Нейгауз Вольфганг. Его называли Иваном Ивановичем

   - Я только с сентября на фронте, - ответил Фриц, - служил в артиллерийской части под Вязьмой. Куда же я должен был перебегать? К частям Красной Армии, которые сами попали в окружение? Я хочу бороться против фашизма. Это я обещал отцу. Я хочу бороться против Гитлера, а не сидеть где-нибудь в лагере для военнопленных.
   Командир немного помолчал. Немец говорил правду. Просандеев участвовал в боях за Вязьму, попал там в окружение, старался из него вырваться... Воспоминания эти были невеселые.
   Теперь он решил узнать у пленного, не была ли переброшена их часть откуда-нибудь с Запада на Восточный фронт, и Просандеев спросил:
   - Ты был во Франции?
   - Нет, я был в тюрьме, - ответил Фриц и сразу же вспомнил маленькую темную камеру штрафного лагеря, решетку на крошечном окошке, за которым время от времени проскальзывал луч прожектора с караульной вышки.
   Фриц рассказал русским, как он, сидя в камере, тупым ножиком вырезал на стене серп и молот, а под ними буквы "Ф" и "Ш". Сосед по камере, узнав историю Фрица, посмеивался над ним, говоря, что подобным образом юноше все равно не избежать службы в гитлеровской армии. Этот пожилой сгорбленный человек, сидя на скамейке под узким тюремным окном и глядя на Фрица своими светлыми глазами, не раз говорил, что Гитлеру не справиться с Россией. Сосед по камере во время первой мировой войны был в России и много рассказывал Фрицу об этой стране.
   - Что же мне делать? - спросил как-то его Шменкель.
   - Я уже стар, - проговорил тот задумчиво. - Меня уж не пошлют в штрафной батальон. А на твоем месте я попросился бы добровольцем на Восточный фронт.
   - Выходит, я должен воевать против Советского Союза?
   - Воевать, но только на стороне тех, кто прав. Понял ты меня, юноша? Вот и подумай над моими словами.
   Шменкель провел не одну бессонную ночь, размышляя о будущем. Именно тогда у него и созрело решение, которое привело его теперь к партизанам.
   Переводя рассказ Шменкеля, Коровин не понял слова "тюрьма" и попросил Фрица еще раз повторить его. Фриц сложил перед глазами пальцы решеткой и произнес короткое слово "кацет" (концлагерь), которое всем было понятно и без перевода.
   В комнате стало очень тихо, только старые ходики на стене отбивали свое монотонное "тик-так".
   Вот так же - "тик-так" - стучала деревянная нога рабочего, который не раз приходил к отцу. Где-то он сейчас? Может, там же, где и Бернгард? Своего друга Бернгарда из Союза коммунистической молодежи Фрицу так больше и не удалось увидеть. Отбыв наказание в штрафном лагере и вернувшись в Полихен, где они раньше оба работали: Фриц - кучером, Бернгард - на кирпичном заводе, друга Фриц не нашел. И к кому бы Шменкель ни обращался с расспросами о Бернгарде, повсюду наталкивался на стену молчания. Тогда он пошел на кирпичный завод. Там ему сказали, что Бернгарда арестовали и увезли неизвестно куда. Фриц знал, как дальше обычно разворачивались события: приходило письмо из полиции, в котором сообщалось, что такой-то скончался по причине нарушения кровообращения или же в результате сердечного приступа. Неважно, что он ни разу в жизни не жаловался на сердце!
   Через два дня Фриц добровольцем ушел на Восточный фронт.
   - Вы долго находились в заключении?
   - Полтора года.
   - А как вы докажете, что говорите правду? - спросил командир после небольшой паузы.
   - Я докажу вам это, товарищ командир, если вы освободите от фашистов мою родину.
   Голос Шменкеля был тверд и решителен.
   Ответ понравился Просандееву. Нравился ему и сам Шменкель. Этот немец говорил и вел себя, как человек, которому нечего скрывать. За его коротким рассказом угадывалась полная труда и лишений жизнь юноши из рабочей семьи.
