Резник Майк. Черная Леди

   А может быть, я ошибаюсь в вашей истинной сути? Не было ли мое видение на самом деле только сном?
   Я должен узнать ответ, ибо если то был лишь сон, я действительно преступник, каким считает меня моя Мать Узора. Я принял решение помочь Валентину Хиту украсть картины Малькольма Аберкромби, и если я сделал это не потому, что так хотели вы, значит, моя душа будет проклята и осуждена на вечные блуждания, в одиночестве, в великой пустоте.
   Вот почему я должен узнать, кто вы и чего хотите от меня. Я сам вышел за рамки поведения приличных существ, или это часть вашего плана? Я не чувствую себя преступником, но я совершал преступные дела.
   Вот коренной вопрос, вот суть: совершенное мной зло. Малькольм Аберкромби уволил меня раньше, чем я узнал о вашем существовании, но я был благодарен Тай Чонг за то, что она заставила его снова взять меня на службу. О том, что Валентин Хит — вор, я узнал раньше, чем вы существуете, но я не выдал его властям. Я знал, что Малыша заманивают в смертельную ловушку, до того, как постиг вашу истинную суть, но ничего не сделал, чтобы предупредить его. Я видел, как Валентин Хит подкупал мэра Ахерона, и не протестовал.
   Сейчас я перебираю в уме события прошедших месяцев и прихожу к неизбежному выводу: эти дурные поступки я совершал не ради вас. Значит, я совершал их ради себя.
   И при этом я не чувствую себя преступником. Неужели я так глубоко погряз в испорченности и безнравственности, что не могу уже отличить добро от зла?
   Может быть, у вас была причина отказаться от бъйорннского облика и стать женщиной? Возможно ли, что мы не правы, а правы люди, что Валентин Хит более близок к вашему идеалу добродетели, чем моя Мать Узора?
   Я ни с кем больше не могу об этом говорить, и не могу жить дальше в сомнениях. Моя профессия — прошлая профессия — научила меня разбираться в цвете и линии, но воспитание говорит мне, что в жизни все не так, как в искусстве: жизнь должна быть черной или белой. Даже сейчас, по прошествии многих дней, когда меня ищет полиция, когда я ищу способ нарушить закон еще одного мира, чтобы найти тайный путь к вам (если вы в самом деле здесь), даже сейчас я не знаю, следую ли вашему призыву или просто умножаю свои злодеяния.
   Я должен знать, кто вы: просто Смерть во плоти, что рыщет повсюду в поисках поклонников — или воистину Мать Всего Сущего?
   Я должен знать, кто вы, иначе я никогда не узнаю, кто я.
   Дайте мне знак, достойнейшая из женщин. Молю вас: один лишь знак.
   Ваш преданный…
   И тут я остановился. Преданный — кто? Сын? Почитатель? Слуга? Или злодей?
   Я вздохнул и изумленно посмотрел на экран, поражаясь собственной дерзости. Некоторые молятся Матери Всего Сущего, другие не признают ее существования; но никто еще не осмеливался писать ей требовательные письма.
   Я приказал компьютеру стереть письмо и убрать его из банка памяти, а сам мрачно уставился на экран обзора, бездумно наблюдая за двумя охранниками. Они неподвижно застыли под палящим солнцем Солтмарша:
   Отличная выправка, безукоризненная униформа, взгляд вперед, оружие наизготовку, полная готовность защищать неприкосновенность своей планеты от любых инопланетных осквернителей. Я поймал себя на том, что раздумываю — а как они поступили бы на моем месте?
