Огарёв Георгий. 1000 притч

   – Ты, несомненно, искусен! – заметил Конфуций. – И, вероятно, владеешь какой-то тайной?!
   – Вероятно, – ответил Горбун.
   – Несомненно и то, что ты человек, с которым следует считаться! Если твоя тайна не боится слов, не поведаешь ли о ней?
   – Моя тайна гораздо проще, чем ты предполагаешь, о мудрец! Что ж, раз есть готовность слушать – я расскажу.
   В пятую-шестую луну, когда наступает время охоты на цикад, я кладу на кончик своей палпалки шарики. Если я смогу положить друг на друга два шарика, я не упущу много цикад. Если мне удастся положить три шарика, я упущу одну из десяти, а если я смогу удержать пять шариков, то поймаю всех без труда.
   Я стою, словно старй пень, а руку держу, будто сухую ветвь. И в целом огромном мире, среди всей тьмы вещей меня занимают только крылатые цикады. Я не смотрю по сторонам, я не слышу случайных шорохов. И не променяю крылышки цикады ни на какие богатства мира. Так почему же мне не добиться желаемого?
   Канфуций повернулся к ученикам и сказал:
   – Смотрите! Помыслы этого человека собраны воедино, его дух безмятежно спокоен, ни одного лишнего движения он не допускает. Вот она – тайна искусства.

Был лекарем, а стал больным

   Пришел как-то к врачу бездарнейший поэт, болтливый, самодовольный, и давай жаловаться:
   – Не пойму, что со мной. Давит мне что-то на сердце, распирает меня изнутри… Общее состояние мое до того скверное, что волосы дыбом становятся!..
   Врач внимательно выслушал эту грустную историю и сказал:
   – Погоди! А не сочинял ли ты на днях чего-нибудь такого, чего еще никому не успел прочитать?
   – Сочинял…
   – Ну так прочти мне!
   – С удовольствием!
   И поэт с пафосом прочел свое стихотворение.
   – А теперь прочти это еще раз.
   Пациент прочел свое творение во второй раз. И в третий раз продекламировал то же самое.
   – Ну вот, теперь все в порядке, – сказал врач. – Твой недуг был в этом стихотворении. Когда оно сидело в тебе, то отравляло изнутри весь организм. А как вышло наружу, так тебе, дружок, и полегчало… Ну ступай, ступай!
   А когда довольный поэт вышел от врача, тот слег от жестокого приступа головной боли.

По ком душа болит, тому и рука дарит

   Поэт Хафиз из Персии написал знаменитое стихотворение:
   Если только турчанка, живущая в
   Дальнем Шираза краю,
   Мое сердце в руку свою возьмет,
   За одну ее родинку Бухару отдаю!
   Если хочет, пусть Самарканд берет.
   Завоеватель Тамерлан велел привезти поэта к себе и сказал ему:
   – Как ты можешь отдавать за женщину Бухару и Самарканд? Ведь эти города принадлежат мне!
   Хафиз сказал ему:
   – Ваша скупость смогла дать Вам власть. Моя щедрость отдала меня в Ваши руки. Очевидно, скупость более эффективна, чем расточительство.
   Тамерлан улыбнулся и отпустил поэта.

Дух не ведает смущения

   Ле Юйкоу показывал Бохуню-Несуществующему свое искусство стрельбы из лука: потянул тетиву, поставил на локоть кубок с водой, пустил стрелу, а потом, не дожидаясь, когда она долетит до цели, пустил и вторую, и третью. И все это время стоял, не шелохнувшись, точно истукан.
   – Это мастерство стрельбы при стрельбе, а не стрельба без стрельбы, – сказал Бохунь Несуществующий. – А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на скалу и встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей?
   Тут Бохунь взошел на высокую скалу, встал на камень, нависший над пропастью в тысячу саженей, повернулся и отступил назад так, что ступни его до половины оказались над пропастью, а потом поманил к себе Ле Юйкоу. Тот же, обливаясь холодным потом, упал на землю и закрыл лицо руками.
   – У высшего человека, – сказал Несуществующий, – дух не ведает смущения, даже если он воспаряет в голубое небо, опускается в мировую бездну или улетает к дальним пределам земли. А тебе сейчас хочется зажмуриться от страха. Искусство твое немногого стоит!

