал и пошел к земле.
- Разве он стреляет? - говорят о нем друзья. - Он наваливается всем огнем, сжигает, как доменная печь.
И это правда. Бой над Вислой закончился.
На земле догорали семь "юнкерсов", один "хейнкель". Все наши двенадцать самолетов вышли из боя и ровными четверками поплыли к родному аэродрому.
- Хороший у нас сегодня счет, можно сказать, - круглые двойки, пошутил на аэродроме Речкалов, встретив Покрышкина.
- Ты сбил - два. Клубов - два.
- А себя что, забыл?
- Ну и я - два, - засмеялся Речкалов.
Позавчера в полку был вечер, посвященный Александру Покрышкину в связи с награждением его третьей медалью "Золотая Звезда".
За столом сидели его лучшие друзья: дважды Герой Советского Союза капитан Речкалов, гвардии майор Фигичев, подполковник Крюков, Герой Советского Союза Андрей Труд, Герой Советского Союза Клубов, Герой Советского Союза Федоров. Все молодые, смуглые, крепкие, овеянные горячей боевой славой. Одна семья. Одна когорта воинов. Одно орлиное гнездо. Десятки телеграмм и сердечных приветствий получил в этот день Александр Покрышкин. Перед этим за несколько дней из далекого родного Новосибирска, из домика на улице Лескова, пришла ему посылка от матери Аксиньи Степановны. В посылке баночка варенья и теплые шерстяные носки, вязанные заботливыми материнскими руками.
"Ты, Сашенька, варенье съешь, а носки надевай, когда летишь, в воздухе ведь холодно, я знаю".
Да, в воздухе бывает холодно и жарко, и даже смертельно тяжело приходится. На то война.
Но когда весь народ согревает человека своей любовью, тогда ничего не страшно. Тогда человек расправляет крылья и летит, как птица, в бой, в опасность, в завесу огня и стали, думает только о победе.
Таков и Александр Покрышкин.
23 августа 1944 года
Илья Эренбург
Весна в октябре
Есть памятники, которые напоминают о зле. Поэт Барбье сказал о Вандомской колонне: "Матери не смотрят на эту бронзу". Может быть, лицо матери, ребенка которой спасла Красная Армия, будь то белоруска или сербская крестьянка, или женщина заполярного Киркенеса, - лучший памятник историческому событию, потрясшему мир двадцать семь лет тому назад.
Многие тогда не поняли России, измученной, окровавленной, но сильной духом; они сочли родильную горячку за агонию, приняли за бред слова, полные пророческого смысла. Когда теперь нас спрашивают, как сможем мы восстановить разрушенные немцами города, мы вправе ответить: труднее было построить Советское государство. На западе и на востоке, на юге и на севере не утихала война; голод и холод душили людей, а за ними шел сыпняк; зарастала травой колея, ржавели поломанные паровозы; по стране бродили беспризорные; улицы Москвы, с огромными сугробами, походили на пустыню, и маленькая электрическая лампочка казалась ослепительным маяком. Как некогда солдаты Вальми, первые красноармейцы, плохо вооруженные, голодные, разутые, одерживали за победой победу. На субботниках воля людей заменяла уголь. Как на приступ крепости, ринулись на азы науки дети землепашцев и пастухов.
Фрегат Колумба не совершал каботажного плавания. Извилист и труден был путь советского корабля. Годы не походили друг на друга. Было больше надежд, чем воспоминаний, больше пота садовника, чем сока спелых плодов, мы ведь не жили на проценты с прошлого. Неодобрительно поглядывали на нас иные обитатели давно обжитых домов; они брюзжали, что мы строим не по правилам, или в ужасе говорили, что котлованы наших строек - это подкопы под чужое жилье. Те, что подобрее, отсылали нас в детскую, те, что позлее, копили для нас смирительные рубашки. Нас не смутили ни гримасы эстетов, ни бомбы диверсантов: мы отстояли свое.
Может быть, в тех старых, хорошо надышанных домах, где проживали люди, презиравшие нас за грубость и за бедность, царило счастье? О, разумеется, там было много коверкота и много фаянса, но счастья там не было. Для Запада годы между двумя войнами были эпохой томления, мрачных предчувствий, лихорадочной погони за минутными развлечениями. Еще не успели догореть плошки, зажженные в честь мира, как начались репетиции новой войны. Труды дипломатов были прерваны трудами налетчиков. Вскоре мы услышали новое слово: "фашизм".
Наши юноши одолевали арифметику и машиностроение, диалектику и версификацию. В русских деревнях торжественно открывали ясли. Кочевники увидели строителей Турксиба. А по улицам немецких городов уже бродили убийцы; Гитлер уже прославлял арийскую бестию; из яйца выполз паук-крестовик, чтобы поймать в свою паутину и "твердолобых" и мягкотелых. Те немцы, которые потом сожгли города Европы, еще ходили в детских штанишках; дипломаты, похожие на окаменелости, еще толковали о репарациях прошлой войны, а в роскошных кабинетах Тис-сена или Феглера, а в накуренных "биргалле" Мюнхена или Берлина уже готовились к новым походам.
