Страница:
— Скажите, в вашем районе овец много?
— Н-ну… — удивился странному вопросу оперативник. — Не очень много, но есть.
— И на рынке баранина бывает?
— Да. У нас, кстати, рынки великолепные и цены на них, как правило, ниже государственных. Особенно в базарные дни.
Вот в том-то и дело, гражданин Волосов. Не верится, чтобы вы собирались украсть овцу. Даже решив заново приступить к накопительству. Ей, той овце, в базарный день и цена-то по местным понятиям грошовая. И вы ради тех денег на преступление не пойдете — ведь знали, что овчарни охраняются. Нет, не пойдете — риска много.
— Вы лично знали Волосова?
— Да, работал тогда в опергруппе. Поэтому меня и направили для связи с вами.
— Как он вел себя в быту?
— Очень скромный, тихий. Бывшая хозяйка, у которой он купил полдома, стирала ему, убирала, а готовил он сам. Копался в огородике — сада не разводил. Иногда выпивал, но очень редко и немного, часто выезжал на взморье, особенно в какой-нибудь порт, и околачивался там целыми днями. На допросе утверждал, что с детства мечтал стать моряком и вот теперь, под старость, полюбил сутолоку порта, запах моря и разноязычную речь.
Опять все логично и… романтично. Но в таком случае Волосову следовало бы поселиться у моря. Человеком он был свободным, и где покупать дом — для него значения не имело.
— А с этой… разноязычной речью он связан не был?
— Не думаю… Во всяком случае, никаких сигналов ни по каким каналам не поступало. На работе — скрупулезно честный и хозяйственный. Отчетность в ажуре, ни о каких «левых» сделках никто не слышал. Словом, и мне и остальным казалось, что с ним и в самом деле произошел психический срыв — у контуженных это, к сожалению, бывает. Либо… Либо следствие, и я в том числе, допустило некий просчет. Иначе мы бы не ехали на место преступления вторично.
— Вы его биографию вглубь копали?
— Из крестьян, призван в сорок первом, на следующий год, раненным, попал в плен, бежал, жил в приймаках на оккупированной территории: плохо заживала рана. Потом, опасаясь угона в Германию, ушел в леса, вступил в партизанский отряд и после встречи с Красной Армией стал командиром отделения, потом старшиной. Остался на сверхсрочную, но заболел и уволился. Поскольку родных у него нет, осел в нашем городе. Все логично.
— Пожалуй…
22
23
24
25
26
— Н-ну… — удивился странному вопросу оперативник. — Не очень много, но есть.
— И на рынке баранина бывает?
— Да. У нас, кстати, рынки великолепные и цены на них, как правило, ниже государственных. Особенно в базарные дни.
Вот в том-то и дело, гражданин Волосов. Не верится, чтобы вы собирались украсть овцу. Даже решив заново приступить к накопительству. Ей, той овце, в базарный день и цена-то по местным понятиям грошовая. И вы ради тех денег на преступление не пойдете — ведь знали, что овчарни охраняются. Нет, не пойдете — риска много.
— Вы лично знали Волосова?
— Да, работал тогда в опергруппе. Поэтому меня и направили для связи с вами.
— Как он вел себя в быту?
— Очень скромный, тихий. Бывшая хозяйка, у которой он купил полдома, стирала ему, убирала, а готовил он сам. Копался в огородике — сада не разводил. Иногда выпивал, но очень редко и немного, часто выезжал на взморье, особенно в какой-нибудь порт, и околачивался там целыми днями. На допросе утверждал, что с детства мечтал стать моряком и вот теперь, под старость, полюбил сутолоку порта, запах моря и разноязычную речь.
Опять все логично и… романтично. Но в таком случае Волосову следовало бы поселиться у моря. Человеком он был свободным, и где покупать дом — для него значения не имело.
— А с этой… разноязычной речью он связан не был?
— Не думаю… Во всяком случае, никаких сигналов ни по каким каналам не поступало. На работе — скрупулезно честный и хозяйственный. Отчетность в ажуре, ни о каких «левых» сделках никто не слышал. Словом, и мне и остальным казалось, что с ним и в самом деле произошел психический срыв — у контуженных это, к сожалению, бывает. Либо… Либо следствие, и я в том числе, допустило некий просчет. Иначе мы бы не ехали на место преступления вторично.
— Вы его биографию вглубь копали?
— Из крестьян, призван в сорок первом, на следующий год, раненным, попал в плен, бежал, жил в приймаках на оккупированной территории: плохо заживала рана. Потом, опасаясь угона в Германию, ушел в леса, вступил в партизанский отряд и после встречи с Красной Армией стал командиром отделения, потом старшиной. Остался на сверхсрочную, но заболел и уволился. Поскольку родных у него нет, осел в нашем городе. Все логично.
— Пожалуй…
22
Машина свернула с шоссе, промчалась по гравийке, потом выехала на проселок, огибающий теперь не новые, а просто добротные совхозные постройки. Радкевичиус показал на разросшийся кустарник:
— Вот здесь все и произошло.
Грошев вышел из машины, и дисциплинированный шофер немедленно развернул машину. Николай молча смотрел на разросшиеся кусты сирени — уже мелкой, вырождающейся и дичающей. Не с этих ли кустов была сорвана та ветка сирени, что искали жулики?
