– ... или стихи почитаю, – не унимался он, – из раннего, хотите?
– Че те надо?
– Вам так идет, когда вы сердитесь!
– И все же?
Он подпер ладонями щеки и удивленно спросил:
– Я вам совсем не нравлюсь?
– Малыш, – язвительно усмехнулась Ленка, – шел бы ты к своей маме, пока она, бдя за тобой, голову мне не просверлила.
Он коротко хохотнул, громко, почти искренне, и, посмотрев в сторону своей престарелой подруги, махнул ей рукой так, словно хотел сказать «пока», но его пальцы сделали в воздухе движение не сверху вниз, а, напротив, снизу вверх, и получилось не «пока», а что-то вроде «пшла отсюда».
Тетя Лошадь, как окрестила ее Ленка, взвилась как ужаленная и, схватив со спинки стула сумку, вылетела из кафе.
– Ну нет в людях полета, восторга, высоты, – проговорил он, разочарованно провожая женщину глазами.
Ленка нацепила на вилку второй кусок мяса, тесно и неудобно разместила его во рту и стала медленно и ожесточенно уничтожать.
Малыш вытер руки о штаны и, взяв с ее тарелки самый красивый, оставленный на десерт кусок, обмакнул его в кетчуп.
– Не возражаете? – запоздало спросил он и, не дожидаясь Ленкиного ответа, обнажил свои вампирьи клыки.
Еще минут пять они молча сидели друг против друга в тщетной надежде покончить с шашлыком. Мясо было скорее сырым, чем жареным, и мутный кровавый сок, наполовину смешанный с кетчупом, стекал по их подбородкам, оставляя багровые неряшливые пятна на белых бумажных салфетках.
– Ну ничего, червячка заморили, – сказал Малыш, собирая хлебной коркой остатки соуса с тарелки. – А как насчет духовной пищи?
– Что ты имеешь в виду? – От удивления Ленка продолжала говорить ему «ты».
Молчаливая совместная трапеза соединила их кровью невинно съеденных животных.
– Ты с ярмарки или на ярмарку? – полюбопытствовал Малыш.
Почувствовав в его вопросе подтекст, Ленка задумалась.
По жизни вроде я еще «на ярмарку», размышляла она, а фактически получается, что уже с нее. Причем в полном и абсолютно неприкрытом одиночестве.
Ленка посмотрела на визави и подумала, что в детской смешной сказке у Малыша тоже фактически не было друзей, и поэтому он придумал себе Карлсона, а по жизни – у Карлсона не было Малыша, и он себе его нашел. И пусть у этого, реального Малыша драные джинсы, небритая морда и острые клыки, все равно его не брошу. Потому что он хороший.
– С ярмарки, – ответила она и впервые за все время разговора улыбнулась.
– А как зовут тебя, солнце? – спросил Малыш.
Ленка хотела ответить: «Прекрасная Елена», но язык во рту спружинил, сгруппировался, как перед последней попыткой, и легко выговорил трудное и неудобоваримое:
– Карлсон!
– Ну вот опять! – фыркнул Малыш. – Ты просто не оставляешь мне выбора. Я понимаю, старые бабы называют меня Малышом, но ты-то, ты куда лезешь?
Ленке было уже все равно, поздняк, как говорится, метаться. Она попала под его грубое, масленичное обаяние и уже ничего не могла с собой поделать. Взвалить бы его на спину, включить резвый моторчик и уволочь к себе на крышу для дальнейшего интимного времяпровождения.
– Пойдем сейчас книги воровать, – спокойно сказал Малыш и стал дожидаться Ленкиной реакции.
Она поняла его игру с полпинка. Не может же нормальный человек предложить такое всерьез.
– Книги – это тебе не плюшки, – сурово произнесла она, – это надо как следует обмозговать.
– Чего тут мозговать? Тут ума большого не надо.
Малыш оглянулся по сторонам и, не обнаружив за собой «хвоста», наклонился к Ленке и стал посвящать ее в подробности своего плана:
– В конце дня народу еще много, а продавцы, консультанты и прочие книжные менеджеры уже валятся с копыт. Бдительность у них и без того слабая, а к вечеру окончательно сникает. Я подхожу к книжному прилавку, беру в руки первую понравившуюся мне книгу, открываю ее на любой странице и благопристойно углубляюсь в чтение. В это время ты подходишь сзади и оттесняешь меня от прилавка, закрывая тем самым от обзора. Я оказываюсь на удивление не обидчивым и, не в силах оторвать глаза от текста, легкой джазовой походкой перехожу к другому, еще более заманчивому стенду. Там я закрываю книгу, с которой уже успел сродниться, и кладу ее в рюкзак.
После двух бутылок пива, выпитых с небольшим интервалом, план Малыша показался Ленке не таким уж невыполнимым.
– Ну как? – весело спросил он и больно нажал пуговицу на ее блузке. – Как там наш моторчик? Есть еще бензин в пороховницах?
– Есть, – коротко ответила Ленка, все еще слабо веря в происходящее.
– Тогда пошли?
– А билеты купить? – схватилась она за соломинку.
Малыш посмотрел на нее как на ненормальную.
Они обошли здание со стороны и оказались у черного служебного хода.
У дверей стояли расплавленные и обезвоженные непривычной сентябрьской жарой охранники.
Малыш взял Ленку за руку и уверенно пошагал вперед.
– Куда? – лениво окликнул один из охранников.
– Это со мной, – бросил Малыш, даже не удостоив его взглядом.
Они вошли в такой же, как и пару часов назад, раскаленный павильон и молча двинулись по рядам.
То, что последовало дальше, Ленка помнила очень смутно. Все происходило словно во сне, независимо от ее воли и желаний. Средь бела дня, находясь в твердом уме и ясной памяти, она попала под мощное, непредсказуемое и подавляющее влияние, которое по силе своего воздействия могло сравниться только с гипнозом.
Позднее, проворачивая в мозгу события того дня, Ленка пыталась найти объяснение своим поступкам, но ее усилия были тщетны. Колдовство какое-то. Или иные оккультные практики.
Карлсон и Малыш действовали по строго оговоренному плану. Малыш шел впереди, Ленка чуть отставала, но не теряла его из поля зрения ни на минуту.
Порой ей казалось, что она заблудилась в чужом, незнакомом ей городе. Всюду сновали странные, озабоченные люди с нервными тревожными лицами. Даже не люди, а биороботы с красными, горящими от перенапряжения глазами двигались по засекреченным, известным только им маршрутам. Проторенные дороги, заповедные тропы, места привалов и легкий запах костра оставляли они за своими спинами и, не оглядываясь, шли вперед к намеченной цели. Казалось, что все эти первооткрыватели, паломники и пираты в один из погожих сентябрьских дней одновременно покинули свои убогие жилища и устремились на Выставку достижений народного хозяйства с целью всем миром поохотиться на «редких книг и изданий».
