Страница:
– Но вы же сами в самом начале обучения говорили, что числа – что суть обозначения количества окружающих нас предметов, – напомнил Кагот. – А предметы имеют конечное число. Все имеет конец. Я подумал, что и комары когда-то кончаются, точно так же, если вы идете по песчаному берегу, песок где-то кончается – и вы упираетесь или в гальку, или в валуны, или же в тундру. Шерсть на оленьей шкуре и даже звезды можно сосчитать, если взяться как следует.
– Вы уверены, Кагот, что звезды можно сосчитать? – с иронией спросил Амундсен.
– Можно, – решительно ответил Кагот.
– Интересно, – промолвил начальник экспедиции и оглядел своих товарищей.
– Мне кажется, – сказал Кагот, – это конечное большое число можно найти. Только надо иметь терпение…
И Кагот ушел к себе. Когда за ним закрылась дверь, Амундсен сказил:
– Он просто устал. Видимо, он плохо спит, опасается близкого соседства врагов.
– А может быть, он пишет числа? – высказал догадку Сундбек.
– Я сейчас посмотрю, – сказал Олонкин и, поднявшись со стула, на цыпочках пошел к двери каюты Кагота. Осторожно приоткрыв ее, он заглянул и увидел повара, склонившегося над тетрадью, разложенной под иллюминатором.
Кагот даже не шевельнулся, не повернул голову в сторону двери.
Вернувшись, Олонкин сказал:
– Пишет…
– Меня беспокоит его состояние, – встревоженно произнес Сундбек. – Может быть, действительно грамота и счет здешнему туземцу только во вред?
– Я читал в каком-то этнографическом сочинении, – заговорил Амундсен, – что люди, привыкшие к определенному укладу, насчитывающему тысячелетия, настолько сживаются с ним, что всякое нарушение равномерного течения жизни может болезненно отразиться на их психическом состоянии.
– Так вы хотите сказать, что учение не пошло на пользу Каготу? – спросил Сундбек.
– По-моему, делать такие выводы рано, – успокаивающе произнес Амундсен. – Ведь поначалу все шло хорошо.
– Думаю, что следует устроить перерыв в занятиях, – решил Сундбек. – У Кагота сейчас нелегкое время: родичи, приехавшие за ним, заботы о дочери… Пусть немного передохнет.
На следующее утро за завтраком Сундбек объявил Каготу, что занятия на некоторое время прекращаются. Повар с удивлением посмотрел на своего учителя.
– Почему?
– Так полагается, – бодро ответил Сундбек. – В таких умственных занятиях время от времени делают перерывы, которые называются каникулами.
– Для чего?
– Чтобы знания смогли глубоко проникнуть в сознание ученика, – ответил Сундбек.
Кагот молча кивнул в знак согласия, но весь его вид выражал недоверие.
Когда пришел вечер, Амундсен, чтобы развлечь Кагота, завел виктролу и устроил вечер танцев.
Кагот и Айнана хохотали до слез, наблюдая, как начальник, изображавший кавалера, пытался обхватить за талию рослого, плотного Сундбека. Олонкин крутил вокруг себя Ренне. Тангитанские танцы, конечно, не имели ничего общего с чукотскими и эскимосскими, но если присмотреться, то к ним вполне можно привыкнуть. Однако Каготу больше нравилось просто слушать музыку, особенно когда из широкого раструба виктролы слышался женский голос. В этом голосе чувствовалась глубокая тоска. Почему-то большая часть песен, исполняемых женскими голосами, была печальной. Или так казалось Каготу?
Танцующие сменяли друг друга. Сундбек взял на руки Айнану и прошел с ней несколько кругов. Девочка смеялась от души и долго не соглашалась отправиться спать, пока ей не посулили дать подольше поплескаться в теплой воде.
После того как все члены экспедиции, утомленные танцами и весельем, разошлись, Кагот убрался в кают-компании, протер влажной тряпкой, насаженной на длинную палку, линолеум, сложил пластинки и, прежде чем спрятать в инкрустированный ящик виктролу, остановился в нерешительности.
На корабле царила тишина. Из каюты Амундсена слышалось мерное дыхание. Изредка с верхней палубы доносился скрип снега под ногами вахтенного. Кагот глубоко вздохнул. Может быть, больше никогда не представится такой удобный случай?…
Он осторожно вынул виктролу из столика и перенес её на большой стол, под висячую лампу. Сходил на камбуз и Принес оттуда отвертку.
Снять трубу не представило большого труда. Она легко отделилась от ящика и легла на стол. Так же легко поддался тяжелый металлический диск, на который ставились пластинки, сделанные из незнакомого легкого черного материала, не похожего ни на дерево, ни на металл. Снимая детали с музыкального ящика, Кагот запоминал, откуда они, и аккуратно складывал рядом.
Дальше предстояло забраться в святая святых музыкального ящика, в самую его сердцевину.
Слух у Кагота настолько обострился, что он слышал даже дыхание Ренне, спящего в самой отдаленной каюте. Внутри ящика иногда что-то звенело, словно там кто-то осторожно двигался, задевал за железные части. Кагот с замиранием сердца принялся отвинчивать винты, крепящие крышку. Они выходили легко, без напряжения. С каждым мгновением волнение Кагота усиливалось, начали дрожать руки. Один из винтиков странным образом прилип к отвертке, а потом отцепился и упал на линолеум. Пришлось лезть за ним под стол. В темноте откатившийся винтик пришлось искать на ощупь. Найдя его, Кагот вернулся к раскрытому музыкальному ящику. Со стен каюткомпании за ним следила королевская чета. Кагот с опаской посмотрелна них. От мысли, что они вот-вот строго прикрикнут на него, его бросило в жар. Но норвежские эрмэчины[21] молча наблюдали за действиями Кагота и, похоже, не собирались вмешиваться.
Настала самая волнующая минута: снятие крышки. Кагот всерьез опасался, что стоит ему приподнять ее, как маленькие человечки – музыканты, певцы и певицы вырвутся на волю и разбегутся по каюткомпании. На всякий случай он встал из-за стола и проверил, хорошо ли закрыта дверь.
Но внутри ящика никаких человечков не оказалось! Вместо них – скопление каких-то колесиков с зубцами и толстая пружина, больше ничего! Разочарование было так велико, что Кагот не сдержал стона.
Медленно отворилась дверь каюты, и в проеме возникла высокая фигура начальника экспедиции.
– Почему вы не спите, Кагот?
Амундсен не сразу рассмотрел на столе растерзанный музыкальный ящик. Но когда он увидел его, на его лице отразилось изумление, смешанное с ужасом, и он неожиданно тихо спросил:
– Что вы наделали, Кагот?
