Страница:
Рейф что-то промычал в знак согласия. Только что в поселке сезонников, где вокруг роилась детвора, они оба выглядели молодыми людьми совсем иного склада. А сейчас шагают посреди дороги, заложив руки в карманы, чтоб придать себе важности, и весь облик их переменился: и колючий, искоса взгляд Карлтона, настороженно поджатые губы, воинственно выставленные локти, словно вызов всему свету, и какое-то мягкое упрямство в большом гибком теле Рейфа, в каждом его движении — все это делало их особенными, не подходящими ко всему, что вокруг, будто вот сейчас их высветят фары летящей издали машины. Они шли широким, быстрым шагом. А вокруг тишина, только подает голос всякая насекомая мелочь, трепыхнется изредка птица, где-то лают собаки. Карлтон не прислушивался к этой тишине, от нее ему становилось беспокойно. Иной раз поздно ночью, когда весь поселок наконец затихал и только к нему никак не шел сон, он начинал шептать про себя имена: сперва имена родителей, братьев и сестер, потом перебирал всю дальнюю родню, потом соседей, потом тех, что жили подальше, всех, кого отделяли от него многие годы и сотни миль, и сам изумлялся, как много лет прожил он на земле. Переберет по именам всех и каждого, определит свое место среди них — и лишь после этого удается уснуть.
Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше — музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.
В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был чужой. Под навесом просторно, а все равно жара, духота; в задней половине пол не дощатый, а просто земляной, плотно убитый множеством ног. Жужжат мухи и москиты. Под одним столиком спит большой косматый пес. У Карлтона сладко защипало глаза, так густо и так приятно пахнуло в лицо человеческой плотью, пивом, едой, табачным дымом. И он и Рейф вдруг оробели и подошли к знакомым. Заговорили громко, стараясь перекричать общий гомон. Заспорили: этот городишко еще хуже предыдущего. Нет, лучше. Двое из их собеседников были иностранцы, ну и выговор же у них — тошно слушать! И то и дело сбиваются на свой язык, непривычный, свистящий, у Карлтона даже сердце заколотилось от омерзения. Рейф потянулся из-за спины Карлтона заплатить буфетчику, тот исподлобья поглядел на Карлтона, избегая встретиться с ним взглядом. Карлтон пил пиво и думал об отложенных за неделю деньгах: на сегодня хватит; можно обо всем позабыть. Ровно ни о чем не думать. Москит впился ему в щеку. Какая-то компания, не глядя, протискивалась мимо, Карлтон и его собеседники замолчали. У тех, чужих, пот катится по лицам, рубахи на спинах пропотели и руки по локоть черные от грязи. Но они задаются перед Карлтоном и его товарищами. Это сразу видно. У одного на голове ковбойская широкополая шляпа — экий вид дурацкий! Карлтону захотелось ткнуть пальцем и захохотать. Шляпа светлая, кремовая, и сидит на самой макушке, того и гляди, ее кто-нибудь собьет.
— Глянь-ка на этого сукина сына, — шепнул Карлтон Рейфу.
Рейф согласно хмыкнул. Карлтон почесал щеку, она зудела. Взял еще кружку пива, пена пошла через край, по пальцам потекло. Хотелось сказать тем двоим — они теперь о чем-то спорили на своем чудном языке, — откуда они такие взялись, убирались бы лучше восвояси или хоть заткнулись, что ли. Другие тоже на них смотрели. Женщина с длинными черными волосами обернулась, прислушалась — непонятная, уродская речь! — и растянула губы в усмешке.
— Не умеют говорить по-людски, так заткнулись бы. Убирались бы, откуда пришли, — сказал Карлтон.
Он сделал вид, будто его толкнули, и сам подтолкнул одного из тех двоих. Тот был мал ростом, сутул — плечи давно пригнула работа; часто мигающие глазки глядели настороженно, казалось, вот-вот он присядет на корточки и подхватит что-то с земли. Карлтон понятия не имел, откуда он родом — может, откуда-то из Европы, но уж наверняка в той стране все объясняются на своем паршивом языке такой же мерзкой нетерпеливой скороговоркой, и у всех такие же редкие маслянистые волосы, и все они мигают и щурятся, будто не понимают, что делается вокруг.
Карлтон опять и опять подталкивал плечом неприятного ему человека, и тот шагнул в сторону. Ему было лет сорок. Второй, повыше ростом, все кричал на кого-то. Карлтон не мог разобрать, кричит он весело или со злостью. Он снова закричал по-своему — Карлтона даже перекосило, — и ему ответил мальчонка в грязной нижней рубахе. Кругом заулыбались, забавно было смотреть, как ходят ходуном мальчонкины ребра под расстегнутой рубахой.
— Вон отсюда! Убирайся!
Это кричала женщина за стойкой, прямые влажные пряди поминутно падали ей на лоб, она сердито их отбрасывала.
— Маленьким тут не место. Выставьте его вон!
Кто-то ударил мальчонку по плечу. Его отец подался вперед, лицо у него стало испуганное и хитрое.
— А? Что такое?
— Выведите его отсюда.
— Чего?
— Не положено. Такой закон.
— Закон?
Лицо у этого человека было хмурое, озабоченное, но и чем-то подозрительное — уж Карлтон-то в этих вещах разбирался! Видал он, какие женщины бывают у таких мужчин — большие, медлительные, толстые, не обхватишь, глаза темные, а кожа сальная. Вот, к примеру, мексиканки, встречал он таких: улыбнется, раз — и улыбки как не бывало, и неизвестно, чего от нее ждать. Нет, таким доверять нельзя.
— Эй, ты! По-английски понимаешь? — спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. — Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.
— Они мне не приятели! — в бешенстве огрызнулся Карлтон.
— Все вы из одного поселка…
— Они мне не приятели…
Парень был моложе Карлтона, почти мальчишка. Впалые щеки, нечистая кожа… вот оно, подумал Карлтон, наконец-то! Он только этого и ждал. С кем бы подраться. Кого бы прикончить.
— Этот — американец, — сказал кто-то.
— Вот… вот тоже маленький, — сказал отец того, в нижней рубашке. И показал на малыша лет четырех, который копошился у дальнего конца стойки.
— У него тут мать работает, — сказала женщина за стойкой.
— И вон там…
— Эта? Она уже не маленькая.
На них глазели. У мальчика глаза стали колючие, как у звереныша, застигнутого в кустах. Отец пожал плечами и засмеялся, пытаясь обратить все в шутку.
— Они просто смеются, — сказал он.
— Не положено, черт тебя дери! — прошипел Карлтон.
— Как вы сказали?
Карлтон сильно пихнул его локтем в бок. Он не знал, куда деваться от сраму, и тем сильней злился.
— Да что я сделал? — воскликнул тот.
— Болван, сволочь проклятая! — сквозь зубы процедил Карлтон.
