Страница:
Комиссар зачем-то погладил себя по щеке и вытащил из кобуры маузер. Перед ним стояли два испуганных пожилых человека, которых он ненавидел.
– Слушайте, вы, Шпееры. По нашим сведениям, ваш сын – белый офицер, скрывается в этом доме. Если вы не поможете нам арестовать его, вы будете считаться врагами революции и пособниками белогвардейской нечисти.
Барон Шпеер поправил пенсне.
– Простите, господин комиссар, но, во-первых, мы и так считаемся врагами вашей революции, хотя и не знаем почему. А во-вторых, нам неизвестно, где находится наш сын.
Комиссар подошел к старику вплотную.
– Врешь, сволочь, – прошипел он. – И твоя старая потаскуха врет…
Удар барона пришелся комиссару прямо в челюсть. Тот устоял, но вынужден был присесть на одно колено, а в следующее мгновение раздался выстрел. Утерев выступившую на губе кровь, комиссар положил дымящийся маузер в карман и с презрением посмотрел на зашедшуюся в крике баронессу.
– А со старухой что делать? – спросил один из матросов. – Тоже кончать?
Комиссар равнодушно кивнул, и тут же грянул еще один выстрел.
Неожиданно в одной из комнат послышался грохот упавшей посуды. Переглянувшись, красноармейцы бросились на шум. Возле распахнутых дверок старинного буфета сидел на корточках один из бойцов и с изумлением смотрел на небольшой кофр со стеклянным верхом. В нем на бархатных подушечках лежали алмазы разных размеров, чистоты и огранки.
– Хорошие дела! – воскликнул вбежавший матрос. – Где ты это взял?
– Да водочки я решил выпить, кастрюлю вон ту двинул, а она и грохнись на пол, а в ней вот это…
Когда шок от увиденного прошел, в тишине раздался сиплый голос:
– Ну что, поделим и разбежимся? Комиссар щелкнул затвором маузера.
– Заткнись, Кольцов! Теперь это национализированная собственность государства, и она будет передана куда надо.
Звериный блеск появился в глазах матроса.
– А «куда надо» – это где?!
Комиссар сунул ствол под самый нос бойца и хрипло ответил:
– В ЧК тебе объяснят.
Сочетание магических букв «Ч» и «К» сразу успокоило бузотера.
– Николаев, разбей стекло и достань камни, – скомандовал комиссар.
Николаев огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого. На глаза попалось пресс-папье, лежавшее рядом с кофром. Звон разбитого стекла размножился эхом и растаял где-то под сводами огромной квартиры. Комиссар распорол наволочку, вытряхнул подушку и засыпал бриллианты в импровизированный мешок. Туда же зачем-то бросил и пресс-папье.
– Пошли, – прохрипел он, завязав тугой узел. Отряд проследовал по длинному коридору, спустился по лестнице и вышел на улицу. С ним едва не столкнулся мужчина лет тридцати в серой шинели без знаков отличия. Он только что появился из-за угла и вовремя успел отскочить назад. А когда шум автомобиля стих на ночной улице, мужчина бросился к подъезду, спотыкаясь, вбежал на третий этаж и в ужасе остановился перед открытой дверью жилища Шпееров. В глубине квартиры на полу лежали трупы его родителей…
С того дня, когда штабс-капитан фон Шпеер в одно мгновение лишился и родителей, и фамильной коллекции бриллиантов, минуло два месяца. Только очень внимательный взгляд мог угадать в невзрачного вида молодом человеке в старой шинели, торгующем на вокзале пирожками, наследного барона и блистательного офицера. Впрочем, таких сломанных судеб в то время было много. Поэтому на необычного продавца мало кто обращал внимание.
– Пирожки! Пирожки горячие! – кричал на весь вокзал молодой Шпеер простуженным голосом.
Торговля шла плохо, и товар с лотка не расходился. Шпеер уже собирался уходить, когда к нему подошел интеллигентного вида гражданин.
– Два, пожалуйста. – Мужчина протянул мелочь. Шпеер поддел вилкой пару румяных пирожков.
– Извольте.
Гражданин спрятал сверток в портфель и спросил:
– Вы не подскажете, как мне добраться до Эрмитажа?
Шпеер вскинул глаза на приезжего.
– А вам-то зачем в Эрмитаж? Нашли время… Интеллигентный гражданин немного обиделся и, по-провинциальному гордо, ответил:
– Командировочные мы, по делу. – Потом смахнул с воротника снег и добавил: – Между прочим, в Рембрандте и Тициане разбираются не только в столице…
Шпеер попытался объяснить, что имел в виду совсем другое, но мужчина покинул дебаркадер вокзала и скрылся в толпе на Невском. Барон махнул рукой и хотел было продолжить торговлю, но неожиданная мысль заставила его отшвырнуть лоток и броситься вслед за уездным искусствоведом. Шпеер настиг его на Аничко-вом мосту.
– Эй, браток, погоди! – крикнул он. – Давай провожу. Лицо мужчины расплылось в счастливой улыбке:
– Ну вот. А мне говорили, что все столичные – снобы. Он остановился и, порывшись в карманах, достал кисет с махоркой.
– Может, закурим в честь знакомства?
– Почему бы не закурить, закурим. Тем более дорога неблизкая, – улыбнулся в ответ Шпеер, скрутил самокрутку и артистично указал новому знакомому в сторону шпиля Адмиралтейства: – Нам – туда.
Когда они поравнялись с Екатерининским каналом, Шпеер взял своего нового знакомого под локоть и ненавязчиво увлек в сторону храма Спаса на крови.
– Здесь покороче будет.
На набережной канала, в отличие от Невского, прохожих в этот поздний час не было.
А где-то в районе Инженерной улицы Шпеер вдруг притормозил и тут же нанес искусствоведу удар ножом в район шеи. Мужчина удивленно обернулся, захрипел и осел на землю. Барон лихорадочно обыскал труп. В боковом кармане пальто он нашел завернутые в тряпицу документы, которые быстро перекочевали в карман серой шинели. Оглянувшись, Шпеер одним махом перебросил тело убитого через перила набережной…
Глава 12
Глава 13
Глава 14
ЧАСТЬ III
Пролог
– Слушайте, вы, Шпееры. По нашим сведениям, ваш сын – белый офицер, скрывается в этом доме. Если вы не поможете нам арестовать его, вы будете считаться врагами революции и пособниками белогвардейской нечисти.
Барон Шпеер поправил пенсне.
– Простите, господин комиссар, но, во-первых, мы и так считаемся врагами вашей революции, хотя и не знаем почему. А во-вторых, нам неизвестно, где находится наш сын.
Комиссар подошел к старику вплотную.