Ленка в полукоматозном состоянии пробиралась сквозь густую толпу, совершенно забыв о том, зачем сюда пришла. Перед ее глазами без конца и края раскинулось многоцветное книжное море, и ничто не предвещало бури.
– Ты будешь меня, в конце концов, прикрывать или нет?
Ленка услышала горячий шепот Малыша и вздрогнула.
Он взял ее за руку и потащил куда-то в угол, за книжные прилавки. Там, между окнами и высокими выставочными стендами, был узкий длинный коридор, надежно отделявший их от бурлящего человеческого водоворота.
– Смотри, что у меня есть. – Малыш достал из рюкзака тонкую, в немодной картонной обложке книжку.
– Ричард Олдингтон «Смерть героя», – прочитала Ленка и, пожав плечами, спросила: – Зачем тебе это старье?
– А чтоб было! – обиделся Малыш и, засунув книгу обратно в рюкзак, тут же вынул из него две новые.
– Иосиф Бродский, «Письма римскому другу», – озвучила их названия Ленка, – «Цветы зла», Шарль Бодлер. Ты что, поэт? – удивилась она.
– А что, незаметно? – усмехнулся Малыш.
– А я думала почему-то, что ты художник.
– Ну, художник, предположим, у тебя уже был.
– Когда это? – Ленка, склонив голову, гладила рукой теплый кожаный переплет.
– В прошлой жизни.
– Что-то я тебя не понимаю, – сказала она и наугад открыла Бродского.
– А это и неважно.
– «... на Васильевский остров я приду умирать...» – опять прочитала вслух Ленка и, вздохнув, добавила: – Пообещать-то он пообещал, а почему-то не пришел.
– Много ты понимаешь! – разозлился Малыш, отбирая у нее книги.
– Ничего не понимаю! – честно призналась Ленка. – Что я вообще здесь делаю?
– Пока ничего не делаешь. – Малыш опустил рюкзак на пол. – Но все еще можно исправить.
Дело даже было не в его голосе, а в той интонации, с которой Малыш произнес эту ничем не примечательную фразу. Он словно не проговорил ее, а пропел. И даже не пропел, а продекламировал. А может, и не продекламировал, а просто подумал вслух? И Ленка почувствовала, как у нее в висках застучали крепкие кленовые палочки: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше...»
Малыш стоял в шаге от нее и спокойно разглядывал ее губы.
«Ты услышишь, ты услышишь, как веселый барабанщик...»
Экстремальное пятизвездочное приключение, о котором хотя бы однажды мечтала каждая добропорядочная домохозяйка, начало наконец претворяться в Ленкину небогатую на события жизнь. Но вместо того чтобы с широко открытыми глазами шагнуть навстречу этой пропасти, она, тщетно силясь совладать с тиком мелко дрожавших коленей, стала медленно, нелогично и обречено стекать вниз по стеклянной мути окна.
Малыш подхватил ее на полпути к полу, приподнял и, прижав спиной к стеклу, коленом раздвинул ей ноги. Искусственное дыхание изо рта в рот ненадолго вернуло Ленку к жизни, но для полного комфорта ей необъяснимо, болезненно захотелось, чтоб Малыш со всей силы, наотмашь ударил ее по лицу или так грубо впился ей в губы, чтобы она через переживание этой боли уже окончательно смогла поверить в то, что все происходящее ей не снится.
В глубине души Ленка давно уже была готова к любым, даже самым смелым экспериментам, но ее отвыкшее от таких яростных атак тело действовало совершенно самостоятельно и независимо от ее потаенных потребностей и желаний. Неподатливое, деревянное, скованное, оно бы еще долго не подчинялось ей и боролось за свою свободу, но внутри Ленки уже сокращалась прочная, безотказная, хорошо смазанная пружина, грозя всему существу ее скорым предательством и изменой.
Малыш напрягся, громко втянул носом воздух и, уловив низменным первобытным чутьем полную Ленкину готовность, ухватил ее крепко за волосы и с силой развернул к окну.
Ленка не чувствовала ни боли, ни унижения, ни стыда. Сухость сковывала ее горло, и она, точно собака в зной, дышала прерывисто и часто. Ноги не держали ее, и, чтоб сохранить равновесие, Ленка прислонилась к пыльному оконному стеклу сначала только ладонями, потом грудью и под конец – лбом. Лоб был все еще горячий и влажный. Ленка подумала, что сейчас к нему, как к липкой ленте-мухоловке, пристанет вся пыль веков...
– Прости, если я сделал тебе больно, – сказал Малыш, застегивая на себе джинсы.
Ленка, не реагируя на его слова, продолжала смотреть в окно.
– Сам не понимаю, как это могло случиться, – оправдывался он.
За окном шумели деревья, галдели дети, играла музыка.
– Ну что ты молчишь? – крикнул Малыш так громко, что Ленка вздрогнула и обернулась.
– Чего разорался-то? – тихо спросила она.
Ее низкий, глухой, ставший каким-то безразличным голос подействовал на Малыша отрезвляюще.
– Курить будешь? – предложил он и стал невозмутимо хлопать себя по карманам в поисках сигарет.
Сейчас покурит и свалит, подумала Ленка. И правильно. Можно даже сказать, справедливо. Все, чего он хотел, он уже получил, а остальное не важно.
– Вот она, сука! – послышалось где-то вдалеке. – Хватайте ее, товарищ милиционер!
Ленка оглянулась и увидела, как к ним довольно резво несется ее знакомый старичок в беретике, а за ним, вытирая лысину клетчатым носовым платком, боком пробирается мордатый немолодой охранник.
– Сволочь! Сука! Воровка! Я выследил тебя! – верещал противный старикашка, размахивая над головой тяжелой тростью. – Они заодно, товарищ милиционер! Гляньте-ка, как снюхались!
– Сматываемся! Быстро! – Малыш крепко схватил Ленку за руку и с силой поволок за угол.
За углом оказалась лестница, ведущая куда-то вниз, в подвальное помещение. Внизу было темно, людно и накурено. У входа в женский туалет скопилась очередь. Малыш и Карлсон снизили обороты и, перейдя на быстрый деловой шаг, попытались смешаться с толпой.
– Сука-сука-сука! – Голос проник откуда-то сверху, и Ленка, подняв глаза, увидела, как с другой, противоположной стороны, пыхтя, кряхтя и отдуваясь, знакомый ей беретик-бабочка-набалдашник спускается по лестнице им навстречу.
Малыш снова взял на себя роль ведущего, и они еще долго прятались, плутали и заметали следы, прежде чем благополучно выбрались на свободу.
