Страница:
Иисус, взяв хлебы и воздав благодарение, раздал ученикам, а ученики возлежавшим, также и рыбы, сколько кто хотел.
И когда насытились, то сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало.
И собрали, и наполнили двенадцать коробов кусками от пяти ячменных хлебов, оставшимися у тех, которые ели.
Тогда люди, видевшие чудо, сотворенное Иисусом, сказали: это истинно Тот Пророк, Которому должно прийти в мир.
Иисус же, узнав, что хотят прийти, нечаянно взять Его и сделать царем, опять удалился на гору один» (Иоан. 6: 1О-15).
ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ.
БЕСЕДА С ФАРИСЕЯМИ О ПРЕДАНИЯХ СТАРЦЕВ.
ИСЦЕЛЕНИЕ ДОЧЕРИ ХАНАНЕЯНКИ.
НАСТАВЛЕНИЯ АПОСТОЛАМ И ПРИТЧА О ДОЛЖНИКЕ.
ПРАЗДНИК КУЩЕЙ.
ХРИСТОС И ГРЕШНИЦА.
И когда насытились, то сказал ученикам Своим: соберите оставшиеся куски, чтобы ничего не пропало.
И собрали, и наполнили двенадцать коробов кусками от пяти ячменных хлебов, оставшимися у тех, которые ели.
Тогда люди, видевшие чудо, сотворенное Иисусом, сказали: это истинно Тот Пророк, Которому должно прийти в мир.
Иисус же, узнав, что хотят прийти, нечаянно взять Его и сделать царем, опять удалился на гору один» (Иоан. 6: 1О-15).
Притча о пяти хлебах
ХОЖДЕНИЕ ПО ВОДАМ.
Когда начало темнеть, народ, насытившись и отдохнув, спустился с горы, чтобы переночевать в окрестных селениях, а поутру двинуться в Иерусалим на празднование Пасхи, куда они и отправлялись с самого начала, но задержались, чтобы послушать Иисуса.
Через некоторое время, когда уже совсем стемнело, спустились вниз к оставленным лодкам апостолы: они собирались в Капернаум. Иисус же, попрощавшись с ними, решил остаться на горе, чтобы предаться размышлениям. Дело в том, что его положение в Галилее становилось все более тревожным и опасным. Ирод Антипа, расправившись с Иоанном Крестителем и подстрекаемый фарисеями, намеревался добраться и до Иисуса. Правда, Христа спасала популярность среди широчайших масс народа. Он уже не был одиночкой, простым и неизвестным бродячим проповедником, которых всегда немало было в стране. В последнее время действия Христа приобрели практическую целеустремленность, отличались планомерностью и продуманностью. Он посылал апостолов по двое в разные города с проповедями и разъяснениями своего учения. Лишь недавно они вернулись из одного такого путешествия, рассказав Христу, что их слова падали не на камень (согласно притче), а на плодородную землю, но что фарисеи терниями своих злых и фальшивых рассуждений постоянно стремятся заглушить прорастающие повсюду семена учения, что они хотели бы истребить и самого Сеятеля, то есть Христа.
Так в размышлениях проходил час за часом, и, как рассказывают евангелисты, наступала уже четвертая стража, то есть шел четвертый час утра.
Между тем, хотя апостолы спустились к своим лодкам уже давно, Иисус чувствовал, что они вряд ли переплыли озеро, поскольку дул упорный и очень сильный северный ветер со стороны Мертвого моря. Именно он-то обычно и поднимал волнение в Тивериадском озере.
И действительно, разыгравшаяся буря продолжалась все три стражи вплоть до четвертой (Ночные посты и стражи сменялись у иудеев и греков три раза в течение ночи. У римлян же, под властью которых во времена Иисуса находилась Иудея, было четыре стражи. Четыре воина, из которых состояла стража, назывались кватернионом. Так как насыщение народа происходило во время Пасхи (Иоан. 6: 4), то есть в последней половине марта или начале апреля, во время весеннего равноденствия, то четвертая стража заступала около трех часов утра.), так что апостолы, по подсчетам библеистов, проплыли, учитывая ветер, всего 25 или 30 стадий (то есть меньше двухсот метров).
Они, по сути, были очень близки к берегу у подошвы той горы, где остался Христос, но не могли ни пристать к нему, ни двинуться дальше. Наверное, они вспомнили, как остановил бурю Христос, когда они оказались в таком же положении, как спокойно он спал на месте кормчего, а будучи разбуженным, упрекнул их в маловерии. Но теперь с ними не было Христа, и он, конечно, не мог видеть их гибель сквозь едва начинавшую сереть мглу с вершины своей горы.
И вот именно в четвертую стражу, когда силы гребцов иссякли и они готовы были проститься с жизнью, вдруг в утренней белесой дымке апостолы явственно увидели Христа, идущего по воде, но, подумав, что это их предсмертное видение или бред, сильно испугались.
«Но Он сказал им: это Я; не бойтесь.
Они хотели принять Его в лодку; и тотчас лодка пристала к берегу, куда плыли» (Иоан. 6: 20-21).
Евангелист Матфей присоединяет к рассказанному Иоанном еще один эпизод, случившийся, когда Иисус приближался по морю к своим апостолам. Один из них, самый пылкий и восторженный, а именно Симон Петр, увидев Иисуса, шедшего по воде, как посуху, протянул к нему руки и закричал:
«Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде.
Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу;
Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня.
Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» (Матф. 14: 28-31).
