Страница:
детям -- и дело с концом".
Чарушников обменялся значительным взглядом с Дядьевым и,
отдавая должное конспиративной ловкости докладчика, продолжал
катать по столу хлебные шарики.
Кислярский был на седьмом небе. "Золотая голова",-думал
он. Ему казалось, что он еще никогда так сильно не любил
беспризорных детей, как в этот вечер.
-- Товарищи! -- продолжал Остап.-- Нужна немедленная
помощь. Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы
вырвем их оттуда. Поможем детям. Будем помнить, что дети-цветы
жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь
детям, только детям и никому другому. Вы меня понимаете?
Остап вынул из бокового кармана квитанционную книжку.
-- Попрошу делать взносы. Ипполит Матвеевич подтвердит мои
полномочия.
Ипполит Матвеевич надулся и наклонил голову. Тут даже
несмышленые Никеша с Владей и сам хлопотливый слесарь поняли
тайную суть иносказаний Остапа.
-- В порядке старшинства, господа,-сказал Остап,-- начнем
с уважаемого Максима Петровича.
Максим Петрович заерзал и дал от силы тридцать рублей.
-- В лучшие времена дам больше! -- заявил он.
-- Лучшие времена скоро наступят,-- сказал Остап.--
Впрочем, к беспризорным детям, которых я в настоящий момент
представляю, это не относится. Восемь рублей дали Никеша с
Владей.
-- Мало, молодые люди. Молодые люди зарделись. Полесов
сбегал домой и принес пятьдесят.
-- Браво, гусар! -- сказал Остап.-- Для гусара-одиночки с
мотором этого на первый раз достаточно. Что скажет купечество?
Дядьев и Кислярский долго торговались и жаловались на
уравнительный. Остап был неумолим:
-- В присутствии самого Ипполита Матвеевича считаю эти
разговоры излишними.
Ипполит Матвеевич наклонил голову. Купцы пожертвовали в
пользу деток по двести рублей.
-- Всего,-возгласил Остап,-четыреста восемьдесят восемь
рублей. Эх! Двенадцати рублей не хватает для ровного счета.
Елена Станиславовна, долго крепившаяся, ушла в спальню и
вынесла в ридикюле искомые двенадцать рублей.
Остальная часть заседания была смята и носила менее
торжественный характер. Остап начал резвиться. Елена
Станиславовна совсем размякла. Гости постепенно расходились,
почтительно прощаясь с организаторами.
-- О дне следующего заседания вы будете оповещены
особо,-говорил Остап на прощание,-строжайший секрет. Дело
помощи детям должно находиться в тайне... Это, кстати, в ваших
личных интересах.
При этих словах Кислярскому захотелось дать еще пятьдесят
рублей, но больше уже не приходить ни на какие заседания. Он
еле удержал себя от этого порыва.
-- Ну,-сказал Остап,-будем двигаться. Вы, Ипполит
Матвеевич, я надеюсь, воспользуетесь гостеприимностью Елены
Станиславовны и переночуете у нее. Кстати, нам и для
конспирации полезно разделиться на время. А я пошел.
Ипполит Матвеевич отчаянно подмаргивал Остапу глазом, но
тот сделал вид, что не заметил этого, и вышел на улицу.
Пройдя квартал, он вспомнил, что в кармане у него
лежат пятьсот честно заработанных рублей.
-- Извозчик!-крикнул он.-Вези в "Феникс"!
-- Это можно,-сказал извозчик. Он неторопливо подвез
Остапа к закрытому ресто-
рану.
-- Это что? Закрыто?
-- По случаю Первого мая.
-- Ax, чтоб их! И денег сколько угодно, и погу-
лять негде! Ну, тогда валяй на улицу Плеханова.
Знаешь? Остап решил поехать к своей невесте,
-- А раньше как эта улица называлась?-спросил извозчик.
-- Не знаю.
-- Куда же ехать? И я не знаю. Тем не менее Остап велел
ехать и искать, Часа полтора проколесили они по пустому ночному
городу, опрашивая ночных сторожей и милиционеров. Один
милиционер долго пыжился и, наконец, сообщил, что Плеханова --
не иначе как бывшая Губернаторская.
-- Ну, Губернаторская! Я Губернаторскую хорошо знаю.
Двадцать пять лет вожу на Губернаторскую.
-- Ну, и езжай!
Приехали на Губернаторскую, но она оказалась не Плеханова,
а Карла Маркса.
Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени
Плеханова. Но не нашел ее.
Рассвет бледно осветил лицо богатого страдальца, так и "е
сумевшего развлечься.
-- Вези в "Сорбонну"!-крикнул он.-Тоже извозчик! Плеханова
не знаешь!
Чертог вдовы Грицацуевой сиял. Во главе свадебного стола
сидел марьяжный король-сын турецкоподданного. Он был элегантен
и пьян. Гости шумели.
Молодая была уже не молода. Ей было не меньше тридцати
пяти лет. Природа одарила ее щедро. Тут было все: арбузные
груди, нос -- обухом, расписные щеки и мощный затылок. Нового
мужа она обожала и очень боялась. Поэтому звала его не по имени
и даже не по отчеству, которого она так никогда и не узнала, а
по фамилии: товарищ Бендер.
Ипполит Матвеевич снова сидел на заветном стуле. В
продолжение всего свадебного ужина он подпрыгивал на нем, чтобы
почувствовать твердое. Иногда это ему удавалось. Тогда все
присутствующие нравились ему, и он неистово начинал кричать
"горько".
Остап все время произносил речи, спичи и тосты. Пили за
народное просвещение и ирригацию Узбекистана. После этого гости
стали расходиться. Ипполит Матвеевич задержался в передней и
шепнул Бендеру:
5. И. Ильф, Е. Петров 129
-- Так вы не тяните. Они там.
-- Вы-стяжатель,-ответил пьяный Остап,ждите меня в
гостинице. Никуда не уходите. Я могу прийти каждую минуту.
Уплатите в гостинице по счету. Чтоб все было готово. Адье,
фельдмаршал! Пожелайте мне спокойной ночи.
Ипполит Матвеевич пожелал и отправился в "Сорбонну"
волноваться.
В пять часов утра явился Остап со стулом. Ипполита
Матвеевича проняло. Остап поставил стул посредине комнаты и
сел.
-- Как это вам удалось?-выговорил, наконец, Воробьянинов.
-- Очень просто, по-семейному. Вдовица спит и видит сон.
Жаль было будить. "На заре ты ее не буди". Увы! Пришлось
оставить любимой записку: "Выезжаю с докладом в Новохоперск. К
обеду не жди. Твой Суслик". А стул я захватил в столовой.
Трамвая в эти утренние часы нет-отдыхал на стуле по пути.
Ипполит Матвеевич с урчанием кинулся к стулу.