– Врешь, сволочь, – прошипел он. – И твоя старая потаскуха врет…
Удар барона пришелся комиссару прямо в челюсть. Тот устоял, но вынужден был присесть на одно колено, а в следующее мгновение раздался выстрел. Утерев выступившую на губе кровь, комиссар положил дымящийся маузер в карман и с презрением посмотрел на зашедшуюся в крике баронессу.
– А со старухой что делать? – спросил один из матросов. – Тоже кончать?
Комиссар равнодушно кивнул, и тут же грянул еще один выстрел.
Неожиданно в одной из комнат послышался грохот упавшей посуды. Переглянувшись, красноармейцы бросились на шум. Возле распахнутых дверок старинного буфета сидел на корточках один из бойцов и с изумлением смотрел на небольшой кофр со стеклянным верхом. В нем на бархатных подушечках лежали алмазы разных размеров, чистоты и огранки.
– Хорошие дела! – воскликнул вбежавший матрос. – Где ты это взял?
– Да водочки я решил выпить, кастрюлю вон ту двинул, а она и грохнись на пол, а в ней вот это…
Когда шок от увиденного прошел, в тишине раздался сиплый голос:
– Ну что, поделим и разбежимся? Комиссар щелкнул затвором маузера.
– Заткнись, Кольцов! Теперь это национализированная собственность государства, и она будет передана куда надо.
Звериный блеск появился в глазах матроса.
– А «куда надо» – это где?!
Комиссар сунул ствол под самый нос бойца и хрипло ответил:
– В ЧК тебе объяснят.
Сочетание магических букв «Ч» и «К» сразу успокоило бузотера.
– Николаев, разбей стекло и достань камни, – скомандовал комиссар.
Николаев огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь увесистого. На глаза попалось пресс-папье, лежавшее рядом с кофром. Звон разбитого стекла размножился эхом и растаял где-то под сводами огромной квартиры. Комиссар распорол наволочку, вытряхнул подушку и засыпал бриллианты в импровизированный мешок. Туда же зачем-то бросил и пресс-папье.
– Пошли, – прохрипел он, завязав тугой узел. Отряд проследовал по длинному коридору, спустился по лестнице и вышел на улицу. С ним едва не столкнулся мужчина лет тридцати в серой шинели без знаков отличия. Он только что появился из-за угла и вовремя успел отскочить назад. А когда шум автомобиля стих на ночной улице, мужчина бросился к подъезду, спотыкаясь, вбежал на третий этаж и в ужасе остановился перед открытой дверью жилища Шпееров. В глубине квартиры на полу лежали трупы его родителей…
С того дня, когда штабс-капитан фон Шпеер в одно мгновение лишился и родителей, и фамильной коллекции бриллиантов, минуло два месяца. Только очень внимательный взгляд мог угадать в невзрачного вида молодом человеке в старой шинели, торгующем на вокзале пирожками, наследного барона и блистательного офицера. Впрочем, таких сломанных судеб в то время было много. Поэтому на необычного продавца мало кто обращал внимание.
– Пирожки! Пирожки горячие! – кричал на весь вокзал молодой Шпеер простуженным голосом.
Торговля шла плохо, и товар с лотка не расходился. Шпеер уже собирался уходить, когда к нему подошел интеллигентного вида гражданин.
– Два, пожалуйста. – Мужчина протянул мелочь. Шпеер поддел вилкой пару румяных пирожков.
– Извольте.
Гражданин спрятал сверток в портфель и спросил:
– Вы не подскажете, как мне добраться до Эрмитажа?
Шпеер вскинул глаза на приезжего.
– А вам-то зачем в Эрмитаж? Нашли время… Интеллигентный гражданин немного обиделся и, по-провинциальному гордо, ответил:
– Командировочные мы, по делу. – Потом смахнул с воротника снег и добавил: – Между прочим, в Рембрандте и Тициане разбираются не только в столице…
Шпеер попытался объяснить, что имел в виду совсем другое, но мужчина покинул дебаркадер вокзала и скрылся в толпе на Невском. Барон махнул рукой и хотел было продолжить торговлю, но неожиданная мысль заставила его отшвырнуть лоток и броситься вслед за уездным искусствоведом. Шпеер настиг его на Аничко-вом мосту.
– Эй, браток, погоди! – крикнул он. – Давай провожу. Лицо мужчины расплылось в счастливой улыбке:
– Ну вот. А мне говорили, что все столичные – снобы. Он остановился и, порывшись в карманах, достал кисет с махоркой.
– Может, закурим в честь знакомства?
– Почему бы не закурить, закурим. Тем более дорога неблизкая, – улыбнулся в ответ Шпеер, скрутил самокрутку и артистично указал новому знакомому в сторону шпиля Адмиралтейства: – Нам – туда.
Когда они поравнялись с Екатерининским каналом, Шпеер взял своего нового знакомого под локоть и ненавязчиво увлек в сторону храма Спаса на крови.
– Здесь покороче будет.
На набережной канала, в отличие от Невского, прохожих в этот поздний час не было.
А где-то в районе Инженерной улицы Шпеер вдруг притормозил и тут же нанес искусствоведу удар ножом в район шеи. Мужчина удивленно обернулся, захрипел и осел на землю. Барон лихорадочно обыскал труп. В боковом кармане пальто он нашел завернутые в тряпицу документы, которые быстро перекочевали в карман серой шинели. Оглянувшись, Шпеер одним махом перебросил тело убитого через перила набережной…
Глава 12
После чего как-то по-домашнему Герман Степанович потянулся, разминая затекшую спину.
– Таким образом я получил новую фамилию, имя и даже работу, – закончил он свой рассказ.
Однако его глаза продолжали цепко следить за Лешки-ным кулаком. Он не упускал алмаз из виду ни на секунду.
– Мне повезло, – продолжил старик. – Сотрудникам Эрмитажа провинциальный коллега очень понравился. А через месяц я пришел устраиваться к ним на работу, сказав, что переехал в Питер. Теперь я был Германом Варфоломеевым, одиноким человечком с Лиговки. А еще через год рекомендации моих новых друзей из Эрмитажа позволили устроиться на работу в Смольный, где я рассчитывал узнать о судьбе моей фамильной коллекции. Там же, в Смольном, я встретил и своего бывшего сослуживца капитана Татищева – твоего, Алеша, отца.
Лешке показалось, что он ослышался. Герман Степанович заметил произведенный эффект.
– Да, Алеша, знатным офицером был в прошлом штабс-капитан Татищев.
