Страница:
Аля открыла было рот для возмущенного ответа — и заплакала. В последнее время это получалось у нее все легче, все качественней. Она плакала, как ребенок, кривя губы и не пряча лицо в ладонях, от осознания собственной невиновности и полного бессилия ее доказать. Поглядев с минуту на ее исказившееся лицо и трясущиеся плечи, Антон деловито продолжил укладку рюкзака, сильно смахивающую на раздел имущества.
— Тоош! — окликнула она, когда он уже собирался уходить. Он обернулся, насупленный. Ей и самой не понравилось, как жалостливо, по-бабьи прозвучал ее голос, но что она могла поделать с этим поднявшимся с самых глубин ее естества страхом? — Ты же вернешься? — Не говори глупостей, — раздраженно бросил он. А потом ушел, чтобы уже не возвращаться. Аля ждала его, распластанная на полу, с ногой, зажатой между двумя гладкими валунами — наверное, так накладывали шину дикари каменного века — неспособная без посторонней помощи к самому элементарному, стыдно сказать, к отправлению естественных надобностей. То есть она научилась в конце концов обходиться собственными силами, но сначала просто ждала, что Тошка, как всегда, придет и поможет. А он все не шел. Это ничего, убеждала себя Аля, не так уж много времени прошло, ей просто кажется, что много, так всегда бывает, когда чего-нибудь сильно ждешь. У нее и часов-то нет, чтобы проверить. Единственные часы — красивые, с компасом и светящимися в темноте стрелками — у Тошки на руке. А может, внизу он наткнулся на какой-нибудь перспективный ход и не хочет возвращаться, пока не пройдет его до конца. Это на него похоже, он же такой… целеустремленный. В крайнем случае Тошка может прямо там и переночевать, и поужинать, он ведь взял с собой банку тушенки. Вот сейчас Аля поспит, и он вернется. Возможно, с победой. Ах, вот было бы здорово!
Однако ночь прошла в метаниях, состоящих из кратковременных провалов в забытье и проскакивающих сквозь дрему искорок надежды: «Кажется, идет?» «Нет, показалось», за ней последовал еще один бесконечный день, а потом снова ночь без отдыха и сна, и Але пришлось выдумывать новые успокоительные доводы, чтобы не впасть в отчаяние. Хотя в голову все настойчивей лезли неутешительные выводы. И только когда закончилась вода во фляжке и в кружке, обманывать себя стало совершенно невозможно. Тошка не вернется. С ним что-то случилось или… Нет, с ним определенно что-то случилось.
И если Аля и дальше собирается лежать пластом и ждать кого-то, кто придет и решит все ее проблемы, то кое-что нехорошее случится и с ней.
А звук капели, доносящийся от далекой Поилки не смолкал ни на минуту, ни днем, ни ночью. Манил, притягивал, вторгался в беспокойные сны изощренной инквизиторской пыткой. В какой-то момент Аля осознала, что если еще хотя бы полчаса проведет, облизывая сухие губы-промокашки наждачной полоской языка и представляя себе расходящиеся по водной поверхности круги от падающих капель, то сойдет с ума.
С этой мыслью она перевалилась на живот, стиснула челюсти, представила себе, как это в принципе могло бы выглядеть, и в первый раз двинула вперед левый локоть. Да подальше! Именно так. А слезы сохнут быстрее на воспаленных от жара щеках.
С пустой фляжкой на поясе и фонариком в руке она впервые выползла на тропу войны за собственное существование. Впоследствии этот путь — на Семикресток, к Поилке и обратно, — стал ее ежедневным моционом, но первый раз был самым трудным и отличался от второго, третьего и всех остальных своим маршрутом.
Тогда, напившись, набрав воды во фляжку и отлежавшись у Поилки, Аля добралась до Семикрестка, но вместо того чтобы повернуть к Лежбищу, отыскала в пыли капроновую нить, которую Тошка в шутку называл путеводной или Алькиной, и поползла по ней в сторону Обрыва. Ее действия были продиктованы такой же насущной потребностью, как жажда, голод или желание поспать. Ей необходимо было знать.Что бы ни случилось с Тошкой, она обязана это выяснить. Даже самое страшное. Даже, если с ним все в порядке, просто в своем пути наверх он решил… кажется, среди привычных к риску мужчин бытует такое выражение: избавиться от балласта?