— Здесь тоже были хутора?
— Да… И овчарня стоит на месте хутора. И там… И во-он там. В начале и в конце войны здесь шли тяжелые бои, часть хуторов сожгли и сровняли с землей еще в те годы.
— А почему же совхоз не корчует заросли? Неужели ему не нужна пахотная земля?
— Поначалу боялись снарядов и мин, потом саперы проверили, но ведь здесь масса окопов, воронок. Вручную не сделаешь, а техники было маловато. Стали использовать места под выпасы — потому и овчарня на этом месте. Сейчас техники много, будут и корчевать и окультуривать.
Опять все правильно. Волосов мог приехать сюда потому, что его здесь, как говорят фронтовики, убивали. Память сердца, память о незабываемых днях и переживаниях…
Но тогда не совсем понятно поведение сторожа. Он знал, что сюда приезжают фронтовики. Что же его могло удивить в поведении человека, который хотел побыть на месте прежних боев в одиночестве и заново пережить многое, что было в его жизни? Почему сторож стал следить за Волосовым? Что ему показалось подозрительным?
— Скажите, Петрявичкаус местный?
— Да, с этих хуторов.
— Во время войны был в оккупации?
— Да…
— А где задержали Волосова? На месте преступления?
— Нет. Отсюда он уехал в порт, но предварительно заехал домой. А задержали его уже по дороге в Белоруссию.
— Это не показалось странным?
— Наоборот. Если бы он был полностью вменяемым, он бы сразу удрал, замел следы. Или остался бы дома и постарался создать себе алиби. Ведь он знал, что свидетелей не было. А он заехал домой, взял портфель с запасными частями и, конечно же предполагая, что его будут искать хотя бы потому, что он исчез, несколько дней оставался в порту. Согласитесь, что поведение для вменяемого преступника довольно странное.
— А что, подозрение сразу пало на Волосова?
— Нет, конечно. Снимали слепки следов, автомобильных шин и обуви преступника, опрашивали возможных свидетелей — кстати, кто-то видел проезжавшую «Волгу», — и так постепенно сомкнулся круг. И только после проверки нескольких версий вышли на Волосова.
— Как видите, он мог знать об особенностях розыска и знать, что несколько дней он может действовать безнаказанно. Он сразу сознался в преступлении?
— Нет… Поначалу темнил. Возможно, это повлияло на приговор. Мне кажется, что суд не слишком поверил в его контузию.
— Я тоже не очень верю, хотя и не исключаю контузии… Мне начинает казаться, что у Волосова был какой-то свой, очень важный и, возможно, дальний прицел. Хотя, подчеркиваю, вполне допускаю, что убивал он сторожа, может быть, и в состоянии некоего помрачения рассудка. Потому что при любых вариантах ему, пожалуй, не следовало бы этого делать.
— А если сторож увидел нечто для него опасное?
— Сторож остался жить и, как выяснилось, ничего опасного ни для себя, ни для Волосова не увидел. Согласен с вами, мог увидеть. Но и в этом случае Волосов мог попытаться обмануть его бдительность, создать свою легенду и, только убедившись, что сторож не поверил, — убить его. Так что и некоторое помрачение ума не исключается.
— Может быть, и так… — согласился оперативник. — Но мы тогда смотрели на дело несколько с иной стороны.
— Попробуем посмотреть на него с новой…
— Вот здесь все и произошло.
Грошев вышел из машины, и дисциплинированный шофер немедленно развернул машину. Николай молча смотрел на разросшиеся кусты сирени — уже мелкой, вырождающейся и дичающей. Не с этих ли кустов была сорвана та ветка сирени, что искали жулики?
— Здесь тоже были хутора?
— Да… И овчарня стоит на месте хутора. И там… И во-он там. В начале и в конце войны здесь шли тяжелые бои, часть хуторов сожгли и сровняли с землей еще в те годы.
— А почему же совхоз не корчует заросли? Неужели ему не нужна пахотная земля?
— Поначалу боялись снарядов и мин, потом саперы проверили, но ведь здесь масса окопов, воронок. Вручную не сделаешь, а техники было маловато. Стали использовать места под выпасы — потому и овчарня на этом месте. Сейчас техники много, будут и корчевать и окультуривать.
Опять все правильно. Волосов мог приехать сюда потому, что его здесь, как говорят фронтовики, убивали. Память сердца, память о незабываемых днях и переживаниях…
Но тогда не совсем понятно поведение сторожа. Он знал, что сюда приезжают фронтовики. Что же его могло удивить в поведении человека, который хотел побыть на месте прежних боев в одиночестве и заново пережить многое, что было в его жизни? Почему сторож стал следить за Волосовым? Что ему показалось подозрительным?
— Скажите, Петрявичкаус местный?
— Да, с этих хуторов.
— Во время войны был в оккупации?
— Да…
— А где задержали Волосова? На месте преступления?
— Нет. Отсюда он уехал в порт, но предварительно заехал домой. А задержали его уже по дороге в Белоруссию.
— Это не показалось странным?
