Неизвестен Автор. Сказание о Ёсицунэ

   - Глядите, он убегает! Стреляйте в него!
   Отборных лучников он окликнул и приказал им стрелять, но слишком легок на ногу был для них Таданобу и успел уйти далеко за пределы полета стрелы. Еще только светало, улицы и переулки были забиты всевозможными телегами, оставленными на ночь, шаг коней то и дело сбивался, скакать было совсем невозможно, и враги потеряли Таданобу.
   Казалось бы, что, бежавши таким манером, он мог скрыться куда угодно, однако он понимал: старший и младший Ходзё не махнут на него рукой, отдадут камакурским дружинникам приказ плотно оцепить окраины, а сами со своим отрядом обыщут каждый дом в столице. И будет весьма печально, если его загонят в угол и расстреляют какие-нибудь стражники из простолюдинов. "Пойду-ка я во дворец Хорикава, где два года обитал Судья Есицунэ,- решил он.- Пойду словно бы с тем, чтобы лицезреть своего господина, а там пусть случится то, что случится". И он направил стопы на Шестой проспект ко дворцу Хорикава.
   Возвратившись на место, где он жил еще в прошлом году, он увидел, что все теперь там изменилось. Нет больше привратника. На верандах толстым слоем лежит пыль. Все раздвижные и подъемные двери сломаны. Шторы изодраны ветрами. Раздвинув сёдзи, он заглянул в одну из комнат. Видны лишь спутанные клочья паутины. "Аварэ, в те дни было совсем не так, как ныне",- подумалось Таданобу. Даже его неустрашимая душа затуманилась печалью воспоминаний. Оглядев все, что ему хотелось увидеть, он вошел в приемную залу, срезал бамбуковые шторы и распахнул дверь на веранду. Затем он уселся на пороге, обнажил и вытер рукавом меч. "Будь что будет",- сказал он себе и стал в одиночестве ждать, когда появятся две сотни всадников младшего Ходзё.
   "Что мне младший Ходзё! - подумал он.- Вот если бы сам Ходзё Токимаса! Какой превосходный был бы у меня противник! В Восточных землях он тесть Камакурского Правителя, здесь в столице он наместник, глава Рокухары! Да я его просто недостоин! Прискорбно, что при встрече с таким почетным врагом мне придется погибнуть рря, как собаке. Ах, будь у меня добрые доспехи и полный колчан! Уж я бы всласть сразился с ним напоследок, прежде чем вспороть себе живот!" И тут он вспомнил, что доспехи есть в этом доме, в этом самом дворце Хорикава!
   В прошлом году тринадцатого дня месяца симоцуки они покинули столицу, чтобы отплыть на Сикоку. Ёсицупэ горестна была разлука со столицей. Он остановился на ночь в Путевом дворце Тоба у Южных Ворот и, призвавши к себе Хитатибо, спросил:
   - Как ты полагаешь, кто теперь будет жить в моем дворце Хорикава? Хитатибо ответил:
   - Никто не будет там жить. Станет он обиталищем гневных духов тэмма.
   - Нельзя допустить,- сказал тогда Есицунэ,- чтобы место, где я прожил не один год, сделалось обиталищем дамонов. Говорят, что тяжелые доспехи, если хозяин остагдяет их в доме, служат охранительным талисманом и злы i духи такого дома сторонятся.
   Так-то и были оставлены во дворце Хорикава доспеги с узором в виде цветов вишни, белозвездный шлем, шестнадцать стрел с фазаньим оперением и грубый лук из наотделанного дерева.
   "Здесь ли еще все это?" - подумал Таданобу, поспешно взобрался на чердак и заглянул. шёл час Змеи, солнце сияло над горами на востоке, лучи пробивались сквозь щели, и "белые звезды" шлема ярко сверкали под ними. Таданобу перенес все вниз, облачился в доспехи с набедренниками ниже колен, закинул за спину колчан, нацепил на лук тетиву и для пробы несколько раз натянул и отпустил, отчего она загудела, словно колокол в храме. Теперь оставалось только затвориться и ждать две сотни всадников Ходзё, и они тут как тут появились.
