Резник Майк. Черная Леди

   — Неужели?
   — Еще бы. Никто не смеет обижать моих инопланетян.
   — Безмерно благодарен вам, Достойная Леди, — искренне сказал я.
   — Докажите это тем, что не убьете себя, — ответила Тай Чонг.
   — Я уже обещал, что не совершу ритуал, пока нахожусь у вас на службе, — заверил ее я.
   — Вы все-таки собираетесь сделать это, когда уволитесь? — удивленно переспросила она. — Несмотря на то, что он согласился взять вас назад?
   — Не знаю, — ответил я. — Попрошу этического наставления у Матери Узора.
   — Но она наверняка запретит вам! Ваш Дом сейчас получает больше денег, чем в самом начале!
   — Эти деньги — плата за нечистую совесть, — ответил я.
   — Чепуха! — фыркнула она. — Это деньги узколобого фанатика, который платит за свою глупость.
   — Я приму ваш совет во внимание, — уклончиво ответил я.
   — Мы еще поговорим об этом позже, — пообещала она. Наступила неловкая пауза.
   — Мне кажется, мы все решили, Леонардо?
   — Значит, сейчас я должен явиться к Аберкромби?
   Она покачала головой.
   — Нет. Я уже заказала вам билет на Шарлемань.
   — На Шарлемань, Достойная Леди?
   — Ваши чувства к мистеру Аберкромби для меня не секрет, — сказала она. — И кому-то же надо удостоверить подлинность картины Валентина Хита.
   Она замялась.
   — Я не смогла заказать для вас каюту первого класса. Вас туда просто не пустят.
   — Я не обижаюсь, Достойная Леди.
   — Да, но я обижаюсь, — сказала она. — Чтобы как-то это компенсировать, я заказала для вас первоклассные апартаменты в лучшем отеле Шарлеманя.
   — Шарлемань очень близко к центру Олигархии, — заметил я.
   — Да, — кивнула она, вопросительно взглянув на меня.
   — А моя специальность — произведения скопления Альбион, которое расположено на краю Внутренней Границы. Лучше будет, если кто-нибудь другой установит подлинность картины.
   — Если верить Валентину, ей всего два года, — ответила она. — Пусть он просто представит вам художника, и можете считать, что подлинность картины уже установлена.
   — Но я не знаю, как ее оценить, ни по уровню живописи, ни в деньгах, Достойная Леди, — возразил я.
   — Это не имеет значения. Сколько бы мы ни заплатили Валентину, мы получим прибыль, перепродав ее Аберкромби.
   — Если картине всего два года и вас не интересует ее стоимость, зачем вообще посылать кого-нибудь для подтверждения подлинности? — озадаченно спросил я.
   — Причин две, — объяснила она. — Во-первых, я намереваюсь поставить Аберкромби в счет каждую мелочь, на которую вы потратитесь в пути, и хочу, чтобы вы хорошо провели время на Шарлемане. Считайте это оплаченным отпуском.
   — А во-вторых?
   — Я мало знаю о женщине, изображенной на этих портретах, — продолжала она. — Но судя по диапазону коллекции Аберкромби, она жила и умерла очень давно — значит, у автора картины Хита должен быть какой-нибудь исходный материал. Попробуйте узнать, какой именно. Если это художественное произведение, может быть, оно продается, и тогда мы приобретем его для Аберкромби.
   Она помолчала.
   — И еще, Леонардо? Если с вами снова свяжется Рубен Венциа, скажите ему, что вы обдумали его предложение и согласны иметь с ним дело.
   — Но это будет неэтично.
   — Картину у Валентина Хита мы уже фактически приобрели. У Венциа нет никакой возможности наложить на нее лапу. Но у него может быть полезная для нас информация, и не стоит совсем терять с ним связь.
   Я вдруг оценил иронию ситуации:
   — А Малькольм Аберкромби? Он ведь меня вчера уволил именно за то, что вы сегодня утром приказываете мне делать?
   — Предоставьте Аберкромби мне, — сказала она хмуро и решительно.
   Потом встала и провела меня до двери.
   — Увидите, все обернется к лучшему.
   На прощанье я получил кипу документов.
   — Вот это, — указала она на один из них, — ваш пропуск с места работы, с ним вас пустят во все общественные учреждения на Шарлемане.
   Однако люди там весьма просвещенные, — добавила она, — так что вряд ли его будут проверять.