   "Так-то оно так, - думал Просандеев, - но с тех пор, как гитлеровцы напали на нашу Родину, мы в каждом немецком солдате невольно видим фашиста. А вот сейчас передо мной сидит немец, который хочет сражаться на нашей стороне!"
   Просандеев задумчиво посмотрел на Шменкеля, потом сказал:
   - А ну покажи твои руки!
   Немец положил руки на стол. Это были мозолистые руки рабочего человека.
   - Рабочие руки, - заметил комиссар Тихомиров.
   - Ну и что ты о нем думаешь? - обратился к комиссару Просандеев.
   - В душу к нему не заглянешь, - ответил комиссар и, подумав, добавил: - Поживем - увидим.
   - Значит, присматривать за ним, пока он себя не покажет?
   - Точно так.
   Просандеев облегченно вздохнул: мнение комиссара совпадало с его собственным. Командир налил в кружку водки и кивнул Шменкелю:
   - Пей!
   Помолчав, Просандеев проговорил:
   - Оружия тебе, Шменкель, не дам. Сам достанешь в бою. А вот табак тебе будут выдавать.
   Повернувшись к одному из партизан, командир отряда приказал:
   - На всякий случай спать немца положите отдельно ото всех. Обращайтесь с ним вежливо. Кто знает, может, завтра он станет нашим товарищем. Но глаз с него пока все же не спускайте. Понятно?
   - Так точно, товарищ командир!
   Шменкель вышел на улицу. Ночь была ясной и морозной, под ногами скрипел снег. Фриц глубоко вздохнул, будто освобождаясь от тяжелого груза. Его радовало, что русские если и не полностью поверили ему, то по крайней мере хотят верить. Он молча шел по дороге. Справа от него шагал переводчик, слева - партизан. У какого-то сарая остановились. Партизан открыл дверь и показал Фрицу, где он будет спать. Шменкель не заставил себя долго ждать и тут же завалился на сено. Русские ушли, но замок на сарай не повесили. Засыпая, Фриц слышал, как около избы, где остановился командир партизанского отряда, ходил часовой.
   Командир отряда и комиссар сидели за столом. Тихомиров только что вернулся после обхода постов. Командир встретил его вопросом:
   - Ну, как наши товарищи отнеслись к тому, что в отряде будет немец?
   Комиссар ответил не сразу. Свернул цигарку, закурил.
   - Мнения самые разные. Одни говорят, вряд ли немец будет стрелять в своих, другие считают, что немцам вообще ни в чем нельзя верить.
   - И что же ты им ответил?
   - А как ты сам думаешь, командир, будет этот немец стрелять в своих или нет? - в свою очередь спросил Тихомиров.
   - Выходит, ты ему тоже не веришь?
   Комиссар досадливо махнул рукой: он и слышать не хотел подобного вопроса.
   - Что значит - верить? Я должен точно знать, быть убежденным в этом, понял? А уж тогда я буду спорить с другими.
   Просандеев чуть не вспылил, но сдержался. Он хорошо знал своего комиссара: в любом деле Тихомиров должен был сначала убедиться сам. Комиссар отряда был осторожен и предельно сдержан. Однако эта осторожность не раз удерживала командира от опрометчивых решений.
   Оба они, командир и комиссар, были организаторами этого хоть и небольшого, но крепкого партизанского отряда. За короткий срок отряд обзавелся лошадьми, автоматами и даже пулеметами, И в этом прежде всего была заслуга комиссара, который составил смелый и хитрый план захвата оружия. Однако сейчас Тихомиров казался командиру чересчур осторожным.
   - Этот немец - антифашист, и не следует его путать с гитлеровцами, заговорил командир. - Вспомни бои в Испании, интернациональные бригады... Разве там не было немцев? Тут, брат, нужно руководствоваться классовой точкой зрения...
   Тихомиров усмехнулся:
   - Ну, Иван, ты сейчас, чего доброго, прочтешь мне лекцию. Скажи уж лучше, что тебе этот немец понравился.