Но это и впрямь худший из вариантов, не стоит думать о нем раньше времени. Может быть, все не так страшно? Может, просто не выдержала веревка или закружилась голова, Тошка рухнул на камни — но с небольшой высоты! — и вот уже третий день лежит внизу и стонет, раненый и отчаянно нуждающийся в помощи? Смешно, конечно: здоровый мужик и вдруг нуждается в помощи слабой женщины-инвалидки. Но в тот момент эта мысль не казалась Але смешной.
Нить привела ее к Обрыву, оставила на краю, а сама нырнула вниз. «Дальше как-нибудь без меня», — читалось в витках равнодушного капрона. Рядом, параллельно нити, привязанная одним концом к огромному валуну, изъеденному эрозией, как сыр мышами, спускалась Тошкина гордость — самодельная веревочная лестница. Аля, осторожно перегнувшись через край, сверху вниз осветила ее лучом фонарика и не обрадовалась увиденному. Примерно посередине лестница собралась в запутанный узел, ниже которого до самой земли тянулась неумело заплетенная косичка. На далекое дно свет фонарика падал огромным тусклым пятном с нечеткими границами, но если бы там, внизу, оказался раненый Тошка или какие-то следы его пребывания, Аля наверняка бы заметила. Значит, он не разбился. Даже если сорвался при спуске, у него хватило сил, чтобы куда-то отползти. А может, он и не срывался. Однако вздох облегчения почему-то не спешил срываться с искусанных губ.
В задумчивости Аля погладила нить, названную в ее честь. Тошенька, где ты? Голос еще не до конца восстановился, и я вряд ли докричусь до тебя, но может быть, ты почувствуешь мое прикосновение через пять километров капрона? Вернись, Тошка. Боженька, милый, как же это тяжело-чувствовать себя балластом!
Она подергала за свисающий с обрыва фрагмент шнура, отсылая в темноту и неизвестность эту такто — или ритмограмму, без особой надежды, что сообщение найдет адресата. Сильно удивилась, когда нить неожиданно легко поддалась, потянула, потянула — и через несколько секунд вытянула весь шнурок целиком. Тот оказался гораздо короче, чем она предполагала, в подвешенном состоянии он едва ли доставал до земли.
Обрыв, подумала Аля.
И без перехода вспомнила, как в апреле, под занавес четвертого года обучения в рамках овладения родной речью объясняла гаврикам, что такое омонимы. Омонимы, уверенно заявил тогда Леша Самсонов, это такие дяди или тети, которые пишут участковому жалобы на соседей по подъезду, но никогда их не подписывают. Нет, с улыбкой поправила его Аля, для своих подопечных — «Аль Васильна», те, про кого ты сейчас рассказал, называются анонимы. А омонимы — это такие слова, которые пишутся и слышатся одинаково, но имеют разные значения. Например, коса, которой косят траву, и коса, в которую вплетают ленты. Или…
Обрыв. Сейчас она наверняка добавила бы: обрыв. Отличный вышел бы пример, показательный случай омонимии. Обрыв нити. И обрыв как крутой откос. Было у слова и третье значение, например, когда Аля впервые взглянула на свисающий между пальцами конец шнура, у нее случился обрыв сердца. Но тогда пришлось бы заодно объяснять и метафоры. А к чему четвероклашкам такие сложности — в канун летних каникул?
Конец нити свисал с ее ладони и покачивался из стороны в сторону, как серебряная монетка на цепочке гипнотизера, и Аля, словно загипнотизированная, не могла вырваться из убаюкивающего плена приятных воспоминаний. Теперь она вспоминала, как за три дня до этого Тошка, уже собравшийся, с рюкзаком за спиной и мужественно выпяченным подбородком, уже оскорбивший ее смертельно, уже практически ушедший, вдруг обернулся на пороге Лежбища, порывисто приблизился к Алиному ложу и бухнулся рядом на колени.
— Что же я, а? Алька! Забудь… Не бери в голову. Это все от нервов. Устал как собака, а тут еще эта чертова сгущенка. Куда же она все-таки… Неважно! Найдется. Только ты, пожалуйста, не сердись, а? Алю-унь, — жесткая борода кольнула ее в щеку. — Ты лучше вот что…
Тошка неловко закинул руку за спину, туда, где крепился к поясу ящик с катушкой, вытянул метра полтора нити и намотал Але на указательный палец. Рассмеялся.
— Вот. Это твоя нить, Алька. Правда, смешно? Как в том мифе. Сам только сейчас заметил, надо же! Береги ее, Алюнь. Пока она в твоих руках, мне не страшен никакой Минотавр, — Тошка дурачился. — Да попадись мне эта рогатая скотина, я ее голыми руками в тушенку покрошу. Голыми руками, — он для убедительности растопырил лапищи. — Не веришь? Ну хочешь, я тебе свой нож оставлю?
