к взрыву. Прокураторы и легаты, даже столь враждебные Иудее, как Понтий
Пилат, испытавший, чего стоит играть с огнем, прекрасно понимали, чем грозит
провокация. В начале своего правления Пилат дважды ссорился с иудеями;
предупрежденный легатом Сирии Вителлием, он не задевал больше религиозных
чувств населения.
Подобную же взрывоопасную ситуацию создал безумец Калигула, приказав
водрузить свое золотое изваяние в Иерусалимском храме. Чуть не дошло до
народного восстания против римлян, и кровопролитие удалось предотвратить
только стараниями тогдашнего легата Сирии Публия Петрония; рискуя жизнью, он
оттягивал выполнение безумного приказа, пока кесарь Гай Калигула
собственноручным письмом не приказал Петронию покончить с собой. К счастью,
смерть вовремя настигла тирана, до получения письма Петронием - так легат
избежал исполнения первого и другого приказов.
На фоне таких исторических примеров у тебя могло бы сложиться ложное
представление о подготовке к восстанию, о силе нашего движения и значении
дальнейших событий. Наше движение, если вообще так следует именовать его, не
было широким даже в масштабах столь небольшой страны, как Палестина,
постоянствовавшей в отчаянных мятежах, а потому не примусь за описание
подготовки, тем боле намеревался рассказать, предал ли я Иисуса, и ты можешь
подумать, отвлекаюсь-де намеренно, лишь бы затемнить дело мелкими
отступлениями и отговориться побасенками. А я, напротив, хоть формально и
поставил под сомнение само обвинение, подробно прорисовываю фон и для
исчерпывающего ответа, ибо приключившееся слишком сложно, дабы ответить
однозначно - ведь просты лишь факты и никогда не просты их причины.
36. Так вот: Иисус вел себя к концу всей истории своеобычно и
двусмысленно - будто подменили человека. Проповеди сказывал воинственные,
чуть ли не революционные, не хуже Иоанна громил саддукеев и богачей, а
возвещая скорый день пришествия божьей справедливости, грозился, поминая о
каре, о великом плаче и скрежете зубовном тех, кто будут прокляты и ввержены
в огнь вечный. Приведу иные из его филиппик - я лишь диву давался, сколь
переменился этот человек. Вот некоторые сентенции:
Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока не воспылает.
Блажен тот лев, которого съест человек, ибо лев войдет в человека, и
проклят тот человек, коего пожрет лев, ибо лев станет человеком.
Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, а я говорю вам
- пришел бросить на землю огонь и войну...
Помнишь, некогда Иисус пророчил грешникам лишь исчезновение во мраке
вечности, и ученики не пугались его слов; ныне впечатляющая картина адовых
мук, не чуждая народным верованиям, вселяла ужас и все же вызывала у
верующих удовлетворение.
А на тайных наших собраниях во всякое время он молчал, не откликался на
споры, словно боялся чего лишиться. Среди нас он был символом Истинно
Сущего, дела земные не касались до него, и все-таки своим присутствием как
бы санкционировал наши решении.
Его тем более уважали, что в отрешенности своей он не совершал ошибок.
Все ожидали и верили: Иисус окажет свою силу, когда пробьет час. Даже я не
подозревал, сколь мучительно Иисус неспокоен был духом, колебался, отдаться
ли воле народной. В Галилее весной оного года равви единственный провидел,
или, вернее, знал: надежды, возлагаемые на него, не оправдаются.
37. В Иерусалим с Иисусом пришло не много. Сочинения о жизни Иисуса
(высказывался на их счет не единожды) об этом сообщают достоверно: нас
приветствовали толпы посвященных в тайну - назовем их так. Пальмовые ветви о
семи листах, условный знак нашего союза, колыхались по обеим сторонам
дороги. Столичный плебс, настроенный ко всему на свете весьма скептически,
услыхав тысячный клич: осанна! - признал в Иисусе учителя и чудотворца.
Слава его, говоря беспристрастно, едва докатилась до Иерусалима, но все же,
по разумению столичного простонародья, сей провинциальной особе надлежало
оказать почтение, дабы не обидеть соотчичей, встречавших этого человека с
энтузиазмом. У меня голова закружилась: у нас уже десятки тысяч сторонников!
Так семилистые опознавательные пальмовые ветви сыграли злую шутку -
семикратно увеличили наши силы в моих глазах. Ликующим крикам не было конца,
да надобно признать, так встречали многих чудотворцев. Сброд ликовал при
виде любого шествия, особливо когда прибывал какой-нибудь влиятельный
провинциальный начальник, будь он хоть пустым местом в делах религиозных.
Не было конца восторгам при торжественных въездах делегаций от
заморских общин - из Рима, Александрии, Афин, Коринфа и других городов
империи. Восторг охватывал толпы при виде вавилонян, везших плату за
священную жертву под тысячной стражей конных номадов, с диким гиканьем
потрясавших копьями.
Иисус принял приветствия сдержанно, с достоинством, но в глазах блеснул
несвойственный ему огонь. Улыбался и отвечал как посвященный, коему ведомо,
что от него ждут. И ему было сейчас невдомек: взяв на себя непосильную роль,
плохо ее сыграет и упустит другую роль, более ему свойственную, какую мог бы
исполнить хорошо. Последствия сказываются и сегодня - бесконечное множество
сект порождено несистематизированным учением.
Мы не остались в городе и, подобно другим пилигримам, расположились за
городскими стенами на горе Елеон-ской, в доме, скорее вилле, клиента нашей
фирмы. Хозяин постоянно проживал в Иерусалиме, здесь же наладил хозяйство с
оливковой давильней - так одной стрелой убил двух куропаток: выгодно
поместил капитал и проводил каникулы вдали от городской духоты.
Вокруг дома раскинулся сад в римском стиле, окруженный живой
кипарисовой изгородью. Фиговые дерева, оливы, тамариск и кипарисы,
виноградные лозы, вьющиеся по деревянной решетке вдоль аллеи, оберегали
прохладу и тишину. В небольшой пруд зимой стекали горные ручьи. Две
карликовые пальмы, диковина в резком иерусалимском климате, склоняли к самой
воде широкие листья, осеняя каменную скамью на берегу.
