Страница:
Потом он не однажды вспомнит о лестнице, приснившейся ему в пустыне, но сейчас, идя к дому Лавана и мельком поглядывая на Рахиль, он не помнил ни о чем: милый голос Рахили, рассказывавшей об отце и старшей сестре Лии, которая никак не может выйти замуж, звучал для него подобно музыке сфер, услышанной им вчерашней ночью в пустыне по дороге к Харрану.
Лаван встретил его радостно, он обнял его, поцеловал, ввел в дом, вымыл ноги и поставил перед ним кушанье.
Во время встречи Лаван соблюдал все традиционные обычаи восточного гостеприимства. Наверно, почти так же встретили бы Иакова и в другом месте, окажись он на пороге в роли гостя-родственника, но в обращении Лавана сквозила и неподдельная искренность, он был и вправду очень рад посланцу Исаака и Ревекки.
Иаков, однако, рассказал ему не все; он считал, что Лавану не обязательно знать, что кроме невесты он ищет в Харране убежища от разъяренного брата Исава. Но у нас есть некоторые основания думать, что кое-что из семейной тайны все же проскальзывало в рассказах Иакова, если не в тот вечер, то в последующие, а может быть, он, не умевший и не хотевший что-либо скрывать от Рахили, открылся именно ей, а та, возможно, проговорилась если не отцу, так своей сестре Лии. Что такое могло произойти, подтверждает все дальнейшее поведение Лавана, который каким-то образом вскоре почувствовал беззащитность Иакова, для которого собственный его дом, где жили старый Исаак и Ревекка, оказывается, был недоступен из-за Исава. Лаван тонко уловил положение Иакова и в глубине души считал его как бы пойманным в ловушку, словно тот уже был заложником или рабом. Любовь Иакова к Рахили также не укрылась от его глаз и явилась еще одним способом прочно закрепить подневольное положение Иакова. Однако все, о чем мы говорим, было спрятано глубоко в душе Лавана; внешне все обстояло вполне благопристойно.
Кроме того, Иакова не нужно было понуждать к работе. Любовь словно придала ему сил, и он, прежде чуравшийся физического труда, изнеженный и хрупкий, занимался хозяйством Лавана с утра до ночи.
Наконец Иаков попросил у Лавана в жены его младшую дочь Рахиль. Это произошло ровно через месяц после того, как он поселился в Лавановом доме. Толчком послужили слова самого Лавана, сказавшего Иакову, что он не знает, чем отплатить ему за добросовестную работу:
«…неужели ты даром будешь служить мне, потому что ты родственник? скажи мне, что заплатить тебе?
Иаков полюбил Рахиль и сказал: я буду служить тебе семь лет за Рахиль, младшую дочь твою.
Лаван сказал: лучше отдать мне ее за тебя, нежели отдать ее за другого кого; живи у меня» (Быт. 29: 15, 17-19).
Внешне Лаван ничем не выдал своего огорчения, но в глубине сердца сильно возроптал на Иакова. Неужели Иаков не видит, думал Лаван, что в доме две дочери и что сначала должна выйти замуж старшая? Ничем, не выдав себя, он задумал далеко рассчитанный коварный план. Этот план он приберег на будущее, тем более что Иаков должен был отработать за свою невесту долгих семь лет.
Не отрабатывать эти семь лет Иаков не мог по простой причине: он пришел из дома отца своего прямо-таки нищим, ему принадлежали осел, попона и дорожные мешки, а также та одежда, что была на нем, а она быстро изнашивалась на повседневной работе у Лавана. Поэтому можно сказать, что Иаков был гол и бос. Наследник богатых угодий, множества скота и разнообразного имущества, он при живых родителях оказался сиротой-оборвышем, и дядя его, Лаван, конечно же, возымел над ним неограниченную и жестокую власть.
Начав семилетнее служение за Рахиль, Иаков, вспоминавший время от времени свой провидческий сон, считал, что он с каждым днем и с каждым прожитым годом поднимается все выше и выше и что счастье с Рахилью уже близко.
И вот действительно настал день, когда семь лет были полностью отработаны.
Но послушаем Библию:
«И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее.
И сказал Иаков Лавану: дай жену мою, потому что мне уже исполнилось время, чтобы войти к ней.
Лаван созвал всех людей того места и сделал пир.
Вечером же взял Лаван дочь свою Лию и ввел ее к нему; и вошел к ней Иаков…
Утром же оказалось, что это Лия. И Иаков сказал Лавану: что это сделал ты со мною? не за Рахиль ли я служил у тебя? зачем ты обманул меня?
Лаван сказал: в нашем месте так не делают, чтобы младшую выдавать прежде старшей;
Окончи неделю этой; потом дадим тебе и ту за службу, которую ты будешь служить у меня еще семь лет других.
Иаков так и сделал и окончил неделю этой. И Лаван дал Рахиль, дочь свою, ему в жену…
Иаков вошел и к Рахили, и любил Рахиль больше, нежели Лию, и служил у него еще семь лет других» (Быт. 29: 20-23, 25-27, 30).
Как видим, по существу все почти повторилось, как уже было однажды в жизни Иакова. Разве не подменила Ревекка Иаковом своего нелюбимого сына Исава, введя его, покрытого козлиными шкурами, к слепому отцу Исааку? Поистине, как сказано в Библии (и по другому поводу): мне отмщение и аз воздам.
Библия в особенности делает упор на идее возмездия за однажды свершенный грех или преступление. По мнению составителей Священных книг, образовавших Библию (а составителем первых пяти книг считается Моисей), ничто не проходит бесследно.
Не по этой ли причине в жизни Иакова повторились и другие эпизоды, уже бывшие в судьбах его предшественников?
Так, Рахиль, подобно Авраамовой Сарре, оказалась поначалу бесплодной. Лия же, нелюбимая жена, навязанная Иакову обманным путем, родила сначала Рувима, затем Симеона, потом Левия, но, родив Иуду, перестала плодоносить.
То обстоятельство, что Лия благополучно, год за годом, рожала Иакову сыновей, было особой милостью небес, как бы вознаграждавших женщину за недостаток любви со стороны мужа.
Рахиль же, долго не рожавшая, прибегла, по старинному обычаю и с разрешения Иакова, к помощи служанки Баллы, та и родила на коленях у Рахили сына по имени Дан. Затем она же родила им Неффалима.
