Страница:
– У тебя Жигули, восьмерка?
– Да. Вы заметили меня? Было довольно сложно, но я даже номер телефона узнал. Звонил вам позавчера ночью. Вы так быстро подняли трубку, что у меня в голове пронеслось столько мыслей… Ведь телевизионщики поздно приходят домой после работы… Но потом подумал, что, возможно, вы футбол смотрите.
– Нет… Я писал письмо.
– Письмо? Какое письмо? Ладно, это не мое дело. И вот сегодня я решился все вам рассказать. Предвижу ваш вопрос, почему я выбрал именно вас. Да я и сам не знаю. Мы с вами совсем не знакомы. Возможно, именно поэтому. Совершенно незнакомый мне человек. К тому же, я мог и напугать вас своим поведением. Тогда в супермаркете… Неслучайное совпадение. Я уже с утра караулил вас возле подъезда – накануне вечером ехал за такси, которое вас привезло домой. Потом вы пошли с другом в магазин, и я решил тоже купить что-нибудь. Но вы встали в ту же очередь к кассе, я это не сразу заметил, да еще и о камерах слежения начали говорить. Меня сейчас так легко вывести из равновесия.
– Это, правда, дьявольский проект. Как ты говоришь, его зовут? Борис Борисович? – мне захотелось помочь парню с лицом взрослого, стареющего мужчины. Я чувствовал в себе такую способность и обязанность даже… Мы в ответе, за тех, кто нам доверяет… На асфальте тлел окурок. Сожженный до фильтра бычок. Рядом со мной сидел человек, которого практически уничтожили морально. А когда отснимут достаточное количество материала, еще и покажут по телевизору. Возможно, уже показывают на своем платном канале. Но, что останется от него? Не легче ли начать новую жизнь. В новом теле, с новым именем?
Я встал и наступил на окурок, потушив его.
– Давай поднимемся ко мне в квартиру. У меня есть одно соображение. Предупреждаю сразу – тебе оно может не понравиться. Но… мне кажется, ты и сам согласишься, что это самый правильный, пусть и кажущийся абсурдным вариант.
Он поднялся, протянул руку для рукопожатия, но как будто споткнулся, упал на меня, прижался к плечу и зарыдал. Я гладил его по голове и уже обдумывал все детали предстоящего события.
19. Саша приехала
20. Журавль в руках
– Да. Вы заметили меня? Было довольно сложно, но я даже номер телефона узнал. Звонил вам позавчера ночью. Вы так быстро подняли трубку, что у меня в голове пронеслось столько мыслей… Ведь телевизионщики поздно приходят домой после работы… Но потом подумал, что, возможно, вы футбол смотрите.
– Нет… Я писал письмо.
– Письмо? Какое письмо? Ладно, это не мое дело. И вот сегодня я решился все вам рассказать. Предвижу ваш вопрос, почему я выбрал именно вас. Да я и сам не знаю. Мы с вами совсем не знакомы. Возможно, именно поэтому. Совершенно незнакомый мне человек. К тому же, я мог и напугать вас своим поведением. Тогда в супермаркете… Неслучайное совпадение. Я уже с утра караулил вас возле подъезда – накануне вечером ехал за такси, которое вас привезло домой. Потом вы пошли с другом в магазин, и я решил тоже купить что-нибудь. Но вы встали в ту же очередь к кассе, я это не сразу заметил, да еще и о камерах слежения начали говорить. Меня сейчас так легко вывести из равновесия.
– Это, правда, дьявольский проект. Как ты говоришь, его зовут? Борис Борисович? – мне захотелось помочь парню с лицом взрослого, стареющего мужчины. Я чувствовал в себе такую способность и обязанность даже… Мы в ответе, за тех, кто нам доверяет… На асфальте тлел окурок. Сожженный до фильтра бычок. Рядом со мной сидел человек, которого практически уничтожили морально. А когда отснимут достаточное количество материала, еще и покажут по телевизору. Возможно, уже показывают на своем платном канале. Но, что останется от него? Не легче ли начать новую жизнь. В новом теле, с новым именем?
Я встал и наступил на окурок, потушив его.
– Давай поднимемся ко мне в квартиру. У меня есть одно соображение. Предупреждаю сразу – тебе оно может не понравиться. Но… мне кажется, ты и сам согласишься, что это самый правильный, пусть и кажущийся абсурдным вариант.
Он поднялся, протянул руку для рукопожатия, но как будто споткнулся, упал на меня, прижался к плечу и зарыдал. Я гладил его по голове и уже обдумывал все детали предстоящего события.
19. Саша приехала
Олег ушел от меня около часу ночи. Мое предложение он воспринял совершенно спокойно. Меня это даже немного задело. Впрочем, человек на грани всегда готов к самым неожиданным вещам. Олег молча выслушал и сразу же согласился. Не спросив разрешения, закурил и начал осматривать комнату. Взял с полки книгу, повертел ее в руках, затем раскрыл примерно посредине, поднес чуть ближе к себе. Сигарета, казалось, приклеилась к уголку губ. Лишившись собрата, высокий, худощавый томик Ницше в черном плаще обложки накренился и прислонился к плечу коренастых, спокойных «Рек». Я посмотрел на обложку той, которую взял Олег. Ник Кейв – «И узре ослица ангела Божьего…».