   - Ну и что из того? - пробормотал командир. - Каждый честный человек мне симпатичен. Однако мое решение не зависит от личной симпатии.
   - Я тебя понимаю, Иван. Ты, конечно, хочешь видеть только хорошее, но... Я не говорю, что не доверяю этому немцу. Он и на меня произвел хорошее впечатление. Все это так. И все же представь себе: отряд вдруг попадает в очень тяжелое положение, перед нами - превосходящий противник. Не испугается ли тогда наш немец?.. Не отрицай, Иван, ведь ты его совсем не знаешь. Не забывай, что у каждого человека есть свои привычки, рефлексы, что ли, и тому подобное. Есть они и у Шменкеля.
   Просандеев со злостью стукнул кулаком по столу, чувствуя, что у него нет аргументов, чтобы разубедить комиссара.
   - Мы создавали наш отряд не по приказу. Вы сами выбрали комиссара, меня ведь никто не назначал. Связь с подпольным райкомом установить не удалось. Я не боюсь ответственности, нет, командир. Но поскольку мы действуем самостоятельно, мы обязаны быть бдительными вдвойне.
   - Ты хочешь еще раз проверить немца? - спросил командир.
   - Да.
   - Сейчас или дождемся утра?
   - Сейчас. Пусть Виктор его разбудит.
   Просандеев недоуменно пожал плечами. Он не верил, что ночной разговор со Шменкелем может дать какие-нибудь новые доказательства.
   Вскоре в избу вошел заспанный Коровин. Сообразив, в чем дело, он тотчас же повел командира и комиссара к немцу.
   Когда они подошли к сараю, часовой доложил командиру, что немец спит как убитый.
   - Вот и хорошо. - Просандеев открыл дверь и фонариком посветил Шменкелю в лицо.
   Фриц спал на сене и чему-то улыбался во сне.
   Тихомиров тихо сказал Коровину:
   - Мысли человека легче всего прочесть на лице, когда он спит.
   Просандеев потушил фонарик:
   - Он спит как младенец.
   Комиссар, однако, попросил:
   - Иван, посвети-ка ему в лицо.
   Просандеев вновь зажег фонарик. Коровин наклонился над спящим:
   - Шменкель, вставай! Гестапо!
   Немец так крепко спал, что его пришлось долго трясти за плечо. Но вот он наконец проснулся и, неожиданно вскочив на ноги, ударом кулака в плечо сбил Коровина с ног. В одно мгновение Фриц выхватил тесак и закричал:
   - Что вы от меня хотите, собаки?! Почему вы меня не застрелите?!
   Партизаны поняли, что Шменкель все еще находится во власти сна, а слово "гестапо" лишило его способности соображать, где он и кто перед ним. Еще мгновение - и он бросился бы на людей, стоявших в темноте. Коровин тихо заговорил с ним по-немецки, а Просандеев перевел луч фонаря в сторону и, собрав весь свой запас немецких слов, проговорил:
   - Хорошо, Фриц, хорошо, теперь спать, пожалуйста, спать.
   И партизаны вышли из сарая.
   - Ну и что ты понял? Как он себя будет вести в бою? - обратился командир к комиссару.
   - Этого я сказать не могу, но зато сейчас мне стало ясно, что он ненавидит фашистов. - И повернувшись к часовому, Тихомиров сказал: - Ты его не буди утром. Пусть спит. Сам проснется...
   Шменкель проснулся часов в девять. Он чувствовал себя отдохнувшим. И тут он начал припоминать, что ночью к нему кто-то приходил. Фриц поискал глазами тесак, но он лежал рядом, на сене.
   "Неужели это мне приснилось? Или, может, меня действительно проверяли?" - размышлял он.
   Однако мысль о проверке ничуть не испугала его. Скитаясь по лесу и ища встречи с партизанами, он не раз думал о том, что его, конечно, будут проверять.
   "У них есть все основания не доверять мне. Я немец, а какой я немец это еще нужно доказать делом".
