Страница:
– Потому что ты умная, в газете работала, с серьезными людьми общалась. Но я бы на твоем месте не очень заморачивалась. У нас, имей в виду, сядут на голову и поедут. И времени на себя не останется. А нам, девушкам, что надо?
– Эаю, – в смысле «не знаю» сказала я.
Краснова орудовала тушью в опасной близости от моего зрачка, и я боялась пошевелиться.
– Чего гудишь? Не дергайся, а то глаз задену! Так вот, нам, девушкам, надо, чтобы все было гармонично – и лицо, и тряпки, и бабки.
Я пожала плечами. Ершик дернулся и мазнул по веку.
– Я же сказала, не дергайся! Теперь придется стирать. Сиди!
Я почти не дышала.
– Правильно, что ты сюда пришла. Поправим экстерьер, и в твоей жизни все случится. Замуж выходить вовремя надо, понимаешь? Слушай, а ты кого-нибудь из олигархов знаешь? Ну Прохорова, например?
Глаз моргнул. Сам по себе. И наполнился слезами. А кто бы выдержал на моем месте – сидеть вот так, с выпученными глазами, рискуя потерять зрение от прямого попадания какой-нибудь водоотталкивающей туши Dior.
Кого-нибудь из олигархов, господи…
– Елки! Визажист бы тебя убил! А я терплю. Ладно, я тебе соберу мешок с косметикой завтра. Вообще-то я раздаю банки раз в три месяца – когда новые коллекции приходят и класть старье уже некуда. Но тебе выдам досрочно. Ты теперь тоже гламурная девушка – значит, должна соответствовать.
Лена моментально смела свои инструменты. Через секунду она уже стояла в дверях:
– Так, последний раз спрашиваю, ты едешь?
– Нет, сегодня без меня, – я решила, что мне уже достаточно. Еще одной дискуссии об олигархах я не переживу.
– Как знаешь! – и Краснова исчезла, оставив за собой шлейф модных и дорогущих духов Prada.
Я осталась одна. Огляделась. Пустая редакция выглядела очень мирно. Плюшевые игрушки на столах. Новогодние сувениры на компьютерах – свечки, собачки, тигры, обезьянки, деды-морозы – коллекции подарков, собранных за те годы, что девушки работают здесь. По зверушкам, как по годовым кольцам, можно определить, у кого какой стаж в этом журнале. Например, у Островской я насчитала минимум пять зверей китайского гороскопа – лошадь, овца, обезьяна, петух, собака. У Лены этот ряд начинался с обезьяны – значит, она здесь всего третий год.
Под столами стояли туфли. Вернее, стояли они только у аккуратной Островской – ровненько, по струночке, золотые балетки с бантиком. Туфли других редакторов, в спешке сброшенные хозяйками, валялись как попало. Ленины коричневые босоножки на пробочной танкетке из магазина ZARA лежали, прижавшись друг к другу щечками подошв.
У арт-директора Артюховой перед компьютером в маленьком аквариуме нарезала круги красная рыбка – тоже чей-то подарок. В ящике ее стола, запертом на ключ от коллег, равнодушных к Greenpeace, лежали пакетики с рыбьим кормом. Наташа запрещала нам кормить животное, справедливо опасаясь, что вряд ли кто-нибудь будет следовать инструкциям зоомагазина. Каждую неделю Артюхова сама чистила аквариум. Рыбка чувствовала себя хорошо в насквозь пропитанной электрическими импульсами редакции. В отличие от рыбин, плавающих в коридоре возле красных диванов, – эти дохли каждую неделю, и специальный человек периодически подвозил нам новых.
– Алена, вы что здесь делаете?! – Аня Волкова стояла за моей спиной. – Почему не на презентации до сих пор? Вам же интервью брать у Кончаловского!
– Как? А я не знала. Какое интервью?
– Лия вам не сказала? Ясно. Интервью о фильме, в котором, между прочим, журнал будет сниматься! Что вы сидите? Бегом!
И она вылетела из редакции – бесшумно, как влетела.
Через пять минут я тоже летела – проспект Мира в центр был почему-то свободен, легкий тромб в районе Курской и Таганки, потом под мост – и я ухожу партизанскими тропами в переулки. Там, недалеко от «Газгольдера», в бывшем фабричном здании, которое теперь оккупируют гламурные презентации, будет все происходить. На парковку очередь – впереди стоят два «Ленд Крузера», один «Мерседес» и не видно какая «Мазда».
Красная дорожка, расстеленная на ступеньках, ярко освещена софитами. По ковру идут люди – большинство из них массовка. Это ясно по тому, что журналисты с телекамерами, толпящиеся в стороне, никак не реагируют на их появление. Перед входом играет маленький джазовый оркестр. Официанты разносят напитки. Народу много. Охранник опускает шлагбаум перед моей Бурашкой.
– Здесь служебная парковка, – он недобро оглядел запыленный бок машинки.
– Так мне на работу и надо, у нас здесь мероприятие. Я из журнала Gloss.
Неправильно я разговариваю с ним. Надо как-то по-свойски, по-простому, и главное – очень уверенно. Это работает. А мои вялые объяснения в сочетании с малобюджетным автомобилем действуют на него угнетающе.
– Ничего не знаю! Пропуск на машину есть?
– Пропуска нет. Но, послушайте…
– Сюда только с пропусками. И так мест не хватает.
– Так вон же свободные. Ну пожалуйста! Где же мне теперь парковаться? – худшее, что я могла сделать – перейти на жалобный тон. Почему-то я всегда пасую перед грубой силой цвета хаки.
– Отъезжайте, девушка, вы проезд загородили!
И он побежал к окну стоящего за мной BMW. Я включила задний ход и попыталась отползти в сторону. Из джипа гуднули. Показалось, что из-за темных стекол «бэхи» на меня кто-то смотрит и смеется. Надо мной, над Бурашкой, над моими неловкими попытками освободить дорогу для глянцевых автомобилей серьезных людей.
К счастью, машину удалось приткнуть недалеко от въезда. Я взглянула в зеркало. Хорошо, что Лена меня накрасила. Плохо, что я не одета. Но, в конце концов, я здесь по делу.
На дорожку я ступить не решилась – не надо портить глянцевую картинку. Все-таки я сегодня очень casual. Не в смысле Оксана Робски, а в смысле по-походному.
Возле входа в павильон стояли наши. Я увидела Ленку. Она энергично замахала мне:
– Иди сюда! К нам иди!
Девушки наши смотрелись отлично. Вот их точно можно снимать для рубрики «Кто в чем». (По-моему, такая есть в журнале Vogue. Или Harper’s Bazaar? Я теперь читаю все журналы подряд и пока еще путаюсь.) Жаль, что снимать некому. Мероприятие было отчасти нашим, отрядным, поэтому присутствие других глянцевых журналов исключалось по определению. Как мне объяснила Лена, мы всегда конфликтуем друг с другом. Я спросила – почему?
