Поволяев Валерий. Охота на охотников

   В трубке вновь прозвучал задушенный далекий взрыд, Каукалову виски стиснула боль, и он закричал, оглушая самого себя:
   - Что случилось?!
   Наконец Катя справилась с собой и смогла выдавить два довольно внятных слова:
   - Майка пропала!
   - Как пропала? - Каукалов теснее прижался к холодной железной стенке будки, ему опять показалось, что в него сейчас будут стрелять, но никто в Каукалова не стрелял.
   Лишь из подъезда выбежала растрепанная полная женщина в халате морковного цвета в галошах, натянутых на высокие, домашней вязки носки, подсунулась под околевшую старушонку и проворно поволокла её в дом.
   - Как пропала? - гаркнул Каукалов в телефонную трубку.
   - А так, - булькающим незнакомым голосом прохлюпала Катя, - вышла она тогда от тебя, в Плешку поехала, на лекции, но так до Плешки и не добралась, на лекциях не появилась. И дома не появилась...
   - Не появилась? - ощущая какую-то странную внутреннюю беспомощность, разлад, ужас, зашевелившийся в груди, будто живая медуза, умертвляющая ткань своими страшными липкими щупальцами, - вопрос этот можно было не задавать, он пустой, но Каукалов тем не менее задал его, хотя и не верил в то, что слышал.
   Катя опять зашлась в плаче.
   Так вот, оказывается, где родилось, откуда распространялось ощущение опасности!.. И не обязательно, совсем не обязательно, что в этом виноват Каукалов. На Майю мог свалиться кирпич с крыши, могла с железного карниза оторваться тяжелая остроконечная сосулька и всадиться в голову - таких случаев в Москве сколько угодно, - она могла попасть под трамвай, свалиться с платформы метро под поезд, лихо вкатывающийся в роскошный мраморный зал подземной станции, угодить под заряд электричества на троллейбусной остановке... Да мало ли что с ней произошло! Каукалов вновь втянул в себя воздух, процеженный сквозь зубы, облегченно вздохнул.
   - А в моргах искали?! - прокричал он в трубку, надеясь собственным криком немного привести себя в чувство.
   Катя от страшного вопроса этого подавилась взрыдом, затихла на несколько секунд, и Каукалов, чувствуя, что молчание это затягивается, обеспокоенно затараторил:
   - Алло! Алло!
   - Да, - отозвалась Катя.
   - А в моргах искали? - повторил Каукалов. - В моргах пробовали искать?
   - Не знаю. - Катя снова задохнулась в плаче, и через несколько секунд телефон отключился.
   Каукалов долго с тупым удивлением разглядывал старую облезшую телефонную трубку, соединенную гибким кольцатым шлангом с аппаратом, слушая немощные пикающие гудки, доносящиеся из эбонитовой дырчатой розетки, похожей на маковку крупного лотоса, потом повесил трубку на рычаг.
   Во дворе было все так же пусто. "Самое удобное время стрелять, невольно отметил Каукалов, - ни единой души. Уложат - и никто не увидит". Тут ему показалось, что под локоть ткнулся ствол, причинил боль - он явственно почувствовал холодную тяжелую сталь пистолета. Каукалов охнул, шарахнулся от пистолета вперед и, больно задев лбом за железный край телефонной будки, вылетел из нее.
   И никого не увидел. Принесшийся из-за угла дома ветер поднял со снега половинку рекламной газеты, бесплатно засовываемой почтальонами в ящики, проволок её по воздуху несколько метров и с маху прилепил к железному боку будки.
   От этого противного шуршащего звука Каукалов вздрогнул: наверное, именно такой звук рождается, когда стреляют из пистолета с глушителем. Оглянулся, вновь поразился безлюдности двора... "Ну будто в атомную войну, всех выбило", - подумал он, и опять втиснулся в телефонную будку.
   "Надо ещё раз набрать номер этой дуры. Ревет, как белуга... Ну, Катька, ну, Катька!" Но рука его с зажатым в пальцах жетоном застыла около прорези, куда надо опускать эти неказистые пиратские метки. Каукалов сморщился.
