Поволяев Валерий. Охота на охотников

   В это время Шушкевич закричал: "Рогожкин, стань в строй!" Рогожкин в ответ недовольно дернул плечом, а Настя произнесла ровно, буднично:
   - Ну, вот и все. Возвращайся скорее!
   Рогожкин нехотя направился к своей машине.
   Через десять минут колонна тяжелых фур, грохоча моторами, будто танковый батальон, идущий в атаку, трубно стреляя выхлопами и рассекая вал дождя, выехала из города.
   Возглавлял караван Стефанович, его мощный грузовик пластал колесами пространство, заставлял испуганно вздрагивать землю, ветром сметал с дороги куски грязи, камни, тряпье, прочий сор. Стефанович, мрачный и сосредоточенный, поглядывал в боковое, далеко откинутое на кронштейне зеркало, следил за дорогой, за тем, что происходило сзади. В частности, присматривался к новому водителю Рогожкину: как тот покажет себя в дороге?
   Рогожкин шел в центре колонны, машину вел уверенно, держался, как привязанный, кузова фуры, идущей впереди, не приближаясь к ней ближе, чем на пятнадцать метров, что говорило об опыте, - Стефанович, оценив нового водителя, одобрительно кивнул. Взял с панели рацию, вызвал машину, следующую за ним: "Проверка связи!", потом соединился по очереди со всеми фурами колонны.
   Связь работала безупречно. Стефанович вновь удовлетворенно кивнул и прибавил скорость. Красная стрелка спидометра, нервно подрагивая, достигла отметки "сто двадцать" и застыла на ней.
   Колонна, грохоча, мчалась в Москву, в бывшую столицу бывшего государства. Иногда Стефанович выходил на связь, проверял, как там его подопечные водители - все было в порядке.
   А Рогожкин всю дорогу, до самой Москвы, думал о Насте, улыбался размягченно, соображал, какой же подарок он купит ей в Белокаменной, и удивленно спрашивал себя: почему же суматошная жизнь-злодейка не познакомила его с Настей раньше? Вот уж действительно злодейка...
   После Москвы, он знал, по плану - поездка за грузом в Италию, затем опять в Москву, потом на Урал, в город Екатеринбург, оттуда в Болгарию, а из Болгарии вновь рейс в Москву. Скорее, это будет "томатный" рейс. А может, какой-нибудь еще.
   И всего лишь три, максимум четыре дня займет в этом плотном графике маленький уютный городок Лиозно. Больше Стефанович отдохнуть не даст. Пока есть работа - надо работать.
   Владимир Левченко пролежал в больнице четыре дня. Его поместили в перенаселенную, с грязными стенами палату, где, кроме шести коек, стояли ещё три раскладушки. Левченко оказался слишком уж необычным больным - не каждого из здешних доходяг бандиты привязывали веревками к дереву, оставляя на съедение лесным зверям, поэтому его уложили на широкую, старого образца, кровать, украшенную двумя рычагами, с помощью которых можно было поднимать и опускать одну половинку кровати.
   Сутки Левченко проспал - после успокоительного укола погрузился в муторное бесцветное забытье, будто попал в густой туман, и поплыл в этом тумане, поплыл - так и пропутешествовал, не видя ничего и не ощущая берегов, потом очнулся, приподнялся на постели:
   - Где я?
   Видок у него был ещё тот: темная трескучая щетина, превратившая Левченко в беспощадного абрека, черные провалы под глазами, распухший нос и отвисший подбородок.
   И - боль. Боль во всем теле. Каждая мышца ныла, источала слезы...
   - Где я? - вновь ошалело спросил Левченко.
   На соседней кровати, - это была скрипучая раскладушка с продавленным алюминиевым каркасом, - зашевелился лохматый, рыжий, как огонь, мужик:
   - В заднице! Не мешай спать!