При этих словах Варфоломеев вновь сладко потянулся и, не давая воспитаннику опомниться, продолжил:
– Ты ведь не знаешь, что и он вот уже много лет вынужден жить под чужим именем и по чужим документам…
Казарина неожиданно прорвало:
– Отец?!! Штабс-капитан?!! Варфоломеев насмешливо закивал головой.
– Точно так-с, мил-человек. Ну уж о том, что он медик по образованию, тебе папа сам расскажет. Тебя же интересует история вот этого алмаза, так?
Лешка теперь уже сам не знал, что его интересует больше. Он как будто находился в забытьи, сквозь которое доносился монотонный голос Варфоломеева:
– Через три месяца я уже знал, где хранится часть семейных камней. Нужен был лишь удобный случай, чтобы взять их. А потом произошло непредвиденное: вся коллекция алмазов переехала в Москву – в кремлевские запасники. Можно было сложить руки и впасть в отчаяние. Но тут мне повезло: часть специалистов направлялась в Москву, и я в числе прочих получил назначение на службу в Кремль. Такое же назначение вручили и водителю правительственного гаража Владимиру Казарину – такая теперь была фамилия у бывшего штабс-капитана Татищева… Да, забыл тебе сказать главное: я обязан был вернуть коллекцию, ведь, по-нашему семейному поверью, наш род будет жив, пока мы обладаем этими камнями. В общем, коллекцию в Кремле я нашел и потихоньку начал забирать ее обратно. Я не торопился, у меня было много времени… А ты, дурачок, даже не подозревал, что помогал мне в этом деле. Помнишь, как носил Когану на оценку кое-какие предметы? Помнишь? – Герман заглянул в Леш-кины глаза, пытаясь разглядеть ответ. – То-то, брат. В них-то я и прятал камни. Только вот обратно приносил ты не настоящие алмазы, а стеклянные стразы, заказанные в ювелирном магазине Когана.
Воспоминания трехлетней давности привели Казари-на в чувство, его мозг вновь заработал, быстро просчитывая все варианты.
– Почему же вы так доверяли Когану? Ведь он вас мог и обмануть, и предать.
Герман Степанович выдержал еще одну театральную паузу и вкрадчиво произнес:
– Родные братья не предают.
После истории с отцом Лешка был готов к любому повороту. Но что Коган и Варфоломеев – братья, это уж слишком.
«А может, старик спятил?» – пронеслось у него в голове. Лешка усмехнулся и вдруг выпалил: – Все вы врете. И про Когана, и про отца. Так ведь, Герман Степанович?
Но колючий взгляд Варфоломеева отрезвил его. Лешка перестал улыбаться и недоверчиво спросил:
– Что ж вы тогда возились целых двадцать лет? Лицо Варфоломеева-Шпеера перекосила злоба.
– Было две причины нашей задержки. Одна из них, Алеша, в твоем кулаке.
Казарин разжал ладонь, алмаз засверкал, отбрасывая яркие лучи в разные стороны. Не сводя глаз с камня, Варфоломеев продолжил рассказ:
– Главную семейную реликвию – золотой жезл с двумя вставленными в него изумительными алмазами – мой отец успел разделить на две части. Первый камень в конце концов попал в Алмазный фонд. Его-то и везли несколько лет назад на выставку в Ленинград. На этот камень мы и навели уголовников…
– А как вы узнали, когда и куда будет вывезена коллекция?
Герман Степанович лукаво прищурился.
– Помогла твоя наводочка. Помнишь, вы с Танькой нашли место, где можно было слышать разговоры в верхних кабинетах? Я сходил туда, все проверил и мысленно сказал вам «спасибо». Вот так однажды я и услышал, как в кабинете директора Алмазного фонда о перевозке коллекции в Ленинград толковали. Я все рассчитал и для алиби лег в госпиталь на лечение… У нас все получилось, но ты, Лешка, все карты нам спутал тогда.
Алмаз вернули в хранилище, и я вновь вынужден был ждать. Правда, оставался еще один камень. Но вот его следы затерялись. Вернее – следы пресс-папье с фамильным гербом на ручке, в тайнике которого мои родители успели спрятать алмаз. Долго я искал его. Даже надежду потерял. И только сейчас, вместе с другими готовя архивы и запасники Кремля к эвакуации, наткнулся на акт вскрытия сейфа Свердлова в 35-м году. Среди предметов, изъятых из него, оказалось и пресс-папье с нашим гербом. Узнать о том, что Панин поставил пресс-папье у себя на полку в кабинете, для меня не представляло особого труда. Секретари и уборщицы – лучший источник информации…
– Герман Степанович, вернее, господин барон, а зачем же вы убили Панина? И на какой черт вам понадобился план эвакуации культурных ценностей Кремля?
– Убивать Панина я не собирался. Но в ту ночь он неожиданно вернулся в кабинет… А план эвакуации я схватил случайно, не хотел оставлять отпечатки пальцев на пресс-папье, которое после изъятия алмаза таскать с собой, естественно, не собирался. Вот и завернул реликвию в первую попавшуюся бумагу…
Лешка не видел, что во время своего рассказа старик незаметно опустил руку в карман. На последних словах с Варфоломеевым произошла удивительная метаморфоза. До этого скромный и благообразный старик, к которому, кроме сожаления и симпатии, ничего нельзя было испы-«тывать, выпрямил сгорбленную спину, его лицо превратилось б жесткую маску, а движения приобрели расчетливую траекторию: Варфоломеев сделал замах ножом, но чей-то окрик заставил его дрогнуть.
– Пригнись! – В дверях каморки стоял Владимир Константинович.
Лешка инстинктивно пригнулся, и клинок вонзился в нескольких сантиметрах от его головы.
А дальше был бой двух стариков. Удар, блок, захват, прыжок, еще один удар – все это со стороны напоминало удивительный, ни на что не похожий танец. Лешка, который ничего, кроме бокса, в своей жизни не видел, следил за этим невиданным доселе поединком как зачарованный…
– Лешка! – Крик отца вернул его к действительности. Варфоломеев, успевший вырвать нож из стены, стоял напротив Владимира Константиновича. До рокового броска оставались доли секунды. И тут Лешка схватил первую попавшуюся старинную вазу и обрушил ее на голову Германа Степановича…
Когда Варфоломеев пришел в себя, первое, что он увидел, – отца и сына Казариных, молча сидевших напротив.
– Не повезло… рука дрогнула… – прошептал Герман Степанович, отер кровь с губы и огляделся. – Ну что, капитан Татищев, теперь у нас с вами две дороги: либо к кремлевской стенке, либо делим все и разбегаемся, – пробормотал вдруг Варфоломеев. – Я все поделю по-честному…
Алексей разжал кулак.
– И даже его?
– Отдай! – прошептал одними губами Варфоломеев и протянул дрожащую руку.
