Внезапно толпа всколыхнулась – так же, как при его появлении. Он попытался обернуться, но увидел только могучее плечо державшего его мужчины, и за ним – напряженные лица.
Но зато он слышал – шаги. Стремительные, отдававшиеся вдоль всей улицы гулом, хотя пламя уже трещало громко, а низкие неровные стены домов не могли создать эха.
Я могу узнать его по звуку шагов, подумал Натан и снова вспомнил Эллен – и в этом воспоминании она лежала на земле, погрузив руки в грязь, хотя он, кажется, никогда не видел ее такой.
Эльф вошел в толпу, и его не схватили, как Натана, – напротив, дали дорогу. Натан взглянул ему в глаза и понял почему.
Глориндель был без рубахи, в одних только штанах, явно натянутых наспех, а рыжеволосая дочь старосты Эррея бежала за ним, как собачонка, и что-то быстро, невнятно лопотала заискивающим медовым голоском. Белая ночная рубашка, неплотно запахнутая на груди, почти не скрывала полные груди, меж которых свисал на кожаном шнурке продолговатый амулет. Что-то кольнуло Натана при его виде – будто он когда-то видел нечто подобное. А потом вдруг некстати вспомнил: такой носили староверы в самых диких уголках Калардина.
Но эти люди не были дикими. Они жили в затерянной деревне и сжигали ведьм на кострах из молодых побегов, но они совсем не были дикими. Напротив – в черных глазах Горка угадывалось куда больше знания, силы и разума, чем в глазах лорда, которому когда-то присягнул Натан... И, наверное, поэтому он не пытался вырваться.
Он все время думал: а что, если они правы?
Глориндель остановился напротив Натана, в нескольких шагах от сарая. Скрестил руки на груди. Его лицо было совершенно непроницаемым. Говорить с Горком он не стал, но Натан вдруг понял, что думают они об одном и том же. И уверился окончательно, когда Глориндель взглянул на него, и Натан увидел в его глазах затаенное облегчение.
Это было жуткое и очень опасное мгновение. Натан моргнул, тяжело тряхнул головой. Ему стоило большого труда выдавить хоть слово – язык заплетался и лип к пересохшему небу:
– Очищение... огнем... Можно вытащить... ее...
Ресницы Глоринделя дрогнули. Он посмотрел на поднимавшееся пламя, снова на Натана и сказал только одно слово:
– Эллен.
Эллен. Да, конечно, он тоже подумал об этом: Эллен. Тусклое пламя уже объяло сарай, и Эллен единственная, кто может войти туда и вынести Рослин. Потому что она не чувствовала боли от огня и была почти богом.
Но только Эллен, израненная, ослепшая, лежала сейчас в дальней комнате, в полной тьме, и спала. Рослин умирала в этом задымленном аду от того, что вчера Натан не пожелал тревожить ее служанку, и потревожить Эллен теперь означало бы обречь на смерть их обеих. Да, обеих, а не только одну из них, что ты и сделал, Натан.
– Эллен, – повторил Глориндель и улыбнулся.
Натан вскинул на него изумленный взгляд. Нет, эльф не о том говорил. Он вовсе не предлагал позвать Эллен и приказать ей идти в это пламя, вот еще. Как малодушно это было бы со стороны здорового мужчины... пусть даже он и чувствует боль от огня.
Натан ощутил волну жгучего, всепоглощающего стыда и вздрогнул, когда эльф повторил в третий раз – вы крикнув это слово и почему-то уже почти смеясь:
– Эллен!
И у Натана на миг возникло дикое ощущение, что Глориндель обращается к нему по имени.
Эльф быстрым шагом подошел к нему, схватил за плечи, взглянул в лицо расширившимися глазами, блестевшими от непостижимой для Натана радости.
– Всеблагие небеса, как вы все-таки похожи, – прошептал он. – Ты тоже... Стоит мне на тебя посмотреть, Натан, и... и я знаю, что должен делать дальше. Так всегда было, и там, в самом начале, помнишь? Я потому так и доставал тебя. Хотел, чтобы ты не выдержал первым. Потому что, знаешь, это так жутко – когда тебя все время заставляют поступать правильно.