— Наоборот. Если бы он был полностью вменяемым, он бы сразу удрал, замел следы. Или остался бы дома и постарался создать себе алиби. Ведь он знал, что свидетелей не было. А он заехал домой, взял портфель с запасными частями и, конечно же предполагая, что его будут искать хотя бы потому, что он исчез, несколько дней оставался в порту. Согласитесь, что поведение для вменяемого преступника довольно странное.
— А что, подозрение сразу пало на Волосова?
— Нет, конечно. Снимали слепки следов, автомобильных шин и обуви преступника, опрашивали возможных свидетелей — кстати, кто-то видел проезжавшую «Волгу», — и так постепенно сомкнулся круг. И только после проверки нескольких версий вышли на Волосова.
— Как видите, он мог знать об особенностях розыска и знать, что несколько дней он может действовать безнаказанно. Он сразу сознался в преступлении?
— Нет… Поначалу темнил. Возможно, это повлияло на приговор. Мне кажется, что суд не слишком поверил в его контузию.
— Я тоже не очень верю, хотя и не исключаю контузии… Мне начинает казаться, что у Волосова был какой-то свой, очень важный и, возможно, дальний прицел. Хотя, подчеркиваю, вполне допускаю, что убивал он сторожа, может быть, и в состоянии некоего помрачения рассудка. Потому что при любых вариантах ему, пожалуй, не следовало бы этого делать.
— А если сторож увидел нечто для него опасное?
— Сторож остался жить и, как выяснилось, ничего опасного ни для себя, ни для Волосова не увидел. Согласен с вами, мог увидеть. Но и в этом случае Волосов мог попытаться обмануть его бдительность, создать свою легенду и, только убедившись, что сторож не поверил, — убить его. Так что и некоторое помрачение ума не исключается.
— Может быть, и так… — согласился оперативник. — Но мы тогда смотрели на дело несколько с иной стороны.
— Попробуем посмотреть на него с новой…
23
Позже Грошев побывал в домике Волосова и поговорил с его соседкой. Она добавила только один маленький штришок к его характеру. Волосов не надеялся на свою память. Он всегда все записывал: приходы, расходы, что нужно сделать, с кем и о чем поговорить.
— Наверное, он и портфель взял с собой потому, что в нем были нужные записи…
— Что вы! Он в нем хранил всякие там лампочки, пружинки, резинки… Не знаю уж и что. Я еще говорила — не жалко такую дорогую новую вещь пускать под всякие железки? А он говорил, что эти железки ему дороже портфеля.
Для психологии автолюбителя это самый правильный ответ. И то, что, собираясь в дальнюю дорогу, он взял с собой запасные части, именно мелочи, которые могут неожиданно выйти из строя и которые не так-то легко найти в магазинах, и то, что дорогой портфель казался дешевле автомобильных мелочей.
— У него кто-нибудь из друзей бывал?
— Редко… Так кто, по работе…
— А военные?
— Да нет вроде… Хотя, это уж как его посадили, приходил тут один, подполковник, что ли… Все интересовался, не осталось ли что от машины. Может, дескать, какие-нибудь запасные части.
— А какой он из себя?
— Приметный такой мужчина. Глаза острые, а сам такой… поджарый.
Сдерживая волнение, Николай сердито подумал:
«Это Тихомиров. И он интересовался чем-то относящимся к машине».
— Части нашлись?
— Нет. Он же все с собой забрал.
— А что же подполковник?
— Пожалел да и ушел.
— Волосов переписывался с кем-нибудь?
— Писем, кроме служебных, я не видела. А телеграммы он получал. Чаще вечером или ночью. Потому и знаю, что стучали. Да меня об этом уж спрашивали.
— После этих телеграмм он, может быть, выезжал или менялось его настроение?
— Выезжать — не помню. Он часто выезжал кататься. Машина-то своя. А вот что изменялся — так это верно. Становился веселым. Говорил, что старые сослуживцы не забывают, а то живешь бобыль бобылем…
— У него не было знакомых женщин? И жениться он не собирался?
— Точно не скажу, но, думается, последнее время, перед тем как с ним это случилось, собирался… Стал спрашивать у меня о вдовушках, костюмы купил, электрическую бритву. Раньше он редко брился, бороденка у него реденькая, белесая. А тут — каждый день зажужжал. И рубашки стал белые носить.
Опять все правильно и все по-человечески…
Поскольку самой артели уже не существовало — ее сменил промкомбинат, то сослуживцев Волосова найти в выходной день не удалось, и Николай поехал на хутор сторожа Петрявичкауса. Там жил его сын, механизатор, с семьей.
— Отец объяснил, что пошел за человеком потому, что видел эту белую «Волгу» несколько раз. И каждый раз она подъезжала к лощине с разных сторон, как будто кружила вокруг да около.
Пожалуй, это могло вызвать подозрения у сторожа, да еще скучающего у тихой овчарни, и заставить его проследить за незнакомцем.
— Отец считал, что это кто-то из фронтовиков ищет забытую могилку или свой окоп — такое часто бывает в наших местах. Вот он и пошел, чтобы помочь. Он ведь всю войну здесь был, он и хоронил убитых, и окопы заравнивал.
Похоже, что Волосов тоже искал что-то… Это, пожалуй, совсем странно. Но что?
— Скажите, а во время оккупации здесь ничего приметного не случалось?