– Сидеть! – тихо, но тоном, не терпящим возражений, скомандовал Владимир Константинович, после чего взял алмаз из руки сына. Он долго смотрел на камень, а затем поднял глаза на Варфоломеева:
– И все это – из-за него?!
– Отдай, умоляю, отдай! Казарин-старший с омерзением сжал зубы.
– Не суетись, Герман. Это ведь так на тебя не похоже. Варфоломеев затих, сплюнул кровь и зло спросил:
– Ну и что вы со мной сделаете?
Владимир Константинович посмотрел бывшему другу в глаза.
– Ты убийца, и что с тобой делать – решит суд. Варфоломеев ядовито рассмеялся:
– Не-ет, я не убийца…
– Скажите это Панину и Шумакову! – выдохнул Лешка. Глаза старика опять заблестели ненавистью.
– Кому?! – Герман Степанович подался вперед, но, увидев, как Казарин-старший сжал в руке нож, снова обмяк – Да вы ничего не поняли. Если бы эти слизняки после вскрытия сейфа все сдали государству – все без утайки – ничего бы этого не было! Считайте, что моей рукой водило правосудие.
Владимир Константинович схватил Варфоломеева за отворот тужурки.
– Ты хочешь сказать, что все это делал во имя справедливости?
– «Справедливость», – презрительно передразнил его Герман Степанович. – Что ты о ней знаешь? Много мне дала твоя справедливость? Такие, как они, отняли у меня все: родителей, жену, детей, семейные реликвии, Родину…
Лицо Владимира Константиновича передернулось. Он отпустил ворот тужурки Варфоломеева и брезгливо вытер руку.
– Да и какая, это, к черту, Родина? – не унимался Герман Степанович. – Ни ты, ни я, ни он ей больше не нужны. Плевать она хотела на нас. Завтра-послезавтра немцы тебе покажут, что такое Родина.
При этих словах Казарин-старший судорожно сжал левой рукой лезвие ножа.
– Не смей произносить это слово своим поганым языком! Не смей, слышишь?!
На руке выступила кровь, но он этого не заметил.
– Ты хочешь, чтобы я ответил тебе, что такое Родина? Так я тебе отвечу…
Варфоломеев презрительно сплюнул.
– Не надо учить меня Родину любить, Володя. У меня она осталась там, а ты вот вписался… – Герман замолчал и вдруг добавил: – Значит, все-таки стенка?
После чего неожиданно повернулся и подмигнул своему бывшему любимцу.
– Ну что, Алешка, папа твой сделал свой выбор…
Владимир Константинович молчал и не сводил внимательных глаз с Варфоломеева, контролируя каждое движение старого сослуживца. Он понимал, с кем имеет дело. И тут Алексей протянул старику алмаз:
– Забирайте! Забирайте и уходите.
Не поверивший своему счастью Варфоломеев-фон Шпеер нерешительно протянул руку и схватил камень. Владимир Константинович побледнел и, посмотрев на сына, тихо спросил:
– Ты… подумал?
Лешка утвердительно кивнул.
– А что ты завтра им скажешь? Алексей пожал плечами:
– Что-нибудь придумаем, – и, улыбнувшись, добавил: – Обязательно придумаем, товарищ штабс-капитан.
Варфоломеев смотрел то на алмаз, то на людей, с которыми пять минут назад вступил в смертельную схватку.
– Правильно… все правильно… очень правильно…
С этими словами Герман Степанович поднялся и начал пятиться к двери. Холодная испарина выступила у него на лбу. Удивительно, но он вдруг опять превратился в старика. Он тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь.
После ухода Варфоломеева наступила гнетущая тишина.
– Интересно… – нарушил ее Лешка.
– Ты про что?
– Про все! Про тебя, про меня.
Владимир Константинович смотрел на сына, не мигая.
– Ну, договаривай. Лешка хитро улыбнулся.
– Что ж, про отца мне посторонние люди кое-что рассказали. Хотелось бы и про мать послушать.
Владимир Константинович явно ждал этого вопроса. Он тяжело вздохнул.
– Ладно, пошли домой, что-нибудь выпьем. Разговор нам предстоит долгий…
– Таким образом я получил новую фамилию, имя и даже работу, – закончил он свой рассказ.
Однако его глаза продолжали цепко следить за Лешки-ным кулаком. Он не упускал алмаз из виду ни на секунду.
– Мне повезло, – продолжил старик. – Сотрудникам Эрмитажа провинциальный коллега очень понравился. А через месяц я пришел устраиваться к ним на работу, сказав, что переехал в Питер. Теперь я был Германом Варфоломеевым, одиноким человечком с Лиговки. А еще через год рекомендации моих новых друзей из Эрмитажа позволили устроиться на работу в Смольный, где я рассчитывал узнать о судьбе моей фамильной коллекции. Там же, в Смольном, я встретил и своего бывшего сослуживца капитана Татищева – твоего, Алеша, отца.
Лешке показалось, что он ослышался. Герман Степанович заметил произведенный эффект.
– Да, Алеша, знатным офицером был в прошлом штабс-капитан Татищев.
При этих словах Варфоломеев вновь сладко потянулся и, не давая воспитаннику опомниться, продолжил:
– Ты ведь не знаешь, что и он вот уже много лет вынужден жить под чужим именем и по чужим документам…
Казарина неожиданно прорвало:
– Отец?!! Штабс-капитан?!! Варфоломеев насмешливо закивал головой.
– Точно так-с, мил-человек. Ну уж о том, что он медик по образованию, тебе папа сам расскажет. Тебя же интересует история вот этого алмаза, так?
Лешка теперь уже сам не знал, что его интересует больше. Он как будто находился в забытьи, сквозь которое доносился монотонный голос Варфоломеева:
– Через три месяца я уже знал, где хранится часть семейных камней. Нужен был лишь удобный случай, чтобы взять их. А потом произошло непредвиденное: вся коллекция алмазов переехала в Москву – в кремлевские запасники. Можно было сложить руки и впасть в отчаяние. Но тут мне повезло: часть специалистов направлялась в Москву, и я в числе прочих получил назначение на службу в Кремль. Такое же назначение вручили и водителю правительственного гаража Владимиру Казарину – такая теперь была фамилия у бывшего штабс-капитана Татищева… Да, забыл тебе сказать главное: я обязан был вернуть коллекцию, ведь, по-нашему семейному поверью, наш род будет жив, пока мы обладаем этими камнями. В общем, коллекцию в Кремле я нашел и потихоньку начал забирать ее обратно. Я не торопился, у меня было много времени… А ты, дурачок, даже не подозревал, что помогал мне в этом деле. Помнишь, как носил Когану на оценку кое-какие предметы? Помнишь? – Герман заглянул в Леш-кины глаза, пытаясь разглядеть ответ. – То-то, брат. В них-то я и прятал камни. Только вот обратно приносил ты не настоящие алмазы, а стеклянные стразы, заказанные в ювелирном магазине Когана.