Бойцовский петух

   Цзин Син-цзы растил бойцовского петуха для государя. Прошло десять дней, и государь спросил:
   – Готов ли петух к поединку?
   – Еще нет. Ходит заносчиво, то и дело впадает в ярость, – ответил Цзин Син-цзы.
   Прошло еще десять дней, и государь снова задал тот же вопрос.
   – Пока нет, – ответил Цзин Син-цзы. – Он все еще бросается на каждую тень и на каждый звук.
   Минуло еще десять дней, и царь вновь спросил о том же.
   – Пока нет. Смотрит гневно и силу норовит показать.
   Спустя еще десять дней государь снова задал свой вопрос.
   – Почти готов, – ответил на этот раз Цзин Син-цзы. – Даже если рядом закричит другой петух, он не беспокоится. Посмотришь издали – словно из дерева вырезан. Жизненная сила в нем достигла завершенности. Другие петухи не посмеют принять его вызов: едва завидят его, как ту же повернутся и убегут прочь.

Любовь

   Один человек пришел к великому Учителю и сказал:
   – Я бы хотел полюбить Бога – покажи мне путь!
   Учитель ответил:
   – Скажи мне сначала, любил ли ты кого-нибудь раньше?
   Человек сказал:
   – Я не интересуюсь мирскими делами, любовью и всем прочим. Я хочу прийти к Богу.
   Учитель ответил ему:
   – Подумай еще раз, любил ли ты хоть одну женщину, хоть одного ребенка – хоть кого-нибудь?
   Человек ответил:
   – Я ведь уже сказал тебе: я человек религии, я не обычный мирянин, я никого не люблю. Покажи мне путь, как я могу прийти к Богу.
   И тогда сказал Учитель:
   – Для тебя это невозможно! Сначала ты должен кого-нибудь полюбить. Это будет первая ступенька. Ты спрашиваешь про последнюю ступень, а сам еще не ступил на первую! Иди и полюби!

Гуру в роли осла

   Некий придворный гуру собирал пожертвования у жителей города. Раман Благочестивый решил посрамить его и все ждал удобного случая. И вот такой случай представился. Гуру, непристойно одетый, ужинал на берегу реки в компании неприличных женщин.
   Тут внезапно появился Раман.
   – Как ты смеешь есть жаркое на берегу реки, где омываются девственницы, – гневался Раман, – я все расскажу императору, если ты не прокатишь меня на своей спине по главной улице города.
   Гуру ничего не оставалось, как только согласиться. Император, завидев, что на его придворном гуру едет какой-то человек, тотчас приказал слугам избить наездника. Пока слуги приближались, Раман сказал гуру:
   – Я чувствую перед тобой вину, давай, садись на меня и тогда я отплачу тебе за свою несправедливость.
   Гуру из тщеславия согласился. Прибежали слуги, и гуру был избит до полусмерти, а потом доставлен во дворец.
   Долго смеялся император ловкости Рамана Благочестивого.

Воин в шелковых одеждах

   Однажды Джалал Прекрасный в сопровождении своих дочерей отправился в свой сад посмотреть, не зацвели ли благородные жасмины и лилии. Однако недалеко от тропинки они увидели садовника, который крепко спал на росистой траве, не укрывшись даже тонкой накидкой.
   – Отец, – удивились дочери, – как же этот человек, которому голая земля служит постелью, не простудился и совсем не чувствует этих ужасных неудобств.
   – Дочери мои, – сказал султан, – человек – это воплощение работы, которую он выполняет. Чтобы прояснить эту мысль, он приказал одного из бесстрашных воинов переодеть в шелковые одежды, надушить благовониями и поселить во дворец – в самые роскошные палаты.
   Прошло время. Джалал повелел вызвать к себе этого батыра и назначил его стражником городских ворот. Каково же было удивление дочерей султана, когда после первого дождя воин так жестоко простудился, что понадобилась помощь придворного лекаря.

Чистая совесть

   Ходжа Насреддин стал судьей. Как-то раз ему попалось очень запутанное дело, и он никак не мог установить, кто виноват – ответчик или истец. Немного подумав, он решил наказать обоих палочными ударами. Совершив эту процедуру, Насреддин облегченно вздохнул:
   – Теперь моя совесть чиста, ибо виновный наверняка не избежал кары.