Через некоторое время, когда уже совсем стемнело, спустились вниз к оставленным лодкам апостолы: они собирались в Капернаум. Иисус же, попрощавшись с ними, решил остаться на горе, чтобы предаться размышлениям. Дело в том, что его положение в Галилее становилось все более тревожным и опасным. Ирод Антипа, расправившись с Иоанном Крестителем и подстрекаемый фарисеями, намеревался добраться и до Иисуса. Правда, Христа спасала популярность среди широчайших масс народа. Он уже не был одиночкой, простым и неизвестным бродячим проповедником, которых всегда немало было в стране. В последнее время действия Христа приобрели практическую целеустремленность, отличались планомерностью и продуманностью. Он посылал апостолов по двое в разные города с проповедями и разъяснениями своего учения. Лишь недавно они вернулись из одного такого путешествия, рассказав Христу, что их слова падали не на камень (согласно притче), а на плодородную землю, но что фарисеи терниями своих злых и фальшивых рассуждений постоянно стремятся заглушить прорастающие повсюду семена учения, что они хотели бы истребить и самого Сеятеля, то есть Христа.
Так в размышлениях проходил час за часом, и, как рассказывают евангелисты, наступала уже четвертая стража, то есть шел четвертый час утра.
Между тем, хотя апостолы спустились к своим лодкам уже давно, Иисус чувствовал, что они вряд ли переплыли озеро, поскольку дул упорный и очень сильный северный ветер со стороны Мертвого моря. Именно он-то обычно и поднимал волнение в Тивериадском озере.
И действительно, разыгравшаяся буря продолжалась все три стражи вплоть до четвертой (Ночные посты и стражи сменялись у иудеев и греков три раза в течение ночи. У римлян же, под властью которых во времена Иисуса находилась Иудея, было четыре стражи. Четыре воина, из которых состояла стража, назывались кватернионом. Так как насыщение народа происходило во время Пасхи (Иоан. 6: 4), то есть в последней половине марта или начале апреля, во время весеннего равноденствия, то четвертая стража заступала около трех часов утра.), так что апостолы, по подсчетам библеистов, проплыли, учитывая ветер, всего 25 или 30 стадий (то есть меньше двухсот метров).
Они, по сути, были очень близки к берегу у подошвы той горы, где остался Христос, но не могли ни пристать к нему, ни двинуться дальше. Наверное, они вспомнили, как остановил бурю Христос, когда они оказались в таком же положении, как спокойно он спал на месте кормчего, а будучи разбуженным, упрекнул их в маловерии. Но теперь с ними не было Христа, и он, конечно, не мог видеть их гибель сквозь едва начинавшую сереть мглу с вершины своей горы.
И вот именно в четвертую стражу, когда силы гребцов иссякли и они готовы были проститься с жизнью, вдруг в утренней белесой дымке апостолы явственно увидели Христа, идущего по воде, но, подумав, что это их предсмертное видение или бред, сильно испугались.
«Но Он сказал им: это Я; не бойтесь.
Они хотели принять Его в лодку; и тотчас лодка пристала к берегу, куда плыли» (Иоан. 6: 20-21).
Евангелист Матфей присоединяет к рассказанному Иоанном еще один эпизод, случившийся, когда Иисус приближался по морю к своим апостолам. Один из них, самый пылкий и восторженный, а именно Симон Петр, увидев Иисуса, шедшего по воде, как посуху, протянул к нему руки и закричал:
«Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде.
Он же сказал: иди. И, выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу;
Но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня.
Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» (Матф. 14: 28-31).
БЕСЕДА С ФАРИСЕЯМИ О ПРЕДАНИЯХ СТАРЦЕВ.
Как уже говорилось, была Пасха и те пять тысяч, что насытились пятью хлебами и двумя рыбами, собирались в дальнейший путь. Они видели, как ученики Христа накануне садились в лодку без Иисуса, но теперь, увидев его вместе с апостолами, очень удивились. Христос, однако, вряд ли рассказывал о чудесном хождении по водам. Мы помним, что он запрещал ученикам говорить о своих чудесах, исключая лишь случаи исцеления.
Неизвестно, был ли Иисус в ту Пасху в Иерусалиме. Вполне возможно, что и не был, так как появление его среди раздраженных и озлобленных иерусалимских фарисеев могло вызвать волнение в народе, всегда готовом, как ему казалось, встать на его защиту и тем самым омрачить торжественное и радостное празднество.
Вместе с тем фарисеи, не оставлявшие своих наблюдений и, по-видимому, имевшие лазутчиков и доносчиков, вскоре все же настигли Иисуса во время его бесконечных странствий по Галилее. Излюбленные его места, где он обычно останавливался, были всем хорошо известны, и подстроить встречу, смешавшись с толпой, было весьма легко. И вот они, выбрав время, пришли в Галилею. По-видимому, то были фарисеи из Иерусалима, поскольку еще продолжалась Пасха и был тот самый третий день, когда торжественные богослужения уже закончились и священники имели обыкновение беседовать с народом. Ведь именно так когда-то и происходило, когда двенадцатилетний Иисус, именно на третий день Пасхи, беседовал, сидя на плитах Иерусалимского храма, с одним из тогдашних раввинов. Теперь, не встретив Иисуса в Иерусалиме, ученые раввины и фарисеи пришли в Галилею. Им важно было поймать на чем-то Иисуса желательно на несоблюдении ритуала и канона, а также тех мелких предписаний, которые, перекочевав из Второзакония в быт, буквально оплели своей сетью любое времяпрепровождение. Встретив Иисуса с апостолами, они стали наблюдать за каждым их действием, чтобы, усмотрев нарушение, подорвать их авторитет, вступив при этом в те длительные схоластические споры, на какие они всегда были великие мастера и которых избегал Иисус, предпочитавший говорить просто – чаще всего, как мы уже видели, с помощью притч, басен, аллегорий и живых примеров из повседневности. И вот кто-то из них заметил, что один из учеников не вымыл руки перед едой. А это считалось, как уже сказано, серьезным нарушением одного из установленных предписаний. На омовение рук смотрели не просто, как мы сейчас, с гигиенической точки зрения, а иначе – с точки зрения соблюдения ритуала. Вполне возможно, что омовение, когда-то узаконенное строгим и педантичным Моисеем, преследовало всего-навсего гигиену, так как Моисей, ведя свой народ сорок лет по пустыне, стремился привить бывшим пастухам и недавним рабам, изнуренным странствием, ночевавшим в шатрах и подчас лишенным всего необходимого, определенную культуру, в том числе и гигиену. Для того чтобы такая гигиена сделалась обязательной, он и ввел строгое предписание, по которому омовение приравнивалось к священному ритуалу. Возможно, кстати, что и обрезание, распространенное среди евреев, мусульман и египтян, когда-то в далекой древности также имело чисто гигиеническую цель.