   Говорить сейчас с Катькой бесполезно, она подавлена, все у неё окрашено в один цвет - цвет боли, она утонула в слезах. Когда выплывет, выкарабкается чуть - тогда можно будет пообщаться.
   Но все равно было не понятно и даже интересно: что же случилось с Майкой? Увлеклась каким-нибудь красавцем-профессором и перекочевала из каукаловской постели в его постель? Вряд ли. Тогда что же? Сидит где-нибудь в теплой компании и хлещет водку? Или примкнула к гаишникам и, вконец обкуренная, валяется сейчас на каком-нибудь матрасе в вонючем жековском подвале?..
   А вдруг она убита? Случайным, очень неопытным автолюбителем? Зарезана в лифте маньяком, покусившимся на её шубку? Попала под руку голодным наркоманам, и те изгвоздали её топором, разделали, словно тушу, на части и рассовали по мусорным бакам, как это принято у нынешней столичной молодежи?
   Муторно сделалось Каукалову - Майку не хотелось терять. В затылке засела тупая боль. В груди - пустота. Пойти к Илюшке Аронову, отвлечься малость? Губы у него задергались протестующе, скулы побелели. Он отрицательно мотнул головой: нет!
   Через сорок минут Каукалов снова позвонил Катьке. Телефон у него уже работал - похоже, повреждения, что были на линии, исправили, а может, их и не было, может, просто меньше людей звонит и линия стала посвободнее, - в общем, после нескольких гудков Катька подняла трубку.
   Она уже не плакала, хотя голос был тусклый, сырой, набух слезами.
   - Ну что, обнаружилась Майка? - спросил Каукалов.
   - Нет. - Катька шмыгнула носом, тихонько заскулила и тут же умолкла.
   Каукалов произнес несколько необязательных пустых слов, типа "Ты держись..." и повесил трубку. Через час позвонил снова:
   - Ну как?
   - Никак!
   - В моргах нет?
   - Пока проверили только два морга... В них - нет.
   - Кто этим занимается?
   - Майкины предки. Папашка с мамашкой.
   - Ладно, я объявлюсь позже, - сказал Каукалов, отключаясь.
   Он позвонил через два часа.
   - Какие-нибудь новости есть?
   - Никаких.
   - Да запила Майка! - Каукалов деланно засмеялся, смех его был похож на сухой птичий стрекот. - Сидит и квасит где-нибудь в компании однокурсников. Объявится она, вот увидишь - скоро объявится!
   - Всех её однокурсников уже обзвонили. Нету Майки. Она в тот день вообще нигде не объявилась.
   - Слушай, а если честно, она собиралась на лекции?
   - Конечно. Она страсть как боялась пропускать занятия. Особенно лекции.
   - А как же она плюнула на все и поехала с нами в Хургаду?
   - То был особый случай. А вообще у Майки бзик - эта стерва хочет стать настоящим специалистом. Просто идея фикс* у неё - стать спецом.
   *Правильно: "идефикс". (Примеч. авт.)
   - Это не бзик и не идея фикс, это называется по-другому. Это цель, достойная настоящей девушки, спортсменки и комсомолки. Так раньше писали в газетах и вещали с киноэкрана.
   - М-да, так поступали настоящие пионеры, - чувствовалось, что Катя улыбнулась сквозь слезы.
   Каукалов понял это и произнес невыразительным успокаивающим голосом:
   - Ну... ну, Катюш! Держи хвост пистолетом, и все будет тип-топ.
   - Слушай, тут вдруг всплыло. Я Майке записала телефон деканата на краешке стодолларовой бумажки, которую ты ей дал... Зачем-то он ей понадобился, этот номер.
   - Ну вот, видишь, она ведь недаром спрашивала у тебя этот телефон. Загуляла, запила, закуролесила наша Майка!
   - Но в деканат она не звонила.
   - А это, Катюшкин, совершенно ничего не значит.
   Тут Каукалов не к месту вспомнил, что в газете "Московский комсомолец" он иногда натыкается на объявления типа "20 декабря из дома ушла Тыквина Секла Арбузовна, 1979 года рождения, проживающая по адресу Демократический тупик, дом № 642, кв. 1046. Напралялась к своей подруге в Выхино и по дороге исчезла. Была одета в шубу из норки, шапку из меха соболя и высокие кожаные сапоги с золотыми пряжками. Если кто-нибудь видел её или что-нибудь знает о местонахождении, просим сообщить в отделение милиции по телефону такому-то...".