Лия же, увидев, что перестала рожать, поступила так же, как и Рахиль: ее служанка Зелфа родила двух сыновей, а затем она сама – трех, а потом еще и дочь Дину.
Но наконец вспомнил Бог и о Рахили. Она тоже родила сына, дав ему имя Иосиф. То и был тот самый Иосиф, которому предстояло стать самым знаменитым среди сыновей Иакова. По лестнице судьбы он поднимется так высоко, что станет едва ли не фараоном египетским.
Отработав у Лавана много лет за обеих жен, Иаков по-прежнему был беден. Семейство его от Лии и Рахили выросло, и он обратился к Лавану с просьбой отпустить его, чтобы употребить свои силы для благосостояния собственной семьи, требовавшей все больших и больших расходов. Надо отдать должное Лавану: он сам предложил Иакову назначить цену за проделанную им в его доме многолетнюю работу.
Иаков же, к удивлению Лавана, попросил у него всего лишь часть скота, но не любого, а того, что родится с крапинками.
По-видимому, Лаван счел это за причуду и согласился, но вышло так, что скота с крапинками стало появляться в стадах Лавана все больше и больше, так что через какое-то время все стада Лавановы сделались пестрыми.
То была хитрость Иакова, открытая ему в провидческом сне: он давал скоту есть прутья с белою нарезкой в период случки; от такого простого приема и появился пестрый, скот, совершенно разоривший Лавана из-за своей многочисленности. То было возмездие: первая экспроприация в истории человечества, хотя и произведенная хитростью, но полностью соответствовавшая нравственному закону. Разве не обогащался он за счет трудов Иакова, умножавшего своими стараниями его стада? Иаков, по сути, лишь возвратил себе то, что заработал в течение многих лет неустанного труда. Впоследствии, через тысячи лет после времен Иакова, Иисус Христос еще раз утвердит этот закон в своей Нагорной проповеди.
По мере того как все больше и больше появлялось пестрого скота, менялось и отношение Лавана к Иакову.
«И услышал Иаков слова сынов Лавановых, которые говорили: Иаков завладел всем, что было у отца нашего, и из имения отца нашего составил все богатство сие.
И увидел Иаков лице Лавана, и вот, оно не таково к нему, как было вчера и третьего дня» (Быт. 31: 1, 2).
Да, лицо Лавана было «не таково», он не смог сдержать себя, и кипевшая в нем алчность выплеснулась наружу. На самом деле, как из всего видно, он всегда был человеком расчетливым до жестокости. Воспользовавшись подходящим случаем, Лаван заставил Иакова работать на него целых двадцать лет.
«…Я служил тебе четырнадцать лет за двух дочерей твоих и шесть лет за скот твой, а ты десять раз переменял награду мою» (Быт. 31: 41).
Иаков перечисляет все обиды, невзгоды и несправедливости, какие он претерпел в доме Лавана:
«Вот, двадцать лет я был у тебя; овцы твои и козы твои не выкидывали; овнов стада твоего я не ел;
Растерзанного зверем я не приносил к тебе, это был
мой убыток; ты с меня взыскивал, днем ли что пропадало, ночью ли пропадало;
Я томился днем от жара, а ночью от стужи, сон мой убегал от глаз моих.
Таковы мои двадцать лет в доме твоем…» (Быт. 31:38-41).
Какая живая и выразительная картина положения подневольного человека вырисовывается из этой темпераментной обвинительной речи! С каким достоинством говорит Иаков о своей честной, добросовестной и терпеливой работе!…
Но образ Лавана в Библии (а мы с полным основанием можем говорить о художественности этого образа) далеко не такой плоскостной, как могло показаться, когда мы только что с ним познакомились. В этой расчетливой душе, оказывается, живут нравственные законы честности и порядочности, о которых, в сущности, и напоминает ему Иаков в своей обвинительной речи. Когда Лаван догнал Иакова, ушедшего со своим скотом, двумя женами, детьми и со всем своим имуществом, он после вспышки раздражения предлагает ему разрешить спор добром. Более того, он даже говорит так:
«Зачем ты убежал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тимпаном и с гуслями;
Ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал» (Быт. 31: 27, 28).
На первый взгляд, и Лаван по-своему прав. Действительно, разве не мог Иаков поступить по-человечески, то есть дать отцу поцеловать на прощание своих дочерей, и облобызать внуков, и отблагодарить работника достойными проводами?
Но так ли уж безрассудно поступил Иаков? Слушая Лавана, упрекавшего его в «безрассудстве», он, наверно, думал, что поступил далеко не безрассудно. Разве Лаван не обманывал его? Разве не он устроил шумное веселье перед тем, как обманно ввести к нему Лию вместо Рахили? Наверно, Иаков вспомнил и многие другие случаи, свидетельствовавшие о коварстве Лавана, о его жестокой расчетливости, – их немало накопилось за двадцать лет.
Но оба – и Иаков и Лаван – сдерживают себя, они изо всех сил стремятся не говорить друг другу «ни доброго, ни худого». Правда, полностью достичь такого «дипломатического статуса» им не удается, что видно хотя бы из речи Иакова. И все же, в конце концов, оба решают расстаться миром.
«И заколол Иаков жертву на горе и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб, и пили, и ночевали на горе.
И встал Лаван рано и поцеловал внуков своих и дочерей своих, и благословил их. И пошел и возвратился Лаван в свое место» (Быт. 31: 54, 55).
И можно было бы заключить этот поразительный по своей психологической правде эпизод словами в библейском духе: и тень Каина отступила от них.
В душе его укреплялась надежда, что Исав давно простил ему прежнюю вину. Разве не пользовался он весь этот долгий срок, пока Иаков скрывался от его гнева в доме Лавана, всем имуществом Исаака? Вполне возможно, что он стал богат, стада его умножились и семья его разрослась, а значит, и сердце его повернулось в сторону добра. Ведь как-никак они – родные братья. Неужели с тех давних времен Исав не переменился и душа его не смягчилась?
Чтобы не предстать перед своим братом неожиданно, Иаков послал к нему вестников. Он велел передать Исаву слова, исполненные вины и покаяния: «…Я послал известить о себе господина моего Исава, дабы приобрести рабу твоему благоволение пред очами твоими» (Быт.32: 5).