– Я хотел найти внутри ящика человечков, – растерянно пробормотал Кагот.
– Но ведь вам не раз говорили, что никаких человечков внутри виктролы нет! – почти простонал Амундсен.
– Да, говорили, – грустно отозвался Кагот.
– Вы что, не верите тому, что мы говорим?
– Верю…
– Но я вижу доказательство вашего недоверия!
Голос у Амундсена зазвучал громче и тверже, но он всё же сдерживал себя, помня, что в каютах спят товарищи, а совсем рядом – маленькая девочка.
– Я очень виноват, – вдруг быстро заговорил Кагот, – Но я ничего не мог с собой поделать! Да, я и вправду верил, что внутри ящика нет человечков. Ну а вдруг? Вдруг там что-то есть такое, чего вы не заметили? Вот я и полез. Вы не беспокойтесь, я снова соберу ящик, ничего с ним не случится, раз он неживой… Вы меня поймете, должны понять… Это тянуло меня так, что я готов был связать себе руки…
Это все равно как для вас Северный полюс.
– Что вы сказали, Кагот? – удивленно спросил Амундсен.
– Как Северный полюс, – тихо повторил Кагот. – Вас ведь тоже тянет к себе Северный полюс, потому что там – неизвестность и вы хотите сами, своими глазами увидеть, что там такое на самом деле. Разве не так?
Сначала до Амундсена не сразу дошло, какая связь существует между виктролой и Северным полюсом, но подумав, он примиряющее сказал:
– Вот что, Кагот: соберите виктролу и положите на место. После этого ложитесь спать. Надеюсь, что утром завтрак будет подан вовремя.
– Хорошо, – с облегчением произнес Кагот – Вы не беспокойтесь, я все исправлю… Все будет хорошо…
Проснувшись поутру, Амундсен усилием воли удержал себя на койке еще некоторое время, прислушиваясь к шуму за стенами каюты. Ночное происшествие огорчило его: Кагот явно перешел границы, которые диктовались его положением повара экспедиции. Правда, все это легко объяснялось его любознательностью, неуемным желанием все разузнать, до всего докопаться своими руками. Но если сегодня он разобрал виктролу, то не возьмется ли завтра за хронометры и компасы? Сундбек уже рассказывал, что Кагот помогал ему разбирать и смазывать машину и что это доставляло повару превеликое удовольствие.
Войдя ровно в восемь часов в кают-компанию, он увидел всех за накрытым столом. Даже маленькая Айнана сидела на своем месте и сосредоточенно ела своей маленькой ложкой молочную кашу.
Медленно разворачивая салфетку, Амундсен невольно бросил взгляд на инкрустированный ящик с виктролой, потом посмотрел на Каната.
Внешне Кагот выглядел так, словно никакого ночного происшествия не было.
– Что-то тихо у нас сегодня, – весело произнес Амундсен.
– Погода хорошая, – отозвался Ренне, только что спустившийся с палубы. – Сегодня будет отличный солнечный день. Весной пахнет!
– По такому случаю и в честь воскресного утра неплохо бы позавтракать с музыкой, – сказал Амундсен и посмотрел на Кагота.
Тот с готовностью подошел к музыкальному ящику, раскрыл его и вытащил ручку, которой заводили пружину. Наладив виктролу, он спросил:
– Какую пластинку поставить?
– Поставьте марш, – сказал Амундсен.
Кагот взял пластинку. Она ему очень нравилась, и он как-то признался, что под эту музыку ему так и хочется ходить.
Кают – компания наполнилась бравурными звуками норвежского военного марша. Амундсен весело глянул на Кагота и объявил:
– Давайте сегодня отметим приход весны! Во-первых, объявляю сегодняшний день днем отдыха. Во-вторых, предписываю всем принять участие в состязаниях по метанию стрел, по преодолению торосов, а также в игре в мяч на льду.
Еще во время полярной ночи рядом с вмерзшим в лед кораблем была расчищена небольшая площадка, на которой иногда гоняли мяч, бросали стрелы. Сегодня здесь было оживленно по-настоящему. Из становища пришли Амос с женой и двумя детьми, Гаймисин с женой и Умканау, которая тут же бросилась к разодетой Айнане, принялась ее тискать и обнюхивать.
– Какая ты стала красивая! Совсем тангитанская девочка!
Потом пришел Алексей Першин, за ним Каляна.
Состязание по метанию стрел было в разгаре, когда на высоком берегу показались две фигуры. Они остановились поодаль и оттуда наблюдали за весельем.
Амундсен спросил у Першина:
– Они еще не уехали?
– Пока вроде не собираются, – ответил русский.
– Что им нужно?
– Мне они сказали,'что им нельзя возвращаться без Кагота и девочки, – ответил Першин. – Они живут у Гаймисина, ходят на охоту, ездят к оленеводам – словом, ведут себя так, словно решили поселиться тут навсегда.
– Вы получали какие-нибудь известия от вашей центральной власти? – поинтересовался Амундсен.
– Да, я получил письмо от Терехина. Он благополучно добрался до Ново-Мариинского поста, проехав вдоль реки Анадырь. Кстати, в одном из оленеводческих стойбищ он встретился со Свердрупом.
– Вот как! – воскликнул Амундсен. – И что же он сообщает о наших товарищах?
– Путешествие у них проходит нормально, и они очень довольны результатами. Терехин сообщает, что нарты нагружены разнообразными этнографическими коллекциями.
– Благодарю вас за ценные сведения! – воскликнул Амундсен и, помолчав, спросил: – А что же все-таки вы будете делать с теми? – Он кивнул в сторону Таапа и Нутэна, которые по-прежнему стояли поодаль на торосе и внимательно наблюдали за играми.
– В моей власти приказать им покинуть становище, – ответил Першин. – Здесь ведь предполагается создать специальную базу со школой-интернатом, мастерскими, радиостанцией и больницей – словом, один из опорных пунктов для распространения культуры, грамотности и медицинского обслуживания среди оседлого и кочевого населения.
– Да, пожалуй, здесь неплохое место, – одобрил Амундсен – удобная гавань, хорошие подходы, сравнительно спокойный климат. Во всяком случае, здесь меньше снежных бурь, чем у побережья Таймыра, где мы провели предыдущую зиму.
Амос, решивший попробовать себя в метании стрел, неожиданно поразил всех меткостью и получил один из призов – кулек белой муки и несколько кусков рафинада.
– Как жаль, что я не вижу! – горестно воскликнул Гаймисин. – А то бы тоже посостязался!
– А у нас есть приз для самого отзывчивого зрителя, – объявил Амундсен и велел Ренне принести такой же кулек и добавить к нему пачку виргинского трубочного табака.