— Нет. Место глухое, от дорог в стороне. Ничего такого не слышали. Да и жили хуторами, как бирюки. Может, рядом что и случалось, да мы не знали. Люди ведь боялись лишнее слово сказать…
— А фронтовики и теперь приезжают?
— Ну разве такое забудешь! Ездят… Но знаете, после того, что случилось с отцом, он как только увидит белую машину, так его аж трясет. Даже скандал устраивал приезжающим на белой машине. Один вначале обиделся, а потом увидел, что человек не в себе, махнул рукой и уехал. Не стал отругиваться. Следующий раз приехал уже на другой машине. А некоторые на отца чуть не в атаку. Но когда узнавали, в чем дело, — понимали и мирились.
К сожалению, ничего нового не удалось узнать и о Тихомирове. Часть, в которой он служил, ушла. Дома, где жили офицеры, оказались заселенными приезжими, и те, естественно, не знали инженер-подполковника.
Зеленым вечером Грошев уехал из Н.
— Наверное, он и портфель взял с собой потому, что в нем были нужные записи…
— Что вы! Он в нем хранил всякие там лампочки, пружинки, резинки… Не знаю уж и что. Я еще говорила — не жалко такую дорогую новую вещь пускать под всякие железки? А он говорил, что эти железки ему дороже портфеля.
Для психологии автолюбителя это самый правильный ответ. И то, что, собираясь в дальнюю дорогу, он взял с собой запасные части, именно мелочи, которые могут неожиданно выйти из строя и которые не так-то легко найти в магазинах, и то, что дорогой портфель казался дешевле автомобильных мелочей.
— У него кто-нибудь из друзей бывал?
— Редко… Так кто, по работе…
— А военные?
— Да нет вроде… Хотя, это уж как его посадили, приходил тут один, подполковник, что ли… Все интересовался, не осталось ли что от машины. Может, дескать, какие-нибудь запасные части.
— А какой он из себя?
— Приметный такой мужчина. Глаза острые, а сам такой… поджарый.
Сдерживая волнение, Николай сердито подумал:
«Это Тихомиров. И он интересовался чем-то относящимся к машине».
— Части нашлись?
— Нет. Он же все с собой забрал.
— А что же подполковник?
— Пожалел да и ушел.
— Волосов переписывался с кем-нибудь?
— Писем, кроме служебных, я не видела. А телеграммы он получал. Чаще вечером или ночью. Потому и знаю, что стучали. Да меня об этом уж спрашивали.
— После этих телеграмм он, может быть, выезжал или менялось его настроение?
— Выезжать — не помню. Он часто выезжал кататься. Машина-то своя. А вот что изменялся — так это верно. Становился веселым. Говорил, что старые сослуживцы не забывают, а то живешь бобыль бобылем…
— У него не было знакомых женщин? И жениться он не собирался?
— Точно не скажу, но, думается, последнее время, перед тем как с ним это случилось, собирался… Стал спрашивать у меня о вдовушках, костюмы купил, электрическую бритву. Раньше он редко брился, бороденка у него реденькая, белесая. А тут — каждый день зажужжал. И рубашки стал белые носить.
Опять все правильно и все по-человечески…
Поскольку самой артели уже не существовало — ее сменил промкомбинат, то сослуживцев Волосова найти в выходной день не удалось, и Николай поехал на хутор сторожа Петрявичкауса. Там жил его сын, механизатор, с семьей.
— Отец объяснил, что пошел за человеком потому, что видел эту белую «Волгу» несколько раз. И каждый раз она подъезжала к лощине с разных сторон, как будто кружила вокруг да около.
Пожалуй, это могло вызвать подозрения у сторожа, да еще скучающего у тихой овчарни, и заставить его проследить за незнакомцем.
— Отец считал, что это кто-то из фронтовиков ищет забытую могилку или свой окоп — такое часто бывает в наших местах. Вот он и пошел, чтобы помочь. Он ведь всю войну здесь был, он и хоронил убитых, и окопы заравнивал.
Похоже, что Волосов тоже искал что-то… Это, пожалуй, совсем странно. Но что?
— Скажите, а во время оккупации здесь ничего приметного не случалось?
— Нет. Место глухое, от дорог в стороне. Ничего такого не слышали. Да и жили хуторами, как бирюки. Может, рядом что и случалось, да мы не знали. Люди ведь боялись лишнее слово сказать…
— А фронтовики и теперь приезжают?
— Ну разве такое забудешь! Ездят… Но знаете, после того, что случилось с отцом, он как только увидит белую машину, так его аж трясет. Даже скандал устраивал приезжающим на белой машине. Один вначале обиделся, а потом увидел, что человек не в себе, махнул рукой и уехал. Не стал отругиваться. Следующий раз приехал уже на другой машине. А некоторые на отца чуть не в атаку. Но когда узнавали, в чем дело, — понимали и мирились.
К сожалению, ничего нового не удалось узнать и о Тихомирове. Часть, в которой он служил, ушла. Дома, где жили офицеры, оказались заселенными приезжими, и те, естественно, не знали инженер-подполковника.
Зеленым вечером Грошев уехал из Н.
