Овчинников Олег. Арахно. В коконе смерти

   «Ваше счастье! — подумал Толик. — Они вообще не думают, хотя лучше бы не разговаривали. И не волнует их ничего. Кроме, разве что, извечных вопросов. Вроде того, где взять бабок на 64 бутылки «Очаковского» с покемонами под крышкой и правда ли, что училка по музыке дает всем желающим трогать грудь за 10 баксов».
   Однако успокаивать «хрестоматийного» вслух он не осмелился. Решил дождаться продолжения. Слово — серебро, рассудил Толик, выпадет — загремишь.
   — Я видел вас три недели тому назад на приеме у господина Щукина. И вы мне сразу понравились. У вас живое, открытое лицо. К тому же, сказал я себе, этот симпатичный молодой человек наверняка должен быть в курсе современного языка и реалий. Ведь вы… Не обижайтесь, но вы — самый юный среди тех, кто присутствовал на встрече. Я имею в виду писателей, а не… — он не закончил фразы. — Господин Щукин любезно сообщил мне номер вашего телефона, и вот я звоню…
   Самойлов помолчал, очевидно ожидая, что Толик хоть словом выкажет естественную заинтересованность, но тот остался нем, как братская могила, в свою очередь опасаясь сморозить какую-нибудь глупость. Сергею Леонидовичу ничего не оставалось, кроме как перейти от предисловия к сути.
   — Анатолий, — сказал он. — Скажите прямо, как вы относитесь к идее совместного творчества?
   — С-с вами?
   — Да. Мы могли бы…
   — А… — не синхронно заговорил взволнованный Толик. — Тот учебник… вы говорили… для которого заказ — он по зоологии?
   — Нет. Учебник по литературе, экспериментальный. Его планируют включить в программу уже в следующем учебном году, из-за этого такая срочность.
   — А при чем здесь тогда Щукин?
   — Совершенно ни при чем. То есть, так я предполагал изначально, — Самойлов вздохнул. — Вы знаете, я обдумывал слова Василия… к сожалению, запамятовал отчество. Его предложение показалось мне интересным и даже заманчивым, однако… В самом деле, чем я могу ему помочь? Все, что мне удалось выжать из себя за три дня тягостных раздумий, — единственная строчка, подражание Коленьке. «Мне в окно залетел телифон…» — Он счел нужным пояснить: — Телифоны — это такие, знаете…
   — Знаю, знаю, — Толик спешил блеснуть эрудицией. — Класс паукообразных. Длина до 7,5 сантиметров. Ночные хищники, обитают главным образом в тропиках, питаются насекомыми. Для человека безвредны. В России представлены единственным видом — телифон амурский. Только… по-моему, залететь в окно он никак не может. Это же не насекомое.
   — Вот видите… — печально изрек Самойлов. — Я даже позвонил господину Щукину, чтобы извиниться и сказать, что не представляю для его проекта никакой ценности. Иначе говоря, совершенно бесполезен. А уже после, когда получил этот школьный заказ, подумал вдруг: а что, если… Я имею в виду, что, если попытаться охватить обе темы разом? Объединить, так сказать, два соцзаказа в один. И, знаете, стоило мне взглянуть на проблему с новой точки зрения, как кое-что тут же начало вырисовываться. Вот, смотрите, что я придумал…
   — Прошу прощения, Сергей Леонидович! — перебил Толик, демонстрируя немыслимую еще пять минут назад наглость. — Сначала мне хотелось бы обсудить условия нашего сотрудничества.
   — Какие могут быть условия? — искренне удивился Самойлов. — Я предлагаю вам обычное соавторство.
   — А фамилия? Чьей фамилией будет подписан текст.
   — Моей и вашей. Или вашей и моей. Если хотите, мы можем разместить их в алфавитном порядке.
   — Ладно, неважно. А что с гонораром?
   — То есть?
   — Поделим поровну?
   — Естественно.