   Вероятнее всего, они бы храбро вышли из люка и никому не позволили себя задержать. В людях это есть — способность сначала действовать, а оправдывать свои действия потом. Меня всегда учили, что такой подход нерационален и безответствен, но вот они освоили полмиллиона миров, а бъйорнны так и живут на одном островном континенте. К добру, или к худу, пока мы жили, соблюдая этическую чистоту, они миллиардами разлетались к звездам, исследовали, побеждали, грабили, правили, не просили и не давали пощады, не извинялись, не оглядывались назад. Во времена Республики экспансия происходила слишком быстро, и они вызвали антагонизм у слишком многих соседних рас, так что им пришлось отступить и перегруппироваться, но все же Республика просуществовала два тысячелетия. Эру Демократии они начали, будучи одной расой из многих, но вскоре снова добились первенства — а Демократия просуществовала почти три тысячелетия. За ней пришла Олигархия, совет семи, управляющий огромной разбросанной галактикой, насколько это удается, и за четыре столетия ее существования кресло олигарха ни разу не занял представитель не-человеческой расы.
   Могла ли мать бъйорннов занять такое кресло, думал я. Или оно развалилось бы под тяжестью ее этического багажа? Изучала ли Мать Всего Сущего работу своих рук и не пришла ли к выводу, что нам недостает одного элемента — прагматизма? Любит ли Черная Леди все лучшее в человеке или зовет в могилу все худшее в нем?
   Последняя мысль показалась интересной. Была ли между двумя расами точка соприкосновения — баланс между Инь и Янь? Может быть, она приближает Человека к этой точке, уничтожая тех, кто воплотил человеческую крайность наиболее ярко? И если так, то не часть ли высшего плана, не прототип ли новой расы бъйорннов я — вор и беглец, осмелившийся заговорить со своим божеством?
   А может быть, я просто научился логически мыслить, обоснованно обвинять в своих грехах и недостатках таинственную женщину, которая не знает ни бъйорннов, ни Владимира Кобринского, которой до них дела нет, и которая, может быть, в данную минуту вообще находится в десятках тысяч световых лет отсюда или никогда больше не явится во плоти?
   Я мрачно просидел, обуреваемый этими мыслями, почти два часа. Потом отворился люк, и в корабль вошел Валентин Хит, крепко сжимая под мышкой большой пакет.
   — Вы нашли ее? — спросил я в нетерпении.
   Он покачал головой.
   — Я даже его не нашел. Но, по крайней мере, теперь я знаю, где он.
   — Где?
   — На крошечной необитаемой планете под названием Солитер. Это единственная планета, обращающаяся вокруг Беты Сибарис.
   Он помолчал.
   — Очевидно, плазменная живопись еще опаснее, чем мы себе представляли. Насколько я понял, она может уничтожить все население планеты, если не принять нужных мер предосторожности — а правительство Солтмарша не видит смысла в том, чтобы ценой огромных усилий и расходов защищать своих горожан от последнего хобби Кобринского. Поэтому ему предложили убраться, и сейчас друг Владимир создает свои шедевры на Солитере, где ему некого убивать, кроме самого себя.
   — Как это далеко? — спросил я.
   — Мы можем долететь туда дня за два, — ответил Хит. — Между прочим, тут у меня для вас подарок.
   Он положил ящичек на стойку камбуза, наблюдая за моей реакцией.
   — Это от вашей Матери Узора.
   — Не может быть, — уныло откликнулся я. — Она не знает, что я здесь.
   — Наверное, ей сказала Тай Чонг. Посылка пришла в адрес местного отделения Клейборна, а оттуда ее передали в таможню, предполагая, что мы рано или поздно явимся. Надеюсь, что она больше никому не разболтала.
   Он помолчал.
   — Не смотрите так подозрительно, Леонардо. Система Бенитара всего в неделе пути от Солтмарша. У вашей мамаши было достаточно времени послать ее, чтоб опередить нас.
   — Это правда, — согласился я, позволяя воскреснуть надежде. — У нее было время.
   — Видите? — удовлетворенно произнес Хит. — Я же говорил вам, что она не забудет поздравить вас с Днем Признания.
   — Должен сознаться, я боялся, что она больше никогда не обратится ко мне, друг Валентин, — сказал я и стал распаковывать посылку. — Особенно после того, как узнала, что меня разыскивает полиция Дальнего Лондона.