   Рыжий спал, хотя за окном был день - ненастный, туманный, с пороховым угрюмым небом и многослойным машинным гулом, доносящимся из-за деревьев. Левченко обессиленно опустил голову на подушку. Он находился в том состоянии, когда человек не помнит абсолютно ничего - ни имени своего, ни города, в котором живет, ни прошлого, ни настоящего, ни друзей, ни недругов...
   Но потом словно бы что-то включается - щелкает некий механизм и из клубящегося темного тумана проступают светлые пятна, и вместе с ними некое осознание жизни, вырисовывается сама реальность.
   Так произошло и с Левченко. Он не удержался, застонал глухо и тоскливо, из глаз его выкатились две крупные, обжигающие слезы - он вспомнил все, что с ним произошло, вспомнил в мелочах, и вжался головой в подушку, страшась того, что это может когда-нибудь повториться. Ведь существует же закон парности случаев...
   Он вспомнил и молодых ребят в милицейской форме, одного с погонами капитана, с жестким лицом и светлыми льдистыми глазами, другого белолицего, щекастого, в бронежилете, с автоматом в руках, и то, как они под видом проверки на предмет наркотиков задержали фуру, и что вытворяли в лесу, когда привязывали его к дереву.
   Левченко снова застонал, у него перехватило дыхание, и рыжий злобный мужик вторично вскинул лохматую голову:
   - Эй, медики! Зайдите сюда кто-нибудь!
   На зов долго никто не отзывался, потом в дверь заглянула низкорослая, широкая в кости старуха, - халат на ней был натянут так туго, что лопнул сразу в нескольких местах, а под мышками виднелись порванные проймы, старуха недовольно оттопырила нижнюю волосатую губу.
   - Чего орешь?
   Лохматый потыкал пальцем в Левченко.
   - По-моему, он загибается.
   Старуха, будто опытный стрелок, прикинула навскидку, издали и по каким-то своим параметрам определила, что клиент не загибается, презрительно отчитала лохматого:
   - Дур-рак!
   Левченко действительно не загнулся - уже через день почувствовал себя сносно: он побрился и стал походить на человека, и когда в палате появился следователь в милицейской форме, поверх которой был накинут белый, насквозь светящийся от старости халат, первым делом спросил:
   - Грузовик мой нашли?
   Следователь сел на скрипучий стул, специально принесенный из кабинета заведующей, поправил халат на коленях и сказал, глядя куда-то мимо напряженного, вытянутого лица Левченко:
   - Нашли.
   - Пустой?
   Вздохнув, следователь выдержал надлежащую паузу и произнес:
   - Выгребли все подчистую. Единственное что - не подмели только.
   Он по-прежнему смотрел мимо Левченко, словно бы боялся встретиться с ним глазами. Левченко выругался:
   - Суки!
   Глаз у Левченко оказался зорким, память - цепкой, он выдал следователю очень точные приметы Каукалова и его напарника, и следователь ушел из больницы довольный, пообещав вернуться завтра. Левченко понимал, что все это пустое - никого не найдут и груз не вернут. Следовательно, все придется решать самому - как говорят, гора с горою не сходятся, а человек с человеком обязательно повстречаются где-нибудь на узкой дорожке.
   И тогда в живых останется тот, кому повезет.
   На следующий день следователь наведался снова, задавал какие-то незначительные вопросы, ответы старательно записывал в разлинованные листы бумаги, но было видно - все это лишь проформа. Тем не менее Левченко старательно ответил на все вопросы.
   - Ну как, господин хороший, - поинтересовался, когда следователь уже покидал палату, - груз так пока и не нашли?
   Левченко обессиленно откинулся на подушку, как говорят, все на белом свете проходит, абсолютно все... Пройдет и это. Конечно, его здорово потреплют и в калининградской милиции, в страховой компании, поскольку груз был застрахован, но ничего не сделают. Часть потерь возместят - деньгами, естественно, не товаром, а часть спишут, - и жизнь покатится дальше.
   Но он этих сук в милицейской форме обязательно найдет.
   Через два дня Левченко выписался из больницы.