То была униженная просьба виноватого перед пострадавшим. Иаков самим обращением к Исаву как к господину отказывался от вырванного когда-то первородства, а, называя себя рабом, вступал в положение подчиненного младшего брата. Исав из такой просьбы должен был понять, что брат его не только раскаялся, но и не претендует ни на дом, ни на имущество.
Возвратившиеся от Исава вестники сообщили, что брат тотчас вышел ему навстречу, а с ним четыреста человек.
Можно было предполагать разное: пышную встречу или, наоборот, кровопролитие. В смятении провел Иаков ночь, так и не сомкнув глаз.
Утром он выслал в подарок брату, находившемуся, по его подсчетам, уже недалеко, двести коз, двадцать козлов, двадцать овнов, а также тридцать верблюдиц дойных с жеребятами, сорок коров, десять волов, двадцать ослиц и десять ослов.
Библия подробно перечисляет все дары.
По замыслу Иакова, подарки должны были показать Исаву, что его брат богат и ни в чем не нуждается, что он идет в дом отца и брата своего не за имуществом. А с другой стороны, столь щедрый подарок должен был свидетельствовать о подчинении и любви, о желании мира и добросердечия.
И все же сомнения и тревога не покидали Иакова.
Тогда он разделил все свое имущество на две части,
одну оставив на берегу, где спал ночью весь его лагерь, а с другой частью двинулся навстречу Исаву.
Следующую тревожную ночь Иаков провел в полудреме, не переставая мучиться неизвестностью и тревогой.
И ему привиделось, что Некто (так сказано в библейском тексте) боролся с ним.
То был снова провидческий сон, но необыкновенность его и отличие от всех предыдущих состояли в том, что Некто, как вскоре догадался, не пробуждаясь, Иаков, был Бог.
Эта удивительная борьба все время склонялась в пользу Иакова, пока наконец Тот, кто с ним боролся, не «коснулся состава бедра его» и повредил его. Только тогдa Иаков отпустил Бога.
«И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое» (Быт. 32: 31).
Увидев наконец в свете утра приближавшегося вместе со своими многочисленными людьми Исава, Иаков тотчас пошел ему навстречу. С ним шли дети Лии и Рахили, их было у него одиннадцать человек. Самым маленьким был Иосиф, и Рахиль шла с ним позади всех, так как малыш постоянно отставал.
Встреча братьев была сердечной и мирной.
И все же, судя по некоторым деталям, достаточно искусно и правдиво вплетенным в повествование, Иаков все время невольно ожидал какого-либо подвоха. У него не было полной уверенности в братниной любви. Наверно, именно чувством тревоги за свою семью вызвано униженное обращение Иакова к брату: он постоянно называл его господином, а себя – рабом.
Но, впрочем, такое обращение могло быть не более как восточным этикетом.
Подчеркнуто вежливо вел себя и Исав, что как-то не вязалось с его звероподобным обликом, поначалу очень испугавшим людей Иакова и в особенности маленьких детей, принявших его за дикого кабана из страшных рассказов старых служанок.
Нет ли здесь военной хитрости, подумал Иаков, ведь так удобно напасть сзади?! Поэтому он всячески, вежливо и многословно, отказывается от предложения Исава.
Более того, ему удалось вообще от него отделаться и отделиться. Поскольку Исав и его люди были налегке, Иаков убедил их двигаться к дому, предоставив себе возможность шествовать медленно. И действительно, стада, дойные верблюдицы с телятами, тяжелые повозки с имуществом, дети, жены – могли ли они двигаться быстро, наравне с Исавом? Разъяснения Иакова были благосклонно приняты. Впрочем, и в этом случае Исавом, скорее всего, двигал опять-таки этикет. Ведь Иаков, хотя и был младшим братом, обязанным подчиняться старшему, все же находился сейчас в высокой и почетной роли гостя. Именно по этой причине, а не из-за коварства, померещившегося Иакову, и пропускал его Исав впереди себя.
Как мы помним из предыдущих рассказов, в многочисленном семействе Иакова кроме сыновей росла и дочь Дина, рожденная Лией. Она была очень хороша собой и, вследствие игры природы, очень походила на Ревекку, мать Иакова. По мере того как девочка подрастала, Иаков со все большим изумлением и радостью вглядывался в ее черты. Ему, оторванному от родительского очага и в глубине души постоянно тосковавшему по родителям, особенно по матери, такое сходство казалось весточкой из дома, и он очень любил Дину. Впрочем, ее любили все – за красоту и милый характер. Особенно берегли ее братья. Иаков часто думал о той минуте, когда, возвратившись, наконец, к родителям, он покажет Дину Ревекке. Наверно, матери, мечтал Иаков, она покажется чудесным воплощением ее собственной далекой юности. Дина будет лучшим подарком матери, который он привез ей после долгой разлуки. Надо сказать, что родители были уже очень стары, Исааку шел сто восьмидесятый год, а Ревекке исполнилось сто сорок. Следовало торопиться.
Но сначала следовало обосноваться на собственной земле, наладить хозяйство. Расставшись с Исавом, Иаков перешел Иордан и поселился близ Сихема. Едва расположившись на новом месте, Иаков услышал о похищении Дины. Ее похитил сын сихемского царя и, как сказано в Библии, «сделал ей насилие».
Совершив этот ужасный поступок, юноша, однако, тут же и раскаялся, так как почувствовал в своем сердце настоящую любовь к обесчещенной им девице.
Отец царевича, царь сихемский, пришел к Иакову, чтобы полюбовно уладить это дело, начавшееся насилием, но обернувшееся любовью.
Он сказал Иакову:
«…Сихем, сын мой, прилепился душею к дочери вашей;
дайте же ее в жену ему;
Породнитесь с нами; отдавайте за нас дочерей ваших, а наших дочерей берите себе {за сыновей ваших} и живите с нами: земля сия {nространна} пред вами, живите и промышляйте на ней, и приобретайте ее во владение» (Быт. 34: 8-10).
И виновник всего, царевич, со своей стороны говорил, обращаясь к Иакову и братьям Дины:
«…только бы мне найти благоволение в очах ваших, я дам, что ни скажете мне;
Назначьте самое большое вено (выкуп) и дары; я дам, что ни скажете мне, только отдайте мне девицу в жену» (Быт. 34: 11, 12).