   Передовой их отряд ворвался во двор, прочие остались за воротами. Ходзё Ёситоки, встав за дерево на углу площадки для игры в ножной мяч, крикнул:
   - Стыдно, Таданобу! Выходи, не скрывайся! Тебе все равно не убежать! Мой начальник - наместник Ходзё Токцмаса и говорю тебе это я - Ходзё Ёситоки! Выходи!
   Услышав это, Таданобу пинком отшвырнул дверь на веранду, наложил на лук стрелу и закричал в ответ:
   - Я должен кое-что тебе сказать, Еситоки! Жаль, что все вы такие невежды в законах войны! Сражения времен Хогэн и Хэйдзи были делом между высокородными господами, такие люди могли вести себя как им вздумается, без оглядки на самого государя и государя-монаха. А ныне совсем иное. У нас с тобой будет личная схватка. Камакурский Правитель есть отпрыск императорского конюшего Еситомо. Мой господин - тоже сын императорского конюшего. Положим, что из-за клеветы вышла между братьями размолвка, но Камакурский Правитель будет думать совсем по-другому, когда правда окажет себя. И горе тогда роду твоему!
   С этими словами спрыгнул он с веранды, встал на камень под водостоком и принялся со страшной быстротой выпускать одну стрелу за другой.
   Трое воинов, во главе которых гарцевал Еситоки, рухнули замертво на месте. Двое были ранены. Остальные вместе с Еситоки, словно листья, сорванные бурей, заметались и, толкая друг друга, устремились по восточному берегу пруда к воротам. Увидев это, стоявшие за воротами вскричали:
   - Срам, господин Еситоки! Против вас не пять и не десять всадников, а всего один человек! Поворачивайте назад!
   И беглецы, развернув коней, взяли Таданобу в кольцо и двинулись на него.
   Таданобу в мгновение ока расстрелял все шестнадцать стрел до единой, отбросил пустой колчан и выхватил меч. Яростно ринулся он в самую гущу врагов и принялся без остановки разить направо, налево и на все стороны. Он не разбирал, где люди, а где кони, и немало врагов порубил он тогда. Затем он встряхнул на себе панцирь и подставил себя под тучи стрел. Стрелы отборных лучников застревали в панцире, стрелы рядовых воинов отскакивали от него, но вот уже множество стрел вонзилось между пластинами, и Таданобу почувствовал себя словно в бреду.
   Бежать уже было никак невозможно, и он не хотел, чтобы ему отрезали голову, когда он впадет в беспамятство. "Время вспороть живот",- подумал он и, потрясая мечом, вскочил на веранду. Там он уселся лицом к западу, скрестивши ноги и сложив ладони, выпрямил спину и произнес такие слова:
   - Вот что я должен сказать тебе, господин Еситоки. Жалкими дурачками показала сейчас себя вся эта твоя молодежь из Идзу и Суруги, не ожидал я такого; но ты на время забудь о них и посмотри, как вспорет себе живот настоящий храбрец. Воин из Восточного края убивает себя в знак верности господину, из-за нежданной беды или чтобы не дать врагу отрезать голову, и пусть это будет примером для всех. Расскажешь Камакурскому Правителю, как я себя убил, передашь ему последние мои слова.
   - Пусть будет так. Дайте ему вспороть живот с миром и затем возьмите голову,- сказал Еситоки и, бросив поводья, стал смотреть.
   С умиротворенной душою Таданобу громким голосом прочел тридцать молений Амиде-Нёрай, владыке Западного Рая.
   - Благие деяния мои да послужат на пользу людям, и да будет ниспослано всем нам прозренье Пути, и да увидим мы по смерти нашей Счастливую Землю!
   Так закончил молитву Таданобу, а затем обнажил большой меч, единым движением взрезал завязки панциря, встал на колено, выпрямился и, взявшись за меч поудобнее, с размаху вонзил его себе под левый бок. Легко прорезал живот слева направо, извлек меч из-под пупка, обтер лезвие и произнес:
   - Вот славное оружие! Мофуса не солгал, когда обещал мне выковать добрый меч. Ничего не чувствуешь, когда вспарываешь им живот. Один лишь он останется после меня, и тот отошлют как боевую добычу на восток вместе с трупом моим. А ведь молодым дуракам что хороший меч, что плохой - все едино. Лучше возьму его с собой в Страну Мрака!