Так или иначе, но фарисеи подняли шум именно потому, что один из учеников – может, правда, а может, нет – не вымыл руки перед едой.
По правилам благочестия, по преданиям, как тогда говорилось, старцев, это был такой ритуал, что за его несоблюдение синедрион мог подвергнуть провинившегося даже отлучению от храма и веры.
Считалось, в частности, что ритуал омовения рук был усовершенствован Соломоном: сама процедура обстоятельно излагалась в талмудическом трактате об омовении рук «Ядаим». Иудеи любили рассказывать о некоем благочестивом раввине Актибе, который, будучи в тюрьме, израсходовал всю воду для омовения рук и умер от жажды.
Теперь, приступив к Иисусу, фарисеи стали укорять его в том, что ученики его, обходясь без омовения, нарушают «предания старцев».
Конечно, и Иисус и ученики хорошо знали все эти предания, но, как уже говорилось, Христос всегда был далек от буквального понимания и исполнения даже более важных иудейских законов, – например, он исцелял в субботу, а в своей знаменитой притче о колосках не возражал и против работы в поле, если это было вызвано необходимостью: не человек для субботы, говорил он, а суббота для человека.
Так и в этом случае. Обращаясь к обступившим его разъяренным раввинам, явно подосланным синедрионом, он сказал:
«Лицемеры! хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря:
«Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня…»
И, призвав народ, сказал им: слушайте и разумейте!
Не то, что входит в уста, оскверняет человека; но то, что выходит из уст, оскверняет человека.
Тогда ученики Его, приступив, сказали Ему: знаешь ли, что фарисеи, услышав слово сие, соблазнились? (Соблазнились ~ то есть обратили особое внимание.)
Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится;
Оставьте их, они – слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
Петр же, отвечая, сказал Ему: изъясни нам притчу сию.
Иисус сказал: неужели и вы еще не разумеете?
Еще ли не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон?
А исходящее из уст – из сердца исходит; сие оскверняет человека;
Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления:
Это оскверняет человека. А есть неумытыми руками – не оскверняет человека» (Матф. 15: 7, 8, 10-20).
У фарисеев осквернены уста, а это хуже, чем неумытые руки.
Неизвестно, был ли Иисус в ту Пасху в Иерусалиме. Вполне возможно, что и не был, так как появление его среди раздраженных и озлобленных иерусалимских фарисеев могло вызвать волнение в народе, всегда готовом, как ему казалось, встать на его защиту и тем самым омрачить торжественное и радостное празднество.
Вместе с тем фарисеи, не оставлявшие своих наблюдений и, по-видимому, имевшие лазутчиков и доносчиков, вскоре все же настигли Иисуса во время его бесконечных странствий по Галилее. Излюбленные его места, где он обычно останавливался, были всем хорошо известны, и подстроить встречу, смешавшись с толпой, было весьма легко. И вот они, выбрав время, пришли в Галилею. По-видимому, то были фарисеи из Иерусалима, поскольку еще продолжалась Пасха и был тот самый третий день, когда торжественные богослужения уже закончились и священники имели обыкновение беседовать с народом. Ведь именно так когда-то и происходило, когда двенадцатилетний Иисус, именно на третий день Пасхи, беседовал, сидя на плитах Иерусалимского храма, с одним из тогдашних раввинов. Теперь, не встретив Иисуса в Иерусалиме, ученые раввины и фарисеи пришли в Галилею. Им важно было поймать на чем-то Иисуса желательно на несоблюдении ритуала и канона, а также тех мелких предписаний, которые, перекочевав из Второзакония в быт, буквально оплели своей сетью любое времяпрепровождение. Встретив Иисуса с апостолами, они стали наблюдать за каждым их действием, чтобы, усмотрев нарушение, подорвать их авторитет, вступив при этом в те длительные схоластические споры, на какие они всегда были великие мастера и которых избегал Иисус, предпочитавший говорить просто – чаще всего, как мы уже видели, с помощью притч, басен, аллегорий и живых примеров из повседневности. И вот кто-то из них заметил, что один из учеников не вымыл руки перед едой. А это считалось, как уже сказано, серьезным нарушением одного из установленных предписаний. На омовение рук смотрели не просто, как мы сейчас, с гигиенической точки зрения, а иначе – с точки зрения соблюдения ритуала. Вполне возможно, что омовение, когда-то узаконенное строгим и педантичным Моисеем, преследовало всего-навсего гигиену, так как Моисей, ведя свой народ сорок лет по пустыне, стремился привить бывшим пастухам и недавним рабам, изнуренным странствием, ночевавшим в шатрах и подчас лишенным всего необходимого, определенную культуру, в том числе и гигиену. Для того чтобы такая гигиена сделалась обязательной, он и ввел строгое предписание, по которому омовение приравнивалось к священному ритуалу. Возможно, кстати, что и обрезание, распространенное среди евреев, мусульман и египтян, когда-то в далекой древности также имело чисто гигиеническую цель.