   И объявлений этих становится все больше и больше, люди уже начали пропадать среди белого дня - пропадают и, как правило, потом не возвращаются.
   - Надо ждать, - произнес Каукалов назидательно.
   Через два часа он позвонил опять - все то же, никаких новостей. Холодная липкая тоска, ощущение опасности, отступившие было, приблизились вновь. Он выпил водки - налил полный, до краев, граненый стакан и выпил. Водка не подействовала.
   - Во, блин! - выругался Каукалов, выглянув в окно. - Поехать в Клязьму, что ли, привезти сюда маманю? А? Не то уж очень паскудно на душе. Будто кто-то туда наплевал.
   Он поймал себя на мысли, что разговаривает вслух, словно сумасшедший. От этого маленького открытия ему сделалось ещё более тошно и страшно. По-настоящему страшно. Как не было страшно ни в армии, ни после нее.
   Шахбазов изучал бумаги, взятые у бугая с полуперерезанной шеей по фамилии Сандыбаев.
   Среди документов были и деньги - семьдесят тысяч "деревянных" и довольно новая, сложенная пополам стодолларовая купюра. Шахбазов внимательно осматривал каждую бумажку, каждый документ, прикладывал к глазам очки в модной золотой оправе, отодвигал их в сторону, снова прикладывал, - очков он стеснялся и надевал их редко...
   Изучил, естественно, и деньги.
   Деньги раньше среди воров в законе и профессиональных разведчиков были таким же весомым документом, удостоверяющим личность, как у добропорядочного гражданина паспорт. Разорванная пополам купюра служила надежным паролем и запросто открывала двери туда, куда не мог войти человек, имеющий даже постоянный пропуск в Кремль...
   Среди "деревянных" - одной синеватой пятидесятитысячной и двух десятитысячных купюр он ничего интересного не нашел и отложил их в сторону, а вот популярной стобаксовой купюрой заинтересовался - увидел цифры, написанные на краешке банкноты, и обрадованно пробормотал:
   - Так-так-так!
   Повертел её так и эдак, посмотрел на свет и перенес цифры на отдельный листок бумаги.
   - Так-так-так!
   Шахбазов справедливо полагал, что спортсмен, взявший под колпак бригадира, работающего на Минском шоссе, не мог действовать в одиночку, с ним был кто-то еще, вот Шахбазов и пытался, изучая документы, деньги, все бумажки, выяснить это. Он не пропускал ни одной детали, ни одной цифирки, ни одного пятнышка на удостоверении. В этом был весь Шахбазов - всегда так работал.
   - Так-так-так, - пробормотал он в третий раз, пересчитал цифры, - их было семь, подумал, что это - номер телефона, точно номер, - и, приподнявшись в кресле, будто буденновец в седле, позвал: - Ро-ог!
   Когда Рог появился в комнате, Шахбазов протянул ему бумажку.
   - Ну-ка, старик, пощупай-ка этот номерок... И чем быстрее - тем лучше.
   - Ладно. - Рог взял бумажку, повертел в пальцах, затем сказал: - Я мигом! - и исчез.
   Лицо у Армена перекосилось, мясистый нос съехал в сторону, он задумчиво побарабанил пальцами по столу.
   - Так-так-так, - пробормотал он в очередной раз.
   Рог вернулся через пять минут. Вид у него был обескураженный, словно он только что перевел через улицу старушку.
   - Ну, чего?
   - Страхи божьи, - пожаловался Рог. - Никогда не думал, что мне придется разговаривать с деканом факультета. Да какого? Из академии, будь она неладна! Вот напасть, а!
   - Что за академия?
   - Готовит разных спецов по продаже бананов, слюнявщиков банкнот, да этих самых... менеджеров для банков. А это... - Рог тряхнул бумажкой, зажатой в пальцах, - это телефон деканата. Тьфу!
   - Плохой из тебя исследователь, Рог!