38. До праздника оставалось еще восемь дней, а вся гора и соседние
холмы расцветились шатрами разной формы и окраски. Выделялись черные шатры
кочевников. Днем вожаки являлись к Иисусу с визитами, в сопровождении личной
охраны - отчаянные головорезы, молчаливые, с загадочными лицами. На первый
взгляд мало чем отличавшиеся от арабов, они вели родословную от колен
израилевых Гада, Рувима и Менассии, сохранили патриархальный строй и
традиции исхода из Египта. Господство Рима и местных царей признавали лишь
de nomine {Номинально (лат.).}, выплачивая, а то и не выплачивая, небольшую
подать в зависимости от того, сколь долго пасли свои стада на одном месте.
По кочевым путям через пустыни, в стычках и замирениях с арабскими
побратимами, они добирались до самого Вавилона и на побережье океана, но
упорно возвращались в заиорданские края, на родину. Был то народ
воинственный, закаленный, постоянно воевал своим обычаем, по-разбойничьи,
охотно нанимался в воинскую службу к любому, кто в этих землях сражался:
римлянам, парфянам или набатеям.
Этих союзников и привел к нам Андрей.
39. Вечером в перистиле нашего дома состоялся совет с участием самых
почтенных шейхов. Не звали начальников оседлых заговорщиков из Галилеи и
Переи - их отряды, организованные по римскому образцу в когорты, центурии и
манипулы, получили бы инструкции позже. С номадами иное дело - у них каждый
шейх, удельный господин своей банды, не признавал иной власти, кроме своей.
Боевые качества соперничали с гордостью, а в их вере, преданной и горячей,
всегда сквозило что-то языческое.
Собралось человек десять - вожди племен, мужи крепкие и стройные,
словно кедры Ливана, в белых бурнусах, обвешанные амулетами. Запястья и
лодыжки украшены золотыми браслетами, за пазухой - кривой нож (sica), коим
владеют превосходно. От людей оседлых они выгодно отличались гордой
сдержанностью; когда расселись вдоль стен на подушках, долгое время тишину
нарушало лишь позвякиванье браслетов и амулетов. Молча взглянули на Иисуса,
когда вошел, с достоинством приветствовали его, приложив ладонь к груди и ко
лбу. Иисус ответил наклонением головы; задумчивый, словно душой был далеко,
- возможно, молился. Это произвело большое впечатление на кочевников,
впрочем, и на нас, хоть мы и попривыкли к замкнутости учителя. На лице его
читалось - наступил решающий час.
Я позаботился о скромной трапезе из печеной баранины, рыбы и лепешек,
из лакомств - немного сладкого печенья и сушеных фруктов. На каждом столике
амфоры с вином и водой.
Перед вечерей Иисус прочитал молитву кадиш о пришествии царства божия.
Я уже приводил ее, сейчас напомню лишь: молитва старше истории Израиля
и ведется от египетского гимна Осирису. В моем собрании есть папирус с этим
гимном, а список отнесен александрийскими антикварами к периоду династии
Рамессидов. Молитва кадиш не входила в законоположный состав Священного
писания и сохранилась лишь в некоторых ессейских общинах. Слова моления
прозвучали боевым призывом, все прониклись надеждой.
Мы торопливо ели и пили, дабы поскорее приступить к делу. Лишь Иисус,
безмолвный и замкнутый, время от времени отламывал кусочек опреснока и
подносил ко рту, будто возносил жертву. В конце трапезы сказал проповедь,
подбирая речения из Книг Пророков.
Ибо вот, придет день,
пылающий как печь;
тогда все надменные
и поступающие нечестиво
будут как солома,
и попалит их грядущий день,
говорит Господь Саваоф,
так что не оставит у них
ни корня, ни ветвей.
А для вас, благоговеющие
пред именем Моим,
взойдет Солнце правды
и исцеление в лучах Его,
и вы выйдете и взыграете,
как тельцы упитанные;
(так записано у пророка Малахии)
И будете попирать нечестивых,
ибо они будут прахом под стопами ног ваших
в тот день, который Я соделаю,
говорит Господь Саваоф.
Вот Я посылаю Ангела Моего,
и он приготовит путь предо Мною,
и внезапно придет в храм Свой Господь,
Которого вы ищете,
и Ангел завета, Которого вы желаете;
вот, Он идет, говорит Господь Саваоф...
Вероломно поступает Иуда,
и мерзость совершается в Израиле
и в Иерусалиме;
ибо унизил Иуда святыню Господню...
И того, кто делает это,
истребит Господь из шатров Иаковлевых
бдящего на страже и отвечающего,
и приносящего жертву
Господу Саваофу...
Главы его судят за подарки,
и священники его учат за плату,
и пророки его предвещают за деньги...
...зайдет солнце над пророками,
и потемнеет день над ними.
А я исполнен
силы Духа Господня,
правоты и твердости,
чтобы высказать Иакову
преступление его...
Господи!
по всей правде Твоей
да отвратится гнев Твой
и негодование Твое
от града Твоего, Иерусалима,
от святой горы Твоей;
ибо за грехи наши
и беззакония отцов наших
Иерусалим и народ Твой в поругании
у всех, окружающих нас.
И ныне услышь, Боже наш,
молитву раба твоего
и моление его,
и воззри светлым лицем Твоим
на опустошенное святилище Твое...
Господи, услыши!
Господи, прости!
Господи, внемли и соверши,
не умедли ради Тебя Самого,
Боже мой,
ибо Твое имя
наречено на городе Твоем
и на народе Твоем.
Последняя страстная апострофа взволновала всех, особенно шейхов, после
каждого акцентированного стиха они хором повторяли: аминь! аминь! - придавая
молитве грозное и торжественное звучание.
Иисус побледнел, измученный долгим чтением пришедших на память строф.
Хотел одиночества, его никто не удерживал, когда вышел в сад; все понимали:
негоже святому человеку брать участие в совете, цель коего - кровопролитие.
40. После ухода равви наступила тишина, но тотчас все заговорили
одновременно и начались дебаты, начало коим положил я в качестве хозяина.
Не скрою, отличился особенным красноречием, тогда-то и приметили мое
большое участие в подготовке задуманного, слушали тем охотнее, что не
выдавал притязаний на ведущую роль, как иные, и все отнеслись ко мне с
приязнию. К тому же я многое, даже в мелочах, знал о римской военной
организации и дельно высказался в вопросах первостепенной важности.
Прежде всего обсудили дислокацию наших сил в рощах и садах на Елеонской
горе, места доставало, чтобы все силы сосредоточить неподалеку. Я предложил
карту, гору разделили на секторы, учитывая наиболее выгодный боевой порядок
отрядов, списком подготовленных загодя.