   Толкнув дверь, Фриц вышел во двор. День был морозный. На солнце ярко сверкал снег. Часовой, стоявший у соседнего дома, кивнул Фрицу и что-то сказал по-русски, но Шменкель не понял ни слова.
   Когда же Фриц подошел ближе, русский похлопал его по плечу и несколько раз повторил:
   - Кушать, Фриц, кушать!
   Фриц вошел в избу, где вчера вечером его допрашивали. У печи орудовала ухватами хозяйка. Увидев вошедшего, она показала ему на рукомойник, сбоку от которого на гвозде висело чистое полотенце. Пока Шменкель умывался, хозяйка, не обращая никакого внимания на немца, поставила на стол картошку и хлеб.
   Вскоре в избу вошел Просандеев. Он по-дружески поздоровался с Фрицем, однако ни словом не обмолвился о ночном "испытании". Командир несколько раз объяснил Шменкелю, что ровно в двенадцать часов в правлении колхоза партизаны устраивают собрание, на котором, собственно, и будет решаться его дальнейшая судьба.
   В правление Шменкель пришел вместе с командиром, комиссаром и переводчиком. Все взгляды скрестились на Шменкеле, но он был спокоен и не опускал глаз.
   Переводчик усадил Фрица в первом ряду. В президиуме находились командир отряда, комиссар и командиры отделений. Собрание открыл Тихомиров и сразу же предоставил слово командиру. Говорил Просандеев долго и быстро, так что Фриц ничего не понял, а Коровин переводил ему лишь некоторые фразы. Однако по тому вниманию, с каким партизаны слушали своего командира, было ясно, что решается очень важный вопрос. Затем слово предоставили Шменкелю.
   Фриц встал, легким движением руки откинул волосы со лба и оглядел собравшихся. На лицах одних застыло недоверие, другим, казалось, было все равно, что скажет немец, третьи смотрели приветливее. Но ни одного взгляда ненависти - это он хорошо видел.
   - Говорите, - обратился к Шменкелю Коровин, - я буду переводить,
   Шменкель стал рассказывать о своей жизни. Его слушали, и постепенно у многих менялось выражение лица. Вот паренек, который только что смотрел на Фрица с недоверием, всем корпусом подался вперед: Шменкель вспоминал о том, как однажды вечером 1938 года они с Бернгардом, занавесив окна и заперев дверь своей комнатушки, говорили о борьбе с фашизмом. И хотя они были еще очень неопытны, но не хотели сидеть сложа руки.
   - "Войной пахнет, Бернгард. Если жирный Геринг во всю глотку кричит о том, что Германии нужны пушки, а не масло, значит, фашисты не ограничатся террором только в самой Германии, - сказал я тогда другу. - Давай выпускать антифашистские листовки. Но в нашей дыре это не так-то просто сделать. Где взять бумагу, печатный станок? Двоим нам это, конечно, не под силу. Нужно поискать надежных людей. И чем больше нас будет, тем сильнее разгорится борьба против Гитлера и его клики".
   Шменкель говорил о том, что у них родился план создать группу Сопротивления, но осуществить этот план не удалось: их призвали в армию. Расставаясь, они крепко пожали друг другу руки. Это была молчаливая клятва сделать все возможное, чтобы не стать солдатами вермахта. И действительно, вскоре Бернгард попал в концлагерь, а Фриц - к штрафникам в Торгау.
   После освобождения из штрафного лагеря Фриц добровольно попросился на Восточный фронт. Узнав об этом, тесть Фрица стал приветливее и, конечно, не потому, что жалел своего зятя. Для него Фриц всегда был ненадежным элементом, штрафником, который сманил у него дочь. На лацкане пиджака тестя красовался значок члена нацистской партии, и Фриц причинял ему лишь одни неприятности.
   Выйдя из лагеря, Фриц был очень осторожен и ни с кем, кроме своей жены, не разговаривал.
   Однажды он сказал ей:
   - Я знаю, по какому пути должен идти.