24
По расчету времени он мог рано утром приехать в кемпинг, где была назначена дневка автотуристов. Но машина шла отлично, дорога оказалась довольно пустынной, и поэтому на привале Николай позволил себе поспать на час больше, чем предполагал.
Спать он не то что любил, а считал это совершенно необходимым. Как в разведке, так и сейчас, основная его работа заключалась в том, что он думал. Занимался ли он на турнике или отрабатывал огневую задачу, перечитывал или составлял протоколы, все равно мозг работал беспрерывно, исподволь приспосабливая все увиденное и узнанное к основному делу. Поэтому мозг всегда должен быть свежим, быстрым, а глаз — острым.
Усталость, сонливость можно подавить и казаться свежим и бодрым. Но мозг не обманешь. Он все равно сработает не так, как мог бы. И еще, кроме отдыха-сна, мозгу требовалось питание. По армейской практике он знал: самое верное подспорье мозгу — это сахар. Вот почему, выезжая из Н., Николай купил пачку рафинада и всю дорогу похрустывал льдистыми кусочками. На прямых участках дороги он настраивал приемник на веселую музыку и старался не думать ни о Волосове, ни о встрече в кемпинге: мозг должен отдыхать не только пассивно, но и активно.
В кемпинг он приехал около шести часов утра. Туристы оказались на месте. На «яме» под навесом стояла профессорская «Волга». Возле нее — красивая рослая девушка в комбинезоне.
— Здравствуйте. Прибыли? — спросил Грошев.
— Еще вечером.
— И уже за дело?
— Конечно, а то потом будет очередь.
— Ты с кем это там? — спросил мужской голос из-под машины.
— Отставший догнал, — ответила девушка. — Вы ведь отставший?
— Да… Задержался на работе и вот — гнал всю ночь. Я последний или еще кого-нибудь ждете?
— Отставших нет, а убывшие имеются. Тихомиров решил не возиться с машиной и поехал в Н. навестить знакомых.
Первая и очень серьезная неприятность. О том, что Тихомиров мог свернуть с трассы и промчаться в Н., следовало подумать раньше. Ни Грошев, ни Ивонин об этом не подумали. Задание если и не срывалось, то, во всяком случае, резко усложнялось. Но Грошев беспечно улыбнулся.
— Может, оно и к лучшему — отосплюсь.
Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела.
Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свернул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.
Солнце выкатилось как-то сразу — большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ.
Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувствовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полудню, по дороге неслись потоки легковых автомашин — отдыхающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.
Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фургоном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал.
И в это время на перевал выскочил новенький бело-голубой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.
Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил — машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга.
Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал:
«Ведь учили тебя: самое страшное для водителя — самоуспокоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине — удвой внимание, а не то быть беде».
Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., посмотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда установить истину.
Спать он не то что любил, а считал это совершенно необходимым. Как в разведке, так и сейчас, основная его работа заключалась в том, что он думал. Занимался ли он на турнике или отрабатывал огневую задачу, перечитывал или составлял протоколы, все равно мозг работал беспрерывно, исподволь приспосабливая все увиденное и узнанное к основному делу. Поэтому мозг всегда должен быть свежим, быстрым, а глаз — острым.
Усталость, сонливость можно подавить и казаться свежим и бодрым. Но мозг не обманешь. Он все равно сработает не так, как мог бы. И еще, кроме отдыха-сна, мозгу требовалось питание. По армейской практике он знал: самое верное подспорье мозгу — это сахар. Вот почему, выезжая из Н., Николай купил пачку рафинада и всю дорогу похрустывал льдистыми кусочками. На прямых участках дороги он настраивал приемник на веселую музыку и старался не думать ни о Волосове, ни о встрече в кемпинге: мозг должен отдыхать не только пассивно, но и активно.
В кемпинг он приехал около шести часов утра. Туристы оказались на месте. На «яме» под навесом стояла профессорская «Волга». Возле нее — красивая рослая девушка в комбинезоне.
— Здравствуйте. Прибыли? — спросил Грошев.
— Еще вечером.
— И уже за дело?
— Конечно, а то потом будет очередь.
— Ты с кем это там? — спросил мужской голос из-под машины.
— Отставший догнал, — ответила девушка. — Вы ведь отставший?
— Да… Задержался на работе и вот — гнал всю ночь. Я последний или еще кого-нибудь ждете?
— Отставших нет, а убывшие имеются. Тихомиров решил не возиться с машиной и поехал в Н. навестить знакомых.
Первая и очень серьезная неприятность. О том, что Тихомиров мог свернуть с трассы и промчаться в Н., следовало подумать раньше. Ни Грошев, ни Ивонин об этом не подумали. Задание если и не срывалось, то, во всяком случае, резко усложнялось. Но Грошев беспечно улыбнулся.
— Может, оно и к лучшему — отосплюсь.
Отсыпаться он, конечно, не собирался. Начиналось время, когда требовалось выложить себя до предела.
Он разыскал оперативника, который резонно возразил, что ни одна машина из кемпинга не выезжала, а Тихомиров свернул с трассы задолго до прибытия основной группы. Об этом своевременно извещено. Они согласовали будущие действия, и Грошев помчался в Н.
