— И твой человек ждет в Руитоне его появления?
— Если повезет, — сказал Хью, — мы сумеем схватить его раньше. Руитон мне знаком, он находится милях в восьми от Шрусбери. Бритрик, вероятно, захочет обойти все уэльские деревни, затем податься на восток, и через Нокин — прямой дорогой к дому. А по пути как раз много деревушек, где он будет продавать свой товар, пока позволит погода. Там-то мы его и настигнем.
Хью оказался прав: они именно там и настигли его три дня спустя. Один из сержантов шерифа заметил разносчика в деревне на уэльской стороне границы и стал терпеливо дожидаться, пока тот не окажется на английской земле и не направится, не особенно торопясь, к Мересбруку, по дороге через Нокин в сторону Руитона. Хью внимательно следил за своими беспокойными соседями в уэльском Повисе: сам не допускал нарушения английских законов на своей стороне границы и в такой же степени следил, чтобы у валлийцев не было повода пожаловаться, что он нарушает уэльские законы. На северо-западе у него сохранялись добрососедские отношения с Овейном Гуинеддским — они хорошо понимали друг друга. Зато валлийцы из Повиса то и дело норовили нарушить договор, и от них можно было ждать любой неприятности.
Итак, сержант выжидал, пока его ни о чем не подозревающая добыча не пересечет старинную земляную насыпь, обозначавшую границу. Насыпь эта давно начала разрушаться, но все еще была хорошо различима. Погода стояла сравнительно мягкая, и ходить по дорогам было приятно, но Бритрик, похоже, уже продал весь свой товар и хотел попасть домой до наступления холодов. Если у него еще и оставался кое-какой товар в Руитоне, он имел возможность продать его своим соседям и в ближайших к Руитону деревушках. Явно довольный удачной торговлей, он бодро шагал по дороге в направлении Мересбрука, весело насвистывая и шевеля своим длинным посохом придорожную траву. Недалеко от ближайшей деревни он столкнулся с патрулем, состоявшим из двух легковооруженных солдат шрусберийского гарнизона. Патрульные схватили его за руки и деловито осведомились, не Бритрик ли он. Он был крупный, сильный мужчина и с легкостью мог вырваться и убежать, если бы захотел. Но он знал, что патруль послан шерифом и представляет королевскую власть, поэтому он не стал зря искушать судьбу. Бритрик решил вести себя осмотрительно, он охотно подтвердил, что именно так его зовут, и спросил с обезоруживающей улыбкой, чего они от него хотят.
Патрульным было предписано сообщить ему только, что его требует к себе шериф, и препроводить в Шрусбери. Их молчание и неприступность смутили его, и он подумывал, а не сбежать ли, но было уже поздно: еще двое солдат появились внезапно со стороны дороги и спокойно присоединились к первым. У подошедших были в руках луки, и они явно умели с ними обращаться, Перспектива получить стрелу в спину не привлекала Бритрика, и он по необходимости подчинился. А ведь Уэльс находился всего в четверти мили отсюда! Да, не повезло, но, может, позже ему еще представится случай сбежать, решил он и, не задавая больше вопросов, пошел, куда было велено.
Патруль привел Бритрика в Нокин, там его посадили на лошадь и вечером доставили в Шрусбери, где поместили в подземелье замка. К этому времени Бритрик уже почувствовал сильную тревогу: он не понимал, в чем дело. Лицо его оставалось бесстрастным, но в уме он перебирал все свои провинности и прикидывал, какая же из них выплыла наружу. Нельзя сказать, что он испугался, но ему было явно не по себе. Все его попытки разговорить стражников успехом не увенчались. Ему оставалось только ждать и гадать, зачем он понадобился шерифу.
Как раз в это время шериф ужинал у аббата Радульфуса в обществе приора Роберта и владельца манора в Аптоне, который в этот день дал разрешение аббатству ловить рыбу в реке Тёрн, граничащей с его землями на юго-востоке. Этот документ составили и скрепили печатью еще до вечернего богослужения. Хью выступал в качестве одного из свидетелей. Аптон принадлежал к королевским землям, поэтому согласие шерифа либо другого ответственного должностного лица было обязательным. Гонец из замка — человек сообразительный — терпеливо ждал, когда закончится трапеза у аббата. Он не без оснований полагал, что добрые вести могут подождать, как, впрочем, и дурные: подозреваемый находится под надежной охраной в тюремном подземелье замка. Наконец наступил подходящий момент, и посыльный доложил о Бритрике.
— Это тот человек, о котором вы говорили? — спросил аббат Радульфус, когда узнал новость. — Это он в прошлом году тайком ночевал в доме брата Руалда?
— Да, отец мой, — отвечал Хью. — На его счет у нас есть серьезные подозрения. Прошу извинить меня за спешку, но я должен как можно быстрее допросить его, пока он еще не пришел в себя.
— Я столь же пекусь о раскрытии этого дела, как и вы, — заметил аббат. — Но для меня важнее всего узнать имя погибшей женщины. Конечно, идите, шериф, и я надеюсь, что на сей раз вам удастся приблизиться к истине. Нераскрытое преступление тяжким грузом лежит на всех нас.
— Отец мой, — попросил Хью, — позвольте мне взять с собой брата Кадфаэля. Он первый узнал об этом человеке от старика из приюта Святого Жиля. Он знает все детали и сможет уловить подробности, которые я мог бы упустить.
В ответ на эту просьбу приор Роберт сморщил свой патрицианский нос и поджал губы в знак неодобрения. Он считал, что брату Кадфаэлю слишком часто позволяли отлучаться из монастыря, что нарушало Устав, который приор толковал весьма строго. Однако аббат Радульфус кивнул в знак согласия и сказал:
— Разумеется, шериф, вам полезно будет иметь рядом умного, проницательного свидетеля. Возьмите его с собой. Я знаю — у него отличная память и острый нюх на всякие несоответствия в показаниях. Вдобавок его ведь привлекли к этому делу с самого начала, и я думаю, он имеет право довести его до конца.
Вот как случилось, что Кадфаэль, выйдя после ужина из трапезной, вместо того, чтобы пойти в зал капитула и слушать чтение Евангелия (сегодня была очередь брата Френсиса, а читал он на редкость скучно и нудно), был избавлен от этого: вместе с Хью он отправился в замок побеседовать с арестованным.