– Тебе нравится Кейв? – я приподнялся было с кресла, собираясь подойти к Олегу. Но он промолчал, не ответил, и я понял, что книгу он взял, просто чтобы скрыть от меня волнение. Случайную книгу – он не смотрел на страницы. Куда-то сквозь них. Как будто вчитывался в строки на последнем листе. Он принимал какое-то решение. Его согласие наверняка тоже было необдуманным. Видимо, он заранее решил согласиться с моими словами и поначалу даже не прислушался к ним и лишь сейчас осознает…
– Интересная книга, – Олег ослабил большой палец правой руки, и страницы начали перелистываться. Медленно, затем все быстрее и быстрее. Он захлопнул обложку и спросил где туалет. Я показал ему, а сам пошел на кухню варить кофе. Его не было примерно полчаса. Когда вернулся, мы долго сидели молча на кухне: я пил кофе и водил пальцем по клеенке, Олег барабанил по стакану пальцами и часто морщился, будто от зубной боли. Затем спросил, есть ли у меня карты, и еще примерно полтора часа мы играли в «дурака». Бесцельно и равнодушно. Наконец он встал, пожал мне руку и пошел в прихожую одеваться. Так и не сказав ни слова, ушел. На прощание я вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, который распечатал, пока он шнуровал свои кроссовки. Закрыл за ним дверь, завел будильник на утро и лег в кровать. Полностью расслабился. Позволил своим мыслям играть друг с другом, не запрещал им ничего и не направлял в определенное русло. Иногда хотелось встать и записать отдельные из них, но в то же время было лень. Поэтому на бумаге ничего не сохранилось. Думал я примерно так:
Щелчок? Вспышка? Рывок?
Все замерло, все остановилось.
Троллейбусы прижались к проводам, едва касаясь шинами мокрого асфальта.
Последний желтый лист сорвался с обнаженной ветви и не упал. Повис в сером воздухе.
Задвигались, зашевелились лишь воспоминания о прошлом. Потекла синяя летняя река, поднял взгляд на небо удивленный подсолнух.
Саксофонное соло перед глазами, где-то там, за притормозившими на секунду облаками.
Время кладет руку на плечо, время обнимает за шею, время оставляет след спелого поцелуя на губах.
Время исчезает.
Исчезает мое время.
Закрыв глаза, плачет мой мир. Дрожит руками и трясет головой навстречу будущему, которого нет.
Я срываю сорочку с неподвижной реальности, припадаю ухом к ее груди – тишина.
Тишина не может быть мертвой, потому что не бывает живой. Умереть может лишь то, что родилось.
Тяжело сделать шаг. Необходимо сделать шаг.
Мы точки на карте, две большие черные точки на серой грани между страхом и желанием.
Мы – картинки разных мастей, но одного цвета.
Хрупкий мир разрушился и лежит на столе кверху рубашками.
И неожиданно заснул. Мне приснилась Саша. Что мы сидим с ней в лодке. Длинной, деревянной лодке, скрипящей уключинами и пахнущей сыростью. Лодка раскачивалась на бетонном полу темного ангара, потому что мы делали детей. С Сашей. Она сидела напротив, вытянув ноги перед собой. Я касался пальцами ног ее пяток. Теплых, шершавых, призывных. Мы делали детей, хотя я лишь касался пальцами ног ее пяточек.
Раааз. И первый наш ребенок появился на свет, ему годика три-четыре, он уже умеет читать и плясать «Яблочко». Я беру его на руки и бережно ставлю на бетонный пол. Он смеется, задрав голову, и бежит босиком по белой дорожке в темноту. Я смотрю на Сашу. Она показывает мне язык. Теплый, шершавый, призывный. Мы продолжаем делать наших детей. Я захожу в Сашу. Это не больно. Немного щекотно. Я захожу в нее, при этом мы даже не встаем с мест. Просто она широко раскрывает глаза, а я прыгаю в них и уже смотрю на себя изнутри девушки. На меня смотрит… на меня смотрю я сам! Но это не похоже на отражение в зеркале. Я вижу себя, который совершает автономные поступки, улыбается и иногда поправляет волосы. Этот я, который сидит напротив, дорог мне, очень близок, но я его не люблю. Эти отношения трудно описать словами, к тому же сейчас должен родиться второй ребенок.
Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.
Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.
В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.
Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.
По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.
Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.
Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.
Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.
Она как-то по-особенному произносила букву «ж». Я не понимал, почему только я это замечаю. Спрашивал у своих приятелей, у нее самой… Все удивлялись и говорили, что ничего необычного в этом звуке не слышат. Но всякий раз, когда она говорила «пожелтевший», «умираю, как жарко», «жутковато», я терял контроль над собой. Мне хотелось прижаться своими губами к ее губам, сквозь которые звучало это жгучее, слегка звенящее «ж». В этом звуке рождалось столько тайных желаний, что мозг изнывал от недостатка кислорода. Сердце начинало колотиться быстрее, пытаясь утолить жажду моего разума насыщенной веселящим газом кровью. Звук жил своей жизнью, его нельзя было поймать в диктофон или видеокамеру. Я чувствовал его своей кожей, все мои косточки и жилки реагировали на него. Даже не знаю, чего мне хотелось больше – увидеть Сашу или вновь услышать этот, понятный лишь мне, сигнал.