– Как ты не понимаешь – это же конкуренция! Все хотят быть первыми. А реально пишут об одном и том же. Мы же не газета. У всех похожие картинки, у всех примерно одинаковые съемки. Выделиться невозможно. Поэтому каждый журнал делает вид, что других на этом поле не существует.
– Получается, что в другой журнал перейти нельзя? Не возьмут?
– Как раз наоборот! Хороших редакторов в индустрии не хватает. Если ты суперспециалист – а даже если не супер, – тебя перекупят рано или поздно. Но тогда с тобой, имей в виду, перестанет здороваться прежний главный редактор.
Мой прежний главный редактор в газете «Бизнес-Daily» Володя Борейко, узнав о моем уходе, вызвал меня к себе, уговаривал не делать резких движений, обещал повысить зарплату. А когда я сказала, что вопрос решен, пожелал мне успехов и по-отечески погрозил пальцем: «Уверен, ты вернешься в деловую журналистику. Имей в виду – место тебе всегда найдут».
– Слушайте, а где Кончаловский? Мне интервью у него брать надо. Никто его не видел? – спросила я у девчонок.
– Ты к режиссеру лезть перед съемкой собираешься? Не советую, – сказала редактор отдела культуры Оля Кузнецова.
– Кстати, Оль, а может, нам вместе с тобой к нему подойти, кино же по твоей части, – предложила я Кузнецовой.
– Вот еще! У меня и так достаточно работы! – ответила она и резко сменила тон: – Ой, Светочка пришла, ласточка наша. Пойду, пообщаюсь.
Кузнецова двинулась в сторону телеведущей Светланы Конеген, стоявшей неподалеку в компании с Артемием Троицким. Под ногами у них вертелась собачка, маленькая, дрожащая. Было страшно, что ее кто-нибудь случайно раздавит, пришпилит лапку к полу тонким острым каблуком.
– Расслабься, шампанского выпей! – Лена подсекла проходящего мимо официанта. – Два бокала.
– Я же за рулем, – отозвалась я, но взяла бокал.
– Все за рулем! – сказала Лена, которая боялась водить машину и поэтому прокатывала ползарплаты на такси. – Нельзя так серьезно ко всему относиться. После съемки на банкете подойдешь к режиссеру и задашь ему пару вопросов. Все! Что еще девушке надо?
– Ты здесь кого-нибудь знаешь?
– Кое-кого. Вон Саша Калиновская – в желтом платье, видишь?
– Это с МузТВ такая блондинка?
– Ага. Мисс Пластика года. Коллаген внутривенно.
– Она операцию сделала?
– И не одну.
– Зачем? Она же совсем молодая.
– Не важно. Пухлые губы – это сейчас тренд.
– Ну и что? Ты же не делаешь операцию.
– Пока не делаю. Мы с тобой непубличные девушки – можем себе позволить отступление от тренда. Хотя татуаж губ я уже сделала. А Калиновская – в телевизоре, значит, должна соответствовать.
К нам подбежала Вера Голикова, ассистентка Полозовой.
– Лен, Затуловская просила встать поближе к дверям, чтобы в первую очередь дать войти нашим рекламодателям. Я не всех в лицо знаю, поможешь, а?
Мы заняли стратегическую позицию у входа, изображали светскую беседу, но на самом деле Краснова выявляла в парфюмированной людской массе своих – и делала Вере знак. Худенькая и маленькая Вера с решительностью, свойственной энергичной молодости, ввинчивалась в толпу, брала за руки каких-то женщин и мужчин и вела их к дверям, расчищая дорогу, как заправский ледокол.
– Это Корин Жак, представительство Dior в России. А вон Лиза из Chanel. Здравствуй, дорогая! – И Лена бросалась обнимать хрупкую девушку в джинсах и белой рубашке.
– Вон идет компания Luxury Тренд, Вероника Самсонова. Не дают нам никак рекламу. Ничего, в этом году их добьем. Добрый вечер, Вероника Николаевна!
– Андрюшенька Андреевич, здрасте! Проходите, пожалуйста! Это Ольховский, хирург, который звезд режет. Клиника на Рублевке. Операцию надо делать только у него, – жарко шептала мне Лена.
От сложной смеси людей, духов, сплетен, впечатлений, шампанского у меня кружилась голова. Лена целовала, улыбалась, кивала, приветствовала. L'Oréal, Estée Lauder, бутик «Подиум», бутик James, империя Mercury, сеть магазинов «Рандеву». А теперь Bosco, за ними ЦУМ – проходите, садитесь, для вас места в первых рядах… Вера, руководимая Леной, мелькала взад-вперед, как челнок в умелых руках ткачихи. Я решила вырваться из окружения.
– Пойду курить.
– Найди Островскую, – шепнула мне Лена. – Пусть тоже поработает! Ее клиенты идут.
Еще ничего не началось, а я не знаю, как дождаться финала. Финал наступил быстрее, чем я предполагала.
В двух шагах от меня стояли Лия Островская и Настя Ведерникова.
Зажигалка обожгла палец. Что делать? Подойти к ним и сказать Лие, что ее просят срочно на вход? Уйти немедленно, чтобы успеть донести до дома ужасное, режущее чувство? Это как ожог – внутри уже все обуглено, но снаружи еще ничего не видно. Я знаю, что будет со мной дома. И это буду знать только я.
«А как же быть с Кончаловским?» – пронеслась в голове мысль. Но это не добросовестность моя говорила, а гадкое, унизительное желание получше рассмотреть Настю. Я ведь ее никогда не видела близко – в прошлый раз я смотрела только на Канторовича. И на его руку на ее талии.
А ничего с Кончаловским! Завтра на работе совру что-нибудь. Увольнение лучше публичной истерики. Я трезво оценивала свои силы. Надо уйти.
Боже, Островская повернулась ко мне!
– А я тебя ищу! Ты диктофон взяла?
Теперь мы стояли втроем.
Я молчала. Рассматривала Настю. Худая. На высоченных каблуках. Светлые волосы, длинные. Шелковая блузка с широким поясом. Джинсы, другие, не те, что на фотографии. На шее цепочка с бриллиантовой – наверняка – слезинкой. Очень красивая. Потрясающая.
Настя улыбалась мне. Но как-то странно. Как будто смотрела через стекло.
– Я спрашиваю, Алена, диктофон взяла?
– Да, взяла, взяла, – я говорила что-то не то. Надо по-другому, надо собраться.
– Почему опаздываешь? Редакционные мероприятия – это работа. Извини, дорогая, – новый сотрудник, боевое крещение.
Последняя фраза была адресована Насте.
Настя улыбалась. Я поняла, в чем странность – она в принципе меня не видит. Островская нас не познакомила, не сочла нужным. Для Насти это сигнал – я проходной персонаж, присутствие которого не требует никакой реакции. Спрашивается, почему я не представилась сама? Почему я так легко согласилась на роль статистки? Надо было бежать, сразу!