Воспоминания трехлетней давности привели Казари-на в чувство, его мозг вновь заработал, быстро просчитывая все варианты.
– Почему же вы так доверяли Когану? Ведь он вас мог и обмануть, и предать.
Герман Степанович выдержал еще одну театральную паузу и вкрадчиво произнес:
– Родные братья не предают.
После истории с отцом Лешка был готов к любому повороту. Но что Коган и Варфоломеев – братья, это уж слишком.
«А может, старик спятил?» – пронеслось у него в голове. Лешка усмехнулся и вдруг выпалил: – Все вы врете. И про Когана, и про отца. Так ведь, Герман Степанович?
Но колючий взгляд Варфоломеева отрезвил его. Лешка перестал улыбаться и недоверчиво спросил:
– Что ж вы тогда возились целых двадцать лет? Лицо Варфоломеева-Шпеера перекосила злоба.
– Было две причины нашей задержки. Одна из них, Алеша, в твоем кулаке.
Казарин разжал ладонь, алмаз засверкал, отбрасывая яркие лучи в разные стороны. Не сводя глаз с камня, Варфоломеев продолжил рассказ:
– Главную семейную реликвию – золотой жезл с двумя вставленными в него изумительными алмазами – мой отец успел разделить на две части. Первый камень в конце концов попал в Алмазный фонд. Его-то и везли несколько лет назад на выставку в Ленинград. На этот камень мы и навели уголовников…
– А как вы узнали, когда и куда будет вывезена коллекция?
Герман Степанович лукаво прищурился.
– Помогла твоя наводочка. Помнишь, вы с Танькой нашли место, где можно было слышать разговоры в верхних кабинетах? Я сходил туда, все проверил и мысленно сказал вам «спасибо». Вот так однажды я и услышал, как в кабинете директора Алмазного фонда о перевозке коллекции в Ленинград толковали. Я все рассчитал и для алиби лег в госпиталь на лечение… У нас все получилось, но ты, Лешка, все карты нам спутал тогда.
Алмаз вернули в хранилище, и я вновь вынужден был ждать. Правда, оставался еще один камень. Но вот его следы затерялись. Вернее – следы пресс-папье с фамильным гербом на ручке, в тайнике которого мои родители успели спрятать алмаз. Долго я искал его. Даже надежду потерял. И только сейчас, вместе с другими готовя архивы и запасники Кремля к эвакуации, наткнулся на акт вскрытия сейфа Свердлова в 35-м году. Среди предметов, изъятых из него, оказалось и пресс-папье с нашим гербом. Узнать о том, что Панин поставил пресс-папье у себя на полку в кабинете, для меня не представляло особого труда. Секретари и уборщицы – лучший источник информации…
– Герман Степанович, вернее, господин барон, а зачем же вы убили Панина? И на какой черт вам понадобился план эвакуации культурных ценностей Кремля?
– Убивать Панина я не собирался. Но в ту ночь он неожиданно вернулся в кабинет… А план эвакуации я схватил случайно, не хотел оставлять отпечатки пальцев на пресс-папье, которое после изъятия алмаза таскать с собой, естественно, не собирался. Вот и завернул реликвию в первую попавшуюся бумагу…
Лешка не видел, что во время своего рассказа старик незаметно опустил руку в карман. На последних словах с Варфоломеевым произошла удивительная метаморфоза. До этого скромный и благообразный старик, к которому, кроме сожаления и симпатии, ничего нельзя было испы-«тывать, выпрямил сгорбленную спину, его лицо превратилось б жесткую маску, а движения приобрели расчетливую траекторию: Варфоломеев сделал замах ножом, но чей-то окрик заставил его дрогнуть.
– Пригнись! – В дверях каморки стоял Владимир Константинович.
Лешка инстинктивно пригнулся, и клинок вонзился в нескольких сантиметрах от его головы.
А дальше был бой двух стариков. Удар, блок, захват, прыжок, еще один удар – все это со стороны напоминало удивительный, ни на что не похожий танец. Лешка, который ничего, кроме бокса, в своей жизни не видел, следил за этим невиданным доселе поединком как зачарованный…
– Лешка! – Крик отца вернул его к действительности. Варфоломеев, успевший вырвать нож из стены, стоял напротив Владимира Константиновича. До рокового броска оставались доли секунды. И тут Лешка схватил первую попавшуюся старинную вазу и обрушил ее на голову Германа Степановича…
Когда Варфоломеев пришел в себя, первое, что он увидел, – отца и сына Казариных, молча сидевших напротив.
– Не повезло… рука дрогнула… – прошептал Герман Степанович, отер кровь с губы и огляделся. – Ну что, капитан Татищев, теперь у нас с вами две дороги: либо к кремлевской стенке, либо делим все и разбегаемся, – пробормотал вдруг Варфоломеев. – Я все поделю по-честному…
Алексей разжал кулак.
– И даже его?
– Отдай! – прошептал одними губами Варфоломеев и протянул дрожащую руку.
– Сидеть! – тихо, но тоном, не терпящим возражений, скомандовал Владимир Константинович, после чего взял алмаз из руки сына. Он долго смотрел на камень, а затем поднял глаза на Варфоломеева:
– И все это – из-за него?!
– Отдай, умоляю, отдай! Казарин-старший с омерзением сжал зубы.
– Не суетись, Герман. Это ведь так на тебя не похоже. Варфоломеев затих, сплюнул кровь и зло спросил:
– Ну и что вы со мной сделаете?
Владимир Константинович посмотрел бывшему другу в глаза.
– Ты убийца, и что с тобой делать – решит суд. Варфоломеев ядовито рассмеялся:
– Не-ет, я не убийца…
– Скажите это Панину и Шумакову! – выдохнул Лешка. Глаза старика опять заблестели ненавистью.
– Кому?! – Герман Степанович подался вперед, но, увидев, как Казарин-старший сжал в руке нож, снова обмяк – Да вы ничего не поняли. Если бы эти слизняки после вскрытия сейфа все сдали государству – все без утайки – ничего бы этого не было! Считайте, что моей рукой водило правосудие.
Владимир Константинович схватил Варфоломеева за отворот тужурки.
– Ты хочешь сказать, что все это делал во имя справедливости?
– «Справедливость», – презрительно передразнил его Герман Степанович. – Что ты о ней знаешь? Много мне дала твоя справедливость? Такие, как они, отняли у меня все: родителей, жену, детей, семейные реликвии, Родину…
Лицо Владимира Константиновича передернулось. Он отпустил ворот тужурки Варфоломеева и брезгливо вытер руку.