Заложив руки за спину, я прогуливался по длинному, крытому перрону. Рассматривал ветшающее кирпичное здание старого депо, скользил взглядом по отправляющимся от других платформ поездам. Наконец объявили о прибытии Сашиного. Нумерация с головы состава – можно оставаться на месте. Рядом уже было много людей. Дождь усиливался, рельсы блестели в ожидании локомотива – было приятно стоять под крышей и ждать приезда красивой девушки. Картину портили лишь несуразные электронные часы, гораздо лучше на их месте смотрелись бы старинные круглые, с острыми черными стрелочками. Машинист дал долгий, радостный гудок, и мимо меня пронесся вначале тепловоз, затем первый вагон, второй, третий… С крыш веером разлетались брызги воды, залетали под козырек, некоторые капли падали мне на лицо. И вот уже открывается дверь, проводница протирает поручни, спускается вниз, просит встречающих немного расступиться. В проеме показывается женщина с двумя изящными чемоданами, ей помогают, принимают снизу багаж, затем парень со спортивной сумкой, старушка с несколькими небольшими пакетами, за ней девушка в сером плаще, женщина с маленькой сумочкой, толстый мужчина тянет за собой большую коробку, дальше другие пассажиры. Девушка в сером плаще – это Сашка.
На голове у нее весенняя гроза вперемешку с извержением вулкана. Наверняка потратила больше трех наименований средств для укладки, чтобы получить этакий творческий беспорядок. От нее пахнет чем-то цитрусовым, а губы теплые и немножко липкие от помады. Саша вручает мне легкую дорожную сумку и тыльной стороной ладони вытирает капли дождя на моем лице.
– Подожди, постоим, я покурю, а ты пока расскажи, в кого опять влюблен, – она достает синюю пачку, зажигалку такого же цвета и отходит к столбу, возле которого урна.
– Ты куришь? – я, наверное, еще много не знал о переменах, которые произошли в ее жизни. Но тут же мои мысли растеклись по перрону. «ПодоЖжжди»… Магическое движение губами.
– Представь себе, а иногда даже во сне.
– Ты мне снилась сегодня.
– Опять лежали в лодке и делали детей? – она произнесла второе слово медленно, Саша прекрасно знала мое шизофреническое отношение к третьему звуку этого слова.
– Точно, – я вспомнил, что это один из наиболее частых ночных видений, – только на этот раз я как будто сидел внутри тебя.
Саша легким щелчком сбила пепел с краешка сигареты и кивнула. Курила она красиво, но пока еще неумело. Попыталась что-то сказать в ответ на мою последнюю реплику и чуть не захлебнулась мягким, но не ментоловым дымом. Она повзрослела за те полгода, прошедшие со времени нашей последней встречи. С ее запястий исчезли кожаные шнурочки и фенечки разноцветного бисера. Тонкий серебряный браслет на одной руке, большие овальные часы на другой, недлинные ногти, покрытые солидным слоем розового лака.
– Можно я полюбуюсь тобой, а поговорим где-нибудь за чашкой кофе, – мне действительно было приятно просто смотреть на нее.
– Как хочешь, – она старательно прицелилась, свернула губы трубочкой и попыталась пустить мне в лицо струю дыма. Получилось весьма посредственно, но она, видимо, осталась довольна результатом.
– Я похожа на коварную обольстительницу? – чуть оперлась о столб, слегка согнула одну ногу в колене – всего лишь приподнялась на носок, и повернула голову в сторону, всматриваясь куда-то вдаль. Губы у нее дрожали. Я даже пришел в замешательство – рассмеется или заплачет? Она залилась веселым смехом.
Мы зашли в небольшое кафе и сели за невысокий деревянный столик с кривыми ножками. Саша долго смотрела мне куда-то чуть выше глаз, а затем прикрыла рот рукой и заговорщицким шепотом произнесла:
– И долго мы так будем молчать, как два агента иностранной разведки?
– Нет. Уже начали говорить.
– Я долго не писала тебе. Это не связано ни с чем. Просто не знала, что тебе сейчас интересно, – она всегда легко меняла тему разговора, настроение, даже цвет лица – могла последовательно покраснеть, побледнеть и вновь покраснеть с интервалом в доли секунды.
– Ничего страшного, я тоже ведь молчал. И тоже без определенных причин.
– Так и знала, что ты скажешь – ничего страшного. На самом деле мне было страшно – вдруг я захочу написать тебе, а ты уже так сильно изменился, что письмо мое будет казаться глупыми историями маленькое девочки.
– Ты же знаешь, что я никогда…
– Вот сейчас знаю. Опять знаю. А тогда забыла.
– Ты сегодня уезжаешь? Можешь остаться у меня, есть свободная комната.
– Нет, завтра. Но мы не увидимся. Я… меня… проводят… Не спрашивай ничего о моем приезде. Хорошо?
– Хорошо.
– Подожди, я сейчас вернусь, – она вышла на улицу. Сквозь темное стекло я видел ее силуэт. Кажется, разговаривала по телефону. Но выражения лица разглядеть я не смог, как ни пытался. Через несколько минут она вошла, скорее взволнованная, чем расстроенная или обрадованная.
– Марат, у тебя часто в жизни случаются ситуации, когда необходимо сделать выбор?
Сначала я хотел пошутить, но по выражению лица Саши понял, что вопрос серьезный.
– Выбор? Когда предпочтение одной альтернативе означает…
– Полный отказ от второй. Да-да-да. Именно такой выбор. Заказываешь чай, значит, отказываешься от кофе. Заказываешь кофе, отказываешься от сна. Выбираешь сон, теряешь реальность. И так далее. Ну, никак не получается ехать во встречных поездах.
– Но хочется.
– Я уже даже не знаю, чего мне хочется.
Принесли кофе. На белой шапке Сашиного капуччино переплетались два коричневых сердечка какао. Она, не раздумывая, разбила их ложечкой и смешала в одно бежевое пятно.
– Понимаешь, Саша… В жизни так иногда бывает, что лишь отказ приносит подлинную, а не мнимую свободу. Настоящий полет – это когда выпрыгиваешь из самолета без парашюта. Но завершается такой полет… так же, как и большинство романтических, неземных поступков, которые обречены на чудовищное столкновение с реальностью.