   Он вновь обтер лезвие, вложил в ножны и засунул под колено. Затем разодрал края раны, просунул в живот руку и вывалил внутренности на доски веранды.
   - Так с мечом поступаю, который унесу в Страну Мрака! - проговорил он и погрузил меч с ножнами рукоятью вперед в свое тело до самой тазовой кости.
   Сложивши руки, не показывая вида, что умирает, он вновь принялся бодрым голосом читать молитвы.
   Но смерть все не шла к нему, и он стал рассуждать о тщете человеческой жизни:
   - Аварэ, горестна жизнь земная! Ни старому, ни молодому не дано знать, где положен ему предел. Кому-то смерть суждепа от единой лишь стрелы, и нет утешения детям его и жене, пока они живы, а вот мне по грехам моим выпала карма такая, что я не могу умереть, хоть и убил себя. Может быть, тянется так моя жизнь потому, что я слишком любил Судью Ёсицунэ? Что ж, в Страну Мрака я вступлю со спокойной душою, вот только еще раз взгляну на меч, дарованный мне господином.
   Он обнажил короткий меч, засунул острие в рот и поднялся на ноги, держа руками колени. Затем он отпустил руки и рухнул ничком. Гарда уперлась в губы, а лезвие сквозь волосы на затылке вышло наружу.
   Какая печальная жизнь! Таданобу покончил с собой в час Дракона шестого дня первого месяца второго года Бундзи, и было ему двадцать восемь лет.
   КАК ГОЛОВУ ТАДАНОБУ ОТВЕЗЛИ В КАМАКУРУ
   Между вассалов господина Ходзё был уроженец провинции Идзу по имени Мисима-но Таро. Он приблизился к трупу и отрезал голову. Голова была доставлена в Рокухару, и объявили, что её на посмотрение народу пронесут по улицам столицы, а затем отправят на восток. Однако знатные и простолюдины в Киото сказали так:
   - Это просто своевольство господина Ходзё. Вывешивают перед тюрьмой и таскают по улицам головы врагов государства, а это всего лишь враг Ёритомо, вассал Ёсицунэ. Зачем же выставлять его голову?
   И младший Ходзё в сопровождении пятидесяти всадников повез голову прямо в Восточный край. Он прибыл двадцатого дня первого месяца и в тот же день предстал перед Камакурским Правителем.
   - Взята голова мятежника,- доложил он.
   - Кто таков? Как его имя? - последовал вопрос.
   - Это вассал Судьи Ёсицунэ, и зовут его Сато Сиробёэ Таданобу.
   - Кто его настиг?
   - Наместник Ходзё.
   Хотя случилось это не впервые, Камакурский Правитель пришел в прекрасное расположение духа.
   Когда были подробно доложены обстоятельства самоубийства и последние слова Таданобу, Камакурский Правитель сказал так:
   - Это был храбрец. Такую силу духа надлежит иметь каждому. Среди молодцов моего младшего братца нет ни одного недотепы. И Хидэхира тоже знал, что делал: из всего множества своих самураев он отобрал для Ёсицунэ как раз эту пару братьев! Как же так получается, что подобных воинов нет у нас в Восточном крае? Одного такого я предпочел бы сотне иных. Если бы Таданобу напрочь забыл свою верность Ёсицунэ и перешел бы на службу ко мне, то не знаю уж, как там в Танском царстве или в столице, а в нашей Стране Восьми Провинций я бы отдал ему любую!
   Выслушав это, Таба и Касай проговорили:
   - Да, Таданобу поторопился. Кабы дал себя взять живым, был бы у господина в вассалах. Лишь Хатакэяма сказал без утайки:
   - Умер он прекрасною смертью. И лишь потому, что он умер, вы столь восхищаетесь им. Если бы дал он себя взять живым и был доставлен сюда, вы бы стали его допрашивать, где Судья Ёсицунэ, и пытать страшными пытками. Так был ли для него смысл оставаться в живых? Невыносимо было бы ему, все равно обреченному смерти, когда бы стали на него таращить глаза другие самураи. И такой человек, как Таданобу, не забыл бы свою верность Ёсицунэ и нипочем не перешел бы к вам на службу, посули вы ему хоть всю Японию.