   - Какой есть, шеф, такой и есть. Переделывать уже поздно. - Рог на всякий случай сделал обиженное лицо. - Ну и шкаф! - Он покрутил головой, вспомнив убитого спортсмена. - И какое отношение имеет трехстворчатый гардероб к академии - представить себе не могу.
   - Я ищу связи этого трехстворчатого гардероба, как ты говоришь, пытаюсь вычислить, кто с ним работал в паре, что у него осталось в этой жизни. Сам-то он - там, - Шахбазов показал пальцем вверх, - а связи - тут. Зуб-то надо рвать с корнем. Верно?
   - Верно, - по-солдатски согласно рявкнул Рог. Он знал, что Шахбазов любит солдатскую дисциплину. - Верно! - повторил для пущей убедительности.
   - Поэтому нам надо найти не какой-то безымянный деканат, а тех, кто за этим телефончиком стоит, - Шахбазов взял за уголок стодолларовую банкноту, встряхнул её. - Ведь не будет же человек с бухты-барахты писать какой-то вшивый телефон на ста долларах, а? Особенно если этот телефон так себе... плевый, проходной, для разового пользования. В конце концов на каблуке у себя нарисует, на заднице, чтобы можно было номер рассмотреть в зеркале, но не на сотне. Да тем более долларовой сотне. Сотню он обязательно побережет - слишком ценная бумажка. А здесь - записал. Значит, телефон был важный... Верно?
   - Так точно! - привычно рявкнул Рог, глаза его засветились от некого внутреннего накала, и Шахбазов в очередной раз отметил, что это только внешне Рог выглядит сапог сапогом, чухонцем без единой мысли в черепушке, а на самом деле - это мужик со сложной внутренней структурой, большой притвора и актер.
   Но главное качество у Рога не это. Главное - то, что он безраздельно предан Шахбазову.
   - Вот нам с тобой, дуся, и надо раскрутить, что это за телефон... Впрочем, что за телефон - понятно, это ты уже узнал, но что стоит за всем этим, и что неким незнакомым людишкам надобно от нашей структуры?
   Раскрутили они это дельце довольно быстро и приехали в морг одной из маленьких больниц, расположенный в старом монастырском помещении, почти одновременно с родителями Майи Хилькевич. Деликатно постояли в дверях, одетые в белые врачебные халаты, послушали задыхающийся рев Майкиной матери, потом приблизились к трупу. Без всяких вскрытий поставили точный диагноз. От чего умерла Майя, было видно и невооруженным глазом.
   А глаз у Шахбазова - ватерпас. Шахбазов ошибался редко. А уж тут, видя, что у девушки напрочь свернуты шейные позвонки, голова безвольно покоится на плече, будто у неё совершенно нет костей, на которых можно держаться, Шахбазов обменялся выразительным взглядом с Рогом и повернул к двери.
   В дверях приказал шепотом своему напарнику:
   - Сфотографируй тело! Так, чтобы девка эта была, как живая. А потом сними её в нынешнем виде.
   Рог молча кивнул в ответ. Фотоснимки он смог сделать лишь через полчаса, когда полумертвую, ставшую от горя и слез совершенно слепой и безголосой мать Майи выволокли из кирпичного, пахнущего сыростью помещения и увезли на машине домой. Рог несколько раз сфотографировал мертвую Майю, потом сунул мрачному, с лицом цвета кирпича и остреньким, будто у зверька, подбородком санитару бутылку коньяка из шахбазовских запасов и сказал:
   - А теперь приподними-ка её. Надо, чтобы она мне прямо в объектив смотрела.
   Санитар спокойно оглядел бутылку и, откинув полу длинного, до ступней, грязного халата, - обнажились валенки, на которые были натянуты старые тусклые галоши, и ватные брюки, заправленные в расхристанные истончившиеся голенища: в морге было студено и санитара спасала только теплая одежда, - сунул коньяк в карман. Проговорил густым, хорошо поставленным голосом:
   - Ладно.
   Он приподнял тело Майи, грязной тряпкой стер засохшую струйку крови на лице, с хрустом крутанул голову, ставя её на место. Рог поморщился, услышав костяной, болезненно отдавшийся в ушах звук.