– Что вы...
– Молчи, Натан, ради всего святого, – перебил эльф и сжал его плечи крепче. – Знаешь, я ведь именно поэтому так и не смог с ней переспать. Смешно, правда? И поэтому не выбил из нее то, что хотел знать... поэтому просто ехал вместе с ней. Потому что она так сильно напоминала тебя. А мне тебя не хватало. Все время не хватало, потому что ты, друг мой, вечно умудрялся вовремя сказать то, что я должен услышать. Как и она. Спасибо... передай ей за это.
– Нет! – крикнул Натан, поняв, что он собирается сделать, потому что все эти слова, так много слов сейчас, когда дорого было каждое мгновение, могли означать только прощание. Если бы его по-прежнему не держали, он сам схватил бы эльфа и не позволил бы ему пойти на почти верную смерть ради той, которая и так собиралась его убить, пусть даже сама не хотела этого. Но тальварды не выпустили его, и Натан только бессильно смотрел, как эльф идет вперед, как вязкий серый дым тянется к нему, будто слепой хищник, почуявший приближение жертвы, как бросается на него и обволакивает с ног до головы, втягивая в свое ненасытное чрево.
Потом Глориндель исчез в огне.
Эллен чувствовала жар.
Он был последним, что она ощутила перед тем, как умерла, и первым, что почувствовала, когда воскресла. Сперва в глазах, будто бы изнутри, за зрачками, у нее развели костер, потом – во всем теле, в каждой клетке, словно ее кровь превратилась в огонь. И самое главное – это было больно. Не просто горячо, но и больно. И Эллен любила эту боль так, как ничего никогда не любила прежде.
И она была бы счастлива, если бы вдруг не поняла, что источник жара находится вовне.
Эллен рывком села, шаря руками вокруг себя. Она находилась в полном мраке – то ли пещера, то ли подземелье, в которое не проникает ни единый луч света. Но постель под ней была широкой и мягкой, хотя и влажной от ее пота. Эллен спустила ноги на пол – холодный и дощатый. Не земля и не камень...
Но она отметила это лишь краем сознания – все остальное ее естество заполнило давящее ощущение жара. Казалось, оно шло со всех сторон, будто она была заперта в огромной бочке, которую подогревали на медленном огне.
Эллен встала, взмахнула руками, пытаясь нащупать опору. Поколебавшись, ступила вперед и почти сразу задела пальцами дверной косяк. Помещение, выходит, было небольшим, да только ей уже надоело передвигаться по нему вслепую. Она хотела выйти к солнцу.
Эллен толкнула дверь и зажмурилась, заранее пряча глаза от удара света. А когда открыла их, поняла, что не от чего прятаться.
В соседнем помещении было так же темно.
Эллен остановилась, медленно подняла руку к лицу, ощупала глаза. Вокруг них запеклась какая-то корка – сухая и твердая. Эллен попыталась сковырнуть ее и поморщилась от боли. А через мгновение поняла: это же кровь. Это моя кровь. Кровь текла у меня из глаз и...
И я смотрела на Рассела. Смотрела, как он уходит от меня дальше и дальше, сливаясь с темной толпой тальвардов.
«И это было последнее, что я видела. Больше не на что стало смотреть», – подумала Эллен и, тяжко привалившись плечом к дверному косяку, закрыла глаза.
Бесполезные глаза, которые больше не были глазами Эллен... от которых Эллен больше не было никакого проку.
Она хотела заплакать, но не смогла, как будто белой вспышкой ей выжгло и слезные железы тоже. А может, и не вспышкой... может, их выжгло огнем, который она по-прежнему ощущала вокруг себя. Эллен стиснула зубы, глухо, сдавленно застонала, сама испугавшись того, как прозвучал этот стон, с силой оттолкнулась от стены, выставила вперед руки. Надо было идти вперед, надо было выбраться отсюда, из этого душного места. Она никого не звала, странным образом чувствуя, что людей поблизости нет. И это ощущение подхлестывало ее, гнало вперед, нагнетало в душе новую, еще более мучительную тревогу.