Казалось бы, столь искренняя и почти униженная просьба царя и царевича должна была бы тронуть сердце Иакова и братьев Дины. Есть некоторые основания думать, что Иаков не прочь был согласиться. Во всяком случае, когда начало этой беседы проходило еще в отсутствие сыновей, оказавшихся во время случившегося далеко в поле, Иаков не только не давал отрицательного ответа, но и не ставил никаких условий. Возможно, впрочем, что он просто, как говорится, тянул время, поджидая возвращения сыновей. По давним обычаям народа Авраамова, именно братья обесчещенной девушки чувствовали себя оскорбленными больше, чем отец, и они обязаны были смыть позорное пятно лишь кровью преступника. Особенно непримиримо были настроены Симеон и Левий, кстати сказать, удивительно похожие на Исава. Внутри у них все клокотало от жажды мести и кровавой расправы. Но они сдерживали себя, желая испытать свои жертвы непомерными, как они считали, требованиями.
«Если царевич, – сказали они, – готов сделать и дать все, что ни попросим, тогда сделайте себе и всему мужскому роду вашего племени обрезание, принятое в Авраамовом народе».
«Только на том условии, – сказали Симеон и Левий, мы согласимся с вами и поселимся у вас, если вы будете как мы, чтобы и у вас весь мужеский пол был обрезан» (Быт. 34: 15).
Каково же было удивление и разочарование братьев, когда они услышали в ответ на свои «непомерные» требования быстрое согласие.
«И понравились слова сии Еммору и Сихему, сыну Емморову.
Юноша не умедлил исполнить это, потому что любил дочь Иакова» (Быт. 34: 18, 19)..
Более того, царь, тотчас вернувшись в Сихем, обратился к жителям города с проникновенной речью, и жители города, все мужчины и мальчики с восьми лет, пошлина обрезание.
Для братьев Дины такое поведение царя, царевича и всех мужчин-сихемцев было большим разочарованием. Они надеялись, что их требования будут отвергнуты, что даст возможность быстрой и как бы законной расправы. Но царевич, надо думать, действительно сильно любил Дину, а сихемцы, согласившиеся на обрезание, то ли не осмелились перечить своему царю, то ли не слишком пунктуально поклонялись своим богам. Во всяком случае, они не считали обрезание каким-то преступлением перед собственными богами.
Царь Еммор, идя на заранее обреченные переговоры с семейством Иакова, совершенно не понимал, что он имеет дело с племенем, исключительно ревниво пекшимся о своей племенной чистоте. Они прямо-таки боялись породниться с другим народом и за женами отправлялись в далекий Харран. Вспомним, как боялись они родства с хананеянами! Правда, браки такие происходили нередко, но каждый раз подобное происшествие воспринималось крайне болезненно.
Если бы Еммор знал о столь строго соблюдаемом обычае, он не только не пошел бы на переговоры, но и быстро предпринял бы все меры предосторожности и защиты.
И вот, когда после обрезания все мужское население Сихема недомогало, братья Дины, взяв мечи, «смело как говорится в Библии, – напали на город и умертвили весь мужеский пол» (Быт. 34: 25).
Они убили и Еммора и Сихема, разграбили город, взяли мелкий и крупный скот, разное имущество и драгоценности. А, кроме того, они взяли в плен детей и женщин.
Это ужасное, кровавое преступление Библия, судя по интонации, с какою рассказывается вся история, не оправдывает. Униженные просьбы царя и царевича, их готовность пойти на все, чтобы дело кончилось миром, вызывают у читателей глубокое сочувствие к жертвам необузданных и фанатичных Дининых братьев.
Преступление в Сихеме – это, пожалуй, первый случай проявления национального фанатизма, о котором рассказывается в Библии. Очень важно отметить эту пробившуюся интонацию человечности, которая озвучила мелодией гуманизма и любви весь эпизод в главе о Сихеме.
И конечно, чрезвычайно важно и любопытно, что Иаков ко всему происшедшему отнесся с чувством глубокого возмущения.
«И сказал Иаков Симеону и Левию: вы возмутили меня, сделав меня ненавистным для всех жителей сей земли, для Хананеев и Ферезеев. У меня людей мало; соберутся против меня, nоразят меня, и истреблен буду я и дом мой.
Они же сказали: а разве можно поступать с сестрою нашей, как с блудницею!» (Быт. 34: 30, 31).
Разумеется, оставаться в Сихеме после свершенной сыновьями кровавой резни Иаков не мог. Ему было отвратительно само это место, совсем недавно заботливо избранное им для поселения. Надо думать, он вспомнил все свои планы и с горечью осознал, что они навсегда рухнули. Плач плененных детей и вой рабынь, лишившихся своих мужей и очагов, глубоко ранили его сердце. Он чувствовал, что не мог смотреть без содрогания на Симеона и Левия – главных исполнителей резни. Мудрый Иаков понимал, как важно жить в мире и согласии и как легко нарушить хрупкие связи между племенами и народами, не сдержав обиды или временных тягот. По-видимому, он вспомнил лестницу, увиденную когда-то во сне, и ему, наверно, показалось, что после Сихема он вновь стоит на ее первой ступени, а белые ангелы божии ушли от него далеко-далеко вверх. По ночам он жарко молился Богу, но Бог не посылал ему больше провидческих снов и своего благословения.
И все же однажды, вняв покаянным молитвам, Бог явился ему во сне, уже под самое утро, и потому Иаков хорошо запомнил его слова: «…встань, пойди в Вефиль и живи там, и устрой там жертвенник Богу, явившемуся тебе, когда ты бежал от лица Исава, брата твоего» (Быт. 35: 1).
В словах Бога Иакову послышался упрек, но и самый упрек он воспринял как благословение.
Однако злое деяние, как не раз об этом говорится в Библии, не проходит бесследно, за ним следует новое зло – в виде наказания.
Лаван встретил его радостно, он обнял его, поцеловал, ввел в дом, вымыл ноги и поставил перед ним кушанье.
Во время встречи Лаван соблюдал все традиционные обычаи восточного гостеприимства. Наверно, почти так же встретили бы Иакова и в другом месте, окажись он на пороге в роли гостя-родственника, но в обращении Лавана сквозила и неподдельная искренность, он был и вправду очень рад посланцу Исаака и Ревекки.