Потом согнал потную челку с ее лба, коротко прижал жену к груди и ушел. На этот раз окончательно.
А Аля смотрела ему вслед и не смеялась. Хотя аналогия с мифом об афинском царе Тесее действительно получилась забавной.
Ведь ее полное имя было Ариадна.
Глава четырнадцатая. Толик Голицын
— Тоош! — окликнула она, когда он уже собирался уходить. Он обернулся, насупленный. Ей и самой не понравилось, как жалостливо, по-бабьи прозвучал ее голос, но что она могла поделать с этим поднявшимся с самых глубин ее естества страхом? — Ты же вернешься? — Не говори глупостей, — раздраженно бросил он. А потом ушел, чтобы уже не возвращаться. Аля ждала его, распластанная на полу, с ногой, зажатой между двумя гладкими валунами — наверное, так накладывали шину дикари каменного века — неспособная без посторонней помощи к самому элементарному, стыдно сказать, к отправлению естественных надобностей. То есть она научилась в конце концов обходиться собственными силами, но сначала просто ждала, что Тошка, как всегда, придет и поможет. А он все не шел. Это ничего, убеждала себя Аля, не так уж много времени прошло, ей просто кажется, что много, так всегда бывает, когда чего-нибудь сильно ждешь. У нее и часов-то нет, чтобы проверить. Единственные часы — красивые, с компасом и светящимися в темноте стрелками — у Тошки на руке. А может, внизу он наткнулся на какой-нибудь перспективный ход и не хочет возвращаться, пока не пройдет его до конца. Это на него похоже, он же такой… целеустремленный. В крайнем случае Тошка может прямо там и переночевать, и поужинать, он ведь взял с собой банку тушенки. Вот сейчас Аля поспит, и он вернется. Возможно, с победой. Ах, вот было бы здорово!
Однако ночь прошла в метаниях, состоящих из кратковременных провалов в забытье и проскакивающих сквозь дрему искорок надежды: «Кажется, идет?» «Нет, показалось», за ней последовал еще один бесконечный день, а потом снова ночь без отдыха и сна, и Але пришлось выдумывать новые успокоительные доводы, чтобы не впасть в отчаяние. Хотя в голову все настойчивей лезли неутешительные выводы. И только когда закончилась вода во фляжке и в кружке, обманывать себя стало совершенно невозможно. Тошка не вернется. С ним что-то случилось или… Нет, с ним определенно что-то случилось.
И если Аля и дальше собирается лежать пластом и ждать кого-то, кто придет и решит все ее проблемы, то кое-что нехорошее случится и с ней.
А звук капели, доносящийся от далекой Поилки не смолкал ни на минуту, ни днем, ни ночью. Манил, притягивал, вторгался в беспокойные сны изощренной инквизиторской пыткой. В какой-то момент Аля осознала, что если еще хотя бы полчаса проведет, облизывая сухие губы-промокашки наждачной полоской языка и представляя себе расходящиеся по водной поверхности круги от падающих капель, то сойдет с ума.
С этой мыслью она перевалилась на живот, стиснула челюсти, представила себе, как это в принципе могло бы выглядеть, и в первый раз двинула вперед левый локоть. Да подальше! Именно так. А слезы сохнут быстрее на воспаленных от жара щеках.
С пустой фляжкой на поясе и фонариком в руке она впервые выползла на тропу войны за собственное существование. Впоследствии этот путь — на Семикресток, к Поилке и обратно, — стал ее ежедневным моционом, но первый раз был самым трудным и отличался от второго, третьего и всех остальных своим маршрутом.
Тогда, напившись, набрав воды во фляжку и отлежавшись у Поилки, Аля добралась до Семикрестка, но вместо того чтобы повернуть к Лежбищу, отыскала в пыли капроновую нить, которую Тошка в шутку называл путеводной или Алькиной, и поползла по ней в сторону Обрыва. Ее действия были продиктованы такой же насущной потребностью, как жажда, голод или желание поспать. Ей необходимо было знать.Что бы ни случилось с Тошкой, она обязана это выяснить. Даже самое страшное. Даже, если с ним все в порядке, просто в своем пути наверх он решил… кажется, среди привычных к риску мужчин бытует такое выражение: избавиться от балласта?