Это был, как его и описал старик, огромный рыжий детина, способный вышвырнуть на улицу и более сильных конкурентов, чем какой-то паршивый старый бродяга, — с достаточно привлекательной для слабого пола наружностью. Такой вполне мог завоевать пылкую и независимую бродячую акробатку, по крайней мере на какое-то время. Если они, проводя вместе дни и ночи в течение нескольких лет, часто выясняли отношения и даже дрались — он, должно быть, пускал в ход свои здоровенные кулаки и мог убить свою подружку, пускай непреднамеренно. Когда же он впадал в ярость (а его огненно-рыжая шевелюра выдавала бешеный темперамент), то способен был, скорей всего, убить и от озлобления. Здесь, в подземелье, где Хью намеревался встретиться с ним, он сидел, упершись в стену широкой спиной, хмурый и настороженный, с застывшим, словно каменным, лицом, под стать окружавшим его стенам камеры. Его взгляд исподлобья отбивал всякую охоту задавать вопросы. Человек, не раз нарывавшийся на неприятности, — рассуждал Кадфаэль, глядя на него, — и отовсюду выходивший сухим из воды. До этого времени ни в чем серьезном не был замечен: ну, убил оленя в чужих владениях, украл курицу — в это смутное время такие дела даже не разбираются в суде. У королевских лесничих в это междоусобное лихолетье не было ни времени, ни сил строго соблюдать закон о лесных владениях.
По виду Бритрика нельзя было определить, что он сейчас думает и чувствует. Возможно, он догадывается о причине ареста и уже строит планы, как обвести шерифа вокруг пальца и отвести от себя подозрение. Задержанный не высказывал протеста, но от долгого напряженного ожидания у него даже скулы свело и по телу проходили волны дрожи.
Хью закрыл дверь в камеру и внимательно оглядел пленника.
— Ну что ж, Бритрик, — так тебя, кажется, зовут? — начал он допрос. — Ответь-ка мне, ты приходил на здешнюю ярмарку в последние два года?
— Я бывал здесь и раньше, — отвечал Бритрик. Голос у него был низкий, тон — сдержанный. — Я был на этой ярмарке шесть раз. — При этих словах он бросил короткий косой взгляд на брата Кадфаэля, молча стоявшего в стороне в своей черной рясе. Возможно, задержанный вспомнил о неоплаченной аббатству пошлине и подумал, что его наконец-то решили призвать к ответу.
— Нас интересует только прошлый год, — продолжил Хью. — Это было не так давно, чтобы тебя подвела память. Ты продавал товар в канун праздника Святого Петра в Оковах и в течение следующих трех дней. Где ты проводил ночи?
Видно было, что Бритрик сбит с толку, и это заставляло его держаться с большей осторожностью, но отвечал он без особых колебаний:
— Я знал, что поблизости — через реку, возле Лонгнера — пустует дом. О нем то и дело говорили все вокруг. Рассказывали, как горшечнику пришла в голову фантазия заделаться монахом, а жена его ушла куда-то, насовсем, все бросив. Я подумал, что никому не причиню вреда, если там переночую. Сюда меня привезли из-за этого? Но почему сейчас, когда прошло столько времени? Я ничего не украл. Все оставил нетронутым, когда уходил! Я ведь одного хотел — чтобы была крыша над головой и место, где можно спокойно отдохнуть.
— Одному? — быстро спросил Хью, пристально глядя на задержанного. Но и на этот вопрос Бритрик, отвечал уверенно. Он, видно, смекнул, что шериф уже опросил других, прежде чем поинтересоваться этим у него.
— Со мной была женщина. Гуннильд — так ее звали. Она бродила по рынкам и ярмаркам, выступала, тем и зарабатывала себе на пропитание. Я встретил ее в Ковентри. Какое-то время мы были с ней вместе — А когда здешняя прошлогодняя ярмарка кончилась, вы ушли вместе?
Взгляд прищуренных глаз Бритрика перебегал с лица шерифа на лицо монаха, как будто он пытался уловить смысл этого вопроса.
— Нет, — наконец произнес он. — Наши пути разошлись. Я отправился на запад — торговля у меня лучше всего шла в приграничных деревнях.
— Когда и где вы с нею расстались?
— Я оставил ее в том доме, где мы спали. Это было рано утром четвертого дня августа. Едва рассвело, когда я тронулся в путь. Она же собиралась идти на восток, так что ей не надо было переправляться через реку.
— Я не знаю ни одного человека в городе или же в Форгейте, — сказал Хью осторожно, — кто бы после этого видел ее.
— Это понятно, — пожал плечами Бритрик. — Я же сказал, что она ушла на восток.
— И с тех пор ты не встречал ее? Не пытался найти — по старой дружбе?
— Случая не было. — Он стал покрываться потом, как будто не понимая, к чему клонит шериф. — Да и ни к чему это было. Она ушла своей дорогой, я — своей.
— А вы никогда не ссорились? Не спорили, не дрались? Небось скажешь, что вы всегда по-доброму относились друг к другу? — Под пристальным взглядом шерифа Бритрик опустил глаза. — А между тем я слышал другое, — продолжал Хью. — Там был один старик, пытавшийся найти ночлег в том же доме, не так ли? Ты того старика прогнал. Но далеко он не ушел и слышал, какие неистовые, бурные ссоры происходили между вами по ночам. Она заставляла тебя на ней жениться, не правда ли? Но женитьба не входила в твои планы. Что же приключилось? Она тебе надоела? Была слишком назойливой? Такими ручищами, как у тебя, очень легко можно было ее навеки успокоить.
Бритрик, как загнанный зверь, резко откинул голову назад, ударившись о стену, пот выступил на его лбу, так что даже волосы намокли. Каким-то неестественно хриплым голосом, схватившись рукой за горло, он пробормотал:
— Это какое-то безумие… безумие. Говорю вам, я оставил ее спящей, живой и здоровой, говорю вам… Да за кого вы меня принимаете, милорд?! Что же я, по-вашему, сделал?
— Я сейчас скажу тебе, Бритрик, что, по-моему, ты сделал. Гуннильд ведь не было на нынешней ярмарке, так? И никто в Шрусбери не видел ее с тех пор, как ты ушел, оставив ее в доме горшечника? Я считаю, что поскольку вы с нею довольно часто ссорились и дрались, то в одну из ночей, может быть последнюю, Гуннильд умерла. По твоей вине, Бритрик. Очевидно, ты похоронил ее той же ночью под деревьями — ведь пахать этот участок здешнее аббатство начало лишь этой осенью. Вот так! Найдены женские останки, Бритрик, на черепе длинные черные волосы, чуть ли не целая грива волос.
Бритрик издал короткий булькающий звук, и из груди его вырвался хриплый вздох, словно его сильно ударили в грудь. Когда он обрел способность говорить, то сквозь задыхающийся шепот, который можно было различить лишь по движению его губ, он повторил несколько раз:
— Нет… нет… Это не Гуннильд!..
Хью дал ему время прийти в себя и осознать, в чем его обвиняют. Бритрик сумел быстро овладеть собой и принял как факт, что труп действительно найден и именно поэтому его задержали и держат в этом подземелье. Теперь ему стоит подумать, что сказать в свою защиту.