От книжных павильонов до выхода с территории выставки было не меньше полутора километров. Малыш и Карлсон тормознули мимо проезжавший выставочный автобус и, только опустившись на горячие дерматиновые сиденья, облегченно перевели дыхание. Вместе, не сговариваясь, оглянулись и, одновременно сделав дядям ручкой, расхохотались. И дальше уже ржали всю дорогу. Даже потом, выйдя из автобуса, почти до самого метро они шли, сгибаясь пополам от смеха, показывая друг на друга пальцами и вытирая выступившие на глазах слезы.
Первым пришел в себя Малыш. Он резко остановился и требовательным, неожиданно погрубевшим голосом, строго спросил:
– А что вы делаете сегодня вечером?
– Ничего, – растерянно ответила Ленка.
– Пойдем ко мне варенье есть, – предложил он.
– Клубничное? – поинтересовался Карлсон.
– Спрашиваешь!
Малыш жил в двух шагах от метро в большом, сталинской постройки доме. Квартира была такая огромная, что в ней легко можно было заблудиться. Часть комнат смотрела окнами на кафельную стелу Музея космонавтики, другая пялилась во двор.
– Кухня, комната для прислуги, гостиная, библиотека, детская, спальня, кабинет, – перечислял Малыш, делая круг по своему жилищу.
– Неужели это все твое? – удивилась Ленка.
– Не-а. – Малыш поставил на газ большой оранжевый чайник. – Просто я здесь сторожем работаю.
– Как это? – не поняла Ленка.
– Эта квартира принадлежит друзьям моих родителей, – пояснил Малыш, – так вот эти господа по полгода живут то в Лондоне, то в Париже. А я у них вместо охранного предприятия. И живу здесь, и караулю заодно. Чтоб чего не вышло.
– Везет же людям! – восхитилась Ленка, не решаясь сесть на старинное, обшитое зеленым плюшем кресло.
– Не стесняйся, – успокоил ее Малыш, – располагайся как тебе удобно.
Ленка торжественно опустилась в кресло, как будто всю жизнь только тем и занималась, что с утра до вечера всходила на престол.
– Чай, кофе, коньяк? – заботливо спросил Малыш.
Пивные легкие пары давно улетучились, и Ленка, предчувствуя скорое возникновение неловкости, которое часто случается во взаимоотношениях протрезвевших и, как ни крути, малознакомых друг с другом людей, с радостью согласилась на коньяк.
Глава 6
Ленка сделала над собой героическое усилие и, проглотив недожеванный кусок, вежливо поинтересовалась:
...всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка...
И... что-то с траурными перьями...
И с мясом тонкая рука...
– Че те надо?
– Вам так идет, когда вы сердитесь!
– И все же?
Он подпер ладонями щеки и удивленно спросил:
– Я вам совсем не нравлюсь?
– Малыш, – язвительно усмехнулась Ленка, – шел бы ты к своей маме, пока она, бдя за тобой, голову мне не просверлила.
Он коротко хохотнул, громко, почти искренне, и, посмотрев в сторону своей престарелой подруги, махнул ей рукой так, словно хотел сказать «пока», но его пальцы сделали в воздухе движение не сверху вниз, а, напротив, снизу вверх, и получилось не «пока», а что-то вроде «пшла отсюда».
Тетя Лошадь, как окрестила ее Ленка, взвилась как ужаленная и, схватив со спинки стула сумку, вылетела из кафе.
– Ну нет в людях полета, восторга, высоты, – проговорил он, разочарованно провожая женщину глазами.
Ленка нацепила на вилку второй кусок мяса, тесно и неудобно разместила его во рту и стала медленно и ожесточенно уничтожать.
Малыш вытер руки о штаны и, взяв с ее тарелки самый красивый, оставленный на десерт кусок, обмакнул его в кетчуп.
– Не возражаете? – запоздало спросил он и, не дожидаясь Ленкиного ответа, обнажил свои вампирьи клыки.
Еще минут пять они молча сидели друг против друга в тщетной надежде покончить с шашлыком. Мясо было скорее сырым, чем жареным, и мутный кровавый сок, наполовину смешанный с кетчупом, стекал по их подбородкам, оставляя багровые неряшливые пятна на белых бумажных салфетках.
– Ну ничего, червячка заморили, – сказал Малыш, собирая хлебной коркой остатки соуса с тарелки. – А как насчет духовной пищи?
– Что ты имеешь в виду? – От удивления Ленка продолжала говорить ему «ты».
Молчаливая совместная трапеза соединила их кровью невинно съеденных животных.
– Ты с ярмарки или на ярмарку? – полюбопытствовал Малыш.
Почувствовав в его вопросе подтекст, Ленка задумалась.
По жизни вроде я еще «на ярмарку», размышляла она, а фактически получается, что уже с нее. Причем в полном и абсолютно неприкрытом одиночестве.
Ленка посмотрела на визави и подумала, что в детской смешной сказке у Малыша тоже фактически не было друзей, и поэтому он придумал себе Карлсона, а по жизни – у Карлсона не было Малыша, и он себе его нашел. И пусть у этого, реального Малыша драные джинсы, небритая морда и острые клыки, все равно его не брошу. Потому что он хороший.
– С ярмарки, – ответила она и впервые за все время разговора улыбнулась.
– А как зовут тебя, солнце? – спросил Малыш.
Ленка хотела ответить: «Прекрасная Елена», но язык во рту спружинил, сгруппировался, как перед последней попыткой, и легко выговорил трудное и неудобоваримое:
– Карлсон!
– Ну вот опять! – фыркнул Малыш. – Ты просто не оставляешь мне выбора. Я понимаю, старые бабы называют меня Малышом, но ты-то, ты куда лезешь?
Ленке было уже все равно, поздняк, как говорится, метаться. Она попала под его грубое, масленичное обаяние и уже ничего не могла с собой поделать. Взвалить бы его на спину, включить резвый моторчик и уволочь к себе на крышу для дальнейшего интимного времяпровождения.
– Пойдем сейчас книги воровать, – спокойно сказал Малыш и стал дожидаться Ленкиной реакции.
Она поняла его игру с полпинка. Не может же нормальный человек предложить такое всерьез.
– Книги – это тебе не плюшки, – сурово произнесла она, – это надо как следует обмозговать.
– Чего тут мозговать? Тут ума большого не надо.
Малыш оглянулся по сторонам и, не обнаружив за собой «хвоста», наклонился к Ленке и стал посвящать ее в подробности своего плана:
– В конце дня народу еще много, а продавцы, консультанты и прочие книжные менеджеры уже валятся с копыт. Бдительность у них и без того слабая, а к вечеру окончательно сникает. Я подхожу к книжному прилавку, беру в руки первую понравившуюся мне книгу, открываю ее на любой странице и благопристойно углубляюсь в чтение. В это время ты подходишь сзади и оттесняешь меня от прилавка, закрывая тем самым от обзора. Я оказываюсь на удивление не обидчивым и, не в силах оторвать глаза от текста, легкой джазовой походкой перехожу к другому, еще более заманчивому стенду. Там я закрываю книгу, с которой уже успел сродниться, и кладу ее в рюкзак.