Я залпом влил в себя маленькую чашку эспрессо. Обжег язык и небо. Почувствовал, как отслоились тоненькие пленки кожи. Саша все еще неторопливо колотила ложечкой о фарфоровые стенки чашки. Затем тихо прошептала:
– И давно тебя посещают мысли о суициде?
– О чем? Да, ты что? Не посе… Очень редко посещают.
– А меня часто. Но я стараюсь их не замечать. Пока. Вот и твои слова меня пугают. Прыжки вниз без парашюта. Какое-то искривленное понятие свободного полета. В моем понимании – это подпрыгнуть, взмахнуть руками и полететь. А ты…
– Саша… Знать или чувствовать?
– Выбирать между ними. Пойми, в жизни не так много шансов. Ну, таких шансов, которых один из миллиона. Как же можно узнать, что он тебе представился? Только почувствовать.
Мы шли по мокрому асфальту. Его цвет не смогла передать ни одна из расцветок модных иномарок. Значит, в будущее важно передать не только цвет, но и фактуру, температуру, запах моего времени? А если цвета, то не насыщенные – переплетать тысячи оттенков, добавлять оранжево-черные мазки мокрых окурков, легкую прозрачность целлофановых пакетов, сложные узоры на карточках мобильной связи. Я рассказал Саше о своей оборвавшейся связи с девушкой Таней. Виртуальном со-бытии. Бытии с приставкой «со». Она кратко посочувствовала и в ответ сбивчиво и запутанно, практически пропела о своей реальной любви, которая растворялась в повышенных требованиях к друг другу. Очень часто она произносила слово «перфекционизм». Фактически наши истории были историями наоборот. Ежедневные прикосновения вместо сотен километров электросвязи. Медленный танец вместо торопливых просьб послушать одновременно одну и ту же песню. Сотни «нет» перевешивающие одно «да» вместо невысказанности и кроткого предложения расстаться. Внезапно Саше позвонили. Она торопливо приложила «раскладушку» к уху. Вся ее уверенность в себе куда-то улетучилась. Односложно отвечала, второй рукой сильно схватила меня за локоть.
Я помог ей поймать такси. Бережно пожал теплую ладонь. Вдруг на мгновение она коснулась моей щеки носом и уехала.
Повернулся, чтобы пойти к автобусной остановке. Из парфюмерного магазина вышла девушка. Я ее сразу узнал – та самая девушка из такси, письмо для которой лежало сейчас в кармане моей куртки. И так просто сейчас подойти к ней, вручить конверт и уйти по лужам весеннего города. Вот шанс – один из миллиона. Но я почему-то застыл на месте. Нет, она действительно была прекрасна, в руках длинный черный зонт, на голове белоснежная беретка, волосы в этот раз были собраны в плотный пучок. Как и в первый раз в моей памяти не осталось ее гардероба. Верхняя одежда была подобрана со вкусом, но деталей вспомнить я не смог. Ночью трубку взяла она. Таксист. Он ее привез тогда в клуб… я ничего о ней не знаю. В одну секунду готов заменить в своем сердце человека, которому мысленно клялся в верности до конца существования вселенной. Забыть о том, кто далеко. Выбрать того, кто рядом. Отказ. Выбор. Один из миллиона шанс. Я стоял и не знал, что буду делать в следующую секунду. Саша приехала. Она уже не могла оставаться в своем городе и приехала сюда. Зачем? Я никогда не узнаю, но она взяла и приехала!
Девушка на крыльце парфюмерного магазина как будто ждала моих действий. Она посмотрела на небо, потом на свой зонт. Я тоже посмотрел на небо. Развернулся и пошел обратно на вокзал. Покупать билет к Тане.
– Тебе нравится Кейв? – я приподнялся было с кресла, собираясь подойти к Олегу. Но он промолчал, не ответил, и я понял, что книгу он взял, просто чтобы скрыть от меня волнение. Случайную книгу – он не смотрел на страницы. Куда-то сквозь них. Как будто вчитывался в строки на последнем листе. Он принимал какое-то решение. Его согласие наверняка тоже было необдуманным. Видимо, он заранее решил согласиться с моими словами и поначалу даже не прислушался к ним и лишь сейчас осознает…
– Интересная книга, – Олег ослабил большой палец правой руки, и страницы начали перелистываться. Медленно, затем все быстрее и быстрее. Он захлопнул обложку и спросил где туалет. Я показал ему, а сам пошел на кухню варить кофе. Его не было примерно полчаса. Когда вернулся, мы долго сидели молча на кухне: я пил кофе и водил пальцем по клеенке, Олег барабанил по стакану пальцами и часто морщился, будто от зубной боли. Затем спросил, есть ли у меня карты, и еще примерно полтора часа мы играли в «дурака». Бесцельно и равнодушно. Наконец он встал, пожал мне руку и пошел в прихожую одеваться. Так и не сказав ни слова, ушел. На прощание я вручил ему сложенный вчетверо листок бумаги, который распечатал, пока он шнуровал свои кроссовки. Закрыл за ним дверь, завел будильник на утро и лег в кровать. Полностью расслабился. Позволил своим мыслям играть друг с другом, не запрещал им ничего и не направлял в определенное русло. Иногда хотелось встать и записать отдельные из них, но в то же время было лень. Поэтому на бумаге ничего не сохранилось. Думал я примерно так:
Щелчок? Вспышка? Рывок?
Все замерло, все остановилось.
Троллейбусы прижались к проводам, едва касаясь шинами мокрого асфальта.