   — А это, — и она указала на другой документ, — ваш паспорт второго класса, по которому вы сможете передвигаться в пределах пятисот световых лет от Шарлеманя в течение тридцати дней. Это на случай, если художник живет в каком-нибудь соседнем мире. И поскольку у нас на той системе нет представительства, вот вам код кредитного счета, который я открыла в местном отделении Опекунского Банка. Вас обслужат по голосограмме, с вашей сетчаткой у сенсоров всегда возникает путаница. Можете снять со счета до двадцати тысяч кредитов.
   Она сделала паузу.
   — Это на случай, если у Аберкромби вдруг не хватит совести выполнить свои обязательства перед вами. Надеюсь, у вас есть номер его банковского и кредитного счета?
   — Да, Достойная Леди.
   — Вот голограмма Валентина Хита, чтобы вы смогли узнать его в космопорту.
   — Мне кажется, ему будет гораздо легче узнать бъйорнна, который сойдет с корабля людей, Достойная Леди.
   — Возможно, — согласилась она. — На случай, если он опоздает или где-то застрянет, здесь на обратной стороне закодирован его адрес, найдете его дома.
   Она вынула еще одну голограмму, совсем маленькую, и протянула мне.
   — А это репродукция картины, которую вам надо будет проверить на подлинность.
   Я бегло рассмотрел ее.
   — Это та же самая женщина.
   — Знаю, — ответила она. — Раз увидев, это лицо не забудешь.
   Я снова посмотрел на репродукцию и обратил внимание на странную подпись под ней. Она казалась вполне разборчивой, но сколько я ни пытался ее прочитать, у меня ничего не получилось. В конце концов я протянул голограмму Тай Чонг.
   — Не могу прочитать подпись, Достойная Леди.
   — Это один из новейших шрифтов, его стали иногда употреблять в каталогах, — объяснила она. — Называется, кажется, Антарес-Элегант.
   Выглядит красиво, но я вполне понимаю ваши трудности при чтении.
   Она присмотрелась к подписи.
   — Здесь говорится, что художника зовут Серджио Маллаки. Вы о нем слышали?
   — Нет, — ответил я. — А название картины там приведено?
   — Да, — сказала Тай Чонг и передернула плечами. — Странное название, но звучит интригующе.
   — Как она называется? — спросил я.
   — «Черная Леди».

Глава 8

   Увидев космопорт на Шарлемане, я понял, каким маленьким и незначительным был мир Дальнего Лондона.
   Во-первых, мы сели не на самой планете, а прибыли в огромный орбитальный ангар, где система публичного оповещения направляла прибывших пассажиров на пересадку, на таможенный контроль, в орбитальный отель или на челнок до планеты.
   Не обнаружив Валентина Хита среди встречающих на причале, я направился прямо к таможенному пункту, подождал, пока мой багаж просканируют, прошел паспортную проверку и по очень медленной автоматической дорожке отправился к челночному причалу, собираясь лететь на планету. Ближайший рейс оказался почти через час, и поскольку еда на борту была рассчитана на человеческие вкусы, я стал искать ресторан, где обслуживают не-людей.
   К моему удивлению, здесь таких не было. В нескольких ресторанах люди и не-люди питались вперемешку, и никому это вовсе не казалось странным. Я вошел в одно заведение, все еще ожидая услышать, что инопланетянам, или хотя бы бъйорннам, сюда нельзя, и был немедленно препровожден к столику у стены. У меня за спиной двое людей пили кофе, обсуждая какие-то спортивные соревнования, а за столиком слева сидели два теронца и лодинит. Теронцы ели лоснящееся жирное мясо, основной для них продукт питания, а лодинит жевал не поддающуюся описанию овощную массу.
   На компьютерном экранчике над столиком появилось меню — на языке землян. Я свободно мог его читать, но попросил перевод на бъйорннский, просто посмотреть, что из этого выйдет. Через мгновение я уже бранил себя за вопиющее нарушение приличий, но прежде чем успел отменить или изменить просьбу, требуемый перевод появился. Не желая создавать новых трудностей, я заказал напиток из фруктов с мякотью, из тропической зоны Шарлеманя. На экране тут же появились два столбца — в первом перечень рас, которым напиток был вреден для здоровья (домариан, сеттов и эмранов особо предупреждали, что именно это сочетание фруктов для них — смертельный яд), а во втором — более короткий список рас, для кого он был не опасен, но при их метаболизме действовал, как интоксикант.