   Эрна, конечно, не поняла его, но она видела, что муж очень изменился, Эрна и не представляла, разумеется, что задумал Фриц. Он же не хотел обременять совесть жены и потому не посвящал ее в свои планы. Когда тесть узнал, что Фриц добровольно идет на Восточный фронт, атмосфера в доме немного улучшилась.
   Накануне отъезда на фронт вечером Фриц увидел старика за домом во дворе. Тесть собирался рубить дрова. Он стоял, засучив рукава и держа в руках топор. Фриц хотел молча пройти мимо, но тесть остановил его.
   - Наконец-то и ты решил нас успокоить. Видно, осознал свои ошибки. Если хорошо покажешь себя на фронте, может, еще и порадуешь нас.
   Конечно, старик истолковал желание Фрица добровольно пойти на фронт по-своему.
   - Ты ошибаешься. Я не собираюсь мириться с нацистами и не хочу иметь с ними ничего общего, - возразил Фриц.
   - И не надоело тебе, мало ты получил? Ты что, хочешь навлечь на нас беду? Неужели ты не понимаешь, что мы твою красную Россию сотрем в порошок, в полном смысле сотрем?
   - Подавитесь и зубы обломаете! - крикнул Фриц. - Шею себе свернет ваш фашистский сброд!
   - Ты назвал нас сбродом, - вспылил старик. - А ну-ка повтори еще раз!.. Ах ты штрафник, изменник... Убить тебя мало!
   И он замахнулся топором.
   Шменкель схватил полено на случай, если тесть захочет его ударить. Эту сцену видели из окна женщины. Они закричали, и старик опустил топор. Шменкель бросил полено и пошел в дом.
   ...Переводчик замолчал и кивнул Фрицу. Шменкель оглядел лица партизан и закончил свой рассказ следующими словами:
   - Я сам пришел к вам, чтобы бороться против фашистов. Я не хочу терять человеческого достоинства. Я прощу вас принять меня в отряд.
   Фриц вернулся на свое место и сел.
   Некоторое время в комнате стояла тишина. Кто-то прокашлялся, другие смотрели себе под ноги. Рассказ немца произвел на всех большое впечатление.
   Комиссар попросил бойцов высказать свое мнение. По гулу голосов Шменкель понял, что большинство стоит за его прием в отряд. У некоторых были вопросы. Фриц откровенно ответил на них. Человек шесть молчали, они не принимали участия и в голосовании. Фрица приняли в отряд с условием: пусть докажет в бою, что достоин быть партизаном.
   Тихомиров закрыл собрание и попросил Шменкеля задержаться. Комиссар говорил, а Коровин переводил:
   - Не все товарищи понимают вас. Мы с вами еще не раз будем беседовать. И вы сами должны понимать, что все будет зависеть от вас лично. Словом, факты убеждают лучше слов.
   Положение Фрица в отряде на первых порах было странным: его не считали пленным, но и за партизана тоже не принимали. В Курганово он мог ходить свободно, но выходить из села ему не разрешали. Шменкель воспринимал это как само собой разумеющееся и не обижался.
   На следующий день партизанам был дан отдых. Бойцы выспались, помылись в бане, побалакали с жителями села. Шменкель быстро нашел себе занятие: носил воду, кормил лошадей.
   У пожилого партизана, который смотрел за лошадьми, была борода, что придавало его лицу особенно суровое выражение. Он внимательно наблюдал за Фрицем, когда тот ухаживал за лошадьми, а убедившись, что немец это делать умеет, одобрительно кивнул ему. Затем подозвал Фрица и, ткнув себя пальцем в грудь, произнес:
   - Я - Григорий Прокофьевич.
   Григорий спросил Фрица, понравились ли ему лошади. Шменкель похвалил лошадей, отчего старик так и засветился улыбкой, обнажив два ряда белых зубов. Григорий поинтересовался, где Фриц научился ухаживать за лошадьми.
   Шменкель с трудом растолковал старику, что одно время работал в Германии. Оглянувшись и увидев поблизости сани, Фриц вскочил в них:
   - Тройка. - И хлестнул кнутом: - Ну, поехали!