Иаков, однако, рассказал ему не все; он считал, что Лавану не обязательно знать, что кроме невесты он ищет в Харране убежища от разъяренного брата Исава. Но у нас есть некоторые основания думать, что кое-что из семейной тайны все же проскальзывало в рассказах Иакова, если не в тот вечер, то в последующие, а может быть, он, не умевший и не хотевший что-либо скрывать от Рахили, открылся именно ей, а та, возможно, проговорилась если не отцу, так своей сестре Лии. Что такое могло произойти, подтверждает все дальнейшее поведение Лавана, который каким-то образом вскоре почувствовал беззащитность Иакова, для которого собственный его дом, где жили старый Исаак и Ревекка, оказывается, был недоступен из-за Исава. Лаван тонко уловил положение Иакова и в глубине души считал его как бы пойманным в ловушку, словно тот уже был заложником или рабом. Любовь Иакова к Рахили также не укрылась от его глаз и явилась еще одним способом прочно закрепить подневольное положение Иакова. Однако все, о чем мы говорим, было спрятано глубоко в душе Лавана; внешне все обстояло вполне благопристойно.
Кроме того, Иакова не нужно было понуждать к работе. Любовь словно придала ему сил, и он, прежде чуравшийся физического труда, изнеженный и хрупкий, занимался хозяйством Лавана с утра до ночи.
Наконец Иаков попросил у Лавана в жены его младшую дочь Рахиль. Это произошло ровно через месяц после того, как он поселился в Лавановом доме. Толчком послужили слова самого Лавана, сказавшего Иакову, что он не знает, чем отплатить ему за добросовестную работу:
«…неужели ты даром будешь служить мне, потому что ты родственник? скажи мне, что заплатить тебе?
Иаков полюбил Рахиль и сказал: я буду служить тебе семь лет за Рахиль, младшую дочь твою.
Лаван сказал: лучше отдать мне ее за тебя, нежели отдать ее за другого кого; живи у меня» (Быт. 29: 15, 17-19).
Внешне Лаван ничем не выдал своего огорчения, но в глубине сердца сильно возроптал на Иакова. Неужели Иаков не видит, думал Лаван, что в доме две дочери и что сначала должна выйти замуж старшая? Ничем, не выдав себя, он задумал далеко рассчитанный коварный план. Этот план он приберег на будущее, тем более что Иаков должен был отработать за свою невесту долгих семь лет.
Не отрабатывать эти семь лет Иаков не мог по простой причине: он пришел из дома отца своего прямо-таки нищим, ему принадлежали осел, попона и дорожные мешки, а также та одежда, что была на нем, а она быстро изнашивалась на повседневной работе у Лавана. Поэтому можно сказать, что Иаков был гол и бос. Наследник богатых угодий, множества скота и разнообразного имущества, он при живых родителях оказался сиротой-оборвышем, и дядя его, Лаван, конечно же, возымел над ним неограниченную и жестокую власть.
Начав семилетнее служение за Рахиль, Иаков, вспоминавший время от времени свой провидческий сон, считал, что он с каждым днем и с каждым прожитым годом поднимается все выше и выше и что счастье с Рахилью уже близко.
И вот действительно настал день, когда семь лет были полностью отработаны.
Но послушаем Библию:
«И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее.
И сказал Иаков Лавану: дай жену мою, потому что мне уже исполнилось время, чтобы войти к ней.
Лаван созвал всех людей того места и сделал пир.
Вечером же взял Лаван дочь свою Лию и ввел ее к нему; и вошел к ней Иаков…
Утром же оказалось, что это Лия. И Иаков сказал Лавану: что это сделал ты со мною? не за Рахиль ли я служил у тебя? зачем ты обманул меня?
Лаван сказал: в нашем месте так не делают, чтобы младшую выдавать прежде старшей;
Окончи неделю этой; потом дадим тебе и ту за службу, которую ты будешь служить у меня еще семь лет других.
Иаков так и сделал и окончил неделю этой. И Лаван дал Рахиль, дочь свою, ему в жену…
Иаков вошел и к Рахили, и любил Рахиль больше, нежели Лию, и служил у него еще семь лет других» (Быт. 29: 20-23, 25-27, 30).
Как видим, по существу все почти повторилось, как уже было однажды в жизни Иакова. Разве не подменила Ревекка Иаковом своего нелюбимого сына Исава, введя его, покрытого козлиными шкурами, к слепому отцу Исааку? Поистине, как сказано в Библии (и по другому поводу): мне отмщение и аз воздам.
Библия в особенности делает упор на идее возмездия за однажды свершенный грех или преступление. По мнению составителей Священных книг, образовавших Библию (а составителем первых пяти книг считается Моисей), ничто не проходит бесследно.
Не по этой ли причине в жизни Иакова повторились и другие эпизоды, уже бывшие в судьбах его предшественников?
Так, Рахиль, подобно Авраамовой Сарре, оказалась поначалу бесплодной. Лия же, нелюбимая жена, навязанная Иакову обманным путем, родила сначала Рувима, затем Симеона, потом Левия, но, родив Иуду, перестала плодоносить.
То обстоятельство, что Лия благополучно, год за годом, рожала Иакову сыновей, было особой милостью небес, как бы вознаграждавших женщину за недостаток любви со стороны мужа.
Рахиль же, долго не рожавшая, прибегла, по старинному обычаю и с разрешения Иакова, к помощи служанки Баллы, та и родила на коленях у Рахили сына по имени Дан. Затем она же родила им Неффалима.
Лия же, увидев, что перестала рожать, поступила так же, как и Рахиль: ее служанка Зелфа родила двух сыновей, а затем она сама – трех, а потом еще и дочь Дину.
Но наконец вспомнил Бог и о Рахили. Она тоже родила сына, дав ему имя Иосиф. То и был тот самый Иосиф, которому предстояло стать самым знаменитым среди сыновей Иакова. По лестнице судьбы он поднимется так высоко, что станет едва ли не фараоном египетским.
Отработав у Лавана много лет за обеих жен, Иаков по-прежнему был беден. Семейство его от Лии и Рахили выросло, и он обратился к Лавану с просьбой отпустить его, чтобы употребить свои силы для благосостояния собственной семьи, требовавшей все больших и больших расходов. Надо отдать должное Лавану: он сам предложил Иакову назначить цену за проделанную им в его доме многолетнюю работу.
Иаков же, к удивлению Лавана, попросил у него всего лишь часть скота, но не любого, а того, что родится с крапинками.