   Бъйорннов не было ни в одном списке, я подтвердил заказ, и был молниеносно обслужен. С четверть часа я потягивал питье, наслаждаясь теплом и покоем, исходившими от множества посетителей. Наконец решил, что пора уходить, ввел в компьютер номер кредитного счета мистера Аберкромби, подождал подтверждения и вернулся на челночный причал.
   Там меня снова поразили масштабы Шарлеманя. В большинстве человеческих миров, где мне приходилось бывать, был один главный город, иногда два;
   Люди осваивали множество планет, и так быстро, что заселение везде только начиналось. Процветающие колонии начинались с небольших поселений, и становились крупными городами по мере того, как туда эмигрировало все больше людей, а неудачливые так и оставались обычными форпостами. Хотя я слышал о Делуросе VIII с населением в 17 миллиардов людей, и о таких крупных мирах, как Земля, Спика VI, Терразана и Сириус V, но я ни разу не был на такой планете, где люди освоили хотя бы мало-мальски значительную территорию.
   Теперь же я буквально тонул в потоке информации. На полированном настиле причала тянулось, наверное, полос двадцать разных цветов, и пассажиров направляли по эти линиям к челнокам соответствующих направлений: красный — в Централию, фиолетовый — в Блэкуотер, золотистый — в Нью-Иоганнесбург, оранжевый — в район Восточной Границы, и так далее. Я знал, что Валентин Хит живет в городе под названием Океана, выбрал нужную полосу и пошел к челноку.
   Сам челнок был разделен на отсеки, как все лайнеры Олигархии, с салоном первого класса примерно на три дюжины удобных мест для людей, и отсеками второго и третьего, с кислородной и хлористой средой и самыми разнообразными креслами для всех, от шеститонного касторианина до крошечного третаганзийца.
   Я приготовился пройти в хвост, в отсек второго класса, когда заметил, что в начале салона первого класса уже сидит канфорит и трое голубоватых существ, шедших впереди меня, усаживаются в этом же салоне.
   Я обратился к женщине в форме, распоряжавшейся в салоне.
   — Простите, Достойная Леди?
   — Что вам нужно? — отозвалась стюардесса.
   Я показал на пустое сиденье перед собой.
   — Можно?
   — Что можно?
   — Мне можно здесь сесть?
   — Конечно, — ответила она. — При включенных двигателях стоять не разрешается.
   — Я имел в виду салон первого класса, Достойная Леди.
   — В челночных катерах нет классов, — сказала она.
   — Но конструкция катера…
   — Катер строился для системы Спинот, — объяснила она. — Он недавно куплен и еще не переоборудован. Садитесь на любое место, где вам удобно.
   — Спасибо, Достойная Леди, — сказал я, а сам дошел до конца прохода и заглянул в отсек второго класса.
   Он был почти забит, и в другое время я бы немедленно туда вошел и занял место, но в салоне первого класса было наполовину пусто, и я решил, что на этот раз полечу здесь, просто чтобы узнать, как себя чувствуют пассажиры-люди. Приняв решение, я выбрал место и пристегнулся, проверив, чтобы ремни равномерно охватывали мое тело, и представляя, что сказали бы Аберкромби и моя Мать Узора, если бы видели меня сейчас.
   Краткий перелет на Шарлемань был небогат событиями, и через пару минут после посадки я уже стоял у выхода с причала, высматривая Валентина Хита. Я не нашел его и в конце концов направился к компьютерному терминалу, узнать, не оставил ли он для меня сообщения. Он ничего не оставлял.
   Я решил, что лучше сначала поселиться в отеле, а уж потом попробовать связаться с Хитом. Приняв такое решение, я отправился в багажное отделение, получил багаж и зарегистрировал у представителя полиции Океаны свою голосограмму.
   Потом я вышел на улицу и оказался под ярким солнцем Шарлеманя. По проезжей части шелестел бесконечный поток машин. Одна из них остановилась прямо передо мной, распахнулась задняя дверца, и водитель, коренастый лысеющий человек, произнес с заискивающей улыбкой:
   — Добро пожаловать в Океану. Куда вас доставить?
   — Мне нужно в отель «Эксцельсиор», уважаемый, — произнес я на диалекте Почетных гостей.
   — Вам заказан номер?
   — Разумеется, — ответил я и сел в машину, втащив за собой багаж. — Почему вы спрашиваете?
   Он пожал плечами, машина тронулась.
   — Там обычно нет свободных мест. Я подумал, что сэкономлю вам плату за проезд, если вы не сделали заказ заранее.
   — Вы очень внимательны.
   — Это моя работа, — сказал он. — Вы впервые на Шарлемане?