   Уцуномия и Ои потянули за рукав друг друга, толкнули друг друга коленом и прошептали:
   - Хорошо сказано! Хотя для Хатакэямы и не впервые...
   Камакурский Правитель повелел:
   - Пусть так, но голову выставите в назидание потомству!
   Хори Ятаро поклонился, приказал одному из "разноцветных" нести голову следом и выставил её на морском прибрежье Юигахама у священных ворот храма Хатимана. Три дня спустя Камакурский Правитель осведомился, и ему ответили: "Все еще там". Тогда он сказал:
   - Сожалею. Его родина далеко, родные ничего не знают и не придут за прахом. Когда голову храбреца долго не хоронят, он может сделаться мстительным духом этого места. Снимите голову.
   Голову сняли и не бросили где попало, а погребли позади храма Незыблемого Долголетия Сётёдзюин, некогда воздвигнутого Правителем ради умиротворения духа императорского конюшего Еситомо, незабвенного своего батюшки. Все еще сострадая, Камакурский Правитель повелел настоятелю переписать и посвятить духу покойного сто тридцать шесть сутр. А люди говорили о Таданобу:
   - Ни в древности, ни в наши времена еще не было такого воина!
   о том,
   КАК ЁСИЦУНЭ СКРЫВАЛСЯ В НАРВ
   Итак, Судья Ёсицунэ отдался под покровительство настоятеля Кандзюбо в Наре. Настоятель, увидев его, очень обрадовался, поместил в зале, где хранились изображения чтимых им с детства бодхисатв Фугэна и Кокудзо, и старался всячески ему услужить.
   И при каждом удобном случае он увещевал Ёсицунэ:
   - Три года преследовали вы дом Тайра и лишили жизни множество людей. Не избежать вам кары за эту вину. Встаньте же от чистого сердца на истинный путь, затворитесь в монастыре на горе Коясан или в храме Кокава, повторяйте непрерывно великое имя Будды, и тогда, сколь ни мало осталось вам жить в этом мире, обретете вы спасение в грядущей жизни. Разве вы и сами не думаете так же?
   Судья Ёсицунэ отвечал на это:
   - Неизменно с почтением внимаю вам, но надлежит мне еще год или два воздержаться от пострига, ибо намерен я расчесться с негодяем Кадзиварой, ввергнувшим меня в пучину бедствий.
   И эти его слова звучали ужасно.
   Впрочем, Кандзюбо не терял надежды уговорить его покинуть суетный мир и с тем повседневно читал ему священные свитки, однако Ёсицунэ от пострига уклонялся.
   По ночам, одолеваемый скукой, он стал выходить за ворота обители Кандзюбо и, чтобы рассеяться, играл на флейте. А как раз в то время обретался между монахов Южной Столицы некий головорез по прозвищу Пресветлый Тадзима. Однажды созвал он своих монастырских товарищей Идзуми, Мимасаку, Бэн-но кими, Тайфубо и прочих, а всего семерых, и им сказал:
   - В Наре нас называют бесчинными и беспутными, а ведь мы ничем еще такого прозвания не заслужили.
   Давайте же выходить по ночам на улицы и грабить у прохожих мечи. Это будет доход немалый.
   - Правильно, дело стоящее,- сказали монахи, и они стали выходить еженощно и отнимать у людей их мечи. И даже самураи, равные в гневе самому ханьскому Фань Куаю, после встречи с ними возвращались домой налегке.
   Однажды Пресветлый Тадзима сказал:
   - Каждую ночь перед воротами Кандзюбо торчит некий молодчик, по всей видимости - нездешний, лицом белый, роста небольшого, в отличном панцире и при замечательном мече с золотой насечкой. Его ли это меч или его господина, но для этого молодчика он слишком даже хорош. Надлежит пойти и отобрать.
   Монах по имени Мимасака возразил:
   - Аварэ, ты предлагаешь нам сделать глупость. Слышал я, что у Кандзюбо стоит нынче Судья Ёсицунэ. Еще с той поры, как ушел он от ёсиноской братии. Если он и есть этот твой молодчик, то такое дело нам не под силу.
   - Экий же ты трус,- сказал Тадзима.- Да почему же нам не взять его меч?
   - Как тебе угодно,- ответил Мимасака.- Только как быть, если все обернется скверно?