По-видимому, Лаван счел это за причуду и согласился, но вышло так, что скота с крапинками стало появляться в стадах Лавана все больше и больше, так что через какое-то время все стада Лавановы сделались пестрыми.
То была хитрость Иакова, открытая ему в провидческом сне: он давал скоту есть прутья с белою нарезкой в период случки; от такого простого приема и появился пестрый, скот, совершенно разоривший Лавана из-за своей многочисленности. То было возмездие: первая экспроприация в истории человечества, хотя и произведенная хитростью, но полностью соответствовавшая нравственному закону. Разве не обогащался он за счет трудов Иакова, умножавшего своими стараниями его стада? Иаков, по сути, лишь возвратил себе то, что заработал в течение многих лет неустанного труда. Впоследствии, через тысячи лет после времен Иакова, Иисус Христос еще раз утвердит этот закон в своей Нагорной проповеди.
По мере того как все больше и больше появлялось пестрого скота, менялось и отношение Лавана к Иакову.
«И услышал Иаков слова сынов Лавановых, которые говорили: Иаков завладел всем, что было у отца нашего, и из имения отца нашего составил все богатство сие.
И увидел Иаков лице Лавана, и вот, оно не таково к нему, как было вчера и третьего дня» (Быт. 31: 1, 2).
Да, лицо Лавана было «не таково», он не смог сдержать себя, и кипевшая в нем алчность выплеснулась наружу. На самом деле, как из всего видно, он всегда был человеком расчетливым до жестокости. Воспользовавшись подходящим случаем, Лаван заставил Иакова работать на него целых двадцать лет.
«…Я служил тебе четырнадцать лет за двух дочерей твоих и шесть лет за скот твой, а ты десять раз переменял награду мою» (Быт. 31: 41).
Иаков перечисляет все обиды, невзгоды и несправедливости, какие он претерпел в доме Лавана:
«Вот, двадцать лет я был у тебя; овцы твои и козы твои не выкидывали; овнов стада твоего я не ел;
Растерзанного зверем я не приносил к тебе, это был
мой убыток; ты с меня взыскивал, днем ли что пропадало, ночью ли пропадало;
Я томился днем от жара, а ночью от стужи, сон мой убегал от глаз моих.
Таковы мои двадцать лет в доме твоем…» (Быт. 31:38-41).
Какая живая и выразительная картина положения подневольного человека вырисовывается из этой темпераментной обвинительной речи! С каким достоинством говорит Иаков о своей честной, добросовестной и терпеливой работе!…
Но образ Лавана в Библии (а мы с полным основанием можем говорить о художественности этого образа) далеко не такой плоскостной, как могло показаться, когда мы только что с ним познакомились. В этой расчетливой душе, оказывается, живут нравственные законы честности и порядочности, о которых, в сущности, и напоминает ему Иаков в своей обвинительной речи. Когда Лаван догнал Иакова, ушедшего со своим скотом, двумя женами, детьми и со всем своим имуществом, он после вспышки раздражения предлагает ему разрешить спор добром. Более того, он даже говорит так:
«Зачем ты убежал тайно, и укрылся от меня, и не сказал мне? я отпустил бы тебя с веселием и с песнями, с тимпаном и с гуслями;
Ты не позволил мне даже поцеловать внуков моих и дочерей моих; безрассудно ты сделал» (Быт. 31: 27, 28).
На первый взгляд, и Лаван по-своему прав. Действительно, разве не мог Иаков поступить по-человечески, то есть дать отцу поцеловать на прощание своих дочерей, и облобызать внуков, и отблагодарить работника достойными проводами?
Но так ли уж безрассудно поступил Иаков? Слушая Лавана, упрекавшего его в «безрассудстве», он, наверно, думал, что поступил далеко не безрассудно. Разве Лаван не обманывал его? Разве не он устроил шумное веселье перед тем, как обманно ввести к нему Лию вместо Рахили? Наверно, Иаков вспомнил и многие другие случаи, свидетельствовавшие о коварстве Лавана, о его жестокой расчетливости, – их немало накопилось за двадцать лет.
Но оба – и Иаков и Лаван – сдерживают себя, они изо всех сил стремятся не говорить друг другу «ни доброго, ни худого». Правда, полностью достичь такого «дипломатического статуса» им не удается, что видно хотя бы из речи Иакова. И все же, в конце концов, оба решают расстаться миром.
«И заколол Иаков жертву на горе и позвал родственников своих есть хлеб; и они ели хлеб, и пили, и ночевали на горе.
И встал Лаван рано и поцеловал внуков своих и дочерей своих, и благословил их. И пошел и возвратился Лаван в свое место» (Быт. 31: 54, 55).
И можно было бы заключить этот поразительный по своей психологической правде эпизод словами в библейском духе: и тень Каина отступила от них.
ИАКОВ БОРЕТСЯ С БОГОМ
Так разошлись хозяин и работник в разные стороны. Иаков, не оглядываясь, двинулся в сторону отчего дома: он не был там, как нам известно, двадцать лет.В душе его укреплялась надежда, что Исав давно простил ему прежнюю вину. Разве не пользовался он весь этот долгий срок, пока Иаков скрывался от его гнева в доме Лавана, всем имуществом Исаака? Вполне возможно, что он стал богат, стада его умножились и семья его разрослась, а значит, и сердце его повернулось в сторону добра. Ведь как-никак они – родные братья. Неужели с тех давних времен Исав не переменился и душа его не смягчилась?
Чтобы не предстать перед своим братом неожиданно, Иаков послал к нему вестников. Он велел передать Исаву слова, исполненные вины и покаяния: «…Я послал известить о себе господина моего Исава, дабы приобрести рабу твоему благоволение пред очами твоими» (Быт.32: 5).
То была униженная просьба виноватого перед пострадавшим. Иаков самим обращением к Исаву как к господину отказывался от вырванного когда-то первородства, а, называя себя рабом, вступал в положение подчиненного младшего брата. Исав из такой просьбы должен был понять, что брат его не только раскаялся, но и не претендует ни на дом, ни на имущество.
Возвратившиеся от Исава вестники сообщили, что брат тотчас вышел ему навстречу, а с ним четыреста человек.
Можно было предполагать разное: пышную встречу или, наоборот, кровопролитие. В смятении провел Иаков ночь, так и не сомкнув глаз.