– Да и какая, это, к черту, Родина? – не унимался Герман Степанович. – Ни ты, ни я, ни он ей больше не нужны. Плевать она хотела на нас. Завтра-послезавтра немцы тебе покажут, что такое Родина.
При этих словах Казарин-старший судорожно сжал левой рукой лезвие ножа.
– Не смей произносить это слово своим поганым языком! Не смей, слышишь?!
На руке выступила кровь, но он этого не заметил.
– Ты хочешь, чтобы я ответил тебе, что такое Родина? Так я тебе отвечу…
Варфоломеев презрительно сплюнул.
– Не надо учить меня Родину любить, Володя. У меня она осталась там, а ты вот вписался… – Герман замолчал и вдруг добавил: – Значит, все-таки стенка?
После чего неожиданно повернулся и подмигнул своему бывшему любимцу.
– Ну что, Алешка, папа твой сделал свой выбор…
Владимир Константинович молчал и не сводил внимательных глаз с Варфоломеева, контролируя каждое движение старого сослуживца. Он понимал, с кем имеет дело. И тут Алексей протянул старику алмаз:
– Забирайте! Забирайте и уходите.
Не поверивший своему счастью Варфоломеев-фон Шпеер нерешительно протянул руку и схватил камень. Владимир Константинович побледнел и, посмотрев на сына, тихо спросил:
– Ты… подумал?
Лешка утвердительно кивнул.
– А что ты завтра им скажешь? Алексей пожал плечами:
– Что-нибудь придумаем, – и, улыбнувшись, добавил: – Обязательно придумаем, товарищ штабс-капитан.
Варфоломеев смотрел то на алмаз, то на людей, с которыми пять минут назад вступил в смертельную схватку.
– Правильно… все правильно… очень правильно…
С этими словами Герман Степанович поднялся и начал пятиться к двери. Холодная испарина выступила у него на лбу. Удивительно, но он вдруг опять превратился в старика. Он тихо вышел из комнаты и осторожно прикрыл за собой дверь.
После ухода Варфоломеева наступила гнетущая тишина.
– Интересно… – нарушил ее Лешка.
– Ты про что?
– Про все! Про тебя, про меня.
Владимир Константинович смотрел на сына, не мигая.
– Ну, договаривай. Лешка хитро улыбнулся.
– Что ж, про отца мне посторонние люди кое-что рассказали. Хотелось бы и про мать послушать.
Владимир Константинович явно ждал этого вопроса. Он тяжело вздохнул.
– Ладно, пошли домой, что-нибудь выпьем. Разговор нам предстоит долгий…
Глава 13
Ноябрь 1920 года
Зарево пожаров и орудийная канонада доносились до самых берегов Черного моря. Оборона Севастополя подходила к своему печальному концу. Белая армия еще пыталась сдержать натиск врага, но финал был неизбежен. Красные наступали по всем фронтам, и было понятно, что уже вечером они войдут в город. Паника началась рано утром и к полудню достигла своего апогея. Всеми правдами и неправдами обезумевшие люди пытались попасть на один из последних пароходов, стоявших на рейде недалеко от берега.
Перед несколькими лодками, качающимися у причала, происходила невероятная сутолока с тюками и чемоданами. Только одна из женщин стояла, не двигаясь, на носу шаланды и всматривалась в даль. Внимательный глаз сразу мог заметить, что она сильно больна. Одной рукой она держалась за мачту, а другой – прикрывала воспаленные глаза. Она не повернула голову даже тогда, когда усатый есаул перепрыгнул через борт и закричал:
– Нельзя больше ждать, Анна Сергеевна! Корабль уйдет!
Женщина обернулась.
– Еще минуту, пожалуйста… Есаул уперся веслом в берег.
– Нельзя, Анна Сергеевна, нельзя!
Он отложил весло и взял женщину под руку.
– Да вы не волнуйтесь, Владимир Андреевич нагонит. Ей-богу, нагонит! В крайнем случае есть еще один, последний пароход…
Лодка отчалила, и есаул силой усадил Анну на скамейку…
В Севастополе Татищевы застряли на несколько недель. Красные все плотнее перекрывали пути к отходам, а они никак не могли двинуться дальше-, маленький Алешка и Анна заболели почти одновременно. Владимиру стоило огромных трудов уговорить командующего оставить его в городе с женой и сыном. Тот долго не соглашался, не желая расставаться со своим любимцем, но в конце концов уступил, разрешив взять в подмогу двоих – адъютанта Петю Хромова и есаула Прокопенко. Лешку им удалось пристроить в госпиталь, а Анну решили выхаживать на дому.
Паника в городе началась неожиданно. Прорыв красных был стремительным и все сметающим на своем пути. Татищев еле успел посадить Анну в лодку, оставил с ней Прокопенко, а сам с Петром бросился в госпиталь за сыном. Только далеко им продвинуться не удалось. В нескольких сотнях метров от причала уже шел бой. В город пройти оказалось невозможно. Они вьнг/ждены были залечь и вступить в перестрелку, прикрывая отход женщин. Несколько раз Татищев оборачивался на воду и видел, что Прокопенко все-таки сумел уговорить Анну – лодка наконец отчалила и медленно поплыла к пароходу. Когда недалеко ухнул первый снаряд, он инстинктивно вновь посмотрел на корабль. Лучше бы Владимир этого не делал. Еще один снаряд попал в лодку у него на глазах… А в следующее мгновение накрыло их окоп…
Когда он очнулся, было уже темно. Его, видимо, приняли за мертвого, поэтому добивать не стали. Рядом лежал Петя Хромов с остановившимся взглядом мальчишеских глаз. До окраины города Владимир Татищев дополз – идти не мог. В крайнюю хату постучал наудачу, а когда дверь наконец скрипнула, потерял сознание…
Очнулся он от страшной боли, которая пронзила голову. Владимир открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину.
– Анна… – хрипло простонал он.
– Тихо, хлопец, тихо, – прошептала женщина. Узкими полосками белой материи она бинтовала ему голову. Владимир попытался приподняться на локтях, но женщина мягко взяла его за плечи и приложила палец к губам:
– Молчи, хлопец. Красные в городе…
Она подошла к печи и что-то бросила в огонь. Вспыхнули языки пламени, и Татищев увидел, как загорелась его белогвардейская форма.
– Запомни, ты мой брат. А ежели комиссары спросят че шо, говори, что с фронта ты, с германского, под бомбежку попал, в красных хошь служить. Усек?