   Я неловко сдирал пальцами ленты и наклейки.
   — Если мне отказано только в Дне Первой Матери, у меня еще остается надежда когда-нибудь вернуться в Семью.
   — Вы очень разволновались, — заметил Хит. — Весь горите.
   — Я действительно волнуюсь, друг Валентин, — ответил я, добравшись наконец до ящичка и открывая его. — Это больше, чем я смел надеяться и…
   Я замер, глядя в ящик.
   — Что там? — спросил Хит. — Что-нибудь не так?
   — Я просил у Черной Леди знака, — глухо сказал я. — Она дала мне знак.
   Я сунул руку в ящичек и вытащил за хвост мелкого дохлого грызуна.
   — Я изгнан навечно, — продолжал я. — Всем бъйорннам будет приказано сторониться меня даже при случайной встрече, и мое имя будет вычеркнуто из Книги Семьи.
   — Может быть, вы ошибаетесь? — сказал Хит. — Если она в самом деле порывает с вами, зачем тратить усилия на посылку чего бы то ни было?
   — Это было бы лучше, — заметил я.
   — Не понимаю.
   — Главное в праздновании Дня Признания — это пир, — объяснил я, пытаясь совладать с чувствами и ощущая, как бешено меняются мои оттенки.
   — Вот поэтому вы и ошибаетесь, — ответил Хит. — Этого зверька вам не могли прислать на День Признания. Бъйорнны ведь вегетарианцы.
   — Этим Мать Узора сообщает мне, что я не только опозорен, но больше даже не бъйорнн.
   — И кем же она вас считает? — спросил он, уставившись на грызуна.
   — Пожирателем плоти.
   — Пожирателем плоти? — удивленно переспросил он.
   — Человеком.

Глава 21

   Владимир Кобринский не соответствовал обычным представлениям о безрассудном смельчаке.
   У него было загорелое лицо с глубокими морщинами, редкие волосы с начинающейся лысиной, нос чересчур крупный, зубы кривые и пожелтевшие, на одном ухе не хватало мочки. От природы сильный и мускулистый, он успел набрать фунтов двадцать пять лишнего веса, и живот у него висел над поясом. Руки были разного цвета: правая бронзовая, обожженная солнцами многих миров, а левая — бледная, и это навело меня на мысль, что она искусственная. Ходил он не то, чтобы хромая, но несколько скованно, будто его постоянно беспокоила старая рана.
   Мы добрались до Солитера за пятьдесят три часа, и еще полчаса искали, где поселился Кобринский, потому что планета была густо покрыта горами и оспинами кратеров. Он выстроил себе бункер у подножья потухшего вулкана, и Хит, сообщив ему по радио о нашем прибытии, осторожно посадил наш корабль рядом с кораблем Кобринского.
   Когда мы вышли из люка, он уже ждал нас с выражением нескрываемого любопытства.
   — Вы Хит? — спросил он, глядя на Валентина.
   — Именно так.
   — Добро пожаловать на Солитер. Всегда рад компании.
   Он повернулся ко мне.
   — Вы, наверное, Леонардо. Забавное имя для инопланетянина.
   — Простите, если оно вас оскорбляет, — сказал я.
   — Чтобы меня оскорбить, требуется нечто большее, — спокойно ответил он и замолчал, переводя взгляд с одного из нас на другого.
   — О'кей, — произнес он наконец. — Я знаю, что вы не с Солтмарша, и раньше я никого из вас не встречал, так что надеюсь, вы скажете мне, что вам здесь надо, и почему я вдруг приобрел такую известность.
   Он усмехнулся.
   — Я не настолько влюблен в себя, чтобы поверить, что вы просто хотите посмотреть на мою плазменную живопись.
   — Вы говорите так, словно мы не единственные ваши гости, — осторожно заметил Хит.
   — Я получил по радио сообщение от какого-то Венциа, — ответил Кобринский. — Он должен быть здесь через пару часов. Все сразу захотели поговорить со мной. С чего бы это?