Так или иначе, но фарисеи подняли шум именно потому, что один из учеников – может, правда, а может, нет – не вымыл руки перед едой.
По правилам благочестия, по преданиям, как тогда говорилось, старцев, это был такой ритуал, что за его несоблюдение синедрион мог подвергнуть провинившегося даже отлучению от храма и веры.
Считалось, в частности, что ритуал омовения рук был усовершенствован Соломоном: сама процедура обстоятельно излагалась в талмудическом трактате об омовении рук «Ядаим». Иудеи любили рассказывать о некоем благочестивом раввине Актибе, который, будучи в тюрьме, израсходовал всю воду для омовения рук и умер от жажды.
Теперь, приступив к Иисусу, фарисеи стали укорять его в том, что ученики его, обходясь без омовения, нарушают «предания старцев».
Конечно, и Иисус и ученики хорошо знали все эти предания, но, как уже говорилось, Христос всегда был далек от буквального понимания и исполнения даже более важных иудейских законов, – например, он исцелял в субботу, а в своей знаменитой притче о колосках не возражал и против работы в поле, если это было вызвано необходимостью: не человек для субботы, говорил он, а суббота для человека.
Так и в этом случае. Обращаясь к обступившим его разъяренным раввинам, явно подосланным синедрионом, он сказал:
«Лицемеры! хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря:
«Приближаются ко Мне люди сии устами своими и чтут Меня языком; сердце же их далеко отстоит от Меня…»
И, призвав народ, сказал им: слушайте и разумейте!
Не то, что входит в уста, оскверняет человека; но то, что выходит из уст, оскверняет человека.
Тогда ученики Его, приступив, сказали Ему: знаешь ли, что фарисеи, услышав слово сие, соблазнились? (Соблазнились ~ то есть обратили особое внимание.)
Он же сказал в ответ: всякое растение, которое не Отец Мой Небесный насадил, искоренится;
Оставьте их, они – слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму.
Петр же, отвечая, сказал Ему: изъясни нам притчу сию.
Иисус сказал: неужели и вы еще не разумеете?
Еще ли не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон?
А исходящее из уст – из сердца исходит; сие оскверняет человека;
Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления:
Это оскверняет человека. А есть неумытыми руками – не оскверняет человека» (Матф. 15: 7, 8, 10-20).
У фарисеев осквернены уста, а это хуже, чем неумытые руки.
ИСЦЕЛЕНИЕ ДОЧЕРИ ХАНАНЕЯНКИ.
После столкновения с фарисеями и книжниками по поводу «преданий старцев» Иисус, как сказано в евангелиях Матфея и Марка, пошел «к морю Галилейскому», то есть к своему любимому Тивериадскому (Геннисаретскому) озеру. Поскольку все предыдущее происходило, по евангелистам, «в пределах Тирских и Сидонских», то есть на побережье Средиземного моря (В Тире была впоследствии образована одна из самых первых христианских общин, которую после – гибели Иисуса посещал апостол Павел. Тир теперь называется Эс-Сур, а Сидон – Саида.) (современная Сирия), то путь к Тивериаде был неблизким и проходил скорее всего по военной дороге через Ливан, Леонт, Кесарию Филиппову и, наконец, через Вифсаиду Юлиевук Геннисарету. Из этого «маршрута» видно, что Иисус с апостолами шел через земли, населенные язычниками, в частности хананеянами и финикиянами.
Марк пишет, что, находясь в пределах языческих стран, Христос не выступал с проповедями, считая, по-видимому (если судить по другим местам евангелий), что если еще не все иудеи прониклись его учением, то тем более следует повременить с делом обращения язычников. (Потом Христос переменит это мнение.)
Он остановился в доме, где его хорошо знали, и, как говорит Марк, хотел «утаиться». Однако слух об Иисусе как искусном целителе уже распространился и по этим землям. Через некоторое время к нему пришла женщина, у которой дочь, как она сказала, одержима нечистой силой. По-видимому, ученики Иисуса, оберегая его покой, не хотели сначала впускать женщину в дом, но она, как сказано дальше, «кричала». Она объяснила Иисусу, что он должен пожалеть ее как мать и ради ее страданий вылечить девицу.
«Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Матф. 15: 24), то есть дал ей понять, что первым своим делом считает спасение людей своего народа. И в пояснение добавил: «…не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Матф. 15: 26), то есть, в сущности, повторил ту же мысль, но почти в обидной форме, обычно ему не свойственной. Одни толкователи этого места считают, что слово «псы» было тогда обычным и вовсе не ругательным словом, обозначавшим язычников в обиходной речи иудеев; другие полагают, что Христос этим словом намеревался испытать ее веру, а также, возможно, и ее способность пойти на жертву унижения ради спасения жизни дочери. Во всяком случае, слова Христа были определенным испытанием для язычницы, не перестававшей верить в целительную силу Христа, что могло стать началом ее обращения. Вспомним, что, по Христу, обращение в веру невозможно без очищения через страдание. Именно по этой причине скорее всего и отказывал он поначалу женщине в исцелении ее дочери.
Женщина, однако, на слова Иисуса о детях и «псах» ответила находчиво и мудро.
«Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.
Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Матф. 15: 27, 28).
По преданию, ту женщину звали Юстой, а дочь ее Вероникой.
Марк пишет, что, находясь в пределах языческих стран, Христос не выступал с проповедями, считая, по-видимому (если судить по другим местам евангелий), что если еще не все иудеи прониклись его учением, то тем более следует повременить с делом обращения язычников. (Потом Христос переменит это мнение.)
Он остановился в доме, где его хорошо знали, и, как говорит Марк, хотел «утаиться». Однако слух об Иисусе как искусном целителе уже распространился и по этим землям. Через некоторое время к нему пришла женщина, у которой дочь, как она сказала, одержима нечистой силой. По-видимому, ученики Иисуса, оберегая его покой, не хотели сначала впускать женщину в дом, но она, как сказано дальше, «кричала». Она объяснила Иисусу, что он должен пожалеть ее как мать и ради ее страданий вылечить девицу.
«Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Матф. 15: 24), то есть дал ей понять, что первым своим делом считает спасение людей своего народа. И в пояснение добавил: «…не хорошо взять хлеб у детей и бросить псам» (Матф. 15: 26), то есть, в сущности, повторил ту же мысль, но почти в обидной форме, обычно ему не свойственной. Одни толкователи этого места считают, что слово «псы» было тогда обычным и вовсе не ругательным словом, обозначавшим язычников в обиходной речи иудеев; другие полагают, что Христос этим словом намеревался испытать ее веру, а также, возможно, и ее способность пойти на жертву унижения ради спасения жизни дочери. Во всяком случае, слова Христа были определенным испытанием для язычницы, не перестававшей верить в целительную силу Христа, что могло стать началом ее обращения. Вспомним, что, по Христу, обращение в веру невозможно без очищения через страдание. Именно по этой причине скорее всего и отказывал он поначалу женщине в исцелении ее дочери.
Женщина, однако, на слова Иисуса о детях и «псах» ответила находчиво и мудро.
«Она сказала: так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.
Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Матф. 15: 27, 28).
По преданию, ту женщину звали Юстой, а дочь ее Вероникой.
НАСТАВЛЕНИЯ АПОСТОЛАМ И ПРИТЧА О ДОЛЖНИКЕ.
Возвратившись из языческих стран, Иисус вместе с апостолами вновь стал обходить из конца в конец землю Галилейскую, стремясь обратить в свою веру тех из «овец», каких он считал заблудшими, чтобы вырвать их из-под опеки фарисеев. Но каждый раз он неизменно возвращался в свой любимый Капернаум, расположенный, как мы помним, на берегу Тивериадского озера.
И вот, приближаясь однажды к Капернауму, Иисус, шедший немного впереди своих учеников, услышал за своей спиной какой-то спор, который то затихал, то усиливался, но продолжался до самого дома. Христос не прислушивался к тому, о чем говорят ученики, будучи углубленным в свои размышления, но, войдя в дом и вспомнив о странной разноголосице, все время раздававшейся у него за спиной, пока они шли к Капернауму, он спросил, о чем был спор.
«Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше» (Марк. 9: 34).
Споры учеников, кто из них больше, происходил и не раз (например, они спорили, кому из них ближе сидеть к Христу), и всегда огорчали Иисуса, но он снисходил к ним, помня, что все двенадцать апостолов слишком молоды и совсем недавно оставили среду, далекую от духовности. Поэтому он и в этом случае, ничего не сказав осудительного, прибегнул к наглядному примеру.
«Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них
И сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное;
Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном;
И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает;
А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Матф. 18: 2-6).
Это излюбленная мысль Иисуса, которую апостолы, конечно, слышали неоднократно. Однако Христос, огорченный спорами учеников, от примера с ребенком, который, будучи «малым», на самом деле является «большим», так как ему предстоит будущее, переходит на другие наглядные уроки. Он особо хочет подчеркнуть и внушить мысль, что самый «малый» должен быть наравне со всеми, а если он к тому же беззащитен, то именно его и надо предпочесть. Необходимо исходить из нравственных требований, из истинно человеческой морали, а не из иерархии общественных и иных преимуществ, которые всегда временны и потому иллюзорны.
«Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся?
И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся» (Матф. 18: 12, 13).
Этот нравственный постулат, в такой категорической форме говорящий о ценности любой единичной жизни, трудно было бы представить в атмосфере Ветхого завета, хотя и там, как мы уже неоднократно говорили, описывались поступки высокой человечности. В Новом завете, в наставлениях, притчах и проповедях Христа любое существование под небесами – великий дар жизни, благо и драгоценность, а уж тем более – человеческая жизнь.
Здесь уместно вспомнить, что Иисус ни в самом зените своей известности, ни тогда, когда он начинал свои проповеди и собирал учеников, – никогда не считал себя большим по сравнению с самым простым из бедняков. Легенда об Иисусе, складывавшаяся уже при его жизни с помощью народной молвы, широко разносившей вести об исцелениях и чудесах, и всегда преувеличивавшая то, что на самом деле происходило, нередко затуманивает и даже непроизвольно искажает черты его личности, выступающие из его собственных слов, поучений, афоризмов и притч. Он, например, никогда не говорил, что равен Богу и, за исключением некоторых мест из Иоанна – евангелиста, склонного к своеобразному поэтическому романтизму и экзальтации, – не объявлял себя сыном Божьим – в том смысле этого выражения, которое обычно подразумевается. Он считал всех людей сынами Божьими. Правда, Христос при этом не скрывал ни от слушателей, ни от учеников, ни даже от фарисеев, что именно ему дана большая власть самим Богом-отцом, но власть его, убеждал он, зиждется прежде всего на беспрекословной вере. Веры же такой, полагал он, может достичь всякий. Вот почему все люди потенциально равны ему, Христу, а он равен всем. Здесь и заключено зерно того знаменитого и притягательного во все века демократического гуманизма, который Иисус неустанно проповедовал. Споры апостолов о том, кто из них больше, а кто меньше, были для него принципиально и абсолютно неприемлемы. Чтобы заострить свою мысль о равенстве всех каждому, он поступил так: выбрал среди всех бывших в тот момент в доме ребенка и его поставил в центр. Будучи самым слабым и беззащитным, ребенок не меньше апостола Петра или Андрея и всех других, включая Христа, Иисус даже полагал, что среди спорящих о большинстве и главенстве ребенок – в тот момент – превосходил всех, вместе взятых, уже тем, что был чист и мал.