   По большому счету, условия соглашения Толика не волновали. Он не колебался ни мгновения и с самого начала знал, что согласится. С первой же секунды, как только уразумел, чего от него добивается старик. А тот хотел, в сущности, совсем немногого: выражаясь нормальным языком, вставить всем напоследок так, чтобы у них башни посносило. И в Толике был заинтересован как в «наивном» носителе этого самого нормального языка, которым сам, увы, не владел.
   Так что Толик прекрасно понимал, что в любом случае согласится. Идиотом будет, если упустит свой шанс. Таким идиотом, что Феденьке — как Самойлов, вероятнее всего, величает Ф.М. Достоевского — и не снилось. И тем не менее, он внутренне подобрался, чтобы унять праздничную дрожь в пальцах, заглушить предательские обертона в голосе и сказать совершенно серьезно:
   — Хорошо, Сергей Леонидович. Я должен подумать.
   Интуиция подсказывала ему, что такое официальное можно даже сказать, строгое окончание разговора будет сейчас наиболее правильным.
   — Думайте, ради Бога. Хоть… до вечера. Извините, но меня тоже торопят. Вам оставить мой номер, чтобы вы могли перезвонить, когда примете решение?
   — Да, пожалуйста. Диктуйте…
   Он положил трубку — рука пока что не дрожала, но была напряжена почти до судорожного состояния-и вдруг запел, мелко подпрыгивая на месте, на манер тех бритоголовых юношей и девушек в белых простынях, что так любят разгуливать толпами по центру Москвы с бубнами и крошеными барабанами:

 
— Мама мыла мама мыла
мыла мыла раму раму
мама раму мама раму
раму раму мама мама…
 

   Он пел и подпрыгивал, за неимением барабана отбивая ритм пальцами правой руки на левом запястье, и чувствовал, как с каждым новым куплетом бесконечной мантры уходит из тела напряжение — из одеревеневшей ладони, из пересохшего горла, из наморщенного лба и собравшегося в кулак живота.
   — Мама! — ликовал он. — Мамочка! М-мать! — и поочередно воздевал к белому, заклеенному рельефными виниловыми обоями потолку то один, то другой средний палец
   Напрыгавшись, выглянул в окно, зыркнул на пацанов, продолжающих с потрясающим упорством месить мокрую глину на футбольной площадке, и мрачно пригрозил:
   — Ну что ж, поколение, испорченное памперсами, телепузиками и чупа-чупсом! Пожалуй, мы с Сереженькой напишем для вас новый букварь! Вы у нас живо узнаете, как литературу прогуливать!
   И только после этого, почувствовав колоссальный упадок сил, рухнул на диван, попав лицом в щель между подушками. Хорошо, что не заправил с утра, похвалил себя Толик. Как знал…
   — Итак, А — это, конечно, Анатолий, — прошептал он в эту душную, пахнущую пылью и воспоминаниями о нервной бессоннице последних дней щель. — Б — это Борис. В?.. В — это Василий. Вася Щукин, мой герой!..
 
   Телефон Полины набирал украдкой. И перед девчонкой совестно: когда еще обещал позвонить, теперь вот удосужился — и то по делу. И перед собой неловко: больно уж дело сомнительное. Скользкое дело.
   Да ладно, это же просто так, успокоил себя Толик. Из чистого любопытства.
   Когда после седьмого длинного гудка никто не подошел к телефону, он готов был с облегчением повесить трубку. Но не успел.
   — Алеу? — грудной, от природы ласковый голос с легким намеком на говор напомнил о доме.
   Толик кашлянул мимо трубки и сказал:
   — Поль, здравствуй! Это…
   — Ой, Толька! — обрадовались ему.-Ты куда пропал, чукча?
   — Юрта в яранга перестраивал, однако, — привычно отшутился Толик.
   Так было проще, чем пытаться объяснить, что Чукотка и Камчатка — это две большие разницы, разделенные морем, и что он со своим пристрастием к последней парте скорее камчадал, в смысле коренной обитатель Камчатского полуострова, чем чукча. Школьные прозвища не отлипают под давлением доводов разума.