Тот, который был пониже ростом, шагнул было к нему, но тут что-то произошло; мгновение полной тишины, оба медлят в нерешительности — и все кончилось. Карлтона прошиб пот.
Оба иностранца с мальчиком вышли.
— Вонючки. Жрут помои и воняют, — громко сказал Карлтон.
— Они улиток едят, а может, червей или вроде того. — Рейф словно бы отвечал Карлтону, но говорил он для всех, кто был вокруг. — Там, у себя дома, всякую дрянь едят.
— Не лучше мексикашек, — сказал Карлтон.
Слева от него люди уже не напирали. Отворачивались, Отходили. Их внимание, которое казалось таким унизительным, в то же время подхлестывало, и теперь Карлтону его не хватало. Он вытащил из кармана тряпицу, развернул: два отложенных доллара.
Они с Рейфом пили виски. Говорили все громче и громче, порой хлопали друг друга по плечу. Казалось, им надо сказать друг другу что-то очень важное, но они не находят слов. Две молоденькие девчонки в ярких фасонистых платьях пробовали с ними заговорить, но Карлтона не проведешь, он уже попадался на удочку городским девицам. Запах духов и высокие, визгливые голоса будоражили его, но он и смотреть не стал в ту сторону.
— Струсил… верно, женатый. Спорим, женатый.
— Спорим, у него десяток ребятишек.
— У них у всех по десятку!
— Нет уж, это не для меня!
Девицы захихикали. Карлтона с малолетства учили уважать тех, у кого много детей, но теперь он скорчил брезгливую и злобную гримасу — ему были противны не девицы, но те, кто заводит по десятку детей. Иностранцы.
— А по мне, толстый недурен.
— Мне больше по вкусу тощий.
— У тощего десяток детей, а у толстого…
— Толстый скоро сам родит!
Карлтон так и покатился со смеху, ущипнул за руку Рейфа. Он самозабвенно наслаждался этим невесть откуда прорвавшимся хохотом. Рейф натянуто улыбался и кивал в лад его смеху. В восторженном упоении Карлтон понял, что и другие смеются, да, смеются с ним заодно, а Рейф вдруг очутился на отшибе.
Потом девчонки занялись кем-то еще. Карлтон оглянулся и увидел, что они подсели к человеку в комбинезоне, с лисьей перепачканной физиономией.
Выпили еще по стаканчику. Было что-то такое в этом кабаке, от чего Карлтон чувствовал себя счастливым. В субботние вечера, если удавалось напиться, он всегда бывал счастлив. Минувшая неделя растаяла без следа, ее словно вытянуло в окошко одного из бесчисленных автобусов, в которых они все разъезжали, или за борт расхлябанного грузовика. Если туда что бросить — мусор ли, газету, игрушку ли, которую один малыш отнял у другого, — все пропадает, остается позади. Карлтон смотрел в окно или за борт грузовика не затем, чтобы что-то видеть, ему важно было одно — он едет, движется, и все остается позади, и порой приходило на ум: можно бы вот так выбрасывать и своих ребятишек, одного за другим, потом Перл, а напоследок выброситься самому — и тогда со всем этим было бы покончено… Вот из-за таких-то мыслей он порой вообще боялся думать.
В кабаках — дело другое. Хоть это все один и тот же кабак (по крайней мере так кажется, ведь их не отличить друг от друга), там нет ничего страшного. Среди шума и толкотни Карлтон чувствовал: здесь он принят как свой, он и сам из тех, кто шумит и толкается. Иностранцев и даже Рейфа не признают за своих, а его, Карлтона, признали бы и он всем пришелся бы по душе, если б только удалось пожить подольше на одном месте. Что-то в голосах мужчин, в улыбках женщин подсказывало ему: не знай они, что он сезонник из поселка, а стало быть, почти наверняка у него пятеро детей и жена вроде Перл, они приняли бы его в компанию. Хотя, конечно, эти люди выше его. Это и по лицам видно. На следующий месяц он поедет в Нью-Джерси и найдет себе другую работу — кто-то говорил, там работники нужны. А в здешних краях работы нет, это уж точно, разве что для черномазых да еще вот сборщиком урожая, но это ведь тоже для черномазых, только никто не скажет этого вслух.
— Эй, давай, что ли? — сказал вдруг Карлтон, прочно облокотился о стойку и помахал кулаком перед носом Рейфа. Это было приглашение помериться силой. Может, думаешь, твоя возьмет?
Он всегда одолевал Рейфа, пригибал его руку к стойке и знал, что одолеет и сегодня. Интересно, мелькнула мысль, смотрят ли те девчонки…
Глаза Рейфа как-то странно, вкруговую повернулись в глазницах, будто смазанные.
— Да ну еще… — буркнул он.
— Дрейфишь?
— Кой черт…
— Одолеешь — угощаю!
— Послушай, Уолпол, чего ты…
— Ну, давай!
— Вот привязался…
— Долго будешь кочевряжиться?
Лицо у Карлтона стало жесткое. Он улыбался, а под улыбкой сквозило совсем другое лицо, и оно было жесткое, словно выжженная зноем земля. Рейф уставился на него, потом — не сразу — тоже улыбнулся. Они порывисто сцепили руки, как будто давно ждали этой минуты; Рейф поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и борьба началась. У Рейфа ладонь была мясистая и влажная. Карлтон ощущал и свою руку — до чего она горячая, ощущал внутри каждую косточку, всю свою силу, которую долгие-долгие годы не к чему было приложить.
— Давай, тощий! Я за тощего, он миленький!
— И правда миленький!
Это вернулись те девчонки. И с ними еще одна. Какая-то из них порой, будто нечаянно, касалась Карлтона, и у него мутилось в глазах. Стиснутая внутри, словно густая кровь, что бродит от зноя, в нем накопилась глухая сила и рвалась на волю.
Он рывком подался вперед и прижал руку Рейфа к стойке.
Девицы захлопали ему, засмеялись с явным облегчением. Карлтон слышал в их смехе облегчение, но не понимал, откуда оно. С великодушием победителя он шлепнул Рейфа по мокрой от пота спине. — Молодчина! Право слово, молодчина! (Рейф пожал плечами, натянуто улыбнулся.) Ты все набираешь силу, — увлекаясь, продолжал Карлтон. — Верно, упражнялся с женой, а?
Рейф не ответил.
— Ты, верно, много упражняешься со своей толстухой, а? — входя в азарт, повторил Карлтон.
Он старался продлить удовольствие. Откинул со лба взмокшие пряди волос и огляделся — люди оборачивались, смотрели на него.
— А ты что, не упражняешься с женой? — дерзко спросила одна девица. Щеки у нее так и горели. — Может, у тебя и жены нет?
— Спорим, есть! — заявила другая.
— Может, ты не женатый? А?