И вот, приближаясь однажды к Капернауму, Иисус, шедший немного впереди своих учеников, услышал за своей спиной какой-то спор, который то затихал, то усиливался, но продолжался до самого дома. Христос не прислушивался к тому, о чем говорят ученики, будучи углубленным в свои размышления, но, войдя в дом и вспомнив о странной разноголосице, все время раздававшейся у него за спиной, пока они шли к Капернауму, он спросил, о чем был спор.
«Они молчали, потому что дорогою рассуждали между собою, кто больше» (Марк. 9: 34).
Споры учеников, кто из них больше, происходил и не раз (например, они спорили, кому из них ближе сидеть к Христу), и всегда огорчали Иисуса, но он снисходил к ним, помня, что все двенадцать апостолов слишком молоды и совсем недавно оставили среду, далекую от духовности. Поэтому он и в этом случае, ничего не сказав осудительного, прибегнул к наглядному примеру.
«Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них
И сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное;
Итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном;
И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает;
А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Матф. 18: 2-6).
Это излюбленная мысль Иисуса, которую апостолы, конечно, слышали неоднократно. Однако Христос, огорченный спорами учеников, от примера с ребенком, который, будучи «малым», на самом деле является «большим», так как ему предстоит будущее, переходит на другие наглядные уроки. Он особо хочет подчеркнуть и внушить мысль, что самый «малый» должен быть наравне со всеми, а если он к тому же беззащитен, то именно его и надо предпочесть. Необходимо исходить из нравственных требований, из истинно человеческой морали, а не из иерархии общественных и иных преимуществ, которые всегда временны и потому иллюзорны.
«Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся?
И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся» (Матф. 18: 12, 13).
Этот нравственный постулат, в такой категорической форме говорящий о ценности любой единичной жизни, трудно было бы представить в атмосфере Ветхого завета, хотя и там, как мы уже неоднократно говорили, описывались поступки высокой человечности. В Новом завете, в наставлениях, притчах и проповедях Христа любое существование под небесами – великий дар жизни, благо и драгоценность, а уж тем более – человеческая жизнь.
Здесь уместно вспомнить, что Иисус ни в самом зените своей известности, ни тогда, когда он начинал свои проповеди и собирал учеников, – никогда не считал себя большим по сравнению с самым простым из бедняков. Легенда об Иисусе, складывавшаяся уже при его жизни с помощью народной молвы, широко разносившей вести об исцелениях и чудесах, и всегда преувеличивавшая то, что на самом деле происходило, нередко затуманивает и даже непроизвольно искажает черты его личности, выступающие из его собственных слов, поучений, афоризмов и притч. Он, например, никогда не говорил, что равен Богу и, за исключением некоторых мест из Иоанна – евангелиста, склонного к своеобразному поэтическому романтизму и экзальтации, – не объявлял себя сыном Божьим – в том смысле этого выражения, которое обычно подразумевается. Он считал всех людей сынами Божьими. Правда, Христос при этом не скрывал ни от слушателей, ни от учеников, ни даже от фарисеев, что именно ему дана большая власть самим Богом-отцом, но власть его, убеждал он, зиждется прежде всего на беспрекословной вере. Веры же такой, полагал он, может достичь всякий. Вот почему все люди потенциально равны ему, Христу, а он равен всем. Здесь и заключено зерно того знаменитого и притягательного во все века демократического гуманизма, который Иисус неустанно проповедовал. Споры апостолов о том, кто из них больше, а кто меньше, были для него принципиально и абсолютно неприемлемы. Чтобы заострить свою мысль о равенстве всех каждому, он поступил так: выбрал среди всех бывших в тот момент в доме ребенка и его поставил в центр. Будучи самым слабым и беззащитным, ребенок не меньше апостола Петра или Андрея и всех других, включая Христа, Иисус даже полагал, что среди спорящих о большинстве и главенстве ребенок – в тот момент – превосходил всех, вместе взятых, уже тем, что был чист и мал.
ПРАЗДНИК КУЩЕЙ.