С этой частью плана управились относительно легко, гораздо хуже было со
стратегией, о коей я не имел ни малейшего понятия и мог положиться лишь на
свой здравый смысл. Молча слушал выступления военачальников, и по мере того,
как вырисовывался ход действий, меня начало одолевать беспокойство.
Преимущества человека умного, говорит Гегесий из Магнесии, заключаются
в том, что он не столько выбирает доброе, сколько избегает злого. Пылкие
номады требовали прежде всего вырезать под корень римский гарнизон. Такой
шаг сразу поставил бы против нас всю военную мощь империи.
Правда, на земле Иудеи прокуратор имел в своем распоряжении всего около
трех тысяч наемных войск, но едва ли Агриппа откажется помочь римлянам, а в
его армии насчитывалось около пяти тысяч воинов. Недалеко в Сирии
квартировал легион XII Fulminata, его могли укрепить вспомогательными
войсками из соседних царств. По моим предварительным подсчетам, за весьма
короткое время против нас могло оказаться почти двадцать пять тысяч хорошо
обученных солдат.
Я объявил о своих подсчетах и потребовал: пока не решим внутренних дел,
нельзя ввязываться в войну с Римом. Андрей возразил: что значат двадцать
пять тысяч язычников и гоим, когда священный меч господень с нами.
- Не убоимся и двухсот пятидесяти тысяч, - убеждал он. - Поднимется люд
и все порабощенные народы Сирии. Не сказано ли у пророка Валаама:
...и восстает жезл от Израиля,
и разит князей Моава,
и сокрушает всех сынов Сифовых.
Разве мессия не в силах вызвать небесное воинство, дабы поразить врагов
господа нашего?
Громкими криками одобрили собравшиеся Андреевы слова, а меня укорили в
трусости и неверии.
- Не трусость и неверие руководят мной, - снова вмешался я, - а здравый
смысл. Пусть станется, как вы порешите, хочу одного: знайте, что нас ждет,
решись мы посягнуть на империю. Мощь господа воинств ангельских неизмерима,
однако Моисей, муж божий, сначала покорил Сигона и Ога, царей аморрейских,
после мадиамских, в землю же обетованную вошел не он, а Иисус Навин.
Сказываю ли я - делайте так и не делайте этак? Нет, вершите лишь неизбежное,
а неизбежно ныне, дабы народ взял власть, овладел храмом, скинул
священников-узурпаторов, низверг саддукеев и установил справедливость. Никто
не в силах жать единовременно ячмень и пшеницу, спервоначалу надобно жать,
что созрело.
Я высказался приблизительно в таком духе, хотя отнюдь не был уверен: а
не прав ли Андрей? Идеи общественного и народного освобождения могли
подвигнуть люд на деяние, превышающее силы человеческие. Всеобщая
неразбериха, а оную затеять сподручно, могла поставить под оружие сто или
даже двести тысяч фанатиков-пилигримов - довольно подать знак, кликнуть -
защитить, мол, веру отцов надобно; победу же удержать может истинный воин,
полководец, мессия воинствующий, кого предрекли пророки, и в нем неразрывны
святость и мужество, властелин и мудрец, лев и лис.
Иисус же и по сию пору не проявил полководческих талантов, напротив,
всячески избегал милитарных споров, оставляя нам порешить все насчет
возможных военных действий.
Увы, среди нас, мужей воинственных, я не видел прирожденного стратега и
диктатора. Легко взъярить толпу, она морским прибоем затопит берега, все
сокрушая на своем пути, но вести людей в долголетней освободительной войне -
дело многотрудное, превышающее военные способности шейхов. Так, бунт
Спартака, начатый едва ли не семьюдесятью гладиаторами, пожаром классовой
борьбы охвативший половину Италии, Красе подавил без особых усилий, а ведь
Спартак, этот фракийский князь, научился военному искусству у римлян, да и
мужества ему было не занимать. Думаю, не пади он на поле брани и продолжай
сражаться в первых рядах своего войска (ошибка, свойственная героям!), все
равно не добился бы полного успеха. Разные интересы иноземных и римских
невольников, освобожденных Спартаком и введенных в бой, отсутствие
теоретически обоснованной идеологии (идея мщения, свободы, понимаемой всеми
по-разному, - еще не идеология) предопределили поражение даровитого
полководца. Люди всегда жаждут свободы, да редко когда разумеют, свободы от
чего и для чего.
Установили четкую и определенную цель - из пророков позаимствовали, а
также теократическую структуру будущего устройства согласно божьей
справедливости, а до военной организации и отлаженности было далековато:
являли мы собой просто банду изгоев, да к тому же без Спартака. Одно дело -
главарь пары сотен забияк, и совсем иное - военачальник многотысячной армии,
буде таковая у нас сберется.
Опыт поставщика римской армии подсказал мне: регулярную войну вести
должно, ежели забеспечим тыловое хозяйство и доброе интендантство. Римляне
покорили мир и одерживали победы нередко малыми силами над десять-крат
сильнейшим противником, не только применяя свою несравненную тактику,
допрежь всего претщательно организовав поставки и интендантские службы.
Я самолично взялся бы обеспечить пятидесяти- и даже стотысячную армию,
да надобно не менее двух-трех лет и соответствующие кредиты. Наши же безумцы
рвались воевать с Римом немедля, имея в своем активе двести тысяч голодных
ртов, и то весьма проблематичных, в расчет же можно взять не более трех
тысяч человек; нельзя не посчитаться и с тем, что толпа останется толпой,
какие бы добрые намерения ни побудили ее действовать.
А коль нет опытного военачальника, люди разбегутся в первом же
сражении. На рубежах империи таких инцидентов не счесть было, и я отлично
понимал, чем закончится еще одно подобное выступление. Впрочем, известный
тебе ход Иудейской войны поясняет мою мысль: выступи мы против Рима,
приключилось бы то же и с нами.
И еще одно неотступно мучило и теснило меня: с нами ли божие
заступничество и явит ли бог свою силу нам в помощь?