   — Венциа? — озадаченно повторил Хит. — Как ему удалось так быстро нагнать нас?
   Кобринский, в свою очередь, озадачился.
   — У вас, ребята, никак гонки: кто скорее до меня доберется?
   — В некотором роде, — ответил Хит.
   — Почему?
   — Потому что вы считаем, что вы — очень важная личность, мистер Кобринский, — сказал Хит. — И у нас есть вопросы, которые мы хотели бы вам задать.
   — В чем моя важность?
   — И об этом мы тоже хотели бы поговорить с вами, — сказал Хит.
   Кобринский пожал плечами.
   — Почему бы нет? Мне нечего скрывать.
   Он помолчал.
   — Здесь слишком жарко. Идемте в бункер, — и повернувшись ко мне, добавил:
   — Вы тоже.
   Мы пошли за ним в бункер, довольно большое строение, заполненное множеством компьютеров и других разнообразных машин, назначение которых я не смог определить. Со стен смотрели головы животных, одна страшней другой.
   — Очень впечатляет, — заметил Хит.
   — Оборудование или звери? — поинтересовался Кобринский.
   — И то, и другое, — ответил Хит. Он указал на одну из голов, принадлежавшую отвратительной рептилии с жутким оскалом и шестидюймовыми клыками.
   — Это не громовая ящерица? Кажется, я одну такую видел в зоопарке на Лодине XI.
   Кобринский кивнул.
   — Это правда громовая ящерица, но вы, наверное, видели ее в музее.
   Пока ни одной еще не удалось поймать живьем.
   — Где они водятся? — спросил я.
   — На Гамме Щита IV.
   — Громовые ящерицы, похоже, очень свирепы, — заметил я.
   — Да, — согласился Кобринский и нежно погладил голову. — Эта была особенно свирепа. Уже принялась за мою левую ногу, когда я ее прикончил.
   — И руку вы так же потеряли? — спросил я.
   Он покачал головой.
   — Руку — лет пятнадцать назад, несчастный случай при прыжках с парашютом, — он согнул и разогнул левую руку. — Невелика потеря. Эта работает лучше настоящей.
   Он сделал паузу.
   — Кто-нибудь из вас хочет выпить?
   — Да, пожалуйста, — сказал Хит.
   Кобринский полез в шкафчик, вынул бутылку альтаирского рома и кинул Хиту.
   — А вам что? — спросил он меня.
   — Я не принимаю стимуляторов, — ответил я. — Но спасибо за предложение.
   — Устраивайтесь, — предложил он, присев на край незастеленной койки и указывая нам на два металлических табурета. — О'кей. Начинайте задавать вопросы. Мне они, наверное, будут не менее интересны, чем вам — ответы.
   — Вы здесь одни? — спросил Хит.
   — Это вопрос или прелюдия к ограблению? — спросил Кобринский тоном, не сулившим ничего хорошего потенциальному взломщику.
   — Это вопрос, и крайне важный, — сказал я.
   — Один.
   — С вами нет женщины? — добивался Хит.
   Кобринский широким жестом настоящей руки обвел почти всю планету.
   — Вы видите хоть одну? — и добавил:
   — Дались вам эти женщины!
   Венциа задавал мне тот же идиотский вопрос.
   — Мы ищем одну женщину, — сказал я. — У меня есть причина думать, что она скоро здесь появится.
   — На Солитере? — он язвительно засмеялся. — Что может заставить женщину прилететь на такую жаркую, безобразную и безжизненную планету?
   — Вы, мистер Кобринский, — ответил я.
   Он явно удивился.
   — Я?
   — Совершенно верно.
   — Может, вы меня на солнце плохо разглядели, — сказал он. — У меня не та физиономия, чтобы женщины бегали за мной через всю галактику.
   — Эта женщина придет, — сказал я.
   — Валяйте дальше, — сказал Кобринский, лицо которого выразило живой интерес.