— Я никогда не причинял ей вреда, — сказал он наконец, медленно, отчетливо произнося каждое слово. — Когда я уходил, она спала и была совершенно здорова. С той поры я ее не видел.
— А как же женский труп, Бритрик? Он по крайней мере год пролежал в земле рядом с тем домом, где вы ночевали, и у этой женщины были черные волосы, а говорят, что Гуннильд была брюнетка.
— Она была и осталась брюнеткой, где бы сейчас ни находилась. У многих женщин в приграничных областях черные волосы. Кости, что вы нашли, не могут принадлежать Гуннильд.
Хью упустил из виду, что они располагают только скелетом, по которому невозможно точно опознать покойницу. И он проговорился об этом подозреваемому. Теперь Бритрик догадался, что доказать его вину им будет нелегко, а может быть, и невозможно.
— Говорю вам правду, милорд, — продолжал Бритрик вкрадчивым тоном. — Она была жива, когда я выскользнул из дома и оставил ее одну. Не стану отрицать — мне все стало надоедать. Женщины всегда желают заполучить мужчину в собственность, а это раздражает. Вот почему я поднялся чуть свет, когда она еще спала крепким сном, и отправился один на запад, чтобы избавиться от ее визгов и приставаний. Но клянусь, я никогда не причинял ей вреда. Та несчастная, что вы нашли, должно быть, другая женщина. Это не Гуннильд.
— Откуда взяться другой, Бритрик, подумай сам? Место пустынное, безлюдное. Мы опросили всех вокруг — не было другой женщины.
— Я об этом ничего не знаю, милорд. Я раньше ничего не знал об этом участке, вплоть до прошлогодней ярмарки. И кто живет по соседству на том берегу реки, мне тоже не известно. Единственно, чего я хотел, — это найти подходящее местечко для ночевки.
Теперь он хорошо владел собою, понимая, что никогда никто не узнает, как звали женщину, от которой остались лишь кости, а череп покрыт черными волосами. В глазах закона зато он был подозреваемым, но не преступником — пока вина его не доказана. Он понимал это: без веских доказательств его не могут обвинить в убийстве и предать смертной казни, и он без устали повторял, что невиновен: «Я никогда не причинял вреда Гуннильд. Я оставил ее живой и здоровой».
— А что тебе о ней было известно? — неожиданно выступая вперед, резко спросил брат Кадфаэль.
Этим вопросом Бритрик опять был сбит с толку и перестал твердить, что он не причастен к преступлению.
— Ежели ты водился с нею, — продолжал Кадфаэль, — то уж наверняка знал, откуда она родом, где ее родня, в каких местах она обычно зарабатывала себе на хлеб. Ты утверждаешь, что она жива или, по крайней мере, была жива, когда ты уходил. Где же нам следует ее искать?
— Да она не была разговорчивой. — Бритрик явно был растерян: он мало знал о ней, иначе охотно выложил бы все, что ему было известно, — в качестве доказательства своего уважения к закону. И у него не было времени на ходу придумать складную историю, чтобы привлечь внимание властей к какой-нибудь отдаленной местности и этим хотя бы выиграть время. — Я встретил ее в Ковентри, — сказал он, и это, судя по всему, была правда. — Оттуда мы отправились в путь вместе, но она ничего не рассказывала о себе, держала рот на замке. Я так понял, что до встречи со мной она собиралась идти на юг, но, повторяю, она никогда не говорила ни откуда она родом, ни о своих родных.
— Ты сказал, что она ушла на восток после того, как ты ее покинул. Но откуда тебе это известно? Зачем тебе было тайком от нее убегать?
— Я говорил это предположительно. — Бритрик явно пытался уклониться от прямого ответа. — Я это признаю. Я верил и сейчас верю, что она пошла на восток, когда утром обнаружила, что я ушел. На западе, в Уэльсе, ее пение и цирковые номера успеха иметь не будут. Поэтому я думаю, что она пошла на восток. А может, решила на юг идти, как перед нашей встречей. Но я говорю правду: она была жива, когда я уходил. Я не причинил ей вреда.
Таков был его незамысловатый, упрямый ответ на все последующие вопросы, — единственный довод, который он выдвигал в свою защиту.
— Милорд, клянусь, я никого не убивал. Прошу вас, дайте приказ о розыске, пусть о нем объявят городские глашатаи. Велите также путникам передавать в тех местах, куда они направляются, чтобы она дала вам знать о себе и вы смогли убедиться, что она по-прежнему жива и невредима. Стоит ей услышать, что меня обвиняют в ее смерти, она тотчас же явится. Я никакого вреда ей не причинял. Она сама это подтвердит.
— Итак, мы объявим розыск и посмотрим, откликнется ли она, — устало заявил Хью Кадфаэлю, после того как запер камеру, где сидел Бритрик, оставив его в одиночестве коротать ночь. Они направились к привратницкой замка. — Но если даже она жива, я сомневаюсь, чтобы женщина, ведущая такой образ жизни, как Гуннильд, с охотой предстала бы перед законом, чтобы спасти жизнь Бритрика, который бросил ее. Что ты думаешь о нем? Его отрицание своей вины само по себе не многого стоит. В чем-то у него, мне кажется, совесть нечиста, и это связано с тем домом и той женщиной. Помнишь, что он сказал, когда я спросил про тот дом? Я запомнил его слова:» — Я ничего не украл! Все оставил нетронутым, когда уходил!» Из этого я заключаю, что он-таки совершил кражу. Когда дело дошло до известия, что найден труп Гуннильд, он испугался, пока не понял из моих слов — тут-то я опростоволосился! — что от трупа остались одни кости. Он смекнул, как ему вести себя, и только после этого стал просить, чтобы мы ее разыскали. Это звучит вроде бы убедительно, но я-то думаю, что он знает: мы никогда ее не найдем. Скорее даже, он считает, что ее уже разыскивают, но надеется, что в любом случае мы ничего не докажем.
— Ты собираешься держать его под арестом? — спросил Кадфаэль.
— Конечно! И пошлю людей по его следам везде, где он побывал с тех пор, как встретился с ней. Надо опросить всех трактирщиков и их слуг, каждого деревенского покупателя, который имел с ним дело. Должен же найтись кто-нибудь, кто провел с ним и с нею час-другой. Я буду держать его в тюрьме до тех пор, пока так или иначе не узнаю правду. Скажи-ка, ты не заметил чего-либо, что ускользнуло от моего внимания? Мне важна каждая подробность.
— Есть одна мысль, — ответил Кадфаэль несколько неопределенно. — Не будем день-другой ее обсуждать. Кто знает, может быть, тебе не придется слишком долго ждать, пока откроется правда.