Карлтон даже не взглянул на нее. Он знал, что как раз этим и привлечет ее внимание. Она со смехом придвинулась поближе, от нее пахло духами и пивом. Невозможно было понять, сколько ей лет — может, двадцать, а то и меньше, длинные черные волосы, живая смуглая мордочка. Карлтон неопределенно махнул рукой, это могло означать — отвяжись, не приставай, — и опять повернулся к Рейфу, словно с тем ему было куда интересней.
— Стало быть, мой черед угощать, — сказал Рейф.
— Да ладно. Я в эту неделю кучу денег отложил.
И Карлтон достал деньги. У него даже пальцы задрожали от волнения. Вот они, его кровные, тайные денежки — ни одна душа про них не знает!
— Плачу я, — сказал Рейф.
— Постой… Мы друзья, верно?
— Тебе деньги нужней.
— Чего-чего?
— У тебя ж пятеро ребят…
Карлтон стиснул его запястье; хотелось сжать еще крепче, чтоб у Рейфа хрястнули кости. Конечно же, девчонки слышали, Рейф нарочно для них и сказал.
— Слушай, ты, сукин сын, — задыхаясь от злости, сказал Карлтон. — У меня прорва денег отложена… мы куда больше зарабатываем, тебе с твоей толстухой за нами не угнаться… понял?
— Ты полегче…
— Мы-то из этой мышеловки выберемся, понял? А тебе век не выбраться, ты просто подонок, рвань, невесть откуда родом, все равно что черномазый или какой-нибудь…
Рейф оттолкнул его. Карлтону казалось — сейчас его лицо разлетится, точно стеклянное, на тысячи колких осколков. Самый воздух, всего лишь минуту назад полный пьянящего веселья, вдруг стал иным. В глазах прояснилось, он отчетливо видел мокрую стойку — грубые шершавые доски, и чей-то мазнувший по ним грязный рукав, и запыленное окно, которое, должно быть, выходит на главную улицу. Воздух насыщен был злобой.
— Хочешь еще разок? И сквитаемся выпивкой? — предложил Рейф.
Он сжал огромный кулак, прочно упер локоть в стойку.
— Эй, вы! — сказала женщина за стойкой. — Хотите драться — ступайте за дверь.
Они и не поглядели на нее. Карлтон нетерпеливо схватил руку Рейфа. Но не успел он приноровиться половчее, как Рейф начал отгибать его руку.
— Обожди-ка, — сказал Карлтон.
Но Рейф не слушал. Локоть Карлтона соскользнул, и тотчас горячая тяжелая ручища Рейфа придавила его руку к стойке. Оба они облизались потом, оба скалили зубы в невеселой усмешке. Карлтон улыбкой силился одолеть скверный вкус во рту, идущий откуда-то из самого нутра.
— Попробуем еще разок! — сказал он.
Они опять сцепили руки. Вокруг теснились зеваки. Кто-то коснулся плеча Карлтона — может, это опять та черноволосая девчонка?.. Он дернулся вперед, его рука скользнула в руке Рейфа. Ладони у обоих были потные. Рейф закряхтел, сопротивляясь; он был крепкий, но вся сила его тонула в толстом животе и жирных ляжках. Карлтон медленно давил на него, отгибал ему руку назад, и Рейф выгнулся, пытаясь ослабить боль. Наконец Карлтон прижал всю руку противника до локтя к доске, и тут случилось неожиданное — Рейф потерял равновесие и едва не упал. Опрокинулось несколько стаканов.
— Убирайтесь отсюда, черти окаянные! Свиньи! Скоты! — завопила женщина за стойкой.
— Пошли вон! — крикнул кто-то еще.
Карлтон и Рейф не слушали. Допили свои стаканы и поглядели друг на друга. И захохотали. У Карлтона голова шла кругом, давно уже он не оказывался в центре общего внимания — со времен последней драки, но тогда вышло поскучнее: среди зрителей не было женщин.
— Спорим на доллар, я еще раз тебя побью, — сказал он.
— Черта с два, — отозвался Рейф.
Все еще ухмыляясь, они снова сцепили руки, теперь оба тяжело дышали. Карлтону смутно чудилось: все это уже не впервые, уже сколько раз он вот так же боролся в этом самом кабаке. Он поморщился — ну и хватка у Рейфа… Сквозь вздрагивающие ресницы он видел лоснящееся от пота лицо Рейфа — казалось, это лицо маячит перед ним уже долгие годы, уже долгие годы перед ним все тот же противник, коварный и опасный чужак…
— Давай, давай, жирная сволочь! Жирный боров! — прошипел Карлтон.
Он изо всех сил упирался ногами, мышцы одеревенели от напряжения. Он чувствовал на лице дыхание Рейфа. За спиной кто-то шепчет… женщина… расслышать бы, про что она — не про него ли? И он и Рейф ухмылялись, а глаза у обоих лезли на лоб, словно у каких-то тварей, что затонули на дне морском и придавлены многотонной тяжестью. Карлтон чувствовал: враг ему не один толстый верзила Рейф, враждебны насмешливые, недоверчивые глаза всех, кто вокруг, кто не признает его за своего, потому что он не здешний, а ведь всякому ясно — кто-кто, а женщины отлично это понимают, — что он точно такой же, он ничуть не хуже всех этих людей, и, если б его признали, он бы с ними сравнялся, он был бы среди первых, ведь он крепкий, у него сильные руки и на узком лице глаза — как лезвия…
Девчонки закричали, захлопали в ладоши. Карлтон опять победил.
— Ну, сдаешься? — хрипло спросил он.
И помедлил: уж очень колотится сердце, пускай немного успокоится. Помотал головой, во все стороны полетели капельки пота, и ему стало смешно. Обернулся, перехватил взгляды тех девчонок — и засмеялся вместе с ними.
— Подумаешь, ребячья забава, — презрительно сказал Рейф.
— Чего-чего?
Рейф все улыбался, и Карлтон тоже опомнился и выдавил улыбку.
— Может, что другое попытаем, — сказал Рейф.
— Сдавайся лучше, не то твоя толстуха взбесится, — сказал Карлтон.
Рейф толкнул его, Карлтон мигнул, недоуменно прищурился. Рейф в знак дружелюбия выставил раскрытую ладонь, потом сделал ложный выпад. Оба все еще улыбались. Карлтон, смеясь, ответил тем же.
— Думаешь, меня дома отец такому не обучил? — спросил он.
Он вовсе не помнил, учил ли его чему-нибудь отец. Но от одного того, что он произнес это слово, ему прибавилось силы.
— А ну! — выдохнул он.
Рейф с маху ударил его ладонью по лицу. Будто дал затрещину неслуху мальчишке. Карлтона ожгло болью. Кто-то захихикал, и жгучая боль усилилась… На миг застлало глаза, потом все прояснилось, и он отчетливей прежнего увидел желтые зубы Рейфа, обнаженные в жесткой, застывшей усмешке, точно у статуи. Рейф подался вперед, готовый отвесить ему еще одну оплеуху, но Карлтон сжал кулак и сильно ударил его в грудь. Потом двинул еще раз — в челюсть.