Последний желтый лист сорвался с обнаженной ветви и не упал. Повис в сером воздухе.
Задвигались, зашевелились лишь воспоминания о прошлом. Потекла синяя летняя река, поднял взгляд на небо удивленный подсолнух.
Саксофонное соло перед глазами, где-то там, за притормозившими на секунду облаками.
Время кладет руку на плечо, время обнимает за шею, время оставляет след спелого поцелуя на губах.
Время исчезает.
Исчезает мое время.
Закрыв глаза, плачет мой мир. Дрожит руками и трясет головой навстречу будущему, которого нет.
Я срываю сорочку с неподвижной реальности, припадаю ухом к ее груди – тишина.
Тишина не может быть мертвой, потому что не бывает живой. Умереть может лишь то, что родилось.
Тяжело сделать шаг. Необходимо сделать шаг.
Мы точки на карте, две большие черные точки на серой грани между страхом и желанием.
Мы – картинки разных мастей, но одного цвета.
Хрупкий мир разрушился и лежит на столе кверху рубашками.
И неожиданно заснул. Мне приснилась Саша. Что мы сидим с ней в лодке. Длинной, деревянной лодке, скрипящей уключинами и пахнущей сыростью. Лодка раскачивалась на бетонном полу темного ангара, потому что мы делали детей. С Сашей. Она сидела напротив, вытянув ноги перед собой. Я касался пальцами ног ее пяток. Теплых, шершавых, призывных. Мы делали детей, хотя я лишь касался пальцами ног ее пяточек.
Раааз. И первый наш ребенок появился на свет, ему годика три-четыре, он уже умеет читать и плясать «Яблочко». Я беру его на руки и бережно ставлю на бетонный пол. Он смеется, задрав голову, и бежит босиком по белой дорожке в темноту. Я смотрю на Сашу. Она показывает мне язык. Теплый, шершавый, призывный. Мы продолжаем делать наших детей. Я захожу в Сашу. Это не больно. Немного щекотно. Я захожу в нее, при этом мы даже не встаем с мест. Просто она широко раскрывает глаза, а я прыгаю в них и уже смотрю на себя изнутри девушки. На меня смотрит… на меня смотрю я сам! Но это не похоже на отражение в зеркале. Я вижу себя, который совершает автономные поступки, улыбается и иногда поправляет волосы. Этот я, который сидит напротив, дорог мне, очень близок, но я его не люблю. Эти отношения трудно описать словами, к тому же сейчас должен родиться второй ребенок.
Двааа. Это бинокль. Наш второй ребенок – большой чёрный бинокль. Я снимаю его с шеи и смотрю в него на свое тело, которое сидит в метре передо мной. Изображение очень маленькое и перевернутое. Тогда я разворачиваю ребенка и прикладываю к глазам другой стороной. Изображение становится еще меньше, еще и черно-белым вдобавок. Как ни посмотришь на отца через ребенка – он дальше и ненатуральнее. И тут на свет появляется третий ребенок.
Триии. Это фотография. Немножко коричневая. На фотографии – я и Таня. Вернее, на фотографии мои и Танины чувства. Я чувствую себя как пухлый кареглазый кролик. Немного растерянно и очень спокойно. Без страха или отчаяния. Передо мной огромный зеленый удав. Свернулся широкими кольцами и готовится принять меня на обед. Но удав – это не Таня. Удав сам находится под действием гипноза, он немного удивлен и совсем не хочет кушать, но перед ним аппетитный и вкусный кролик. Таня сидит немножко поодаль с револьвером в руках. А в револьвере один патрон. И она решает, кому подарить смерть. Испуганному удаву или спокойному кролику. А может, убить себя? Так проще избавиться одновременно и от удава, и от кролика. Она вертит револьвер в руках, но уже просто необходимо делать выбор, потому что удав больше не может терпеть. А кролик может, и его спокойствие в его знании. Он знает, что нет разницы, в кого стрелять. Все трое исчезнут. Потому что и я кролико-удав или удаво-кролик, и Таня тоже. Мы или съедим друг друга, если она не выстрелит, или она убьет нас обоих, даже промахнувшись после выбора мишени. Останется Саша и три наших ребенка. Сон был понятным и несложным. Просыпаться не хотелось, но будильник настойчиво делал свое дело. Я открыл глаза.
В комнате было темно. Странно, вчера в это же время солнечные лучи освещали стену, возле которой стояла кровать. А еще какой-то шорох – я прислушался, это дождь шелестел за окном. Хотелось вновь положить голову на подушку и поспать под колыбельную падающей воды. Надо встречать Сашу. Прислушавшись к себе, я понял, что хочу ее увидеть. Девушку, которая забрала у меня первую любовь.
Пустой утренний автобус, я сел на заднее сиденье. Вообще-то маршрут проходит мимо вокзала, и от остановки придется идти еще минут десять. Дождь не прекращался, но я специально выбрал этот автобус – все равно до прихода поезда еще час. Кондуктор протянула мне билет. 421224. Почти счастливый. Кто-то передо мной купил счастливый билетик. Я немножко опоздал? Или воспринимать близость счастья, как сигнал к решительным действиям? Свернул большим и указательным пальцем этот небольшой листочек бумажки в трубочку и бросил в нагрудный карман куртки. В нем лежало что-то… Ах, да. Письмо для той девушки. Надо будет заняться ее поисками – вдруг это и есть мое счастье? А ведь когда-то я так думал и о Саше. Между нами остались удивительно нежные отношения. Настолько нежные, что в них не было места такому сильному и жестокому чувству как любовь.