Запад тогда переживал мучительный кризис; сдавали на лом станки, уничтожали молочных коров и, желая удержать цены на пшеницу, портили ее, примешивали к зерну эозин. Гитлер закричал: "Я нашел для немцев работу" -он уже помышлял о пуске душегубок, о колоссальных "фабриках смерти"; усмехаясь, глядел он, как подмешивали к зерну безвредную красную краску, он знал, что вскоре подмешает к немецким розанчикам и рогаликам настоящую человеческую кровь.
Кончился скрытый период болезни. Стены европейских городов покрылись омерзительной сыпью: призывами к убийствам и знаками свастики. Деньги Тиссена и Феглера не пропали зря: в Берлине вспыхнули факелы будущих "факельщиков". Носители "нового порядка" жгли стихи Гейне; малолетние "сверхчеловеки" гонялись за престарелыми евреями. Люди, проживавшие в старых почтенных домах, ласково журили людоеда, который только-только оттачивал нож. Те же почтенные люди горячо аплодировали последователям людоеда: в Вене Дольфус из пушек стрелял по рабочим домам, в Астурии Хиль Роблес бомбил безоружных горняков, в Париже Ля Рок жег автобусы и убивал женщин.
Мы в те годы обливались потом. Кто видел Кузнецк или Магнитку в пору строительства, знает, что это была настоящая война, сотворение мира. Люди верили, что они придают плоть идее. Деревцо росло. Дети переходили из класса в класс. На пустырях возникали новые города Хорошели Киев и Воронеж, Новосибирск и Сталинград. Пшеница двинулась на север. Отрок Осетии узнал теорию относительности, и внуки Платона Каратаева поняли душевные муки Андрея Болконского. На один короткий час челюскинцы отвлекли внимание мира от жестоких замыслов "наци", от аферы Стависского, от "черных пятниц".
Может быть, мы тогда не знали, какая пустыня отделяет нас от обетованной земли; может быть, мы тогда не думали, что строки, написанные чернилами, придется скрепить своей кровью; но мы и тогда понимали, что фашизм покушается на самое ценное - на человека.
Когда итальянские чернорубашечники напали на беззащитную Абиссинию, мы возмутились. А ведь не нам грозили выкормыши дуче: пожирая Эфиопию, они рычали: "Мальту! Корсику! Ниццу!"
Драма протекала далеко от нас, но мы поняли, что черная тень повисла над всеми колыбелями мира. Тем временем на Западе улыбались кровавому дуче и, побранив его для приличия в Женеве, дружески с ним чокались в Риме. Удав понял, что кролики не кусаются. Началась страшная испанская война. Я видел, как три года испанский народ пытался отстоять свою свободу от захватчиков: против него воевали и немецкая авиация, и чернорубашечники. Дома Парижа и Лондона еще дышали уютом, на них еще не падали бомбы; и многие обитатели тех домов лицемерно говорили, будто Франко - этот предтеча всех Квислингов -представляет Испанию. Юристы, гордые своими познаниями, доказывали, что когда убийца режет чужого ребенка, судьи должны играть в покер или бридж. Я вспоминаю детские трупы на узеньких улицах Барселоны. Я присутствовал на допросе убийцы: это был летчик германской армии, лейтенант Курт Кетнер. Он нагло рассказывал о планах своего фюрера. Происходило это в барселонской цитадели, и тотчас после допроса к убийце подошел иностранец, назвавший себя представителем Женевы; он не спросил Курта Кетнера, почему тот убил девятнадцать испанских детей; он интересовался другим: дают ли убийце к утреннему кофе достаточно сахара.
Неизвестно, уцелел ли при воздушных бомбардировках тот дом в Мюнхене, где было подписано отречение от Европы. Его стоило бы сохранить в назидание потомству. Газета "Пари суар" после Мюнхена объявила подписку: поднести Чемберлену, "обеспечившему мир на целое поколение", домик в живописном месте. Теперь французы посадили редактора "Пари суар" в острог, как вульгарного изменника. Дома многих жертвователей разгромлены немцами, а "живописные места" Англии узнали, что значила ветка оливы с меткой "мэйд ин Джермени". Не о мире мечтали "умиротворители" - о войне, но о войне за тридевять земель; они восторженно щебетали: "Гитлеру нужна Украина". Они заснули с мечтой о бомбардировке Баку. Их разбудили сирены.