   Полина была одноклассницей Толика. Когда-то. Где-то. Где и когда — он вспоминал без особой ностальгии, предпочитая возвращаться памятью к более ранним страницам собственной жизни.
   Она покинула родное гнездо вскоре после Толика и так же, как он, умудрилась зацепиться — зубками ли, острыми ли коготками со следами дешевого маникюра — за крутые стены Белокаменной. Доучивалась на юридическом. Подрабатывала подмастерьем у какого-то частного нотариуса. Снимала комнатушку на противоположном конце Москвы.
   Он был у нее в гостях — однажды. Хватило. Радость встречи иссякла уже через полчаса, когда Анатолий осознал, что его совсем не занимают разговоры о том, у кого из девчонок сколько детей, кто из мальчиков спился за пять лет, прошедшие после выпуска, кто подсел на иглу так, что не смог подвстать, или просто не до конца перешел улицу. Однако досидел до конца до последней плитки «Альпен Гольда», прихода хозяйки и неловкого поцелуя в липкие, пахнущие шоколадом губы в тесной прихожей. «А ты совсем не изменилась», — похвалил на прощание. «Зато ты…» — туманно намекнула она. Своего телефона Толик не оставил, но обещал звонить.
   И вот, в конце концов, не обманул. — Да нет. В этом году вряд ли, — сказал он. — Делать там, по большому счету, нечего. Ну вот только что мама. Да, звоню пару раз в месяц. Иногда, она. Нормально… — потом соврал: — Кстати, был тут недавно в твоих краях, думал заскочить, даже тортик купил. Попытался номер дома вспомнить — и не смог. Ну извини. Да, вот такая я тупая нерпа, однако. Моя же не виновата, что у вас там все дома какие-то… клонированные. Как? Погоди, я запишу… — снова соврал: — Да, теперь уж точно. Как только… А кто сейчас не деловой? — и перешел к главному. — Я к тебе, собственно, тоже по делу. Нет, погоди обижаться, сперва ответь. Ты, помнится, хвасталась, что на авторском праве питбуля съела. Ну бультерьера, какая разница? По этому поводу возник вопрос. Нет, не у меня. Неважно!.. Скажи, вот когда автор произведения умирает, права на его издание к кому переходят? И на сколько лет? То есть, если я, допустим, прямой потомок какого-нибудь Матфея или Иоанна, то мне уже ничего не светит? Жаль. Тиражик у них, говорю, подходящий… Ясно, это если покойный автор творил в одиночку. А вот если вещь была написана с соавтором? Естественно, живым! Типун тебе на… куда бы тебе хотелось? Хорошо, типун отменяется. Да, пожалуйста, посмотри. Я подожду, не торопись…
   Откладывая трубку, Толике неудовольствием отметил, что Боря ведь так и не позвонил, не проверил. За-нято-ой человек!
   Анекдот родился раньше, чем он сел за компьютер. Даже не анекдот — притча. И все еще глядящие с экрана «Мухи творчества» во многом поспособствовали родам. Вот что значит вовремя отвлечься! — с благодарностью подумал Толик.
   Правда, название придется изменить. Скажем, «Шпанские мухоловы».
   Значит, захотелось это старому пауку молодой крови…

Глава девятая. Аля

   Первым из неудачных Тошкиных увлечений, которые Аля, в отличие от своей мамы, никогда не называла «бзиками», был альпинизм. Да и могло ли случиться иначе — с ним, появившимся на свет 29 мая 1953 года? То есть в тот самый день, когда индиец Норгэй Тенцинг и новозеландец Эдмунд Хиллари впервые штурмовали высочайшую вершину планеты. Тошка так радовался этому совпадению, в котором усматривал что-то вроде указания свыше (хотя обычно ни в какое «свыше» не верил), так часто напоминал о нем Але, что в конце концов ей пришлось заучить труднопроизносимые фамилии обоих альпинистов-первопроходцев. Вернее, конечно, конечно же, первовосхожденцев, и хватит уже ее поправлять!