Но это и впрямь худший из вариантов, не стоит думать о нем раньше времени. Может быть, все не так страшно? Может, просто не выдержала веревка или закружилась голова, Тошка рухнул на камни — но с небольшой высоты! — и вот уже третий день лежит внизу и стонет, раненый и отчаянно нуждающийся в помощи? Смешно, конечно: здоровый мужик и вдруг нуждается в помощи слабой женщины-инвалидки. Но в тот момент эта мысль не казалась Але смешной.
Нить привела ее к Обрыву, оставила на краю, а сама нырнула вниз. «Дальше как-нибудь без меня», — читалось в витках равнодушного капрона. Рядом, параллельно нити, привязанная одним концом к огромному валуну, изъеденному эрозией, как сыр мышами, спускалась Тошкина гордость — самодельная веревочная лестница. Аля, осторожно перегнувшись через край, сверху вниз осветила ее лучом фонарика и не обрадовалась увиденному. Примерно посередине лестница собралась в запутанный узел, ниже которого до самой земли тянулась неумело заплетенная косичка. На далекое дно свет фонарика падал огромным тусклым пятном с нечеткими границами, но если бы там, внизу, оказался раненый Тошка или какие-то следы его пребывания, Аля наверняка бы заметила. Значит, он не разбился. Даже если сорвался при спуске, у него хватило сил, чтобы куда-то отползти. А может, он и не срывался. Однако вздох облегчения почему-то не спешил срываться с искусанных губ.
В задумчивости Аля погладила нить, названную в ее честь. Тошенька, где ты? Голос еще не до конца восстановился, и я вряд ли докричусь до тебя, но может быть, ты почувствуешь мое прикосновение через пять километров капрона? Вернись, Тошка. Боженька, милый, как же это тяжело-чувствовать себя балластом!
Она подергала за свисающий с обрыва фрагмент шнура, отсылая в темноту и неизвестность эту такто — или ритмограмму, без особой надежды, что сообщение найдет адресата. Сильно удивилась, когда нить неожиданно легко поддалась, потянула, потянула — и через несколько секунд вытянула весь шнурок целиком. Тот оказался гораздо короче, чем она предполагала, в подвешенном состоянии он едва ли доставал до земли.
Обрыв, подумала Аля.
И без перехода вспомнила, как в апреле, под занавес четвертого года обучения в рамках овладения родной речью объясняла гаврикам, что такое омонимы. Омонимы, уверенно заявил тогда Леша Самсонов, это такие дяди или тети, которые пишут участковому жалобы на соседей по подъезду, но никогда их не подписывают. Нет, с улыбкой поправила его Аля, для своих подопечных — «Аль Васильна», те, про кого ты сейчас рассказал, называются анонимы. А омонимы — это такие слова, которые пишутся и слышатся одинаково, но имеют разные значения. Например, коса, которой косят траву, и коса, в которую вплетают ленты. Или…
Обрыв. Сейчас она наверняка добавила бы: обрыв. Отличный вышел бы пример, показательный случай омонимии. Обрыв нити. И обрыв как крутой откос. Было у слова и третье значение, например, когда Аля впервые взглянула на свисающий между пальцами конец шнура, у нее случился обрыв сердца. Но тогда пришлось бы заодно объяснять и метафоры. А к чему четвероклашкам такие сложности — в канун летних каникул?
Конец нити свисал с ее ладони и покачивался из стороны в сторону, как серебряная монетка на цепочке гипнотизера, и Аля, словно загипнотизированная, не могла вырваться из убаюкивающего плена приятных воспоминаний. Теперь она вспоминала, как за три дня до этого Тошка, уже собравшийся, с рюкзаком за спиной и мужественно выпяченным подбородком, уже оскорбивший ее смертельно, уже практически ушедший, вдруг обернулся на пороге Лежбища, порывисто приблизился к Алиному ложу и бухнулся рядом на колени.
— Что же я, а? Алька! Забудь… Не бери в голову. Это все от нервов. Устал как собака, а тут еще эта чертова сгущенка. Куда же она все-таки… Неважно! Найдется. Только ты, пожалуйста, не сердись, а? Алю-унь, — жесткая борода кольнула ее в щеку. — Ты лучше вот что…
Тошка неловко закинул руку за спину, туда, где крепился к поясу ящик с катушкой, вытянул метра полтора нити и намотал Але на указательный палец. Рассмеялся.
— Вот. Это твоя нить, Алька. Правда, смешно? Как в том мифе. Сам только сейчас заметил, надо же! Береги ее, Алюнь. Пока она в твоих руках, мне не страшен никакой Минотавр, — Тошка дурачился. — Да попадись мне эта рогатая скотина, я ее голыми руками в тушенку покрошу. Голыми руками, — он для убедительности растопырил лапищи. — Не веришь? Ну хочешь, я тебе свой нож оставлю?