От избытка сердца глаголят уста

   Устроили как-то звери поэтическое состязание. Многие стремились попытать счастье и завоевать титул самого большого поэта леса.
   И вот после первых двух конкурсов осталось только три участника: антилопа, соловей и суслик. Им было предложено воспеть любовь. Пока они готовились к выступлению, звери толковали меж собой: ладно, антилопа – сама воздушность и утонченность, она-то знает, что такое любовь, или соловей – тот маэстро; даже если он и не был влюблен, наверняка что-нибудь придумает. Ну а суслик? Звери расхохотались: что может знать о любви этот плюгавенький недоросль? И в предвкушении потехи пригласили участников выступить со своим номером.
   Вышла антилопа на середину поляны и стала декламировать:
   Был медведь в меня влюблен
   И жираф – возможно,
   Предлагал мне руку слон
   И просил так слезно!..
   И много еще интересного узнали звери из гимнов антилопы. Затем вылетел на поляну соловей и зарокотал:
   Ах, волшебница синица!
   Уже год, как ты мне снишься.
   Ты мне сердце расколола,
   Я умру от этой боли!
   Зааплодировали звери соловью, кто-то даже слезу пустил. И вот настал черед третьему участнику. Вышел суслик на середину и запел:
   Моя любовь – черемуха во цвету,
   Безумный крик ласточек в степи перед дождем,
   Глаза молодого оленя, смотрящего с обрыва.
   Моя любовь – шелест листвы под напором ветра,
   Песня флейты, раздающаяся в горах,
   Гул вечности, звучащий в сердце.
   Моя любовь – это радость свободы,
   Печаль одиночества,
   Мука разъединения…
   Не закончил суслик свою песню и убежал. Навсегда. Больше его не видели. А самым большим поэтом леса так никто и не стал.

Извне не осилишь – изнутри побеждай

   Отправились как-то два монаха из монастыря Шэй-чу в лес. За беседой они зашли довольно далеко – туда, где уже редко ступала нога человека, где лес переходил в зловещие джунгли.
   Тут они вдруг услышали странный шум, и через мгновение перед ними, оскалив огненную пасть, стоял огромный тигр.
   Монах Шау-линь вскрикнул и, ища руками какую-нибудь палку для защиты, попятился назад. Привлеченный этими беспокойными движениями, тигр начал медленно наступать на него. Бедный Шау-линь так растерялся, что хватал уже все подряд.
   Видя, что товарищу угрожает смертельная опасность, второй монах, Ли-дзюань, издал ладонями сильный звук, который тут же привлек внимание тигра. Зверь резко обернулся и пошел на Ли-дзюаня. Тот замер, словно статуя, и устремил на тигра неподвижный пристальный взгляд. Зверь забеспокоился, затоптался на месте и, наконец, глухо зарычав, бросился в заросли и убежал.
   Когда потрясенные монахи пришли в себя и отправились в обратный путь, Шау-линь спросил:
   – Но как тебе удалось отпугнуть его, Ли-дзюань?
   Тот, немного помедлив, ответил:
   – Никогда не нужно искать помощи извне. За этой суетой ты теряешь много сил и еще больше привлекаешь к себе врага. Лучше сосредоточься и усилием воли вызови в груди огонь. К тому же звери его очень боятся!

Ждать у моря погоды

   Один человек захотел переплыть море на парусном судне. Он уселся на берегу и стал ожидать попутного ветра. Прошел день, другой, а ветер, что был ему нужен, все не дул.
   – Господи! – воскликнул он в отчаянии. – Когда же, наконец, подует попутный ветер?
   – Когда ему заблагорассудится, друг мой, – ответил Бог.
   – Но что же мне делать в таком случае? – расстроился человек.
   – Подчинись тому, что не от тебя зависит, и улучши то, что зависит только от тебя.
   – Но что может зависеть только от меня?
   – Вероятно, что-то в тебе самом! – ответил Бог.

Сильный ястреб прячет свои когти

   Гуньи Бо прославился своей силой среди правителей. Весть о нем дошла и до чжоунского царя Сюиньвана. Царь приготовил дары, чтобы пригласить к себе Гуньи Бо, и тот явился. При виде его немощной фигуры в сердце Сюиньвана закралось подозрение.
   – Какова твоя сила? – спросил он с сомнением.
   – Силы моей, вашего слуги, хватит лишь, чтобы сломать ногу весенней саранчи да перебить крыло осенней цикады.
   – У моих богатырей хватит силы, чтобы разорвать шкуру носорога да утащить за хвосты девять буйволов, – воскликнул государь в гневе, – а я еще огорчен их слабостью! Как же ты мог прославиться силой на всю Поднебесную, если способен лишь сломать ногу весенней саранчи да перебить крыло осенней цикады?
   – Хорошо! – глубоко вздохнув, сказал Гуньи Бо. – Но ваш вопрос я осмелюсь ответить правду. Учил меня Наставник с Шань-горы. Равного ему по силе не найдется во всей Поднебесной. Но никто из людей об этом не знал, ибо он никогда к силе не прибегал. Однажды я услужил ему, рискуя жизнью, и тогда он поведал мне: «Все хотят узреть невиданное – смотри на то, на что другие не глядят; все хотят овладеть недоступным – займись тем, чем никто не занимается.
   Поэтому тот, кто учится видеть, начинает с повозки с хворостом; тот, кто учится слышать, – с удара колокола. Ведь то, что легко внутри тебя, не трудно и вне тебя. Если не встретятся внешние трудности, то и слава не выйдет за пределы твоей семьи».
   Вот что поведал мне Наставник.
   Слава же обо мне дошла до правителя, значит, я нарушил завет учителя и проявил свои способности. Правда, слава моя не в том, чтобы своей силой злоупотреблять, а в том, как своей силой пользоваться.