-- Тихо,-- сказал Остап,-- нужно действовать без шума.
Он вынул из кармана плоскогубцы, и работа закипела.
-- Вы дверь заперли?-спросил Остап. Отталкивая
нетерпеливого Воробьянинова, Остап аккуратно вскрыл стул,
стараясь не повредить английского ситца в цветочках.
-- Такого материала теперь нет, надо его сохранить.
Товарный голод, ничего не поделаешь.
Все это довело Ипполита Матвеевича до крайнего
раздражения.
-- Готово,-- сказал Остап тихо. Он приподнял покровы и
обеими руками стал шарить между пружинами. На лбу у него
обозначилась венозная ижица.
-- Ну? -- повторял Ипполит Матвеевич на разные лады.-- Ну?
Ну?
-- Ну и ну,-отвечал Остап раздраженно,-один шанс против
одиннадцати. И этот шанс... Он хорошенько порылся в стуле и
закончил:
-- И этот шанс пока не наш.
Он поднялся во весь рост и принялся чистить коленки.
Ипполит Матвеевич кинулся к стулу.
Брильянтов не было. У Ипполита Матвеевича обвисли руки. Но
Остап был по-прежнему бодр.
-- Теперь наши шансы увеличились. Он походил по комнате.
-- Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.
Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со
стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек
и чайное ситечко.
Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал
соучастником обыкновенной кражи.
-- Пошлая вещь,-заметил Остап,-но согласитесь, что я не
мог покинуть любимую женщину, не оставив о ней никакого
воспоминания. Однако времени терять не следует. Это еще только
начало. Конец в Москве. А мебельный музей-это вам не вдова; там
потруднее будет!
Компаньоны запихнули обломки стула под кровать и,
подсчитав деньги (их вместе с пожертвованиями в пользу детей
оказалось пятьсот тридцать пять рублей), выехали на вокзал к
московскому поезду. Ехать пришлось через весь город на
извозчике. На Кооперативной они увидели Полесова, бежавшего по
тротуару, как пугливая антилопа. За ним гнался дворник дома э 5
по Перелешинскому переулку, Заворачивая за угол, концессионеры
успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и
принялся его дубасить. Полесов кричал "караул!" и "хам!".
До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с
любимой женщиной.
Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья приникли к
окну. Вагоны проносились над Гусищем. Внезапно Остап заревел и
схватил Воробьянинова за бицепс.
-- Смотрите, смотрите!-крикнул он.-Скорее! Альхен, с-сукин
сын!..
Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью дюжий усатый
молодец тащил тачку, груженную рыжей фисгармонией и пятью
оконными рамами. Тачку подталкивал стыдливого вида гражданин в
мышиной толстовочке.
Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты церквей.
Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:
-- Пашка! На толкучку едешь? Паша Эмильевич поднял голову,
но увидел только буфера последнего вагона и еще сильнее
заработал ногами.
-- Видели?-радостно спросил Остап.-Красота! Вот работают
люди!
Остап похлопал загрустившего Воробьянинова по спине.
-- Ничего, папаша! Не унывайте! Заседание продолжается.
Завтра вечером мы в Москве!
Статистика знает все.
Точно учтено количество пахотной земли в СССР с
подразделением на чернозем, суглинок и лесс. Все граждане
обоего пола записаны в аккуратные толстые книги, так хорошо
известные Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову-книги загсов.
Известно, сколько какой пищи съедает в год средний гражданин
республики. Известно, сколько этот средний гражданин выпивает в
среднем водки, с примерным указанием потребляемой закуски.
Известно, сколько в стране охотников, балерин, револьверных
станков, собак всех пород, велосипедов, памятников, девушек,
маяков и швейных машинок.
Как много жизни, полной пыла, страстей и мысли, глядит на
нас со статистических таблиц!
Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфеткой на груди
за столиком и с аппетитом уничтожающий дымящуюся снедь? Вокруг
него лежат стада миниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в
угол таблицы, В специальном статистическом бассейне плещутся
бесчисленные осетры, налимы и рыба чехонь. На плечах, руках и
голове индивида сидят куры. В перистых облаках летают домашние
гуси, утки и индейки. Под столом прячутся два кролика. На
горнзонте возвышаются пирамиды и вавилоны из печеного хлеба.
Небольшая крепость из варенья омывается молочной рекой. Огурец,
величиною в пизанскую башню, стоит на горизонте. За крепостными
валами из соли и перца пополуротно маршируют вина, водки и
наливки. В арьергарде жалкой кучкой плетутся безалкогольные
напитки: нестроевые нарзаны, лимонады и сифоны в проволочных
сетках.
Кто же этот розовощекий индивид-обжора, пьянчуга и
сластун? Гаргантюа, король дипсодов? Силаф Фосс? Легендарный
солдат Яшка Красная Рубашка? Лукулл?
Это не Лукулл. Это-Иван Иванович Сидоров или Сидор
Сидорович Иванов; средний гражданин, съедающий в среднем за
свою жизнь всю изображенную на таблице снедь. Это-нормальный
потребитель калорий и витаминов, тихий сорокалетний холостяк,
служащий в госмагазине галантереи и трикотажа.
От статистики не скроешься никуда. Она имеет точные
сведения не только о количестве зубных врачей, колбасных,
шприцев, дворников, кинорежиссеров, проституток, соломенных
крыш, вдов, извозчиков и колоколов, но знает даже, сколько в
стране статистиков. И одного она не знает. Не знает она,
сколько в СССР стульев. Стульев очень много.
Последняя статистическая перепись определила численность
населения союзных республик в сто сорок три миллиона человек.
Если отбросить девяносто миллионов крестьян, предпочитающих
стульям лавки, полати, завалинки, а на Востоке-истертые ковры и
паласы, то все же остается пятьдесят миллионов человек, в
домашнем обиходе которых стулья являются предметами первой
необходимости. Если же принять во внимание возможные просчеты в
исчислениях и привычку некоторых граждан Союза сидеть между
двух стульев, то, сократив на всякий случай общее число вдвое,
найдем, что стульев в стране должно быть не менее двадцати
шести с половиной миллионов. Для верности откажемся еще от
шести с половиной миллионов. Оставшиеся двадцать миллионов
будут числом минимальным.
Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба,
ясеня, палисандра, красного дерева и карельской березы, среди
стульев еловых и сосновых герои романа должны найти ореховый
гамбсовский стул с гнутыми ножками, таящий в своем обитом
английским ситцем брюхе сокровища мадам Петуховой.
Концессионеры лежали на верхних полках и еще спали, когда
поезд осторожно перешел Оку и, усилив ход, стал приближаться к
Москве.
Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на друга, стояли;
у открытого окна жесткого вагона и внимательно смотрели на
коров, медленно сходивших с насыпи, на хвою, на дощатые дачные
платформы-
Все дорожные анекдоты были уже рассказаны. "Старгородская
правда" от вторника прочитана до объявлений и покрыта масляными
пятнами. Все цыплята, яйца и маслины съедены.
Оставался самый томительный участок пути -- последний час
перед Москвой.
Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к насыпи
веселенькие дачки. Были среди них деревянные дворцы, блещущие
стеклом веранд и свежевыкрашенными железными крышами. Были и
простые деревянные срубы с крохотными квадратными оконцами,
настоящие капканы для дачников.
В то время как пассажиры с видом знатоков рассматривали
горизонт и, перевирая сохранившиеся в памяти воспоминания о
битве при Калке, рассказывали друг другу прошлое и настоящее
Москвы, Ипполит Матвеевич упорно старался представить себе
музей мебели. Музей представлялся ему в виде многоверстного
коридора, по стенам которого шпалерами стояли стулья.
Воробьянинов видел себя быстро идущим между ними.
-- Как еще будет с музеем мебели, неизвестно.
Обойдется?-встревоженно говорил он.
-- Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством, Не
устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не
переживать, то переживайте молча.
Поезд прыгал на стрелках. Глядя на него, семафоры разевали
рты. Пути учащались. Чувствовалось приближение огромного
железнодорожного узла. Трава исчезла, ее заменил шлак. Свистели
маневровые паровозы. Стрелочники трубили. Внезапно грохот
усилился. Поезд вкатился в коридор между порожними составами и,
щелкая, как турникет, стал пересчитывать вагоны.
Пути вздваивались.
Поезд выскочил из коридора. Ударило солнце. Низко, по
самой земле, разбегались стрелочные фонари, похожие на
топорики. Валил дым. Паровоз, отдуваясь, выпустил белоснежные
бакенбарды. На поворотном кругу стоял крик. Деповцы загоняли
паровоз в стойло.
От резкого торможения хрустнули поездные суставы. Все
завизжало, и Ипполиту Матвеевичу показалось, что он попал в
царство зубной боли. Поезд причалил к асфальтовому перрону.
Это была Москва. Это был Рязанский-самый свежий и новый из
всех московских вокзалов.
Ни на одном из восьми остальных вокзалов Москвы нет таких
обширных и высоких помещений, как на Рязанском. Весь
Ярославский вокзал, с его псевдорусскими гребешками и
геральдическими курочками, легко может поместиться в большом
буфете-ресторане Рязанского вокзала.
Московские вокзалы -- ворота города. Ежедневно они
впускают и выпускают тридцать тысяч пассажиров. Через
Александровский вокзал входит в Москву иностранец на каучуковых
подошвах, в костюме для гольфа (шаровары и толстые шерстяные
чулки наружу). С Курского-попадает в Москву кавказец в
коричневой бараньей шапке с вентиляционными дырочками и рослый
волгарь в пеньковой бороде. С Октябрьского -- выскакивает
полуответственный работник с портфелем из дивной свиной кожи.
Он приехал из Ленинграда по делам увязки, согласования и
конкретного охвата. Представители Киева и Одессы проникают в
столицу через Брянский вокзал. Уже на станции Тихонова пустынь
киевляне начинают презрительно улыбаться. Им великолепно
известно, что Крещатик-наилучшая улица на земле. Одесситы тащат
с собой корзины и плоские коробки с копченой скумбрией. Им тоже
известна лучшая улица на земле. Но это, конечно, не Крещатик,
это улица Лассаля, бывшая Дерибасовская. Из Саратова, Аткарска,
Тамбова, Ртищева и Козлова в Москву приезжают с Павелецкого
вокзала. Самое незначительное число людей прибывает в Москву
через Савеловский. Это-башмачники из Талдома, жители города
Дмитрова, рабочие Яхромской мануфактуры или унылый дачник,
живущий зимой и летом на станции Хлебниково. Ехать здесь в
Москву недолго. Самое большое расстояние по этой линии-сто
тридцать верст. С Ярославского вокзала попадают в столицу люди,
приехавшие из Владивостока, Хабаровска, Читы, из городов
дальних и больших.
Самые диковинные пассажиры, однако, на Рязанском вокзале.
Это узбеки в белых кисейных чалмах и цветочных халатах,
краснобородые таджики, туркмены, хивинцы и бухарцы, над
республиками которых сияет вечное солнце.
Концессионеры с трудом пробились к выходу и очутились на
Каланчевской площади. Справа от них высились геральдические
курочки Ярославского вокзала. Прямо против них тускло
поблескивал Октябрьский вокзал, выкрашенный масляной краской в
два цвета. Часы на нем показывали пять минут одиннадцатого. На
часах Ярославского вокзала было ровно десять. А посмотрев на
темно-синий, украшенный знаками Зодиака циферблат Рязанского
вокзала, путешественники заметили, что часы показывали без пяти
десять.
-- Очень удобно для свиданий!-сказал Остап.Всегда есть
десять минут форы.
Извозчик издал губами поцелуйный звук. Проехали под
мостом, и перед путниками развернулась величественная панорама
столичного города-
-- Куда мы, однако, едем? -- спросил Ипполит Матвеевич.
-- К хорошим людям,-- ответил Остап,-- в Москве их масса.
И все мои знакомые.
-- И мы у них остановимся?
-- Это общежитие. Если не у одного, то у другого место
всегда найдется.
В Охотном ряду было смятение. Врассыпную, с лотками на
головах, как гуси, бежали беспатентные лотошники. За ними
лениво трусил милиционер. Беспризорные сидели возле
асфальтового чана и с наслаждением вдыхали запах кипящей смолы.
Выехали на Арбатскую площадь, проехали по Пречистенскому
бульвару и, свернув направо, остановились на Сивцевом Бражке.
-- Что это за дом? -- спросил Ипполит Матвеевич.
Остап посмотрел на розовый домик с мезонином и ответил:
-- Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда
Шварца.
-- Неужели монаха?
-- Ну, пошутил, пошутил. Имени Семашко. Как и полагается
рядовому студенческому общежитию в Москве, дом
студентов-химиков давно уже был заселен людьми, имеющими к
химии довольно отдаленное отношение. Студенты расползлись.
Часть из них окончила курс и разъехалась по назначениям, часть
была исключена за академическую неуспешность. Именно эта часть,
год от году возрастая, образовала в розовом домике нечто
среднее между жилтовариществом и феодальным поселком. Тщетно
пытались ряды новых студентов ворваться в общежитие. Экс-химики
были необыкновенно изобретательны и отражали все атаки. На
домик махнули рукой. Он стал считаться диким и исчез со всех
планов МУНИ. Его как будто бы и не было. А между тем он был, и
в нем жили люди.
Концессионеры поднялись по лестнице на второй этаж и
свернули в совершенно темный коридор.