   — Впервые, — сказал я.
   — Надеюсь, вам здесь понравится.
   — Я в этом совершенно уверен, — ответил я, смотря в окно на широкую равнину, покрытую бурой выжженной травой. — Можно задать вам вопрос, уважаемый?
   — Валяйте.
   — Ваш прекрасный город носит название Океана, — заметил я. — А где же океан?
   Он рассмеялся.
   — Не то время года.
   — Я вас не понимаю.
   — Мы всего в паре сотен миль к югу от экватора, так что вместо лета и зимы у нас засуха и сезон дождей. Видите равнину? — спросил он, показав рукой в окно.
   — Да.
   — Ну вот, когда начинаются дожди, она превращается в озеро, почти двести миль в ширину и примерно восемнадцать дюймов глубиной. Первый человек, который поставил здесь свое заведение, явился как раз после дождей, принял лужу за океан, и место назвал Океана. Когда он сообразил, какого дурака свалял, название уже было одобрено Корпусом Пионеров, зарегистрировано в департаменте картографии на Калибане, и менять его было бы чертовски много хлопот.
   Он сделал паузу, потом добавил:
   — Вот почему космопорт так далеко от города. Будь он ближе, его бы полгода покрывала вода.
   — Как интересно, — произнес я.
   — Не так интересно, как хлопотно, — снова рассмеялся водитель. — К нам до сих пор попадают случайные туристы, заказывают себе отпуск, соблазнившись названием.
   Мы въехали на окраину Океаны. Метрополис встретил меня сверкающими стальными зданиями и прямоугольными башням из стекла, широкими проспектами, пролегающими через со вкусом спланированные коммерческие и жилые кварталы. Чем дальше, тем теснее сдвигались группы зданий, казалось, они уже почти доставали до тонких волокон низко плывших облаков, и машина остановилась.
   — Приехали, — произнес водитель.
   Я рассчитался, вышел из машины и обратился к одному из шести швейцаров в ливреях, который, в свою очередь, взял мой багаж и сопроводил меня в сравнительно небольшой холл с множеством витрин очень дорогих и очень модных магазинов. Мне бросилось в глаза, что здесь на виду был только один не-человек, трехногое существо в красной с золотом униформе и значком обслуживающего персонала, но кроме меня, похоже, до этого никому дела не было. Вскоре я уже поднимался на экспресс-лифте на шестьдесят четвертый этаж.
   Моя дверь была в конце короткого, ярко освещенного коридора. Я назвал свое имя, подождал, пока сработает голосограмма, а когда дверь раздвинулась, вошел.
   Я оказался в необъятной гостиной, с четырьмя креслами, большой кушеткой, обитой белой тумиганской кожей, маленьким баром из дорадузского дерева с богатым выбором напитков, каменным камином и широким окном, выходившим на город.
   Возле бара, держа в руке полупустой бокал, стоял высокий, холеный мужчина, в отлично сшитом дорогом костюме, с волосами цвета выжженных равнин Океаны и раскосыми зелеными глазами чуть сероватого оттенка. Я сразу узнал в нем Валентина Хита.
   — Входите, устраивайтесь, — произнес он непринужденно. — Сожалею, что не смог выбраться в космопорт, но я бы вас все равно не узнал. Мне сказали, что вы бъйорнн.
   — Я и есть бъйорнн, — ответил я.
   Он, похоже, удивился.
   — Я встречал раньше пару бъйорннов, — сказал он, — но они явно на вас не похожи.
   — Они, наверное, были из другого Дома, — ответил я.
   — Они были черно-зеленые, с бесконечным узором из концентрических кругов по коже, или что-то вроде того.
   — Это, должно быть, из Дома Илстхни, — сказал я. — Они ювелиры.
   — Верно, — сказал он с улыбкой. — Как бы там ни было, я рад вас видеть, Леонардо. Я — Валентин Хит.
   — Можно задать вам один вопрос, мистер Хит? — спросил я, чуть не назвав его «друг Валентин», но решив не торопиться с диалектом дружбы и симпатии, пока не узнаю, как и почему он оказался в моем номере.
   — Разумеется. Зовите меня Валентин.
   — Как вы оказались здесь, мистер Хит?
   — Валентин, — поправил он. — Я подумал, что вам трудно будет разыскать меня по адресу. Насколько я понимаю, вы в первый раз на Шарлемане, а в Океане весьма запутанная сеть улиц и совершенно нелепая нумерация домов.