   К собственному восхождению Тошка готовился долго, месяца три, и очень серьезно. Его подготовка включала в себя не только покупку без малого двух десятков красочно оформленных и наверняка… ладнo, не будем о деньгах… книжек: справочников и пособий, альбомов с фотографиями горных вершин, мемуаров известных альпинистов и т.д., но и солидную практическую часть. Выписывая из журнала «Работница» полезные советы по теме «Не спешите выбрасывать старые чулки», Аля и представить не могла, что ее пришедшее в негодность белье может быть использовано не только для хранения лука или плетения коврика на пол ванной комнаты, но и в качестве наглядного пособия для отработки самозатягивающихся или, наоборот, быстро развязывающихся узлов. Возвращаясь домой на протяжении этих трех месяцев Аля уже не удивлялась, когда заставала Антона, например, висящим вниз головой посреди общего коридора, или штурмующим доставшийся от мамы шифоньер в гостиной, или притаившимся за дверцей антресоли над кухней, чтобы напугать ее внезапным «Ку-ку!» А один раз она столкнулась с ним, едва войдя в подъезд. Тошка был одет не по сезону: в теплые войлочные штаны, овчинный полушубок и вязаную шапочку, хотя на дворе стояла середина июля. Его плечи сгибались под тяжестью рюкзака, набитого как потом выяснилось, все теми же пособиями и мемуарами. Испуганно отступив перед огромной и какой-то зловещей фигурой мужа, разминуться с которым не было никакой возможности, Аля с удивлением наблюдала, как он преодолел последний пролет вниз, с трудом развернулся на месте и снова зашагал вверх, отрапортовав через плечо бодреньким баском Дуремара:
   — Еще пятьдесят тысяч ступенек — и Эверест наш!
   Оказывается, Тошка пересчитал высоту Джомолунгмы в стандартных девятиэтажках (получилось приблизительно 327), в лестничных пролетах и даже ступеньках, и весь июль посвятил восхождению, чередующемуся со спуском, на свой персональный Эверест. С грузом знаний за плечами и в своей пародии на альпинистскую экипировку, то есть в условиях, максимально приближенных к реальным.
   Польза от этих тренировок была очевидной. Тошка стал гораздо выносливее, приучил к постоянной нагрузке сердце и легкие, укрепил бедра и икры, а Аля всего за месяц перезнакомилась со всеми соседями по подъезду, которые периодически обращались к ней с вопросом, все ли в порядке с головой у вашего мужа. Естественно, их вопросы звучали в несколько смягченной форме, но внутренний смысл был именно таков. И Аля всякий раз с терпеливой улыбкой, отработанной еще на гавриках, заводила разговор на тему, так мол и так, спортсмены мы, не ждем милости от природы, тренируемся в любую погоду, мало ли что лето, у нас по распорядку восхождение на заснеженный пик. Соседи кивали, то ли понимающе, то ли сочувственно, старательно отводили взгляды, но, кажется, не вполне удовлетворенные Ал иными объяснениями, продолжали испуганно жаться к стеночке, когда мимо них по лестнице пробегала фигура в лыжном костюме и кедах, если вниз, то насвистывая и вприпрыжку, а когда вверх — медленно переставляя ноги и бормоча под нос что-то вроде «Семнадцать тысяч сто тридцать одна, семнадцать тысяч сто… Доброе утро! Семнадцать… Тьфу ты! Простите, пожалуйста, вы не запомнили, на чем я остановился?»
   Для первого восхождения выбрали Воронью Сопку, одну из гряд, образующих протяженный Уральский хребет, вершину высоты невеликой, сложности умеренной, словом, для первого раза — самое то.