— Нравится? — спросил он, задыхаясь. — Может, пойдешь домой?
— Распросукин сын, — сказал Рейф. — Быдло.
Он побелел, вся кровь отхлынула от его толстой физиономии. Неуклюже обошел вокруг Карлтона, стараясь подобраться вплотную, а Карлтон сознавал, что он — молодой, сильный, красивый, он одновременно видел себя таким, каков он, должно быть, в глазах зрителей и каков в глазах Рейфа, который давно его знает, и не мог разделить эти два обличья. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь почуднее, выставить Рейфа на посмешище. И он стал было паясничать и приплясывать, вращая глазами. Но Рейф без улыбки пошел на него. С силой ударил в грудь. Карлтон зашатался, отлетел. Позади кто-то взвизгнул.
— Посуду перебьете, сволочи! — заорала та, за стойкой.
Карлтон медлил, прикидываясь, будто дожидается, чтоб она замолчала, а на самом деле надо было перевести дух. Он стоял, наклонив голову, и раскрытым ртом жадно ловил воздух. Но воздуха не было, во рту разливался мерзкий, какой-то сырой вкус… Только бы не вырвало, тогда его поднимут на смех…
— Ну, хватит с тебя? — сказал Рейф.
Он как-то незнакомо, неуверенно улыбался.
— Он приятней вас, мистер, — визгливо заявила одна из девиц. — Не то что вы, толстопузый!
— Где ж твой доллар? — спросил Рейф.
Карлтон все стоял и ждал — ждал, чтоб силы вернулись к нему.
— Быдло неотесанное…
Карлтон плюнул, метя в Рейфа. Они опять пошли кругами, примериваясь. Порой то один, то другой, задыхаясь, начинал смеяться, словно все это было просто шуткой, но Карлтон чувствовал: смех поднимается изнутри рывками, словно что-то мерзкое, нечистое. В висках стучало. Ныла грудь. Саднило суставы пальцев. На лбу Рейфа горела яркая кровавая клякса — быть может, это кровь не Рейфа, а его, Карлтона?
Ему вдруг стало страшно, но он уже не мог остановиться и щелкнул пальцами у Рейфа перед носом. И нечленораздельно позвал, как подзывают свиней. Рейф кинулся на него, они столкнулись, и Рейф так рванул его, что едва не вывихнул плечо, Карлтон даже вскрикнул. И ударил Рейфа по затылку — торопливо, отчаянно, по-ребячьи. Они отскочили в разные стороны. Задыхаясь, в упор поглядели друг на друга.
— Он тебе просто завидует, синеглазый, — сказала одна девица.
— Мне тоже толстяки не нравятся, — подхватила другая.
Карлтон весь встрепенулся, даже щекотно стало. Эти слова опьянили его внезапной радостью. И он опять щелкнул пальцами перед самым носом Рейфа.
— Ладно, брось, — сказал Рейф. И даже расслабился было, опустил плечи, показывая Карлтону, что готов кончить схватку. — К чему нам мордовать друг друга? Завтра ж обоим на работу.
— Так кто здесь быдло? — усмехнулся Карлтон.
Слова были невесомы, как воздух. И очень хотелось смеяться…
— Ладно, брось, — повторил Рейф. — Эдак можно и руку сломать, а тогда много не наработаешь.
Карлтон снова щелкнул пальцами у него перед носом.
И увидел: сейчас на него обрушится удар. Рейф размахнулся и ударил его по уху. В мозгу что-то взорвалось, и еще что-то ударило его — то ли пол, то ли край стойки. Девицы визжали.
Кто-то крикнул:
— Берегись!
Карлтон кое-как поднялся на ноги и рванулся — вперед, куда попало, лишь бы подальше от Рейфа. Но Рейф догнал его и снова ударил — по спине. Он молотил кулаками по спине Карлтона и чуть не плакал. Карлтону удалось вывернуться. Он кого-то оттолкнул. И когда туман перед глазами рассеялся, опять увидел Рейфа: Рейф шел прямо на него, сжимая в кулаке что-то длинное, тонкое — то ли какой-то стержень, то ли короткий шест, не разобрать…
Кроме них двоих, никто не шелохнулся. Карлтон чувствовал: все эти, чужие, смотрят словно откуда-то издалека, для них он плоский, будто нарисованный. Если бы вырваться из плоскости, если бы стать для них живым человеком! Шумят одни девчонки, но ведь они не в счет. Они только женщины. А важно завоевать мужчин. Рейф будто не замечает, что все на них смотрят, идет на Карлтона, шатается как пьяный, почти падает, лицо его, такое знакомое, сейчас все в грязи и в крови — лицо умирающего, и он нелепо размахивает руками, точно помешанный…
— Быдло поганое… стервец вонючий… распросукин сын… — хрипит он.
Карлтон отпрянул, наткнулся на стол. Что-то с грохотом опрокинулось. Его ужаснула тишина, что захлопнулась вокруг них с Рейфом, точно капкан… а Рейф, видно, не понимает, что в этой тишине они — вместе. У Рейфа что-то зажато в руке, и он замахивается. Карлтон выхватил нож, раскрыл, Рейф надвинулся на него, Карлтон пригнулся, уклоняясь от удара, и всадил нож ему в грудь.
И метнулся мимо. Он знал: лезвие вошло Рейфу в грудь, но Рейф этого еще не знал. Все неотступно смотрели на них, тишина стала еще пронзительней. Рейф с маху опустил свое оружие, удар пришелся Карлтону по плечу, и плечо онемело; невозможно было поверить, что его ударили так сильно. Карлтон перехватил нож в другую руку и снизу всадил лезвие Рейфу в бедро. На этот раз Рейф закричал от боли. Кочерга с грохотом упала на пол. Рейф очертя голову ринулся на Карлтона, обхватил его. И завопил Карлтону прямо в ухо, будто пытался что-то объяснить. Карлтон попробовал вывернуться, но Рейф стиснул его крепче, и они продолжали бороться, их откачнуло к стене, возле которой никого не было. Карлтон опять и опять ударял ножом. Узкое короткое лезвие входило в живую плоть, цеплялось за одежду, вновь высвобождалось, вновь поднималось и вонзалось в тело, а Рейф все не отступался. Рейф цеплялся за него, будто хотел укрыться от ножа, спрятаться у Карлтона в объятиях. Карлтон всхлипнул, рванулся и с маху резнул ножом по шее Рейфа, сзади. Сейчас же, словно из-под лезвия бритвы, проступила кровь — тонкая размытая полоска. Рейф ухватил Карлтона за голову. Он кричал все громче, пронзительней, исходил криком боли и ужаса. Стиснул голову Карлтона, сдавил огромными ручищами, большой палец ненароком пришелся на глаз и тоже надавил, Карлтон задыхался, он чувствовал — грудь вот-вот разорвется…
Городишко был не бог весть какой, а все-таки не чета поселку сезонников. Он начинался за поворотом дороги. Вдруг перед глазами речка, она делится на два рукава, и над нею открытый мост, и лесопилка, и редкие домишки, вокруг которых бродят куры. А затем и самый город: несколько длинных зданий с ложными колоннами и лепкой по фасаду. И через дорогу угольный склад. Когда Карлтон впервые увидел этот городок из окна автобуса, что вез их в поселок, стояла полуденная жара, и все вокруг было пусто, как вымерло; а сейчас полно машин и повсюду народ. Карлтон и Рейф ускорили шаг. Впереди идут какие-то мальчишки. Остановились на мосту, кидают камни в воду. Где-то подальше — музыка; едва Карлтон ее заслышал, слюнки потекли, словно с голоду: оказывается, он до смерти изголодался вот по такой музыке, по мальчишкам, что кидают камешки в воду.