   Первым делом направился в отделение милиции - там, во дворе его ждал старый злосчастный КамАЗ, машину надо было забирать. Левченко обошел КамАЗ кругом, лицо у него нервно подергивалось - словно бы вновь переживал все происшедшее. Он вздохнул, с трудом сдержал слезы - сейчас необходимо было одолеть самого себя, перебороть отвращение к тому, что с ним произошло, к машине, но сделать это было непросто. Левченко ухватился одной рукой за коротенький поручень, поставил ногу на скобку, заменяющую ступеньку лесенки, приподнялся, заглянул в окно. В кабине было чисто. Все вроде бы находилось на своих местах. Левченко не удержался, всхлипнул.
   Следователь встретил его дружелюбно, приподнялся, протянул руку.
   - Вот, запросил вашу контору прислать все реквизиты на пропавший товар. А ещё лучше - образцы. Попробуем все-таки отыскать... вдруг повезет? - Следователь говорил бодро, но как-то равнодушно. - На московских рынках появились кое-какие новые товары, но ваши они или нет - сказать не могу.
   - Значит, так ничего и не нашли, - горько констатировал Левченко.
   - Пока ничего.
   Левченко опустился на стул, вздохнул. Как же он посмотрит теперь в глаза шефу, хозяевам, которые доверили ему груз? Столько лет без ЧП и вообще без всяких нарушений - и вдруг такой удар? Как кирпич на голову.
   - Да вы не расстраивайтесь, - попытался успокоить следователь. Он выдернул из ноздри черную, похожую на проволоку волосинку, дунул на неё и волосинка улетела на пол. Левченко даже головой дернул: не сон ли то, что он видит? - Не переживайте... Груз-то застрахован?.. А?
   - А как быть с документами? - не слушая следователя, спросил Левченко.
   - Документы, как и товар, пока не нашли, я же вам сказал...
   - Прав у меня нету...
   - Ну и что? Из-за этого вешаться не следует.
   - Путевки тоже нет. Тю-тю путевочка-то...
   - Путевку мы вам нарисуем такую лихую, что ни один гаишник не придерется.
   - А права?
   - Что права? - Следователь явно раздражался. - Здесь следственная часть, а не отдел ГАИ по выдаче водительских прав.
   - Как же мне быть? - растерянно пробормотал Левченко. - Я же водитель со стажем, первый класс имею, мне без прав никак нельзя...
   - Получите справку и с ней дуйте прямиком в свой Калининград. На месте вам права и восстановят, - сухо проговорил следователь.
   Левченко почувствовал обиду и злость, даже привстал на стуле, но в следующий миг осадил себя: ещё не хватало потерять контроль над собой нет, этого допустить он никак не мог.
   - Поймите меня правильно, товарищ следователь, - это же моя работа, пробормотал. - Не будет у меня прав - я даже на буханку хлеба не заработаю, не говоря уже о стакане молока...
   - Водки, - неожиданно поправил следователь и засмеялся, показав частые желтоватые зубы. Левченко не сразу понял, о чем речь.
   Через десять минут он вышел из отделения милиции, держа в руке две справки: одна заменяла права на вождение автомобиля, другая - путевку, без которой шофер, как известно, и шага не может ступить.
   Верный конь его - старый КамАЗ терпеливо ждал, Левченко почудилось, что у машины даже вид какой-то виноватый, словно бездушное железо это подставило человека, навлекло на него беду. Но железо ни в чем не было виновато. Левченко достал из кармана ключи, которые ему под расписку вручил следователь, открыл дверь кабины. Забрался внутрь.
   Минут пять сидел неподвижно, сдерживая дыхание, потом выпрямился, отер рукою мокрое лицо и вставил ключ зажигания в нарядную, отделанную под черное серебро скважинку.
   Помял пальцами глаза, виски, затылок - надо было до конца прийти в себя, втянул сквозь сжатые зубы воздух, услышал, как внутри что-то захрипело - похоже, застудил себе легкие, но лечиться в Москве уже не хотел, - он теперь боялся Москвы, вот ведь как, хлебнул здесь всего под самую завязку, - и лечиться будет теперь у себя дома, в Калининграде.