Мы знали, что такое фашизм; мы пели: "Если завтра война"; и все же июньское воскресное утро потрясло нас своей трагической неожиданностью. Только глупцы могут говорить, что наше государство не было подготовлено к отпору. Но как ни готовься, у нападающего всегда преимущество. Человек может знать, что в городе завелись бандиты, он может запастись хорошим револьвером, он может обладать зорким глазом и крепкими нервами, но он не может жить одним - ожиданием нападения: ведь это -мирный человек, он работает, он - врач, или инженер, или токарь; он идет на работу или с работы, он думает о книгах или о детях; и вот в эту минуту раздается выстрел. Так начались страшные дни 1941 года.
Никогда ни одно государство не подвергалось такому испытанию, как молодая Советская Республика. Враг захватил нашу житницу, нашу кочегарку; враг дошел до Кавказа. Треть населения попала под сапог захватчика. Как мы выстояли в такой беде? Наивно объяснять все ошибками германского командования: ведь то же самое командование казалось безошибочным во Фландрии и в Греции. Мы выстояли, потому что наши люди оказались душевно крепче и выше захватчиков, а не будь Октября, не было бы и этих людей. Если спросят, где истоки нашей победы, мы скажем: не только у Сталинграда или у Москвы - дальше - на площади Зимнего дворца, где Революция встретилась с Россией.
Давно ли в сводках Информбюро стояли названия подмосковных дач, пригородов Ленинграда? Теперь диктор называет наименования, не привычные для русского уха. Мы не в Калмыкии, мы в Восточной Пруссии, вместо Можайского направления теперь Будапештское. Красная Армия освобождает Польшу и Югославию, Чехословакию и Норвегию. Наш народ скромен; несвойственно ему кичиться своими делами. Воюет сейчас сержант Павлов; он даже не напомнил о том, чтобы ему дали медаль за оборону Сталинграда; а мир хорошо помнит, что такое Дом Павлова. Мир хорошо помнит, чем он обязан России. Одно дело воевать, когда ты три года готовишься к наступлению, когда у тебя в глубочайшем тылу сотни миллионов рабочих рук, необозримые нивы, огромные заводы, когда есть время подумать о каждой пуговке на солдатской шинели. Не так воевали мы: на нас обрушились лучшие бронечасти Германии; наши эвакуированные заводы расположились на пустырях; женщины заменили мужей и у станка и в поле. Три года мы воевали в Европе одни. Мы превратили победителей Дюнкерка в тех фрицев, которые галопом пронеслись от Тулона до Эльзаса и от Нанта до Голландии. Велика радость жнеца; а мы были пахарями победы. Вот почему Красную Армию приветствуют, как Освободительницу, и Парижский Совет Сопротивления, и король Норвегии, и рыбаки Греции, и епископы Англии. Пусть для многих еще недавно мы были падчерицей Европы, пусть одни глядели на нас свысока, другие искоса, третьи исподлобья; теперь полны признательности просветленные взгляды; и на всех языках мы читаем те же многозначительные слова: "Советская Россия спасла Европу и мир".
Мы не одни теперь в борьбе, и, узнав поближе наших друзей, мы научились их ценить. Наши летчики гордятся своими английскими и американскими товарищами, которые наносят врагу суровые удары. Наши пехотинцы уважают англичан, выдержавших в Голландии тяжелые бои. Вся наша армия горда победами союзников на Западе, и весть о падении Аахена мы приняли радостно, как нашу победу. Нужно ли говорить о том, как близко мы принимаем к сердцу радости и горе наших товарищей по оружию: солдат Тито, партизан Словакии, поляков, французов, норвежцев. Когда восстал Париж, вся Россия возрадовалась. Освобождаемые - это не красавицы из легенд, это живые народы; они не ждут кротко освободителей, вместе с нами они сражаются против своих угнетателей. Одни чувства теперь вяжут Советский Союз и мир: добить фашизм.
Да, есть одна страна, где нас не ждут, где люди бледнеют, услышав вдали шаги Красной Армии. Пуще всего страшатся немцы нашего вторжения; не потому, что наши солдаты по природе злее других; даже не потому, что у каждого из наших солдат есть свои личные счеты с захватчиками; немцы особенно страшатся прихода Красной Армии, потому что мы едины в наших помыслах, потому что среди нас нет лицемеров и адвокатов дьявола, потому что мы идем к ним, как суровые судьи, как зрелые мужи, понимающие свою ответственность перед грядущими поколениями, потому что мы твердо решили покончить со злом раз и навсегда.
Я спросил недавно одного летчика из части "Нормандия", отличившегося в боях над Восточной Пруссией, почему он и его товарищи предпочитают сражаться на Восточном фронте; и француз мне ответил: "Меня не интересуют парады, меня интересует суд".