Приближался праздник Кущей, установленный в память сорокалетнего странствия евреев по пустыне. После Пасхи это самый радостный, веселый и чуть ли не «светский» праздник в году. На улицах и площадях Иерусалима, куда стекались тысячи паломников, устанавливались шалаши (кущи) на подобии тех, в каких жили странствовавшие по пустыне евреи в летние месяцы; возжигались факелы; шли праздничные шествия, перемежавшиеся танцами и пением; многие, по старинному обычаю, держали в одной руке лимон, а в другой пальмовую ветвь, перевитую миртовыми и ивовыми ветвями; приносились в жертву тельцы и овны, а также один козел (в отпущение грехов). Последним обрядом праздника было выливание воды, состоящее в том, что каждое утро священник приносил из Силоамского источника в золотом сосуде воду, которую, смешав с вином, выливал в две серебряные трубы, укрепленные на западной стороне жертвенника: то была дань воспоминанию о том, как Моисей извел воду из скалы и тем спас свой народ. В отличие от Пасхи, когда можно было после вкушения пасхального агнца возвращаться домой обычно на третий день, в этот праздник предписывалось быть у святилища всю неделю. В последний день устраивалась иллюминация. Священники и левиты, стоя на пятнадцати ступенях лестницы, ведущей во внутренний притвор храма, пели псалмы, сопровождая свое пение игрой на музыкальных инструментах, а мужчины устраивали танцы с факелами в женском притворе. По своему радостному настроению праздник Кущей отчасти напоминал ликования в честь подвига Эсфири, избавившей еврейский народ от происков Амана при Артаксерксе.
Не прийти на праздник Кущей Иисус, по-видимому, не мог, так как закон обязывал каждого совершеннолетнего участвовать в нем, чтобы принести благодарения Богу за прожитый год. Он, кроме того, был слишком известным лицом, чтобы его отсутствие прошло незамеченным. Между тем он понимал, насколько ему опасно появляться в Иудее, где было полно недоброжелателей и врагов. В Галилее, где он обычно путешествовал, было гораздо спокойнее.
Вот уже и родственники его ушли в Иерусалим, а он все еще оставался в Капернауме.
«…вы пойдите на праздник сей, а Я еще не пойду на сей праздник, потому что Мое время еще не исполнилось.
Сие сказав им, остался в Галилее.
Но когда пришли братья Его, тогда и Он пришел на праздник, не явно, а как бы тайно.
Иудеи же искали Его на празднике и говорили: где Он?
И много толков было о Нем в народе: одни говорили, что Он добр, а другие говорили: нет, но обольщает народ.
Впрочем, никто не говорил о Нем явно, боясь Иудеев» (Иоан. 7: 8-13).
Как видим, весь город говорит об Иисусе, но мнения о нем противоположные. Иоанн замечает, что братья Иисуса, видя такое отношение, выказывали ему враждебность: он явно, как, впрочем, и всегда, мешал им спокойно предаваться празднеству. Постоянные вопросы, где их брат Иисус, раздражали все семейство Христа, за исключением, надо думать, Иакова, всегда остававшегося ему верным.
Обстановка в Иерусалиме была для него в тот год крайне неблагоприятной, и Христос это чувствовал, бродя в праздничной толпе по Иерусалиму, никем еще неопознанный.
До Голгофы оставалось всего лишь шесть месяцев. На четвертый день праздника Кущей, то есть в самый его разгар, он вошел в Иерусалимский храм.
Иоанн, рассказывающий об этом в своем евангелии, ничего не говорит о том, как принял Иисус свое мужественное решение: ведь он знал, что фарисеи готовы схватить его, что они уже собирались это сделать, но Никодим, тайный друг Иисуса, заступился за него, вызвав, как мы уже знаем, негодование фарисеев.
Он вступил в храм, рассказывает Иоанн, не как простой богомолец, а как проповедник.
«Тут некоторые из Иерусалимлян говорили: не Тот ли это, Которого ищут убить?
Вот Он говорит явно, и ничего не говорят Ему: не удостоверились ли начальники, что он подлинно Христос?
Услышали фарисеи такие толки о Нем в народе, и послали фарисеи и первосвященники служителей – схватить Его.
Иисус же сказал им: еще не долго быть Мне с вами, и пойду к Пославшему Меня;
Будете искать Меня, и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти.
При сем Иудеи говорили между собою: куда Он хочет идти, так что мы не найдем Его? не хочет ли Он идти в Еллинское рассеяние и учить Еллинов?
Что значат сии слова, которые Он сказал: «будете искать Меня и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти?» (Иоан. 7: 25-26, 32-36).
Фарисеи тогда не схватили его, хотя приказ стражникам был отдан: ведь шумел веселый праздник и народ не хотел омрачать его печальным зрелищем. Даже стражники отказались арестовать проповедника, видя, что многие из собравшихся в храме – сочувствуют ему.
Присутствовал Иисус и на обряде выливания воды. На этом обряде, являвшемся в праздничной семидневной церемонии самым торжественным актом, он произнес слова, которые могли стоить ему жизни:
«В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Иоан. 7: 37).
Он, поясняет Иоанн, имел в виду живую воду своего учения.
По сути, Христос пошел на святотатство (в глазах правоверных иудеев), так как вместо символической струи, исторгнутой Моисеем из скалы, призывал испить живой воды из нового учения, им же созданного и провозглашенного. То был, конечно, безмерно мужественный поступок реформатора и революционера, заставивший одних замереть от ужаса, других возмутиться, а третьих окончательно примкнуть к нему.
Праздник Кущей – поворотный момент в жизни Иисуса; теперь участь его была предрешена.
И все же тогда на празднике, как рассказывают евангелия, фарисеи-первосвященники не решились схватить его: за него была чернь, народ.
Не прийти на праздник Кущей Иисус, по-видимому, не мог, так как закон обязывал каждого совершеннолетнего участвовать в нем, чтобы принести благодарения Богу за прожитый год. Он, кроме того, был слишком известным лицом, чтобы его отсутствие прошло незамеченным. Между тем он понимал, насколько ему опасно появляться в Иудее, где было полно недоброжелателей и врагов. В Галилее, где он обычно путешествовал, было гораздо спокойнее.