   Я повернулся к Хиту.
   — Можно мне вести беседу, друг Валентин?
   Хит улыбнулся.
   — Вы уже минуты две ведете.
   — Прошу прощения за невоспитанность, — извинился я.
   — Не стоит, — сказал Хит. — В конце концов, вы эксперт.
   — Спасибо, — сказал я, снова поворачиваясь к хозяину. — Мистер Кобринский, два года назад вы пытались купить картину на аукционе, на Бета Сантори V, но предложили недостаточную цену.
   — Откуда вы знаете?
   — Это можно узнать из открытых данных, — ответил я. — Вы помните ту картину?
   — Конечно, помню. Это было единственное произведение искусства, которое я пытался купить, но она отправилась к какому-то богатому ублюдку со Старого Лондона или Ближнего Лондона.
   — С Дальнего Лондона, — поправил я.
   — Вы его знаете? — спросил Кобринский. — Он даже на аукцион не явился, весь торг вел его агент.
   — Его зовут Малькольм Аберкромби, — объяснил я. — До недавнего времени я у него работал.
   — Наверное, денег не считает.
   — Он достаточно состоятелен, — согласился я. — Можно спросить, что в этой картине вас заинтересовало? Я видел ее, и со всем беспристрастием скажу, что портрет не очень хорошо выполнен.
   — Вы здесь, чтобы расспрашивать меня о портретах, или о женщине, которую ищете?
   — О том и о другом, — ответил я. — Ответьте, пожалуйста, на мой вопрос. Уверяю вас, что это очень важно.
   Кобринский повел плечами.
   — Мне было наплевать, хорошо или плохо написана картина, — сказал он. — Я же говорю, я не собираю предметов искусства.
   — Но вы пытались купить эту картину, — продолжал я. — Почему?
   — Из-за изображения.
   — Изображенной женщины?
   Он кивнул.
   — Верно.
   — Вы ее когда-нибудь видели? — спросил я.
   — Почти каждую ночь уже двадцать лет, — ответил Кобринский.
   — Это невозможно! — вмешался Хит.
   — Я бы на вашем месте выбирал, кого называть лжецом, мистер Хит, — грозно произнес Кобринский.
   — Вы когда-нибудь были на Ахероне? — спросил Хит.
   — Даже не слышал.
   — Так вот, я точно знаю, что она провела на Ахероне по меньшей мере месяц, — сказал Хит. — Как она могла в то же самое время быть с вами?
   — Я не сказал, что встречался с ней, — ответил Кобринский. — Я говорил, что видел ее.
   Он постучал себе по лбу.
   — Вот здесь.
   — Не понимаю вас, мистер Кобринский.
   — Она является ко мне во сне, — ответил Кобринский. — Я привык думать, что сам ее выдумал. Потом увидел картину.
   Он помолчал.
   — Наверное, я где-то раньше ее видел, и сохранил в памяти лицо подсознательно.
   — Вам не кажется, что это можно объяснить по-другому? — спросил я.
   — Но я совершенно точно не мог ее встретить, — ответил он. — Картине шесть веков.
   — А почему вы пытались ее купить? — спросил я.
   Он вдруг прищурил глаза.
   — Слушай, — тон его стал грубым. — Если ее сперли, и твой босс собирается меня в этом обвинить только за то, что я пытался купить эту чертову…
   — Уверяю вас, что ее не крали, — произнес я. — И я уже не работаю у Малькольма Аберкромби.
   — Тогда какое вам дело, почему я пытался ее купить?
   — Пожалуйста, поверьте, что мне это очень важно.
   — А мне не очень приятно!
   В конце концов он пожал плечами.
   — Будь я проклят. Вы так далеко добирались, ладно, получайте ответ, — но ответил он не сразу. — Я пытался купить ее, потому что думал, что таким образом успокою моих демонов.
   — Я вас не понимаю.