Солнце выкатилось как-то сразу — большое и жгучее. Очень хотелось пить. На дорогу Николай выпил несколько стаканов воды, но уже через несколько километров понял, что от жажды все равно не избавиться. Он заехал в сельпо, взял бутылку сухого вина, а в колодце набрал холодной воды. Тропический рецепт Ивонина сразу сбил жажду. Потом Грошев принял еще и таблетку, резко повышающую работоспособность. Термос с водой, приготовленной по тропическому рецепту, положил рядом, на сиденье, и нажал на газ.
Он уже свыкся с машиной, не думал о ней, а просто чувствовал ее как бы продолжением самого себя. Время шло к полудню, по дороге неслись потоки легковых автомашин — отдыхающие и туристы стремились к воде. Часто попадались могучие машины дальних перевозок и самосвалы. Приходилось притормаживать, а потом и резко обгонять. Снижая скорость, Николай все смелее держал руль одной рукой, а второй открывал термос и делал несколько глотков приятно-прохладной, кисловатой водицы.
Обогнав легковушки, он пристроился за огромным фургоном международных автоперевозок, неторопливо пыхтевшим на подъеме. Николай вывернул чуть влево. Дорога оказалась свободной, и он нажал на газ. Машина рванулась, и термос покатился по сиденью. Николай непроизвольно дернулся ему вслед и снизил скорость. Машина резко, словно наткнувшись на препятствие, затормозила, и термос упал.
И в это время на перевал выскочил новенький бело-голубой самосвал. Не снижая скорости, он ринулся вниз, прямо на Грошева.
Как он успел вывернуть, что сделал водитель самосвала, Николай так и не заметил — машины с ревом разошлись в нескольких сантиметрах, а может быть и миллиметрах, друг от друга.
Ни страха, ни растерянности Николай ощутить не успел. Он только выругался про себя и с горечью подумал:
«Ведь учили тебя: самое страшное для водителя — самоуспокоение. Как только приходит полная уверенность в себе и в машине — удвой внимание, а не то быть беде».
Он не видел, как ему вслед грозили кулаками шоферы, как один из них записал номер его машины: авария была слишком близка, чтобы простить Николаю такую оплошность. А он гнал и гнал, потому что очень хотел застать Тихомирова в Н., посмотреть, чем он там занят, и попытаться раз и навсегда установить истину.
25
Но ему опять не повезло. Уже под самым Н. железнодорожный переезд оказался закрытым. Возле грузовика стоял старшина-автоинспектор и проверял путевой лист. Он подошел и к Грошеву, козырнул и попросил предъявить документы. Николай предъявил, но старшина, не глядя в них, приказал:
— Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.
Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.
— Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу — оперативное задание.
Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:
— Любое задание нужно выполнять в соответствии с правилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.
— Куда дыхнуть? — опешил Николай.
— Не знаете? — подозрительно спросил старшина. — Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?
— Но вы поймите…
— Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.
От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверенностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:
«Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить».
Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.
— Ключики от машины у вас?
— У меня…
— Разрешите поинтересоваться.
Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмотрел их и положил в карман.
— Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.
— Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостоверение, — возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.
— Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе — не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши — значит, все! Чуть не сделали аварию тем более. Садитесь.
Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмотрел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.
— На казенной машине, с доверенностью, задержан в стадии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?
Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.
— Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал — позвонили с трассы.
Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.
Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:
— Можете следовать.
Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:
— Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.
Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схватило гвоздь и теперь сидело на диске.
Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:
— Снять колпак, ослабить гайки.
От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался.
«Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!»
Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает средство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.
Мимо, притормаживая перед переездом, проходили машины, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.
Напротив остановилась «Волга», и Николая окликнули:
— Эй, земляк, может, нужна помощь?
Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.
— Что-нибудь случилось?
— Да вот… гвоздь поймал, — уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.
— А вы как здесь очутились? — вдруг нахмурился инженер-подполковник.
— Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?
— Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.
Быстрые, решительные переходы его настроения — от почти презрения к товарищеской заботе — Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
— Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.
— Это с какой стати? — выпрямился Тихомиров.
Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
— Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.
Тихомиров едва заметно улыбнулся.
— Ну что ж… Давайте.
— Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?
— Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две — и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам — заявил.
— Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
— Да.
— Почему?
— На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.
— Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
— Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.
— Вы тогда знали, что он арестован?
— Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.
— А куда вы дели портфель с запасными частями?
— Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.
Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.
— Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
— Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.
Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
— Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
— Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
— А Волосова?
— Вообще не знал.
— А ведь он служил в вашей части.
— Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался.
— Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?
— Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов.
— А почему не левую. Она же под руками.
— Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
— Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу?
— Категорически.
К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
— Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. — Потом мягко улыбнулся и спросил: — Не узнаете, Александр Иванович?
Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
— Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
— А я здесь живу. Вы как демобилизовались — и я вскоре за вами. Женился — и вот…
— И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой.
— Здесь… ближе, — серьезно ответил старшина. — И — строже. Интересней. — Он подумал несколько мгновений и закончил: — И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.
— Поставьте машину на обочину и зайдите в будку.
Шлагбаум поднялся, и Николай, переехав полотно железной дороги, поставил машину на обочину, а сам побежал в будку.
— Понимаете, товарищ старшина, я очень спешу — оперативное задание.
Старшина покопался в своей сумке и, не глядя на Грошева, произнес:
— Любое задание нужно выполнять в соответствии с правилами уличного движения. А вы нарушили. И, как я вижу, неспроста. Ну-ка, дыхните.