   - Ага, ага, - понимающе закивал Григорий. - У кулака работал?
   - Нет. Барон.
   Дальше Фриц, помогая себе жестами, рассказал, как он по десять часов в сутки работал у барона за кусок хлеба и проклял всех на свете буржуев... С этой ночи Фриц спал у своего нового друга Григория.
   Утром на двух санях группа партизан с автоматами уехала из села. Фриц с завистью смотрел им вслед, покуда они не растаяли в утреннем тумане.
   Вернувшись в конюшню, он спросил у Григория:
   - Куда они уехали?
   Бородач ничего не ответил, а когда Фриц повторил вопрос, пробормотал что-то непонятное. Справившись со своей работой, Фриц пошел разыскивать Коровина.
   Переводчик сидел в комнате один и что-то писал. Шменкель не хотел ему мешать и ждал, пока тот сам его заметит.
   - Ну, Фриц, что случилось? - спросил наконец Коровин, подняв голову.
   - Только один вопрос. Переведи мне одну фразу.
   И он повторил то, что сказал ему Григорий.
   Коровин сначала смутился, потом рассмеялся, но так и не перевел фразу. А Шменкель ждал, он хотел знать, что же ему ответил старик.
   Виктор спросил, в связи с чем сказал это Григорий, а получив ответ, объяснил:
   - Много будешь знать - скоро состаришься. Это русская поговорка.
   - Я не понял.
   - Тебе это трудно понять. У нас такой закон: незачем что-то спрашивать, коли все уже решено и отдан приказ. Партизаны строго придерживаются этого правила. Вот Григорий тебе и ответил...
   Позже Шменкель узнал, что партизаны должны были захватить какой-то склад у фашистов, однако сделать это не удалось, так как неожиданно для партизан охрана склада оказалась очень сильной. Партизаны отошли, но зато им удалось узнать, что фашисты намереваются захватить Курганово.
   В селе была объявлена боевая тревога. Просандеев приказал детям и женщинам укрыться в подвалах. Крестьяне, вооружившись охотничьими ружьями, тоже приготовились к бою с фашистами. Партизаны усилили охрану вокруг села. Все приготовления проводились без суеты, строго по-военному. Когда разведчики сообщили, откуда противник собирается напасть на деревню, партизаны заняли позицию на околице.
   Шменкелю выдали бинокль. Он выполнял обязанности наблюдателя. Для него это был первый бой. Его боевое крещение произошло раньше, чем он предполагал. Наблюдательный пункт находился на крыше одного дома. Здесь вместе со Шменкелем устроился какой-то партизан - молодой парень с добродушной улыбкой. Метрах в пятидесяти от дома проходила просека, а за ней - темный лес, откуда должен был появиться противник.
   Прошло не больше получаса, и со стороны просеки послышался шум машин. Шменкель увидел в бинокль серые фигурки солдат. Они собирались на опушке леса небольшими группами. Держались самоуверенно, будто деревня уже была в их руках.
   - Не стрелять! Подпустить как можно ближе! - отдал приказ командир отряда.
   Местность здесь была пересеченной, холмистой, заросшей кустарником, так что нападающим было где укрыться от огня. Партизаны окопались по линии крайних огородов. На крыше одного дома расположился наблюдательный пункт, а на другой крыше был установлен станковый пулемет. Позиция ручного пулемета находилась сбоку, метрах в тридцати.
   Ветерок донес с опушки леса обрывки команд. Фашисты рассыпались в цепь. Они дали несколько очередей из пулеметов по домам и стали приближаться к селу. Серые фигуры солдат то появлялись, то исчезали в складках местности.
   Когда фашисты подошли совсем близко, партизаны открыли огонь. И сразу же на снегу, застыло несколько гитлеровцев. Раненые корчились от боли, некоторые ползли обратно к лесу. Огонь станкового пулемета заставил немцев залечь.
   Шменкель увидел, что просека опустела. Лишь два солдата тащили раненых - и больше никого. Но вот немцы вновь открыли огонь, теперь из-за укрытий, сначала беспорядочный, а потом по выбранным целям.