   - Что ж, тогда покопаемся в собственной шерсти и выставим напоказ свои язвы. Но нам не впервой рвать бумагу поперек. Так или иначе, дорога нам к Кандзюбо.
   - Вы шестеро,- наставлял он приятелей,- встаньте в тени у ограды и ждите. Я стукну набедренником о ножны его меча и крикну: "Здесь кто-то меня ударил!" Тогда вы выбегайте и при этом вопите: "Что еще там за невежа? Как смеет он творить безобразия вблизи святого места, где проповедуется святое слово Будды? Погоди, не убивай его! Если он самурай, пострижем его и загоним в храм! Если простой горожанин, отрежем ему уши и нос и прогоним прочь!" И коль не возьмем мы тогда его меч, то будем последними трусами.
   С тем они и отправились.
   Судья Ёсицунэ, по обыкновению, погруженный в свои думы, наигрывал на флейте, когда к нему приблизился человек расхлябанной походкой. Поравнявшись, задел он своим набедренником за ножны меча Ёсицунэ и заорал:
   - Здесь кто-то меня ударил!
   Тотчас же с трех сторон набежали монахи с криком:
   - Держи его!
   "Этого мне только не хватало",- подумал Ёсицунэ.
   Обнаживши меч, он прижался спиной к ограде и приготовился. Выпад алебардой: он отбил. Выпад секирой: он отбил. Отражая удары секир и мечей, он зарубил четверых.
   Так, рубя направо и налево, он уложил пятерых, а остальные, получив раны, пустились наутек. Есицунэ догнал Пресветлого Тадзиму, припер его к ограде, ударил мечом плашмя и схватил.
   - Как тебя прозывают в Наре? - спросил он.
   - Пресветлый Тадзима.
   - Жить хочешь?
   - Жить хочет каждый, кто рожден на свет.
   - Вопреки слухам, ты оказался всего лишь трусливым мошенником,- произнес Есицупэ.- Меня так и подмывает отрезать твою голову и бросить собакам, но ведь ты монах, а я мирянин. Не подобает мирянину резать монаха, это все равно что загубить свою душу, и я сохраню тебе жизнь. Но впредь ты уж бесчинствовать не будешь. Завтра ты разгласишь по всей Наре: "Я-де схватился с самим Судьей Есипунэ", чтобы прослыть храбрецом. Ведь спросят тебя: "А где доказательства?" - и, если ты ответишь: "Их иет", тебе не поверят. Так вот, доказательства будут такие!
   С этими словами он повалил громадного монаха на спину, встал ему на грудь и обнажил малый меч. Он отрезал монаху уши и нос и отпустил его.
   - Лучше бы ты лишил меня жизни! - взвыл Пресветлый Тадзима, но проку от этого не было уже никакого. В ту же ночь он покинул Нару и исчез бесследно.
   Судья же Есицунэ после этого побоища вернулся в обитель, призвал Кандзюбо к себе в залу и сказал ему так:
   - Намерен я был прожить у вас до конца года, но вот нынче подумал и решил теперь же отбыть в столицу. Нет слов у меня, чтобы выразить грусть предстоящей разлуки с вами. Коли продлится жизнь моя в этом мире, то не прошу ни о чем. А коль известят вас, что нет меня больше среди живых, помолитесь за упокой души моей в мире ином. Говорят, будто связь между наставником и учеником сохраняется в трех существованиях, и если это так, го мы непременно встретимся в грядущей жизни.
   Кандзюбо в огорчении от разлуки пытался его удержать.
   - Как же вы это, в толк не возьму! Я полагал, что вы пробудете у меня еще долго, а вы вдруг собрались меня покинуть! Должно быть, вы решили уйти из-за того, что болтают люди. Но что бы люди ни говорили, для меня это безразлично. Оставайтесь хотя бы до будущей весны, а там можете отправляться куда вам угодно. Не годится вам сейчас уходить.
   На это Судья Есицунэ возразил:
   - Нынче ночью вы огорчаетесь из-за нашей разлуки, но завтра ваша ко мне любовь исчезнет, едва увидите вы, что творится у вас за воротами.