-- Свет и воздух,-- сказал Остап. Внезапно в темноте, у
самого локтя Ипполита Матвеевича, кто-то засопел.
-- Не пугайтесь,-заметил Остап,-это не в коридоре. Это за
стеной. Фанера, как известно из физики,-лучший проводник звука.
Осторожнее! Держитесь за меня! Тут где-то должен быть
несгораемый шкаф.
Крик, который сейчас же издал Воробьянинов, ударившись
грудью об острый железный угол, показал, что шкаф действительно
где-то тут.
-- Что, больно? -- осведомился Остап.-- Это еще ничего.
Это-физические мучения. Зато сколько здесь было моральных
мучений -- жутко вспомнить. Тут вот рядом стоял скелет,
собственность студента Иванопуло. Он купил его на Сухаревке, а
держать в комнате боялся. Так что посетители сперва ударялись о
кассу, а потом на них падал скелет. Беременные женщины были
очень недовольны.
По лестнице, шедшей винтом, компаньоны поднялись в
мезонин. Большая комната мезонина была разрезана фанерными
перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый.
Комнаты были похожи на пеналы, с тем только отличием, что,
кроме карандашей и ручек, здесь были люди и примусы.
-- Ты дома, Коля?-тихо спросил Остап, остановившись у
центральной двери.
В ответ на это во всех пяти пеналах завозились и
загалдели.
-- Дома,-- ответили за дверью.
-- Опять к этому дураку гости спозаранку пришли!-зашептал
женский голос из крайнего пенала слева,
-- Да дайте же человеку поспать! -- буркнул пенал э 2.
В третьем пенале радостно зашипели:
-- К Кольке из милиции пришли. За вчерашнее стекло.
В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.
Остап толкнул ногою дверь. Все фанерное сооружение
затряслось, и концессионеры проникли в Колькину щель. Картина,
представившаяся взору Остапа, при внешней своей невинности,
была ужасна. В комнате из мебели был только матрац в красную
полоску, лежавший на четырех кирпичах. Но не это обеспокоило
Остапа. Колькина мебель была ему известна давно. Не удивил его
и сам Колька, сидящий на матраце с ногами. Но рядом сидело
такое небесное создание, что Остап сразу омрачился. Такие
девушки никогда не бывают деловыми знакомыми-для этого у них
слишком голубые глаза и чистая шея. Это любовницы или, еще
хуже, это жены -- и жены любимые. И действительно, Коля называл
создание Лизой, говорил ей "ты" и показывал ей рожки.
Ипполит Матвеевич снял свою касторовую шляпу. Остап вызвал
Колю в коридор. Там они долго шептались-
-- Прекрасное утро, сударыня,-сказал Ипполит Матвеевич.
Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой видимой
связи с замечанием Ипполита Матвеевича заговорила о том, какие
дураки живут в соседнем пенале.
-- Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как
они целуются. Но, вы поймите, это же глупо. Мы все слышим. Вот
они действительно ничего уже не слышат из-за своего примуса.
Хотите, я вам сейчас покажу? Слушайте!
И Колина жена, постигшая все тайны примуса, громко
сказала.
-- Зверевы дураки!
За стеной слышалось адское пение примуса и звуки поцелуев.
-- Видите? Они ничего не слышат. Зверевы дураки, болваны и
психопаты. Видите!..
-- Да,-сказал Ипполит Матвеевич.
-- А мы примуса не держим. Зачем? Мы ходим обедать в
вегетарианскую столовую, хотя я против вегетарианской столовой.
Но когда мы с Колей поженились, он мечтал о том, как мы вместе
будем ходить в вегетарианку. Ну вот мы и ходим. Я очень люблю
мясо. А там котлеты из лапши. Только вы, пожалуйста, ничего не
говорите Коле... В это время вернулся Коля с Остапом.
-- Ну что ж, раз у тебя решительно нельзя остановиться, мы
пойдем к Пантелею.
-- Верно, ребята!-закричал Коля.-Идите к Иванопуло, Это
свой парень.
-- Приходите к нам в гости,-сказала Колина жена,-- мы с
мужем будем очень рады.
-- Опять в гости зовут!-возмутились в крайнем пенале.--
Мало им гостей!
-- А вы-дураки, болваны и психопаты, не ваше дело!-сказала
Колина жена, не повышая голоса.
-- Ты слышишь, Иван Андреевич,-заволновались в крайнем
пенале,-твою жену оскорбляют, а ты молчишь.
Подали свой голос невидимые комментаторы и из других
пеналов. Словесная перепалка разрасталась. Компаньоны ушли
вниз, к Иванопуло.
Студента не было дома. Ипполит Матвеевич зажег спичку. На
дверях висела записка: "Буду не раньше 9 ч. Пантелей".
-- Не беда,-- сказал Остап,-- я знаю, где ключ. Он пошарил
под несгораемой кассой, достал ключ и открыл дверь.
Комната студента Иванопуло была точно такого же размера,
как и Колина, но зато угловая. Одна стена ее была каменная, чем
студент очень гордился. Ипполит Матвеевич с огорчением заметил,
что у студента не было даже матраца-
-- Отлично устроимся,-- сказал Остап,-- приличная кубатура
для Москвы. Если мы уляжемся все втроем на полу, то даже
останется немного места. А Пантелей-сукин сын! Куда он девал
матрац, интересно знать?
Окно выходило в переулок. Там ходил милиционер. Напротив,
в домике, построенном на манер готической башни, помещалось
посольство крохотной державы. За железной решеткой играли в
теннис. Летал белый мячик. Слышались короткие возгласы.
-- Аут,-- сказал Остап,-- класс игры невысокий. Однако
давайте отдыхать.
Концессионеры разостлали на полу газеты. Ипполит Матвеевич
вынул подушку-думку, которую возил с собой.
Остап повалился на телеграммы и заснул. Ипполит Матвеевич
спал уже давно.
ГЛАВА XVII. УВАЖАЙТЕ МАТРАЦЫ, ГРАЖДАНЕ;
-- Лиза, пойдем обедать!
-- Мне не хочется. Я вчера уже обедала.
-- Я тебя не понимаю.
-- Не пойду я есть фальшивого зайца.
-- Ну, и глупо!
-- Я не могу питаться вегетарианскими сосисками.
-- Сегодня будешь есть шарлотку.
-- Мне что-то не хочется.
-- Говори тише. Все слышно. И молодые супруги перешли на
драматический шепот.
Через две минуты Коля понял в первый раз за три месяца
супружеской жизни, что любимая женщина любит морковные,
Чарушников обменялся значительным взглядом с Дядьевым и,
отдавая должное конспиративной ловкости докладчика, продолжал
катать по столу хлебные шарики.
Кислярский был на седьмом небе. "Золотая голова",-думал
он. Ему казалось, что он еще никогда так сильно не любил
беспризорных детей, как в этот вечер.