   Парень рядом с Фрицем стал стрелять. Немцы открыли ответный огонь по дому. Пули свистели совсем рядом. Шменкель предложил партизану сменить позицию, но парень, видимо, не понял его. Вдруг партизан вскрикнул и стих.
   - Санитар! Санитар! - закричал Шменкель.
   Откуда-то сзади он услышал женский голос, заглушаемый стрельбой. И вдруг заметил, что по снегу совсем близко ползет фашист со связкой гранат в руке. Полз он к дому, из которого бил пулемет. Фриц крикнул партизанам, стараясь предупредить их об опасности, но они то ли не поняли его, то ли просто не слышали. А немец тем временем все ближе и ближе подползал к дому.
   Раненый парень рядом с Фрицем стонал от боли.
   - Дай-ка мне винтовку! - сказал ему Фриц.
   Но партизан не понял его.
   - Дай, говорю, твою винтовку! - повторил Фриц и потянулся к оружию.
   Однако раненый, видимо, истолковал по-своему замысел Шменкеля и еще крепче прижал к себе винтовку.
   Тогда Фриц с силой вырвал у раненого винтовку и побежал к чердачному окну. Прицелившись, он выстрелил в фашиста с гранатами. Фашист дернулся и остался неподвижно лежать на снегу. Раненый парень, поняв, в чем дело, одобрительно кивнул Фрицу, который уже протягивал ему винтовку.
   Пулемет партизан не давал фашистам поднять головы. Постепенно они стали стрелять все реже и реже, а часа через два отошли в лес. Снова послышался шум моторов, только на этот раз он не приближался, а удалялся. Потом наступила тишина. Атака немцев была отбита.
   Шменкель перевязал парню плечо. Вскоре появилась санитарка, и раненого спустили в дом. Когда подошел командир отряда, раненый стал что-то ему говорить.
   Просандеев показал на убитого фашиста и спросил Шменкеля:
   - Это ты его убил, Фриц?
   Шменкель кивнул.
   - Молодец! - похвалил командир. - Ну, пойдем!
   Они подошли к убитому фашисту. Коровин сказал, обращаясь к Шменкелю:
   - Командир считает, что оружие убитого - теперь по праву твое оружие. Бери себе этот автомат.
   Шменкель забрал автомат и мельком взглянул на убитого. Это был еще молодой солдат с каштановыми волосами.
   - Офицер? - спросил Просандеев.
   - Нет, унтер-офицер.
   Шменкель не мог отвести взгляда от убитого. "Наверное, у него, как и у меня, жена и дети дома. А нужно ли мне было убивать его?" И тут же сам себе ответил: "Да, я должен был убить его. И буду убивать таких, как он, до тех пор, пока не останется ни одного фашиста". Просандеев, казалось, отгадал мысли Шменкеля.
   - У нас есть одна книга у Шолохова. В ней рассказывается, как в годы революции русские боролись против русских. - Коровин переводил слова командира. - Герой книги - один коммунист. Он должен был расстрелять предателей. Он смотрит на них и видит лица простых людей, рабочие руки, натруженные тяжелой работой. Но эти руки поднялись на революцию! Сердце коммуниста обливается кровью, но он отдает приказ расстрелять изменников... Вот и мы должны уничтожать каждого оккупанта.
   Шменкель заметил, что и командир, и обступившие их партизаны понимают его состояние. Фриц растерянно вертел в руках автомат убитого. Нечаянно рука скользнула по ложе автомата, и Фрица бросило в жар. Он нащупал короткие зарубки. Машинально пересчитал их: восемнадцать.
   - Что случилось? - спросил кто-то из партизан, увидев, как изменился в лице Фриц.
   - Хозяин автомата каждый раз делал отметку на ложе, когда убивал русского, - объяснил Фриц. - Артиллеристы, те каждый уничтоженный ими танк обозначают на стволе орудия белым кольцом. Зенитчики так отмечают каждый сбитый ими самолет противника...