Вот уже и родственники его ушли в Иерусалим, а он все еще оставался в Капернауме.
«…вы пойдите на праздник сей, а Я еще не пойду на сей праздник, потому что Мое время еще не исполнилось.
Сие сказав им, остался в Галилее.
Но когда пришли братья Его, тогда и Он пришел на праздник, не явно, а как бы тайно.
Иудеи же искали Его на празднике и говорили: где Он?
И много толков было о Нем в народе: одни говорили, что Он добр, а другие говорили: нет, но обольщает народ.
Впрочем, никто не говорил о Нем явно, боясь Иудеев» (Иоан. 7: 8-13).
Как видим, весь город говорит об Иисусе, но мнения о нем противоположные. Иоанн замечает, что братья Иисуса, видя такое отношение, выказывали ему враждебность: он явно, как, впрочем, и всегда, мешал им спокойно предаваться празднеству. Постоянные вопросы, где их брат Иисус, раздражали все семейство Христа, за исключением, надо думать, Иакова, всегда остававшегося ему верным.
Обстановка в Иерусалиме была для него в тот год крайне неблагоприятной, и Христос это чувствовал, бродя в праздничной толпе по Иерусалиму, никем еще неопознанный.
До Голгофы оставалось всего лишь шесть месяцев. На четвертый день праздника Кущей, то есть в самый его разгар, он вошел в Иерусалимский храм.
Иоанн, рассказывающий об этом в своем евангелии, ничего не говорит о том, как принял Иисус свое мужественное решение: ведь он знал, что фарисеи готовы схватить его, что они уже собирались это сделать, но Никодим, тайный друг Иисуса, заступился за него, вызвав, как мы уже знаем, негодование фарисеев.
Он вступил в храм, рассказывает Иоанн, не как простой богомолец, а как проповедник.
«Тут некоторые из Иерусалимлян говорили: не Тот ли это, Которого ищут убить?
Вот Он говорит явно, и ничего не говорят Ему: не удостоверились ли начальники, что он подлинно Христос?
Услышали фарисеи такие толки о Нем в народе, и послали фарисеи и первосвященники служителей – схватить Его.
Иисус же сказал им: еще не долго быть Мне с вами, и пойду к Пославшему Меня;
Будете искать Меня, и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти.
При сем Иудеи говорили между собою: куда Он хочет идти, так что мы не найдем Его? не хочет ли Он идти в Еллинское рассеяние и учить Еллинов?
Что значат сии слова, которые Он сказал: «будете искать Меня и не найдете; и где буду Я, туда вы не можете прийти?» (Иоан. 7: 25-26, 32-36).
Фарисеи тогда не схватили его, хотя приказ стражникам был отдан: ведь шумел веселый праздник и народ не хотел омрачать его печальным зрелищем. Даже стражники отказались арестовать проповедника, видя, что многие из собравшихся в храме – сочувствуют ему.
Присутствовал Иисус и на обряде выливания воды. На этом обряде, являвшемся в праздничной семидневной церемонии самым торжественным актом, он произнес слова, которые могли стоить ему жизни:
«В последний же великий день праздника стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Иоан. 7: 37).
Он, поясняет Иоанн, имел в виду живую воду своего учения.
По сути, Христос пошел на святотатство (в глазах правоверных иудеев), так как вместо символической струи, исторгнутой Моисеем из скалы, призывал испить живой воды из нового учения, им же созданного и провозглашенного. То был, конечно, безмерно мужественный поступок реформатора и революционера, заставивший одних замереть от ужаса, других возмутиться, а третьих окончательно примкнуть к нему.
Праздник Кущей – поворотный момент в жизни Иисуса; теперь участь его была предрешена.
И все же тогда на празднике, как рассказывают евангелия, фарисеи-первосвященники не решились схватить его: за него была чернь, народ.
ХРИСТОС И ГРЕШНИЦА.
Иисус ни в тот день, означавший окончание праздника Кущей, ни на следующий не ушел из Иерусалима. Ночь он провел на горе Елеонской в доме одного из своих друзей, а наутро спустился в город и снова вошел в храм.
По-видимому, фарисеи постоянно следили за ним, так как задумали разыграть своеобразную инсценировку, чтобы публично изловить Христа на несоблюдении им Моисеевых законов.
У них в темнице содержалась женщина, обвиненная в прелюбодействе – в измене мужу.
«Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди,
Сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии;
А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?» (Иоан. 8: 3-5).
Фарисеи хорошо знали, что Иисус проповедует доброту и милосердие, милость к падшим, любовь и сострадание. Им казалось, что Христос не сможет выйти из ловушки, какую они ему подстроили с грешницей: ведь, по Моисееву закону, оправдать ее было нельзя. Если Иисус ее оправдает, он нарушит закон, а в том случае если он сочтет ее достойной казни, то он нарушит – на глазах у всех – собственное учение.
По-видимому, фарисеи постоянно следили за ним, так как задумали разыграть своеобразную инсценировку, чтобы публично изловить Христа на несоблюдении им Моисеевых законов.
У них в темнице содержалась женщина, обвиненная в прелюбодействе – в измене мужу.
«Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди,
Сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии;
А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь?» (Иоан. 8: 3-5).
Фарисеи хорошо знали, что Иисус проповедует доброту и милосердие, милость к падшим, любовь и сострадание. Им казалось, что Христос не сможет выйти из ловушки, какую они ему подстроили с грешницей: ведь, по Моисееву закону, оправдать ее было нельзя. Если Иисус ее оправдает, он нарушит закон, а в том случае если он сочтет ее достойной казни, то он нарушит – на глазах у всех – собственное учение.