После двух бутылок пива, выпитых с небольшим интервалом, план Малыша показался Ленке не таким уж невыполнимым.
– Ну как? – весело спросил он и больно нажал пуговицу на ее блузке. – Как там наш моторчик? Есть еще бензин в пороховницах?
– Есть, – коротко ответила Ленка, все еще слабо веря в происходящее.
– Тогда пошли?
– А билеты купить? – схватилась она за соломинку.
Малыш посмотрел на нее как на ненормальную.
Они обошли здание со стороны и оказались у черного служебного хода.
У дверей стояли расплавленные и обезвоженные непривычной сентябрьской жарой охранники.
Малыш взял Ленку за руку и уверенно пошагал вперед.
– Куда? – лениво окликнул один из охранников.
– Это со мной, – бросил Малыш, даже не удостоив его взглядом.
Они вошли в такой же, как и пару часов назад, раскаленный павильон и молча двинулись по рядам.
То, что последовало дальше, Ленка помнила очень смутно. Все происходило словно во сне, независимо от ее воли и желаний. Средь бела дня, находясь в твердом уме и ясной памяти, она попала под мощное, непредсказуемое и подавляющее влияние, которое по силе своего воздействия могло сравниться только с гипнозом.
Позднее, проворачивая в мозгу события того дня, Ленка пыталась найти объяснение своим поступкам, но ее усилия были тщетны. Колдовство какое-то. Или иные оккультные практики.
Карлсон и Малыш действовали по строго оговоренному плану. Малыш шел впереди, Ленка чуть отставала, но не теряла его из поля зрения ни на минуту.
Порой ей казалось, что она заблудилась в чужом, незнакомом ей городе. Всюду сновали странные, озабоченные люди с нервными тревожными лицами. Даже не люди, а биороботы с красными, горящими от перенапряжения глазами двигались по засекреченным, известным только им маршрутам. Проторенные дороги, заповедные тропы, места привалов и легкий запах костра оставляли они за своими спинами и, не оглядываясь, шли вперед к намеченной цели. Казалось, что все эти первооткрыватели, паломники и пираты в один из погожих сентябрьских дней одновременно покинули свои убогие жилища и устремились на Выставку достижений народного хозяйства с целью всем миром поохотиться на «редких книг и изданий».
Ленка в полукоматозном состоянии пробиралась сквозь густую толпу, совершенно забыв о том, зачем сюда пришла. Перед ее глазами без конца и края раскинулось многоцветное книжное море, и ничто не предвещало бури.
– Ты будешь меня, в конце концов, прикрывать или нет?
Ленка услышала горячий шепот Малыша и вздрогнула.
Он взял ее за руку и потащил куда-то в угол, за книжные прилавки. Там, между окнами и высокими выставочными стендами, был узкий длинный коридор, надежно отделявший их от бурлящего человеческого водоворота.
– Смотри, что у меня есть. – Малыш достал из рюкзака тонкую, в немодной картонной обложке книжку.
– Ричард Олдингтон «Смерть героя», – прочитала Ленка и, пожав плечами, спросила: – Зачем тебе это старье?
– А чтоб было! – обиделся Малыш и, засунув книгу обратно в рюкзак, тут же вынул из него две новые.
– Иосиф Бродский, «Письма римскому другу», – озвучила их названия Ленка, – «Цветы зла», Шарль Бодлер. Ты что, поэт? – удивилась она.
– А что, незаметно? – усмехнулся Малыш.
– А я думала почему-то, что ты художник.
– Ну, художник, предположим, у тебя уже был.
– Когда это? – Ленка, склонив голову, гладила рукой теплый кожаный переплет.
– В прошлой жизни.
– Что-то я тебя не понимаю, – сказала она и наугад открыла Бродского.
– А это и неважно.
– «... на Васильевский остров я приду умирать...» – опять прочитала вслух Ленка и, вздохнув, добавила: – Пообещать-то он пообещал, а почему-то не пришел.
– Много ты понимаешь! – разозлился Малыш, отбирая у нее книги.
– Ничего не понимаю! – честно призналась Ленка. – Что я вообще здесь делаю?
– Пока ничего не делаешь. – Малыш опустил рюкзак на пол. – Но все еще можно исправить.
Дело даже было не в его голосе, а в той интонации, с которой Малыш произнес эту ничем не примечательную фразу. Он словно не проговорил ее, а пропел. И даже не пропел, а продекламировал. А может, и не продекламировал, а просто подумал вслух? И Ленка почувствовала, как у нее в висках застучали крепкие кленовые палочки: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше...»
Малыш стоял в шаге от нее и спокойно разглядывал ее губы.
«Ты услышишь, ты услышишь, как веселый барабанщик...»
Экстремальное пятизвездочное приключение, о котором хотя бы однажды мечтала каждая добропорядочная домохозяйка, начало наконец претворяться в Ленкину небогатую на события жизнь. Но вместо того чтобы с широко открытыми глазами шагнуть навстречу этой пропасти, она, тщетно силясь совладать с тиком мелко дрожавших коленей, стала медленно, нелогично и обречено стекать вниз по стеклянной мути окна.
Малыш подхватил ее на полпути к полу, приподнял и, прижав спиной к стеклу, коленом раздвинул ей ноги. Искусственное дыхание изо рта в рот ненадолго вернуло Ленку к жизни, но для полного комфорта ей необъяснимо, болезненно захотелось, чтоб Малыш со всей силы, наотмашь ударил ее по лицу или так грубо впился ей в губы, чтобы она через переживание этой боли уже окончательно смогла поверить в то, что все происходящее ей не снится.
В глубине души Ленка давно уже была готова к любым, даже самым смелым экспериментам, но ее отвыкшее от таких яростных атак тело действовало совершенно самостоятельно и независимо от ее потаенных потребностей и желаний. Неподатливое, деревянное, скованное, оно бы еще долго не подчинялось ей и боролось за свою свободу, но внутри Ленки уже сокращалась прочная, безотказная, хорошо смазанная пружина, грозя всему существу ее скорым предательством и изменой.
Малыш напрягся, громко втянул носом воздух и, уловив низменным первобытным чутьем полную Ленкину готовность, ухватил ее крепко за волосы и с силой развернул к окну.
Ленка не чувствовала ни боли, ни унижения, ни стыда. Сухость сковывала ее горло, и она, точно собака в зной, дышала прерывисто и часто. Ноги не держали ее, и, чтоб сохранить равновесие, Ленка прислонилась к пыльному оконному стеклу сначала только ладонями, потом грудью и под конец – лбом. Лоб был все еще горячий и влажный. Ленка подумала, что сейчас к нему, как к липкой ленте-мухоловке, пристанет вся пыль веков...