Ярмарка в разгаре

   Ярмарка была в самом разгаре. Наиболее захватывающее зрелище здесь представлял открытый тир, где выдавался приз даже за одно попадание в мишень. Вот и мулла Насреддин решил попытать счастье. При его появлении удовольствие толпы возросло: наверняка сейчас все увидят, как Насреддин перехитрит самого себя. Взяв лук и три стрелы, мулла воскликнул:
   – Следите за мной внимательно!
   Тогда он согнул лук, сдвинул шапку на затылок, как это делают солдаты, тщательно прицелился и выстрелил. Стрела пролетела очень далеко от цели. Толпа осыпала его градом насмешек.
   – Тихо! – возвестил Насреддин. – Это была демонстрация того, как стреляет солдат. Он часто не попадает в цель. Вот почему он проигрывает войны.
   С этими словами мулла вложил вторую стрелу в лук и быстро спустил тетиву. Стрела, даже наполовину не долетев до цели, упала очень близко. Наступила мертвая тишина.
   – А сейчас, – обратился Насреддин к собравшимся, – вы видели выстрел человека, который слишком нервничает при желании поразить цель. Он не может сконцентрироваться, поэтому и стрелы его не долетают.
   Все были очарованы этим объяснением.
   А тем временем мулла с безразличным видом повернулся к мишени, прицелился и пустил стрелу. Она попала в самое яблочко.
   Выбрав приз, Насреддин уже собирался уйти прочь, как толпа разразилась криками протеста.
   – В чем дело? – спросил Насреддин.
   Толпа опять невнятно загудела.
   – Тихо! Пусть же кто-нибудь один спросит меня о том, что все вы, кажется, хотите узнать.
   Мгновение никто ничего не говорил. Затем вперед неуклюже протиснулся один деревенский простофиля и спросил:
   – Мы хотим знать: который же из вас сделал третий выстрел?
   – Этот? О, это был я, – ответил мулла Насреддин.

Дар творения

   Бог мастерил человека из глины. Он слепил ему голову, руки и ноги, наделил даром речи, а затем спросил:
   – Что тебе еще слепить, человек?
   – Слепи мне счастье, – сказал человек.
   Призадумался Бог, вручил ему кусочек глины и сказал:
   – Сам сотвори себе счастье!

Хитрость не удалась

   Страшная засуха обрушилась на страну. Безжалостное солнце уничтожило все взращенные посевы. Старый крестьянин остался без урожая; огромный долг жадному лавочнику Закиру не давал ему покоя ни днем, ни ночью. Единственным утешением была для него его прекрасная дочь.
   – Я знаю, что тебе нечем платить долг, – сказал лавочник, – поэтому поступим так: я положу в мешочек два камушка, черный и белый, если твоя дочь вытащит белый камушек, то долг прощается, а если черный, то она должна будет выйти за меня замуж, тогда долг станет ее приданым.
   Крестьянину ничего нельзя было возразить, ведь за неуплату долга полагалось тридцать лет тюрьмы.
   Когда Закир бросал в мешочек камушки, дочь крестьянина заметила, что оба они были черного цвета.
   – Что делать? Заявить об обмане? Но тогда лавочник разозлится и бросит отца в тюрьму, – думала про себя девушка.
   Она засунула в мешочек руку, вытащила черный камушек, повертела его в руке и как бы нечаянно выронила. Камушек затерялся среди камней, лежащих на земле.
   – Я прошу простить меня, уважаемый Закир-ага, – сказала она, – к несчастью, я случайно выронила камешек. Но давайте посмотрим на другой, тот, что остался в мешочке. Если он черный, значит, я выронила белый.
   Жадный лавочник понял, что его хитрость не удалась. Пораженный сообразительностью девушки, он простил долг крестьянину и ушел.