   И сказал тогда Кандзюбо:
   - Полагаю, вы с кем-то схватились сегодня ночью. Помнится, меня извещали, будто некие молодцы-монахи, обращая во зло снисхождение государя, по ночам грабят мечи у прохожих. У вас же необыкновенно превосходный меч, его попытались отобрать, и вы изрубили негодяев. Однако беспокоиться из-за этого нечего. Коль пойдут праздные пересуды, найдутся и у нас люди, которые все уладят. Конечно, будет доложено в Камакуру, дойдет и до наместника Ходзё в столице, но ведь сам он по таким делам распоряжаться не может, а пошлет подробное донесение опять же в Камакуру. Но даже и Камакурский Правитель не направит военную силу в Нару без высочайшего повеления или указа от государя-монаха. Ну а если уж дело дойдет до того, то кому, как не вам, ничего не стоит исходатайствовать повеление или указ в свою пользу: разве не удостоились вы благоволения двора и благосклонности государя-монаха, когда после разгрома Тайра пребывали и столице? Тогда, оставаясь в Наре, вы призовете войска с Кюсю и Сикоку, и они непременно прибудут. Вы объедините их с войсками из Киная и Тюгоку и направите посланцев на Кюсю за всеми этими Кикути, Харада, Мацура, Усуки и Эцуги, а если они не явятся, вы, дабы их слегка покарать, отрядите к ним своих самых свирепых воинов, таких, как Катаока и Бэнкэй. Увидев это, поостерегутся и воины прочих мест. Объединив западную половину страны, надлежит вам поставить заграду меж горами Арати-но Накаяма и Исэ-но Судзука и встать твердо на заставе Встреч, дабы ни один посланец Еритомо не смог проникнуть к западу от неё. А уж тогда мне будет нетрудно собрать воедино силы храма Кобукудзи и Великого Восточного храма Тодайдзи, монахов горы Хиэй и храма Священного Колодца, ёсиноское воинство и дружинников с реки Тодзугава, а также монахов с горы Курама и из монастыря Киёмидзу. Если же это нам не удастся, то есть у меня две-три сотни человек, благодарных мне за мои благодеяния. Мы их призовем, и они сложат крепость и возведут сторожевые башни. На этих башнях засядут они иод началом непобедимых ваших воинов, из коих любой стоит тысячи прочих, и они в бою выкажут свое мастерство в стрельбе из луков и мужество духа, вам же останется наблюдать за битвою издали. Ну а если мы потерпим поражение, тогда перед ликами Фугэна и Кукудзо, почитаемых мною от детских лет, я прочту священные строки "Лотосовой сутры", а вы вознесете молитвы Амиде-Нёрай и вспорете себе живот. И я тут же погружу лезвие в свое тело, дабы не расставаться с вами в предбудущей жизни. В нынешней жизни я был вашим наставником, так и в грядущем рождении поведу вас по праведному пути.
   Увещевания Кандзюбо тронули Ёсицунэ, и ему захотелось было остаться, но он рассудил, что чужая душа - потемки. "Никто в нашей стране не сравнится со мной,- подумал он.- Но ведь и нет никого в мире, кто превзошел бы Кандзюбо!" И в ту же ночь он покинул Нару. Кандзюбо нипочем не пожелал отпустить его одного и для спокойствия души отрядил с ним шестерых учеников провожатыми до столицы. У дворца Хорикава на Шестом проспекте Ёсипунэ сказал им: "Ждите меня здесь", после чего скрылся. И эти шестеро, прождав напрасно, вернулись домой.
   Отныне уже ни Кандзюбо, ни монахи не знали, где скрывается Ёсицунэ. Но в самой Наре многие знали. Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.
   о том,
   КАК КАНДЗЮБО ВЫЗВАЛИ В КАМАКУРУ
   Когда об этом проведали в Рокухаре, наместник Ходзё весьма удивился и с чрезвычайным гонцом известил Камакурского Правителя. Господин Ёритомо призвал к себе Кадзивару Кагэтоки и сказал:
   - Сдается мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.
   Кадзивара сказал на это:
   - Событие весьма серьезное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.
   Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ. Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столипу, явился в Рокухару и обо всем рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:
   - В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он - наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всем в высочайшем присутствии.
   Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:
   - Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.
   С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:
   - Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и все же сколь прискорбно видеть, как идет к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал - и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!
   И он задохнулся слезами. Затем он сказал:
   - Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мертвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признает установлении Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.