– Прости, если я сделал тебе больно, – сказал Малыш, застегивая на себе джинсы.
Ленка, не реагируя на его слова, продолжала смотреть в окно.
– Сам не понимаю, как это могло случиться, – оправдывался он.
За окном шумели деревья, галдели дети, играла музыка.
– Ну что ты молчишь? – крикнул Малыш так громко, что Ленка вздрогнула и обернулась.
– Чего разорался-то? – тихо спросила она.
Ее низкий, глухой, ставший каким-то безразличным голос подействовал на Малыша отрезвляюще.
– Курить будешь? – предложил он и стал невозмутимо хлопать себя по карманам в поисках сигарет.
Сейчас покурит и свалит, подумала Ленка. И правильно. Можно даже сказать, справедливо. Все, чего он хотел, он уже получил, а остальное не важно.
– Вот она, сука! – послышалось где-то вдалеке. – Хватайте ее, товарищ милиционер!
Ленка оглянулась и увидела, как к ним довольно резво несется ее знакомый старичок в беретике, а за ним, вытирая лысину клетчатым носовым платком, боком пробирается мордатый немолодой охранник.
– Сволочь! Сука! Воровка! Я выследил тебя! – верещал противный старикашка, размахивая над головой тяжелой тростью. – Они заодно, товарищ милиционер! Гляньте-ка, как снюхались!
– Сматываемся! Быстро! – Малыш крепко схватил Ленку за руку и с силой поволок за угол.
За углом оказалась лестница, ведущая куда-то вниз, в подвальное помещение. Внизу было темно, людно и накурено. У входа в женский туалет скопилась очередь. Малыш и Карлсон снизили обороты и, перейдя на быстрый деловой шаг, попытались смешаться с толпой.
– Сука-сука-сука! – Голос проник откуда-то сверху, и Ленка, подняв глаза, увидела, как с другой, противоположной стороны, пыхтя, кряхтя и отдуваясь, знакомый ей беретик-бабочка-набалдашник спускается по лестнице им навстречу.
Малыш снова взял на себя роль ведущего, и они еще долго прятались, плутали и заметали следы, прежде чем благополучно выбрались на свободу.
От книжных павильонов до выхода с территории выставки было не меньше полутора километров. Малыш и Карлсон тормознули мимо проезжавший выставочный автобус и, только опустившись на горячие дерматиновые сиденья, облегченно перевели дыхание. Вместе, не сговариваясь, оглянулись и, одновременно сделав дядям ручкой, расхохотались. И дальше уже ржали всю дорогу. Даже потом, выйдя из автобуса, почти до самого метро они шли, сгибаясь пополам от смеха, показывая друг на друга пальцами и вытирая выступившие на глазах слезы.
Первым пришел в себя Малыш. Он резко остановился и требовательным, неожиданно погрубевшим голосом, строго спросил:
– А что вы делаете сегодня вечером?
– Ничего, – растерянно ответила Ленка.
– Пойдем ко мне варенье есть, – предложил он.
– Клубничное? – поинтересовался Карлсон.
– Спрашиваешь!
Малыш жил в двух шагах от метро в большом, сталинской постройки доме. Квартира была такая огромная, что в ней легко можно было заблудиться. Часть комнат смотрела окнами на кафельную стелу Музея космонавтики, другая пялилась во двор.
– Кухня, комната для прислуги, гостиная, библиотека, детская, спальня, кабинет, – перечислял Малыш, делая круг по своему жилищу.
– Неужели это все твое? – удивилась Ленка.
– Не-а. – Малыш поставил на газ большой оранжевый чайник. – Просто я здесь сторожем работаю.
– Как это? – не поняла Ленка.
– Эта квартира принадлежит друзьям моих родителей, – пояснил Малыш, – так вот эти господа по полгода живут то в Лондоне, то в Париже. А я у них вместо охранного предприятия. И живу здесь, и караулю заодно. Чтоб чего не вышло.
– Везет же людям! – восхитилась Ленка, не решаясь сесть на старинное, обшитое зеленым плюшем кресло.
– Не стесняйся, – успокоил ее Малыш, – располагайся как тебе удобно.
Ленка торжественно опустилась в кресло, как будто всю жизнь только тем и занималась, что с утра до вечера всходила на престол.
– Чай, кофе, коньяк? – заботливо спросил Малыш.
Пивные легкие пары давно улетучились, и Ленка, предчувствуя скорое возникновение неловкости, которое часто случается во взаимоотношениях протрезвевших и, как ни крути, малознакомых друг с другом людей, с радостью согласилась на коньяк.
Глава 6
Сначала за дверью послышалось тихое, словно мышиное царапанье. Потом женский смех и чей-то жаркий шепот. Через пару минут кто-то снова деликатно поскребся и тут же, сменив тактику, постучал.
– Кто там? – раздраженно отозвался Серый.
– Это я, Игорь.
Серый вопросительно взглянул на Ленку.
– Да чего уж там, – махнула рукой она, – открывай!
Серый, зачем-то сняв с себя куртку, в которой проспал всю ночь, направился к двери. Первой в комнату влетела Курочкина.
– Какими судьбами? – поприветствовала ее Ленка.
– Ты что, забыла? – ничуть не смущаясь, затараторила Любка. – Я же главный координатор конкурса, и моя святая обязанность ознакомить вас с планом предстоящих мероприятий.
– В шесть утра? – Серый поставил перед ней стул, а сам сел на подоконник.
– Не знаю, как вы, – заявила Курочкина, краем глаза скосившись на неприбранный диван, – а мы с Игорем еще и не ложились.
– Я же ей говорил, – с досадой сказал Игорь, усаживаясь на предложенный Серым стул, – а она: «Все уже встали, все уже встали! А мы только проведаем их и уйдем».
– Так что, вы даже кофе не попьете? – гостеприимно спросил Серый.
– И не надо меня выпроваживать! – разозлился Игорь.
– Да! – топнула ногой Курочкина.
– Ты хотела нас во что-то посвятить? – напомнила Ленка.
– Ну, в общем, да, – растерялась главная координаторша, явно не зная, о чем говорить.
На помощь ей пришел Игорь:
– Программа такая: сначала завтрак, потом легкая предобеденная дрема, потом нас сажают в автобусы и везут за город. Там, на природе, скромный обед. Водка, пиво, шашлыки, уха, пельмени и концерт коллективов народного творчества из местного Дворца культуры текстильщиков и, надо думать, текстильщиц.
– Вот про текстильщиц, если можно, поподробнее, – заинтересовался Серый.
– А вечером, – продолжал Игорь, пропустив мимо ушей его просьбу, – в парке на открытой сцене главное мероприятие.
– А банкет когда же? – заволновалась Ленка.
– После объявления результатов, – успокоила ее Курочкина.
– А домой?
– А домой на следующее утро.
– Так как насчет кофе? – вежливо предложил Серый.