Утром он выслал в подарок брату, находившемуся, по его подсчетам, уже недалеко, двести коз, двадцать козлов, двадцать овнов, а также тридцать верблюдиц дойных с жеребятами, сорок коров, десять волов, двадцать ослиц и десять ослов.
Библия подробно перечисляет все дары.
По замыслу Иакова, подарки должны были показать Исаву, что его брат богат и ни в чем не нуждается, что он идет в дом отца и брата своего не за имуществом. А с другой стороны, столь щедрый подарок должен был свидетельствовать о подчинении и любви, о желании мира и добросердечия.
И все же сомнения и тревога не покидали Иакова.
Тогда он разделил все свое имущество на две части,
одну оставив на берегу, где спал ночью весь его лагерь, а с другой частью двинулся навстречу Исаву.
Следующую тревожную ночь Иаков провел в полудреме, не переставая мучиться неизвестностью и тревогой.
И ему привиделось, что Некто (так сказано в библейском тексте) боролся с ним.
То был снова провидческий сон, но необыкновенность его и отличие от всех предыдущих состояли в том, что Некто, как вскоре догадался, не пробуждаясь, Иаков, был Бог.
Эта удивительная борьба все время склонялась в пользу Иакова, пока наконец Тот, кто с ним боролся, не «коснулся состава бедра его» и повредил его. Только тогдa Иаков отпустил Бога.
Иаков борется с ангелом.
В результате произошли важные перемены в жизни Иакова. Во-первых, Бог даровал ему свое благословение, во-вторых, он нарек его именем Израиль, что означало «боровшийся с Богом», а в-третьих, Иаков-Израиль стал хром и таковым оставался всю жизнь.«И взошло солнце, когда он проходил Пенуэл; и хромал он на бедро свое» (Быт. 32: 31).
Увидев наконец в свете утра приближавшегося вместе со своими многочисленными людьми Исава, Иаков тотчас пошел ему навстречу. С ним шли дети Лии и Рахили, их было у него одиннадцать человек. Самым маленьким был Иосиф, и Рахиль шла с ним позади всех, так как малыш постоянно отставал.
Встреча братьев была сердечной и мирной.
И все же, судя по некоторым деталям, достаточно искусно и правдиво вплетенным в повествование, Иаков все время невольно ожидал какого-либо подвоха. У него не было полной уверенности в братниной любви. Наверно, именно чувством тревоги за свою семью вызвано униженное обращение Иакова к брату: он постоянно называл его господином, а себя – рабом.
Но, впрочем, такое обращение могло быть не более как восточным этикетом.
Подчеркнуто вежливо вел себя и Исав, что как-то не вязалось с его звероподобным обликом, поначалу очень испугавшим людей Иакова и в особенности маленьких детей, принявших его за дикого кабана из страшных рассказов старых служанок.
Встреча Исава с братом Иаковом.
Что касается Иакова, то вид брата его, разумеется, нисколько не удивил, но зато по-настоящему насторожил отказ Исава принять дары, ему привиделось здесь предвестие угрозы и расправы. Униженные просьбы принять подарок все же растопили сердце Исава, который в своем отказе, скорее всего, также следовал этикету, чем каким-либо другим побуждениям. Однако тревога и подозрительность Иакова вновь усилились, когда Исав предложил ему идти вместе с женами, детьми и слугами впереди своего многочисленного отряда, состоявшего, как уже было сказано, из четырехсот человек, разумеется хорошо вооруженных.Нет ли здесь военной хитрости, подумал Иаков, ведь так удобно напасть сзади?! Поэтому он всячески, вежливо и многословно, отказывается от предложения Исава.
Более того, ему удалось вообще от него отделаться и отделиться. Поскольку Исав и его люди были налегке, Иаков убедил их двигаться к дому, предоставив себе возможность шествовать медленно. И действительно, стада, дойные верблюдицы с телятами, тяжелые повозки с имуществом, дети, жены – могли ли они двигаться быстро, наравне с Исавом? Разъяснения Иакова были благосклонно приняты. Впрочем, и в этом случае Исавом, скорее всего, двигал опять-таки этикет. Ведь Иаков, хотя и был младшим братом, обязанным подчиняться старшему, все же находился сейчас в высокой и почетной роли гостя. Именно по этой причине, а не из-за коварства, померещившегося Иакову, и пропускал его Исав впереди себя.
ПОХИЩЕНИЕ ДИНЫ
Вполне возможно, что печальные события, происшедшие вскоре после благополучной встречи с Исавом, явились своего рода наказанием за забвение Иаковом божьего расположения.Как мы помним из предыдущих рассказов, в многочисленном семействе Иакова кроме сыновей росла и дочь Дина, рожденная Лией. Она была очень хороша собой и, вследствие игры природы, очень походила на Ревекку, мать Иакова. По мере того как девочка подрастала, Иаков со все большим изумлением и радостью вглядывался в ее черты. Ему, оторванному от родительского очага и в глубине души постоянно тосковавшему по родителям, особенно по матери, такое сходство казалось весточкой из дома, и он очень любил Дину. Впрочем, ее любили все – за красоту и милый характер. Особенно берегли ее братья. Иаков часто думал о той минуте, когда, возвратившись, наконец, к родителям, он покажет Дину Ревекке. Наверно, матери, мечтал Иаков, она покажется чудесным воплощением ее собственной далекой юности. Дина будет лучшим подарком матери, который он привез ей после долгой разлуки. Надо сказать, что родители были уже очень стары, Исааку шел сто восьмидесятый год, а Ревекке исполнилось сто сорок. Следовало торопиться.
Но сначала следовало обосноваться на собственной земле, наладить хозяйство. Расставшись с Исавом, Иаков перешел Иордан и поселился близ Сихема. Едва расположившись на новом месте, Иаков услышал о похищении Дины. Ее похитил сын сихемского царя и, как сказано в Библии, «сделал ей насилие».
Совершив этот ужасный поступок, юноша, однако, тут же и раскаялся, так как почувствовал в своем сердце настоящую любовь к обесчещенной им девице.
Отец царевича, царь сихемский, пришел к Иакову, чтобы полюбовно уладить это дело, начавшееся насилием, но обернувшееся любовью.
Он сказал Иакову:
«…Сихем, сын мой, прилепился душею к дочери вашей;
дайте же ее в жену ему;
Породнитесь с нами; отдавайте за нас дочерей ваших, а наших дочерей берите себе {за сыновей ваших} и живите с нами: земля сия {nространна} пред вами, живите и промышляйте на ней, и приобретайте ее во владение» (Быт. 34: 8-10).