   Кабина всякого грузовика - особенно того, что ходит в дальние рейсы, - обязательно имеет свои секреты, некие тайные уголки, которые не отыщет ни одна овчарка, не говоря уже о человеке. Имелись такие и в кабине старого КамАЗа. Когда-то Левченко с напарником договорились сделать маленькую схоронку под обшивкой и держать там немного денег. НЗ - долларов двести, не учтенных никакими семейными бюджетами. Левченко отыскал едва приметную щелку на потолке и забрался под пухлый пластик пальцами.
   Деньги оказались на месте. Сто долларов он положил себе в карман, вторую бумажку свернул в четыре раза и засунул обратно в тайничок.
   Левченко завел мотор КамАЗа, аккуратно вырулил с огороженного бетонными плитами милицейского двора в тихий безлюдный проулок.
   Через сорок минут он был уже в том месте, где два подонка в милицейской форме выволокли его из кабины и потащили в лес. Для начала хотел найти двух бомжей, спасших его, Витьку и Петьку. Еще в городе, в разменном пункте, похожем на ларек по приему посуды, он обменял стодолларовую купюру на "деревянные", купил печенья, конфет, бананов, сладкой воды и колбасы, разделил еду поровну и загрузил в два пакета - один пакет Петьке, другой Витьке.
   Только где искать ребят, в какой дыре, в какой трубе они живут? Но Левченко был уверен, что обязательно обнаружит их.
   И действительно, минут через двадцать он наткнулся на бомжат - они сидели в сухом, с полегшей травой ложке около маленького костерка и жарили колбасу, кружочками насаженную на проволоку.
   - Привет, тимуровцы! - весело прокричал Левченко, спускаясь в ложок. - Над чем колдуете? Шашлык жарите?
   Ребята подняли головы, узнали Левченко и вежливо улыбнулись ему. Петька, сидевший на низком дощатом ящике из-под помидоров, повел себя, как гостеприимный хозяин, чуть подвинулся, хлопнул ладонью по ящику рядом с собою.
   - Садись, дядя!
   - Погоди, я сейчас кое-что из машины принесу, - сказал Левченко, вместе поедим.
   Он приволок два плотно набитых пакета, поставил их у костра, скомандовал:
   - Налетай!
   - Налетай - подешевело! - хитро блеснув черными угольками глаз, прошепелявил Петька. - У нас так говорят.
   У Петьки не было двух зубов, одного вверху, другого внизу, Левченко только сейчас это заметил, но ничего не сказал. Понял только: Петьке эти зубы выбили совсем недавно - вроде в прошлый раз все зубы находились на месте.
   - А суп вы давно в последний раз ели?
   Петька наморщил лоб, вскинул глаза.
   - Я пять месяцев назад.
   - А ты? - Левченко повернулся к Витьке.
   Витька уже избавился от разноцветных ботинок, на ногах у него были старые, но довольно справные кроссовки.
   - Я ел суп совсем недавно, - сказал он, - буквально перед тем, как мы вас нашли в лесу. Шофера угостили.
   - А Петьку чего не угостили? - поинтересовался Левченко. - Лицом, что ли, не вышел? Или манерами?
   - Петьки не было, он в тот раз на Киевский вокзал ездил.
   - Промышлять, что ли?
   Ребята промолчали, и Левченко понял, что сказал не то, слово "промышлять" явно обидело ребят, он смущенно покашлял в кулак.
   - Петьке взбрело в голову, что из Киева должна приехать его родная тетка, вот он и помчался на Киевский вокзал встречать её, - нехотя пояснил Витька.
   - А откуда ты узнал, что тетка должна приехать? - повернулся Левченко к Петьке.
   Тот не ответил, а Витька по-взрослому усмехнулся, вид у него сделался мудрым, он выдернул из углей один шампур и губами снял с него колбасный кружок.
   - Ну чего, готов шашлык?
   Витька не отозвался, молча сжевал колбасу и сказал, обращаясь к Петьке:
   - Вроде бы дозрела! Вкусно!
   - Ну-ка, дай мне. - Левченко протянул руку к шампуру, Витька подставил ему торец проволоки - движения у него были стремительные, чуть резкие, нервные. Левченко содрал с шампура один кусочек, сунул в рот, разжевал. Колбаса действительно была вкусной. Похвалил: - Молодец, Витек!
   Витька глянул благодарно и в следующий миг пояснил гостю, откуда Петька узнал, что из Киева должна приехать его тетка:
   - Во сне увидел.
   - Как? - не понял Левченко и удивился наивности собственного вопроса.
   - А как люди видят сны? Этого не знает никто. В том числе и Петька.
   - Сам-то ты, Петро, откуда? Разве из Киева?
   - Из Чечни, из города Грозного, - обыденно сообщил за Петьку Витька, - у него и отец там, - он выразительным движением перечеркнул воздух, - и мать... - Витька сделал второе перечеркивающее движение, - все там остались.
   - Ясно. - Левченко сочувственно вздохнул. - И больше никого там? Ни братьев, ни сестер?
   - Никого, - спокойно отозвался Петька.
   - Искать пробовал?
   - Пробовал. Чеченцы поймали и чуть голову не отрезали.
   - А ты, Витек, откуда?
   - Я из Средней Азии. Из города Душанбе. Слыхал про такой?
   - Еще бы, - Левченко усмехнулся. - Я там когда-то в армии служил.
   - Раньше это был очень хороший город. Виноградный. Какой сейчас - не знаю.
   - Тоже никого не осталось?
   - Где-то сеструха маленькая кантуется, а где точно - не знаю. Ее по дороге у нас цыгане выкрали.
   - А родители... Родители куда глядели?
   - Родители? - Витька стянул острыми темными зубами с шампура колбасный кружок, торопливо сжевал его, затем резко и шумно вздохнул, остужая опаленный горячей колбасой рот. - Родители? - переспросил, лицо у него странно дернулось, поплыло в сторону. - Родителей у нас нет. - О себе он неожиданно начал говорить во множественном числе, и было сокрыто в таком отношении к собственной персоне что-то шаманье, вещее и одновременно что-то боязливое, словно бы Витька опасался плохих слов, способных прицепиться к человеку. - Отец у нас ещё в Душанбе умер - его поймали на улице таджики и избили. Домой отца привезли на танке русские из двести первой дивизии. Без сознания. Пожил отец два дня и умер.
   - А мать? - Проникаясь Витькиной бедой, Левченко горько поморщился.
   - Мать скончалась по дороге в Россию, когда в товарном вагоне ехали.
   Левченко вновь вздохнул: это сколько же горя бродит по земле! Раньше такого не было. Одни, наиболее изворотливые и вороватые, обогатились, в долларах купаются, с зелеными купюрами ходят в сортир, другие - бедуют, голодают и тихо ненавидят первых. О таких нищих детишках, как Витька с Петькой, раньше не рассказывали, делали вид, что в России беспризорной пацанвы не существует, теперь же кто-то в Государственной думе - смелый оказался - обнародовал цифру: в России беспризорных детишек - четыре миллиона.
   И Петька с Витькой входят в это число, в четыре миллиона. Рот у Левченко горестно сжался. Несколько минут он сидел молча и крутил головой, будто его сильно ударили по затылку и едва не вышибли мозги.
   - М-да, - наконец с досадой проговорил он, - мы можем сделать вот что, ребята, - он повысил голос, стараясь подавить в себе неуверенность, мы можем переехать ко мне, в город Калининград. У меня там дом хороший в тихом месте, почти в центре, немецкий - целый коттедж. Места много. Мы там с матерью живем вдвоем...
   - Калининград - это на границе с Польшей? - Петькин взгляд сделался заинтересованным, зажегся, но тут же потух.
   - Да.
   - Любопытно, любопытно, - как-то по-взрослому протянул Петька.
   - В коттедже есть камин. Такое вот пламя развести можно запросто, Левченко кивнул на костерок, - можно в два, в три раза больше. Камин очень хороший, большой, как печь. Печь, кстати, тоже есть. А по ночам я иногда слышу немецкую речь - это говорят бывшие хозяева.
   - Не хозяева, а духи, - поправил Петька.
   - Духи, - согласился Левченко.
   - Только зачем нам, дядя, менять столицу нашей Родины Москву на невесть чей город Калининград? А? - Петька сощурился вопросительно, взял из Витькиных рук шампур и губами сдернул с него пару колбасных кругляшков.
   - Ну как зачем? Хоть спать будете нормально, не на трубах отопления... Это раз. Еда будет нормальная, домашняя - два, в школу начнете ходить - три. Есть ещё четыре, пять, шесть... Перечислить?
   - Не надо. Я их и без тебя знаю... - Голос Петьки неожиданно дрогнул, и Левченко понял, что он вспомнил житье-бытье с матерью и отцом.
   - Я буду в рейсы ездить, гостинцы вам привозить, - зачастил Левченко, усиливая напор, - а вы будете ждать меня... С моей мамой. Ее зовут Ниной Алексеевной. Э? Это же здорово, ребята! В школу пойдете...
   Петька молчал. Витька тоже молчал. В их паре старшим был Петька, как он решит, так и будет.
   - Ну что, ребята? Устраивает вас такая жизнь? - Левченко понял уже, что никуда эти ребята не поедут, они будут бомжевать и лелеять свою независимость, пока их не убьют такие же чумазые, как и они сами, бомжата только более жестокие, более опытные.
   - А вдруг твой Калининград к Германии отойдет? - спросил Петька. - У нас ведь как бывает: отдадут и ни у кого не спросят. А штамп в бумаге поставят задним числом.
   - Не должен отойти, - неуверенно проговорил Левченко.
   - Вот видишь, дядя, ты и сам этого не знаешь...
   Еще минут десять Левченко уговаривал ребят, но все было бесполезно они не хотели ехать с ним в Калининград. И не потому, что Москва им дороже бывшего Кенигсберга, не потому, что они не верили этому славному большерукому мужику с добрыми глазами - они ему верили, он им нравился, и даже не потому, что боялись потерять свободу - потеряв, они могли довольно легко и быстро обрести её вновь, а потому, что надеялись встретить в Москве своих родных.
   Ведь, как известно, все дороги в России ведут в Москву, поэтому и Витькина сестренка, когда сбежит от цыган, обязательно объявится здесь, и Петькина тетка, родная сестра его матери, адреса которой он не знает, тоже должна приехать в Москву, тетка вообще бывает здесь регулярно, приторговывает на Киевском вокзале. Вот поэтому трогаться из Москвы им нельзя.
   Всякие разумные объяснения, что Москва - это не город, а страшный спрут, пожирающий людей, что тут даже соседи не встречаются годами, поэтому шансы у Петьки с Витькой совершенно ничтожны, не убедили ребят.
   Уехал Левченко один.
   Отойдя от костерка метров на десять, обернулся, прокричал ребятам:
   - Вы, мужики, подумайте, если можно... Пошурупьте малость мозгами над моим предложением. А я вернусь, и мы продолжим наш разговор. Ладно?
   Витька приподнялся над костром, махнул рукой - ладно, мол, потом снова присел и его не стало видно.
   Наконец Ольга Николаевна разрешила Каукалову и его напарнику выйти из дома. Из этого милостивого разрешения следовало: опасность миновала.
   Старик Арнаутов позвонил Каукалову и, засмеявшись громко, с плохо скрытым пренебрежением объявил:
   - Карантин окончен!
   Каукалов с наслаждением потянулся, походил по квартире, хрустя костями, потом надел на себя джинсовую пару - турецкую куртку и американские брюки, подобранные в тон, - и направился к другу.
   - Все, Илюшка, - сказал он, - вышел указ о нашем досрочном освобождении.