В кабачке они увидели еще нескольких сезонников из своего поселка, но в большинстве народ был чужой. Под навесом просторно, а все равно жара, духота; в задней половине пол не дощатый, а просто земляной, плотно убитый множеством ног. Жужжат мухи и москиты. Под одним столиком спит большой косматый пес. У Карлтона сладко защипало глаза, так густо и так приятно пахнуло в лицо человеческой плотью, пивом, едой, табачным дымом. И он и Рейф вдруг оробели и подошли к знакомым. Заговорили громко, стараясь перекричать общий гомон. Заспорили: этот городишко еще хуже предыдущего. Нет, лучше. Двое из их собеседников были иностранцы, ну и выговор же у них — тошно слушать! И то и дело сбиваются на свой язык, непривычный, свистящий, у Карлтона даже сердце заколотилось от омерзения. Рейф потянулся из-за спины Карлтона заплатить буфетчику, тот исподлобья поглядел на Карлтона, избегая встретиться с ним взглядом. Карлтон пил пиво и думал об отложенных за неделю деньгах: на сегодня хватит; можно обо всем позабыть. Ровно ни о чем не думать. Москит впился ему в щеку. Какая-то компания, не глядя, протискивалась мимо, Карлтон и его собеседники замолчали. У тех, чужих, пот катится по лицам, рубахи на спинах пропотели и руки по локоть черные от грязи. Но они задаются перед Карлтоном и его товарищами. Это сразу видно. У одного на голове ковбойская широкополая шляпа — экий вид дурацкий! Карлтону захотелось ткнуть пальцем и захохотать. Шляпа светлая, кремовая, и сидит на самой макушке, того и гляди, ее кто-нибудь собьет.
— Глянь-ка на этого сукина сына, — шепнул Карлтон Рейфу.
Рейф согласно хмыкнул. Карлтон почесал щеку, она зудела. Взял еще кружку пива, пена пошла через край, по пальцам потекло. Хотелось сказать тем двоим — они теперь о чем-то спорили на своем чудном языке, — откуда они такие взялись, убирались бы лучше восвояси или хоть заткнулись, что ли. Другие тоже на них смотрели. Женщина с длинными черными волосами обернулась, прислушалась — непонятная, уродская речь! — и растянула губы в усмешке.
— Не умеют говорить по-людски, так заткнулись бы. Убирались бы, откуда пришли, — сказал Карлтон.
Он сделал вид, будто его толкнули, и сам подтолкнул одного из тех двоих. Тот был мал ростом, сутул — плечи давно пригнула работа; часто мигающие глазки глядели настороженно, казалось, вот-вот он присядет на корточки и подхватит что-то с земли. Карлтон понятия не имел, откуда он родом — может, откуда-то из Европы, но уж наверняка в той стране все объясняются на своем паршивом языке такой же мерзкой нетерпеливой скороговоркой, и у всех такие же редкие маслянистые волосы, и все они мигают и щурятся, будто не понимают, что делается вокруг.
Карлтон опять и опять подталкивал плечом неприятного ему человека, и тот шагнул в сторону. Ему было лет сорок. Второй, повыше ростом, все кричал на кого-то. Карлтон не мог разобрать, кричит он весело или со злостью. Он снова закричал по-своему — Карлтона даже перекосило, — и ему ответил мальчонка в грязной нижней рубахе. Кругом заулыбались, забавно было смотреть, как ходят ходуном мальчонкины ребра под расстегнутой рубахой.
— Вон отсюда! Убирайся!
Это кричала женщина за стойкой, прямые влажные пряди поминутно падали ей на лоб, она сердито их отбрасывала.
— Маленьким тут не место. Выставьте его вон!
Кто-то ударил мальчонку по плечу. Его отец подался вперед, лицо у него стало испуганное и хитрое.
— А? Что такое?
— Выведите его отсюда.
— Чего?
— Не положено. Такой закон.
— Закон?
Лицо у этого человека было хмурое, озабоченное, но и чем-то подозрительное — уж Карлтон-то в этих вещах разбирался! Видал он, какие женщины бывают у таких мужчин — большие, медлительные, толстые, не обхватишь, глаза темные, а кожа сальная. Вот, к примеру, мексиканки, встречал он таких: улыбнется, раз — и улыбки как не бывало, и неизвестно, чего от нее ждать. Нет, таким доверять нельзя.
— Эй, ты! По-английски понимаешь? — спросил кто-то. Один из парней, которые только что вошли. Карлтон испуганно уставился на него. — Понимаешь, что-ли?" Растолкуй своим приятелям.
— Они мне не приятели! — в бешенстве огрызнулся Карлтон.
— Все вы из одного поселка…
— Они мне не приятели…
Парень был моложе Карлтона, почти мальчишка. Впалые щеки, нечистая кожа… вот оно, подумал Карлтон, наконец-то! Он только этого и ждал. С кем бы подраться. Кого бы прикончить.
— Этот — американец, — сказал кто-то.
— Вот… вот тоже маленький, — сказал отец того, в нижней рубашке. И показал на малыша лет четырех, который копошился у дальнего конца стойки.
— У него тут мать работает, — сказала женщина за стойкой.
— И вон там…
— Эта? Она уже не маленькая.
На них глазели. У мальчика глаза стали колючие, как у звереныша, застигнутого в кустах. Отец пожал плечами и засмеялся, пытаясь обратить все в шутку.
— Они просто смеются, — сказал он.
— Не положено, черт тебя дери! — прошипел Карлтон.
— Как вы сказали?
Карлтон сильно пихнул его локтем в бок. Он не знал, куда деваться от сраму, и тем сильней злился.
— Да что я сделал? — воскликнул тот.
— Болван, сволочь проклятая! — сквозь зубы процедил Карлтон.
Тот, который был пониже ростом, шагнул было к нему, но тут что-то произошло; мгновение полной тишины, оба медлят в нерешительности — и все кончилось. Карлтона прошиб пот.