– А чем я хуже? – вдруг воскликнула Умкэнеу. – Давай сюда эти стрелы!
Она взяла три стрелы из рук Амоса и попыталась метнуть. Поначалу она промахнулась, но потом приноровилась, и со второй попытки ей удалось несколько раз подряд попасть в мишень. Гордая своим успехом, Умкэнеу подошла к Амундсену и громко произнесла по-русски:
– Хорошо!
Вы прекрасно говорите по-русски, – похвалил ее начальник, знавший от Олонкина это распространенное русское слово.
– У нас хороший учитель! – Умкэнеу с такой нежностью посмотрела на Першина, что никакого сомнения не оставалось в том, что девушка питала самые горячие чувства к русскому юноше.
Першин сказал несколько слов по-чукотски. Амундсен, конечно, не понял, но Умканау, удаляясь от тангитанов, не сразу отвела лукавый и вместе с тем влюбленный взгляд от своего учителя.
Кагот вместе со всеми старался веселиться. Он тоже метал в мишень стрелы, гонял резиновый мяч по льду, но всякое мгновение чувствовал, что за ним, за каждым его движением, за каждым шагом, его дочери следят четыре пристальных глаза.
Кагот ждал гостей в кают-компании. Он сидел за большим обеденным столом. На металлическом подносе стоял чайник, три толстые фаянсовые кружки и оставшиеся от завтрака сдобные булочки. Айнану повели кататься на собаках на берег Ренне и Олонкин.
Кагот зачем-то взял с собой тетрадь, где записывал числа. Он снова начал их писать, пользовался каждой свободной минутой, чтобы заполнить еще столбец. Вечерами он уже не оставался в кают-компании, а, уложив Айнану, садился к своему маленькому столику и писал.
Сегодня перед приходом родичей он как раз начал новую страницу. Каждый раз, когда он оставлял позади уже написанное и приступал к чистой странице, надежда, что именно здесь и появится магическое конечное число, вспыхивала с новой силой.
Открылась дверь, и первым в кают-компанию вошел Таап. Быстро оглядев стены, он нашел портрет королевской четы и широко, как его учил знакомый русский поп, перекрестился и поклонился.
– Это не тангитанский бог, – сказал Кагот.
– А кто это? – удивленно спросил Таап.
– Это норвежский король.
– А, вроде русского Солнечного владыки…
Вошедший следом Нутэн озирался с изумлением и любопытством.
– Садитесь сюда. – Кагот хозяйским жестом показал на стулья.
Усевшись за стол, Таап еще раз осмотрелся, пристально взглянул на своего земляка и сказал:
– Здесь ты выглядишь как настоящий тангитан… Но если ты, вырядившись в одежду белого человека, решил, что стал другим, то сильно ошибаешься.
– Нет, я стал другим, Таап, – тихо ответил Кагот.
– Нельзя стать другим по собственному желанию и нельзя отречься от предназначения только потому, что тебе так захотелось…
Кагот встал и принялся разливать чай. Придвинув гостям кружки, сахар и булочки, он радушно произнес:
– Пейте чай, угощайтесь.
Таап с Нутэном отпили по глотку, надкусили булочки.
– А нет ли у тебя дурной огненной воды? – спросил Таап,
– Нет.
– Настоящие тангитаны всегда имеют большой запас этого напитка, – заметил Таап.
– Здешние тангитаны не такие, о каких ты говоришь. Они не торговцы.
– А кто же они?
– Путешественники и исследователи. Они изучают очертания берегов, движение ветра и морские течения. Кроме того, они собираются взобраться на вершину Земли.
– И тебя туда берут? – спросил Таап.
– Возможно, – уклончиво ответил Кагот.
– А ты, отрекаясь от предназначения, разве не боишься, что я могу наслать на тебя божественное наказание, смертоубийственный уйвэл? – помолчав, зловещим шёпотом спросил Таап.
– Не боюсь я твоего уйвэла, – с легкой улыбкой ответил Кагот.
Пораженный ответом, Таап несколько мгновений смотрел на Кагота.
– Как не боишься? Ты думаешь, о чем говоришь?
– Я говорю так, потому что знаю.
Таап насторожился:
– Что ты знаешь?
– Дело не в уйвэле… Дело в числах. В них и таится разгадка.
– В каких числах? Что ты говоришь? Ты, наверное, помутился разумом!
Таап не ожидал, что разговор с Каготом примет такой оборот, и был несколько растерян. Кагот глянул на него и с горечью в голосе произнес;
– Вот всегда так; как только человек подумал или поступил по – новому, не похоже, Так сразу о нем говорят – помутился разумом!
– То, что ты утверждаешь, свидетельствует об этом, – заметил Таап. – И как только тангитаны не догадались?
– Они и научили меня числам, – с улыбкой ответил Кагот. – Вскорости, наверное, начну различать следы человеческой речи на бумаге.
Все вы тут посходили с ума! – воскликнул Таап. – Там, в нищем становище на берегу, учатся, здесь тоже, в Уэлене собирают детишек и гонят в большой деревянный дом на учение! Нет, все помутились разумом!
– Это ещё неизвестно, у кого муть в разуме, – спокойно ответил Кагот и раскрыл лежащую рядом с ним тетрадь. – Вот гляди!
Таап настороженно склонился над тетрадью.
– Что это?
– Это числа! – с гордостью ответил Кагот. – Мои числа! Это я их написал. И пишу каждый день, каждое свободное мгновение.
– Но зачем тебе все это?
– Я думаю найти предел, последнее число, – ответил Кагот. – И тогда, я думаю, все станет ясно. Все станет на свои места, просветлеет.
– Это выше моего понимания, – прошептал Таап, еще раз взглянув на числа.
– Я тоже поначалу не понимал, – сказал Кагот. – Но теперь, когда я пишу, я чувствую, как что-то большое растёт у меня в груди. Иногда кажется, что вот-вот моя грудь разорвется.
– Послушай, Кагот! – Голос Таапа зазвенел от волнения. – Эти в тебя вселился злой и беспокойный дух белого человека. Вспомни, ты раньше был совсем не таким!
Кагот улыбнулся в ответ.
– Нет, я всегда был таким. Только вы этого не видели, не замечали. Правда, я и сам не подозревал многого в себе…
Пробили большие корабельные часы, и от их звона Таап и Нутэн вздрогнули.
– Пейте чай, – еще раз сказал Кагот. – И сахар, и чай, и эти булочки – это мною заработанное. Не стесняйтесь.
Таап допил почти остывший чай и попросил налить вторую кружку. Его примеру последовал Нутэн.