Татищев попытался кивнуть, но адская боль вновь пронзила голову…
Когда он снова открыл глаза, голова уже почти не болела. Татищев приподнялся на локтях и осмотрелся. Ни избы, ни женщины не было. Зато появились медсестры и санитары, которые носили раненых.
В углу огромной палатки висела занавеска, за которой шла операция. Остро пахло потом и медицинскими препаратами. Татищев уже хотел окликнуть врача, но чей-то стон заставил его обернуться. На соседней койке лежал боец.
Владимир перегнулся и тронул его за плечо.
– Эй! Парень…
Боец ничего не ответил – он находился в забытьи. Рядом у кровати валялась застиранная гимнастерка и смятая грязная буденовка. Татищев все понял и отдернул руку. Боец опять застонал, затем захрипел, вытянулся в струнку и замер.
– Эй, – позвал осторожно Владимир.
Солдат не шелохнулся. И тут Татищева осенило. Превозмогая внезапную резкую боль в голове, он встал, нагнулся, достал из гимнастерки красноармейца его документы и вернулся на свою кровать. Едва он засунул документы в карман, как в палатку вошли две медсестры и направились к соседней койке. Владимир закрыл глаза и притворился спящим. Одна из медсестер взяла руку умершего красноармейца, и Татищев услышал ее голос:
– Все, отмучился. Надо отметить в полковой книге. Вторая устало зевнула и спросила:
– А где его документы?
– Погляди в гимнастерке. Наступила долгая пауза.
– Нет чего-то, – услышал Татищев ленивый голос медсестры. – Потерял, видать, в бою.
Ее подруга подошла к постели Татищева и поправила подушку.
– Да и бог с ними. Запишем Ивановым. Одним больше, одним меньше…
– А этот? – Ее подруга указала на Владимира.
Та запустила руку в карман татищевской гимнастерки.
– Казарин… Владимир… Константинович, – прочитала она.
Услышав это, Татищев про себя усмехнулся: «Вот повезло, даже имя менять не пришлось!»
– Вот так я стал красноармейцем Казариным, – завершил свой рассказ Владимир Константинович. – В госпитале я провалялся месяц, а потом был отправлен в Подмосковье долечиваться. В поезд я садился уже с тобой на руках… – Машинами я заболел еще пацаном, до Первой мировой, читал всю специальную литературу. Поэтому, когда пришел устраиваться на работу в гараж Смольного, мог дать фору любому. А потом мы переехали в Кремль… Лешка все это время, не отрываясь, смотрел на отца, и не узнавал его. Обычно спокойный и невозмутимый, Владимир Константинович не мог скрыть своего волнения, несколько раз в его глазах появлялись слезы. Когда отец замолчал, Алексей что-то хотел сказать, но не смог. Все слова казались пустыми и бесцветными. А Владимир Константинович смахнул невидимые крошки со стола и, не глядя на сына, произнес:
– Ладно, давай решать, как жить дальше.
Лешка заулыбался, в глазах вновь появилась хитринка:
– Дальше? Дальше мы будем жить так: утром я доложу о результатах своего расследования Шапилину. Петр Саввич немного поволнуется…
В это момент Казарин ясно представил себе «волнения» своего начальника, отчего мурашки пробежали у него по спине.
– Но, думаю, не съест же он меня…
Зарево пожаров и орудийная канонада доносились до самых берегов Черного моря. Оборона Севастополя подходила к своему печальному концу. Белая армия еще пыталась сдержать натиск врага, но финал был неизбежен. Красные наступали по всем фронтам, и было понятно, что уже вечером они войдут в город. Паника началась рано утром и к полудню достигла своего апогея. Всеми правдами и неправдами обезумевшие люди пытались попасть на один из последних пароходов, стоявших на рейде недалеко от берега.
Перед несколькими лодками, качающимися у причала, происходила невероятная сутолока с тюками и чемоданами. Только одна из женщин стояла, не двигаясь, на носу шаланды и всматривалась в даль. Внимательный глаз сразу мог заметить, что она сильно больна. Одной рукой она держалась за мачту, а другой – прикрывала воспаленные глаза. Она не повернула голову даже тогда, когда усатый есаул перепрыгнул через борт и закричал:
– Нельзя больше ждать, Анна Сергеевна! Корабль уйдет!
Женщина обернулась.
– Еще минуту, пожалуйста… Есаул уперся веслом в берег.
– Нельзя, Анна Сергеевна, нельзя!
Он отложил весло и взял женщину под руку.
– Да вы не волнуйтесь, Владимир Андреевич нагонит. Ей-богу, нагонит! В крайнем случае есть еще один, последний пароход…
Лодка отчалила, и есаул силой усадил Анну на скамейку…
В Севастополе Татищевы застряли на несколько недель. Красные все плотнее перекрывали пути к отходам, а они никак не могли двинуться дальше-, маленький Алешка и Анна заболели почти одновременно. Владимиру стоило огромных трудов уговорить командующего оставить его в городе с женой и сыном. Тот долго не соглашался, не желая расставаться со своим любимцем, но в конце концов уступил, разрешив взять в подмогу двоих – адъютанта Петю Хромова и есаула Прокопенко. Лешку им удалось пристроить в госпиталь, а Анну решили выхаживать на дому.
Паника в городе началась неожиданно. Прорыв красных был стремительным и все сметающим на своем пути. Татищев еле успел посадить Анну в лодку, оставил с ней Прокопенко, а сам с Петром бросился в госпиталь за сыном. Только далеко им продвинуться не удалось. В нескольких сотнях метров от причала уже шел бой. В город пройти оказалось невозможно. Они вьнг/ждены были залечь и вступить в перестрелку, прикрывая отход женщин. Несколько раз Татищев оборачивался на воду и видел, что Прокопенко все-таки сумел уговорить Анну – лодка наконец отчалила и медленно поплыла к пароходу. Когда недалеко ухнул первый снаряд, он инстинктивно вновь посмотрел на корабль. Лучше бы Владимир этого не делал. Еще один снаряд попал в лодку у него на глазах… А в следующее мгновение накрыло их окоп…
Когда он очнулся, было уже темно. Его, видимо, приняли за мертвого, поэтому добивать не стали. Рядом лежал Петя Хромов с остановившимся взглядом мальчишеских глаз. До окраины города Владимир Татищев дополз – идти не мог. В крайнюю хату постучал наудачу, а когда дверь наконец скрипнула, потерял сознание…
Очнулся он от страшной боли, которая пронзила голову. Владимир открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину.
– Анна… – хрипло простонал он.