По стеклам автобуса бежали ручейки дождевой воды. Они прорезали налет пыли, и город, если смотреть на него сквозь эти водяные полосы казался ярче и размытее одновременно. Скоро я покажу этот город Саше так, как несколько лет назад она мне показала свой город. Я приехал туда учиться и на втором курсе влюбился без памяти. В невысокую, веселую девушку-первокурсницу, которая к такой любви не была готова. Три безумных месяца, пока я, наконец, не понял, что это – моя первая настоящая любовь, и по закону жанра она должна быть несчастливой. Срисовывая книжные сюжеты, я решил, что для нее будет лучше, если я перестану ухаживать и приставать с подарками и предложениями проводить домой. Тогда у меня еще было достаточно силы воли, чтобы следовать своему решению. Она, кажется, действительно обрадовалась тому, что я перестал звонить и «случайным» образом оказываться в тех же местах, что и она. Проходили недели, месяцы, годы. Мы практически не пересекались. У меня появилось много новых увлечений и знакомых, но всякий раз, когда я видел её, что-то обрывалось внутри и хотелось стоять под водосточными трубами и кричать. Это чувство было незыблемым и, как мне казалось, вечным. Иногда, поддаваясь модному понятию «депрессия», я запирался дома с полным холодильником пива, читал, ел и спал. Но всякий раз вспоминал, что в жизни у меня есть настоящая любовь – стало быть, я нормальный человек. Это выручало в трудные минуты поисков себя. Потом я познакомился с Сашей.
Я до сих пор не знаю, любила ли она меня. Скорее всего – да. Такой любовью, которая сейчас ей самой может показаться смешной, но смеяться над ней никто из нас не посмеет. Я замечал ее внимание, но… Вечная Онегинская история. «Привычке милой не дал ходу…» Дальше все было по уже знакомому мне сценарию. Она успокоилась, и все поменялось местами – я принялся за ней ухаживать. И вот однажды я зашел в магазин, где она работала. На несколько минут. Сказать, что буду любить ее вечно. Почему-то тогда мне это казалось адекватным и рассудительным поступком. Мы поговорили немного о погоде, а когда я уже собирался выпалить заранее выученную наизусть фразу, в зал вошла девушка – моя первая любовь.
Я застыл как истукан. Мне очень сильно захотелось, чтобы она ушла. Она мне мешала сейчас сказать то, к чему я так долго готовился. А потом произошла еще одна перемена во мне. Они были знакомы, я не знал об этом раньше, впрочем, это не так уж и важно. Главное – я понял, что не люблю ни одну, ни другую. Они стояли рядом, я внимательно всматривался в их лица, и росла моя уверенность в том, что я не могу любить этих девушек. И тут же появилась мысль – а могу ли я любить кого-то вообще? Попрощался с обеими и ушел. На неделю погрузился в учебу с головой. Стало легче. Но до сих пор холодок по коже, если вспоминаю тот день, когда девушка Саша забрала у меня первую любовь.
Вышел из автобуса и пошел по улице, ведущей к вокзалу. Еще двадцать минут свободного времени. После той истории мы остались с Сашей в каких-то сложных, но в то же время – выясненных отношениях. Скорее романтических, нежели дружеских. Редкие письма, полные признательности за существование. Телефонные разговоры, заканчивающиеся лишь с разрядкой аккумулятора или нехваткой денег на счете. И в то же время у каждого была личная жизнь, эпизодами из которой мы делились лишь в её черные полосы. Мы были не против такого общения. Симпатизировали, но не тянулись друг к другу. Если различают любовь к маме, любовь к Родине и любовь к женщине, то я бы выделил для себя еще и категорию – любовь к Саше, как что-то особенное, не имеющее пока подходящего определения.
Она как-то по-особенному произносила букву «ж». Я не понимал, почему только я это замечаю. Спрашивал у своих приятелей, у нее самой… Все удивлялись и говорили, что ничего необычного в этом звуке не слышат. Но всякий раз, когда она говорила «пожелтевший», «умираю, как жарко», «жутковато», я терял контроль над собой. Мне хотелось прижаться своими губами к ее губам, сквозь которые звучало это жгучее, слегка звенящее «ж». В этом звуке рождалось столько тайных желаний, что мозг изнывал от недостатка кислорода. Сердце начинало колотиться быстрее, пытаясь утолить жажду моего разума насыщенной веселящим газом кровью. Звук жил своей жизнью, его нельзя было поймать в диктофон или видеокамеру. Я чувствовал его своей кожей, все мои косточки и жилки реагировали на него. Даже не знаю, чего мне хотелось больше – увидеть Сашу или вновь услышать этот, понятный лишь мне, сигнал.
Заложив руки за спину, я прогуливался по длинному, крытому перрону. Рассматривал ветшающее кирпичное здание старого депо, скользил взглядом по отправляющимся от других платформ поездам. Наконец объявили о прибытии Сашиного. Нумерация с головы состава – можно оставаться на месте. Рядом уже было много людей. Дождь усиливался, рельсы блестели в ожидании локомотива – было приятно стоять под крышей и ждать приезда красивой девушки. Картину портили лишь несуразные электронные часы, гораздо лучше на их месте смотрелись бы старинные круглые, с острыми черными стрелочками. Машинист дал долгий, радостный гудок, и мимо меня пронесся вначале тепловоз, затем первый вагон, второй, третий… С крыш веером разлетались брызги воды, залетали под козырек, некоторые капли падали мне на лицо. И вот уже открывается дверь, проводница протирает поручни, спускается вниз, просит встречающих немного расступиться. В проеме показывается женщина с двумя изящными чемоданами, ей помогают, принимают снизу багаж, затем парень со спортивной сумкой, старушка с несколькими небольшими пакетами, за ней девушка в сером плаще, женщина с маленькой сумочкой, толстый мужчина тянет за собой большую коробку, дальше другие пассажиры. Девушка в сером плаще – это Сашка.