— Куда дыхнуть? — опешил Николай.
— Не знаете? — подозрительно спросил старшина. — Объясняю. Вот пробирка. Я сейчас отломлю ей верхушку, и вы в нее подышите. Вот и все. Понятно?
— Но вы поймите…
— Гражданин, не будем спорить. Надо выполнять.
От старшины веяло такой спокойной, неколебимой уверенностью в правильности всего, что он делал, и в справедливости происходящего, что Николай сначала подчинился, а уж потом, подув в пробирку, подумал:
«Ладно. Лишь бы отвязался. Спешить надо. Спешить».
Бесцветная жидкость в пробирке едва заметно посинела. Старшина равнодушно посмотрел на нее, закрыл пробирку пробочкой с ваткой и опять положил в сумку.
— Ключики от машины у вас?
— У меня…
— Разрешите поинтересоваться.
Николай протянул ключи, милиционер внимательно осмотрел их и положил в карман.
— Пьяны вы, вот что, дорогой товарищ водитель.
— Да вы что?! С ума сошли, что ли? Вот мое удостоверение, — возмутился Грошев, но старшина даже не взглянул на удостоверение.
— Я с ума не сходил. Я могу соврать, вы можете соврать, а пробирка не соврет. Она свое покажет. Понятно? Это первое. А второе — не суйте мне удостоверения. Хоть вы сам министр, а если сидите за рулем выпивши — значит, все! Чуть не сделали аварию тем более. Садитесь.
Николай возмущался, упрашивал, даже, кажется, грозил старшине неприятностями, но автоинспектор как будто и не слышал его. Он неторопливо устроился за столиком, вытащил бланки протоколов, с интересом, но также внимательно осмотрел водительские документы Николая и начал было заполнять протокол, но, дойдя до доверенности на вождение машины и путевого листа, остановился, мельком взглянул на Грошева и снял телефонную трубку.
— На казенной машине, с доверенностью, задержан в стадии легкого опьянения следователь Грошев. Утверждает, что следует по срочному оперативному заданию. Как поступить?
Старшине, видимо, что-то ответили и о чем-то спросили.
— Нет. Но аварию чуть не совершил. Потому и задержал — позвонили с трассы.
Николаем овладело вначале отчаяние, а потом покорное, даже смешливое отупение. Проклятый тропический рецепт! Как он не подумал, что всякое вино дает опасный для водителя запах. Чертов термос! Надо же было ему свалиться. Ну все, решительно все было против Николая.
Но тут старшина сложил протокол, спрятал его в сумку и протянул водительские документы:
— Можете следовать.
Николай все в том же смешливом, безнадежном отупении посмотрел на строгого автоинспектора, понял наконец, что произошло, схватил документы и побежал к машине. Он уже хотел было захлопнуть дверцу, когда услышал голос старшины:
— Товарищ водитель! Колесо-то… спустило.
Невезение продолжалось. Левое заднее колесо где-то схватило гвоздь и теперь сидело на диске.
Николай бросился к багажнику, достал домкрат и ключ. Старшина не посоветовал, а приказал:
— Снять колпак, ослабить гайки.
От него веяло такой жесткой, такой точной армейской дисциплиной, что не подчиниться Николай не мог: такая же дисциплина жила в крови и у него. Старшина молча приладил домкрат и стал поднимать задок. И хотя работал он споро, Грошев все-таки злился на него и в душе ругался.
«Чертова пробирка! Выдумали же на нашу голову!»
Но тут же рассмеялся: хорош следователь, ругает средство, помогающее мгновенно разоблачать нарушителей.
Мимо, притормаживая перед переездом, проходили машины, гремели кузова, наносило отработанной смесью. Пот стал заливать глаза.
Напротив остановилась «Волга», и Николая окликнули:
— Эй, земляк, может, нужна помощь?
Николай поднял голову и увидел Тихомирова. Он тоже сразу узнал Николая, вышел из машины и, подбежав к нему, наклонился.
— Что-нибудь случилось?
— Да вот… гвоздь поймал, — уклончиво ответил Николай, соображая, как поступить в создавшейся обстановке.
— А вы как здесь очутились? — вдруг нахмурился инженер-подполковник.
— Догонял группу, потом решил заехать к знакомым и вот… А вы?
— Тоже решил заехать… Послушайте, но ведь от вас же пахнет вином. Это же… черт знает что такое. Впрочем, сейчас самое важное не лишиться прав.
Быстрые, решительные переходы его настроения — от почти презрения к товарищеской заботе — Грошев отметил, но сейчас главным было не это.
— Знаете что, товарищ Тихомиров, не будем играть в прятки. Мне нужны вы. Вот мое удостоверение.
— Это с какой стати? — выпрямился Тихомиров.
Пожалуй, он был красив. Сухощавый, военной выправки, с правильными чертами удлиненного лица и жесткими, острыми глазами.
— Требуется восстановить истину. Давайте сядем в мою машину и побеседуем.
Тихомиров едва заметно улыбнулся.
— Ну что ж… Давайте.
— Скажите, почему вы, покрасив машину дважды, заявили об этом только один раз?