Всякая вещь возвращается к своему хозяину

   Однажды к Будде пришли люди из соседней деревни и начали злобно ругать его учение. Они гневно кричали, оскорбляли его, однако Будда слушал так спокойно, что вскоре крестьяне почувствовали себя неловко.
   – Почему ты не сердишься? – спросили они.
   – Слушая вас, я испытываю большое сострадание, – ответил Будда.
   – Мы не понимаем тебя, – сказали люди.
   – Если бы вы принесли мне много меду, а я не принял его, что бы вы сделали? – спросил Будда.
   – Отнесли бы обратно и распределили между жителями деревни, – ответили крестьяне.
   – Вы бросали на меня свой гнев, обиды, ненависть, а я не принял их. Теперь вы вынуждены унести все это в свою деревню. Вот почему я сочувствую вам.

Между небом и землей

   Старый Шань Цюань хотел уступить свой престол Сюй Яу, а тот отказался. Тогда он стал предлагать престол Цзычжоу Цзыфу, и тот сказал:
   – Мне стать Сыном Неба? Пожалуй, можно. Правда, одолела меня хворь, и править Поднебесным миром мне недосуг.
   И подумал Шань Цюань:
   – На свете нет ничего важней всей Поднебесной, а этот муж не захотел из-за нее вредить своему здоровью! Только тому, кто не заботится о Поднебесной, можно доверить власть над нею.
   С этой мыслью старый царь отправился к мудрому пахарю Цзы Чэну.
   – Я хочу подарить тебе власть над всей Поднебесной, – сказал он пахарю. – Неужели ты отвергнешь этот дар?
   Цзы Чэн немного помолчал и затем ответил:
   – Пространство и время – это двор, в котором я обитаю. Зимой я одеваюсь в кожи и шкуры, летом – в халат и полотно. Весной я пашу и сею и даю телу вволю потрудиться. Осенью жну и закладываю зерно в закрома и даю себе хорошенько отдохнуть. С восходом солнца я выхожу навстречу миру, в закатный час ухожу в себя. Я привольно скитаюсь между Небом и Землей, и в моем сердце царит довольство. Зачем мне власть над Поднебесной?

Слива созрела

   Наставник Фачан, впервые встретившись с Ма-цзу Даои, спросил его, что такое Будда. Мастер ответил:
   – Вот это сознание и есть Будда.
   Фачан тотчас прозрел.
   Позже он поселился на горе Дамэй. Услышав о том, что Фачан живет на горе, Ма-цзу Даои послал к нему монаха. Придя к Фачану, монах спросил:
   – В то время, когда вы были с Ма-цзу Даои, чему вы у него научились и почему ушли на гору?
   – Ма-цзу Даои учил меня, что это сознание и есть Будда. Вот я и отправился сюда жить, – ответил Фачан.
   – Но в последнее время Ма-цзу Даои изменил свое мнение о природе Будды, – сказал монах.
   – Каким образом? – спросил Фачан.
   – Теперь мастер говорит, что нет ни сознания, ни Будды.
   – Опять этот старик дурачит людей! – воскликнул Фачан. – Видно, он сам не знает, что такое прозрение. Пусть он утверждает, что нет ни сознания, ни Будды, я же буду твердо держаться того, что это сознание и есть Будда.
   Монах вернулся в монастырь и доложил об этом разговоре своему наставнику.
   – Слива созрела! – воскликнул Ма-цзу Даои.

Займись своим делом

   Наставник Шигун в молодости был охотником и терпеть не мог монахов. Однажды, преследуя стадо оленей, он пробегал мимо монастыря. Ма-цзу Даои в это время стоял у ворот. Шигун спросил у него, не видал ли тот оленей.
   – А ты кто? – в свою очередь спросил Ма-цзу Даои.
   – Я – охотник, – ответил Шигун.
   – А стрелять ты умеешь?
   – Умею.
   – Сколько же оленей ты можешь подстрелить одной стрелой?
   – Одной стрелой я могу подстрелить одного оленя.
   – Значит, ты не умеешь стрелять, – сказал Ма-цзу Даои.
   – А ты умеешь? – спросил Шигун.
   – Умею.
   – Сколько же оленей ты можешь подстрелить одной стрелой?
   – Одной стрелой я могу подстрелить все стадо, – ответил Ма-цзу Даои.
   – И то, и другое – судьба. Зачем убивать целое стадо?
   – Если ты знаешь, что это так, то почему сам так не стреляешь?
   – Если будешь учить кого-то стрелять так, как умеешь сам, то самому будет нечего делать.