   — Я, кажется, не совсем правильно выразился, мистер Хит, — сказал я. — Почему вы здесь, как вы оказались в моем номере?
   — Надеюсь, вы не сочтете это грубостью с моей стороны, Леонардо. В отеле четыре входа, я боялся, что выберу не тот и не встречу вас.
   — Но замок закодирован на мою голосограмму. Как вы вошли?
   — Не доверяйте закодированным замкам, Леонардо, — улыбнулся он. — Любая горничная или портье могут сюда войти. На вашем месте я бы оставил ценности в сейфе отеля.
   Он помолчал.
   — Сделать вам коктейль?
   — Нет, спасибо.
   — Может, что-нибудь из еды? Здесь большой выбор, и вас обслужат за десять минут.
   — Нет, спасибо.
   — Ну, тогда чувствуйте себя как дома, и мы прекрасно проведем время.
   — Я не устал, — сказал я. — Нельзя ли сразу посмотреть картину?
   — Попозже, — сказал он. — Сначала давайте ближе познакомимся.
   Неожиданно мне стало очень не по себе в присутствии этого человека, который так легко проник в мой номер, невзирая на замок, и похоже, вовсе не был заинтересован в том, чтобы я увидел картину, ради оценки которой проделал такой дальний путь.
   — Давайте познакомимся ближе, прогуливаясь по городу, — предложил я. — Из окна машины он показался мне очаровательным.
   — По-настоящему он оживает, когда стемнеет, — ответил он. — Если хотите увидеть Океану, подождите, пока сядет солнце.
   Я не хотел настораживать его, выдавая свой страх, но мне показалось, что просто необходимо выйти из номера и оказаться среди свидетелей. Кто знает, какую участь он мне готовит.
   — На космическом лайнере с Дальнего Лондона, друг Валентин, — начал я, подчеркивая обращение, — я прочитал, что в Океане есть знаменитый художественный музей. Если он открыт, не могли бы мы пойти туда?
   Он покачал головой.
   — Не хочу вас разочаровывать, Леонардо, но музей закрыт на ремонт.
   — Как? — удивился я. — В статье говорилось, что его построили только два года назад.
   — Кажется, на прошлой неделе его ограбили. Сейчас они монтируют более современную систему охраны, — он подошел к креслу и сел. — А почему бы не провести остаток дня здесь?
   Я внимательно посмотрел на него, пытаясь заметить предательские выпуклости под одеждой, которые выдают спрятанное оружие. Ничего не заметил, но сообразил, что это совершенно не важно: он и так был намного сильней и больше меня.
   Собрав все свое мужество, я снова заговорил:
   — Друг Валентин, мой багаж еще не доставлен. Мне кажется, я должен спуститься в холл и проверить, не попал ли он в другое место.
   — Носильщик принесет его сюда с минуты на минуту, — уверил он. — Его, наверное, погрузили на тележку вместе с другими чемоданами и развозят по номерам.
   — Но все же, — настаивал я. — У меня там есть личные вещи, которые мне очень дороги.
   Он показал на панель внутренней связи.
   — Если вы действительно волнуетесь, позвоните в холл и проверьте, куда они направили ваш багаж.
   — Я чувствовал бы себя спокойнее, если бы сходил туда сам, — честно признался я, подвигаясь к двери.
   Он пожал плечами.
   — Ну, если вы так беспокоитесь, идите.
   — Вы не собираетесь меня задерживать? — вырвалось у меня.
   Мои слова его, кажется, позабавили.
   — Зачем мне вас задерживать?
   — Я думал… то есть мне казалось… — от волнения и замешательства я не смог сформулировать убедительную фразу.
   — С вами все в порядке? — спросил он. — Вы изменили цвет.
   — Это оттенок униженности, — объяснил я. — Мне почему-то подумалось, что вы захотите меня здесь удержать.
   Хит хохотнул.
   — Можете свободно идти, куда хотите, — и добавил после паузы:
   — Это мне, кажется, придется злоупотребить вашим гостеприимством до вечера.
   — Не понимаю.
   — Все очень просто, — сказал он. — Меня ищет полиция.
   — Вы скрываетесь от правосудия? — воскликнул я, и мои страхи вернулись.
   — Нет, я всего лишь подозреваемый.
   — Тогда зачем вам прятаться от полиции? — спросил я. — Наверняка лучший выход — явиться к ним и честно ответить на все вопросы.
   — Это лучший выход, если вы невиновны, — ответил он, улыбаясь. — Увы, я сделал именно то, в чем меня подозревают.