– В другой раз, – сказал Игорь и посмотрел на часы, – нам уже действительно пора.
– А приходили-то зачем? – удивилась Ленка.
– А просто так! – громко ответила Курочкина, с вызовом посмотрев на Серого.
– Ладно, я с вами пойду, – поднялась со стула Ленка, – надо еще джинсы погладить и все такое...
– Можешь еще тут покувыркаться, – не сдержалась Курочкина.
– В следующий раз. – Ленка сделала несколько шагов в сторону Серого и демонстративно прижалась губами к его щеке.
Курочкина взвилась и вылетела из номера.
– Ну я и идиот, – пробормотал Игорь и вышел вслед за ней.
Ленка легла на кровать и прикрыла глаза. Откуда такая усталость, подумалось ей, ведь почти всю ночь проспала. Не то что бедный Серый. Промучился, сиротина, в кресле.
А кто ему виноват? Мог бы и рядом пристроиться.
Где уж нам, гордым, мы же даже не друзья! Такие все стерильные, чистоплотные, хрустящие от крахмала и свежие, как снег. Шаг влево – расстрел, шаг вправо – веревка на шею или газовая камера.
А разве нельзя недрузьям, как брату и сестре, как мужу и жене, как дедушке и бабушке, попа к попе носом в стенку? Будто кто проверит или свечку держать напросится. Всем по большому и малому счету глубоко наплевать.
Хотя Курочкина, конечно, своего не упустит. Ворвется на рассвете и заклеймит. Вчера она не по-детски на Серого губы раскатала, а сегодня такой облом. Подруга, блин, по несчастью.
Надо будет объяснить этой дурочке, что ей с Серым ничего не светит, пусть она перенесет свое внимание на кого-нибудь другого, более перспективного в смысле «выйти замуж и завести детей». Взять хотя бы Эдика. Где у нее нюх? Там же за сто верст мужской дух чуется. Какие плечи, руки, глаза! Особенно, конечно, глаза. Черные, блестящие, жирные, как маслины. Ну и улыбка – зашибись.
Кажется, я даже успела подсесть на эту улыбку, подумала Ленка. Но не всерьез, а понарошку, чисто по-детски: «Мальчик, а мальчик, а как тебя зовут? Эдик? Давай поиграем, Эдик. В кошки-мышки, в елки-палки, в дочки-матери. Ты предлагаешь в папки-матери? Не-а, это ты с Курочкиной, а со мной лучше просто дружить, я в дружбе ве-е-ерная. Хотя и не в дружбе тоже».
Но вернемся к нашим волкам. Что там Серый говорил про эти извращенно-неестественные отношения между мужчиной и женщиной? Как это он сформулировал? После, типа, любви? Десять лет коту под хвост, ни письма, ни звонка, ни улыбки, и вот теперь, стало быть, в самый раз. Напросилась. Взошло на горизонте и засияло в миллион свечей долгожданное солнце дружбы. Так где же доказательства этой долбаной дружбы, приметы ее, атрибуты? Где разговоры на кухне по душам, ночные тревожные бдения, поздравления с праздниками, бескорыстная нежная помощь, хождение друг к другу в гости, совместное времяпровождение? Обиды, споры, драки, наконец?
Или так: позови меня в ночи, и я приду. А если не позову? Если не сподоблюсь? Застесняюсь? Возгордюсь? Так что же, так и помирать молодой, не испробовав ваших по-царски дружеских даров? А может, я чего-то недопоняла, не уразумела, до чего-то не дошла своим мелким бабьим умишком? «Дружба возможна только после любви». А если дружбы нет, значит ли это, что еще жива любовь? Не смешите людей, деточка. Ее срок годности давно истек. Протухла она вся без остатка. Мхом покрылась и плесенью. Хотя, если отковырнуть осторожненько, по краю, то, может быть, и повезет? Ведь бывают отдельные случаи. Мамонтенок Кузя, например. Пролежал несколько миллионов лет в вечной мерзлоте – и ничего, как новенький!
Не умирай, надежда, останься со мной. Закапсулируй меня в этом сумасшедшем состоянии и отправь как послание будущим потомкам. Смотрите, завидуйте, восхищайтесь! Так выглядит любовь в ее расконсервированном, так сказать, виде.
Любовь! Люба Курочкина – тоже Любовь, но не дай, как говорится, бог. Единственное, что есть общего между Любовью Курочкиной и Любовью вообще, с большой буквы, так это их совместное желание кого-то под себя подмять и насильно осчастливить. А нам-то этих тихих радостей не нать! Сыты по горло. Хорошо хоть ума хватило не рассказать теперь уже нашему общему другу и товарищу Серому о глубине и силе наших новых переживаний.
А ведь чуть было не проговорилась. Еще повезло, что Игорь с Курочкиной пришли. Ну ладно Курочкина. А Игорь-то зачем? Интеллигентный вроде человек, а приперся. Хотя Любка кого угодно заставит... Что он подумает?
Да не все ли равно. Сам сказал, что я должна поехать на это мероприятие, нахвататься впечатлений, набраться вдохновения, поймать удачу за хвост, накропать песенку и отлить ее в бронзе у входа в подъезд его дома. Здесь, мол, была Елена Прекрасная. Хольте меня и лелейте. В будни смахивайте пыль тряпочкой, в праздники натирайте до блеска мелом.
Щас! Все брошу...
Игореша, солнце мое, люблю без памяти и уже скучаю.
Кстати, вот! Дружим же мы с ним. Уже сколько лет, сколько зим, и никаких попыток ни с его, ни с моей стороны. Коллеги, так сказать, по работе. Труженики, не побоюсь этого слова, пера. Хотя он, наверное, не пера. А чего? Божественной флейты? Или клавесина? Или рояля, переделанного грубой рукой прогресса в примитивный синтезатор?
Как же мы долго с тобой не виделись, друг мой, если я уже успела забыть, на каком инструменте ты сотворяешь свою музыку. Да нам, по правде, и видеться не обязательно. Песни в наше время можно сочинять просто по телефону. Включаешь громкий звук и общаешься. Ну-ка, повтори мне финальчик. Вроде бы у слова «тоска» от изменившегося ритма меняется ударение, и оно слышится как «таска». А ты не хочешь облегчить припев? По-моему, это как-то слишком сложно. На четыре октавы рассчитано. Пипл не врубится. Ему же не красота нужна, не гармония, а умца-умца. Нет! Ни за что! На высоких нотах должны быть хорошие круглые гласные! Ты что, не понимаешь, что моя героиня не может заигрывать с прислугой! А ночной портье, пусть он и хороший парень, но он не из ее круга. Тогда сам пиши! Я же не диктую тебе ноты, вот и ты не лезь, куда не надо. И пожалуйста. И спасибо. И тебе того же. И по тому же месту. И туда же! И я тебя. Очень, очень, очень люблю! И мы еще долго будем мучиться с тобой в одной упряжке, а разойдемся – в один день.