Потом согнал потную челку с ее лба, коротко прижал жену к груди и ушел. На этот раз окончательно.
А Аля смотрела ему вслед и не смеялась. Хотя аналогия с мифом об афинском царе Тесее действительно получилась забавной.
Ведь ее полное имя было Ариадна.
Глава четырнадцатая. Толик Голицын
«Оргазм в октябре.
Его всосало и выплюнуло, но где-то в промежутке еще и раскрутило бешеным волчком, так что Трифону, даже несмотря на вновь обретенные способности, понадобилось несколько долгих микросекунд, чтобы сориентироваться на новом месте.
Полигон представлял собой круговое плато диаметром 8400 метров, засыпанное мелким красным песком, почти пылью. Местами сквозь пыль проглядывала плита, образующая основание, судя по цвету, из монолитного асфальтида. Небо напоминало огромный мыльный пузырь, радужно отливающий по краям у горизонта и почти прозрачный над головой. Через него вполне можно было наблюдать звезды, если бы не затмевающее все на свете солнце, также красноватое и палящее. В паре километров к югу от плато чернел глубокий шрам пересохшего канала. Дальше начинались скалы.
„Что это? — подумал Трифон. — Марс?"
— Нет, „Сникерс"! — раздался в его голове дребезжащий женский голос с заметным акцентом.
Трифон внутренне поморщился. Курсанта до сих пор коробило от осознания того, что каждая его мысль во время операции мгновенно становится известной людям за пультом. Или нелюдям, вроде Немки.
— Вон из прохода, Грифон! — последовала мысленная команда. — Не задерживай высадку!
„Стерва! — выразительно подумал Трифон. — Не умеешь говорить, так хоть думай по-человечески". Вместо „вон" у Немки получалось „фон", а уж как она умудрилась изуродовать простое русское имя Трифон… Впрочем, в качестве позывного „Грифон" звучало очень даже неплохо.
Он перебрал манипуляторами, откатившись на десяток метров в сторону, при этом заметил, что кое-где песчаная пыль маскирует отверстия и трещины в плите, и отрегулировал соответственно площадь ступающих поверхностей. Портал немедленно замерцал, возникла светящаяся точка в центре, быстро разрослась до нужных размеров и ярко вспыхнула напоследок, прежде чем раствориться в небесном перламутре.
Марфа упала на песок с высоты нескольких метров, грациозно спружинила манипуляторами и повела башней, оглядываясь.
— Что это? Марс? — мгновение спустя спросила она.
— Нет, „Сникерс"! — машинально ответил Трифон.
— Отчень остроумно! — ввинтился в мозг дребезжащий голос Немки. — Вы в системе Каппы Полипа…
„Ничего себе! Нормальному человеку и не выговорить…"
— …на десятой от местного солнца планете. Она называется Октябрь.
— А всего планет что ли двенадцать? — догадалась Марфа.
— Да. И вы здесь, чтобы подавить восстание.
— Октябрьское? — прыснул Трифон.
Он слушал вполуха, то есть с учетом ситуации лучше сказать: одним полушарием. Его взгляд постоянно возвращался к Марфе, тем более что, кроме нее, на залитом солнцем полигоне смотреть было не на что. Он любовался ее стройными подвижными манипуляторами, покрытыми чувствительными волосками датчиков движения, изящной башенкой с чуть раскосыми смотровыми щелками-рудиментарным напоминанием о тех временах, когда для управления тяжелой машиной требовалась целая команда сидящих внутри операторов.
Трифон представил себе четверку небритых потных мужиков в грязных сапогах (которые, мало того, что сами забрались в его тонкое электронное нутро, но и для неясной надобности прихватили с улицы какую-то облезлую шавку) и содрогнулся от отвращения. Нет уж, слава конструктору, ПАУКу, то бишь ПолуАвтоматической Установке Каталкина, такая участь не грозит. Он перевел взгляд на Марфу и, не стесняясь Немки, подумал: „ Все-таки какая же она прелесть!"
— Не заводись раньше времени, — холодно посоветовала напарница. — На вот, остынь.
Она игриво обдала Трифона тонкой фотонной струйкой, не способной нанести серьезного ущерба, разве что выбить пыль. Но эта ласка только сильнее возбудила его. „Где эти чертовы повстанцы?", — в нетерпении пробормотал Трифон.
— Горятчий, горятчий малчик! — похвалила вездесущая Немка.