На голове у нее весенняя гроза вперемешку с извержением вулкана. Наверняка потратила больше трех наименований средств для укладки, чтобы получить этакий творческий беспорядок. От нее пахнет чем-то цитрусовым, а губы теплые и немножко липкие от помады. Саша вручает мне легкую дорожную сумку и тыльной стороной ладони вытирает капли дождя на моем лице.
– Подожди, постоим, я покурю, а ты пока расскажи, в кого опять влюблен, – она достает синюю пачку, зажигалку такого же цвета и отходит к столбу, возле которого урна.
– Ты куришь? – я, наверное, еще много не знал о переменах, которые произошли в ее жизни. Но тут же мои мысли растеклись по перрону. «ПодоЖжжди»… Магическое движение губами.
– Представь себе, а иногда даже во сне.
– Ты мне снилась сегодня.
– Опять лежали в лодке и делали детей? – она произнесла второе слово медленно, Саша прекрасно знала мое шизофреническое отношение к третьему звуку этого слова.
– Точно, – я вспомнил, что это один из наиболее частых ночных видений, – только на этот раз я как будто сидел внутри тебя.
Саша легким щелчком сбила пепел с краешка сигареты и кивнула. Курила она красиво, но пока еще неумело. Попыталась что-то сказать в ответ на мою последнюю реплику и чуть не захлебнулась мягким, но не ментоловым дымом. Она повзрослела за те полгода, прошедшие со времени нашей последней встречи. С ее запястий исчезли кожаные шнурочки и фенечки разноцветного бисера. Тонкий серебряный браслет на одной руке, большие овальные часы на другой, недлинные ногти, покрытые солидным слоем розового лака.
– Можно я полюбуюсь тобой, а поговорим где-нибудь за чашкой кофе, – мне действительно было приятно просто смотреть на нее.
– Как хочешь, – она старательно прицелилась, свернула губы трубочкой и попыталась пустить мне в лицо струю дыма. Получилось весьма посредственно, но она, видимо, осталась довольна результатом.
– Я похожа на коварную обольстительницу? – чуть оперлась о столб, слегка согнула одну ногу в колене – всего лишь приподнялась на носок, и повернула голову в сторону, всматриваясь куда-то вдаль. Губы у нее дрожали. Я даже пришел в замешательство – рассмеется или заплачет? Она залилась веселым смехом.
Мы зашли в небольшое кафе и сели за невысокий деревянный столик с кривыми ножками. Саша долго смотрела мне куда-то чуть выше глаз, а затем прикрыла рот рукой и заговорщицким шепотом произнесла:
– И долго мы так будем молчать, как два агента иностранной разведки?
– Нет. Уже начали говорить.
– Я долго не писала тебе. Это не связано ни с чем. Просто не знала, что тебе сейчас интересно, – она всегда легко меняла тему разговора, настроение, даже цвет лица – могла последовательно покраснеть, побледнеть и вновь покраснеть с интервалом в доли секунды.
– Ничего страшного, я тоже ведь молчал. И тоже без определенных причин.
– Так и знала, что ты скажешь – ничего страшного. На самом деле мне было страшно – вдруг я захочу написать тебе, а ты уже так сильно изменился, что письмо мое будет казаться глупыми историями маленькое девочки.
– Ты же знаешь, что я никогда…
– Вот сейчас знаю. Опять знаю. А тогда забыла.
– Ты сегодня уезжаешь? Можешь остаться у меня, есть свободная комната.
– Нет, завтра. Но мы не увидимся. Я… меня… проводят… Не спрашивай ничего о моем приезде. Хорошо?
– Хорошо.
– Подожди, я сейчас вернусь, – она вышла на улицу. Сквозь темное стекло я видел ее силуэт. Кажется, разговаривала по телефону. Но выражения лица разглядеть я не смог, как ни пытался. Через несколько минут она вошла, скорее взволнованная, чем расстроенная или обрадованная.
– Марат, у тебя часто в жизни случаются ситуации, когда необходимо сделать выбор?
Сначала я хотел пошутить, но по выражению лица Саши понял, что вопрос серьезный.
– Выбор? Когда предпочтение одной альтернативе означает…
– Полный отказ от второй. Да-да-да. Именно такой выбор. Заказываешь чай, значит, отказываешься от кофе. Заказываешь кофе, отказываешься от сна. Выбираешь сон, теряешь реальность. И так далее. Ну, никак не получается ехать во встречных поездах.
– Но хочется.
– Я уже даже не знаю, чего мне хочется.
Принесли кофе. На белой шапке Сашиного капуччино переплетались два коричневых сердечка какао. Она, не раздумывая, разбила их ложечкой и смешала в одно бежевое пятно.
– Понимаешь, Саша… В жизни так иногда бывает, что лишь отказ приносит подлинную, а не мнимую свободу. Настоящий полет – это когда выпрыгиваешь из самолета без парашюта. Но завершается такой полет… так же, как и большинство романтических, неземных поступков, которые обречены на чудовищное столкновение с реальностью.
Я залпом влил в себя маленькую чашку эспрессо. Обжег язык и небо. Почувствовал, как отслоились тоненькие пленки кожи. Саша все еще неторопливо колотила ложечкой о фарфоровые стенки чашки. Затем тихо прошептала:
– И давно тебя посещают мысли о суициде?