– Значит, ты не боишься моего уйвэла? – задумчиво проговорил Таап.
– Не боюсь, – ответил Кагот.
– У тебя здесь есть какая-то защита? Оружие?
– – Вот она, моя защита! – Кагот показал на тетрадь.
– Разве в них есть сила? – удивился Таап.
– В них такая сила, – медленно, значительно произнес Кагот – в них такое могущество, какое тебе и не снилось!
Таап с опаской поглядел на тетрадь и отодвинулся от нее.
В кают-компании воцарилась тишина. Слышно было лишь, как тикали большие корабельные часы да изредка с верхней палубы доносился скрип шагов вахтенного.
– Послушай, Кагот, – снова заговорил Таап. – Раз ты окончательно решил порвать с прежней жизнью, пожалей хоть дочь!
– Нет, не могу отдать и дочь свою, – мотнул головой Кагот. – В молодые годы я верил во многое, что оказалось ложным. Не хочу, чтобы это было судьбой моей дочери. Вот ты говорил об уйвэле. Вы же помните, что вначале я верил во все это, но когда надо было защитить жизнь моей любимой женщины, боги отвернулись от меня, не вняли моей мольбе…
– Айнана принадлежит не только тебе, но и всему нашему роду, – напомнил Таап. – Она должна вернуться, вырасти и продолжить наш род.
– Она никогда не вернется к вам, – твердо ответил Кагот. – Это моя дочь, единственная живая связь с ушедшей навсегда Вааль.
– Ты идешь против наших исконных законов, – медленно проговорил Таап, – против установлений, на которых держится жизнь.
– Жизнь держится на другом, – возразил Кагот.
– Если ты знаешь, то скажи на чем, – с вызовом произнес.Таап. – Мы тебя слушаем.
– Я еще не знаю конечную истину, – помедлил с ответом Кагот. – Я еще не нашел… Но чую – она в числах.
– Как же ты собираешься жить дальше, если ты и от нас ушел, и к другой жизни не пришел? Так и будешь бродить, как заблудившийся в тумане путник?
– Нет, я не заблудившийся, – покачал головой Кагот. – У меня впереди светит огонек, и я к нему иду.
– И долго собираешься идти? – теряя терпение, сердито спросил Таап.
– Не знаю, – ответил 'Кагот. – Это такое дело: истина может открыться сегодня или завтра, а может быть, на это уйдет вся моя жизнь.
– Так и умрешь, не постигнув истины…
– Кто-нибудь продолжит мое дело, – с надеждой в голосе произнес Кагот. – Может быть, Айнана…
– Не впутывай девочку в свое сумасшествие – воскликнул
Таап.
– Если вы пришли меня уговорить, то это напрасный труд, зря только теряете время и силы, – спокойно ответил Кагот и снова улыбнулся. – И Айнану я ни за что вам не отдам! Умру, но не, отдам!
Таап встал, гневно отодвинув от себя кружку с чаем. Следом за ним поднялся Нутэн.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Таап обернулся и зловеще прошептал:
– Ну уж ее-то, девочку, никакие числа не защитят от моего уйвэла!
Кагот прислушивался к их шагам, удаляющимся от кают-компайии к трапу. Взглянув в иллюминатор, он увидел, как родичи спустились на лед и направились к берегу, к чернеющим там трем ярангам. Становище в хорошую погоду отлично просматривалось из широкого углового иллюминатора.
Кагот вернулся к столу и опустился на стул. Только сейчас он почувствовал, какого напряжения стоила ему эта встреча, этот разговор. Он заметил, что держит в руках тетрадь с числами. Поначалу он и не собирался прибегать к ним в разговоре с земляками. Это получилось как-то само собой. Он думал откупиться от них щедрыми подарками: в его каюте были приготовлены два мешка с мукой, сахаром, чаем, табаком, даже припасена на всякий случай дурная огненная вода. Все это осталось. А может быть, все-таки отдать им? Но вспомнив, как Таап грозился уйвэлом, Кагот ощутил в себе гнев и отогнал мысль о том, чтобы передать мешки с подарками.
За себя Кагот был спокоен. Он был уверен, что теперь никакая шаманская порча его не возьмет. Но Айнана… Смогут ли и ее защитить деревянные стены тангитанского корабля и новая, матерчатая одежда?
Кагот ощутил нарастающее беспокойство, и вдруг светлая мысль пронзила его: имя! Надо сделать так, как всегда делается в таких случаях, – переменить имя Айнане, и тогда уйвэл не найдет ее.
Он едва дождался возвращения девочки, потому что опасался еще и того, как бы Таап и Нутэн не перехватили упряжку и не отняли Айнану силой. Но, видно, они не посмели этого сделать. Выйдя на палубу, Кагот еще издали заметил на нарте ярко и нарядно одетую дочку.
Амундсен подошел и спросил:
– Чем кончилось ваше свидание?
– Я им все сказал, – ответил Кагот.
– Они согласились с вами?
– Главное в том, что я не согласился с ними, – сказал Кагот.
– Вы думаете, что они отступились от вас?
– Они поняли, что нет такой силы, которая заставила бы меня вернуться к ним.
– Но, Кагот, может быть, в этом деле не все плохо? Ведь шаманы, насколько я знаю, занимаются не только ворожбой, но и другими делами: лечат, предсказывают погоду, совершают разные обряды, хранят традиции… Быть может, среди служителей вашего культа есть какое-то разграничение на добрых и злых шаманов?
– Нет, – твердо ответил Кагот, – у нас шаманы не делятся на белых и черных, на добрых и злых… Если говорить по справедливости, то шаман должен быть только добрым. Но могущество, которое дается ему Внешними силами, часто используется им во вред человеку… Я отрекся от своей судьбы не потому, что так захотел, а потому что судьба сама отвернулась от меня. В молодые годы мне почудилось, что я увидел богов и услышал их голоса. Тогда жизнь казалась мне прекрасной и бесконечной. А когда я встретил Вааль, я окончательно уверился, что Внешние силы избрали меня среди многих живущих на земле и одарили великим счастьем. Но уже тогда стала появляться мысль – не много ли счастья? Я сердцем болел, когда думал, что оно когда-то может кончиться. И предчувствие мое сбылось. Несмотря на то, что я дни и ночи камлал, пытаясь умолить Внешние силы, люди умирали, не донеся куска мяса до рта, чаши с водой до своих иссохших губ. Никто не услышал меня: ни Внешние силы, ни другие шаманы… Умерла и моя Вааль… И тогда я проклял свое предназначение и ушел. Другого пути у меня не было…
Когда Кагот говорил все это, голос у него прерывался от волнения.