-- Товарищи! -- продолжал Остап.-- Нужна немедленная
помощь. Мы должны вырвать детей из цепких лап улицы, и мы
вырвем их оттуда. Поможем детям. Будем помнить, что дети-цветы
жизни. Я приглашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь
детям, только детям и никому другому. Вы меня понимаете?
Остап вынул из бокового кармана квитанционную книжку.
-- Попрошу делать взносы. Ипполит Матвеевич подтвердит мои
полномочия.
Ипполит Матвеевич надулся и наклонил голову. Тут даже
несмышленые Никеша с Владей и сам хлопотливый слесарь поняли
тайную суть иносказаний Остапа.
-- В порядке старшинства, господа,-сказал Остап,-- начнем
с уважаемого Максима Петровича.
Максим Петрович заерзал и дал от силы тридцать рублей.
-- В лучшие времена дам больше! -- заявил он.
-- Лучшие времена скоро наступят,-- сказал Остап.--
Впрочем, к беспризорным детям, которых я в настоящий момент
представляю, это не относится. Восемь рублей дали Никеша с
Владей.
-- Мало, молодые люди. Молодые люди зарделись. Полесов
сбегал домой и принес пятьдесят.
-- Браво, гусар! -- сказал Остап.-- Для гусара-одиночки с
мотором этого на первый раз достаточно. Что скажет купечество?
Дядьев и Кислярский долго торговались и жаловались на
уравнительный. Остап был неумолим:
-- В присутствии самого Ипполита Матвеевича считаю эти
разговоры излишними.
Ипполит Матвеевич наклонил голову. Купцы пожертвовали в
пользу деток по двести рублей.
-- Всего,-возгласил Остап,-четыреста восемьдесят восемь
рублей. Эх! Двенадцати рублей не хватает для ровного счета.
Елена Станиславовна, долго крепившаяся, ушла в спальню и
вынесла в ридикюле искомые двенадцать рублей.
Остальная часть заседания была смята и носила менее
торжественный характер. Остап начал резвиться. Елена
Станиславовна совсем размякла. Гости постепенно расходились,
почтительно прощаясь с организаторами.
-- О дне следующего заседания вы будете оповещены
особо,-говорил Остап на прощание,-строжайший секрет. Дело
помощи детям должно находиться в тайне... Это, кстати, в ваших
личных интересах.
При этих словах Кислярскому захотелось дать еще пятьдесят
рублей, но больше уже не приходить ни на какие заседания. Он
еле удержал себя от этого порыва.
-- Ну,-сказал Остап,-будем двигаться. Вы, Ипполит
Матвеевич, я надеюсь, воспользуетесь гостеприимностью Елены
Станиславовны и переночуете у нее. Кстати, нам и для
конспирации полезно разделиться на время. А я пошел.
Ипполит Матвеевич отчаянно подмаргивал Остапу глазом, но
тот сделал вид, что не заметил этого, и вышел на улицу.
Пройдя квартал, он вспомнил, что в кармане у него
лежат пятьсот честно заработанных рублей.
-- Извозчик!-крикнул он.-Вези в "Феникс"!
-- Это можно,-сказал извозчик. Он неторопливо подвез
Остапа к закрытому ресто-
рану.
-- Это что? Закрыто?
-- По случаю Первого мая.
-- Ax, чтоб их! И денег сколько угодно, и погу-
лять негде! Ну, тогда валяй на улицу Плеханова.
Знаешь? Остап решил поехать к своей невесте,
-- А раньше как эта улица называлась?-спросил извозчик.
-- Не знаю.
-- Куда же ехать? И я не знаю. Тем не менее Остап велел
ехать и искать, Часа полтора проколесили они по пустому ночному
городу, опрашивая ночных сторожей и милиционеров. Один
милиционер долго пыжился и, наконец, сообщил, что Плеханова --
не иначе как бывшая Губернаторская.
-- Ну, Губернаторская! Я Губернаторскую хорошо знаю.
Двадцать пять лет вожу на Губернаторскую.
-- Ну, и езжай!
Приехали на Губернаторскую, но она оказалась не Плеханова,
а Карла Маркса.
Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной улицы имени
Плеханова. Но не нашел ее.
Рассвет бледно осветил лицо богатого страдальца, так и "е
сумевшего развлечься.
-- Вези в "Сорбонну"!-крикнул он.-Тоже извозчик! Плеханова
не знаешь!
Чертог вдовы Грицацуевой сиял. Во главе свадебного стола
сидел марьяжный король-сын турецкоподданного. Он был элегантен
и пьян. Гости шумели.
Молодая была уже не молода. Ей было не меньше тридцати
пяти лет. Природа одарила ее щедро. Тут было все: арбузные
груди, нос -- обухом, расписные щеки и мощный затылок. Нового
мужа она обожала и очень боялась. Поэтому звала его не по имени
и даже не по отчеству, которого она так никогда и не узнала, а
по фамилии: товарищ Бендер.
Ипполит Матвеевич снова сидел на заветном стуле. В
продолжение всего свадебного ужина он подпрыгивал на нем, чтобы
почувствовать твердое. Иногда это ему удавалось. Тогда все
присутствующие нравились ему, и он неистово начинал кричать
"горько".
Остап все время произносил речи, спичи и тосты. Пили за
народное просвещение и ирригацию Узбекистана. После этого гости
стали расходиться. Ипполит Матвеевич задержался в передней и
шепнул Бендеру:
5. И. Ильф, Е. Петров 129
-- Так вы не тяните. Они там.
-- Вы-стяжатель,-ответил пьяный Остап,ждите меня в
гостинице. Никуда не уходите. Я могу прийти каждую минуту.
Уплатите в гостинице по счету. Чтоб все было готово. Адье,
фельдмаршал! Пожелайте мне спокойной ночи.
Ипполит Матвеевич пожелал и отправился в "Сорбонну"
волноваться.
В пять часов утра явился Остап со стулом. Ипполита
Матвеевича проняло. Остап поставил стул посредине комнаты и
сел.
-- Как это вам удалось?-выговорил, наконец, Воробьянинов.
-- Очень просто, по-семейному. Вдовица спит и видит сон.
Жаль было будить. "На заре ты ее не буди". Увы! Пришлось
оставить любимой записку: "Выезжаю с докладом в Новохоперск. К
обеду не жди. Твой Суслик". А стул я захватил в столовой.
Трамвая в эти утренние часы нет-отдыхал на стуле по пути.
Ипполит Матвеевич с урчанием кинулся к стулу.
-- Тихо,-- сказал Остап,-- нужно действовать без шума.
Он вынул из кармана плоскогубцы, и работа закипела.