И виновник всего, царевич, со своей стороны говорил, обращаясь к Иакову и братьям Дины:
«…только бы мне найти благоволение в очах ваших, я дам, что ни скажете мне;
Назначьте самое большое вено (выкуп) и дары; я дам, что ни скажете мне, только отдайте мне девицу в жену» (Быт. 34: 11, 12).
Казалось бы, столь искренняя и почти униженная просьба царя и царевича должна была бы тронуть сердце Иакова и братьев Дины. Есть некоторые основания думать, что Иаков не прочь был согласиться. Во всяком случае, когда начало этой беседы проходило еще в отсутствие сыновей, оказавшихся во время случившегося далеко в поле, Иаков не только не давал отрицательного ответа, но и не ставил никаких условий. Возможно, впрочем, что он просто, как говорится, тянул время, поджидая возвращения сыновей. По давним обычаям народа Авраамова, именно братья обесчещенной девушки чувствовали себя оскорбленными больше, чем отец, и они обязаны были смыть позорное пятно лишь кровью преступника. Особенно непримиримо были настроены Симеон и Левий, кстати сказать, удивительно похожие на Исава. Внутри у них все клокотало от жажды мести и кровавой расправы. Но они сдерживали себя, желая испытать свои жертвы непомерными, как они считали, требованиями.
«Если царевич, – сказали они, – готов сделать и дать все, что ни попросим, тогда сделайте себе и всему мужскому роду вашего племени обрезание, принятое в Авраамовом народе».
«Только на том условии, – сказали Симеон и Левий, мы согласимся с вами и поселимся у вас, если вы будете как мы, чтобы и у вас весь мужеский пол был обрезан» (Быт. 34: 15).
Каково же было удивление и разочарование братьев, когда они услышали в ответ на свои «непомерные» требования быстрое согласие.
«И понравились слова сии Еммору и Сихему, сыну Емморову.
Юноша не умедлил исполнить это, потому что любил дочь Иакова» (Быт. 34: 18, 19)..
Более того, царь, тотчас вернувшись в Сихем, обратился к жителям города с проникновенной речью, и жители города, все мужчины и мальчики с восьми лет, пошлина обрезание.
Для братьев Дины такое поведение царя, царевича и всех мужчин-сихемцев было большим разочарованием. Они надеялись, что их требования будут отвергнуты, что даст возможность быстрой и как бы законной расправы. Но царевич, надо думать, действительно сильно любил Дину, а сихемцы, согласившиеся на обрезание, то ли не осмелились перечить своему царю, то ли не слишком пунктуально поклонялись своим богам. Во всяком случае, они не считали обрезание каким-то преступлением перед собственными богами.
Царь Еммор, идя на заранее обреченные переговоры с семейством Иакова, совершенно не понимал, что он имеет дело с племенем, исключительно ревниво пекшимся о своей племенной чистоте. Они прямо-таки боялись породниться с другим народом и за женами отправлялись в далекий Харран. Вспомним, как боялись они родства с хананеянами! Правда, браки такие происходили нередко, но каждый раз подобное происшествие воспринималось крайне болезненно.
Если бы Еммор знал о столь строго соблюдаемом обычае, он не только не пошел бы на переговоры, но и быстро предпринял бы все меры предосторожности и защиты.
И вот, когда после обрезания все мужское население Сихема недомогало, братья Дины, взяв мечи, «смело как говорится в Библии, – напали на город и умертвили весь мужеский пол» (Быт. 34: 25).
Они убили и Еммора и Сихема, разграбили город, взяли мелкий и крупный скот, разное имущество и драгоценности. А, кроме того, они взяли в плен детей и женщин.
Это ужасное, кровавое преступление Библия, судя по интонации, с какою рассказывается вся история, не оправдывает. Униженные просьбы царя и царевича, их готовность пойти на все, чтобы дело кончилось миром, вызывают у читателей глубокое сочувствие к жертвам необузданных и фанатичных Дининых братьев.
Преступление в Сихеме – это, пожалуй, первый случай проявления национального фанатизма, о котором рассказывается в Библии. Очень важно отметить эту пробившуюся интонацию человечности, которая озвучила мелодией гуманизма и любви весь эпизод в главе о Сихеме.
И конечно, чрезвычайно важно и любопытно, что Иаков ко всему происшедшему отнесся с чувством глубокого возмущения.
«И сказал Иаков Симеону и Левию: вы возмутили меня, сделав меня ненавистным для всех жителей сей земли, для Хананеев и Ферезеев. У меня людей мало; соберутся против меня, nоразят меня, и истреблен буду я и дом мой.
Они же сказали: а разве можно поступать с сестрою нашей, как с блудницею!» (Быт. 34: 30, 31).
Разумеется, оставаться в Сихеме после свершенной сыновьями кровавой резни Иаков не мог. Ему было отвратительно само это место, совсем недавно заботливо избранное им для поселения. Надо думать, он вспомнил все свои планы и с горечью осознал, что они навсегда рухнули. Плач плененных детей и вой рабынь, лишившихся своих мужей и очагов, глубоко ранили его сердце. Он чувствовал, что не мог смотреть без содрогания на Симеона и Левия – главных исполнителей резни. Мудрый Иаков понимал, как важно жить в мире и согласии и как легко нарушить хрупкие связи между племенами и народами, не сдержав обиды или временных тягот. По-видимому, он вспомнил лестницу, увиденную когда-то во сне, и ему, наверно, показалось, что после Сихема он вновь стоит на ее первой ступени, а белые ангелы божии ушли от него далеко-далеко вверх. По ночам он жарко молился Богу, но Бог не посылал ему больше провидческих снов и своего благословения.
И все же однажды, вняв покаянным молитвам, Бог явился ему во сне, уже под самое утро, и потому Иаков хорошо запомнил его слова: «…встань, пойди в Вефиль и живи там, и устрой там жертвенник Богу, явившемуся тебе, когда ты бежал от лица Исава, брата твоего» (Быт. 35: 1).
В словах Бога Иакову послышался упрек, но и самый упрек он воспринял как благословение.
Однако злое деяние, как не раз об этом говорится в Библии, не проходит бесследно, за ним следует новое зло – в виде наказания.