– Успокойтесь, Кагот. – Амундсен положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Здесь вы в полной безопасности…
Нарты подъехали. Айнана соскочила и бегом поднялась по трапу на борт корабля. Она что-то держала в руке. Кагот взял и узнал старый, почерневший обломок моржового бивня.
– Вы уверены, Кагот, что звезды можно сосчитать? – с иронией спросил Амундсен.
– Можно, – решительно ответил Кагот.
– Интересно, – промолвил начальник экспедиции и оглядел своих товарищей.
– Мне кажется, – сказал Кагот, – это конечное большое число можно найти. Только надо иметь терпение…
И Кагот ушел к себе. Когда за ним закрылась дверь, Амундсен сказил:
– Он просто устал. Видимо, он плохо спит, опасается близкого соседства врагов.
– А может быть, он пишет числа? – высказал догадку Сундбек.
– Я сейчас посмотрю, – сказал Олонкин и, поднявшись со стула, на цыпочках пошел к двери каюты Кагота. Осторожно приоткрыв ее, он заглянул и увидел повара, склонившегося над тетрадью, разложенной под иллюминатором.
Кагот даже не шевельнулся, не повернул голову в сторону двери.
Вернувшись, Олонкин сказал:
– Пишет…
– Меня беспокоит его состояние, – встревоженно произнес Сундбек. – Может быть, действительно грамота и счет здешнему туземцу только во вред?
– Я читал в каком-то этнографическом сочинении, – заговорил Амундсен, – что люди, привыкшие к определенному укладу, насчитывающему тысячелетия, настолько сживаются с ним, что всякое нарушение равномерного течения жизни может болезненно отразиться на их психическом состоянии.
– Так вы хотите сказать, что учение не пошло на пользу Каготу? – спросил Сундбек.
– По-моему, делать такие выводы рано, – успокаивающе произнес Амундсен. – Ведь поначалу все шло хорошо.
– Думаю, что следует устроить перерыв в занятиях, – решил Сундбек. – У Кагота сейчас нелегкое время: родичи, приехавшие за ним, заботы о дочери… Пусть немного передохнет.
На следующее утро за завтраком Сундбек объявил Каготу, что занятия на некоторое время прекращаются. Повар с удивлением посмотрел на своего учителя.
– Почему?
– Так полагается, – бодро ответил Сундбек. – В таких умственных занятиях время от времени делают перерывы, которые называются каникулами.
– Для чего?
– Чтобы знания смогли глубоко проникнуть в сознание ученика, – ответил Сундбек.
Кагот молча кивнул в знак согласия, но весь его вид выражал недоверие.
Когда пришел вечер, Амундсен, чтобы развлечь Кагота, завел виктролу и устроил вечер танцев.
Кагот и Айнана хохотали до слез, наблюдая, как начальник, изображавший кавалера, пытался обхватить за талию рослого, плотного Сундбека. Олонкин крутил вокруг себя Ренне. Тангитанские танцы, конечно, не имели ничего общего с чукотскими и эскимосскими, но если присмотреться, то к ним вполне можно привыкнуть. Однако Каготу больше нравилось просто слушать музыку, особенно когда из широкого раструба виктролы слышался женский голос. В этом голосе чувствовалась глубокая тоска. Почему-то большая часть песен, исполняемых женскими голосами, была печальной. Или так казалось Каготу?
Танцующие сменяли друг друга. Сундбек взял на руки Айнану и прошел с ней несколько кругов. Девочка смеялась от души и долго не соглашалась отправиться спать, пока ей не посулили дать подольше поплескаться в теплой воде.
После того как все члены экспедиции, утомленные танцами и весельем, разошлись, Кагот убрался в кают-компании, протер влажной тряпкой, насаженной на длинную палку, линолеум, сложил пластинки и, прежде чем спрятать в инкрустированный ящик виктролу, остановился в нерешительности.
На корабле царила тишина. Из каюты Амундсена слышалось мерное дыхание. Изредка с верхней палубы доносился скрип снега под ногами вахтенного. Кагот глубоко вздохнул. Может быть, больше никогда не представится такой удобный случай?…
Он осторожно вынул виктролу из столика и перенес её на большой стол, под висячую лампу. Сходил на камбуз и Принес оттуда отвертку.
Снять трубу не представило большого труда. Она легко отделилась от ящика и легла на стол. Так же легко поддался тяжелый металлический диск, на который ставились пластинки, сделанные из незнакомого легкого черного материала, не похожего ни на дерево, ни на металл. Снимая детали с музыкального ящика, Кагот запоминал, откуда они, и аккуратно складывал рядом.
Дальше предстояло забраться в святая святых музыкального ящика, в самую его сердцевину.
Слух у Кагота настолько обострился, что он слышал даже дыхание Ренне, спящего в самой отдаленной каюте. Внутри ящика иногда что-то звенело, словно там кто-то осторожно двигался, задевал за железные части. Кагот с замиранием сердца принялся отвинчивать винты, крепящие крышку. Они выходили легко, без напряжения. С каждым мгновением волнение Кагота усиливалось, начали дрожать руки. Один из винтиков странным образом прилип к отвертке, а потом отцепился и упал на линолеум. Пришлось лезть за ним под стол. В темноте откатившийся винтик пришлось искать на ощупь. Найдя его, Кагот вернулся к раскрытому музыкальному ящику. Со стен каюткомпании за ним следила королевская чета. Кагот с опаской посмотрелна них. От мысли, что они вот-вот строго прикрикнут на него, его бросило в жар. Но норвежские эрмэчины[21] молча наблюдали за действиями Кагота и, похоже, не собирались вмешиваться.
Настала самая волнующая минута: снятие крышки. Кагот всерьез опасался, что стоит ему приподнять ее, как маленькие человечки – музыканты, певцы и певицы вырвутся на волю и разбегутся по каюткомпании. На всякий случай он встал из-за стола и проверил, хорошо ли закрыта дверь.
Но внутри ящика никаких человечков не оказалось! Вместо них – скопление каких-то колесиков с зубцами и толстая пружина, больше ничего! Разочарование было так велико, что Кагот не сдержал стона.
Медленно отворилась дверь каюты, и в проеме возникла высокая фигура начальника экспедиции.
– Почему вы не спите, Кагот?
Амундсен не сразу рассмотрел на столе растерзанный музыкальный ящик. Но когда он увидел его, на его лице отразилось изумление, смешанное с ужасом, и он неожиданно тихо спросил:
– Что вы наделали, Кагот?
– Я хотел найти внутри ящика человечков, – растерянно пробормотал Кагот.
– Но ведь вам не раз говорили, что никаких человечков внутри виктролы нет! – почти простонал Амундсен.
– Да, говорили, – грустно отозвался Кагот.