-- Вы дверь заперли?-спросил Остап. Отталкивая
нетерпеливого Воробьянинова, Остап аккуратно вскрыл стул,
стараясь не повредить английского ситца в цветочках.
-- Такого материала теперь нет, надо его сохранить.
Товарный голод, ничего не поделаешь.
Все это довело Ипполита Матвеевича до крайнего
раздражения.
-- Готово,-- сказал Остап тихо. Он приподнял покровы и
обеими руками стал шарить между пружинами. На лбу у него
обозначилась венозная ижица.
-- Ну? -- повторял Ипполит Матвеевич на разные лады.-- Ну?
Ну?
-- Ну и ну,-отвечал Остап раздраженно,-один шанс против
одиннадцати. И этот шанс... Он хорошенько порылся в стуле и
закончил:
-- И этот шанс пока не наш.
Он поднялся во весь рост и принялся чистить коленки.
Ипполит Матвеевич кинулся к стулу.
Брильянтов не было. У Ипполита Матвеевича обвисли руки. Но
Остап был по-прежнему бодр.
-- Теперь наши шансы увеличились. Он походил по комнате.
-- Ничего! Этот стул обошелся вдове больше, чем нам.
Остап вынул из бокового кармана золотую брошь со
стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины золоченых ложечек
и чайное ситечко.
Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что стал
соучастником обыкновенной кражи.
-- Пошлая вещь,-заметил Остап,-но согласитесь, что я не
мог покинуть любимую женщину, не оставив о ней никакого
воспоминания. Однако времени терять не следует. Это еще только
начало. Конец в Москве. А мебельный музей-это вам не вдова; там
потруднее будет!
Компаньоны запихнули обломки стула под кровать и,
подсчитав деньги (их вместе с пожертвованиями в пользу детей
оказалось пятьсот тридцать пять рублей), выехали на вокзал к
московскому поезду. Ехать пришлось через весь город на
извозчике. На Кооперативной они увидели Полесова, бежавшего по
тротуару, как пугливая антилопа. За ним гнался дворник дома э 5
по Перелешинскому переулку, Заворачивая за угол, концессионеры
успели заметить, что дворник настиг Виктора Михайловича и
принялся его дубасить. Полесов кричал "караул!" и "хам!".
До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь встречи с
любимой женщиной.
Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья приникли к
окну. Вагоны проносились над Гусищем. Внезапно Остап заревел и
схватил Воробьянинова за бицепс.
-- Смотрите, смотрите!-крикнул он.-Скорее! Альхен, с-сукин
сын!..
Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью дюжий усатый
молодец тащил тачку, груженную рыжей фисгармонией и пятью
оконными рамами. Тачку подталкивал стыдливого вида гражданин в
мышиной толстовочке.
Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты церквей.
Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:
-- Пашка! На толкучку едешь? Паша Эмильевич поднял голову,
но увидел только буфера последнего вагона и еще сильнее
заработал ногами.
-- Видели?-радостно спросил Остап.-Красота! Вот работают
люди!
Остап похлопал загрустившего Воробьянинова по спине.
-- Ничего, папаша! Не унывайте! Заседание продолжается.
Завтра вечером мы в Москве!
Статистика знает все.
Точно учтено количество пахотной земли в СССР с
подразделением на чернозем, суглинок и лесс. Все граждане
обоего пола записаны в аккуратные толстые книги, так хорошо
известные Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову-книги загсов.
Известно, сколько какой пищи съедает в год средний гражданин
республики. Известно, сколько этот средний гражданин выпивает в
среднем водки, с примерным указанием потребляемой закуски.
Известно, сколько в стране охотников, балерин, револьверных
станков, собак всех пород, велосипедов, памятников, девушек,
маяков и швейных машинок.
Как много жизни, полной пыла, страстей и мысли, глядит на
нас со статистических таблиц!
Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфеткой на груди
за столиком и с аппетитом уничтожающий дымящуюся снедь? Вокруг
него лежат стада миниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в
угол таблицы, В специальном статистическом бассейне плещутся
бесчисленные осетры, налимы и рыба чехонь. На плечах, руках и
голове индивида сидят куры. В перистых облаках летают домашние
гуси, утки и индейки. Под столом прячутся два кролика. На
горнзонте возвышаются пирамиды и вавилоны из печеного хлеба.
Небольшая крепость из варенья омывается молочной рекой. Огурец,
величиною в пизанскую башню, стоит на горизонте. За крепостными
валами из соли и перца пополуротно маршируют вина, водки и
наливки. В арьергарде жалкой кучкой плетутся безалкогольные
напитки: нестроевые нарзаны, лимонады и сифоны в проволочных
сетках.
Кто же этот розовощекий индивид-обжора, пьянчуга и
сластун? Гаргантюа, король дипсодов? Силаф Фосс? Легендарный
солдат Яшка Красная Рубашка? Лукулл?
Это не Лукулл. Это-Иван Иванович Сидоров или Сидор
Сидорович Иванов; средний гражданин, съедающий в среднем за
свою жизнь всю изображенную на таблице снедь. Это-нормальный
потребитель калорий и витаминов, тихий сорокалетний холостяк,
служащий в госмагазине галантереи и трикотажа.
От статистики не скроешься никуда. Она имеет точные
сведения не только о количестве зубных врачей, колбасных,
шприцев, дворников, кинорежиссеров, проституток, соломенных
крыш, вдов, извозчиков и колоколов, но знает даже, сколько в
стране статистиков. И одного она не знает. Не знает она,
сколько в СССР стульев. Стульев очень много.
Последняя статистическая перепись определила численность
населения союзных республик в сто сорок три миллиона человек.
Если отбросить девяносто миллионов крестьян, предпочитающих
стульям лавки, полати, завалинки, а на Востоке-истертые ковры и
паласы, то все же остается пятьдесят миллионов человек, в
домашнем обиходе которых стулья являются предметами первой
необходимости. Если же принять во внимание возможные просчеты в
исчислениях и привычку некоторых граждан Союза сидеть между
двух стульев, то, сократив на всякий случай общее число вдвое,
найдем, что стульев в стране должно быть не менее двадцати
шести с половиной миллионов. Для верности откажемся еще от
шести с половиной миллионов. Оставшиеся двадцать миллионов
будут числом минимальным.
Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба,
ясеня, палисандра, красного дерева и карельской березы, среди
стульев еловых и сосновых герои романа должны найти ореховый
гамбсовский стул с гнутыми ножками, таящий в своем обитом
английским ситцем брюхе сокровища мадам Петуховой.
Концессионеры лежали на верхних полках и еще спали, когда
поезд осторожно перешел Оку и, усилив ход, стал приближаться к
Москве.
Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на друга, стояли;
у открытого окна жесткого вагона и внимательно смотрели на
коров, медленно сходивших с насыпи, на хвою, на дощатые дачные
платформы-
Все дорожные анекдоты были уже рассказаны. "Старгородская
правда" от вторника прочитана до объявлений и покрыта масляными
пятнами. Все цыплята, яйца и маслины съедены.