А можно и по-другому. С другим композитором. Вот, например, господин Профи Хит. Так его прозвали журналисты. Работать с ним одно удовольствие! Пошлешь ему, бывало, по электронной почте тексты и ждешь. Глядь, а через каких-то пару месяцев наше совместное произведение уже по всем каналам крутится. Без единого исправления и дополнения, без сучка и задоринки и, естественно, без гонорара. Но это ж дело привычное. Вот такие мы крутые бессребреницы. На фига, спрашивается? А просто так. Из любви к искусству.
Но надо и ему, Профи, отдать должное. Если, скажем, какая тусовка наметится, на которой мне как соавтору быть необходимо, так его секретарь расстарается, всюду меня найдет и оповестит. Правда, приглашение послать забудет. Но я простая, я обязательно прибуду и стану долго объяснять охране, что я, где я, когда и, на всякий случай, зачем. И охрана мне поверит, пустит и махнет на прощанье рукой. А потом мне еще больше повезет, и старик Хит Профи нас заметит и, в бар сойдя, благословит.
А как я люблю работать с Лотой! Сначала она долго и упорно рассказывает мне про свою несчастную любовь, потом мы вместе упиваемся в сиську и начинаем лить скупые бабские слезы, а наутро я, заряженная ее страданиями, иду домой и работаю в поте лица. Отдаю ей тексты, а она сама уже композиторов выбирает, сама с ними творит и мне показывает только готовый результат. А так как она профессионал высочайшего класса, то и выпускаемый ею продукт не вызывает у меня никаких замечаний.
И все бы ничего, но мысли о завтрашнем, возможно голодном дне довольно часто приходят мне голову. Отсутствие стабильного заработка, который бы надежно гарантировал мне бутерброд пусть и без икры, но обязательно с маслом, нервирует меня и раздражает.
Мне не надо много, но то, что необходимо, должно быть у меня всегда. Пора бы уже кончать с этой не самой сложной, но самой зависимой работой и найти себе такое занятие, которое гарантировало бы мне хотя бы иллюзию свободы, а главное, уверенность в будущем дне. Амбиции мои удовлетворены, все лучшее давно написано другими, общение с бомондом никогда особо не ласкало моего самолюбия, так самое время уже и отползать.
– Кто там? – раздраженно отозвался Серый.
– Это я, Игорь.
Серый вопросительно взглянул на Ленку.
– Да чего уж там, – махнула рукой она, – открывай!
Серый, зачем-то сняв с себя куртку, в которой проспал всю ночь, направился к двери. Первой в комнату влетела Курочкина.
– Какими судьбами? – поприветствовала ее Ленка.
– Ты что, забыла? – ничуть не смущаясь, затараторила Любка. – Я же главный координатор конкурса, и моя святая обязанность ознакомить вас с планом предстоящих мероприятий.
– В шесть утра? – Серый поставил перед ней стул, а сам сел на подоконник.
– Не знаю, как вы, – заявила Курочкина, краем глаза скосившись на неприбранный диван, – а мы с Игорем еще и не ложились.
– Я же ей говорил, – с досадой сказал Игорь, усаживаясь на предложенный Серым стул, – а она: «Все уже встали, все уже встали! А мы только проведаем их и уйдем».
– Так что, вы даже кофе не попьете? – гостеприимно спросил Серый.
– И не надо меня выпроваживать! – разозлился Игорь.
– Да! – топнула ногой Курочкина.
– Ты хотела нас во что-то посвятить? – напомнила Ленка.
– Ну, в общем, да, – растерялась главная координаторша, явно не зная, о чем говорить.
На помощь ей пришел Игорь:
– Программа такая: сначала завтрак, потом легкая предобеденная дрема, потом нас сажают в автобусы и везут за город. Там, на природе, скромный обед. Водка, пиво, шашлыки, уха, пельмени и концерт коллективов народного творчества из местного Дворца культуры текстильщиков и, надо думать, текстильщиц.
– Вот про текстильщиц, если можно, поподробнее, – заинтересовался Серый.
– А вечером, – продолжал Игорь, пропустив мимо ушей его просьбу, – в парке на открытой сцене главное мероприятие.
– А банкет когда же? – заволновалась Ленка.
– После объявления результатов, – успокоила ее Курочкина.
– А домой?
– А домой на следующее утро.
– Так как насчет кофе? – вежливо предложил Серый.
– В другой раз, – сказал Игорь и посмотрел на часы, – нам уже действительно пора.
– А приходили-то зачем? – удивилась Ленка.
– А просто так! – громко ответила Курочкина, с вызовом посмотрев на Серого.
– Ладно, я с вами пойду, – поднялась со стула Ленка, – надо еще джинсы погладить и все такое...
– Можешь еще тут покувыркаться, – не сдержалась Курочкина.
– В следующий раз. – Ленка сделала несколько шагов в сторону Серого и демонстративно прижалась губами к его щеке.
Курочкина взвилась и вылетела из номера.
– Ну я и идиот, – пробормотал Игорь и вышел вслед за ней.
* * *
Когда Ленка спустилась в свой номер, Курочкиной там еще не было.Ленка легла на кровать и прикрыла глаза. Откуда такая усталость, подумалось ей, ведь почти всю ночь проспала. Не то что бедный Серый. Промучился, сиротина, в кресле.
А кто ему виноват? Мог бы и рядом пристроиться.
Где уж нам, гордым, мы же даже не друзья! Такие все стерильные, чистоплотные, хрустящие от крахмала и свежие, как снег. Шаг влево – расстрел, шаг вправо – веревка на шею или газовая камера.
А разве нельзя недрузьям, как брату и сестре, как мужу и жене, как дедушке и бабушке, попа к попе носом в стенку? Будто кто проверит или свечку держать напросится. Всем по большому и малому счету глубоко наплевать.
Хотя Курочкина, конечно, своего не упустит. Ворвется на рассвете и заклеймит. Вчера она не по-детски на Серого губы раскатала, а сегодня такой облом. Подруга, блин, по несчастью.
Надо будет объяснить этой дурочке, что ей с Серым ничего не светит, пусть она перенесет свое внимание на кого-нибудь другого, более перспективного в смысле «выйти замуж и завести детей». Взять хотя бы Эдика. Где у нее нюх? Там же за сто верст мужской дух чуется. Какие плечи, руки, глаза! Особенно, конечно, глаза. Черные, блестящие, жирные, как маслины. Ну и улыбка – зашибись.
Кажется, я даже успела подсесть на эту улыбку, подумала Ленка. Но не всерьез, а понарошку, чисто по-детски: «Мальчик, а мальчик, а как тебя зовут? Эдик? Давай поиграем, Эдик. В кошки-мышки, в елки-палки, в дочки-матери. Ты предлагаешь в папки-матери? Не-а, это ты с Курочкиной, а со мной лучше просто дружить, я в дружбе ве-е-ерная. Хотя и не в дружбе тоже».