– Вы что, не верите тому, что мы говорим?
– Верю…
– Но я вижу доказательство вашего недоверия!
Голос у Амундсена зазвучал громче и тверже, но он всё же сдерживал себя, помня, что в каютах спят товарищи, а совсем рядом – маленькая девочка.
– Я очень виноват, – вдруг быстро заговорил Кагот, – Но я ничего не мог с собой поделать! Да, я и вправду верил, что внутри ящика нет человечков. Ну а вдруг? Вдруг там что-то есть такое, чего вы не заметили? Вот я и полез. Вы не беспокойтесь, я снова соберу ящик, ничего с ним не случится, раз он неживой… Вы меня поймете, должны понять… Это тянуло меня так, что я готов был связать себе руки…
Это все равно как для вас Северный полюс.
– Что вы сказали, Кагот? – удивленно спросил Амундсен.
– Как Северный полюс, – тихо повторил Кагот. – Вас ведь тоже тянет к себе Северный полюс, потому что там – неизвестность и вы хотите сами, своими глазами увидеть, что там такое на самом деле. Разве не так?
Сначала до Амундсена не сразу дошло, какая связь существует между виктролой и Северным полюсом, но подумав, он примиряющее сказал:
– Вот что, Кагот: соберите виктролу и положите на место. После этого ложитесь спать. Надеюсь, что утром завтрак будет подан вовремя.
– Хорошо, – с облегчением произнес Кагот – Вы не беспокойтесь, я все исправлю… Все будет хорошо…
Проснувшись поутру, Амундсен усилием воли удержал себя на койке еще некоторое время, прислушиваясь к шуму за стенами каюты. Ночное происшествие огорчило его: Кагот явно перешел границы, которые диктовались его положением повара экспедиции. Правда, все это легко объяснялось его любознательностью, неуемным желанием все разузнать, до всего докопаться своими руками. Но если сегодня он разобрал виктролу, то не возьмется ли завтра за хронометры и компасы? Сундбек уже рассказывал, что Кагот помогал ему разбирать и смазывать машину и что это доставляло повару превеликое удовольствие.
Войдя ровно в восемь часов в кают-компанию, он увидел всех за накрытым столом. Даже маленькая Айнана сидела на своем месте и сосредоточенно ела своей маленькой ложкой молочную кашу.
Медленно разворачивая салфетку, Амундсен невольно бросил взгляд на инкрустированный ящик с виктролой, потом посмотрел на Каната.
Внешне Кагот выглядел так, словно никакого ночного происшествия не было.
– Что-то тихо у нас сегодня, – весело произнес Амундсен.
– Погода хорошая, – отозвался Ренне, только что спустившийся с палубы. – Сегодня будет отличный солнечный день. Весной пахнет!
– По такому случаю и в честь воскресного утра неплохо бы позавтракать с музыкой, – сказал Амундсен и посмотрел на Кагота.
Тот с готовностью подошел к музыкальному ящику, раскрыл его и вытащил ручку, которой заводили пружину. Наладив виктролу, он спросил:
– Какую пластинку поставить?
– Поставьте марш, – сказал Амундсен.
Кагот взял пластинку. Она ему очень нравилась, и он как-то признался, что под эту музыку ему так и хочется ходить.
Кают – компания наполнилась бравурными звуками норвежского военного марша. Амундсен весело глянул на Кагота и объявил:
– Давайте сегодня отметим приход весны! Во-первых, объявляю сегодняшний день днем отдыха. Во-вторых, предписываю всем принять участие в состязаниях по метанию стрел, по преодолению торосов, а также в игре в мяч на льду.
Еще во время полярной ночи рядом с вмерзшим в лед кораблем была расчищена небольшая площадка, на которой иногда гоняли мяч, бросали стрелы. Сегодня здесь было оживленно по-настоящему. Из становища пришли Амос с женой и двумя детьми, Гаймисин с женой и Умканау, которая тут же бросилась к разодетой Айнане, принялась ее тискать и обнюхивать.
– Какая ты стала красивая! Совсем тангитанская девочка!
Потом пришел Алексей Першин, за ним Каляна.
Состязание по метанию стрел было в разгаре, когда на высоком берегу показались две фигуры. Они остановились поодаль и оттуда наблюдали за весельем.
Амундсен спросил у Першина:
– Они еще не уехали?
– Пока вроде не собираются, – ответил русский.
– Что им нужно?
– Мне они сказали,'что им нельзя возвращаться без Кагота и девочки, – ответил Першин. – Они живут у Гаймисина, ходят на охоту, ездят к оленеводам – словом, ведут себя так, словно решили поселиться тут навсегда.
– Вы получали какие-нибудь известия от вашей центральной власти? – поинтересовался Амундсен.
– Да, я получил письмо от Терехина. Он благополучно добрался до Ново-Мариинского поста, проехав вдоль реки Анадырь. Кстати, в одном из оленеводческих стойбищ он встретился со Свердрупом.
– Вот как! – воскликнул Амундсен. – И что же он сообщает о наших товарищах?
– Путешествие у них проходит нормально, и они очень довольны результатами. Терехин сообщает, что нарты нагружены разнообразными этнографическими коллекциями.
– Благодарю вас за ценные сведения! – воскликнул Амундсен и, помолчав, спросил: – А что же все-таки вы будете делать с теми? – Он кивнул в сторону Таапа и Нутэна, которые по-прежнему стояли поодаль на торосе и внимательно наблюдали за играми.
– В моей власти приказать им покинуть становище, – ответил Першин. – Здесь ведь предполагается создать специальную базу со школой-интернатом, мастерскими, радиостанцией и больницей – словом, один из опорных пунктов для распространения культуры, грамотности и медицинского обслуживания среди оседлого и кочевого населения.
– Да, пожалуй, здесь неплохое место, – одобрил Амундсен – удобная гавань, хорошие подходы, сравнительно спокойный климат. Во всяком случае, здесь меньше снежных бурь, чем у побережья Таймыра, где мы провели предыдущую зиму.
Амос, решивший попробовать себя в метании стрел, неожиданно поразил всех меткостью и получил один из призов – кулек белой муки и несколько кусков рафинада.
– Как жаль, что я не вижу! – горестно воскликнул Гаймисин. – А то бы тоже посостязался!
– А у нас есть приз для самого отзывчивого зрителя, – объявил Амундсен и велел Ренне принести такой же кулек и добавить к нему пачку виргинского трубочного табака.
– А чем я хуже? – вдруг воскликнула Умкэнеу. – Давай сюда эти стрелы!