Все народы смотрят на Москву с великой надеждой не только потому, что мы хорошо сражаемся, но и потому, что за нашей спиной нет черных теней "умиротворителей". Мы слишком любим мир, чтобы пощадить Германию. Мы слишком верим в братство народов, чтобы оставить на земле фашистов. За три года мы видали столько подлинных слез, что не растрогать нас никакими эрзац-рыданиями. Мы научились разгадывать военную маскировку врага; нас не обманет и его гражданская маскировка. Не для того мы выиграем войну, чтобы проиграть мир.
Мы знаем, что фашисты, убежав из Франции в Испанию, нашли там применение; может быть, среди них находится и мой старый знакомый, Курт Кетнер... Мы знаем, что в союзных странах возмущенно встретили фотографии, показывавшие упитанных гитлеровцев, поглощающих американские консервы. Мы знаем, что в разных странах, еще недавно бывших вассалами Гитлера, мучители, отдышавшись после первого страха, примеряют венчики великомучеников. Мы знаем, что есть на свете люди, которые, как и в 1939 году, пуще всего боятся своего народа. Однако теперь иные времена. Красная Армия показала свою силу. Народы Америки, Англии и Франции излечились от многих иллюзий. Они скажут вместе с нами, что нельзя оставить чуму в одном переулке или в одной квартире: чума - зараза. Они скажут вместе с нами, что искупление - это не парикмахерская, где брюнетов перекрашивают в блондинов, а фашистов в демократов. Они скажут вместе с нами, что если есть в мире страна, где люди, приветствуя друг друга, подымают вверх руку, то это руки захватчиков и это страна агрессии. Свободолюбивые народы вместе с нами скажут, что если есть в мире школы, куда не пускают негра, или еврея, или славянина, потому что он негр, еврей или славянин, то из таких школ могут выйти не гуманисты, а народоубийцы. Когда Персей убил Медузу, у нее остались сестры - духи зла. Мы не хотим оставить духовных племянников фюрера или дуче. По-разному живут народы, разное над ними небо, разные у них порядки. Мы радуемся и мощи Соединенных Штатов, и независимости Люксембурга. Но там, где живут люди, нельзя оставлять людоедов, даже таких, которые постятся между двумя сытными трапезами.
Красная Армия воистину Освободительница: она не ищет чужой земли, никому она не навязывает своей воли. Она идет на Запад с одной мыслью, с одним чувством: избавить мир от фашистского зла. Она способна на этот подвиг, потому что двадцать семь лет тому назад наш народ понял, что такое братство.
Осенью 1917 года наш народ переживал душевную смуту. Малодушным тогда казалось, что Россия распадется. И вот холодным, неприветным днем поздней осени огромная надежда родилась в мире: Октябрьская революция. Ее значение теперь поняли все; не только наш народ, но и другие, не только старые друзья, но и былые недоброжелатели: Советская Россия выручила человечество; и вторично мы видим наперекор календарю весну в октябре.
1944 год
Войска Карельского фронта, преследуя немецкие войска, пересекли государственную границу Норвегии и в трудных условиях Заполярья 25 октября овладели важным портом в Баренцевом море - городом Киркенес, а также с боями заняли на территории Норвегии более 30 других населенных пунктов...
Из оперативной сводки Совинформбюро
25 октября 1944 г.
Геннадий Фиш
В Северной Норвегии
Горят деревни, хутора, поселки Северной Норвегии, подожженные фашистами. С высоких вершин скалистых гряд видят советские бойцы пламя пожарищ, отражаемых ровной гладью фиордов, и у всех, кто видит это пламя, одна мысль, одно стремление - вперед!
Казалось бы, люди могли устать от трудных переходов, от ночевок без костров под Полярной звездой, от секущих холодных ветров, от непрерывных боев. Но с каждым днем становятся радостнее лица бойцов, все больший подъем овладевает войсками, растет их наступательный порыв.
По трем дорогам - из Никеля, из Петсамо, с юга -с непрерывными боями спешили вперед советские части, наступая на Киркенес, порт и фабричный город Северной Норвегии, крупнейшую базу и опорный пункт врага.
На дорогах - разбитые машины со знаком горноегерских дивизий. Около шоссе - столбы недостроенной подвесной дороги от Никеля до Киркенеса. По обочинам - трупы фашистов, и всюду запах гари, всюду дым пожарищ, и всюду сквозь дым спокойно и уверенно шагает вперед наша заполярная пехота.
Противник оборонял северную дорогу с помощью береговых батарей Киркенеса. Чтобы зайти с фланга, нашим подразделениям требовалось переправиться через фиорд -1700 метров. В дело вступили автомобили-амфибии. А вскоре во тьме осенней северной ночи появились два норвежских мотобота. Команды их - норвежские рыбаки - знаками пригласили бойцов к себе на борт. Советские воины не знали норвежского языка, норвежские рыбаки не знали русского, но сердца их бились в унисон, и они отлично поняли друг друга.