Он не ответил. Не хотелось нехорошо выражаться при напарнице.
— Марф, а можно я буду звать тебя Прелесть? — спросил он. — А ты меня..:
— Балда! — перебила она. — Смотри!
Над дальней оконечностью полигона замигал светлячок вражеского портала. Отличить его от своего было легко по бледно-зеленому свечению. Из портала один за другим высыпались один, два, три… пятеро КЛОПов! Выплюнув пятого, канал схлопнулся внутрь себя и стал невидим для датчиков Трифона.
„Ну ничего себе — пятеро! — возмутился он. — Извращенцы! Дешевые дрочуны!" Хотя, строго говоря, до сих пор не было доподлинно известно, откуда повстанцы черпают энергию для боя. Может быть, из детских страхов или боли одиночества. Тем более извращенцы! Вот в группе Трифона всегда работали парами. Разнополыми, естественно.
— Ого!-сказала Марфа, и хотя это „Ого" относилось не к нему, Трифон возбудился еще сильнее. Выжимая из ходовой все возможное, он рванулся на огневую.
— Да, маленький, да. Ты справишься! — неслось ему вслед.
Сама Марфа осталась в тылу (вполне разумно, учитывая, что ей нужно больше времени на разогрев), по мере сил оказывая товарищу моральную поддержку. М-м-м… оральную, промычал Трифон и почувствовал, что сейчас взорвется. Нет, ни в какой поддержке он определенно не нуждался. Генераторы и без того гнали плазму, как ошпаренные, разрядники были накачаны под завязку. Единственная проблема, беспокоившая его — не разрядиться бы раньше времени. В воздух! А что, говорят, бывали случаи…
Как же долго продержала его в резерве злопамятная Немка!
— Марфа! — хищно прорычал Трифон. — Что, маленький, что? — вспыхнуло в мозгу ласковое.
— У-у-у-у-у!
Первый залп удался на славу: рассредоточенный, навесной, по групповой цели. На то они и КЛОПы, чтобы давить всех скопом, пока не разбежались, не попрятались. Струи сверкающей плазмы накрыли как минимум троих, один из которых, тот, что телепортировался последним, не успел пройти и метра по сыпучей поверхности Октября. И, судя по виду повреждений, уже не успеет.
— Умничка, — похвалила Марфа, приближаясь. — Ану-ка, дай я!
Трифон резко перекатился вправо. Гибкие сочленения манипуляторов делали возможным такой маневр. И очень кстати! Ответный залп слегка поджаренных КЛОПов не заставил себя долго ждать.
Мощный разряд ударил в то место, где секунду назад находился Трифон. В песчаной пыли образовалась трехметровой длины прогалина угольно-черного асфальтида.
Марфа била расчетливо, наверняка и совершенно беззвучно, что у предыдущих напарниц Трифона случалось редко. Обычно они хотя бы поскуливали в такие моменты или несли невнятную чушь, Олеся, например, материлась сквозь зубы, занудно-однообразно. Марфа молчала. Ее точечные удары уверенно находили цель: одну, вторую, третью. Наконец иссякла и она.
— Откат! — скомандовала Немка, разом испортив Трифону настроение.
— Без гундосых солнце светит! — огрызнулся он. Трифон немного завидовал Марфе. Сам он едва ли смог бы расходовать боезапас так долго, точно и… хладнокровно.
Только трое из пяти КЛОПов погнались за ними. Их задние турбины оставляли за собой многометровый шлейф потревоженной пыли. Из оставшихся один совсем сдох, датчики фиксировали нулевую энергоактивность, а другой, раненный в ходовую, стоял на месте, провожая отступающих поворотом башни. От него, в принципе, еще можно было ждать неприятностей, но только в ближнем бою.
— А ты долго… ну, перезаряжаешься? — поинтересовалась Марфа.
— Никто пока не жаловался, — усмехнулся Трифон. Честно говоря, он мог продолжить хоть сейчас, но хотел подкопить энергии, чтобы вышло поэффектней. После показательных стрельбищ, устроенных Марфой, ему тоже хотелось произвести на нее впечатление.
— Да? — кокетливо усомнилась она. — Ну что ж. Если понадобится моя помощь… все, чем могу.
— Да? — передразнил ее Трифон. — Повтори мне это, когда вернемся в операторскую.
— Посмотрим…
— Ты прелесть! — не сдержался он.
— Ты тоже мне нравишься.