– Алена, задание тебе! Проводи Настю и проследи, чтобы посадили в первый ряд.
Я опомнилась.
– Лия, я рекламодателей встречаю. Ты тогда сама… – пробормотала я. Но Островская даже ухом не повела:
– Настенька, тебя проводят. Не прощаемся, дорогая, я тебя там найду, – Лия была нежна.
Мы пошли. Я впереди, Настя следом.
– Девушка, подождите! Вас, кажется, Алена зовут?
– Да. Очень приятно. – Зачем я это говорю? Кому приятно? Мне?!
– Алена, подержи сумку, мне надо пояс поправить, тут такой сложный бант… Встань сюда, закрой меня от камеры. И делай вид, что мы с тобой разговариваем.
И я взяла ее сумку. Маленькую, похожую на лошадиное седло. С надписью Dior. Что со мной происходит? Настя поправила блузку. Взялась за свое седло. Скомандовала:
– Пошли!
Я пошла вперед – извозчичья лошадь, которой все равно, куда идти. Мы пробрались к дверям, Лена уже оставила свой пост, все наши были внутри.
В огромном ангаре с устрашающими бетонными стенами, хранившими, наверное, еще следы первых пятилеток, был выстроен подиум. Индастриал-look – это теперь модно. Сочетание гламурной роскоши с обшарпанной эстетикой героического советского прошлого.
На стенах – постеры. Обложка журнала со слоганом «Читайте Gloss! Культ 100% роскоши» и рекламный плакат, сделанный для фильма «Марк Шиffер. 100% shit».
Я сдала Настю на руки Вере. Сразу стало легче.
Народу было полно. В первых рядах сидели звезды. Конеген, Троицкий, муззвезда Саша Калиновская через два стула от них и артисты, снимающиеся в фильме, – Ирина Розанова, Алексей Серебряков, Андрей Носков.
– Это не настоящий модный показ, – Краснова цапнула меня за руку. – В реале на топовых местах сидели бы совсем другие люди.
– Да, а кто? – спросила я машинально. Мой ожог от встречи с Настей болел уже нестерпимо.
– Оля Слуцкер, Света Бондарчук, Рената. А с другой стороны Наташа Королева, Винокур и Галкин с Киркоровым. Ну и Долецкая, Шахри и Хромченко.
Ну да, главные редакторы журналов.
– И Ирка наша, – сказала я, мечтая отделаться от Красновой, чтобы незаметно слинять.
– Щас! Ирка наша сидит во втором ряду. Дышит в спину «Вогу».
Да, Полозова однажды об этом говорила. Журналисты слонялись вдоль рядов в поисках места – но наши девочки отгоняли их от приоритетных кресел. Я видела, как Вера изгнала из партера двух дам неопределенного возраста, и усадила Ведерникову рядом с Троицким. Логично, для картинки нужна концентрация узнаваемых лиц в первых рядах.
Я увидела Кончаловского. Придется подойти. А о чем спрашивать? Я ведь даже не подготовилась – времени не было. Мне стало страшновато.
Я умею разговаривать о деньгах, но не об искусстве. К тому же, стоит сморозить какую-нибудь глупость, и обратного пути не будет – сразу запишут в разряд поверхностных журналистов, которые ни о чем не имеют представления.
Кончаловский тем временем организовывал пространство. «Камера будет идти отсюда, значит, подходишь с той стороны». Это актеру. «Пересадите вот этих из массовки к Ире в центр». Это ассистентам, которые немедленно ринулись к двум фрикам, изображавшим гламурных тусовщиков, и переместили их поближе к Ирине Розановой. Как я поняла, в фильме она играет главного редактора. «Скажешь мне потом, что ты думаешь про глянец!» Это Свете Конеген.
Я решилась.
– Андрей Сергеевич, здравствуйте! Меня Алена Борисова зовут. Я из журнала Gloss. Мы интервью с вами хотели сделать…
– Хорошо, хорошо. Давайте после… О, Пашенька, здравствуй, здравствуй…
К Кончаловскому подошел человек в черной майке и черных джинсах, сопровождаемый тремя молодыми людьми. Андрей Сергеевич и некто Пашенька обнялись.
– Что вам мое интервью? Вот кто ваш герой!
Я не знала, как реагировать. На всякий случай молчала. Человек в очках тоже.
– Вы не знакомы? А говорите, в глянце работаете. Девушки должны его знать в лицо. Познакомьтесь – это Паша Гейдельман, у меня в фильме играет между прочим. Он может вас замуж выдать. А это…
Он уже забыл, как меня зовут.
– Эта девушка работает в журнале Gloss, который у меня снимается. Тебе такие кадры не нужны, Паша?
Гейдельман пожал мне руку. Крепко. И вежливо улыбнулся.
– Я подумаю.
Интересно, о чем он подумает? Я отошла.
– Ну, что Кончаловский сказал? А Гейдельман чего? – Лена была тут как тут.
– Слушай, а кто этот Гейдельман?
– Алена, ты меня поражаешь! Он тебе нужен больше, чем мама с папой. Слушай, а Кончаловский такая лапа. Надо же, познакомил тебя с Пашей. Ну что, ты ему понравилась?
У Лены горели глаза – ярче, чем обычно, а обычно она закапывала «Визин» перед вечеринками.
– Не знаю. Руку пожал, и все. У него брачное агентство, что ли? Кончаловский что-то говорил про замуж.
– Ты телевизор не смотришь? Светскую хронику не читаешь?
– Читаю, – сказала я.
«А не стоило бы», – подумала.
– Рассказываю. Паша Гейдельман девок олигархам ищет. Конечно, процентов на пятьдесят это бла-бла, Пашин личный пиар. За Прохорова замуж не выдаст. Но думаю, кое-что он может. Я, во всяком случае, знаю пару девиц, которых он пристроил в приличные руки.
Мне стало смешно.
– Слушай, но это же ерунда! Разводка для ток-шоу Малахова!
– Ты дура, что ли?! Это бизнес! Реальный бизнес, от которого девушкам польза. Паша, между прочим, свою жену олигарху продал за 800 штук.
– Как жену? Быть не может… Продал?!
– Кто кого продал? – подошла культурная Кузнецова.
– Не важно, – Лена замолчала.
– Вы про Гейдельмана, что ли? Да, это персонаж! Не понимаю только, что может связывать такого мощного режиссера, как Кончаловский, классика живого, с таким жутким типом, как Гейдельман.
– А ты, как всегда, морали читаешь! Вот, Алена, с Олей поговори о высоком.
– А тебе он нравится, да? Надеешься попасть в его список? – Кузнецова разозлилась.
– А ты никогда и не надеялась! – Краснова нанесла ответный удар.
– Ну что, Андрей Сергеевич отшил тебя? Говорила же, не надо лезть перед съемкой! – уязвленная Кузнецова тут же рикошетом врезала мне.