   В горы ехали шумной компанией, всю дорогу, оставив дверь купе нараспашку, радовали вагон песнями под гитару и запахом хрустящих яблок и портвейна «Три семерки». Или «Три топорика», как называли его Тошкины новые приятели-альпинисты, при этом бросая на Алю поверх бород такие искрящиеся взгляды, что она полдороги мучалась вопросом, не скрывается ли за этим названием какой-нибудь дополнительный, не вполне приличный смысл. Соседи по купе, крепкие мужички в видавших виды спортивных костюмах, тоже принципиально не брились НА ВЫЕЗДЕ, а выезд их, судя по длине «наличной» растительности, длился не первый год.

 
«Здесь вам не равнины, здесь климат иной.
Идут лавины одна за одной.
И тут за камнепадом ревет камнепад…»
 

   — наравне со всеми басовито, с хрипотцой орал Тошка, делая комически серьезное лицо.
   Впрочем, для того, чтобы узнать о себе грустную истину, ему не потребовалось ни камнепадов, ни лавин. Все выяснилось на первом же восхождении. Сначала Тошка уверенно и бодро лез в общей связке, а временами даже обгонял ветеранов. Когда они только сопели, он пытался шутить, страховал Алю, перебираясь вверх и вниз так легко и спокойно, словно двигался по безопасной парадной лестнице с ворохом макулатуры за спиной. Проблемы начались во время привала, когда вся четверка забралась на достаточно широкий и ровный козырек, утомленно вытянулась у его края и свесила головы, оценивая результаты подъема. Тошка тоже взглянул вниз с улыбкой человека, которому природа обязана покоряться всегда и во всем, не может не покориться, куда она денется, не будь он рожденным 29 мая! Увидел ручную змейку далекой реки, и притулившиеся в основании горы домики местных жителей, похожие на спичечные коробки, и их самих, похожих на прямоходящих муравьев, после чего закрыл глаза и потерял сознание. Очнулся уже на спине, ощущая затылком чье-то мягкое колено, а носом-ускользающие нашатырные флюиды. Распахнул глаза, как будто собирался впитать ими всю небесную синь, и спросил:
   — Небо? Почему перевернули небо?
   — Шок, — авторитетно шепнул один из бородачей.
   — Угу, типичный акрофоб, — непонятно согласился другой. — Хорошо, Что он, пока карабкались, ни разу не оглянулся.
   — Переверните небо обратно, — миролюбиво попросил Антон и снова уплыл куда-то из реальности. Пару раз он чувствовал у самого носа ватку с щекочущим запахом, но уже не мог заставить себя дрогнуть хотя бы веком.
   Случившееся походило на розыгрыш изощренного садиста и не укладывалось в голове. Предугадать, что такое в принципе может произойти, не было ни единого шанса. Выросший в частном доме, получивший образование среди приземистых строений Академгородка, наконец въехавший с молодой женой в отдельную квартиру на первом этаже без балкона, зато с зарешеченными окнами, никогда не летавший самолетами «Аэрофлота», и вообще ни разу в жизни не поднимавшийся выше, чем в кабинке Колеса Обозрения, Антон ни сном ни духом не мог предположить, что у него обнаружится ужасная, до дрожи в коленках и бредовых видений, боязнь высоты.
   Мучительный спуск со стометровой отметки, растянувшийся на два с половиной часа, относился к той категории жизненных эпизодов, о которых Аля старалась вспоминать пореже. Когда выдохшиеся и обозленные приятели сгрузили дрожащего и спеленутого, точно младенец, Тошку, у подножия непокорившейся Вороньей Сопки, он слабым голосом попросил:
   — Дайте папироску, — хотя до этого не выносил даже запаха табачного дыма.
   — На! — Первый бородач выщелкнул из пачки мятую «беломорину».
   Тошка неловко взял папиросу, попытался расправить дрожащими пальцами, но только надломил, кое-как собрал половинки воедино, засунул в рот и минуты две мусолил в руках коробок и спичку, пытаясь добыть огонь.
   — Только не затягивайся, — усмехаясь одними глазами, посоветовал второй бородач.
   Антон затянулся и закашлялся.
   Почти всю обратную дорогу он молчал. Только один раз пробормотал, глядя в какую-то точку на откидном столике купе, как будто разговаривал с несвежей скатертью:
   — Они могли меня предупредить.
   — О чем? — ласково спросил Аля, но Антон, кажется, не услышал и не почувствовал плечом ее успокаивающего прикосновения.
   — Они опытнее… Они могли… — упрямо повторил он и крепко сжал в пальцах ни в чем не повинную чайную ложечку.
   «Кто здесь не бывал, кто не рисковал,
   Тот сам себя не испытал,
   Пускай внизу он звезды хватал с небес…» — неслось из вагонов, уносящих новую порцию наивных романтиков в сторону Урала, пока Аля с Антоном траурным маршем ковыляли по перрону ко входу в метро.
   Аля прикидывала, на что потратит нечаянно освободившийся конец отпуска, а Антон морщился, как получивший на вступительном экзамене «неуд» абитуриент при виде своих более удачливых товарищей. Бывшихтоварищей, если быть честным до конца.
   А через пару месяцев сменил старенький радиоприемник «Альпинист» на «Свиягу», мотивируя свой поступок тем, что у последнего дизайн лучше, а диапазон шире.
   Подлинный период угрюмости, неразговорчивости и погруженности в себя, который Тошка предпочитал именовать новомодным словом «депрессия», длился недолго, недели, может быть, три или четыре. Его отличительной особенностью стали совместные ужины, проходящие либо в полном молчании, либо в вялом пережевывании навязших на зубах вопросов о работе, о самочувствии, о прошедшем дне — под отварную картошку с жареными котлетами или макароны по-флотски — на столько формальных, что, право, лучше уж молчать. В это же время у Тошки, кажется, возникло пугающее Алю намерение насильно выработать у себя стойкую никотиновую зависимость. Теперь вечерами он по полчаса, а то и по часу сидел в подъезде, взгромоздясь на отрытую где-то крошечную скамеечку, которую некогда использовал как подставку для правой Ноги — в период своих попыток освоить игру на семиструнной гитаре по самоучителю. Он подпирал спиной стену, курил дешевые сигареты и стряхивал пепел несбывшихся надежд в пустую трехлитровую банку. О чем он думал в эти минуты, хотелось бы Але знать. Возможно, прикидывал, сколько миллионов раз ему осталось взобраться на эту скамеечку, чтобы гипотетически добраться до Луны. Или обещал себе: «Вот наполню банку пеплом до краев и начну новую жизнь». По крайней мере Але хотелось надеяться на последнее. Ведь почему-то же муж запрещал ей вытряхивать скопившиеся окурки.
   Конец депрессивного периода наступил даже раньше, чем она ожидала, трехлитровая банка не успела наполниться и на четверть. Но на то, чтобы полностью прийти в себя, Тошке потребовалось почти три года. То есть не просто вернуть себе здоровый вид и бодрый голос, способность шутить и страсть к запойному чтению, но прийти в себя настолько, чтобы осмелиться бросить новый вызов природе, судьбе и досадной ограниченности человеческих возможностей.
   Правда, Але пришлось изрядно поломать голову над тем, в какие же заоблачные высоты, морские широты или подземные глубины на этот раз увлечет ее неугомонного мужа нелегкое бремя «Родившегося в День Великих Свершений». Впрочем, заоблачные высоты можно было смело отмести. Воронья Сопка начисто отбила у Тошки стремление к высоте, Але казалось даже, что сам он после возвращения стал немножечко ниже ростом. И все-таки, куда теперь? Чего ждать? К чему готовиться?
   Факт покупки новых книг она заметила сразу, отследила по солидной прорехе в семейном бюджете, но сами книги Антон долго и умело от нее прятал. Будь в Тошкином характере хоть капелька мнительности, Аля заподозрила бы, что он натурально опасается сглаза, но, будучи убежденным материалистом, муж, скорее всего, просто готовил для нее сюрприз. Однако ждать, пока ее соизволят «осюрпризить» у Али не хватало терпения, поэтому ей приходилось наблюдать, подмечать и строить выводы.
   Взять к примеру Тошкины гимнастические упражнения перед зеркалом по утрам. Частота и периодичность занятий остались прежними, но при этом гантели сменились пружинными эспандерами и просто эластичными лентами, которые продавались в аптеке в нарезку, слегка присыпанные тальком. Чаще всего ленты, сложенные в несколько раз, крепились к ножкам кровати, и сидящий на полу Тошка с завидным упорством тянул их на себя то одной рукой, то обеими, то всем туловищем. Но это еще ни о чем не говорило. Сосредоточившись на конкретном упражнении, Тошка мог с равным успехом готовить себя и к продолжительной гребле, и к управлению парусом при шквальном ветре, и к преодолению сопротивления воды на большой глубине, и… мало ли к чему еще. А может, он вовсе ни к чему не готовился, а просто, посмеиваясь про себя и подогревая любопытство жены, день за днем тянул, что называется, резину.
   В негромких телефонных переговорах с новыми — но Аля почему-то ни секунды не сомневалась, такими же бородатыми, как прежние — приятелями Тошка уверенно сыпал незнакомыми ей выражениями. Сорил знаниями, почерпнутыми наверняка в ущерб стиральной машине «Малютка», для которой Аля давно присмотрела уголок в ванной, но вот уже полгода не могла отложить потребную для покупки сумму денег. Но это ничего, это не жалко, можно и еще подождать, лишь бы снова увидеть озорной блеск в глазах мужа, когда он, прикрывая трубку рукой и считая, что говорит достаточно тихо, лопочет что-то про падение уровня на километр трассы, про категории сложности-нашу и буржуйскую, про полукомбинезоны, боты из неопрена, а потом вдруг про какие-то юбки, фартуки и снова юбки, повергая-не подслушивающую, ни в коем случае, просто хорошо слышащую жену в легкий шок. Про разборные и монолитные каркасы, про правый и левый разворот, про какие-то бочки и сливы. «Грузите сливы бочками», — думала Аля и улыбалась. Сильнее всего ее рассмешило неуклюжее, неустойчивое даже на слух словечко «каякинг». Так кричит какая-нибудь северная птичка: «Каяк! Каяк!» Хорошо еще, не каюкинг!
   Видимо, все-таки широты, про себя решила Аля. Или глубины, но все равно морские или пресноводные, иначе зачем бы вдруг Тошка так увлекся закаливанием? Однажды, когда она вошла в ванную сразу после мужа и потрогала рукой не до конца слившуюся воду, та оказалась совсем холодной. Хотя Тошка плескался в ней минут пятнадцать.
   Так акваланг или хождение под парусом? Или что-нибудь еще, на что просто не хватает ее женской фантазии? Этот вопрос заставил Алю задуматься всерьез. Как-тo раз во время просмотра «Клуба кинопутешественников» она будто бы невзначай обратилась к мужу с невинным вопросом:
   — А вот почему аквалангисты, когда погружаются, берут с собой еще и трубку от маски? От нее же на глубине никакой пользы.
   — А я почем знаю? — пожал плечами Тошка, и Аля вычеркнула из мысленного списка еще одну гипотезу.
   Значит, парусник. Это ничего, это даже романтично.
   Однако Тошкина задумка, перед которой действительно пасовала ограниченная женская фантазия, оказалась менее романтичной и гораздо более рискованной. Аля поняла это уже на этапе посадки в поезд, когда наблюдала, как пара суетливых, веселых и голосистых мужичков, вызвавших у нее смутное и обманчивое ощущение узнавания, пыталась с пыхтением и прибаутками загрузить в вагон что-то объемное в огромном брезентовом чехле.