На следующее утро — это было воскресенье — из Лонгнера прискакал Сулиен Блаунт, чтобы присутствовать на мессе в монастырской церкви. С собой он привез вычищенную, выглаженную и аккуратно сложенную рясу, в которой уехал из монастыря, после того как аббат благословил его жить в миру. Теперь, в короткой тунике с поясом, в полотняной рубашке, штанах и добротных кожаных сапогах, он, похоже, чувствовал себя менее удобно, чем в рясе, — такой новой и непривычной казалась ему светская одежда, от которой он успел отвыкнуть за год. Он еще не приобрел свободную походку, не стесненную монашеской одеждой. Странно, но Сулиен не выглядел более счастливым или беззаботным после того, как стал жить в миру. Его красивый рот был крепко сжат и придавал лицу суровое выражение. Складка между бровями говорила о тревожившей его неотвязной мысли. Волосы его теперь были аккуратно подстрижены, и шевелюра уже не была такой пышной, как после бегства из Рэмзи. Во время службы он не отвлекался, был очень сосредоточен. После окончания мессы он отдал брату Мэтью, келарю, привезенную с собой рясу и подошел поздороваться с аббатом Радульфусом и приором Робертом. За это время брат Кадфаэль уже вышел из церкви, и Сулиен отправился разыскивать его. Он нашел травника на его обычном месте — у сарайчика.
— А вот и ты! — сказал Кадфаэль при виде молодого человека. — Я так и знал, что ты скоро к нам заглянешь. Каким ты нашел мир за пределами монастыря? Не собираешься снова изменить свое решение?
— Нет! — воскликнул Сулиен и на секунду запнулся. Он оглядывал обнесенный высоким забором садик, опрятные, ровные грядки, казавшиеся теперь, когда на них не было листьев, длинными и голыми. — Мне по душе было работать тут с тобой, брат. Но вернуться я бы не хотел. Напрасно я тогда ушел из дому в Рэмзи. Больше такой ошибки я не повторю.
— Как поживает твоя матушка? — спросил Кадфаэль. Он понимал, не только тайная любовь к Дженерис, но и болезнь матери была той причиной, по которой Сулиен ушел тогда в монастырь. Для юноши невыносимо постоянно находиться подле близкого человека, мучимого непроходящими болями, будучи не в силах ничем помочь. От Хью Кадфаэль уже знал, в каком тяжелом состоянии находится сейчас хозяйка Лонгнера, хоть она ни на что и не жалуется. Если в этом было дело, то понятно, что теперь младший сын напрягал все силы, чтобы возместить больной матери то время, когда он находился вдали от нее, и своим вниманием хоть немного облегчить ее участь.
— Плохо, — коротко отвечал Сулиен. — Ей все время плохо. Но она никогда не жалуется. Словно какой-то зверь гложет ее изнутри. Но бывают дни, когда ей полегче.
— У меня есть травы от болей, — сказал Кадфаэль, — когда-то они ей помогали.
— Я знаю. Мы все советуем ей принимать лекарства, но она наотрез отказывается. Утверждает, что они ей не нужны. И все-таки, — попросил Сулиен, — дай мне с собой что-нибудь, я попробую ее уговорить.
Он пошел за Кадфаэлем в сарайчик. Пучки сухих трав, привязанные к стропилам, шелестели над их головами. Сулиен сел на деревянную скамью, пока Кадфаэль наполнял флакон сиропом, приготовленным им по собственному рецепту из восточных опийных маков. Этот сироп обладал болеутоляющим и снотворным действием.
— Верно, до тебя еще не дошла эта новость, — сказал Кадфаэль, стоя спиной к Сулиену. — Шериф арестовал одного человека за убийство женщины, которую мы принимали за Дженерис, пока ты не доказал, что она жива. Его зовут Бритрик, он — разносчик, ходил с товаром по приграничным деревням, а в прошлом году, во время нашей ярмарки, ночевал в доме Руалда.
За своей спиной Кадфаэль услышал легкое шевеление — видимо, Сулиен прислонился к деревянной стенке сарайчика. Но так как молодой человек молчал, Кадфаэль продолжал:
— С ним была женщина, некая Гуннильд, акробатка и певица, развлекавшая толпу на ярмарках. С прошлогодней ярмарки ее никто не видел. И у нее, как говорят, были черные волосы. Очень похоже, что это и есть та несчастная, которую мы нашли, — так считает Хью Берингар.
Раздался голос Сулиена — глуховатый, тихий:
— А что говорит Бритрик? Он это отрицает?..
— Конечно отрицает. Говорит, что на следующее утро после закрытия ярмарки он оставил ту женщину спящей — она была жива и здорова. С тех пор он ее не видел.
— Он, возможно, так и поступил, — тихо проговорил Сулиен.
— Возможно. Но только никто ее больше не видел, — сказал Кадфаэль. — И на ярмарке в этом году ее не было. В общем, никто о ней ничего не знает. Как выяснилось, они частенько ссорились, дело доходило до потасовок. Он — человек огромной силы, вспыльчивый, горячий, такой может далеко зайти. Не хотел бы я оказаться в его шкуре. Обвинение ему будет предъявлено серьезное — и обоснованное, — подчеркнул Кадфаэль. — Его жизнь сейчас немногого стоит.
Тут Кадфаэль обернулся. Юноша сидел очень тихо, его глаза не отрываясь смотрели на травника. С сожалением, впрочем не слишком глубоким, словно это его мало затронуло, он произнес:
— Бедняга! Верно, он не собирался ее убивать. Как, ты сказал, звали эту акробатку?
— Гуннильд. Ее звали Гуннильд.
— Как, верно, тяжко вести бродячую жизнь, особенно женщине, — сказал Сулиен задумчиво. — Летом-то еще сносно, а вот что делать зимой!
— То, что делают все бродячие артисты, — сказал Кадфаэль со знанием дела. — Примерно в такое время года, глубокой осенью, они подыскивают место, где их приютят на зиму, а платят тем, что развлекают хозяев пением да разными трюками и фокусами. А с наступлением весны — они вновь в пути.
— Могу себе представить, что значит для них очутиться зимой, когда валит снег, возле огня и получать пищу, пусть самую скудную, — задумчиво произнес Сулиен и встал, чтобы взять небольшой флакон, который Кадфаэль заткнул пробкой. — Ну, я поехал домой. Мне еще надо сегодня помочь Юдо в конюшне. Большое спасибо тебе, брат Кадфаэль, За это и за все остальное.