Засоряя эфир подобным трепом, они добрались до границы полигона и, не снижая скорости, понеслись дальше, на юг. Теперь вместо асфальтидового монолита их манипуляторы ступали по мягкому грунту планеты, проминая его и ловко маневрируя среди неровностей рельефа. А вот преследователям с их утюгообразными телами и низким клиренсом волей-неволей пришлось замедлиться.
Когда через минуту с небольшим путь Трифону и Марфе преградило извилистое русло пересохшего канала, КЛОПы отставали уже на километр.
— Куда теперь? Разворачиваемся? — спросила Марфа. — Или ты не готов?
— Погоди.
Трифон был почти готов. Однако просто развернуться к противнику лицом и обрушить на него всю мощь неизлитой нежности было бы слишком грубо. Хотелось игры, интриги, флирта.
— Давай поиграем, — предложил он.
— Как это? — удивилась Марфа, невольно или сознательно принимая наиболее привлекательную позу: легкая осадка назад, передняя пара манипуляторов чуть скрещена, башня полуобернута навстречу солнцу. В серебристых плоскостях Марфиного тела Трифон видел множественные свои отражения, голубоватые искры, проскакивающие между блоками накопителей, быстро заполняющиеся разрядники… и чувствовал, что готов уже не почти.
— А вот так! — воскликнул он, ощущая себя расшалившимся подростком периода ранней пубертации, каковым, собственно, и являлся.
Он рухнул в пыль плоской полусферой кабины, распластав манипуляторы на манер розы ветров, затем загнул их вверх под не предусмотренным инструкцией углом и свел вместе над башней, став похожим то ли на футбольный мяч, толи на оторвавшийся клубок перекати-поля. В таком виде, используя амортизирующие свойства своих многофункциональных ног, он скатился на дно канала.
— Ого! — сказала Марфа, и Трифон подумал, что если не усмирит эмоции прямо сейчас, то, чего доброго, отстрелит себе манипулятор-другой. К сожалению, обычный прием с перемножением в уме трехзначных чисел в данном случае не срабатывал: бортовой компьютер щелкал такие задачки, не замечая.
— Давай за мной! — весело скомандовал он.
— А вылезать как? — осторожничала Марфа.
— Грифон, немедленно прекратите самодеятельность! — не преминула вклиниться Немка. „Р" от „пРе-кРатите" противно перекатывалась у нее во рту, как подобранная с пола окаменевшая карамелька.
— Шайзэ, — выругался Трифон и, не будучи уверен в своем немецком, перевел: — Дерьмо! — потом снова позвал Марфу: — Ну, давай же!
— Я боюсь, — призналась она.
— Чего? — рассмеялся Трифон. — Из капсулы вывалиться?
Действительно, в то время как сознание операторов без жалости и страха манипулировало мощнейшими боевыми единицами, их человеческим телам, оставшимся в управляющих капсулах, угрожали разве что пролежни да неприятные сюрпризы от органов выведения.
Первого КЛОПа, сунувшегося в канал, Трифон, укрывшийся за естественным изгибом, накрыл еще на спуске, так что до дна он долетел уже бесформенной и бесполезной грудой, которую не приняли бы даже в металлолом. Второй КЛОП сам неуклюже приземлился на плоскую спину, да так и остался лежать, беспомощно семеня лапками, точно одноименное насекомое, и обугливая ни в чем не повинный песок метра на три вокруг себя.
Этот бессмысленный расход боекомплекта Трифон счел лишним подтверждением того, что повстанцы черпают энергию для боя откуда-то не оттуда. Из страха, из паники, возможно, из предчувствия близкой гибели, в общем, совсем из иных источников, чем все нормальные люди.
Тратить на лежачего свежий заряд было жаль.
— Погоди ты! — остановил Трифон Марфу, которая, судя по частоте несущихся в эфир „маленьких" и „миленьких", начала заводиться не на шутку. — Сам добью.
А потом просто подъехал к перевернутому на минимально безопасное расстояние и слил на его беззащитное брюхо все, что оставалось в практически разряженных генераторах. И едва не поплатился за такое циничное хулиганство.
Третий КЛОП, предусмотрительно оставшийся наверху, выпустил по Трифону разряд, по счастью, короткий и одиночный. На большее его предусмотрительности не хватило, так как Марфа, чьи накопители, казалось, вот-вот расплавятся от переполнявшей их энергии, с утробным урчанием уничтожила его единственным выстрелом. КЛОП, конечно, сдетонировал напоследок, но многочисленные осколки разлетелись поверху, никому не причинив ущерба.
— Вах! — огорченно сказала Марфа. — Я еще хочу.