– Тихо, хлопец, тихо, – прошептала женщина. Узкими полосками белой материи она бинтовала ему голову. Владимир попытался приподняться на локтях, но женщина мягко взяла его за плечи и приложила палец к губам:
– Молчи, хлопец. Красные в городе…
Она подошла к печи и что-то бросила в огонь. Вспыхнули языки пламени, и Татищев увидел, как загорелась его белогвардейская форма.
– Запомни, ты мой брат. А ежели комиссары спросят че шо, говори, что с фронта ты, с германского, под бомбежку попал, в красных хошь служить. Усек?
Татищев попытался кивнуть, но адская боль вновь пронзила голову…
Когда он снова открыл глаза, голова уже почти не болела. Татищев приподнялся на локтях и осмотрелся. Ни избы, ни женщины не было. Зато появились медсестры и санитары, которые носили раненых.
В углу огромной палатки висела занавеска, за которой шла операция. Остро пахло потом и медицинскими препаратами. Татищев уже хотел окликнуть врача, но чей-то стон заставил его обернуться. На соседней койке лежал боец.
Владимир перегнулся и тронул его за плечо.
– Эй! Парень…
Боец ничего не ответил – он находился в забытьи. Рядом у кровати валялась застиранная гимнастерка и смятая грязная буденовка. Татищев все понял и отдернул руку. Боец опять застонал, затем захрипел, вытянулся в струнку и замер.
– Эй, – позвал осторожно Владимир.
Солдат не шелохнулся. И тут Татищева осенило. Превозмогая внезапную резкую боль в голове, он встал, нагнулся, достал из гимнастерки красноармейца его документы и вернулся на свою кровать. Едва он засунул документы в карман, как в палатку вошли две медсестры и направились к соседней койке. Владимир закрыл глаза и притворился спящим. Одна из медсестер взяла руку умершего красноармейца, и Татищев услышал ее голос:
– Все, отмучился. Надо отметить в полковой книге. Вторая устало зевнула и спросила:
– А где его документы?
– Погляди в гимнастерке. Наступила долгая пауза.
– Нет чего-то, – услышал Татищев ленивый голос медсестры. – Потерял, видать, в бою.
Ее подруга подошла к постели Татищева и поправила подушку.
– Да и бог с ними. Запишем Ивановым. Одним больше, одним меньше…
– А этот? – Ее подруга указала на Владимира.
Та запустила руку в карман татищевской гимнастерки.
– Казарин… Владимир… Константинович, – прочитала она.
Услышав это, Татищев про себя усмехнулся: «Вот повезло, даже имя менять не пришлось!»
– Вот так я стал красноармейцем Казариным, – завершил свой рассказ Владимир Константинович. – В госпитале я провалялся месяц, а потом был отправлен в Подмосковье долечиваться. В поезд я садился уже с тобой на руках… – Машинами я заболел еще пацаном, до Первой мировой, читал всю специальную литературу. Поэтому, когда пришел устраиваться на работу в гараж Смольного, мог дать фору любому. А потом мы переехали в Кремль… Лешка все это время, не отрываясь, смотрел на отца, и не узнавал его. Обычно спокойный и невозмутимый, Владимир Константинович не мог скрыть своего волнения, несколько раз в его глазах появлялись слезы. Когда отец замолчал, Алексей что-то хотел сказать, но не смог. Все слова казались пустыми и бесцветными. А Владимир Константинович смахнул невидимые крошки со стола и, не глядя на сына, произнес:
– Ладно, давай решать, как жить дальше.
Лешка заулыбался, в глазах вновь появилась хитринка:
– Дальше? Дальше мы будем жить так: утром я доложу о результатах своего расследования Шапилину. Петр Саввич немного поволнуется…
В это момент Казарин ясно представил себе «волнения» своего начальника, отчего мурашки пробежали у него по спине.
– Но, думаю, не съест же он меня…
Глава 14
В кабинете начальника особого отдела ЦК стоял крик, от которого дрожали стекла в шкафах:
– Да я тебя под арест… Трое суток карцера! – орал Шапилин на Лешку. – Сыщик хренов! Я тут ночи, понимаешь, не сплю, а он, видите ли, до утра решил подождать. Да ты, Пинкертон кремлевский, должен был меня среди ночи поднять. Дескать, нашел документ, и точка… да тебя убить мало!
Шапилин метался по кабинету, потрясая кулаками и найденным планом эвакуации Кремля. Но, проходя мимо окна, вдруг остановился.
– А ну, иди сюда!
Казарин, который все это время смотрел в потолок, делая вид, что угрозы Шапилина не имеют к нему ни малейшего отношения, вопросительно посмотрел на грозного начальника.
– Да живо ко мне!
Лешка подошел к генералу, и оба уставились в окно. Во дворе стояла Таня и улыбалась, глядя на окно кабинета отца, из которого на нее смотрели два самых дорогих ее сердцу мужчины.
– Да я тебя под арест… Трое суток карцера! – орал Шапилин на Лешку. – Сыщик хренов! Я тут ночи, понимаешь, не сплю, а он, видите ли, до утра решил подождать. Да ты, Пинкертон кремлевский, должен был меня среди ночи поднять. Дескать, нашел документ, и точка… да тебя убить мало!
Шапилин метался по кабинету, потрясая кулаками и найденным планом эвакуации Кремля. Но, проходя мимо окна, вдруг остановился.
– А ну, иди сюда!
Казарин, который все это время смотрел в потолок, делая вид, что угрозы Шапилина не имеют к нему ни малейшего отношения, вопросительно посмотрел на грозного начальника.
– Да живо ко мне!
Лешка подошел к генералу, и оба уставились в окно. Во дворе стояла Таня и улыбалась, глядя на окно кабинета отца, из которого на нее смотрели два самых дорогих ее сердцу мужчины.
ЧАСТЬ III
Пролог
Апрель 1943 года
Сигнальная ракета пропорола ночное небо, высветив несколько парашютных куполов.
– Взвод! Вперед! – скомандовал офицер. Несколько десятков солдат с автоматами наперевес ринулись в непроглядную чащу леса, едва сдерживая на поводках рычащих овчарок.
Приземляющиеся парашютисты резали на ходу стропы, пытаясь скрыться от преследования. В темноте многие падали на деревья, разрывая одежду, ломая руки и ноги. Свет фонарей мелькал тут и там.
Сигнальная ракета пропорола ночное небо, высветив несколько парашютных куполов.
– Взвод! Вперед! – скомандовал офицер. Несколько десятков солдат с автоматами наперевес ринулись в непроглядную чащу леса, едва сдерживая на поводках рычащих овчарок.
Приземляющиеся парашютисты резали на ходу стропы, пытаясь скрыться от преследования. В темноте многие падали на деревья, разрывая одежду, ломая руки и ноги. Свет фонарей мелькал тут и там.