Оставался самый томительный участок пути -- последний час
перед Москвой.
Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к насыпи
веселенькие дачки. Были среди них деревянные дворцы, блещущие
стеклом веранд и свежевыкрашенными железными крышами. Были и
простые деревянные срубы с крохотными квадратными оконцами,
настоящие капканы для дачников.
В то время как пассажиры с видом знатоков рассматривали
горизонт и, перевирая сохранившиеся в памяти воспоминания о
битве при Калке, рассказывали друг другу прошлое и настоящее
Москвы, Ипполит Матвеевич упорно старался представить себе
музей мебели. Музей представлялся ему в виде многоверстного
коридора, по стенам которого шпалерами стояли стулья.
Воробьянинов видел себя быстро идущим между ними.
-- Как еще будет с музеем мебели, неизвестно.
Обойдется?-встревоженно говорил он.
-- Вам, предводитель, пора уже лечиться электричеством, Не
устраивайте преждевременной истерики. Если вы уже не можете не
переживать, то переживайте молча.
Поезд прыгал на стрелках. Глядя на него, семафоры разевали
рты. Пути учащались. Чувствовалось приближение огромного
железнодорожного узла. Трава исчезла, ее заменил шлак. Свистели
маневровые паровозы. Стрелочники трубили. Внезапно грохот
усилился. Поезд вкатился в коридор между порожними составами и,
щелкая, как турникет, стал пересчитывать вагоны.
Пути вздваивались.
Поезд выскочил из коридора. Ударило солнце. Низко, по
самой земле, разбегались стрелочные фонари, похожие на
топорики. Валил дым. Паровоз, отдуваясь, выпустил белоснежные
бакенбарды. На поворотном кругу стоял крик. Деповцы загоняли
паровоз в стойло.
От резкого торможения хрустнули поездные суставы. Все
завизжало, и Ипполиту Матвеевичу показалось, что он попал в
царство зубной боли. Поезд причалил к асфальтовому перрону.
Это была Москва. Это был Рязанский-самый свежий и новый из
всех московских вокзалов.
Ни на одном из восьми остальных вокзалов Москвы нет таких
обширных и высоких помещений, как на Рязанском. Весь
Ярославский вокзал, с его псевдорусскими гребешками и
геральдическими курочками, легко может поместиться в большом
буфете-ресторане Рязанского вокзала.
Московские вокзалы -- ворота города. Ежедневно они
впускают и выпускают тридцать тысяч пассажиров. Через
Александровский вокзал входит в Москву иностранец на каучуковых
подошвах, в костюме для гольфа (шаровары и толстые шерстяные
чулки наружу). С Курского-попадает в Москву кавказец в
коричневой бараньей шапке с вентиляционными дырочками и рослый
волгарь в пеньковой бороде. С Октябрьского -- выскакивает
полуответственный работник с портфелем из дивной свиной кожи.
Он приехал из Ленинграда по делам увязки, согласования и
конкретного охвата. Представители Киева и Одессы проникают в
столицу через Брянский вокзал. Уже на станции Тихонова пустынь
киевляне начинают презрительно улыбаться. Им великолепно
известно, что Крещатик-наилучшая улица на земле. Одесситы тащат
с собой корзины и плоские коробки с копченой скумбрией. Им тоже
известна лучшая улица на земле. Но это, конечно, не Крещатик,
это улица Лассаля, бывшая Дерибасовская. Из Саратова, Аткарска,
Тамбова, Ртищева и Козлова в Москву приезжают с Павелецкого
вокзала. Самое незначительное число людей прибывает в Москву
через Савеловский. Это-башмачники из Талдома, жители города
Дмитрова, рабочие Яхромской мануфактуры или унылый дачник,
живущий зимой и летом на станции Хлебниково. Ехать здесь в
Москву недолго. Самое большое расстояние по этой линии-сто
тридцать верст. С Ярославского вокзала попадают в столицу люди,
приехавшие из Владивостока, Хабаровска, Читы, из городов
дальних и больших.
Самые диковинные пассажиры, однако, на Рязанском вокзале.
Это узбеки в белых кисейных чалмах и цветочных халатах,
краснобородые таджики, туркмены, хивинцы и бухарцы, над
республиками которых сияет вечное солнце.
Концессионеры с трудом пробились к выходу и очутились на
Каланчевской площади. Справа от них высились геральдические
курочки Ярославского вокзала. Прямо против них тускло
поблескивал Октябрьский вокзал, выкрашенный масляной краской в
два цвета. Часы на нем показывали пять минут одиннадцатого. На
часах Ярославского вокзала было ровно десять. А посмотрев на
темно-синий, украшенный знаками Зодиака циферблат Рязанского
вокзала, путешественники заметили, что часы показывали без пяти
десять.
-- Очень удобно для свиданий!-сказал Остап.Всегда есть
десять минут форы.
Извозчик издал губами поцелуйный звук. Проехали под
мостом, и перед путниками развернулась величественная панорама
столичного города-
-- Куда мы, однако, едем? -- спросил Ипполит Матвеевич.
-- К хорошим людям,-- ответил Остап,-- в Москве их масса.
И все мои знакомые.
-- И мы у них остановимся?
-- Это общежитие. Если не у одного, то у другого место
всегда найдется.
В Охотном ряду было смятение. Врассыпную, с лотками на
головах, как гуси, бежали беспатентные лотошники. За ними
лениво трусил милиционер. Беспризорные сидели возле
асфальтового чана и с наслаждением вдыхали запах кипящей смолы.
Выехали на Арбатскую площадь, проехали по Пречистенскому
бульвару и, свернув направо, остановились на Сивцевом Бражке.
-- Что это за дом? -- спросил Ипполит Матвеевич.
Остап посмотрел на розовый домик с мезонином и ответил:
-- Общежитие студентов-химиков имени монаха Бертольда
Шварца.
-- Неужели монаха?
-- Ну, пошутил, пошутил. Имени Семашко. Как и полагается
рядовому студенческому общежитию в Москве, дом
студентов-химиков давно уже был заселен людьми, имеющими к
химии довольно отдаленное отношение. Студенты расползлись.
Часть из них окончила курс и разъехалась по назначениям, часть
была исключена за академическую неуспешность. Именно эта часть,
год от году возрастая, образовала в розовом домике нечто
среднее между жилтовариществом и феодальным поселком. Тщетно
пытались ряды новых студентов ворваться в общежитие. Экс-химики
были необыкновенно изобретательны и отражали все атаки. На
домик махнули рукой. Он стал считаться диким и исчез со всех
планов МУНИ. Его как будто бы и не было. А между тем он был, и
в нем жили люди.