Она взяла три стрелы из рук Амоса и попыталась метнуть. Поначалу она промахнулась, но потом приноровилась, и со второй попытки ей удалось несколько раз подряд попасть в мишень. Гордая своим успехом, Умкэнеу подошла к Амундсену и громко произнесла по-русски:
– Хорошо!
Вы прекрасно говорите по-русски, – похвалил ее начальник, знавший от Олонкина это распространенное русское слово.
– У нас хороший учитель! – Умкэнеу с такой нежностью посмотрела на Першина, что никакого сомнения не оставалось в том, что девушка питала самые горячие чувства к русскому юноше.
Першин сказал несколько слов по-чукотски. Амундсен, конечно, не понял, но Умканау, удаляясь от тангитанов, не сразу отвела лукавый и вместе с тем влюбленный взгляд от своего учителя.
Кагот вместе со всеми старался веселиться. Он тоже метал в мишень стрелы, гонял резиновый мяч по льду, но всякое мгновение чувствовал, что за ним, за каждым его движением, за каждым шагом, его дочери следят четыре пристальных глаза.
Кагот ждал гостей в кают-компании. Он сидел за большим обеденным столом. На металлическом подносе стоял чайник, три толстые фаянсовые кружки и оставшиеся от завтрака сдобные булочки. Айнану повели кататься на собаках на берег Ренне и Олонкин.
Кагот зачем-то взял с собой тетрадь, где записывал числа. Он снова начал их писать, пользовался каждой свободной минутой, чтобы заполнить еще столбец. Вечерами он уже не оставался в кают-компании, а, уложив Айнану, садился к своему маленькому столику и писал.
Сегодня перед приходом родичей он как раз начал новую страницу. Каждый раз, когда он оставлял позади уже написанное и приступал к чистой странице, надежда, что именно здесь и появится магическое конечное число, вспыхивала с новой силой.
Открылась дверь, и первым в кают-компанию вошел Таап. Быстро оглядев стены, он нашел портрет королевской четы и широко, как его учил знакомый русский поп, перекрестился и поклонился.
– Это не тангитанский бог, – сказал Кагот.
– А кто это? – удивленно спросил Таап.
– Это норвежский король.
– А, вроде русского Солнечного владыки…
Вошедший следом Нутэн озирался с изумлением и любопытством.
– Садитесь сюда. – Кагот хозяйским жестом показал на стулья.
Усевшись за стол, Таап еще раз осмотрелся, пристально взглянул на своего земляка и сказал:
– Здесь ты выглядишь как настоящий тангитан… Но если ты, вырядившись в одежду белого человека, решил, что стал другим, то сильно ошибаешься.
– Нет, я стал другим, Таап, – тихо ответил Кагот.
– Нельзя стать другим по собственному желанию и нельзя отречься от предназначения только потому, что тебе так захотелось…
Кагот встал и принялся разливать чай. Придвинув гостям кружки, сахар и булочки, он радушно произнес:
– Пейте чай, угощайтесь.
Таап с Нутэном отпили по глотку, надкусили булочки.
– А нет ли у тебя дурной огненной воды? – спросил Таап,
– Нет.
– Настоящие тангитаны всегда имеют большой запас этого напитка, – заметил Таап.
– Здешние тангитаны не такие, о каких ты говоришь. Они не торговцы.
– А кто же они?
– Путешественники и исследователи. Они изучают очертания берегов, движение ветра и морские течения. Кроме того, они собираются взобраться на вершину Земли.
– И тебя туда берут? – спросил Таап.
– Возможно, – уклончиво ответил Кагот.
– А ты, отрекаясь от предназначения, разве не боишься, что я могу наслать на тебя божественное наказание, смертоубийственный уйвэл? – помолчав, зловещим шёпотом спросил Таап.
– Не боюсь я твоего уйвэла, – с легкой улыбкой ответил Кагот.
Пораженный ответом, Таап несколько мгновений смотрел на Кагота.
– Как не боишься? Ты думаешь, о чем говоришь?
– Я говорю так, потому что знаю.
Таап насторожился:
– Что ты знаешь?
– Дело не в уйвэле… Дело в числах. В них и таится разгадка.
– В каких числах? Что ты говоришь? Ты, наверное, помутился разумом!
Таап не ожидал, что разговор с Каготом примет такой оборот, и был несколько растерян. Кагот глянул на него и с горечью в голосе произнес;
– Вот всегда так; как только человек подумал или поступил по – новому, не похоже, Так сразу о нем говорят – помутился разумом!
– То, что ты утверждаешь, свидетельствует об этом, – заметил Таап. – И как только тангитаны не догадались?
– Они и научили меня числам, – с улыбкой ответил Кагот. – Вскорости, наверное, начну различать следы человеческой речи на бумаге.
Все вы тут посходили с ума! – воскликнул Таап. – Там, в нищем становище на берегу, учатся, здесь тоже, в Уэлене собирают детишек и гонят в большой деревянный дом на учение! Нет, все помутились разумом!
– Это ещё неизвестно, у кого муть в разуме, – спокойно ответил Кагот и раскрыл лежащую рядом с ним тетрадь. – Вот гляди!
Таап настороженно склонился над тетрадью.
– Что это?
– Это числа! – с гордостью ответил Кагот. – Мои числа! Это я их написал. И пишу каждый день, каждое свободное мгновение.
– Но зачем тебе все это?
– Я думаю найти предел, последнее число, – ответил Кагот. – И тогда, я думаю, все станет ясно. Все станет на свои места, просветлеет.
– Это выше моего понимания, – прошептал Таап, еще раз взглянув на числа.
– Я тоже поначалу не понимал, – сказал Кагот. – Но теперь, когда я пишу, я чувствую, как что-то большое растёт у меня в груди. Иногда кажется, что вот-вот моя грудь разорвется.
– Послушай, Кагот! – Голос Таапа зазвенел от волнения. – Эти в тебя вселился злой и беспокойный дух белого человека. Вспомни, ты раньше был совсем не таким!
Кагот улыбнулся в ответ.
– Нет, я всегда был таким. Только вы этого не видели, не замечали. Правда, я и сам не подозревал многого в себе…
Пробили большие корабельные часы, и от их звона Таап и Нутэн вздрогнули.
– Пейте чай, – еще раз сказал Кагот. – И сахар, и чай, и эти булочки – это мною заработанное. Не стесняйтесь.
Таап допил почти остывший чай и попросил налить вторую кружку. Его примеру последовал Нутэн.
– Значит, ты не боишься моего уйвэла? – задумчиво проговорил Таап.
– Не боюсь, – ответил Кагот.
– У тебя здесь есть какая-то защита? Оружие?
– – Вот она, моя защита! – Кагот показал на тетрадь.
– Разве в них есть сила? – удивился Таап.