Но вернемся к нашим волкам. Что там Серый говорил про эти извращенно-неестественные отношения между мужчиной и женщиной? Как это он сформулировал? После, типа, любви? Десять лет коту под хвост, ни письма, ни звонка, ни улыбки, и вот теперь, стало быть, в самый раз. Напросилась. Взошло на горизонте и засияло в миллион свечей долгожданное солнце дружбы. Так где же доказательства этой долбаной дружбы, приметы ее, атрибуты? Где разговоры на кухне по душам, ночные тревожные бдения, поздравления с праздниками, бескорыстная нежная помощь, хождение друг к другу в гости, совместное времяпровождение? Обиды, споры, драки, наконец?
Или так: позови меня в ночи, и я приду. А если не позову? Если не сподоблюсь? Застесняюсь? Возгордюсь? Так что же, так и помирать молодой, не испробовав ваших по-царски дружеских даров? А может, я чего-то недопоняла, не уразумела, до чего-то не дошла своим мелким бабьим умишком? «Дружба возможна только после любви». А если дружбы нет, значит ли это, что еще жива любовь? Не смешите людей, деточка. Ее срок годности давно истек. Протухла она вся без остатка. Мхом покрылась и плесенью. Хотя, если отковырнуть осторожненько, по краю, то, может быть, и повезет? Ведь бывают отдельные случаи. Мамонтенок Кузя, например. Пролежал несколько миллионов лет в вечной мерзлоте – и ничего, как новенький!
Не умирай, надежда, останься со мной. Закапсулируй меня в этом сумасшедшем состоянии и отправь как послание будущим потомкам. Смотрите, завидуйте, восхищайтесь! Так выглядит любовь в ее расконсервированном, так сказать, виде.
Любовь! Люба Курочкина – тоже Любовь, но не дай, как говорится, бог. Единственное, что есть общего между Любовью Курочкиной и Любовью вообще, с большой буквы, так это их совместное желание кого-то под себя подмять и насильно осчастливить. А нам-то этих тихих радостей не нать! Сыты по горло. Хорошо хоть ума хватило не рассказать теперь уже нашему общему другу и товарищу Серому о глубине и силе наших новых переживаний.
А ведь чуть было не проговорилась. Еще повезло, что Игорь с Курочкиной пришли. Ну ладно Курочкина. А Игорь-то зачем? Интеллигентный вроде человек, а приперся. Хотя Любка кого угодно заставит... Что он подумает?
Да не все ли равно. Сам сказал, что я должна поехать на это мероприятие, нахвататься впечатлений, набраться вдохновения, поймать удачу за хвост, накропать песенку и отлить ее в бронзе у входа в подъезд его дома. Здесь, мол, была Елена Прекрасная. Хольте меня и лелейте. В будни смахивайте пыль тряпочкой, в праздники натирайте до блеска мелом.
Щас! Все брошу...
Игореша, солнце мое, люблю без памяти и уже скучаю.
Кстати, вот! Дружим же мы с ним. Уже сколько лет, сколько зим, и никаких попыток ни с его, ни с моей стороны. Коллеги, так сказать, по работе. Труженики, не побоюсь этого слова, пера. Хотя он, наверное, не пера. А чего? Божественной флейты? Или клавесина? Или рояля, переделанного грубой рукой прогресса в примитивный синтезатор?
Как же мы долго с тобой не виделись, друг мой, если я уже успела забыть, на каком инструменте ты сотворяешь свою музыку. Да нам, по правде, и видеться не обязательно. Песни в наше время можно сочинять просто по телефону. Включаешь громкий звук и общаешься. Ну-ка, повтори мне финальчик. Вроде бы у слова «тоска» от изменившегося ритма меняется ударение, и оно слышится как «таска». А ты не хочешь облегчить припев? По-моему, это как-то слишком сложно. На четыре октавы рассчитано. Пипл не врубится. Ему же не красота нужна, не гармония, а умца-умца. Нет! Ни за что! На высоких нотах должны быть хорошие круглые гласные! Ты что, не понимаешь, что моя героиня не может заигрывать с прислугой! А ночной портье, пусть он и хороший парень, но он не из ее круга. Тогда сам пиши! Я же не диктую тебе ноты, вот и ты не лезь, куда не надо. И пожалуйста. И спасибо. И тебе того же. И по тому же месту. И туда же! И я тебя. Очень, очень, очень люблю! И мы еще долго будем мучиться с тобой в одной упряжке, а разойдемся – в один день.
А можно и по-другому. С другим композитором. Вот, например, господин Профи Хит. Так его прозвали журналисты. Работать с ним одно удовольствие! Пошлешь ему, бывало, по электронной почте тексты и ждешь. Глядь, а через каких-то пару месяцев наше совместное произведение уже по всем каналам крутится. Без единого исправления и дополнения, без сучка и задоринки и, естественно, без гонорара. Но это ж дело привычное. Вот такие мы крутые бессребреницы. На фига, спрашивается? А просто так. Из любви к искусству.
Но надо и ему, Профи, отдать должное. Если, скажем, какая тусовка наметится, на которой мне как соавтору быть необходимо, так его секретарь расстарается, всюду меня найдет и оповестит. Правда, приглашение послать забудет. Но я простая, я обязательно прибуду и стану долго объяснять охране, что я, где я, когда и, на всякий случай, зачем. И охрана мне поверит, пустит и махнет на прощанье рукой. А потом мне еще больше повезет, и старик Хит Профи нас заметит и, в бар сойдя, благословит.
А как я люблю работать с Лотой! Сначала она долго и упорно рассказывает мне про свою несчастную любовь, потом мы вместе упиваемся в сиську и начинаем лить скупые бабские слезы, а наутро я, заряженная ее страданиями, иду домой и работаю в поте лица. Отдаю ей тексты, а она сама уже композиторов выбирает, сама с ними творит и мне показывает только готовый результат. А так как она профессионал высочайшего класса, то и выпускаемый ею продукт не вызывает у меня никаких замечаний.
И все бы ничего, но мысли о завтрашнем, возможно голодном дне довольно часто приходят мне голову. Отсутствие стабильного заработка, который бы надежно гарантировал мне бутерброд пусть и без икры, но обязательно с маслом, нервирует меня и раздражает.
Мне не надо много, но то, что необходимо, должно быть у меня всегда. Пора бы уже кончать с этой не самой сложной, но самой зависимой работой и найти себе такое занятие, которое гарантировало бы мне хотя бы иллюзию свободы, а главное, уверенность в будущем дне. Амбиции мои удовлетворены, все лучшее давно написано другими, общение с бомондом никогда особо не ласкало моего самолюбия, так самое время уже и отползать.