И во дни своей юности я не был столь прост, как моя братия, не надеялся
на небесное воинство, что совершит бранные подвиги плечом к плечу с нашими
фанатиками. Такого не бывало ни при Моисее, ни при Иисусе Навине, но господь
все ж вывел Израиль из неволи египетской, все ж потопил войска фараоновы
близ Ваал-Цефона, все ж пред киотом завета господня рухнули стены Иерихона,
так почему, мыслил я, не подсобит господь и нам, ежели Иисус поистине
предстатель, коего обещал Яхве. Одолеть римлян - тут надобно чудо ратное,
тысячекратно великое, нежли изгнание бесов из одержимого, а наперед всего
моральное возрождение народа. Заметь, дорогой друг, коль все беды божьим
повелением настигли народ израилев за нечестие его, мог ли сей народ
одержать верх в ратном деянии, не искупив ране грехов своих. Наука
ессейская, кое-кого из фарисеев, и самого Иисуса, спору нет, вела к
очищению, да благочестие было лишь уделом малой части народа, и, только
свергнув узурпаторов-первосвященников и свершив религиозную и социальную
реформу, возымел бы народ право на помощь воинства господня.
Однако ж попытайся мы реализовать благую цель, неужели бог не укрепит
нас? Ведь утверждает же поэт Квинт Энний: spero, si speres quicquam
proedesse potis sunt {Питаю надежду, коли надежда может помочь (лат.).}.
Иные, увы, полагают, надежда - мать глупцов.
Смекнув, что и как, я представил военному совету свои умствования, само
собой, без последней версии: неверие в мессию оказалось бы гибельно для
заговора. Ну а что Иисус - мессия истинный, никто не усомнился, так сему и
надлежит остаться, доколе сама судьба не решит, таков ли промысл божий.
Мои доводы кое-как уняли ссоры: порешили римлян не атаковать, коль сами
не нападут. Надеялись, до того не дойдет.
41. Расквартированный в Иерусалиме гарнизон, усиленный на дни
праздника, доныне не вмешивался в раздоры да несогласия в больших
многолюдных подворьях храма. Римляне предоставляли эту честь
первосвященнической полиции, оная вполне управлялась со своевольной толпой.
Даже воителей тетрарха редко призывали в подмогу, пока стычки не
перекидывались на городские улицы и не тревожили оккупационные власти. Но
кто же мог предузнать, на кого падет гнев народный. Бывало, провокация
недалекого солдафона или клич злокозненных зелотов - и разгоралась заваруха.
Управляй я полновластно достаточными средствами, обошел и подкупил бы
притеснителя Пилата малым стараньем, годовое жалованье в шестьдесят тысяч
сестерциев дешевило прокуратора - много не затребовал бы. Миллионом-полутора
всего и обошлись - и притеснителя, и офицеров ублажили бы.
Да вот беда - в наличии у меня столько денег не водилось, а запустить
руку в казну нашего торгового дома опасался, сам понимаешь почему. Ныне же,
помышляя о несодеянном, убежден: обошлись бы невеликими задатками да
посулами больших богатств, передай они первосвященническую власть нам, а
тогда уже и посулы не пришлось бы исполнять, богохульно посягать на
сокровища святыни.
К тому же надзорный совет фирмы, осуществи мы планы, без колебаний
отвалил бы денег - самого кесаря Тиберия купить достало. В дни же моей
молодости, хоть и оборотист был, да зелен провернуть такую финансовую
операцию, убоялся к тому ж и себя деконспирировать. Впрочем, итак ведомо:
большие дела большого торжища требуют.
У кого кошель пуст, не метнет кости по самой высокой ставке, а ежели
выиграет, то лишь нищенские унции. Так и я не рискнул поставить свою
наличность на дело богоугодное, хоть меня и не одолевал скептицизм оного
лаконянина, возопившего при виде сборщика божией подати: не интересуюсь
богами, беднейшими меня! Я веровал не столь самозабвенно, сколь другие, и
все-таки веровал, хотя сегодня и не признаю сие разумным.
И здесь сызнова уснащу записи кое-какими подходами, дабы рассудить
вопросы основательные, уже в те дни повергшие душу мою в смятение и
породившие скептицизм. Мысли, и поныне столь же гадательные, с летами более
хладнокровны стали в постулатах категорических, однако же тревожат
непрестанно. Особливо в делах веры и неверия. Убеждения мои (сейчас) таковы:
естественная иерархия мироздания, как бы люди его себе ни представляли - а
есть философы, мировую иерархию почитающие лишь свойством ума, - так вот,
иерархия, сиречь порядок, или, напротив, хаос познаваемого мира, постулирует
всенепременно свою субъективную антитезу - мир идеальный, непознаваемый;
он-то, коль скоро в нашем мире мы не видим смысла бытия помимо бытия, и
обладает истинным смыслом. И коли желаем придать жизни хоть какой смысл лишь
благодаря нашей невидимой psyche, можно ль признать, мир-де сотворенный,
или, иначе, natura naturata {Природа порожденная (лат.).}, этого общего
смысла лишен? Per analogiam представить сие можно по непроявленной сути, то
есть psyche, о коей в принципе ничего достоверного сказать нельзя, но тем не
менее природе всех вещей некоим образом соответствующей.
Тезы подобного рода заложены в каждой религии. Люди решали эту проблему
по-разному, не имея ничего, кроме наивной веры, но да разумеет разумеющий:
наше знание о мире, зримом и познаваемом, сводимо в наипростейших элементах
к аксиомам, оные же суть не что иное, как порождения веры. Буде на аксиомах
Евклид всю геометрию видимого мира начертал, на других аксиомах подавно
возвести позволительно здание любой религии - сей геометрии мира незримого.
Иное дело, одна ли только Евклидова геометрия объясняет порядок вещей? Можно
ли положить, существует-де множество геометрий, подобно множеству религий? И
подобает ли положить, любая геометрия бесполезна в трактовке мироздания?
Или: возможно, любая геометрия вне нашего сознания не имеет бытия?
Человеческий разум не желает смириться с таковым допущением, и все же -
се есть истина, а ежли истина - она равно и к религии, и к ее предмету
относима.
Отсюда вывожу: вселенная явленная и вселенная непроявленная зависят от
акта веры, и посему обе можно признать равноценными, однако наше знание
видимого мира ничтожно, как песчинка в пустыне. Развитые же религии
(конечно, не секта, о коей ведем речь) владеют знанием полным, ибо предмет
их - мировая душа или абсолют, людьми именуемый богом или природой, -
непредставим.