Оба иностранца с мальчиком вышли.
— Вонючки. Жрут помои и воняют, — громко сказал Карлтон.
— Они улиток едят, а может, червей или вроде того. — Рейф словно бы отвечал Карлтону, но говорил он для всех, кто был вокруг. — Там, у себя дома, всякую дрянь едят.
— Не лучше мексикашек, — сказал Карлтон.
Слева от него люди уже не напирали. Отворачивались, Отходили. Их внимание, которое казалось таким унизительным, в то же время подхлестывало, и теперь Карлтону его не хватало. Он вытащил из кармана тряпицу, развернул: два отложенных доллара.
Они с Рейфом пили виски. Говорили все громче и громче, порой хлопали друг друга по плечу. Казалось, им надо сказать друг другу что-то очень важное, но они не находят слов. Две молоденькие девчонки в ярких фасонистых платьях пробовали с ними заговорить, но Карлтона не проведешь, он уже попадался на удочку городским девицам. Запах духов и высокие, визгливые голоса будоражили его, но он и смотреть не стал в ту сторону.
— Струсил… верно, женатый. Спорим, женатый.
— Спорим, у него десяток ребятишек.
— У них у всех по десятку!
— Нет уж, это не для меня!
Девицы захихикали. Карлтона с малолетства учили уважать тех, у кого много детей, но теперь он скорчил брезгливую и злобную гримасу — ему были противны не девицы, но те, кто заводит по десятку детей. Иностранцы.
— А по мне, толстый недурен.
— Мне больше по вкусу тощий.
— У тощего десяток детей, а у толстого…
— Толстый скоро сам родит!
Карлтон так и покатился со смеху, ущипнул за руку Рейфа. Он самозабвенно наслаждался этим невесть откуда прорвавшимся хохотом. Рейф натянуто улыбался и кивал в лад его смеху. В восторженном упоении Карлтон понял, что и другие смеются, да, смеются с ним заодно, а Рейф вдруг очутился на отшибе.
Потом девчонки занялись кем-то еще. Карлтон оглянулся и увидел, что они подсели к человеку в комбинезоне, с лисьей перепачканной физиономией.
Выпили еще по стаканчику. Было что-то такое в этом кабаке, от чего Карлтон чувствовал себя счастливым. В субботние вечера, если удавалось напиться, он всегда бывал счастлив. Минувшая неделя растаяла без следа, ее словно вытянуло в окошко одного из бесчисленных автобусов, в которых они все разъезжали, или за борт расхлябанного грузовика. Если туда что бросить — мусор ли, газету, игрушку ли, которую один малыш отнял у другого, — все пропадает, остается позади. Карлтон смотрел в окно или за борт грузовика не затем, чтобы что-то видеть, ему важно было одно — он едет, движется, и все остается позади, и порой приходило на ум: можно бы вот так выбрасывать и своих ребятишек, одного за другим, потом Перл, а напоследок выброситься самому — и тогда со всем этим было бы покончено… Вот из-за таких-то мыслей он порой вообще боялся думать.
В кабаках — дело другое. Хоть это все один и тот же кабак (по крайней мере так кажется, ведь их не отличить друг от друга), там нет ничего страшного. Среди шума и толкотни Карлтон чувствовал: здесь он принят как свой, он и сам из тех, кто шумит и толкается. Иностранцев и даже Рейфа не признают за своих, а его, Карлтона, признали бы и он всем пришелся бы по душе, если б только удалось пожить подольше на одном месте. Что-то в голосах мужчин, в улыбках женщин подсказывало ему: не знай они, что он сезонник из поселка, а стало быть, почти наверняка у него пятеро детей и жена вроде Перл, они приняли бы его в компанию. Хотя, конечно, эти люди выше его. Это и по лицам видно. На следующий месяц он поедет в Нью-Джерси и найдет себе другую работу — кто-то говорил, там работники нужны. А в здешних краях работы нет, это уж точно, разве что для черномазых да еще вот сборщиком урожая, но это ведь тоже для черномазых, только никто не скажет этого вслух.
— Эй, давай, что ли? — сказал вдруг Карлтон, прочно облокотился о стойку и помахал кулаком перед носом Рейфа. Это было приглашение помериться силой. Может, думаешь, твоя возьмет?
Он всегда одолевал Рейфа, пригибал его руку к стойке и знал, что одолеет и сегодня. Интересно, мелькнула мысль, смотрят ли те девчонки…
Глаза Рейфа как-то странно, вкруговую повернулись в глазницах, будто смазанные.
— Да ну еще… — буркнул он.
— Дрейфишь?
— Кой черт…
— Одолеешь — угощаю!
— Послушай, Уолпол, чего ты…
— Ну, давай!
— Вот привязался…
— Долго будешь кочевряжиться?
Лицо у Карлтона стало жесткое. Он улыбался, а под улыбкой сквозило совсем другое лицо, и оно было жесткое, словно выжженная зноем земля. Рейф уставился на него, потом — не сразу — тоже улыбнулся. Они порывисто сцепили руки, как будто давно ждали этой минуты; Рейф поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и борьба началась. У Рейфа ладонь была мясистая и влажная. Карлтон ощущал и свою руку — до чего она горячая, ощущал внутри каждую косточку, всю свою силу, которую долгие-долгие годы не к чему было приложить.
— Давай, тощий! Я за тощего, он миленький!
— И правда миленький!
Это вернулись те девчонки. И с ними еще одна. Какая-то из них порой, будто нечаянно, касалась Карлтона, и у него мутилось в глазах. Стиснутая внутри, словно густая кровь, что бродит от зноя, в нем накопилась глухая сила и рвалась на волю.
Он рывком подался вперед и прижал руку Рейфа к стойке.
Девицы захлопали ему, засмеялись с явным облегчением. Карлтон слышал в их смехе облегчение, но не понимал, откуда оно. С великодушием победителя он шлепнул Рейфа по мокрой от пота спине. — Молодчина! Право слово, молодчина! (Рейф пожал плечами, натянуто улыбнулся.) Ты все набираешь силу, — увлекаясь, продолжал Карлтон. — Верно, упражнялся с женой, а?
Рейф не ответил.
— Ты, верно, много упражняешься со своей толстухой, а? — входя в азарт, повторил Карлтон.
Он старался продлить удовольствие. Откинул со лба взмокшие пряди волос и огляделся — люди оборачивались, смотрели на него.
— А ты что, не упражняешься с женой? — дерзко спросила одна девица. Щеки у нее так и горели. — Может, у тебя и жены нет?
— Спорим, есть! — заявила другая.
— Может, ты не женатый? А?
Карлтон даже не взглянул на нее. Он знал, что как раз этим и привлечет ее внимание. Она со смехом придвинулась поближе, от нее пахло духами и пивом. Невозможно было понять, сколько ей лет — может, двадцать, а то и меньше, длинные черные волосы, живая смуглая мордочка. Карлтон неопределенно махнул рукой, это могло означать — отвяжись, не приставай, — и опять повернулся к Рейфу, словно с тем ему было куда интересней.