Концессионеры поднялись по лестнице на второй этаж и
свернули в совершенно темный коридор.
-- Свет и воздух,-- сказал Остап. Внезапно в темноте, у
самого локтя Ипполита Матвеевича, кто-то засопел.
-- Не пугайтесь,-заметил Остап,-это не в коридоре. Это за
стеной. Фанера, как известно из физики,-лучший проводник звука.
Осторожнее! Держитесь за меня! Тут где-то должен быть
несгораемый шкаф.
Крик, который сейчас же издал Воробьянинов, ударившись
грудью об острый железный угол, показал, что шкаф действительно
где-то тут.
-- Что, больно? -- осведомился Остап.-- Это еще ничего.
Это-физические мучения. Зато сколько здесь было моральных
мучений -- жутко вспомнить. Тут вот рядом стоял скелет,
собственность студента Иванопуло. Он купил его на Сухаревке, а
держать в комнате боялся. Так что посетители сперва ударялись о
кассу, а потом на них падал скелет. Беременные женщины были
очень недовольны.
По лестнице, шедшей винтом, компаньоны поднялись в
мезонин. Большая комната мезонина была разрезана фанерными
перегородками на длинные ломти, в два аршина ширины каждый.
Комнаты были похожи на пеналы, с тем только отличием, что,
кроме карандашей и ручек, здесь были люди и примусы.
-- Ты дома, Коля?-тихо спросил Остап, остановившись у
центральной двери.
В ответ на это во всех пяти пеналах завозились и
загалдели.
-- Дома,-- ответили за дверью.
-- Опять к этому дураку гости спозаранку пришли!-зашептал
женский голос из крайнего пенала слева,
-- Да дайте же человеку поспать! -- буркнул пенал э 2.
В третьем пенале радостно зашипели:
-- К Кольке из милиции пришли. За вчерашнее стекло.
В пятом пенале молчали. Там ржал примус и целовались.
Остап толкнул ногою дверь. Все фанерное сооружение
затряслось, и концессионеры проникли в Колькину щель. Картина,
представившаяся взору Остапа, при внешней своей невинности,
была ужасна. В комнате из мебели был только матрац в красную
полоску, лежавший на четырех кирпичах. Но не это обеспокоило
Остапа. Колькина мебель была ему известна давно. Не удивил его
и сам Колька, сидящий на матраце с ногами. Но рядом сидело
такое небесное создание, что Остап сразу омрачился. Такие
девушки никогда не бывают деловыми знакомыми-для этого у них
слишком голубые глаза и чистая шея. Это любовницы или, еще
хуже, это жены -- и жены любимые. И действительно, Коля называл
создание Лизой, говорил ей "ты" и показывал ей рожки.
Ипполит Матвеевич снял свою касторовую шляпу. Остап вызвал
Колю в коридор. Там они долго шептались-
-- Прекрасное утро, сударыня,-сказал Ипполит Матвеевич.
Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой видимой
связи с замечанием Ипполита Матвеевича заговорила о том, какие
дураки живут в соседнем пенале.
-- Они нарочно заводят примус, чтобы не было слышно, как
они целуются. Но, вы поймите, это же глупо. Мы все слышим. Вот
они действительно ничего уже не слышат из-за своего примуса.
Хотите, я вам сейчас покажу? Слушайте!
И Колина жена, постигшая все тайны примуса, громко
сказала.
-- Зверевы дураки!
За стеной слышалось адское пение примуса и звуки поцелуев.
-- Видите? Они ничего не слышат. Зверевы дураки, болваны и
психопаты. Видите!..
-- Да,-сказал Ипполит Матвеевич.
-- А мы примуса не держим. Зачем? Мы ходим обедать в
вегетарианскую столовую, хотя я против вегетарианской столовой.
Но когда мы с Колей поженились, он мечтал о том, как мы вместе
будем ходить в вегетарианку. Ну вот мы и ходим. Я очень люблю
мясо. А там котлеты из лапши. Только вы, пожалуйста, ничего не
говорите Коле... В это время вернулся Коля с Остапом.
-- Ну что ж, раз у тебя решительно нельзя остановиться, мы
пойдем к Пантелею.
-- Верно, ребята!-закричал Коля.-Идите к Иванопуло, Это
свой парень.
-- Приходите к нам в гости,-сказала Колина жена,-- мы с
мужем будем очень рады.
-- Опять в гости зовут!-возмутились в крайнем пенале.--
Мало им гостей!
-- А вы-дураки, болваны и психопаты, не ваше дело!-сказала
Колина жена, не повышая голоса.
-- Ты слышишь, Иван Андреевич,-заволновались в крайнем
пенале,-твою жену оскорбляют, а ты молчишь.
Подали свой голос невидимые комментаторы и из других
пеналов. Словесная перепалка разрасталась. Компаньоны ушли
вниз, к Иванопуло.
Студента не было дома. Ипполит Матвеевич зажег спичку. На
дверях висела записка: "Буду не раньше 9 ч. Пантелей".
-- Не беда,-- сказал Остап,-- я знаю, где ключ. Он пошарил
под несгораемой кассой, достал ключ и открыл дверь.
Комната студента Иванопуло была точно такого же размера,
как и Колина, но зато угловая. Одна стена ее была каменная, чем
студент очень гордился. Ипполит Матвеевич с огорчением заметил,
что у студента не было даже матраца-
-- Отлично устроимся,-- сказал Остап,-- приличная кубатура
для Москвы. Если мы уляжемся все втроем на полу, то даже
останется немного места. А Пантелей-сукин сын! Куда он девал
матрац, интересно знать?
Окно выходило в переулок. Там ходил милиционер. Напротив,
в домике, построенном на манер готической башни, помещалось
посольство крохотной державы. За железной решеткой играли в
теннис. Летал белый мячик. Слышались короткие возгласы.
-- Аут,-- сказал Остап,-- класс игры невысокий. Однако
давайте отдыхать.
Концессионеры разостлали на полу газеты. Ипполит Матвеевич
вынул подушку-думку, которую возил с собой.
Остап повалился на телеграммы и заснул. Ипполит Матвеевич
спал уже давно.
ГЛАВА XVII. УВАЖАЙТЕ МАТРАЦЫ, ГРАЖДАНЕ;
-- Лиза, пойдем обедать!
-- Мне не хочется. Я вчера уже обедала.
-- Я тебя не понимаю.
-- Не пойду я есть фальшивого зайца.
-- Ну, и глупо!
-- Я не могу питаться вегетарианскими сосисками.
-- Сегодня будешь есть шарлотку.
-- Мне что-то не хочется.
-- Говори тише. Все слышно. И молодые супруги перешли на
драматический шепот.
Через две минуты Коля понял в первый раз за три месяца
супружеской жизни, что любимая женщина любит морковные,