Глава восьмая
— Если повезет, — сказал Хью, — мы сумеем схватить его раньше. Руитон мне знаком, он находится милях в восьми от Шрусбери. Бритрик, вероятно, захочет обойти все уэльские деревни, затем податься на восток, и через Нокин — прямой дорогой к дому. А по пути как раз много деревушек, где он будет продавать свой товар, пока позволит погода. Там-то мы его и настигнем.
Хью оказался прав: они именно там и настигли его три дня спустя. Один из сержантов шерифа заметил разносчика в деревне на уэльской стороне границы и стал терпеливо дожидаться, пока тот не окажется на английской земле и не направится, не особенно торопясь, к Мересбруку, по дороге через Нокин в сторону Руитона. Хью внимательно следил за своими беспокойными соседями в уэльском Повисе: сам не допускал нарушения английских законов на своей стороне границы и в такой же степени следил, чтобы у валлийцев не было повода пожаловаться, что он нарушает уэльские законы. На северо-западе у него сохранялись добрососедские отношения с Овейном Гуинеддским — они хорошо понимали друг друга. Зато валлийцы из Повиса то и дело норовили нарушить договор, и от них можно было ждать любой неприятности.
Итак, сержант выжидал, пока его ни о чем не подозревающая добыча не пересечет старинную земляную насыпь, обозначавшую границу. Насыпь эта давно начала разрушаться, но все еще была хорошо различима. Погода стояла сравнительно мягкая, и ходить по дорогам было приятно, но Бритрик, похоже, уже продал весь свой товар и хотел попасть домой до наступления холодов. Если у него еще и оставался кое-какой товар в Руитоне, он имел возможность продать его своим соседям и в ближайших к Руитону деревушках. Явно довольный удачной торговлей, он бодро шагал по дороге в направлении Мересбрука, весело насвистывая и шевеля своим длинным посохом придорожную траву. Недалеко от ближайшей деревни он столкнулся с патрулем, состоявшим из двух легковооруженных солдат шрусберийского гарнизона. Патрульные схватили его за руки и деловито осведомились, не Бритрик ли он. Он был крупный, сильный мужчина и с легкостью мог вырваться и убежать, если бы захотел. Но он знал, что патруль послан шерифом и представляет королевскую власть, поэтому он не стал зря искушать судьбу. Бритрик решил вести себя осмотрительно, он охотно подтвердил, что именно так его зовут, и спросил с обезоруживающей улыбкой, чего они от него хотят.
Патрульным было предписано сообщить ему только, что его требует к себе шериф, и препроводить в Шрусбери. Их молчание и неприступность смутили его, и он подумывал, а не сбежать ли, но было уже поздно: еще двое солдат появились внезапно со стороны дороги и спокойно присоединились к первым. У подошедших были в руках луки, и они явно умели с ними обращаться, Перспектива получить стрелу в спину не привлекала Бритрика, и он по необходимости подчинился. А ведь Уэльс находился всего в четверти мили отсюда! Да, не повезло, но, может, позже ему еще представится случай сбежать, решил он и, не задавая больше вопросов, пошел, куда было велено.
Патруль привел Бритрика в Нокин, там его посадили на лошадь и вечером доставили в Шрусбери, где поместили в подземелье замка. К этому времени Бритрик уже почувствовал сильную тревогу: он не понимал, в чем дело. Лицо его оставалось бесстрастным, но в уме он перебирал все свои провинности и прикидывал, какая же из них выплыла наружу. Нельзя сказать, что он испугался, но ему было явно не по себе. Все его попытки разговорить стражников успехом не увенчались. Ему оставалось только ждать и гадать, зачем он понадобился шерифу.
Как раз в это время шериф ужинал у аббата Радульфуса в обществе приора Роберта и владельца манора в Аптоне, который в этот день дал разрешение аббатству ловить рыбу в реке Тёрн, граничащей с его землями на юго-востоке. Этот документ составили и скрепили печатью еще до вечернего богослужения. Хью выступал в качестве одного из свидетелей. Аптон принадлежал к королевским землям, поэтому согласие шерифа либо другого ответственного должностного лица было обязательным. Гонец из замка — человек сообразительный — терпеливо ждал, когда закончится трапеза у аббата. Он не без оснований полагал, что добрые вести могут подождать, как, впрочем, и дурные: подозреваемый находится под надежной охраной в тюремном подземелье замка. Наконец наступил подходящий момент, и посыльный доложил о Бритрике.
— Это тот человек, о котором вы говорили? — спросил аббат Радульфус, когда узнал новость. — Это он в прошлом году тайком ночевал в доме брата Руалда?
— Да, отец мой, — отвечал Хью. — На его счет у нас есть серьезные подозрения. Прошу извинить меня за спешку, но я должен как можно быстрее допросить его, пока он еще не пришел в себя.
— Я столь же пекусь о раскрытии этого дела, как и вы, — заметил аббат. — Но для меня важнее всего узнать имя погибшей женщины. Конечно, идите, шериф, и я надеюсь, что на сей раз вам удастся приблизиться к истине. Нераскрытое преступление тяжким грузом лежит на всех нас.
— Отец мой, — попросил Хью, — позвольте мне взять с собой брата Кадфаэля. Он первый узнал об этом человеке от старика из приюта Святого Жиля. Он знает все детали и сможет уловить подробности, которые я мог бы упустить.
В ответ на эту просьбу приор Роберт сморщил свой патрицианский нос и поджал губы в знак неодобрения. Он считал, что брату Кадфаэлю слишком часто позволяли отлучаться из монастыря, что нарушало Устав, который приор толковал весьма строго. Однако аббат Радульфус кивнул в знак согласия и сказал:
— Разумеется, шериф, вам полезно будет иметь рядом умного, проницательного свидетеля. Возьмите его с собой. Я знаю — у него отличная память и острый нюх на всякие несоответствия в показаниях. Вдобавок его ведь привлекли к этому делу с самого начала, и я думаю, он имеет право довести его до конца.
Вот как случилось, что Кадфаэль, выйдя после ужина из трапезной, вместо того, чтобы пойти в зал капитула и слушать чтение Евангелия (сегодня была очередь брата Френсиса, а читал он на редкость скучно и нудно), был избавлен от этого: вместе с Хью он отправился в замок побеседовать с арестованным.
Это был, как его и описал старик, огромный рыжий детина, способный вышвырнуть на улицу и более сильных конкурентов, чем какой-то паршивый старый бродяга, — с достаточно привлекательной для слабого пола наружностью. Такой вполне мог завоевать пылкую и независимую бродячую акробатку, по крайней мере на какое-то время. Если они, проводя вместе дни и ночи в течение нескольких лет, часто выясняли отношения и даже дрались — он, должно быть, пускал в ход свои здоровенные кулаки и мог убить свою подружку, пускай непреднамеренно. Когда же он впадал в ярость (а его огненно-рыжая шевелюра выдавала бешеный темперамент), то способен был, скорей всего, убить и от озлобления. Здесь, в подземелье, где Хью намеревался встретиться с ним, он сидел, упершись в стену широкой спиной, хмурый и настороженный, с застывшим, словно каменным, лицом, под стать окружавшим его стенам камеры. Его взгляд исподлобья отбивал всякую охоту задавать вопросы. Человек, не раз нарывавшийся на неприятности, — рассуждал Кадфаэль, глядя на него, — и отовсюду выходивший сухим из воды. До этого времени ни в чем серьезном не был замечен: ну, убил оленя в чужих владениях, украл курицу — в это смутное время такие дела даже не разбираются в суде. У королевских лесничих в это междоусобное лихолетье не было ни времени, ни сил строго соблюдать закон о лесных владениях.
По виду Бритрика нельзя было определить, что он сейчас думает и чувствует. Возможно, он догадывается о причине ареста и уже строит планы, как обвести шерифа вокруг пальца и отвести от себя подозрение. Задержанный не высказывал протеста, но от долгого напряженного ожидания у него даже скулы свело и по телу проходили волны дрожи.
Хью закрыл дверь в камеру и внимательно оглядел пленника.
— Ну что ж, Бритрик, — так тебя, кажется, зовут? — начал он допрос. — Ответь-ка мне, ты приходил на здешнюю ярмарку в последние два года?
— Я бывал здесь и раньше, — отвечал Бритрик. Голос у него был низкий, тон — сдержанный. — Я был на этой ярмарке шесть раз. — При этих словах он бросил короткий косой взгляд на брата Кадфаэля, молча стоявшего в стороне в своей черной рясе. Возможно, задержанный вспомнил о неоплаченной аббатству пошлине и подумал, что его наконец-то решили призвать к ответу.
— Нас интересует только прошлый год, — продолжил Хью. — Это было не так давно, чтобы тебя подвела память. Ты продавал товар в канун праздника Святого Петра в Оковах и в течение следующих трех дней. Где ты проводил ночи?
Видно было, что Бритрик сбит с толку, и это заставляло его держаться с большей осторожностью, но отвечал он без особых колебаний:
— Я знал, что поблизости — через реку, возле Лонгнера — пустует дом. О нем то и дело говорили все вокруг. Рассказывали, как горшечнику пришла в голову фантазия заделаться монахом, а жена его ушла куда-то, насовсем, все бросив. Я подумал, что никому не причиню вреда, если там переночую. Сюда меня привезли из-за этого? Но почему сейчас, когда прошло столько времени? Я ничего не украл. Все оставил нетронутым, когда уходил! Я ведь одного хотел — чтобы была крыша над головой и место, где можно спокойно отдохнуть.
— Одному? — быстро спросил Хью, пристально глядя на задержанного. Но и на этот вопрос Бритрик, отвечал уверенно. Он, видно, смекнул, что шериф уже опросил других, прежде чем поинтересоваться этим у него.
— Со мной была женщина. Гуннильд — так ее звали. Она бродила по рынкам и ярмаркам, выступала, тем и зарабатывала себе на пропитание. Я встретил ее в Ковентри. Какое-то время мы были с ней вместе — А когда здешняя прошлогодняя ярмарка кончилась, вы ушли вместе?
Взгляд прищуренных глаз Бритрика перебегал с лица шерифа на лицо монаха, как будто он пытался уловить смысл этого вопроса.
— Нет, — наконец произнес он. — Наши пути разошлись. Я отправился на запад — торговля у меня лучше всего шла в приграничных деревнях.
— Когда и где вы с нею расстались?
— Я оставил ее в том доме, где мы спали. Это было рано утром четвертого дня августа. Едва рассвело, когда я тронулся в путь. Она же собиралась идти на восток, так что ей не надо было переправляться через реку.
— Я не знаю ни одного человека в городе или же в Форгейте, — сказал Хью осторожно, — кто бы после этого видел ее.
— Это понятно, — пожал плечами Бритрик. — Я же сказал, что она ушла на восток.
— И с тех пор ты не встречал ее? Не пытался найти — по старой дружбе?
— Случая не было. — Он стал покрываться потом, как будто не понимая, к чему клонит шериф. — Да и ни к чему это было. Она ушла своей дорогой, я — своей.
— А вы никогда не ссорились? Не спорили, не дрались? Небось скажешь, что вы всегда по-доброму относились друг к другу? — Под пристальным взглядом шерифа Бритрик опустил глаза. — А между тем я слышал другое, — продолжал Хью. — Там был один старик, пытавшийся найти ночлег в том же доме, не так ли? Ты того старика прогнал. Но далеко он не ушел и слышал, какие неистовые, бурные ссоры происходили между вами по ночам. Она заставляла тебя на ней жениться, не правда ли? Но женитьба не входила в твои планы. Что же приключилось? Она тебе надоела? Была слишком назойливой? Такими ручищами, как у тебя, очень легко можно было ее навеки успокоить.
Бритрик, как загнанный зверь, резко откинул голову назад, ударившись о стену, пот выступил на его лбу, так что даже волосы намокли. Каким-то неестественно хриплым голосом, схватившись рукой за горло, он пробормотал:
— Это какое-то безумие… безумие. Говорю вам, я оставил ее спящей, живой и здоровой, говорю вам… Да за кого вы меня принимаете, милорд?! Что же я, по-вашему, сделал?
— Я сейчас скажу тебе, Бритрик, что, по-моему, ты сделал. Гуннильд ведь не было на нынешней ярмарке, так? И никто в Шрусбери не видел ее с тех пор, как ты ушел, оставив ее в доме горшечника? Я считаю, что поскольку вы с нею довольно часто ссорились и дрались, то в одну из ночей, может быть последнюю, Гуннильд умерла. По твоей вине, Бритрик. Очевидно, ты похоронил ее той же ночью под деревьями — ведь пахать этот участок здешнее аббатство начало лишь этой осенью. Вот так! Найдены женские останки, Бритрик, на черепе длинные черные волосы, чуть ли не целая грива волос.
Бритрик издал короткий булькающий звук, и из груди его вырвался хриплый вздох, словно его сильно ударили в грудь. Когда он обрел способность говорить, то сквозь задыхающийся шепот, который можно было различить лишь по движению его губ, он повторил несколько раз:
— Нет… нет… Это не Гуннильд!..
Хью дал ему время прийти в себя и осознать, в чем его обвиняют. Бритрик сумел быстро овладеть собой и принял как факт, что труп действительно найден и именно поэтому его задержали и держат в этом подземелье. Теперь ему стоит подумать, что сказать в свою защиту.
— Я никогда не причинял ей вреда, — сказал он наконец, медленно, отчетливо произнося каждое слово. — Когда я уходил, она спала и была совершенно здорова. С той поры я ее не видел.
— А как же женский труп, Бритрик? Он по крайней мере год пролежал в земле рядом с тем домом, где вы ночевали, и у этой женщины были черные волосы, а говорят, что Гуннильд была брюнетка.
— Она была и осталась брюнеткой, где бы сейчас ни находилась. У многих женщин в приграничных областях черные волосы. Кости, что вы нашли, не могут принадлежать Гуннильд.
Хью упустил из виду, что они располагают только скелетом, по которому невозможно точно опознать покойницу. И он проговорился об этом подозреваемому. Теперь Бритрик догадался, что доказать его вину им будет нелегко, а может быть, и невозможно.
— Говорю вам правду, милорд, — продолжал Бритрик вкрадчивым тоном. — Она была жива, когда я выскользнул из дома и оставил ее одну. Не стану отрицать — мне все стало надоедать. Женщины всегда желают заполучить мужчину в собственность, а это раздражает. Вот почему я поднялся чуть свет, когда она еще спала крепким сном, и отправился один на запад, чтобы избавиться от ее визгов и приставаний. Но клянусь, я никогда не причинял ей вреда. Та несчастная, что вы нашли, должно быть, другая женщина. Это не Гуннильд.
— Откуда взяться другой, Бритрик, подумай сам? Место пустынное, безлюдное. Мы опросили всех вокруг — не было другой женщины.
— Я об этом ничего не знаю, милорд. Я раньше ничего не знал об этом участке, вплоть до прошлогодней ярмарки. И кто живет по соседству на том берегу реки, мне тоже не известно. Единственно, чего я хотел, — это найти подходящее местечко для ночевки.
Теперь он хорошо владел собою, понимая, что никогда никто не узнает, как звали женщину, от которой остались лишь кости, а череп покрыт черными волосами. В глазах закона зато он был подозреваемым, но не преступником — пока вина его не доказана. Он понимал это: без веских доказательств его не могут обвинить в убийстве и предать смертной казни, и он без устали повторял, что невиновен: «Я никогда не причинял вреда Гуннильд. Я оставил ее живой и здоровой».
— А что тебе о ней было известно? — неожиданно выступая вперед, резко спросил брат Кадфаэль.
Этим вопросом Бритрик опять был сбит с толку и перестал твердить, что он не причастен к преступлению.
— Ежели ты водился с нею, — продолжал Кадфаэль, — то уж наверняка знал, откуда она родом, где ее родня, в каких местах она обычно зарабатывала себе на хлеб. Ты утверждаешь, что она жива или, по крайней мере, была жива, когда ты уходил. Где же нам следует ее искать?
— Да она не была разговорчивой. — Бритрик явно был растерян: он мало знал о ней, иначе охотно выложил бы все, что ему было известно, — в качестве доказательства своего уважения к закону. И у него не было времени на ходу придумать складную историю, чтобы привлечь внимание властей к какой-нибудь отдаленной местности и этим хотя бы выиграть время. — Я встретил ее в Ковентри, — сказал он, и это, судя по всему, была правда. — Оттуда мы отправились в путь вместе, но она ничего не рассказывала о себе, держала рот на замке. Я так понял, что до встречи со мной она собиралась идти на юг, но, повторяю, она никогда не говорила ни откуда она родом, ни о своих родных.
— Ты сказал, что она ушла на восток после того, как ты ее покинул. Но откуда тебе это известно? Зачем тебе было тайком от нее убегать?
— Я говорил это предположительно. — Бритрик явно пытался уклониться от прямого ответа. — Я это признаю. Я верил и сейчас верю, что она пошла на восток, когда утром обнаружила, что я ушел. На западе, в Уэльсе, ее пение и цирковые номера успеха иметь не будут. Поэтому я думаю, что она пошла на восток. А может, решила на юг идти, как перед нашей встречей. Но я говорю правду: она была жива, когда я уходил. Я не причинил ей вреда.
Таков был его незамысловатый, упрямый ответ на все последующие вопросы, — единственный довод, который он выдвигал в свою защиту.
— Милорд, клянусь, я никого не убивал. Прошу вас, дайте приказ о розыске, пусть о нем объявят городские глашатаи. Велите также путникам передавать в тех местах, куда они направляются, чтобы она дала вам знать о себе и вы смогли убедиться, что она по-прежнему жива и невредима. Стоит ей услышать, что меня обвиняют в ее смерти, она тотчас же явится. Я никакого вреда ей не причинял. Она сама это подтвердит.
— Итак, мы объявим розыск и посмотрим, откликнется ли она, — устало заявил Хью Кадфаэлю, после того как запер камеру, где сидел Бритрик, оставив его в одиночестве коротать ночь. Они направились к привратницкой замка. — Но если даже она жива, я сомневаюсь, чтобы женщина, ведущая такой образ жизни, как Гуннильд, с охотой предстала бы перед законом, чтобы спасти жизнь Бритрика, который бросил ее. Что ты думаешь о нем? Его отрицание своей вины само по себе не многого стоит. В чем-то у него, мне кажется, совесть нечиста, и это связано с тем домом и той женщиной. Помнишь, что он сказал, когда я спросил про тот дом? Я запомнил его слова:» — Я ничего не украл! Все оставил нетронутым, когда уходил!» Из этого я заключаю, что он-таки совершил кражу. Когда дело дошло до известия, что найден труп Гуннильд, он испугался, пока не понял из моих слов — тут-то я опростоволосился! — что от трупа остались одни кости. Он смекнул, как ему вести себя, и только после этого стал просить, чтобы мы ее разыскали. Это звучит вроде бы убедительно, но я-то думаю, что он знает: мы никогда ее не найдем. Скорее даже, он считает, что ее уже разыскивают, но надеется, что в любом случае мы ничего не докажем.
— Ты собираешься держать его под арестом? — спросил Кадфаэль.
— Конечно! И пошлю людей по его следам везде, где он побывал с тех пор, как встретился с ней. Надо опросить всех трактирщиков и их слуг, каждого деревенского покупателя, который имел с ним дело. Должен же найтись кто-нибудь, кто провел с ним и с нею час-другой. Я буду держать его в тюрьме до тех пор, пока так или иначе не узнаю правду. Скажи-ка, ты не заметил чего-либо, что ускользнуло от моего внимания? Мне важна каждая подробность.
— Есть одна мысль, — ответил Кадфаэль несколько неопределенно. — Не будем день-другой ее обсуждать. Кто знает, может быть, тебе не придется слишком долго ждать, пока откроется правда.
На следующее утро — это было воскресенье — из Лонгнера прискакал Сулиен Блаунт, чтобы присутствовать на мессе в монастырской церкви. С собой он привез вычищенную, выглаженную и аккуратно сложенную рясу, в которой уехал из монастыря, после того как аббат благословил его жить в миру. Теперь, в короткой тунике с поясом, в полотняной рубашке, штанах и добротных кожаных сапогах, он, похоже, чувствовал себя менее удобно, чем в рясе, — такой новой и непривычной казалась ему светская одежда, от которой он успел отвыкнуть за год. Он еще не приобрел свободную походку, не стесненную монашеской одеждой. Странно, но Сулиен не выглядел более счастливым или беззаботным после того, как стал жить в миру. Его красивый рот был крепко сжат и придавал лицу суровое выражение. Складка между бровями говорила о тревожившей его неотвязной мысли. Волосы его теперь были аккуратно подстрижены, и шевелюра уже не была такой пышной, как после бегства из Рэмзи. Во время службы он не отвлекался, был очень сосредоточен. После окончания мессы он отдал брату Мэтью, келарю, привезенную с собой рясу и подошел поздороваться с аббатом Радульфусом и приором Робертом. За это время брат Кадфаэль уже вышел из церкви, и Сулиен отправился разыскивать его. Он нашел травника на его обычном месте — у сарайчика.
— А вот и ты! — сказал Кадфаэль при виде молодого человека. — Я так и знал, что ты скоро к нам заглянешь. Каким ты нашел мир за пределами монастыря? Не собираешься снова изменить свое решение?
— Нет! — воскликнул Сулиен и на секунду запнулся. Он оглядывал обнесенный высоким забором садик, опрятные, ровные грядки, казавшиеся теперь, когда на них не было листьев, длинными и голыми. — Мне по душе было работать тут с тобой, брат. Но вернуться я бы не хотел. Напрасно я тогда ушел из дому в Рэмзи. Больше такой ошибки я не повторю.
— Как поживает твоя матушка? — спросил Кадфаэль. Он понимал, не только тайная любовь к Дженерис, но и болезнь матери была той причиной, по которой Сулиен ушел тогда в монастырь. Для юноши невыносимо постоянно находиться подле близкого человека, мучимого непроходящими болями, будучи не в силах ничем помочь. От Хью Кадфаэль уже знал, в каком тяжелом состоянии находится сейчас хозяйка Лонгнера, хоть она ни на что и не жалуется. Если в этом было дело, то понятно, что теперь младший сын напрягал все силы, чтобы возместить больной матери то время, когда он находился вдали от нее, и своим вниманием хоть немного облегчить ее участь.
— Плохо, — коротко отвечал Сулиен. — Ей все время плохо. Но она никогда не жалуется. Словно какой-то зверь гложет ее изнутри. Но бывают дни, когда ей полегче.
— У меня есть травы от болей, — сказал Кадфаэль, — когда-то они ей помогали.
— Я знаю. Мы все советуем ей принимать лекарства, но она наотрез отказывается. Утверждает, что они ей не нужны. И все-таки, — попросил Сулиен, — дай мне с собой что-нибудь, я попробую ее уговорить.
Он пошел за Кадфаэлем в сарайчик. Пучки сухих трав, привязанные к стропилам, шелестели над их головами. Сулиен сел на деревянную скамью, пока Кадфаэль наполнял флакон сиропом, приготовленным им по собственному рецепту из восточных опийных маков. Этот сироп обладал болеутоляющим и снотворным действием.
— Верно, до тебя еще не дошла эта новость, — сказал Кадфаэль, стоя спиной к Сулиену. — Шериф арестовал одного человека за убийство женщины, которую мы принимали за Дженерис, пока ты не доказал, что она жива. Его зовут Бритрик, он — разносчик, ходил с товаром по приграничным деревням, а в прошлом году, во время нашей ярмарки, ночевал в доме Руалда.
За своей спиной Кадфаэль услышал легкое шевеление — видимо, Сулиен прислонился к деревянной стенке сарайчика. Но так как молодой человек молчал, Кадфаэль продолжал:
— С ним была женщина, некая Гуннильд, акробатка и певица, развлекавшая толпу на ярмарках. С прошлогодней ярмарки ее никто не видел. И у нее, как говорят, были черные волосы. Очень похоже, что это и есть та несчастная, которую мы нашли, — так считает Хью Берингар.
Раздался голос Сулиена — глуховатый, тихий:
— А что говорит Бритрик? Он это отрицает?..
— Конечно отрицает. Говорит, что на следующее утро после закрытия ярмарки он оставил ту женщину спящей — она была жива и здорова. С тех пор он ее не видел.
— Он, возможно, так и поступил, — тихо проговорил Сулиен.
— Возможно. Но только никто ее больше не видел, — сказал Кадфаэль. — И на ярмарке в этом году ее не было. В общем, никто о ней ничего не знает. Как выяснилось, они частенько ссорились, дело доходило до потасовок. Он — человек огромной силы, вспыльчивый, горячий, такой может далеко зайти. Не хотел бы я оказаться в его шкуре. Обвинение ему будет предъявлено серьезное — и обоснованное, — подчеркнул Кадфаэль. — Его жизнь сейчас немногого стоит.
Тут Кадфаэль обернулся. Юноша сидел очень тихо, его глаза не отрываясь смотрели на травника. С сожалением, впрочем не слишком глубоким, словно это его мало затронуло, он произнес:
— Бедняга! Верно, он не собирался ее убивать. Как, ты сказал, звали эту акробатку?
— Гуннильд. Ее звали Гуннильд.
— Как, верно, тяжко вести бродячую жизнь, особенно женщине, — сказал Сулиен задумчиво. — Летом-то еще сносно, а вот что делать зимой!
— То, что делают все бродячие артисты, — сказал Кадфаэль со знанием дела. — Примерно в такое время года, глубокой осенью, они подыскивают место, где их приютят на зиму, а платят тем, что развлекают хозяев пением да разными трюками и фокусами. А с наступлением весны — они вновь в пути.
— Могу себе представить, что значит для них очутиться зимой, когда валит снег, возле огня и получать пищу, пусть самую скудную, — задумчиво произнес Сулиен и встал, чтобы взять небольшой флакон, который Кадфаэль заткнул пробкой. — Ну, я поехал домой. Мне еще надо сегодня помочь Юдо в конюшне. Большое спасибо тебе, брат Кадфаэль, За это и за все остальное.
Глава восьмая
Через три дня к привратницкой замка подъехал всадник, по виду — слуга; позади него, в дамском седле, сидела женщина. Он помог ей спешиться, и она подошла к стражникам. Скромно, но уверенным голосом она попросила доложить о ней шерифу. Она заявила, что у нее к нему важное дело, не терпящее отлагательств.