— Стало быть, мой черед угощать, — сказал Рейф.
— Да ладно. Я в эту неделю кучу денег отложил.
И Карлтон достал деньги. У него даже пальцы задрожали от волнения. Вот они, его кровные, тайные денежки — ни одна душа про них не знает!
— Плачу я, — сказал Рейф.
— Постой… Мы друзья, верно?
— Тебе деньги нужней.
— Чего-чего?
— У тебя ж пятеро ребят…
Карлтон стиснул его запястье; хотелось сжать еще крепче, чтоб у Рейфа хрястнули кости. Конечно же, девчонки слышали, Рейф нарочно для них и сказал.
— Слушай, ты, сукин сын, — задыхаясь от злости, сказал Карлтон. — У меня прорва денег отложена… мы куда больше зарабатываем, тебе с твоей толстухой за нами не угнаться… понял?
— Ты полегче…
— Мы-то из этой мышеловки выберемся, понял? А тебе век не выбраться, ты просто подонок, рвань, невесть откуда родом, все равно что черномазый или какой-нибудь…
Рейф оттолкнул его. Карлтону казалось — сейчас его лицо разлетится, точно стеклянное, на тысячи колких осколков. Самый воздух, всего лишь минуту назад полный пьянящего веселья, вдруг стал иным. В глазах прояснилось, он отчетливо видел мокрую стойку — грубые шершавые доски, и чей-то мазнувший по ним грязный рукав, и запыленное окно, которое, должно быть, выходит на главную улицу. Воздух насыщен был злобой.
— Хочешь еще разок? И сквитаемся выпивкой? — предложил Рейф.
Он сжал огромный кулак, прочно упер локоть в стойку.
— Эй, вы! — сказала женщина за стойкой. — Хотите драться — ступайте за дверь.
Они и не поглядели на нее. Карлтон нетерпеливо схватил руку Рейфа. Но не успел он приноровиться половчее, как Рейф начал отгибать его руку.
— Обожди-ка, — сказал Карлтон.
Но Рейф не слушал. Локоть Карлтона соскользнул, и тотчас горячая тяжелая ручища Рейфа придавила его руку к стойке. Оба они облизались потом, оба скалили зубы в невеселой усмешке. Карлтон улыбкой силился одолеть скверный вкус во рту, идущий откуда-то из самого нутра.
— Попробуем еще разок! — сказал он.
Они опять сцепили руки. Вокруг теснились зеваки. Кто-то коснулся плеча Карлтона — может, это опять та черноволосая девчонка?.. Он дернулся вперед, его рука скользнула в руке Рейфа. Ладони у обоих были потные. Рейф закряхтел, сопротивляясь; он был крепкий, но вся сила его тонула в толстом животе и жирных ляжках. Карлтон медленно давил на него, отгибал ему руку назад, и Рейф выгнулся, пытаясь ослабить боль. Наконец Карлтон прижал всю руку противника до локтя к доске, и тут случилось неожиданное — Рейф потерял равновесие и едва не упал. Опрокинулось несколько стаканов.
— Убирайтесь отсюда, черти окаянные! Свиньи! Скоты! — завопила женщина за стойкой.
— Пошли вон! — крикнул кто-то еще.
Карлтон и Рейф не слушали. Допили свои стаканы и поглядели друг на друга. И захохотали. У Карлтона голова шла кругом, давно уже он не оказывался в центре общего внимания — со времен последней драки, но тогда вышло поскучнее: среди зрителей не было женщин.
— Спорим на доллар, я еще раз тебя побью, — сказал он.
— Черта с два, — отозвался Рейф.
Все еще ухмыляясь, они снова сцепили руки, теперь оба тяжело дышали. Карлтону смутно чудилось: все это уже не впервые, уже сколько раз он вот так же боролся в этом самом кабаке. Он поморщился — ну и хватка у Рейфа… Сквозь вздрагивающие ресницы он видел лоснящееся от пота лицо Рейфа — казалось, это лицо маячит перед ним уже долгие годы, уже долгие годы перед ним все тот же противник, коварный и опасный чужак…
— Давай, давай, жирная сволочь! Жирный боров! — прошипел Карлтон.
Он изо всех сил упирался ногами, мышцы одеревенели от напряжения. Он чувствовал на лице дыхание Рейфа. За спиной кто-то шепчет… женщина… расслышать бы, про что она — не про него ли? И он и Рейф ухмылялись, а глаза у обоих лезли на лоб, словно у каких-то тварей, что затонули на дне морском и придавлены многотонной тяжестью. Карлтон чувствовал: враг ему не один толстый верзила Рейф, враждебны насмешливые, недоверчивые глаза всех, кто вокруг, кто не признает его за своего, потому что он не здешний, а ведь всякому ясно — кто-кто, а женщины отлично это понимают, — что он точно такой же, он ничуть не хуже всех этих людей, и, если б его признали, он бы с ними сравнялся, он был бы среди первых, ведь он крепкий, у него сильные руки и на узком лице глаза — как лезвия…
Девчонки закричали, захлопали в ладоши. Карлтон опять победил.
— Ну, сдаешься? — хрипло спросил он.
И помедлил: уж очень колотится сердце, пускай немного успокоится. Помотал головой, во все стороны полетели капельки пота, и ему стало смешно. Обернулся, перехватил взгляды тех девчонок — и засмеялся вместе с ними.
— Подумаешь, ребячья забава, — презрительно сказал Рейф.
— Чего-чего?
Рейф все улыбался, и Карлтон тоже опомнился и выдавил улыбку.
— Может, что другое попытаем, — сказал Рейф.
— Сдавайся лучше, не то твоя толстуха взбесится, — сказал Карлтон.
Рейф толкнул его, Карлтон мигнул, недоуменно прищурился. Рейф в знак дружелюбия выставил раскрытую ладонь, потом сделал ложный выпад. Оба все еще улыбались. Карлтон, смеясь, ответил тем же.
— Думаешь, меня дома отец такому не обучил? — спросил он.
Он вовсе не помнил, учил ли его чему-нибудь отец. Но от одного того, что он произнес это слово, ему прибавилось силы.
— А ну! — выдохнул он.
Рейф с маху ударил его ладонью по лицу. Будто дал затрещину неслуху мальчишке. Карлтона ожгло болью. Кто-то захихикал, и жгучая боль усилилась… На миг застлало глаза, потом все прояснилось, и он отчетливей прежнего увидел желтые зубы Рейфа, обнаженные в жесткой, застывшей усмешке, точно у статуи. Рейф подался вперед, готовый отвесить ему еще одну оплеуху, но Карлтон сжал кулак и сильно ударил его в грудь. Потом двинул еще раз — в челюсть.