Итак: мир нашего сегодняшнего естественного познания - некий иной,
совершенный, о сущности его мы не можем составить конкретного понятия,
Пилат, испытавший, чего стоит играть с огнем, прекрасно понимали, чем грозит
провокация. В начале своего правления Пилат дважды ссорился с иудеями;
предупрежденный легатом Сирии Вителлием, он не задевал больше религиозных
чувств населения.
Подобную же взрывоопасную ситуацию создал безумец Калигула, приказав
водрузить свое золотое изваяние в Иерусалимском храме. Чуть не дошло до
народного восстания против римлян, и кровопролитие удалось предотвратить
только стараниями тогдашнего легата Сирии Публия Петрония; рискуя жизнью, он
оттягивал выполнение безумного приказа, пока кесарь Гай Калигула
собственноручным письмом не приказал Петронию покончить с собой. К счастью,
смерть вовремя настигла тирана, до получения письма Петронием - так легат
избежал исполнения первого и другого приказов.
На фоне таких исторических примеров у тебя могло бы сложиться ложное
представление о подготовке к восстанию, о силе нашего движения и значении
дальнейших событий. Наше движение, если вообще так следует именовать его, не
было широким даже в масштабах столь небольшой страны, как Палестина,
постоянствовавшей в отчаянных мятежах, а потому не примусь за описание
подготовки, тем боле намеревался рассказать, предал ли я Иисуса, и ты можешь
подумать, отвлекаюсь-де намеренно, лишь бы затемнить дело мелкими
отступлениями и отговориться побасенками. А я, напротив, хоть формально и
поставил под сомнение само обвинение, подробно прорисовываю фон и для
исчерпывающего ответа, ибо приключившееся слишком сложно, дабы ответить
однозначно - ведь просты лишь факты и никогда не просты их причины.
36. Так вот: Иисус вел себя к концу всей истории своеобычно и
двусмысленно - будто подменили человека. Проповеди сказывал воинственные,
чуть ли не революционные, не хуже Иоанна громил саддукеев и богачей, а
возвещая скорый день пришествия божьей справедливости, грозился, поминая о
каре, о великом плаче и скрежете зубовном тех, кто будут прокляты и ввержены
в огнь вечный. Приведу иные из его филиппик - я лишь диву давался, сколь
переменился этот человек. Вот некоторые сентенции:
Я бросил огонь в мир, и вот я охраняю его, пока не воспылает.
Блажен тот лев, которого съест человек, ибо лев войдет в человека, и
проклят тот человек, коего пожрет лев, ибо лев станет человеком.
Может быть, люди думают, что я пришел бросить мир в мир, а я говорю вам
- пришел бросить на землю огонь и войну...
Помнишь, некогда Иисус пророчил грешникам лишь исчезновение во мраке
вечности, и ученики не пугались его слов; ныне впечатляющая картина адовых
мук, не чуждая народным верованиям, вселяла ужас и все же вызывала у
верующих удовлетворение.
А на тайных наших собраниях во всякое время он молчал, не откликался на
споры, словно боялся чего лишиться. Среди нас он был символом Истинно
Сущего, дела земные не касались до него, и все-таки своим присутствием как
бы санкционировал наши решении.
Его тем более уважали, что в отрешенности своей он не совершал ошибок.
Все ожидали и верили: Иисус окажет свою силу, когда пробьет час. Даже я не
подозревал, сколь мучительно Иисус неспокоен был духом, колебался, отдаться
ли воле народной. В Галилее весной оного года равви единственный провидел,
или, вернее, знал: надежды, возлагаемые на него, не оправдаются.
37. В Иерусалим с Иисусом пришло не много. Сочинения о жизни Иисуса
(высказывался на их счет не единожды) об этом сообщают достоверно: нас
приветствовали толпы посвященных в тайну - назовем их так. Пальмовые ветви о
семи листах, условный знак нашего союза, колыхались по обеим сторонам
дороги. Столичный плебс, настроенный ко всему на свете весьма скептически,
услыхав тысячный клич: осанна! - признал в Иисусе учителя и чудотворца.
Слава его, говоря беспристрастно, едва докатилась до Иерусалима, но все же,
по разумению столичного простонародья, сей провинциальной особе надлежало
оказать почтение, дабы не обидеть соотчичей, встречавших этого человека с
энтузиазмом. У меня голова закружилась: у нас уже десятки тысяч сторонников!
Так семилистые опознавательные пальмовые ветви сыграли злую шутку -
семикратно увеличили наши силы в моих глазах. Ликующим крикам не было конца,
да надобно признать, так встречали многих чудотворцев. Сброд ликовал при
виде любого шествия, особливо когда прибывал какой-нибудь влиятельный
провинциальный начальник, будь он хоть пустым местом в делах религиозных.
Не было конца восторгам при торжественных въездах делегаций от
заморских общин - из Рима, Александрии, Афин, Коринфа и других городов
империи. Восторг охватывал толпы при виде вавилонян, везших плату за
священную жертву под тысячной стражей конных номадов, с диким гиканьем
потрясавших копьями.
Иисус принял приветствия сдержанно, с достоинством, но в глазах блеснул
несвойственный ему огонь. Улыбался и отвечал как посвященный, коему ведомо,
что от него ждут. И ему было сейчас невдомек: взяв на себя непосильную роль,
плохо ее сыграет и упустит другую роль, более ему свойственную, какую мог бы
исполнить хорошо. Последствия сказываются и сегодня - бесконечное множество
сект порождено несистематизированным учением.
Мы не остались в городе и, подобно другим пилигримам, расположились за
городскими стенами на горе Елеон-ской, в доме, скорее вилле, клиента нашей
фирмы. Хозяин постоянно проживал в Иерусалиме, здесь же наладил хозяйство с
оливковой давильней - так одной стрелой убил двух куропаток: выгодно
поместил капитал и проводил каникулы вдали от городской духоты.
Вокруг дома раскинулся сад в римском стиле, окруженный живой
кипарисовой изгородью. Фиговые дерева, оливы, тамариск и кипарисы,
виноградные лозы, вьющиеся по деревянной решетке вдоль аллеи, оберегали
прохладу и тишину. В небольшой пруд зимой стекали горные ручьи. Две
карликовые пальмы, диковина в резком иерусалимском климате, склоняли к самой
воде широкие листья, осеняя каменную скамью на берегу.
38. До праздника оставалось еще восемь дней, а вся гора и соседние
холмы расцветились шатрами разной формы и окраски. Выделялись черные шатры
кочевников. Днем вожаки являлись к Иисусу с визитами, в сопровождении личной
охраны - отчаянные головорезы, молчаливые, с загадочными лицами. На первый
взгляд мало чем отличавшиеся от арабов, они вели родословную от колен
израилевых Гада, Рувима и Менассии, сохранили патриархальный строй и
традиции исхода из Египта. Господство Рима и местных царей признавали лишь
de nomine {Номинально (лат.).}, выплачивая, а то и не выплачивая, небольшую
подать в зависимости от того, сколь долго пасли свои стада на одном месте.
По кочевым путям через пустыни, в стычках и замирениях с арабскими
побратимами, они добирались до самого Вавилона и на побережье океана, но
упорно возвращались в заиорданские края, на родину. Был то народ
воинственный, закаленный, постоянно воевал своим обычаем, по-разбойничьи,
охотно нанимался в воинскую службу к любому, кто в этих землях сражался:
римлянам, парфянам или набатеям.
Этих союзников и привел к нам Андрей.
39. Вечером в перистиле нашего дома состоялся совет с участием самых
почтенных шейхов. Не звали начальников оседлых заговорщиков из Галилеи и
Переи - их отряды, организованные по римскому образцу в когорты, центурии и
манипулы, получили бы инструкции позже. С номадами иное дело - у них каждый
шейх, удельный господин своей банды, не признавал иной власти, кроме своей.
Боевые качества соперничали с гордостью, а в их вере, преданной и горячей,
всегда сквозило что-то языческое.
Собралось человек десять - вожди племен, мужи крепкие и стройные,
словно кедры Ливана, в белых бурнусах, обвешанные амулетами. Запястья и
лодыжки украшены золотыми браслетами, за пазухой - кривой нож (sica), коим
владеют превосходно. От людей оседлых они выгодно отличались гордой
сдержанностью; когда расселись вдоль стен на подушках, долгое время тишину
нарушало лишь позвякиванье браслетов и амулетов. Молча взглянули на Иисуса,
когда вошел, с достоинством приветствовали его, приложив ладонь к груди и ко
лбу. Иисус ответил наклонением головы; задумчивый, словно душой был далеко,
- возможно, молился. Это произвело большое впечатление на кочевников,
впрочем, и на нас, хоть мы и попривыкли к замкнутости учителя. На лице его
читалось - наступил решающий час.
Я позаботился о скромной трапезе из печеной баранины, рыбы и лепешек,
из лакомств - немного сладкого печенья и сушеных фруктов. На каждом столике
амфоры с вином и водой.
Перед вечерей Иисус прочитал молитву кадиш о пришествии царства божия.
Я уже приводил ее, сейчас напомню лишь: молитва старше истории Израиля
и ведется от египетского гимна Осирису. В моем собрании есть папирус с этим
гимном, а список отнесен александрийскими антикварами к периоду династии
Рамессидов. Молитва кадиш не входила в законоположный состав Священного
писания и сохранилась лишь в некоторых ессейских общинах. Слова моления
прозвучали боевым призывом, все прониклись надеждой.
Мы торопливо ели и пили, дабы поскорее приступить к делу. Лишь Иисус,
безмолвный и замкнутый, время от времени отламывал кусочек опреснока и
подносил ко рту, будто возносил жертву. В конце трапезы сказал проповедь,
подбирая речения из Книг Пророков.
Ибо вот, придет день,
пылающий как печь;
тогда все надменные
и поступающие нечестиво
будут как солома,
и попалит их грядущий день,
говорит Господь Саваоф,
так что не оставит у них
ни корня, ни ветвей.
А для вас, благоговеющие
пред именем Моим,
взойдет Солнце правды
и исцеление в лучах Его,
и вы выйдете и взыграете,
как тельцы упитанные;
(так записано у пророка Малахии)
И будете попирать нечестивых,
ибо они будут прахом под стопами ног ваших
в тот день, который Я соделаю,
говорит Господь Саваоф.
Вот Я посылаю Ангела Моего,
и он приготовит путь предо Мною,
и внезапно придет в храм Свой Господь,
Которого вы ищете,
и Ангел завета, Которого вы желаете;
вот, Он идет, говорит Господь Саваоф...
Вероломно поступает Иуда,
и мерзость совершается в Израиле
и в Иерусалиме;
ибо унизил Иуда святыню Господню...
И того, кто делает это,
истребит Господь из шатров Иаковлевых
бдящего на страже и отвечающего,
и приносящего жертву
Господу Саваофу...
Главы его судят за подарки,
и священники его учат за плату,
и пророки его предвещают за деньги...
...зайдет солнце над пророками,
и потемнеет день над ними.
А я исполнен
силы Духа Господня,
правоты и твердости,
чтобы высказать Иакову
преступление его...
Господи!
по всей правде Твоей
да отвратится гнев Твой
и негодование Твое
от града Твоего, Иерусалима,
от святой горы Твоей;
ибо за грехи наши
и беззакония отцов наших
Иерусалим и народ Твой в поругании
у всех, окружающих нас.
И ныне услышь, Боже наш,
молитву раба твоего
и моление его,
и воззри светлым лицем Твоим
на опустошенное святилище Твое...
Господи, услыши!
Господи, прости!
Господи, внемли и соверши,
не умедли ради Тебя Самого,
Боже мой,
ибо Твое имя
наречено на городе Твоем
и на народе Твоем.
Последняя страстная апострофа взволновала всех, особенно шейхов, после
каждого акцентированного стиха они хором повторяли: аминь! аминь! - придавая
молитве грозное и торжественное звучание.
Иисус побледнел, измученный долгим чтением пришедших на память строф.
Хотел одиночества, его никто не удерживал, когда вышел в сад; все понимали:
негоже святому человеку брать участие в совете, цель коего - кровопролитие.
40. После ухода равви наступила тишина, но тотчас все заговорили
одновременно и начались дебаты, начало коим положил я в качестве хозяина.
Не скрою, отличился особенным красноречием, тогда-то и приметили мое
большое участие в подготовке задуманного, слушали тем охотнее, что не
выдавал притязаний на ведущую роль, как иные, и все отнеслись ко мне с
приязнию. К тому же я многое, даже в мелочах, знал о римской военной
организации и дельно высказался в вопросах первостепенной важности.
Прежде всего обсудили дислокацию наших сил в рощах и садах на Елеонской
горе, места доставало, чтобы все силы сосредоточить неподалеку. Я предложил
карту, гору разделили на секторы, учитывая наиболее выгодный боевой порядок
отрядов, списком подготовленных загодя.
С этой частью плана управились относительно легко, гораздо хуже было со
стратегией, о коей я не имел ни малейшего понятия и мог положиться лишь на
свой здравый смысл. Молча слушал выступления военачальников, и по мере того,
как вырисовывался ход действий, меня начало одолевать беспокойство.
Преимущества человека умного, говорит Гегесий из Магнесии, заключаются
в том, что он не столько выбирает доброе, сколько избегает злого. Пылкие
номады требовали прежде всего вырезать под корень римский гарнизон. Такой
шаг сразу поставил бы против нас всю военную мощь империи.
Правда, на земле Иудеи прокуратор имел в своем распоряжении всего около
трех тысяч наемных войск, но едва ли Агриппа откажется помочь римлянам, а в
его армии насчитывалось около пяти тысяч воинов. Недалеко в Сирии
квартировал легион XII Fulminata, его могли укрепить вспомогательными
войсками из соседних царств. По моим предварительным подсчетам, за весьма
короткое время против нас могло оказаться почти двадцать пять тысяч хорошо
обученных солдат.
Я объявил о своих подсчетах и потребовал: пока не решим внутренних дел,
нельзя ввязываться в войну с Римом. Андрей возразил: что значат двадцать
пять тысяч язычников и гоим, когда священный меч господень с нами.
- Не убоимся и двухсот пятидесяти тысяч, - убеждал он. - Поднимется люд
и все порабощенные народы Сирии. Не сказано ли у пророка Валаама:
...и восстает жезл от Израиля,
и разит князей Моава,
и сокрушает всех сынов Сифовых.
Разве мессия не в силах вызвать небесное воинство, дабы поразить врагов
господа нашего?
Громкими криками одобрили собравшиеся Андреевы слова, а меня укорили в
трусости и неверии.
- Не трусость и неверие руководят мной, - снова вмешался я, - а здравый
смысл. Пусть станется, как вы порешите, хочу одного: знайте, что нас ждет,
решись мы посягнуть на империю. Мощь господа воинств ангельских неизмерима,
однако Моисей, муж божий, сначала покорил Сигона и Ога, царей аморрейских,
после мадиамских, в землю же обетованную вошел не он, а Иисус Навин.
Сказываю ли я - делайте так и не делайте этак? Нет, вершите лишь неизбежное,
а неизбежно ныне, дабы народ взял власть, овладел храмом, скинул
священников-узурпаторов, низверг саддукеев и установил справедливость. Никто
не в силах жать единовременно ячмень и пшеницу, спервоначалу надобно жать,
что созрело.
Я высказался приблизительно в таком духе, хотя отнюдь не был уверен: а
не прав ли Андрей? Идеи общественного и народного освобождения могли
подвигнуть люд на деяние, превышающее силы человеческие. Всеобщая
неразбериха, а оную затеять сподручно, могла поставить под оружие сто или
даже двести тысяч фанатиков-пилигримов - довольно подать знак, кликнуть -
защитить, мол, веру отцов надобно; победу же удержать может истинный воин,
полководец, мессия воинствующий, кого предрекли пророки, и в нем неразрывны
святость и мужество, властелин и мудрец, лев и лис.
Иисус же и по сию пору не проявил полководческих талантов, напротив,
всячески избегал милитарных споров, оставляя нам порешить все насчет
возможных военных действий.
Увы, среди нас, мужей воинственных, я не видел прирожденного стратега и
диктатора. Легко взъярить толпу, она морским прибоем затопит берега, все
сокрушая на своем пути, но вести людей в долголетней освободительной войне -
дело многотрудное, превышающее военные способности шейхов. Так, бунт
Спартака, начатый едва ли не семьюдесятью гладиаторами, пожаром классовой
борьбы охвативший половину Италии, Красе подавил без особых усилий, а ведь
Спартак, этот фракийский князь, научился военному искусству у римлян, да и
мужества ему было не занимать. Думаю, не пади он на поле брани и продолжай
сражаться в первых рядах своего войска (ошибка, свойственная героям!), все
равно не добился бы полного успеха. Разные интересы иноземных и римских
невольников, освобожденных Спартаком и введенных в бой, отсутствие
теоретически обоснованной идеологии (идея мщения, свободы, понимаемой всеми
по-разному, - еще не идеология) предопределили поражение даровитого
полководца. Люди всегда жаждут свободы, да редко когда разумеют, свободы от
чего и для чего.
Установили четкую и определенную цель - из пророков позаимствовали, а
также теократическую структуру будущего устройства согласно божьей
справедливости, а до военной организации и отлаженности было далековато:
являли мы собой просто банду изгоев, да к тому же без Спартака. Одно дело -
главарь пары сотен забияк, и совсем иное - военачальник многотысячной армии,
буде таковая у нас сберется.
Опыт поставщика римской армии подсказал мне: регулярную войну вести
должно, ежели забеспечим тыловое хозяйство и доброе интендантство. Римляне
покорили мир и одерживали победы нередко малыми силами над десять-крат
сильнейшим противником, не только применяя свою несравненную тактику,
допрежь всего претщательно организовав поставки и интендантские службы.
Я самолично взялся бы обеспечить пятидесяти- и даже стотысячную армию,
да надобно не менее двух-трех лет и соответствующие кредиты. Наши же безумцы
рвались воевать с Римом немедля, имея в своем активе двести тысяч голодных
ртов, и то весьма проблематичных, в расчет же можно взять не более трех
тысяч человек; нельзя не посчитаться и с тем, что толпа останется толпой,
какие бы добрые намерения ни побудили ее действовать.
А коль нет опытного военачальника, люди разбегутся в первом же
сражении. На рубежах империи таких инцидентов не счесть было, и я отлично
понимал, чем закончится еще одно подобное выступление. Впрочем, известный
тебе ход Иудейской войны поясняет мою мысль: выступи мы против Рима,
приключилось бы то же и с нами.
И еще одно неотступно мучило и теснило меня: с нами ли божие
заступничество и явит ли бог свою силу нам в помощь?
И во дни своей юности я не был столь прост, как моя братия, не надеялся
на небесное воинство, что совершит бранные подвиги плечом к плечу с нашими
фанатиками. Такого не бывало ни при Моисее, ни при Иисусе Навине, но господь
все ж вывел Израиль из неволи египетской, все ж потопил войска фараоновы
близ Ваал-Цефона, все ж пред киотом завета господня рухнули стены Иерихона,
так почему, мыслил я, не подсобит господь и нам, ежели Иисус поистине
предстатель, коего обещал Яхве. Одолеть римлян - тут надобно чудо ратное,
тысячекратно великое, нежли изгнание бесов из одержимого, а наперед всего
моральное возрождение народа. Заметь, дорогой друг, коль все беды божьим
повелением настигли народ израилев за нечестие его, мог ли сей народ
одержать верх в ратном деянии, не искупив ране грехов своих. Наука
ессейская, кое-кого из фарисеев, и самого Иисуса, спору нет, вела к
очищению, да благочестие было лишь уделом малой части народа, и, только
свергнув узурпаторов-первосвященников и свершив религиозную и социальную
реформу, возымел бы народ право на помощь воинства господня.
Однако ж попытайся мы реализовать благую цель, неужели бог не укрепит
нас? Ведь утверждает же поэт Квинт Энний: spero, si speres quicquam
proedesse potis sunt {Питаю надежду, коли надежда может помочь (лат.).}.
Иные, увы, полагают, надежда - мать глупцов.
Смекнув, что и как, я представил военному совету свои умствования, само
собой, без последней версии: неверие в мессию оказалось бы гибельно для
заговора. Ну а что Иисус - мессия истинный, никто не усомнился, так сему и
надлежит остаться, доколе сама судьба не решит, таков ли промысл божий.
Мои доводы кое-как уняли ссоры: порешили римлян не атаковать, коль сами
не нападут. Надеялись, до того не дойдет.
41. Расквартированный в Иерусалиме гарнизон, усиленный на дни
праздника, доныне не вмешивался в раздоры да несогласия в больших
многолюдных подворьях храма. Римляне предоставляли эту честь
первосвященнической полиции, оная вполне управлялась со своевольной толпой.
Даже воителей тетрарха редко призывали в подмогу, пока стычки не
перекидывались на городские улицы и не тревожили оккупационные власти. Но
кто же мог предузнать, на кого падет гнев народный. Бывало, провокация
недалекого солдафона или клич злокозненных зелотов - и разгоралась заваруха.
Управляй я полновластно достаточными средствами, обошел и подкупил бы
притеснителя Пилата малым стараньем, годовое жалованье в шестьдесят тысяч
сестерциев дешевило прокуратора - много не затребовал бы. Миллионом-полутора
всего и обошлись - и притеснителя, и офицеров ублажили бы.
Да вот беда - в наличии у меня столько денег не водилось, а запустить
руку в казну нашего торгового дома опасался, сам понимаешь почему. Ныне же,
помышляя о несодеянном, убежден: обошлись бы невеликими задатками да
посулами больших богатств, передай они первосвященническую власть нам, а
тогда уже и посулы не пришлось бы исполнять, богохульно посягать на
сокровища святыни.
К тому же надзорный совет фирмы, осуществи мы планы, без колебаний
отвалил бы денег - самого кесаря Тиберия купить достало. В дни же моей
молодости, хоть и оборотист был, да зелен провернуть такую финансовую
операцию, убоялся к тому ж и себя деконспирировать. Впрочем, итак ведомо:
большие дела большого торжища требуют.
У кого кошель пуст, не метнет кости по самой высокой ставке, а ежели
выиграет, то лишь нищенские унции. Так и я не рискнул поставить свою
наличность на дело богоугодное, хоть меня и не одолевал скептицизм оного
лаконянина, возопившего при виде сборщика божией подати: не интересуюсь
богами, беднейшими меня! Я веровал не столь самозабвенно, сколь другие, и
все-таки веровал, хотя сегодня и не признаю сие разумным.
И здесь сызнова уснащу записи кое-какими подходами, дабы рассудить
вопросы основательные, уже в те дни повергшие душу мою в смятение и
породившие скептицизм. Мысли, и поныне столь же гадательные, с летами более
хладнокровны стали в постулатах категорических, однако же тревожат
непрестанно. Особливо в делах веры и неверия. Убеждения мои (сейчас) таковы:
естественная иерархия мироздания, как бы люди его себе ни представляли - а
есть философы, мировую иерархию почитающие лишь свойством ума, - так вот,
иерархия, сиречь порядок, или, напротив, хаос познаваемого мира, постулирует
всенепременно свою субъективную антитезу - мир идеальный, непознаваемый;
он-то, коль скоро в нашем мире мы не видим смысла бытия помимо бытия, и
обладает истинным смыслом. И коли желаем придать жизни хоть какой смысл лишь
благодаря нашей невидимой psyche, можно ль признать, мир-де сотворенный,
или, иначе, natura naturata {Природа порожденная (лат.).}, этого общего
смысла лишен? Per analogiam представить сие можно по непроявленной сути, то
есть psyche, о коей в принципе ничего достоверного сказать нельзя, но тем не
менее природе всех вещей некоим образом соответствующей.
Тезы подобного рода заложены в каждой религии. Люди решали эту проблему
по-разному, не имея ничего, кроме наивной веры, но да разумеет разумеющий:
наше знание о мире, зримом и познаваемом, сводимо в наипростейших элементах
к аксиомам, оные же суть не что иное, как порождения веры. Буде на аксиомах
Евклид всю геометрию видимого мира начертал, на других аксиомах подавно
возвести позволительно здание любой религии - сей геометрии мира незримого.
Иное дело, одна ли только Евклидова геометрия объясняет порядок вещей? Можно
ли положить, существует-де множество геометрий, подобно множеству религий? И
подобает ли положить, любая геометрия бесполезна в трактовке мироздания?
Или: возможно, любая геометрия вне нашего сознания не имеет бытия?
Человеческий разум не желает смириться с таковым допущением, и все же -
се есть истина, а ежли истина - она равно и к религии, и к ее предмету
относима.
Отсюда вывожу: вселенная явленная и вселенная непроявленная зависят от
акта веры, и посему обе можно признать равноценными, однако наше знание
видимого мира ничтожно, как песчинка в пустыне. Развитые же религии
(конечно, не секта, о коей ведем речь) владеют знанием полным, ибо предмет
их - мировая душа или абсолют, людьми именуемый богом или природой, -
непредставим.
Итак: мир нашего сегодняшнего естественного познания - некий иной,
совершенный, о сущности его мы не можем составить конкретного понятия,