— Ну, во-первых, я, как и многие другие, мог бы и не заявлять. Но, во-вторых, сделал это потому, что во всем люблю порядок. Армия воспитала. А в-третьих, после первой покраски поездил всего недели две — и краска полезла. Когда Грачев покрасил мне по всем правилам — заявил.
— Насколько я понимаю, вы часто бываете в этом городе.
— Да.
— Почему?
— На этот вопрос я отвечать не буду: врать не желаю, а правда вас не касается.
— Ваше право. А зачем вы приходили к Волосову на квартиру?
— Ах, вот оно что… Это к бывшему владельцу моей машины? (Николай кивнул.) Когда я ее купил и осмотрел, то увидел на переднем бампере дыры для дополнительных подфарников. Вот и пошел узнать, не остались ли сами подфарники. Знаете, такие желтые, противотуманные. Как известно, купить их трудно.
— Вы тогда знали, что он арестован?
— Был на учениях, потом в отпуске, а когда приехал, узнал, что есть машина, и купил ее. А уже из технического паспорта на машину узнал адрес владельца.
— А куда вы дели портфель с запасными частями?
— Портфель? Портфеля я не видел. С машиной я купил запасной баллон и инструмент. Ну, еще домкрат. Никаких запасных частей там не было.
Это походило на правду, запасные части вместе с портфелем могли быть проданы и отдельно.
— Понятно. Зачем к вам на работу приходил Камынин?
— Предлагал купить покрышки. По дешевке. Но я не взял, потому что у меня свои еще хорошие.
Николай вспомнил камынинский гараж, покрышки под брезентом и подумал, что бывший кладовщик и в самом деле решил продавать машину.
— Вы и раньше знали Ивана Тимофеевича?
— Ну… как знал? Встречался с ним в магазине автодеталей.
— А Волосова?
— Вообще не знал.
— А ведь он служил в вашей части.
— Возможно. Очевидно, я прибыл после того, как он демобилизовался.
— Скажите, Александр Иванович, а в своей машине вы когда-нибудь боковинки, что возле дверей, снимали?
— Снимал. Правую. Устанавливал хитрое устройство против автомобильных жуликов.
— А почему не левую. Она же под руками.
— Вот именно поэтому. Все устанавливают под руками. Кроме того, там такая путаница железок и тросов, что работать неудобно.
На какую-то долю секунды Николай задумался: самому взяться за обыск машины или просто попросить Тихомирова проверить ее?
— Значит, вы категорически утверждаете, что левую боковинку вы не снимали ни разу?
— Категорически.
К машине подошел старшина и, козырнув, доложил:
— Позвонили, что сейчас наши сюда подъедут. Ждите. — Потом мягко улыбнулся и спросил: — Не узнаете, Александр Иванович?
Тихомиров присмотрелся к старшине и обрадованно улыбнулся:
— Батюшки! Голубцов! Старший сержант Голубцов! Какими судьбами?
— А я здесь живу. Вы как демобилизовались — и я вскоре за вами. Женился — и вот…
— И как, нравится работа? Жизнь? Вы ведь не только отличный шофер, но еще и механик неплохой.
— Здесь… ближе, — серьезно ответил старшина. — И — строже. Интересней. — Он подумал несколько мгновений и закончил: — И может быть, нужнее. Пока, по крайней мере.
26
Когда бывший подчиненный вот так встречается с командиром, можно с уверенностью сказать, что командир тот был хороший. Это Николай знал и потому решился на шаг, не совсем оправданный обстановкой.
— Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку.
— Это очень нужно?
— Очень! Все для той же самой истины.
— Хорошо. Тем более при свидетелях, — усмехнулся Тихомиров.
Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву.
— А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, — попросил Николай.
Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.
Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Александр Иванович.
Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.
— Пошарьте, будьте добры, еще, — мягко, доброжелательно попросил Николай. — По-моему, там должно быть и еще кое-что.
— Александр Иванович, есть просьба. Будьте добры, снимите при нас левую боковинку.
— Это очень нужно?
— Очень! Все для той же самой истины.
— Хорошо. Тем более при свидетелях, — усмехнулся Тихомиров.
Он достал инструмент и, разговаривая со старшиной Голубцовым, вспоминая прежних сослуживцев, ловко орудовал отверткой с крестообразной насечкой на конце. Сняв боковину, он протянул ее Грошеву.
— А теперь сами посмотрите, нет ли чего-нибудь постороннего в отсеке, — попросил Николай.
Тихомиров пожал плечами и, присев на подножку, запустил руку в отсек. Вначале на его недоверчиво-ироническом лице проступило недоумение, потом почти испуг. Он медленно вытащил из отсека пачку денег и, растерянно помаргивая, смотрел то на сиреневую пачку, то на старшину и Грошева.
Николаем все сильней овладевало то веселое, острое и отчаянное состояние, что иногда появлялось в нем, когда приходила, наконец, тщательно подготавливаемая победа.
— Ничего не понимаю… — пробормотал Александр Иванович.
Старшина Голубцов с тревогой и болью во взгляде смотрел то на инженер-подполковника, то на следователя.
— Пошарьте, будьте добры, еще, — мягко, доброжелательно попросил Николай. — По-моему, там должно быть и еще кое-что.