   Он сделал паузу.
   — Мне в самом деле очень не хочется причинять вам такие неудобства, Леонардо, но это всего на несколько часов. Как только снаружи стемнеет, я от них без труда ускользну.
   — Вы кого-нибудь убили? — спросил я, отодвигаясь от него.
   — Ну что вы, нет! Я не убийца, я всего лишь предприимчивый человек.
   Неожиданно мне в голову пришла новая мысль.
   — А картина — она краденая?
   — Никогда не стал бы красть такую ординарную вещь, — ответил он. — Весьма банально написана, знаете ли.
   — Но вы крадете картины?
   Он отхлебнул из бокала и взглянул на меня так, словно я его забавлял.
   — Я уже начинаю чувствовать себя музейным вором, Леонардо.
   — А на самом деле?
   — Нет.
   — Постойте, — сказал я с некоторым облегчением, но все еще готовый броситься наутек, если понадобится. — Мне показалось, что вы в некотором роде несете ответственность за закрытие художественного музея.
   — Несу, — спокойно ответил он.
   — И вы еще говорите, что вы не музейный вор!
   — Музейный вор — слишком узкое определение. Я краду и драгоценности, и прочие красивые вещи.
   Он помолчал.
   — Я предпочитаю считать себя мастером преступных дел. Звучит гораздо профессиональнее.
   — Почему вы мне это рассказываете? — спросил я.
   — Потому что я навязался к вам в гости, — ответил он. — И потому, что на Шарлемане инопланетянин не может свидетельствовать против человека.
   — Но я могу сообщить полиции то, что знаю.
   Он пожал плечами.
   — Они и так знают, что я сделал. А доказать — совсем другой вопрос, — тут он мне улыбнулся. — Кроме того, мы ведь собираемся стать друзьями, а поступить так было бы решительно не по-дружески.
   — Я не могу стать другом вора, — твердо сказал я.
   — Еще как можете. Я, в общем-то, очень симпатичный парень. Более того, это мой капитал. Без этого мне было бы гораздо труднее работать по профессии.
   — Но зачем вообще быть вором?
   — В этом виноваты мои родители. Я лично считаю себя не столько вором, сколько ограбленным.
   — И какое отношение имеют к этому ваши родители?
   — Они растратили слишком много денег.
   Он осушил бокал и откинулся в кресле.
   — Видите ли, семья Хитов была богатой на протяжении стольких поколений, что даже трудно себе представить, и конечно, никто из Хитов не опустится до того, чтобы работать ради куска хлеба. Мое воспитание научило меня только одному — как промотать семейное состояние, и представьте мое разочарование, когда оказалось, что из-за папиных увлечений женщинами и маминой страсти к азартным играм проматывать мне уже нечего.
   Он сделал паузу.
   — Я был совершенно неприспособлен даже для самой непритязательной работы — но у меня прекрасно развитый и изысканно воспитанный вкус, если позволите… и поскольку меня научили ожидать от жизни определенных удовольствий, то вполне естественно, что судьба привела меня в профессию, к которой я подхожу по характеру.
   — Что же в вашем характере подходит к занятию вора? — спросил я.
   — Как всех испорченных детей, меня, естественно, научили не заботиться ни о ком, кроме себя, — ответил он. — Если бы я уважал права других, я бы каждый раз, занимаясь своим ремеслом, переживал чудовищный моральный конфликт. К счастью, я не страдаю от подобных приступов.
   Кстати, не будь таких, как я, в страховой отрасли вскоре наступил бы серьезный спад, так что в некотором роде я даже способствую развитию экономики.
   — Я слыхал, что в некоторых инопланетных мирах есть воры, — сказал я, — но никогда не ожидал встретить вора, который бы так гордился своей работой.
   — Почему же не гордиться тем, что делаешь? Это тоже форма искусства, и вор из меня безусловно лучший, чем художник из Серджио Маллаки.
   — Мне кажется, стоит уведомить вас, что у меня нет при себе наличных денег, — сказал я.
   — Никогда не краду наличности, — произнес он презрительно. — Слишком легко проследить номера серий.
   — Еще легче выследить украденный портрет, — заметил я.
   — А! — улыбнулся он. — Но люди тратят наличность. А сокровища искусств держат под семью замками. Фокус в том, чтобы украсть вещь настолько знаменитую, чтобы ее новый владелец никогда не выставил ее на публику. Поэтому я работаю только с коллекционерами и не имею никаких дел с публичными аукционами.