– О чем? Да, ты что? Не посе… Очень редко посещают.
– А меня часто. Но я стараюсь их не замечать. Пока. Вот и твои слова меня пугают. Прыжки вниз без парашюта. Какое-то искривленное понятие свободного полета. В моем понимании – это подпрыгнуть, взмахнуть руками и полететь. А ты…
– Саша… Знать или чувствовать?
– Выбирать между ними. Пойми, в жизни не так много шансов. Ну, таких шансов, которых один из миллиона. Как же можно узнать, что он тебе представился? Только почувствовать.
Мы шли по мокрому асфальту. Его цвет не смогла передать ни одна из расцветок модных иномарок. Значит, в будущее важно передать не только цвет, но и фактуру, температуру, запах моего времени? А если цвета, то не насыщенные – переплетать тысячи оттенков, добавлять оранжево-черные мазки мокрых окурков, легкую прозрачность целлофановых пакетов, сложные узоры на карточках мобильной связи. Я рассказал Саше о своей оборвавшейся связи с девушкой Таней. Виртуальном со-бытии. Бытии с приставкой «со». Она кратко посочувствовала и в ответ сбивчиво и запутанно, практически пропела о своей реальной любви, которая растворялась в повышенных требованиях к друг другу. Очень часто она произносила слово «перфекционизм». Фактически наши истории были историями наоборот. Ежедневные прикосновения вместо сотен километров электросвязи. Медленный танец вместо торопливых просьб послушать одновременно одну и ту же песню. Сотни «нет» перевешивающие одно «да» вместо невысказанности и кроткого предложения расстаться. Внезапно Саше позвонили. Она торопливо приложила «раскладушку» к уху. Вся ее уверенность в себе куда-то улетучилась. Односложно отвечала, второй рукой сильно схватила меня за локоть.
Я помог ей поймать такси. Бережно пожал теплую ладонь. Вдруг на мгновение она коснулась моей щеки носом и уехала.
Повернулся, чтобы пойти к автобусной остановке. Из парфюмерного магазина вышла девушка. Я ее сразу узнал – та самая девушка из такси, письмо для которой лежало сейчас в кармане моей куртки. И так просто сейчас подойти к ней, вручить конверт и уйти по лужам весеннего города. Вот шанс – один из миллиона. Но я почему-то застыл на месте. Нет, она действительно была прекрасна, в руках длинный черный зонт, на голове белоснежная беретка, волосы в этот раз были собраны в плотный пучок. Как и в первый раз в моей памяти не осталось ее гардероба. Верхняя одежда была подобрана со вкусом, но деталей вспомнить я не смог. Ночью трубку взяла она. Таксист. Он ее привез тогда в клуб… я ничего о ней не знаю. В одну секунду готов заменить в своем сердце человека, которому мысленно клялся в верности до конца существования вселенной. Забыть о том, кто далеко. Выбрать того, кто рядом. Отказ. Выбор. Один из миллиона шанс. Я стоял и не знал, что буду делать в следующую секунду. Саша приехала. Она уже не могла оставаться в своем городе и приехала сюда. Зачем? Я никогда не узнаю, но она взяла и приехала!
Девушка на крыльце парфюмерного магазина как будто ждала моих действий. Она посмотрела на небо, потом на свой зонт. Я тоже посмотрел на небо. Развернулся и пошел обратно на вокзал. Покупать билет к Тане.
20. Журавль в руках
Мне редко удается заметить наступление воскресного утра. Это в субботу я просыпаюсь в то же время, что и на протяжении всей рабочей недели. С сожалением смотрю на часы, убеждаюсь, что зря проснулся так рано. Но во второй выходной биологические часы автоматически подводятся на новый график и воскресный полдень – мой частый собеседник после того, как я открываю глаза. Он показывает мне светлые картины и ласково шепчет на ухо перспективы на вечер. Сегодня, проснувшись, я не услышал полуденных сказок. Не открывая глаз, представил расположение предметов в моей квартире. Это получалось без особенных усилий и напряжений ума. Небольшая экскурсия по комнатам. Две черные коробочки, телефон и пульт к телевизору, как всегда на ковре возле кровати. На спинку кресла накинуты джинсы и рубашка, под креслом свернутые в клубочек носки. На журнальном столике железнодорожный билет. Ботинки из прихожей смотрят носами на кухню. А там… Много различных деталей, сочных и осязаемых.
Первое. В мусорном ведре лежит конверт. Письмо незнакомке, которое так и не дошло до адресата. Второе. Кухонный стол. Практически пустая бутылка водки, пепельница (у меня дома всегда хранится дежурная пачка сигарет на случай прихода курящих друзей, но вчера я выкурил ее сам), пустая рюмка, стакан, на дне которого мутнеет огуречный рассол, крошки хлеба, глубокая тарелка, в которой смешались плоды зеленого горошка, кукурузы и оливкового дерева. Вилка… должна быть еще и вилка. Вот она. В раковине. Ходить мысленно по квартире было не сложно, но пора уже вставать.
Первое. В мусорном ведре лежит конверт. Письмо незнакомке, которое так и не дошло до адресата. Второе. Кухонный стол. Практически пустая бутылка водки, пепельница (у меня дома всегда хранится дежурная пачка сигарет на случай прихода курящих друзей, но вчера я выкурил ее сам), пустая рюмка, стакан, на дне которого мутнеет огуречный рассол, крошки хлеба, глубокая тарелка, в которой смешались плоды зеленого горошка, кукурузы и оливкового дерева. Вилка… должна быть еще и вилка. Вот она. В раковине. Ходить мысленно по квартире было не сложно, но пора уже вставать.