   В ответ Аронов грустно улыбнулся, раскинул руки в стороны, повертел ими в воздухе:
   - Времени потеряли столько, что...
   - Не жалей, Илюха! - перебил Каукалов. - Как там насчет канашек всяких-разных, а?
   - Кое-что придумал.
   - Может, сегодня этим и займемся?
   - Может, Жека... Очень даже может быть. - Он засуетился бестолково, заметался по комнате, потом резко, будто мушкетер, рубанул рукою воздух и достал из гардероба костюм.
   - Займись канашками, Илюшк! - попросил Каукалов. - А то от путан тех - ни проку, ни удовольствия. Одни лишь прорехи в карманах. Давай сегодня к вечеру реализуем твой план. А? - Каукалов смущенно покашлял в кулак. - На тебя смотрит Европа!
   - Европа, у которой большая жо... - Аронов не договорил, засмеялся. Натянул хорошо отутюженные, с ровной линеечкой, брюки, черную водолазку. Крутанулся перед зеркалом, поправил прическу. - Лучше быть свободным и здоровым, чем полосатым и больным... Полосатым - в смысле ходить в полосатой робе Александровского централа. Слушай, Жека... Появился тот самый дядек, помнишь я тебе говорил.
   Каукалов наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что за дядек, вопросительно глянул на Аронова.
   - Тот самый человек, которому можно сплавлять угнанные машины.
   - Два дела одновременно мы с тобой, Илюша, не потянем.
   - Как знаешь, Жека. Кстати, он мне и кастет организовал.
   Каукалов невольно улыбнулся: представил себе этого орла в полевой милицейской форме, при бронежилете и с кастетом в руках. Очень эффектно!
   - Дядек пока не нужен, - сказал он.
   - Мое дело - предложить, твое - отказаться. А что, мы самостоятельным промыслом уже не будем заниматься?
   - Пока находимся на крючке - нет. А вот сорвемся с крючка...
   - Планы на этот счет есть какие-нибудь?
   - Зреют.
   Вечером в Илюшкиной квартире появились две девушки - милые, скромные, непритязательно одетые - сразу видно, что на "мерседесах" не ездят. Старшие Ароновы до сих пор сидели на даче - теперь антоновку сортировали. Так что Илья хозяйничал в квартире один.
   - Здрассьте! - дружно произнесли девушки.
   Каукалов с интересом глянул на них - он совершенно не помнил, видел ли этих девчат раньше. Лица, во всяком случае, были незнакомы. Девушки, словно бы подслушав его мысли, вновь в один голос заявили:
   - А мы вас знаем!
   - Откуда?
   - В школе не раз встречались.
   Каукалов про себя отметил, что девушки, хоть и носят разные фамилии: одна - Хилькевич, вторая - Новиченко, похожи друг на друга так, будто бы одной матерью рождены.
   Хилькевич присела в коротком старомодном книксене, - Каукалов вспомнил, что этому девчонок в их школе специально обучали, - и назвалась:
   - Майя.
   Ее подружка ухватила тонкими пальцами край клетчатой юбки и, посмеиваясь копнула носком туфельки паркетный пол:
   - Катя.
   - Как российская царица Екатерина Великая, - Каукалов одобрительно кивнул, внутри у него что-то сладко и томительно сжалось.
   - Проходите, проходите, девочки, - засуетился Аронов, - чувствуйте себя, как дома, у нас все уже на столе.
   - Люлек, а чего празднуете-то? - спросила Майя.
   - Нашу с вами встречу, девочки.
   - Ох, какое историческое событие! - Майя фыркнула.
   - Историческое не историческое, но раз встретились. то можем кое-что хорошее придумать, - сказал Каукалов.
   - Хорошее мы всегда можем придумать. Даже без выпивки и закуски, многозначительно изрекла Майя. Она была, как принято ныне говорить, девушкой без комплексов. - Хотя с выпивкой и закуской лучше. Все не всухую. - Майя рассмеялась.