   — Вам это, наверное, покажется помешательством, — произнес он, — но, хоть я и никогда не встречал женщину, нарисованную на портрете, я как-то начал верить, что она существует. Что когда-нибудь я ее встречу.
   Он поерзал, словно ему стало неловко.
   — Может быть, я слегка в нее влюбился.
   — Мне это совсем не кажется помешательством, — сказал я. — Продолжайте, пожалуйста.
   — Ну, а мне кажется, когда об этом говорю, — смущенно произнес он.
   — Знаете, каждый раз, когда я выходил на ринг или сталкивался с нападающим зверем, у меня возникало ощущение, словно я испытываю себя ради нее. Что стоит мне выиграть достаточно боев и победить достаточно зверей, она обязательно узнает о том, что я сделал.
   Он скорчил рожу.
   — Одним словом, вот он я, неизлечимый романтик, сижу рассказываю двум незнакомцам о том, как влюбился в призрак. Может быть, вернемся к вашей женщине из плоти и крови?
   — По-моему, ваш призрак интереснее, — ответил я. — Можно еще о ней поговорить?
   Он вздохнул.
   — Почему нет? Вряд ли я буду выглядеть глупее, чем сейчас, даже если ляпну что-нибудь еще.
   — Вы продолжаете видеть ее во сне?
   — Каждую ночь.
   — В ваших снах она когда-нибудь улыбалась?
   Он долго с любопытством смотрел на меня, явно удивившись вопросу.
   — Нет, никогда. Лицо у нее всегда печально, словно… — его голос затих.
   — Словно что?
   — Словно она что-то ищет. Что-то важное для нее.
   — Она вам хоть раз являлась, когда вы не спали?
   — Я же говорил, — сказал он раздраженно. — Это только образ женщины, которая жила не одну сотню лет назад. Нет, даже не так: это мое воспоминание о том, что в ней увидел художник.
   И он с любопытством посмотрел на меня.
   — Почему она вас так интересует?
   — Она существует, — ответил я.
   — Не может быть!
   — Она живая, — повторил я. — И я думаю, что скоро она появится на Солитере.
   — Это не может быть та же самая женщина, — уверенно заявил Кобринский.
   — Это она.
   Он вдруг рассмеялся.
   — Вы еще больше сумасшедший, чем я.
   — Я не сумасшедший. Я думаю, что она скоро появится здесь — а когда она явится, то я настоятельно прошу разрешить мне поговорить с ней.
   — Вы ее на самом деле видели?
   — Мы ее видели, — вмешался Хит.
   — Наверное, просто лицо похожее, — сказал Кобринский. — Ей же получается более шестисот лет.
   — Точнее, более восьми тысяч, — сказал я.
   — Значит, это не может быть та же самая, — повторил Кобринский.
   — Она не совсем обычная женщина, — кисло вставил Хит.
   — Ни одна инопланетянка так не выглядит.
   — Она и не инопланетянка.
   — Значит, она не женщина и не инопланетянка. Кто же она?
   — Я не знаю, — признался Хит.
   Кобринский повернулся ко мне.
   — А кто она, по-вашему?
   — Фантом, — ответил я.
   — Фантом? — повторил он.
   — Она является многим на протяжении многих тысячелетий, — объяснил я. — Ее влечет к тем, кто добивается ее. Библиотечный компьютер на Дальнем Лондоне подтвердил, что следующим, кого она посетит, будете вы.
   — Вашему библиотечному компьютеру пары процессоров не хватает, — заметил Кобринский. — Я никогда ее не встречал. Как я мог ее добиваться?
   — Постоянно рискуя жизнью, — ответил я.
   — Тогда вы ошиблись адресом. По всей галактике ведутся войны, солдаты рискуют жизнью по десять раз в день.
   — Ее влечет к мужчинам, которые идут на смертельный риск добровольно, без мысли о вознаграждении, — продолжал я. — Солдат пойдет на риск только по приказу.
   — Откуда ей знать, рисковал я жизнью или нет?