– В них такая сила, – медленно, значительно произнес Кагот – в них такое могущество, какое тебе и не снилось!
Таап с опаской поглядел на тетрадь и отодвинулся от нее.
В кают-компании воцарилась тишина. Слышно было лишь, как тикали большие корабельные часы да изредка с верхней палубы доносился скрип шагов вахтенного.
– Послушай, Кагот, – снова заговорил Таап. – Раз ты окончательно решил порвать с прежней жизнью, пожалей хоть дочь!
– Нет, не могу отдать и дочь свою, – мотнул головой Кагот. – В молодые годы я верил во многое, что оказалось ложным. Не хочу, чтобы это было судьбой моей дочери. Вот ты говорил об уйвэле. Вы же помните, что вначале я верил во все это, но когда надо было защитить жизнь моей любимой женщины, боги отвернулись от меня, не вняли моей мольбе…
– Айнана принадлежит не только тебе, но и всему нашему роду, – напомнил Таап. – Она должна вернуться, вырасти и продолжить наш род.
– Она никогда не вернется к вам, – твердо ответил Кагот. – Это моя дочь, единственная живая связь с ушедшей навсегда Вааль.
– Ты идешь против наших исконных законов, – медленно проговорил Таап, – против установлений, на которых держится жизнь.
– Жизнь держится на другом, – возразил Кагот.
– Если ты знаешь, то скажи на чем, – с вызовом произнес.Таап. – Мы тебя слушаем.
– Я еще не знаю конечную истину, – помедлил с ответом Кагот. – Я еще не нашел… Но чую – она в числах.
– Как же ты собираешься жить дальше, если ты и от нас ушел, и к другой жизни не пришел? Так и будешь бродить, как заблудившийся в тумане путник?
– Нет, я не заблудившийся, – покачал головой Кагот. – У меня впереди светит огонек, и я к нему иду.
– И долго собираешься идти? – теряя терпение, сердито спросил Таап.
– Не знаю, – ответил 'Кагот. – Это такое дело: истина может открыться сегодня или завтра, а может быть, на это уйдет вся моя жизнь.
– Так и умрешь, не постигнув истины…
– Кто-нибудь продолжит мое дело, – с надеждой в голосе произнес Кагот. – Может быть, Айнана…
– Не впутывай девочку в свое сумасшествие – воскликнул
Таап.
– Если вы пришли меня уговорить, то это напрасный труд, зря только теряете время и силы, – спокойно ответил Кагот и снова улыбнулся. – И Айнану я ни за что вам не отдам! Умру, но не, отдам!
Таап встал, гневно отодвинув от себя кружку с чаем. Следом за ним поднялся Нутэн.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Таап обернулся и зловеще прошептал:
– Ну уж ее-то, девочку, никакие числа не защитят от моего уйвэла!
Кагот прислушивался к их шагам, удаляющимся от кают-компайии к трапу. Взглянув в иллюминатор, он увидел, как родичи спустились на лед и направились к берегу, к чернеющим там трем ярангам. Становище в хорошую погоду отлично просматривалось из широкого углового иллюминатора.
Кагот вернулся к столу и опустился на стул. Только сейчас он почувствовал, какого напряжения стоила ему эта встреча, этот разговор. Он заметил, что держит в руках тетрадь с числами. Поначалу он и не собирался прибегать к ним в разговоре с земляками. Это получилось как-то само собой. Он думал откупиться от них щедрыми подарками: в его каюте были приготовлены два мешка с мукой, сахаром, чаем, табаком, даже припасена на всякий случай дурная огненная вода. Все это осталось. А может быть, все-таки отдать им? Но вспомнив, как Таап грозился уйвэлом, Кагот ощутил в себе гнев и отогнал мысль о том, чтобы передать мешки с подарками.
За себя Кагот был спокоен. Он был уверен, что теперь никакая шаманская порча его не возьмет. Но Айнана… Смогут ли и ее защитить деревянные стены тангитанского корабля и новая, матерчатая одежда?
Кагот ощутил нарастающее беспокойство, и вдруг светлая мысль пронзила его: имя! Надо сделать так, как всегда делается в таких случаях, – переменить имя Айнане, и тогда уйвэл не найдет ее.
Он едва дождался возвращения девочки, потому что опасался еще и того, как бы Таап и Нутэн не перехватили упряжку и не отняли Айнану силой. Но, видно, они не посмели этого сделать. Выйдя на палубу, Кагот еще издали заметил на нарте ярко и нарядно одетую дочку.
Амундсен подошел и спросил:
– Чем кончилось ваше свидание?
– Я им все сказал, – ответил Кагот.
– Они согласились с вами?
– Главное в том, что я не согласился с ними, – сказал Кагот.
– Вы думаете, что они отступились от вас?
– Они поняли, что нет такой силы, которая заставила бы меня вернуться к ним.
– Но, Кагот, может быть, в этом деле не все плохо? Ведь шаманы, насколько я знаю, занимаются не только ворожбой, но и другими делами: лечат, предсказывают погоду, совершают разные обряды, хранят традиции… Быть может, среди служителей вашего культа есть какое-то разграничение на добрых и злых шаманов?
– Нет, – твердо ответил Кагот, – у нас шаманы не делятся на белых и черных, на добрых и злых… Если говорить по справедливости, то шаман должен быть только добрым. Но могущество, которое дается ему Внешними силами, часто используется им во вред человеку… Я отрекся от своей судьбы не потому, что так захотел, а потому что судьба сама отвернулась от меня. В молодые годы мне почудилось, что я увидел богов и услышал их голоса. Тогда жизнь казалась мне прекрасной и бесконечной. А когда я встретил Вааль, я окончательно уверился, что Внешние силы избрали меня среди многих живущих на земле и одарили великим счастьем. Но уже тогда стала появляться мысль – не много ли счастья? Я сердцем болел, когда думал, что оно когда-то может кончиться. И предчувствие мое сбылось. Несмотря на то, что я дни и ночи камлал, пытаясь умолить Внешние силы, люди умирали, не донеся куска мяса до рта, чаши с водой до своих иссохших губ. Никто не услышал меня: ни Внешние силы, ни другие шаманы… Умерла и моя Вааль… И тогда я проклял свое предназначение и ушел. Другого пути у меня не было…
Когда Кагот говорил все это, голос у него прерывался от волнения.
– Успокойтесь, Кагот. – Амундсен положил свою тяжелую руку ему на плечо. – Здесь вы в полной безопасности…
Нарты подъехали. Айнана соскочила и бегом поднялась по трапу на борт корабля. Она что-то держала в руке. Кагот взял и узнал старый, почерневший обломок моржового бивня.