   - Застыла, зар-раза, - выругался санитар, - не разогнуть.
   Голова мертвой Майи медленно, словно живая, с прежним, вызывающим боль хрустом развернулась обратно. Рог невольно похолодел - ему показалось, что мертвая женщина сейчас откроет глаза.
   - Ты бы поторопился, мужик, фотографировать-то, - угрюмо проговорил санитар, - не то видишь, как дамочка себя ведет, - он звонко щелкнул Майю ногтем по черепу, - не хочет чего-то фотографироваться. А желания мертвых надо уважать.
   Рог поспешно покивал в ответ, санитар, ворча, вновь поставил голову Майи на место. И опять в напряженной тиши морга раздался костяной, рождающий в теле нехороший озноб, хруст. Рог приладил фотоаппарат к правому глазу, щелкнул один раз, другой, третий, санитар, стараясь не попасть в кадр, пригнулся, поддерживая снизу тело Майи рукой.
   А у той голова снова с могильным хрустом начала разворачиваться в обратную сторону. Санитар почувствовал, как у него немеют, становятся чужими руки.
   - Тяжелая, зар-раза, - пробурчал он, вставая из-за стола, - видать, в жизни много грешила. - Он аккуратно опустил тело, пояснил Рогу, будто некоему малолетнему несмышленышу: - Бывают покойники легкие, бывают тяжелые.
   Из морга Рог поехал в знакомую конторку - одну из многих, украшенных надписью "Кодак", там ему за двадцать минут проявили пленку и отпечатали снимки.
   На фотокарточках, - кроме тех, где она была снята со свернутой набок шеей, - Майя не производила впечатление убитой, а легкая улыбка, непонятно откуда возникшая, вообще придавала ей сходство с романтической девушкой, досматривающей сон о красивом молодом женихе. Шахбазов медленно перебрал фотоснимки, задержался на двух, пытаясь понять, видел он когда-нибудь эту женщину или нет, но память была глуха, и он решительно сгреб снимки в сторону.
   Задумчиво побарабанил пальцами по столу, щеки у него стали тяжелыми, глаза осоловели - Шахбазов думал. Через несколько минут его лицо ожило, даже немного посветлело от неожиданной мысли. Он зычно позвал Рога.
   Подопечный на зов явился незамедлительно.
   - У меня складывается кое-какая комбинация, - сказал Шахбазов Рогу. Может, это так, а может, и не так. Надо проверить.
   - Нет проблем, шеф. - Рог послушно склонился. - Раз надо - значит, проверим.
   - Бери фотоснимки и поезжай с ними... к лоху этому, с Минского шоссе... Который с внуком Арнаутова пьянствовал. Покажи ему снимки. Если он знает эту женщину - немедленно хватай его под мышки и вези сюда. Если не знает - можешь оставить дома. Все понял?
   - Так точно! - подтвердил Рог, хотя глаза у него сделались какими-то ошалелыми, непонимающими. Шахбазов засек этот опрокинутый взгляд, но ничего не сказал, лишь приподнял стопку фотоснимков и стукнул ею по столу.
   - Действуй, Рог!
   - Вдруг его дома нету? - неожиданно предположил Рог. Что-то останавливало его.
   Шахбазов выгнул удивленной мохнатой скобкой одну бровь.
   - Дождись, если нет. Займи пост на лестничной площадке и дождись. - В голосе Шахбазова зазвучали раздраженные нотки - то, что его подчиненный позволил себе в чем-то усомниться, вызвало у Шахбазова недовольство. Рог поспешил ретироваться из кабинета шефа.
   Опасения Рога насчет Каукалова были напрасны - Каукалов был дома. Чтобы заглушить в себе глухую тоску, ощущение того, что он находится на чьей-то гигантской ладони и его вот-вот прихлопнут другой гигантской ладонью, Каукалов напился - выдул два стакана виски без закуски и плашмя повалился на тахту. Бутылку "Лонг Джона" поставил на пол. Ему стало тепло, мелькнула мысль о том, что после виски не останется никаких последствий, это тебе не самогон-сучок: наутро себя чувствуешь, будто свеженький огурчик, - ни треска в черепушке, ни ломоты в висках, - и Каукалов растянул рот в довольной улыбке.