   — Вы мне уже сказали, что сами думали, что она как-то узнает об этом, — ответил я. — Вы были правы.
   — Но если она никогда меня не видела… — начал он и смущенно остановился.
   — Она не женщина, — сказал я.
   — А почему вы так интересуетесь ею? — вдруг спросил Кобринский.
   — Я хочу ее кое о чем спросить.
   — Если в вашей наскоро слепленной истории есть хоть капля правды, рискуйте жизнью, и она к вам придет.
   — За восемь тысяч лет ее ни разу не видели с инопланетянином.
   — Тогда я повторяю: почему вы так интересуетесь ею?
   — Это очень трудно объяснить, — замялся я.
   — Отлично. Пора кому-то кроме меня попасть в неловкое положение.
   — Мне было ее видение. Я должен узнать, почему.
   — Было видение? — повторил он. — Хотите сказать, как святые являются верующему?
   — Может быть.
   — Может быть? — повторил он. — А это как понимать?
   — Это могло быть сном. Если это было видение, я должен узнать, почему из всех не-землян она выбрала меня, и чего она от меня хочет.
   — А если сон?
   — Тогда я буду знать, что она ко мне не приходила, и я беспрепятственно смогу совершить религиозный ритуал, который слишком долго откладывался.
   — Какой ритуал? — с подозрением спросил Кобринский.
   — Самоубийство.
   Кобринский заморгал.
   — Остаюсь при своем мнении: вы, ребята, оба спятили.
   — Очень жаль, что вы так думаете, — сказал я.
   — Послушайте, — Хит наклонился вперед. — Я не знаю, кто она:
   Женщина, инопланетянка, телепортер или, как думает Леонардо, Мать Всего Сущего — но я знаю, что меньше двух месяцев назад она была на моем корабле, и что существует более сорока картин, голограмм и скульптур, изображающих ее, и самой старой более восьми тысячелетий. Это, во всяком случае, факты.
   — Вы действительно встречались с ней? — спросил Кобринский.
   — Мы оба встречались, — ответил Хит.
   — Почему же вы не спросили ее о том, что хотите знать?
   — У меня к ней вопросов нет, — сказал Хит. — А Леонардо в то время не знал, кто она — или не знал, та ли она, за кого он ее сейчас принимает.
   — О'кей, — сказал Кобринский. — Теперь я знаю, какой интерес у него. А у вас?
   Лицо Хита стало безразличной маской.
   — Я просто помогаю Леонардо ее найти.
   Кобринский перевел взгляд с Хита на меня и обратно.
   — Вы лжете, — сказал он. Потом повернулся ко мне.
   — А вы говорите правду — но вы ненормальный.
   Он сделал паузу.
   — А этот Венциа? Ему что от нее надо?
   — Он хочет узнать, что кроется за пределами этой жизни, — ответил я.
   — И он думает, она ему скажет?
   — Да.
   Кобринский нахмурился.
   — Они что — выпустили всех сумасшедших в Олигархии и дали им мой адрес?
   — Можете нам не верить, — сказал я.
   — Спасибо. Я и не верю.
   — Все, чего мы просим, — продолжал я — это разрешить нам остаться на Солитере, пока она появится.
   — Она не появится, — ответил Кобринский.
   — Надеюсь, что вы не ошибаетесь.
   — Мне показалось, что вы хотели поговорить с ней.
   — Я должен поговорить с ней — ответил я. — Никто не может хотеть встретиться со своим божеством.
   — Так она уже божество, а не одинокая женщина, которой нравятся мужчины, пытающие судьбу?
   — Я не знаю, — сказал я. — Именно это я должен выяснить. Вы разрешите нам остаться на Солитере?
   — Я не даю разрешений, — сказал Кобринский. — Хотите — уезжайте, хотите — оставайтесь.
   — Спасибо.
   — Не за что, я всегда благоволил к сумасшедшим, — он помедлил. — Когда она появится, по-вашему?