Глориндель. Натан. И Рослин.
Кто-то из них сейчас в этом огне.
Это был какой-то дом – довольно большой, с деревянными полами, гладко обструганными порогами и низкими притолоками. Эллен шла по нему вслепую, держась за стены, но уверенно – общее ощущение огненной ловушки сменилось ощущением, что огонь находится в строго определенном месте и больше не угрожает Эллен – теперь он угрожает кому-то другому. И вместо того, чтобы бежать, Эллен шла на него, как на свет маяка. Свет, который она теперь не могла видеть, но снова могла чувствовать. И от этого вернувшегося ощущения ее переполняла безумная, бессмысленная радость.
Она сразу поняла, когда оказалась на улице, – по тому, как резко посвежел воздух, и одновременно усилился жар, и появился густой горький запах гари. Эллен на миг застыла в растерянности, не имея ни малейшего представления, где находится и что ее окружает, а потом доверилась своему вновь заговорившему телу, которое так охотно откликалось на зов жара. Сперва она шла, держась за бревенчатую стену дома, из которого только что вышла, потом отпустила опору, перешла на бег. Она не видела окружений и преград, но ни разу не споткнулась, ни разу не наткнулась на плетень или стену – огонь был ее поводырем. Огонь и тот, кто в нем горел.
– Стойте! – закричала она, сама не зная, к кому обращается. – Стойте, нет!
Наконец появились звуки. Треск огня, звук всеобщего движения, гул людских голосов, ее собственный крик – все это захлестнуло ее с такой силой, что на мгновение она утратила путеводную нить далекого жара и в первый раз споткнулась, чувствуя, что теряет равновесие. И в то же мгновение услышала, как кто-то зовет ее по имени, потом кричит: «Да пустите же вы меня! » – и снова зовет, снова и снова, крик приближался, и в нем было столько мольбы... Но только когда руки этого человека подхватили ее и не дали упасть, Эллен поняла, что это Натан. Не потому, что узнала голос, – просто некому больше было, либо Натан, либо Глориндель, а у Глоринделя горячие руки. Это она помнила хорошо: такие горячие руки...
Руки Натана были холодными и скользкими, и в охватившем ее тело и разум пламени это было так странно, что она мгновенно очнулась.
– Натан? – проговорила Эллен, поворачиваясь туда, где, как ей казалось, находится его лицо. – Что это? Где мы? Почему я ослепла?
Он не ответил ни на один из вопросов, только продолжал крепко держать ее за плечи, хотя приступ слабости прошел и она уже не собиралась падать. От него остро пахло паникой – Эллен подумала, что и сама, должно быть, провонялась этим запахом до кончиков волос, и вовек этому запаху не выветриться, пусть даже теперь это все, что осталось от страха.
А самого страха не было. Ничего больше не было. Она увидела Рассела, который не заметил ее, отвернулся и пошел прочь, – и ничего больше не было. Совсем.
Разве только...
– Где Глориндель? – спросила она.
Натан обхватил ее тело поперек, прижав руки к туловищу, притянул к себе – она чувствовала своей грудью, как бьется его сердце. И вдруг ощутила прилив ужаса – нет, нет, как же так, этого не может быть!
А ведь всего мгновение назад думала, что больше ничего не осталось...
Но она ошиблась, остался жар – теперь уже совершенно явный, настоящий, порожденный не ее больным рассудком, а костром, горевшим совсем неподалеку, всего в десятке шагов от них. Ровно на том же расстоянии, на котором находилась от нее горящая гостиница в порту Врельере, та, из которой она вывела Глоринделя... Только тогда ока видела этот огонь, видела костер, знала, что он есть, – а теперь только ощущала, и это было одно и то же: видеть и знать.
– Пусти меня!
Натан сжал ее крепче, будто ждал этих слов.
– Пусти! Он там, да?! Пусти!!!
– Успокойся, Эллен! – крикнул Натан. – Он пошел за Рослин. Я не мог его остановить. Он должен был...
– Он ничего не должен! – закричала Эллен; вдруг стало очень тихо, люди, стоявшие вокруг, смолкли, только огонь трещал по-прежнему да ее собственный крик гудел у Эллен в голове. – Ты что, не понимаешь?! Она все равно собиралась его убить! Она служит этим проклятым некромантам, которые забрали моего Рассела, и Глоринделя они тоже заберут!
– Теперь уже не заберут, – сказал кто-то рядом с ней. Эллен повернула голову в его сторону, мучительно вглядываясь незрячими глазами. От этого человека не веяло жаром. От него вообще ничем не веяло – его попросту не было.
Она снова рванулась со всей яростью, на которую была способна.
– Натан, пусти меня! Я выведу их обоих, я смогу! Я же не чувствую огня!
– Тогда откуда ты знаешь, что там огонь?
Она замерла, пораженная его словами. И тут же ощутила боль – страшную боль во всем теле, в каждой его части, которой когда-либо касалось пламя: словно вся боль от ожогов, украденная у нее когда-то, разом вернулась в измученное тело... так, как возвращаются домой.
Горло Эллен свела судорога, она ткнулась лбом Натану в плечо и заплакала без слез – она думала, что от боли, но на самом деле это боль в ней плакала от радости, что снова может жить. Натан положил большую тяжелую ладонь ей на затылок, и от того, как это прикосновение не было похоже на прикосновение Глоринделя, Эллен зарыдала еще сильнее, оплакивая то, чего не могла изменить.
– Прости меня, – всхлипнула она, ткнувшись Натану в грудь опаленным лицом. – Прости меня, прости, я не смогла тебя защитить...
Толпа, вдруг словно вернувшись из небытия, разом вздохнула, будто единой грудью, и Эллен, вздрогнув, подняла голову. Она услышала усилившийся треск, будто кто-то продирался сквозь ломающиеся ветки, а потом люди разразились криками – и это были крики восторга. Эллен почувствовала, как напрягся Натан, как затвердела его рука, будто он не разделял их радости, и в то же время его сердце, к которому Эллен все еще прижималась, забилось сильнее. Он разжал руки, отпуская ее, но Эллен не двинулась с места, оставшись стоять, когда Натан побежал вперед, туда, откуда по-прежнему веяло жаром, но это уже был неопасный, беззубый жар, у которого в последний миг вырвали пищу прямо из пасти. Мысль принесла облегчение, и Эллен, закрыв глаза, отдала все свое тело во власть этого ощущения. И через несколько мгновений подумала, зная, что огонь ее слышит: «Я понимаю теперь. Ты не друг мне. Ты не жалил меня, но не оттого, что жалел. Напротив. Ты жалишь только тех, кого любишь. А меня ты отвергал. И теперь ненавидишь за то, что я тебе не отдалась, когда ты был готов меня принять, а я не видела, что твои объятия – ловушка, и на твоем лице оскал. Не видела, потому что ты меня ослепил».
Так вот, Рассел, подумала она, теперь я все о тебе знаю и больше никогда не пойду за тобой, не брошусь в тебя, и ты не оставишь ожогов на моем теле и моей душе.
– Вы живы? Миледи, вы живы? – сказал Натан и умолк – Эллен слышала, как глубоко он дышит, и поняла, что он пытается вдохнуть воздух в рот Рослин.
Глориндель, видимо, не мог этого сделать.
Через какое-то время Рослин закашляла – сипло, надрывно, будто все внутри у нее разрывалось, но Эллен уже знала, что она будет жить.
– Она будет жить, – медленно проговорил человек, голос которого она уже слышала, – человек, которого не было. – Она очищена пламенем и... выведена живой. Значит, будет жить.
– Горк, но ты же сам говорил... – неуверенно начал кто-то во всколыхнувшемся гуле голосов, но тот перебил:
– Вы все знаете старые законы. У ведьмы есть шанс быть оправданной. Эта ведьма его использовала.
– Тьма в ней все равно жива, – сказал кто-то.
– Да, жива. Но это более не наша забота. Здесь она уже никому не навредит.
Эллен пошла вперед, на толпу, вытянув руку перед собой. Она слышала, как люди отступают в стороны, чувствовала, как они смотрят на нее, – но это не были горячие взгляды и не холодные тоже, никакие, их не было, этих взглядов и этих людей. Было только одно существо, одно тело, и от него все еще пахло огнем, в котором оно только что побывало.
Пахло, да. Огонь пахнул. Солено, как слезы, которых Эллен больше не могла проливать.
Она встала на колени, нащупала его руку. Сжала пальцы, которые гладили ее по щеке, а потом били, а потом снова гладили и снова били, и так без конца. Эти пальцы безвольно поникли в ее руке, но они по-прежнему были горячи.
– Он жив, – сказала она.
– К сожалению, вы ошибаетесь, – сказал человек по имени Горк, и в его голосе действительно было сожаление.
Эллен услышала запах Натана, присевшего с другой стороны распростертого на земле тела.
– Он дышит, – возразил Натан.
– Он не умер, – согласился Горк. – Но он и не жив. Мне очень жаль, калардинец, но священный огонь, очищающий ведьм, разжигается на травах. Дым от этих трав безвреден для людей, убийственен для демонов и по-разному действует на эльфов. Если ты видел тех, которых гонят проклятые некроманты, ты поймешь, о чем я.
– Травы? – прохрипела Рослин – Эллен узнала ее голос, хотя он стал ниже на несколько тонов. – Там... травы... вы жгли там травы... которые...
– Маленькая ведьма, ты не смеешь задавать вопросы. К тому же ты и так знаешь ответы, – сказал Горк, но в его голосе слышалась не враждебность, а уважение.
Какие они странные, подумала Эллен, сжимая безжизненные пальцы Глоринделя. Глэйв говорил мне, что они не похожи на нас, но... но какие они все же странные.
Она не хотела задавать следующий вопрос, но кто-то должен был его задать.
– Теперь он умрет?
– Вероятно, да. Простите нас, мы не хотели этого. Мы хотели только очистить ведьму. Но вы сами ее очистили. Видно, это воля небес, чтобы сложилось так, как сложилось.
– Мы можем уйти отсюда? – после недолгого молчания спросил Натан.
– Это не от нас зависит, калардинец.
Нет, подумала Эллен, конечно, не можем. Нам некуда больше идти. Мы уже в конце пути.
Снова стало тихо, только трещал огонь и хрипло дышала Рослин, а потом Горк сказал, кажется, ни к кому не обращаясь:
– Теперь я понимаю, зачем этим демонам нужны эльфы.
– Вряд ли все они такие, как этот, – сказал Натан. Эллен услышала, как он поднялся. И как подошла Рослин, тоже встала на колени, взяла другую руку Глоринделя и, наверное, прижала его пальцы к своему лицу.
Он все же спас ее, подумала Эллен. Он почему-то спас ее, хотя и знал, что она такое. И почему-то я сделала это возможным. Я, именно я. Он сделал это, потому что там была я... я стояла и смотрела в его душу из глаз Натана. И под моим взглядом он не смог поступить иначе. Не смог и дальше притворяться хуже, чем есть...
Или чем был.
«Простите, мой возлюбленный господин, – подумала Эллен. – Но я, наверное, все-таки спасла вас... от вас самого, как и обещала».
И на мгновение ей показалось, что он пожал ее пальцы.
Натану снился огонь. Огонь был внутри него, но сам он был кем-то другим. Это было странное ощущение, но во сне Натан чувствовал, что все правильно. И иногда, в редкие мгновения, чувствовал это и наяву. Это ощущение – мучительная смесь скорби с чувством правильности – возникло в нем в тот миг, когда в дрожащем воздухе из дыма и огня появился Глориндель, неся Рослин на руках. Он прошел десять шагов, положил ее на землю и лег сам. За те бесконечные мгновения, пока он шагал от горящего сарая к толпе, Натан не сводил глаз с его лица и знал то, что несколькими минутами позже сказал деревенский колдун: этот эльф уже не жив. Пока что он двигается, но это уже только оболочка. А сам он очень, очень далеко.
Те эльфы, которых тальварды гнали к неведомой злой звезде, были такими же. В точности такими же.
«Мы теперь сами как тальварды», – думал Натан, пока они шли дальше на север. А они шли, все четверо – шел даже эльф. Он хорошо держался в седле и смотрел только прямо перед собой. Когда Натан останавливал его коня, Глориндель спешивался. Когда ему давали в руки кусок мяса, он ел. Но если его не трогали, он ложился на землю и смотрел в тальвардское небо, видя в нем что-то, что мог заметить он один. С того дня, когда он вынес Рослин из огня, Глориндель не произнес ни слова. Последнее, что слышал от него Натан, было «Спасибо передай ей за это». И эти слова, казалось, намертво засели в его голове.
Эллен оставалась слепа, но была куда менее беспомощна, чем эльф. Казалось, у нее разом обострились все остальные чувства, и когда она смотрела на Натана широко раскрытыми глазами, обведенными ободками ожогов, ему казалось, что эти глаза видят его насквозь. И в ней появилась отчаянность – то, чего, кажется, не было раньше. Наверное, думал Натан, она надеяться, что, когда тальварды приведут нас к звезде, Рослин попросит эту звезду вернуть ей глаза. А эльфу – жизнь. А мне... что бы мне попросить? Что я потерял в этой нелепой, бессмысленной дороге? Мы ведь все что-то потеряли, так и не найдя то, за чем изначально шли.
А дорога-то еще не закончилась, хотя Рослин, будто прочтя его мысли, сказала:
– Мы почти у цели.
Она тоже не говорила с Натаном. Из огня княжна вышла невредимой, но это не было чудом – скорее закономерностью. Все время привалов она проводила с Глоринделем, отпаивая его настоями из своих трав, шепча над его неподвижным телом одной ей известные заклятия. Лицо Эллен затвердевало, когда она слышала этот шепот, хотя Натан был уверен, что и она не может его разобрать. Они не вмешивались; не сговариваясь, зная, что если у Глоринделя и есть шанс стать прежним, то это не звезда Рослин, а сама Рослин.
Прежним, думал Натан и слабо улыбался про себя. Я в самом деле хочу, чтобы он стал прежним?.. И я уже снова по нему тоскую.
В один из привалов, когда Рослин, как обычно, занялась эльфом, а Натан также привычно пошел вперед, чтобы отследить направление движения тальвардов, Эллен двинулась за ним. Он не сразу это заметил – хотя ходила она сама, без поводыря, до сих пор ему еще ни разу не приходилось брать ее с собой. Но в этот раз он ощутил, что за ним идут, – обернулся и молча дождался, пока Эллен с ним поравнялась. Она шла медленно, но уверенно, переступая камни и выбоины на дороге так, будто в самом деле их видела. Когда она оказалась рядом, Натан взял ее за руку, и она содрогнулась – не от неожиданности, а будто ей причинило боль это прикосновение.
– У тебя такие холодные руки, – сказала она.
Натан не ответил. На холм они поднялись вместе; Натан иногда помогал Эллен, но не больше, чем если бы она была зрячей. И все это время не выпускал ее руки.
– Что там? – спросила она, когда они оказались наверху. Натан окинул взглядом раскинувшуюся внизу перспективу.
– Там река, – сказал он. – Тальварды еще на этом берегу. Кажется, собираются переправляться. Ни моста, ни парома не видно... Ну, можно не торопиться. Это затянется надолго.
– Почему ты не спросил, зачем я пошла к ним?
Она по-прежнему держала его за руку. Натану вдруг стало неуютно. Он не привык находиться с кем-то так близко во время обычного разговора, а уж прикасаться – тем более не привык. Хотя, может, все дело было только в том, что он уже несколько дней ждал этого вопроса.
– Я не думаю, что ты сама знаешь, – наконец ответил он.
– Почему же, знаю. Я шла за Расселом. Сперва я просто хотела... нет, я знала, что он там. Теперь понимаю: я это чувствовала. Что либо сейчас, либо никогда. Что если не пойду туда, никогда уже его не увижу... И он в самом деле был там. И я его увидела. И теперь... больше никогда не увижу.
«А Аманита?.. Там была моя Аманита? » – хотел спросить Натан, но не спросил. Даже если она там правда была, Эллен бы ее не увидела, так же как он не увидел бы ее Рассела.
– И ты... спросила его о том, что хотела? – с трудом проговорил он, стараясь не глядеть на нее.
Она покачала головой.
– Я не успела. А он, кажется, даже не заметил меня. Впрочем, это не важно. Я потом поняла, когда Глориндель оказался в огне. Не важно это. Это... прошло. Этого даже не было никогда.
– Это было! – неожиданно резко сказал Натан. – Проклятие, было! И если бы не это, ты бы никогда не оказалась в Тальварде! Не ослепла бы, и Глориндель не превратился бы в живой труп!
– Знаю, – покорно ответила Эллен. – Я виновата...
Ему захотелось схватить ее и встряхнуть – нарочито грубо, бесцеремонно, так, чтобы она ощутила огонь в его руках. Почему ты сказала, что они холодные, Эллен? Почему? Неужели... они правда такие?
А они правда такие. То, что ты делаешь, Натан, можно делать только ледяными руками, в которых нет ни капли живой крови.
– Ты ни в чем не виновата, Эллен. Виноват один только я. Я знал, что эти люди хотят сделать с Рослин. Еще накануне вечером знал. Мы должны были сразу уехать оттуда. Но я не захотел тебя будить. И не захотел... прерывать Глоринделя. Он заигрывал с дочерью старосты и...
– Ему это было нужно, – без выражения сказала Эллен.
– Да. Ему это было нужно. Он должен делать то, что хочет, – хотя бы иногда, иначе...
– Я знаю, – прервала его она, и Натан понял, что она действительно знает, и испытал мгновенный прилив облегчения. Но лишь на долю секунды, потому что потом Эллен сказала: – Ты правильно поступил.
– Нет, – хрипло ответил он и сжал ее пальцы крепче. – Эллен, ты не... понимаешь. Не в том даже дело, что от моего решения пострадали вы все. А в том, что леди Рослин – моя госпожа. И я должен был думать в первую очередь о ее безопасности. Это был... мой долг.
Наверное, он как-то странно произнес последнее слово, потому что Эллен круто развернулась к нему. И ее глаза, ее целые, светло-карие, с виду совсем здоровые глаза, если не считать только алых ободков на коже, смотрели прямо ему в душу.
– Я нарушил свой долг, – потрясенно проговорил Натан, глядя в эти глаза и только теперь осознавая то, что говорит. – Я... я нарушил свой долг.
– Ты сделал то, что тебе велела совесть.
– Совесть? – повторил Натан и вдруг ощутил дикую легкость во всем теле – на миг ему показалось, что сейчас ноги оторвутся от земли, которая откажется его носить. – При чем тут совесть?! Эллен... Совесть – это то, что толкает нас на самые глупые поступки. Мы не думаем, когда поступаем по совести. Я же не подумал, что обрекаю всех вас на гибель, я просто не сделал то, что был должен, потому что так мне казалось лучше... лучше, хотя и неправильно. И это не в первый раз ведь так. Я не в первый раз обрекаю других на смерть от того, что забываю о долге. Ты знаешь, что прежде я был лесным разбойником?