– Нет, все как раз нормально. Обещал после показа. Я вопросы еще не придумала. У тебя есть какие-нибудь идеи? – Я пыталась перевести разговор в мирное русло.
– У меня идеи есть всегда. Но это же твое интервью – значит, твои идеи!
И Кузнецова ушла.
Лена шипела:
– Вот стерва! Никогда никому не поможет. И мужа у нее поэтому нет. Нормальный человек не будет жить с такой постной рожей.
Оля и правда всегда выглядела так, как будто чем-то недовольна. Раньше, до эпохи глянца, она работала театральным критиком в культурном журнале и писала рецензии на спектакли. Говорили, что хорошие. А еще говорили, что Оля училась на актрису, но театральной карьеры у нее не получилось. В журнале ее статьи всегда сильно редактировали – они были слишком сложны для читателей. «Пиши проще, чтобы в ярангах было понятно», – говорила ей Аня. Оля обижалась.
– Лен, а у них дети были? Ну, у Гейдельмана с женой?
Я даже забыла про Настю – история была поразительная, просто для кино.
– Слушай, я подробностей не знаю! Может, бывшая жена была. Может, он и так разводиться собирался. Я тебе только одно советую – меньше думай.
– Это трудно.
– А ты попробуй! И постарайся, чтобы Паша тебя запомнил. Это, конечно, так – случайное знакомство, он вряд ли на тебя среагировал. С точки зрения коммерции мы с тобой нестандартный товар.
– Лен, а ты что… Ты, правда, согласилась бы?!
– А ты знаешь варианты, как иначе познакомиться с нормальным богатым человеком?! Ты что, Ксения Собчак? Или Настя Ведерникова?
Я знала один вариант. Нормальный богатый человек женится на Насте Ведерниковой. И Гейдельман здесь не поможет.
– Я лично давно ищу выходы на Пашу. Тут нужно, чтобы правильный человек с ним свел – он работает только со своими, если что-то неформатное. А в принципе его мальчики девчонок ищут. Вот как сегодня – видишь, он со свитой пришел.
Мы с Красновой пристроились на приставных стульчиках, которые предусмотрительно запасла Вера. Придется досмотреть шоу до конца.
– Девочки, а ничего, что рядом с нашим постером эта надпись – «100% shit»? Неправильные ассоциации могут быть, – спросила я.
– Спокойно! Кто там сказал – реклама имеет только хронометраж? А в фильме про журнал будет много. Так что не надо моральных терзаний! А если такая впечатлительная – тогда к Кузнецовой садись. Вам будет что обсудить.
Сегодня на меня все обижались. На подиум вышел Кончаловский.
– Объясню, что здесь происходит. Мы снимаем фильм «Глянец». Это картина о том, что мы все с вами персонажи глянца. Мы живем в глянце, мы хотим попасть в глянец, туда, где существует эта особенная, прекрасная жизнь. Я снимаю историю о том, что происходит на самом деле в этой красивой глянцевой жизни. Кто не хочет попасть в кадр, может сейчас уйти.
Все засмеялись. Захлопали. Никто не ушел.
– Поработайте на камеру активно.
Кончаловский сошел с подиума, скомандовал: «Мотор!»
На подиуме появились странные, я бы даже сказала, страшно одетые люди. Островская пригласила на показ группу Fresh Art, клубных тусовщиков, представителей нетрадиционного направления – в моде и в жизни.
Голые мужские торсы, затянутые в черные корсеты. Английский флаг вместо юбки. Трусы-стринги на крепкой заднице. Острые каблуки. Шокирующий авангард с элементами садо-мазо. Жесткая музыка.
Отвратительное, завораживающее зрелище. Не знаю, почему – оттого, что снималось кино, и это придавало шоу особую энергию, от грохочущей клубной музыки, которая будоражит и возбуждает, от яркого света, льющегося на подиум и в зал, от красных глазков работающих камер или просто от желания отвлечься от переживаний сегодняшнего дня – в общем, не знаю, как это вышло, но я почувствовала, что это иногда неплохо. Быть в центре. Попасть в кадр. Что-то есть в этом глянце. Отвратительное и притягательное.
В черном кружевном платье по подиуму шла девушка. Уверенно стучала каблуками. И вдруг упала. Через нее шли, переступали мужчины в стрингах и корсетах. Вставай уже, вставай!
Я напряглась, как будто пыталась помочь ей. Потом вдруг сообразила – это же кино! Это так специально. И точно – девушка поднялась, и я узнала в ней актрису Высоцкую, жену Кончаловского, которая играла в фильме главную роль. Высоцкая была совершенно не похожа на себя: настоящая, изможденная диетами и кокаином, манекенщица.
Все закончилось быстрее, чем начиналось. Народ вставал с мест и перемешивался – звезды с журналистами, актеры с тусовщиками. К банкетным столам было не пробиться, несмотря на то что камера продолжала работать, а я еще по газете знала, какие позорные получаются кадры, когда человека снимают в тот момент, когда он ест.
Я пробилась к Кончаловскому сквозь толпу жующих.
– Давайте, только недолго.
Он тоже ничего не ел.
– Судя по тому, что я сейчас увидела, вы не любите глянец. Почему?
– Да, я действительно не люблю глянец. И много раз писал об этом – мне ненавистна эта идеология, когда тебе навязывают – покупай, покупай. Когда спрос определяет не только рыночную цену, но формирует жизнь. Западное общество зашло в тупик, зажатое в тиски консъюмеризма…
– Вы снимаете злое кино?
– Я бы так не сказал. Я люблю своих героев. Вот картина Олтмана «Прет-а-порте» – разве злая сатира? Нет, он с доброй иронией сделал. Друзей своих там снимал.
– Ну, не знаю, по-моему, там практически нет положительных героев. Это мир монстров от моды. И он никому не сочувствует. А у вас есть положительный герой?
– Конечно. Я всех их люблю.
– Почему Гейдельман стал героем вашего фильма? Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.
– А что плохого Паша делает? Он осуществляет женскую мечту. Быть замужем, иметь деньги. Рожать детей от мужчины, который может их накормить и обучить. Женщины всегда хотели этого. И не верьте, если вам кто-то скажет, что это не так. Даже если вы сами будете мне сейчас говорить, что так не думаете, я в это не поверю.
– То есть получается, что женская независимость, профессиональная реализация – этого не существует, что ли?
Я завелась. Почему он так безапелляционно говорит от имени женщин? Единственное, что можно противопоставить человеку, который способен легко тебя переехать, – это самоуважение и финансовая независимость. Я лично не собиралась возвращаться в состояние очарованной курицы.
– Это все протестантская чушь! – продолжал Кончаловский. – Про равноправие и реализацию. Женщина имеет право рожать детей от нормального мужика. А у мужчины есть обязанность на эту женщину заработать, и на детей своих. Дети здесь принципиальное – то, что связывает. Нормальный мужик хочет свою жену обрюхатить сразу после свадьбы. Чтобы сидела дома, была беременна и вообще была моя. Привязать ее, сделать зависимой. С младенцем она не много заработает.
– Эаю, – в смысле «не знаю» сказала я.
Краснова орудовала тушью в опасной близости от моего зрачка, и я боялась пошевелиться.
– Чего гудишь? Не дергайся, а то глаз задену! Так вот, нам, девушкам, надо, чтобы все было гармонично – и лицо, и тряпки, и бабки.
Я пожала плечами. Ершик дернулся и мазнул по веку.
– Я же сказала, не дергайся! Теперь придется стирать. Сиди!
Я почти не дышала.
– Правильно, что ты сюда пришла. Поправим экстерьер, и в твоей жизни все случится. Замуж выходить вовремя надо, понимаешь? Слушай, а ты кого-нибудь из олигархов знаешь? Ну Прохорова, например?
Глаз моргнул. Сам по себе. И наполнился слезами. А кто бы выдержал на моем месте – сидеть вот так, с выпученными глазами, рискуя потерять зрение от прямого попадания какой-нибудь водоотталкивающей туши Dior.
Кого-нибудь из олигархов, господи…
– Елки! Визажист бы тебя убил! А я терплю. Ладно, я тебе соберу мешок с косметикой завтра. Вообще-то я раздаю банки раз в три месяца – когда новые коллекции приходят и класть старье уже некуда. Но тебе выдам досрочно. Ты теперь тоже гламурная девушка – значит, должна соответствовать.
Лена моментально смела свои инструменты. Через секунду она уже стояла в дверях:
– Так, последний раз спрашиваю, ты едешь?
– Нет, сегодня без меня, – я решила, что мне уже достаточно. Еще одной дискуссии об олигархах я не переживу.
– Как знаешь! – и Краснова исчезла, оставив за собой шлейф модных и дорогущих духов Prada.
Я осталась одна. Огляделась. Пустая редакция выглядела очень мирно. Плюшевые игрушки на столах. Новогодние сувениры на компьютерах – свечки, собачки, тигры, обезьянки, деды-морозы – коллекции подарков, собранных за те годы, что девушки работают здесь. По зверушкам, как по годовым кольцам, можно определить, у кого какой стаж в этом журнале. Например, у Островской я насчитала минимум пять зверей китайского гороскопа – лошадь, овца, обезьяна, петух, собака. У Лены этот ряд начинался с обезьяны – значит, она здесь всего третий год.
Под столами стояли туфли. Вернее, стояли они только у аккуратной Островской – ровненько, по струночке, золотые балетки с бантиком. Туфли других редакторов, в спешке сброшенные хозяйками, валялись как попало. Ленины коричневые босоножки на пробочной танкетке из магазина ZARA лежали, прижавшись друг к другу щечками подошв.
У арт-директора Артюховой перед компьютером в маленьком аквариуме нарезала круги красная рыбка – тоже чей-то подарок. В ящике ее стола, запертом на ключ от коллег, равнодушных к Greenpeace, лежали пакетики с рыбьим кормом. Наташа запрещала нам кормить животное, справедливо опасаясь, что вряд ли кто-нибудь будет следовать инструкциям зоомагазина. Каждую неделю Артюхова сама чистила аквариум. Рыбка чувствовала себя хорошо в насквозь пропитанной электрическими импульсами редакции. В отличие от рыбин, плавающих в коридоре возле красных диванов, – эти дохли каждую неделю, и специальный человек периодически подвозил нам новых.
– Алена, вы что здесь делаете?! – Аня Волкова стояла за моей спиной. – Почему не на презентации до сих пор? Вам же интервью брать у Кончаловского!
– Как? А я не знала. Какое интервью?
– Лия вам не сказала? Ясно. Интервью о фильме, в котором, между прочим, журнал будет сниматься! Что вы сидите? Бегом!
И она вылетела из редакции – бесшумно, как влетела.
Через пять минут я тоже летела – проспект Мира в центр был почему-то свободен, легкий тромб в районе Курской и Таганки, потом под мост – и я ухожу партизанскими тропами в переулки. Там, недалеко от «Газгольдера», в бывшем фабричном здании, которое теперь оккупируют гламурные презентации, будет все происходить. На парковку очередь – впереди стоят два «Ленд Крузера», один «Мерседес» и не видно какая «Мазда».
Красная дорожка, расстеленная на ступеньках, ярко освещена софитами. По ковру идут люди – большинство из них массовка. Это ясно по тому, что журналисты с телекамерами, толпящиеся в стороне, никак не реагируют на их появление. Перед входом играет маленький джазовый оркестр. Официанты разносят напитки. Народу много. Охранник опускает шлагбаум перед моей Бурашкой.
– Здесь служебная парковка, – он недобро оглядел запыленный бок машинки.
– Так мне на работу и надо, у нас здесь мероприятие. Я из журнала Gloss.
Неправильно я разговариваю с ним. Надо как-то по-свойски, по-простому, и главное – очень уверенно. Это работает. А мои вялые объяснения в сочетании с малобюджетным автомобилем действуют на него угнетающе.
– Ничего не знаю! Пропуск на машину есть?
– Пропуска нет. Но, послушайте…
– Сюда только с пропусками. И так мест не хватает.
– Так вон же свободные. Ну пожалуйста! Где же мне теперь парковаться? – худшее, что я могла сделать – перейти на жалобный тон. Почему-то я всегда пасую перед грубой силой цвета хаки.
– Отъезжайте, девушка, вы проезд загородили!
И он побежал к окну стоящего за мной BMW. Я включила задний ход и попыталась отползти в сторону. Из джипа гуднули. Показалось, что из-за темных стекол «бэхи» на меня кто-то смотрит и смеется. Надо мной, над Бурашкой, над моими неловкими попытками освободить дорогу для глянцевых автомобилей серьезных людей.
К счастью, машину удалось приткнуть недалеко от въезда. Я взглянула в зеркало. Хорошо, что Лена меня накрасила. Плохо, что я не одета. Но, в конце концов, я здесь по делу.
На дорожку я ступить не решилась – не надо портить глянцевую картинку. Все-таки я сегодня очень casual. Не в смысле Оксана Робски, а в смысле по-походному.
Возле входа в павильон стояли наши. Я увидела Ленку. Она энергично замахала мне:
– Иди сюда! К нам иди!
Девушки наши смотрелись отлично. Вот их точно можно снимать для рубрики «Кто в чем». (По-моему, такая есть в журнале Vogue. Или Harper’s Bazaar? Я теперь читаю все журналы подряд и пока еще путаюсь.) Жаль, что снимать некому. Мероприятие было отчасти нашим, отрядным, поэтому присутствие других глянцевых журналов исключалось по определению. Как мне объяснила Лена, мы всегда конфликтуем друг с другом. Я спросила – почему?
– Как ты не понимаешь – это же конкуренция! Все хотят быть первыми. А реально пишут об одном и том же. Мы же не газета. У всех похожие картинки, у всех примерно одинаковые съемки. Выделиться невозможно. Поэтому каждый журнал делает вид, что других на этом поле не существует.
– Получается, что в другой журнал перейти нельзя? Не возьмут?
– Как раз наоборот! Хороших редакторов в индустрии не хватает. Если ты суперспециалист – а даже если не супер, – тебя перекупят рано или поздно. Но тогда с тобой, имей в виду, перестанет здороваться прежний главный редактор.
Мой прежний главный редактор в газете «Бизнес-Daily» Володя Борейко, узнав о моем уходе, вызвал меня к себе, уговаривал не делать резких движений, обещал повысить зарплату. А когда я сказала, что вопрос решен, пожелал мне успехов и по-отечески погрозил пальцем: «Уверен, ты вернешься в деловую журналистику. Имей в виду – место тебе всегда найдут».
– Слушайте, а где Кончаловский? Мне интервью у него брать надо. Никто его не видел? – спросила я у девчонок.
– Ты к режиссеру лезть перед съемкой собираешься? Не советую, – сказала редактор отдела культуры Оля Кузнецова.
– Кстати, Оль, а может, нам вместе с тобой к нему подойти, кино же по твоей части, – предложила я Кузнецовой.
– Вот еще! У меня и так достаточно работы! – ответила она и резко сменила тон: – Ой, Светочка пришла, ласточка наша. Пойду, пообщаюсь.
Кузнецова двинулась в сторону телеведущей Светланы Конеген, стоявшей неподалеку в компании с Артемием Троицким. Под ногами у них вертелась собачка, маленькая, дрожащая. Было страшно, что ее кто-нибудь случайно раздавит, пришпилит лапку к полу тонким острым каблуком.
– Расслабься, шампанского выпей! – Лена подсекла проходящего мимо официанта. – Два бокала.
– Я же за рулем, – отозвалась я, но взяла бокал.
– Все за рулем! – сказала Лена, которая боялась водить машину и поэтому прокатывала ползарплаты на такси. – Нельзя так серьезно ко всему относиться. После съемки на банкете подойдешь к режиссеру и задашь ему пару вопросов. Все! Что еще девушке надо?
– Ты здесь кого-нибудь знаешь?
– Кое-кого. Вон Саша Калиновская – в желтом платье, видишь?
– Это с МузТВ такая блондинка?
– Ага. Мисс Пластика года. Коллаген внутривенно.
– Она операцию сделала?
– И не одну.
– Зачем? Она же совсем молодая.
– Не важно. Пухлые губы – это сейчас тренд.
– Ну и что? Ты же не делаешь операцию.
– Пока не делаю. Мы с тобой непубличные девушки – можем себе позволить отступление от тренда. Хотя татуаж губ я уже сделала. А Калиновская – в телевизоре, значит, должна соответствовать.
К нам подбежала Вера Голикова, ассистентка Полозовой.
– Лен, Затуловская просила встать поближе к дверям, чтобы в первую очередь дать войти нашим рекламодателям. Я не всех в лицо знаю, поможешь, а?
Мы заняли стратегическую позицию у входа, изображали светскую беседу, но на самом деле Краснова выявляла в парфюмированной людской массе своих – и делала Вере знак. Худенькая и маленькая Вера с решительностью, свойственной энергичной молодости, ввинчивалась в толпу, брала за руки каких-то женщин и мужчин и вела их к дверям, расчищая дорогу, как заправский ледокол.
– Это Корин Жак, представительство Dior в России. А вон Лиза из Chanel. Здравствуй, дорогая! – И Лена бросалась обнимать хрупкую девушку в джинсах и белой рубашке.
– Вон идет компания Luxury Тренд, Вероника Самсонова. Не дают нам никак рекламу. Ничего, в этом году их добьем. Добрый вечер, Вероника Николаевна!
– Андрюшенька Андреевич, здрасте! Проходите, пожалуйста! Это Ольховский, хирург, который звезд режет. Клиника на Рублевке. Операцию надо делать только у него, – жарко шептала мне Лена.
От сложной смеси людей, духов, сплетен, впечатлений, шампанского у меня кружилась голова. Лена целовала, улыбалась, кивала, приветствовала. L'Oréal, Estée Lauder, бутик «Подиум», бутик James, империя Mercury, сеть магазинов «Рандеву». А теперь Bosco, за ними ЦУМ – проходите, садитесь, для вас места в первых рядах… Вера, руководимая Леной, мелькала взад-вперед, как челнок в умелых руках ткачихи. Я решила вырваться из окружения.
– Пойду курить.
– Найди Островскую, – шепнула мне Лена. – Пусть тоже поработает! Ее клиенты идут.
Еще ничего не началось, а я не знаю, как дождаться финала. Финал наступил быстрее, чем я предполагала.
В двух шагах от меня стояли Лия Островская и Настя Ведерникова.
Зажигалка обожгла палец. Что делать? Подойти к ним и сказать Лие, что ее просят срочно на вход? Уйти немедленно, чтобы успеть донести до дома ужасное, режущее чувство? Это как ожог – внутри уже все обуглено, но снаружи еще ничего не видно. Я знаю, что будет со мной дома. И это буду знать только я.
«А как же быть с Кончаловским?» – пронеслась в голове мысль. Но это не добросовестность моя говорила, а гадкое, унизительное желание получше рассмотреть Настю. Я ведь ее никогда не видела близко – в прошлый раз я смотрела только на Канторовича. И на его руку на ее талии.
А ничего с Кончаловским! Завтра на работе совру что-нибудь. Увольнение лучше публичной истерики. Я трезво оценивала свои силы. Надо уйти.
Боже, Островская повернулась ко мне!
– А я тебя ищу! Ты диктофон взяла?
Теперь мы стояли втроем.
Я молчала. Рассматривала Настю. Худая. На высоченных каблуках. Светлые волосы, длинные. Шелковая блузка с широким поясом. Джинсы, другие, не те, что на фотографии. На шее цепочка с бриллиантовой – наверняка – слезинкой. Очень красивая. Потрясающая.
Настя улыбалась мне. Но как-то странно. Как будто смотрела через стекло.
– Я спрашиваю, Алена, диктофон взяла?
– Да, взяла, взяла, – я говорила что-то не то. Надо по-другому, надо собраться.
– Почему опаздываешь? Редакционные мероприятия – это работа. Извини, дорогая, – новый сотрудник, боевое крещение.
Последняя фраза была адресована Насте.
Настя улыбалась. Я поняла, в чем странность – она в принципе меня не видит. Островская нас не познакомила, не сочла нужным. Для Насти это сигнал – я проходной персонаж, присутствие которого не требует никакой реакции. Спрашивается, почему я не представилась сама? Почему я так легко согласилась на роль статистки? Надо было бежать, сразу!
– Алена, задание тебе! Проводи Настю и проследи, чтобы посадили в первый ряд.
Я опомнилась.
– Лия, я рекламодателей встречаю. Ты тогда сама… – пробормотала я. Но Островская даже ухом не повела:
– Настенька, тебя проводят. Не прощаемся, дорогая, я тебя там найду, – Лия была нежна.
Мы пошли. Я впереди, Настя следом.
– Девушка, подождите! Вас, кажется, Алена зовут?
– Да. Очень приятно. – Зачем я это говорю? Кому приятно? Мне?!
– Алена, подержи сумку, мне надо пояс поправить, тут такой сложный бант… Встань сюда, закрой меня от камеры. И делай вид, что мы с тобой разговариваем.
И я взяла ее сумку. Маленькую, похожую на лошадиное седло. С надписью Dior. Что со мной происходит? Настя поправила блузку. Взялась за свое седло. Скомандовала:
– Пошли!
Я пошла вперед – извозчичья лошадь, которой все равно, куда идти. Мы пробрались к дверям, Лена уже оставила свой пост, все наши были внутри.
В огромном ангаре с устрашающими бетонными стенами, хранившими, наверное, еще следы первых пятилеток, был выстроен подиум. Индастриал-look – это теперь модно. Сочетание гламурной роскоши с обшарпанной эстетикой героического советского прошлого.
На стенах – постеры. Обложка журнала со слоганом «Читайте Gloss! Культ 100% роскоши» и рекламный плакат, сделанный для фильма «Марк Шиffер. 100% shit».
Я сдала Настю на руки Вере. Сразу стало легче.
Народу было полно. В первых рядах сидели звезды. Конеген, Троицкий, муззвезда Саша Калиновская через два стула от них и артисты, снимающиеся в фильме, – Ирина Розанова, Алексей Серебряков, Андрей Носков.
– Это не настоящий модный показ, – Краснова цапнула меня за руку. – В реале на топовых местах сидели бы совсем другие люди.
– Да, а кто? – спросила я машинально. Мой ожог от встречи с Настей болел уже нестерпимо.
– Оля Слуцкер, Света Бондарчук, Рената. А с другой стороны Наташа Королева, Винокур и Галкин с Киркоровым. Ну и Долецкая, Шахри и Хромченко.
Ну да, главные редакторы журналов.
– И Ирка наша, – сказала я, мечтая отделаться от Красновой, чтобы незаметно слинять.
– Щас! Ирка наша сидит во втором ряду. Дышит в спину «Вогу».
Да, Полозова однажды об этом говорила. Журналисты слонялись вдоль рядов в поисках места – но наши девочки отгоняли их от приоритетных кресел. Я видела, как Вера изгнала из партера двух дам неопределенного возраста, и усадила Ведерникову рядом с Троицким. Логично, для картинки нужна концентрация узнаваемых лиц в первых рядах.
Я увидела Кончаловского. Придется подойти. А о чем спрашивать? Я ведь даже не подготовилась – времени не было. Мне стало страшновато.
Я умею разговаривать о деньгах, но не об искусстве. К тому же, стоит сморозить какую-нибудь глупость, и обратного пути не будет – сразу запишут в разряд поверхностных журналистов, которые ни о чем не имеют представления.
Кончаловский тем временем организовывал пространство. «Камера будет идти отсюда, значит, подходишь с той стороны». Это актеру. «Пересадите вот этих из массовки к Ире в центр». Это ассистентам, которые немедленно ринулись к двум фрикам, изображавшим гламурных тусовщиков, и переместили их поближе к Ирине Розановой. Как я поняла, в фильме она играет главного редактора. «Скажешь мне потом, что ты думаешь про глянец!» Это Свете Конеген.
Я решилась.
– Андрей Сергеевич, здравствуйте! Меня Алена Борисова зовут. Я из журнала Gloss. Мы интервью с вами хотели сделать…
– Хорошо, хорошо. Давайте после… О, Пашенька, здравствуй, здравствуй…
К Кончаловскому подошел человек в черной майке и черных джинсах, сопровождаемый тремя молодыми людьми. Андрей Сергеевич и некто Пашенька обнялись.
– Что вам мое интервью? Вот кто ваш герой!
Я не знала, как реагировать. На всякий случай молчала. Человек в очках тоже.
– Вы не знакомы? А говорите, в глянце работаете. Девушки должны его знать в лицо. Познакомьтесь – это Паша Гейдельман, у меня в фильме играет между прочим. Он может вас замуж выдать. А это…
Он уже забыл, как меня зовут.
– Эта девушка работает в журнале Gloss, который у меня снимается. Тебе такие кадры не нужны, Паша?
Гейдельман пожал мне руку. Крепко. И вежливо улыбнулся.
– Я подумаю.
Интересно, о чем он подумает? Я отошла.
– Ну, что Кончаловский сказал? А Гейдельман чего? – Лена была тут как тут.
– Слушай, а кто этот Гейдельман?
– Алена, ты меня поражаешь! Он тебе нужен больше, чем мама с папой. Слушай, а Кончаловский такая лапа. Надо же, познакомил тебя с Пашей. Ну что, ты ему понравилась?
У Лены горели глаза – ярче, чем обычно, а обычно она закапывала «Визин» перед вечеринками.
– Не знаю. Руку пожал, и все. У него брачное агентство, что ли? Кончаловский что-то говорил про замуж.
– Ты телевизор не смотришь? Светскую хронику не читаешь?
– Читаю, – сказала я.
«А не стоило бы», – подумала.
– Рассказываю. Паша Гейдельман девок олигархам ищет. Конечно, процентов на пятьдесят это бла-бла, Пашин личный пиар. За Прохорова замуж не выдаст. Но думаю, кое-что он может. Я, во всяком случае, знаю пару девиц, которых он пристроил в приличные руки.
Мне стало смешно.
– Слушай, но это же ерунда! Разводка для ток-шоу Малахова!
– Ты дура, что ли?! Это бизнес! Реальный бизнес, от которого девушкам польза. Паша, между прочим, свою жену олигарху продал за 800 штук.
– Как жену? Быть не может… Продал?!
– Кто кого продал? – подошла культурная Кузнецова.
– Не важно, – Лена замолчала.
– Вы про Гейдельмана, что ли? Да, это персонаж! Не понимаю только, что может связывать такого мощного режиссера, как Кончаловский, классика живого, с таким жутким типом, как Гейдельман.
– А ты, как всегда, морали читаешь! Вот, Алена, с Олей поговори о высоком.
– А тебе он нравится, да? Надеешься попасть в его список? – Кузнецова разозлилась.
– А ты никогда и не надеялась! – Краснова нанесла ответный удар.
– Ну что, Андрей Сергеевич отшил тебя? Говорила же, не надо лезть перед съемкой! – уязвленная Кузнецова тут же рикошетом врезала мне.
– Нет, все как раз нормально. Обещал после показа. Я вопросы еще не придумала. У тебя есть какие-нибудь идеи? – Я пыталась перевести разговор в мирное русло.
– У меня идеи есть всегда. Но это же твое интервью – значит, твои идеи!
И Кузнецова ушла.
Лена шипела:
– Вот стерва! Никогда никому не поможет. И мужа у нее поэтому нет. Нормальный человек не будет жить с такой постной рожей.
Оля и правда всегда выглядела так, как будто чем-то недовольна. Раньше, до эпохи глянца, она работала театральным критиком в культурном журнале и писала рецензии на спектакли. Говорили, что хорошие. А еще говорили, что Оля училась на актрису, но театральной карьеры у нее не получилось. В журнале ее статьи всегда сильно редактировали – они были слишком сложны для читателей. «Пиши проще, чтобы в ярангах было понятно», – говорила ей Аня. Оля обижалась.
– Лен, а у них дети были? Ну, у Гейдельмана с женой?
Я даже забыла про Настю – история была поразительная, просто для кино.
– Слушай, я подробностей не знаю! Может, бывшая жена была. Может, он и так разводиться собирался. Я тебе только одно советую – меньше думай.
– Это трудно.
– А ты попробуй! И постарайся, чтобы Паша тебя запомнил. Это, конечно, так – случайное знакомство, он вряд ли на тебя среагировал. С точки зрения коммерции мы с тобой нестандартный товар.
– Лен, а ты что… Ты, правда, согласилась бы?!
– А ты знаешь варианты, как иначе познакомиться с нормальным богатым человеком?! Ты что, Ксения Собчак? Или Настя Ведерникова?
Я знала один вариант. Нормальный богатый человек женится на Насте Ведерниковой. И Гейдельман здесь не поможет.
– Я лично давно ищу выходы на Пашу. Тут нужно, чтобы правильный человек с ним свел – он работает только со своими, если что-то неформатное. А в принципе его мальчики девчонок ищут. Вот как сегодня – видишь, он со свитой пришел.
Мы с Красновой пристроились на приставных стульчиках, которые предусмотрительно запасла Вера. Придется досмотреть шоу до конца.
– Девочки, а ничего, что рядом с нашим постером эта надпись – «100% shit»? Неправильные ассоциации могут быть, – спросила я.
– Спокойно! Кто там сказал – реклама имеет только хронометраж? А в фильме про журнал будет много. Так что не надо моральных терзаний! А если такая впечатлительная – тогда к Кузнецовой садись. Вам будет что обсудить.
Сегодня на меня все обижались. На подиум вышел Кончаловский.
– Объясню, что здесь происходит. Мы снимаем фильм «Глянец». Это картина о том, что мы все с вами персонажи глянца. Мы живем в глянце, мы хотим попасть в глянец, туда, где существует эта особенная, прекрасная жизнь. Я снимаю историю о том, что происходит на самом деле в этой красивой глянцевой жизни. Кто не хочет попасть в кадр, может сейчас уйти.
Все засмеялись. Захлопали. Никто не ушел.
– Поработайте на камеру активно.
Кончаловский сошел с подиума, скомандовал: «Мотор!»
На подиуме появились странные, я бы даже сказала, страшно одетые люди. Островская пригласила на показ группу Fresh Art, клубных тусовщиков, представителей нетрадиционного направления – в моде и в жизни.
Голые мужские торсы, затянутые в черные корсеты. Английский флаг вместо юбки. Трусы-стринги на крепкой заднице. Острые каблуки. Шокирующий авангард с элементами садо-мазо. Жесткая музыка.
Отвратительное, завораживающее зрелище. Не знаю, почему – оттого, что снималось кино, и это придавало шоу особую энергию, от грохочущей клубной музыки, которая будоражит и возбуждает, от яркого света, льющегося на подиум и в зал, от красных глазков работающих камер или просто от желания отвлечься от переживаний сегодняшнего дня – в общем, не знаю, как это вышло, но я почувствовала, что это иногда неплохо. Быть в центре. Попасть в кадр. Что-то есть в этом глянце. Отвратительное и притягательное.
В черном кружевном платье по подиуму шла девушка. Уверенно стучала каблуками. И вдруг упала. Через нее шли, переступали мужчины в стрингах и корсетах. Вставай уже, вставай!
Я напряглась, как будто пыталась помочь ей. Потом вдруг сообразила – это же кино! Это так специально. И точно – девушка поднялась, и я узнала в ней актрису Высоцкую, жену Кончаловского, которая играла в фильме главную роль. Высоцкая была совершенно не похожа на себя: настоящая, изможденная диетами и кокаином, манекенщица.
Все закончилось быстрее, чем начиналось. Народ вставал с мест и перемешивался – звезды с журналистами, актеры с тусовщиками. К банкетным столам было не пробиться, несмотря на то что камера продолжала работать, а я еще по газете знала, какие позорные получаются кадры, когда человека снимают в тот момент, когда он ест.
Я пробилась к Кончаловскому сквозь толпу жующих.
– Давайте, только недолго.
Он тоже ничего не ел.
– Судя по тому, что я сейчас увидела, вы не любите глянец. Почему?
– Да, я действительно не люблю глянец. И много раз писал об этом – мне ненавистна эта идеология, когда тебе навязывают – покупай, покупай. Когда спрос определяет не только рыночную цену, но формирует жизнь. Западное общество зашло в тупик, зажатое в тиски консъюмеризма…
– Вы снимаете злое кино?
– Я бы так не сказал. Я люблю своих героев. Вот картина Олтмана «Прет-а-порте» – разве злая сатира? Нет, он с доброй иронией сделал. Друзей своих там снимал.
– Ну, не знаю, по-моему, там практически нет положительных героев. Это мир монстров от моды. И он никому не сочувствует. А у вас есть положительный герой?
– Конечно. Я всех их люблю.
– Почему Гейдельман стал героем вашего фильма? Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.
– А что плохого Паша делает? Он осуществляет женскую мечту. Быть замужем, иметь деньги. Рожать детей от мужчины, который может их накормить и обучить. Женщины всегда хотели этого. И не верьте, если вам кто-то скажет, что это не так. Даже если вы сами будете мне сейчас говорить, что так не думаете, я в это не поверю.
– То есть получается, что женская независимость, профессиональная реализация – этого не существует, что ли?
Я завелась. Почему он так безапелляционно говорит от имени женщин? Единственное, что можно противопоставить человеку, который способен легко тебя переехать, – это самоуважение и финансовая независимость. Я лично не собиралась возвращаться в состояние очарованной курицы.
– Это все протестантская чушь! – продолжал Кончаловский. – Про равноправие и реализацию. Женщина имеет право рожать детей от нормального мужика. А у мужчины есть обязанность на эту женщину заработать, и на детей своих. Дети здесь принципиальное – то, что связывает. Нормальный мужик хочет свою жену обрюхатить сразу после свадьбы. Чтобы сидела дома, была беременна и вообще была моя. Привязать ее, сделать зависимой. С младенцем она не много заработает.