— Нравится? — спросил он, задыхаясь. — Может, пойдешь домой?
— Распросукин сын, — сказал Рейф. — Быдло.
Он побелел, вся кровь отхлынула от его толстой физиономии. Неуклюже обошел вокруг Карлтона, стараясь подобраться вплотную, а Карлтон сознавал, что он — молодой, сильный, красивый, он одновременно видел себя таким, каков он, должно быть, в глазах зрителей и каков в глазах Рейфа, который давно его знает, и не мог разделить эти два обличья. Хотелось непременно выкинуть что-нибудь почуднее, выставить Рейфа на посмешище. И он стал было паясничать и приплясывать, вращая глазами. Но Рейф без улыбки пошел на него. С силой ударил в грудь. Карлтон зашатался, отлетел. Позади кто-то взвизгнул.
— Посуду перебьете, сволочи! — заорала та, за стойкой.
Карлтон медлил, прикидываясь, будто дожидается, чтоб она замолчала, а на самом деле надо было перевести дух. Он стоял, наклонив голову, и раскрытым ртом жадно ловил воздух. Но воздуха не было, во рту разливался мерзкий, какой-то сырой вкус… Только бы не вырвало, тогда его поднимут на смех…
— Ну, хватит с тебя? — сказал Рейф.
Он как-то незнакомо, неуверенно улыбался.
— Он приятней вас, мистер, — визгливо заявила одна из девиц. — Не то что вы, толстопузый!
— Где ж твой доллар? — спросил Рейф.
Карлтон все стоял и ждал — ждал, чтоб силы вернулись к нему.
— Быдло неотесанное…
Карлтон плюнул, метя в Рейфа. Они опять пошли кругами, примериваясь. Порой то один, то другой, задыхаясь, начинал смеяться, словно все это было просто шуткой, но Карлтон чувствовал: смех поднимается изнутри рывками, словно что-то мерзкое, нечистое. В висках стучало. Ныла грудь. Саднило суставы пальцев. На лбу Рейфа горела яркая кровавая клякса — быть может, это кровь не Рейфа, а его, Карлтона?
Ему вдруг стало страшно, но он уже не мог остановиться и щелкнул пальцами у Рейфа перед носом. И нечленораздельно позвал, как подзывают свиней. Рейф кинулся на него, они столкнулись, и Рейф так рванул его, что едва не вывихнул плечо, Карлтон даже вскрикнул. И ударил Рейфа по затылку — торопливо, отчаянно, по-ребячьи. Они отскочили в разные стороны. Задыхаясь, в упор поглядели друг на друга.
— Он тебе просто завидует, синеглазый, — сказала одна девица.
— Мне тоже толстяки не нравятся, — подхватила другая.
Карлтон весь встрепенулся, даже щекотно стало. Эти слова опьянили его внезапной радостью. И он опять щелкнул пальцами перед самым носом Рейфа.
— Ладно, брось, — сказал Рейф. И даже расслабился было, опустил плечи, показывая Карлтону, что готов кончить схватку. — К чему нам мордовать друг друга? Завтра ж обоим на работу.
— Так кто здесь быдло? — усмехнулся Карлтон.
Слова были невесомы, как воздух. И очень хотелось смеяться…
— Ладно, брось, — повторил Рейф. — Эдак можно и руку сломать, а тогда много не наработаешь.
Карлтон снова щелкнул пальцами у него перед носом.
И увидел: сейчас на него обрушится удар. Рейф размахнулся и ударил его по уху. В мозгу что-то взорвалось, и еще что-то ударило его — то ли пол, то ли край стойки. Девицы визжали.
Кто-то крикнул:
— Берегись!
Карлтон кое-как поднялся на ноги и рванулся — вперед, куда попало, лишь бы подальше от Рейфа. Но Рейф догнал его и снова ударил — по спине. Он молотил кулаками по спине Карлтона и чуть не плакал. Карлтону удалось вывернуться. Он кого-то оттолкнул. И когда туман перед глазами рассеялся, опять увидел Рейфа: Рейф шел прямо на него, сжимая в кулаке что-то длинное, тонкое — то ли какой-то стержень, то ли короткий шест, не разобрать…
Кроме них двоих, никто не шелохнулся. Карлтон чувствовал: все эти, чужие, смотрят словно откуда-то издалека, для них он плоский, будто нарисованный. Если бы вырваться из плоскости, если бы стать для них живым человеком! Шумят одни девчонки, но ведь они не в счет. Они только женщины. А важно завоевать мужчин. Рейф будто не замечает, что все на них смотрят, идет на Карлтона, шатается как пьяный, почти падает, лицо его, такое знакомое, сейчас все в грязи и в крови — лицо умирающего, и он нелепо размахивает руками, точно помешанный…
— Быдло поганое… стервец вонючий… распросукин сын… — хрипит он.
Карлтон отпрянул, наткнулся на стол. Что-то с грохотом опрокинулось. Его ужаснула тишина, что захлопнулась вокруг них с Рейфом, точно капкан… а Рейф, видно, не понимает, что в этой тишине они — вместе. У Рейфа что-то зажато в руке, и он замахивается. Карлтон выхватил нож, раскрыл, Рейф надвинулся на него, Карлтон пригнулся, уклоняясь от удара, и всадил нож ему в грудь.
И метнулся мимо. Он знал: лезвие вошло Рейфу в грудь, но Рейф этого еще не знал. Все неотступно смотрели на них, тишина стала еще пронзительней. Рейф с маху опустил свое оружие, удар пришелся Карлтону по плечу, и плечо онемело; невозможно было поверить, что его ударили так сильно. Карлтон перехватил нож в другую руку и снизу всадил лезвие Рейфу в бедро. На этот раз Рейф закричал от боли. Кочерга с грохотом упала на пол. Рейф очертя голову ринулся на Карлтона, обхватил его. И завопил Карлтону прямо в ухо, будто пытался что-то объяснить. Карлтон попробовал вывернуться, но Рейф стиснул его крепче, и они продолжали бороться, их откачнуло к стене, возле которой никого не было. Карлтон опять и опять ударял ножом. Узкое короткое лезвие входило в живую плоть, цеплялось за одежду, вновь высвобождалось, вновь поднималось и вонзалось в тело, а Рейф все не отступался. Рейф цеплялся за него, будто хотел укрыться от ножа, спрятаться у Карлтона в объятиях. Карлтон всхлипнул, рванулся и с маху резнул ножом по шее Рейфа, сзади. Сейчас же, словно из-под лезвия бритвы, проступила кровь — тонкая размытая полоска. Рейф ухватил Карлтона за голову. Он кричал все громче, пронзительней, исходил криком боли и ужаса. Стиснул голову Карлтона, сдавил огромными ручищами, большой палец ненароком пришелся на глаз и тоже надавил, Карлтон задыхался, он чувствовал — грудь вот-вот разорвется…