   Все страхи потихоньку отступили, о Майе он уже не думал. Каукалов блаженно растянулся и захрапел. Проснулся он минут через двадцать и вновь приложился к бутылке.
   В дверях раздался звонок. Каукалов потряс головой, приподнялся на тахте, почувствовал, как противный, едкий, неприятно пахнущий пот заскользил по груди вниз. Каукалов оттянул пальцами воротник рубашки, прислушался тревожно: раздастся звонок ещё раз или нет? Может, это соседка с какой-нибудь просьбой или почтальонша с очередной рекламной ерундой?
   Звонок раздался снова - вкрадчивый, надсаженный от старости, долгий.
   Хмель, только что круживший голову, исчез. Каукалов бесшумно соскользнул с тахты, глянул в окно.
   Заснеженный двор был пуст и плохо освещен. Куртка, в которой лежал пистолет, угрюмой пятнистой собакой свернулась в кресле. Каукалов на цыпочках приблизился к ней, достал из кармана тяжелый холодный "макаров". Передернул затвор, загнал в ствол патрон.
   В дверь позвонили в третий раз, а, может быть, в четвертый, или даже в пятый, Каукалов бесшумно прокрался по коридору, откинул в сторону пяточку, прикрывающую смотровой глазок, посмотрел на лестничную площадку.
   Поморщился от внезапно пробившей его странной мысли: в этот глазок очень удобно стрелять с лестничной площадки. Стоит только стрелку засечь слабое движение, проблеск за непрочным стеклышком глазка, сразу можно нажимать на спусковой крючок. Сердце Каукалова остановилось от обжигающего ужаса - сейчас по нему саданут из пистолета!
   На лестничной площадке стоял парень, которого Каукалов несколько раз видел вместе с низеньким, широкогрудым, похожим на краба армянином, занимающимся безопасностью структуры.
   "А этому деятелю чего от меня надо? - подумал Каукалов. - Открывать, не открывать?" Если он сейчас не откроет дверь, затаится, нырнет под землю, это все равно не снимет проблемы: армянин найдет его. Завтра либо послезавтра.
   - Кто? - глухо, одеревеневшим голосом - язык не повиновался ему спросил Каукалов.
   - Это от Армена Григорьевича Шахбазова, - вежливо произнес Рог, впустите, пожалуйста! Мне надо кое-что срочно вам передать...
   Немного помедлив, Каукалов отвел руку с пистолетом за спину и открыл дверь.
   Рог сделал быстрый шаг в прихожую, безошибочно нащупал на стенке выключатель, словно бы не раз бывал в этой квартире.
   - Что же ты, братан, в темноте сидишь? - Рог мигом утратил вежливость, которую демонстрировал на лестничной площадке, "вы" сменил на "ты", проворно перехватил руку, которую Каукалов держал за спиной. Сжал ее:
   - Дай-ка эту дуру сюда и не балуй, братан! Я ведь тебя не убивать пришел.
   Он дохнул на Каукалова мятными таблетками "тик-так", ловко вывернул пистолет из пальцев.
   - Так-то лучше, - сказал, - не то ведь случайно нажмешь на спусковой крючок, прострелишь себе задницу, инвалидом станешь. - Голос у Рога был ровным, ласковым, каким-то уговаривающим, будто он имел дело с ребенком.
   Поведя носом по воздуху, Рог уловил запах "Лонг Джона", осуждающе почмокал губами.
   - Пить - самое последнее дело, братан. - Он ловко выколотил из "макарова" обойму, выбил из ствола патрон, затем вернул пистолет бледному, с растерянными, почти растекшимися по лицу глазами Каукалову. - Держи! усмехнулся.
   Прошел в комнату, где пахло чем-то затхлым, слежавшимся, но Рог этот запах вроде бы и не заметил, заглянул в кухню, хмыкнул недоверчиво странно, что хозяин дома один, без "мамзели", - позвал Каукалова:
   - Иди сюда!
   Тот засунул опустошенный пистолет за ремень штанов, сгорбился, будто старик, и шаркающей походкой проследовал в комнату.