Нелегко найденное не теряется

   К наставнику Ма-цзу Даои пришел один неизвестный юноша. Внимательно взглянув на его лицо, мастер сразу понял, что привело сюда этого человека: в его глазах светилось неразрешимое сомнение, на его губах трепетал навязчивый вопрос. Но Ма-цзу Даои ждал: ему было интересно, как юноша сумеет задать свой вопрос.
   – Учитель, – наконец сказал молодой человек, – я чувствую себя ничтожеством… Я не способен ни к какому постоянству: знания не удерживаются в моей голове, чувства не удерживаются в моем сердце.
   – Все самое значительное и ценное, что есть в жизни, друг мой, знание, любовь, красота – все должно иметь свою длительную, тайную историю. Иначе оно, превратясь в радужную пылинку, будет унесено первым порывом ветра: легко найденное легко теряется.
   – Но даже то, что стоит мне немалых усилий, – оно тоже так легко теряется, – возразил юноша.
   – Нет, – сказал Ма-цзу Даои, – нелегко найденное не теряется, но начинает путешествовать по незримым мирам, описывая в пространстве круги созидания. Ты никогда не наблюдал, как растет роза? Если внимательно вглядеться в строение ее чашечки, то можно заметить спиралеобразное наслоение лепестков. Во всем в природе свой ритм, свои вибрации. Не нужно их принимать за непостоянство.
   – Значит, все подлинное вернется ко мне? И даже мои мысли? – обрадованно спросил юноша.
   – Мысль, друг мой, как и сильное чувство, похожа на птицу с большими, упругими, беспокойными крыльями.
   Она судорожно бьется в твоих руках, но вот – усилие, рывок, и с блаженным выдохом отрыва, распластав могучие крылья, она уплывает в сияющую бесконечность. Она тем и сильна, что живет ею.
   Да, она рвется прочь даже из любящих ее рук, но, вырываясь, погружаясь в родную ей стихию, она не забывает о них, этих руках… А они – как пальцы художника, скульптора – теперь всегда будут ощущать в себе дрожь, немного нервное покалывание от одного воспоминания о миге обладания той птицей. К тому же, однажды ощутив ее трепетное биение, эти руки уже не смогут полюбить мелких ручных птах – маленьких мыслей, простых чувств…
   – О, как все это сложно, – проговорил в смущении юноша.
   – Это просто, – сказал Ма-цзу Даои. – Будь терпелив и честен с самим собой, тогда птицы сами начнут к тебе слетаться. Мысли и чувства знают, где им будет свободно.
   – В любящих руках? – не переставал удивляться юноша.

Игра на лютне

   Конфуций сказал Цзэу-линь:
   – Цзэу! Ты меня удивляешь! Твоя семья бедна, положения в обществе у тебя нет. Почему же ты не идешь на службу?
   – Не хочу служить, – отвечал Цзэу-линь. – За городской стеной у меня есть поле в сорок му, и урожая с него мне хватает на кашу. А еще у меня есть десять му земли на краю города, и этого мне хватает на полотно. Я играю в свое удовольствие на лютне и с радостью изучаю ваш путь, учитель. Зачем мне идти на службу? Я не пойду!
   Лицо Конфуция стало серьезным:
   – Твоя решимость превосходна! – воскликнул он. – Я слышал, что человек, знающий, на чем остановиться, не обременяет себя соблазнами; человек, знающий, откуда приходит довольство, не боится потерь; человек, поглощенный совершенствованием, не знает страхов этого мира. Давно уже я распеваю эти слова, но только сегодня увидел их олицетворение. Как ты порадовал меня, Цзэу-линь!

Зачем стреле оперение?

   Цзы-Лу был большим любителем сражаться на мечах. Прослышав о добродетелях Конфуция, он пришел к нему в дом и, выхватив из ножен меч, воскликнул:
   – Не мечом ли защищали себя благородные мужи древности?
   – Благородные мужи древности были сделаны из преданности и обороняли себя человечностью. Поэтому они не нуждались в мечах, – сказал Конфуций.
   – Если вы так мудры, уважаемый, то ответьте мне без ухищрений, как заставить людей повиноваться, не внушая им страха? – спросил Цзы Лу.
   – Своим личным примером ты можешь вдохновить людей стать лучше, – ответил Конфуций.