Прежде чем ответить, Трифон закончил тестировать свое тело на предмет повреждений. Течь в левом накопителе, поврежден один манипулятор, на другом как бритвой срезало все датчики. Теперь, если враг подкрадется слева, Трифон рискует его не почувствовать, но в целом ему сильно повезло. Могло быть гораздо хуже.
— Ну, давай добьем того, безногого, — предложил он. — Кстати, спасибо.
— Угу.
Они выбрали наиболее пологий участок склона и рухнули перед ним на колени, приготовившись к трансформации. Поврежденный манипулятор не помешал Трифону, сочленение уверенно вошло в сочленение, сменился рельеф несущих поверхностей, и вот вместо восьми ступающих конечностей он обзавелся парой сносных гусениц. Мощно взревев двигателями на подъеме, два ПАУКа вынеслись на равнину… и замерли в оцепенении.
— Ты, кажется, хотела еще? — напомнил Трифон.
— Ну не столько же! — оторопело заметила Марфа. Ее датчики отследили уже двенадцать новых целей, а зеленая вспышка портала все еще мерцала над полигоном, не собираясь коллапсировать.
— Але, гараж! — позвал Трифон. — Отследите наши координаты и настройте портал. Мы сматываемся.
— Секунду, — немедленно отозвалась педантичная Немка. — Какая-то проблема с каналом.
— Какая еще проблема?
— В данный момент это выясняется. Попробуйте продержаться какое-то время.
— Вдвоем против пятнадцати? Нет уж, спасибо. Вытаскивайте нас вручную! — потребовал Трифон, в голову которого закралось смутное подозрение.
Хотя после насильного прерывания сеанса потом сутки болит голова, вдобавок врагу достается вся брошенная техника, такой выход был все-таки лучше, чем ощущать, как тело твое вылизывают языки холодной плазмы.
— Ну что ты, малтчик! — неожиданно развеселилась Немка. — Вручную — это твоя специализация. Жалко будить, ты такой сладкий, когда спишь.
— Фригидная сука! — бессильная злоба заставила Трифона забыть о присутствии Марфы. — Ну погоди, я вернусь… Я ведь все равно вернусь, ты в курсе? И тогда мы посмотрим, кто заснет крепче!
Теперь-то задним умом он сообразил, какова была истинная цель этого внеурочного задания. И почему в операторской осталась одна Немка, хотя по инструкции наблюдающих должно быть минимум двое. Эта мстительная гадина решила расквитаться с ним! Черт! Надо было еще тогда подать рапорт о переводе. Или уж сделать то, чего хотела от него наставница, и так, как она хотела. Мало ли, что неприятно. Гореть заживо тоже неприятно.
— Нас что, бросили? И что же теперь делать? — растерянно спросила Марфа, и Трифон с трудом отогнал от себя образ прыщавой, неуклюжей девицы, явно обделенной мужским вниманием, каких только и берут на эту работу.
— Главное — не скулить! — злорадствовала Немка.
КЛОПы отчего-то не спешили нападать, только елозили по полигону, выстраиваясь каким-то причудливым порядком. Должно быть, осознавали свое безусловное превосходство и хотели сполна насладиться триумфом. Ну и пусть, подумал Трифон. Зато меньше мучаться.
Он тупо попер на врага, на ходу бросив Марфе:
— Ты как хочешь, а я свое отстрелял.
Он шел напролом, брал противника на испуг, провоцировал, не пытаясь нанести удар, думая только: скорее бы все закончилось. Все равно после предательства Немки его разрядники надолго перешли в не боевое состояние. Ну ничего, вот сейчас его испепелят, он очнется внутри управляющей капсулы, посмотрит в холодные глаза наставницы, аккуратно, двумя пальцами придержит ее острый подбородок…
Однако КЛОПы не стреляли. Методично окружали Трифона, загоняли, выдавливали обратно на дно канала. Вероятно, они намеревались взять ПАУКов „живьем", чтобы получить образцы правительственной техники.
— Не хотите по-хорошему? — отступая под их натиском, усмехнулся Трифон. — Как хотите. Марф, прижги, пожалуйста, сколько сможешь. Я сдетонирую.
Детонация была в его состоянии последним выходом, благо на дне накопителей кое-что все еще плескалось.
— Ну да, а мне потом одной с этими вонючками куковать? На твои обгорелые осколки возбуждаться? Или на КЛОПов? А может, на немкин голос? Я что, на извращенку похожа? — неожиданно заупрямилась напарница, выкатываясь вперед. — Нет уж, я первая!