   - Ну!
   Рог зажег свет, достал из куртки стопку фотографий, поднес к абажуру.
   - Ты эту даму знаешь?
   Каукалов вытянул шею, вглядываясь в верхний снимок, шевельнул губами, захватывая воздух, и часто-часто, очень мелко, будто подбородком загонял себе в грудь гвоздь, покивал.
   - Это Майка, - прошептал он хрипло. - Что с ней?
   Рог задержал в груди сожалеющий вздох: лучше бы эту бабу "бригадир Минского шоссе" не знал.
   - Что с ней? - повторил Каукалов.
   - Ничего, - спокойно ответил Рог. - Ее убили.
   - Как?
   - А как убивают? Разве не знаешь? Очень просто. Свернули голову набок, будто курице, и все дела. - Рог сунул снимки в карман, поднял с кресла куртку, кинул её Каукалову. - Одевайся!
   - Зачем?
   - Поедешь со мной. Оставаться здесь тебе опасно.
   - Случилось что-нибудь? - Губы у Каукалова сделались непослушными, твердыми, он совершенно перестал их ощущать. Говорить было трудно. - А?
   Вместо ответа Рог похлопал себя пальцами по груди, где были спрятаны фотоснимки.
   - А эта убитая бабель... Разве не случилось? Разве вид её убогий, растерзанный тебе ни о чем не говорит?
   Каукалов покорно натянул куртку.
   - Куда мы едем?
   - К Армену.
   - Понятно. - Каукалов облизнул языком деревянные губы. - Может, лучше кого-нибудь из ваших у меня дома поселить? - спросил он с надеждой.
   - Нет. Мне приказано привезти тебя к Шаху, и я тебя к нему привезу.
   - А если я... если я это... - Каукалов дернулся, голову наполнил какой-то странный далекий шум, накатывающий короткими нервными волнами.
   Рог погрозил пальцем.
   - Не надо. Не советую.
   - Ладно. - Каукалов сник, повесил голову, пробормотал, морщась: - Это была проверка.
   - Ага! Проверка! - насмешливо отозвался Рог. - Ты, братан, не дури, я не советую тебе дурить. - В прихожей Рог снял с вешалки барашковую милицейскую шапку с суконным верхом, кинул Каукалову. - Надень, а то простудишься.
   Через двадцать минут они были у Шахбазова. Тот озадаченно посмотрел на Каукалова, пожевал губами и перевел взгляд на Рога:
   - Значит, был знаком с той бабой?
   Рог молча кивнул.
   Шахбазов ткнул рукой в сторону свободного кресла - низкого, модного, вкусно попахивающего свежей кожей, - приказал Каукалову:
   - Садись!
   Каукалов поежился, но возразить не осмелился и присел на краешек кресла. Сам того не желая, вобрал голову в плечи, вид у него сделался забитым, будто у бомжа. Шахбазов невольно усмехнулся. Правда, на лице его ничего не отразилось, лишь дрогнул кончик горбатого носа, и все. "Сколько этот малек перекокошил вольных дальнобойщиков? - мысленно спросил он себя. Кончик носа у Шахбазова вновь дернулся. - Человек десять-двенадцать, наверное. Если не пятнадцать. И вона какая новость - гризеточку из себя изображает..."
   Из-под листа бумаги, лежавшего перед ним, Шахбазов достал фотоснимок Майи и спросил, жестко прокатывая слова во рту:
   - Откуда знаешь эту женщину?
   Вздрогнув, Каукалов увидел, как Майя на фотоснимке приоткрыла один глаз, посмотрела на него скорбно и горько, - она словно бы просила не рассказывать о ней ничего дурного, капелька крови, пристрявшая к нижней губе, шевельнулась. Каукалов подумал, а не свихнулся ли он, и поспешно отвел взгляд, зацепился глазами за какое-то ржавое, похожее на сгусток крови пятно на стене, и рассказал все, что знал о Майе Хилькевич. Шахбазов слушал его, не перебивая. Он вообще умел слушать собеседников. Когда Каукалов умолк, Шахбазов озабоченно потер пальцами переносицу и произнес резким, срывающимся на птичий фальцет голосом: