Страница:
– Анемподист, доставай-ка наши запасы, – скомандовал Николай Терехин. – Где там сухари, сахар и чай? Давай все на стол!
Анемподист развязал холщовый мешок с небогатыми припасами, насыпал на столик горку черных сухарей и положил несколько кусков сахара. Оглядев накрытый стол, Николай Терехин с довольным видом произнес:
– Ну что же, не худо. Совсем не худо… Ну-ка посмотри, Анемподист, – идут?
Анемподист выглянул наружу и вернулся с известием:
– Бредут. Трое шагают.
Николай Терехин, путешествуя вдоль побережья Чукотского полуострова, с удивлением убедился, что этот далекий край отнюдь не богом забытая окраина. Здешние жители давным-давно употребляли чай, курили табак, лакомились порой сахаром, стреляли зверя из многозарядного винчестера, прекрасно знали, что такое алкоголь, и даже в некоторых селениях добывали его самобытным способом, выгоняя из муки и сладкой патоки. В летнее время эти берега кишели торговыми шхунами, небольшими суденышками, на которых приплывали золотоискатели, наслышанные о якобы несметных золотых россыпях на прибрежных чукотских косах. Правду сказать, на всем пути из Ново-Мариинска до Чаунской губы им так и не встретился ни один разбогатевший золотоискатель, однако следы драгоценного металла здесь все-таки были, и самые удачливые старатели за летний сезон намывали фунтовый мешочек из-под американской муки.
Общее впечатление создавалось, однако, гнетущее: было ясно видно, что эта дальняя окраина России подвергалась самому беззастенчивому и безнаказанному ограблению как российскими, так и американскими торговцами. Местное население за исключением нескольких богатеев, владельцев байдар и вельботов, хозяев больших оленьих стад, влачило самое жалкое существование. Поражала грязь в жилищах, какая-то тихая покорность людей обстоятельствам. В глаза бросалось обилие больных, особенно кашляющих – видно, чахотка свирепствовала в этих краях. По мере продвижения на северо-запад у Николая Терехина и его спутника крепла уверенность в том, что советская власть вовремя пришла к этим людям на помощь. Только слепой мог не видеть, что местное население шло к исчезновению с лица земли.
Первым в чоттагин вошел Амундсен.
– Здравствуйте, господа! – весело и радушно поздоровался он.
Вошедший вслед за ним Олонкин перевел его приветствие.
– Здравствуйте, господин Амундсен! – ответил Николай Терехин.
– О, вы знаете мое имя? – Норвежец был поражен.
– Весь цивилизованный мир знает имя отважного путешественника, покорителя Южного полюса! – сказал Терехин. – Милости просим в ярангу. Извините, что принимаем вас в такой обстановке
– Что вы, что вы! – Амундсен все еще не мог оправиться от удивления. Честно говоря, он любил славу и почести, которые ему оказывались как знаменитому путешественнику. Но здесь, на окраине планеты… – Позвольте мне представить моих спутников, членов Норвежской полярной экспедиции: господин Геннадий Олонкин, русский по происхождению, механик нашего судна Кнут Сундбек…
Николай Терехин и его спутники обменялись рукопожатиями.
Каляна поправила дрова в костре, чтобы было и светло и не так дымно.
– Я являюсь полномочным представителем Анадырского ревкома Чукотки, представляющего здесь, – на северо-востоке Советской республики, большевистское правительство, возглавляемое вождем нашей революции Владимиром Ильичом Лениным. Меня зовут Николай Васильевич Терехин. Мой товарищ Алексей Терентьевич Першин также представляет Анадырский ревком и прибыл в Чаунскую губу для организации советской власти, разъяснения задач революции. Если ему это удастся, он откроет школу. Анемподист Парфентьев наш каюр и переводчик, является служащим Анадырского ревкома.
– Очень приятно! Очень приятно! – сказал Амундсен.
– Проходите к столу. – Алексей Першин сделал приглашающий жест.
Прежде чем занять свой китовый позвонок, Амундсен поздоровался с Каляной и протянул Айнане конфетку в цветастой обертке.
Каляна сняла чайник с крюка и принялась разливать чай. Налила она и Каготу. Амундсена заинтересовала его чашка, хотя он видел ее не в первый раз.
– Разрешите? – попросил он.
Недоумевая, чем могла заинтересовать эта чашка, Кагот протянул ее норвежцу.
– Вы только посмотрите, – взволнованно произнес Амундсен, – как искусно оплетена чашка! Словно кружево, ременное кружево. Поразительно! Я не перестаю удивляться и восхищаться умением северного человека приспособиться к самым невероятным условиям на обиженной природой земле. Ей-богу, эти люди заслуживают лучшей участи и защиты.
Хотя речь и была обращена к чашке Кагота, Николай Терехин понял намек.
– Революция в России и была совершена для того, чтобы дать новую жизнь всем бедным, обездоленным. Мы, большевики, исходим из того принципа, что трудовой народ сам должен распоряжаться плодами своего труда.
– Но я слышал, – кашлянул Амундсен, – что большевики отрицают собственность…
Терехин усмехнулся.
– Мы не отрицаем личной собственности для человека в разумных пределах, для обеспечения достойной жизни ему самому и его семье. Но мы категорически против собственности, которая дает владельцу нетрудовые доходы и позволяет эксплуатировать бедняка.
Амундсен внимательно выслушал Терехина и с достоинством сказал:
– Должен заметить, господин Терехин, что мой вопрос вызван чистым любопытством. Наша экспедиция ни в коем случае не собирается вмешиваться в ваши внутренние дела или каким-то образом влиять на ход событий в здешних краях. Единственно, в чем мы нуждаемся, это в содействии выполнению задач нашей экспедиции, которые полностью согласуются с историческими целями всего человечества. В случае удачи нашего предприятия мы бы разрешили две географические задачи – совершение кругосветного путешествия по Ледовитому океану и достижение Северного полюса с помощью ледового дрейфа на вмерзшем в лед экспедиционном судне. Наш корабль построен специально для этого… Лично я и все члены нашей экспедиции рады будут видеть вас у нас в гостях…
Олонкин переводил слово в слово, стараясь быть предельно точным. Одновременно он с любопытством всматривался в Николая Терехина и Алексея Першина. Эти совсем еще молодые люди были русскими и по внешности и по своему поведению, и в то же время в их облике было что-то новое, ранее не виданное им. Особенно поразительно было, с какой свободой и убежденностью Терехин говорил от имени всей Российской республики, произнося слова, за которые, как хорошо помнил Геннадий Олонкин, еще совсем недавно царские жандармы сажали в тюрьму, отправляли в ссылку.
– Мы принимаем к сведению ваши заверения, господин Амундсен, – ответил Терехин. – Советская республика в скором времени начнет собственные исследования Арктики, особенно берегов нашей родины…
– О, в таком случае мы с удовольствием поделимся тем опытом и сведениями, которые будут получены по завершении экспедиции, – с готовностью предложил Амундсен.
– Я передам ваши слова научным учреждениям нашей республики, – ответил Терехин.
– Простите, господин Терехин, – продолжал Амундсен, – не слыхали ли вы о таком человеке, как господин Вилькицкий?
– Я с ним лично не знаком, – ответил Терехин, – но имя мне известно. Вы хотели что-то ему передать?
– Да, но как это сделать? – с сомнением произнес Амундсен. – Как мы выяснили, ближайшая радиостанция, находившаяся в Средне-Колымске, бездействует и вряд ли может быть пущена в ход в ближайшее время…
– В Ново-Мариинске радио есть, – сказал Терехин, – Кстати, там работает ваш соплеменник Лампе. Очень знающий специалист. Он наладил связь не только с Петропавловском, но и с некоторыми американскими станциями.
– Прекрасные новости! – обрадованно воскликнул Амундсен. – Вы представить себе не можете, каково чувствовать себя оторванными от цивилизованного мира на протяжении более чем года!
– Я вас понимаю, – усмехнулся в ответ Терехин. – В свое время я просидел шесть лет в одиночной камере Бутырской тюрьмы без права переписки и посещений.
– О, извините! – поднял руки Амундсен. – Тюрьма – это ужасно, бесчеловечно!
Пока шел разговор, Каляна подливала чай, пододвигала нарезанное тонкими ломтиками нерпичье мясо, которое с видимым удовольствием ел самый главный норвежец.
– Вам нравится местная еда? – спросил Алексей Першин.
– За годы арктических путешествий я убедился, что местные жители веками выработали такую систему питания, которая надежно предохраняет их от цинги. Поэтому, если представляется возможность, я перевожу всю экспедицию на питание местными продуктами…
– А не приходилось ли вам пробовать местный продукт под названием копальхен?
– Местный копальхен попробовать еще не довелось, – с серьезным видом ответил Амундсен, – но нечто подобное – квашенное в яме и особо выдержанное моржовое мясо вместе с жиром и кожей – мне доводилось неоднократно пробовать во время плавания по Северо-Западному проходу. Должен отметить, что в главных чертах жизнь коренных обитателей Арктики весьма схожа.
– Да, копальхен трудная еда, – со вздохом заметил Алексей Першин и принялся выбирать кусок сухаря. Найдя подходящий, он погрузил его на мгновение в крепкий чай и откусил. Моченый сухарь делался сладковатым, и при нужде с ним можно было пить чай без сахара.
Запасы собственных продуктов, взятые из разоренных складов Анадыря, давно иссякли,, и то, что было положено на стол в яранге, было последними остатками, невесть каким путем сбереженными Анемподистом Парфентьевым. Вот уже несколько месяцев путникам приходилось полагаться только на местную еду, из которой для Алексея.Першина и впрямь самой трудной оказался копальхен.
– Сколько времени вы намереваетесь пробыть здесь? – спросил Амундсен.
– Послезавтра я отправляюсь вместе с Анемподистом дальше, к устью Колымы, а Першин, как я уже сказал, остается в этом становище.
– Мы бы могли вас снабдить кое-какими продуктами, – сказал Амундсен. – Экспедиционные запасы у нас достаточно велики, приходите на корабль, и мы без ущерба можем кое-чем поделиться.
– Нет, у нас есть все что надо, – твердо ответил Терехин. – А приглашением воспользуемся, если вам удобно, завтра днем.
– Приходите к обеду, – добавил на прощание Амундсен, цере'монно откланиваясь у выхода из яранги.
На правах хозяина Кагот вышел проводить гостей.
Некоторое время в чоттагине царила тишина. Первым подал голос Анемподист, принявшийся собирать остатки сухарей:
– Вон сколько поели, окаянные!
Да, черные сухари явно пользовались большим успехом у норвежцев. Особенно много погрыз их Геннадий Олонкин, успевавший и переводить и есть.
– Анемподист, – строго сказал Терехин, – оставь сухари на месте!
– А сахар? – жалобно спросил каюр.
– И сахар! – ответил Терехин. – Что же ты так? Не по-людски это – ставить на стол, а потом забирать.
– Так последнее! – взмолился Анемподист. – У нас больше ни крошки! Как дальше будем жить? Не переходить же нам на самом деле на копальхен. Не норвеги же!
– Так я и поверил, что они копальхен едят, – заметил Першин. – Буржуи! Сразу видно. И этот русский – явно приказчик. Чистенький, выкормленный. Небось потихоньку пушниной промышляют, путешественники…
Почему-то Першин не проникся ни к Амундсену, ни к его спутникам большим уважением. Конечно, он тоже знал это имя, имя великого путешественника, покорителя Южного полюса, но вид благополучных людей, здоровых, упитанных, раздражал его. Он вспоминал долгий путь по побережью Ледовитого океана, нищие стойбища, умирающих детей, алчных, одичавших от жадности торговцев. Вспоминал карательные экспедиции каппелевцев и другой белогвардейской сволочи, расстреливавших в сибирских и дальневосточных деревнях безоружных крестьян только за то, что они сочувствовали партизанам.
В ярангу вернулся Кагот и прошел к пологу. Усевшись на бревноизголовье, достал трубку и раскурил. Потянув носом, Першин спросил:
– Откуда табак?
– С корабля.
– Подарок?
– Нет, почему, – ответил Кагот, – выменял. На копальхен, собачий корм.
– Ну что я говорил? – Першин торжествующе посмотрел на Терехина. – Поторговывает ваш покоритель Южного полюса!
– Погоди, погоди, – Терехин повернулся к Каготу. – Говорите, купили на корабле? У кого?
– У самого у главного, Амундсена, – нерешительно ответил Кагот, чувствуя, что один из русских, тот, что помоложе, почему-то сердится на норвежца.
– Видал? В таком случае он обязан заплатить торговую пошлину! – сказал Першин. – А лучше всего, если мы кое-что у него конфискуем.
– Да ты погоди. – Терехин говорил спокойно. – Куда торопишься? Конфисковать всегда успеем. Никуда они от нас не уйдут, коли так крепко вмерзли в лед. Но помнить надо – научная экспедиция! И человек, известный всему миру. А ты – конфисковать! Знаешь, охотников замарать нашу революцию и так довольно… Послушай, Кагот, а еще с кем торговал норвежец?
Кагот чувствовал по тону разговора, что Амундсену вроде бы не полагалось этого делать, но, привыкший ничего не скрывать, он прямо ответил:
– Больше не знаю… Но проезжие жаловались на него…
– Жаловались? – насторожился Терехин.
– Отказывался с ними торговать… Говорил, что он не купец и товару для торговли у него нет.
Терехин поглядел на Першина и спокойно сказал:
– Ты лучше сделай вот что: перепиши сегодня детишек и обитателей этого становища да выясни, какие оленные стойбища поблизости. И еще одно важное дело: надо тебе определиться, где жить.
Школу тебе построят дай бог года через два, так что подумай.
– Однако жить придется пока в яранге, чего тут думать, – подал голос Анемподист.
– Это уж ясно, – уныло протянул Першин. – Вот только в какой?
Расспросив Кагота, выяснили состав населения становища, жителей каждой яранги: всего постоянных жителей оказалось десять человек.
– Надо проситься в эту ярангу, – заключил Терехин и обратился к Каготу: – Вы не будете против, если Першин останется жить в вашей Яранге?
Кагот посмотрел на Каляну.
– Надо спросить об этом хозяйку…
– Это само собой, – заметил Терехин, – как же без согласия хозяйки. Но вы-то сами не против?
– Я не хозяин, – сказал Кагот. – Я приезжий, как и вы. Каляна приютила меня.
– Вон как! – протянул Терехин. – Тогда действительно надо спрашивать хозяйку… Каляна, вы не против будете, если у вас в яранге будет проживать товарищ Першин? За аренду помещения мы потом заплатим…
– Пусть живет, – просто ответила Каляна. – Места в яранге довольно. Если его устраивает гостевой полог, пусть в нем и остается.
– Ну вот и хорошо! – обрадовался Терехин. – Можно сказать, все главные вопросы решили. Общий сход, Алексей, соберешь, когда как следует ознакомишься с обстановкой.
Весь остаток дня путники занимались подготовкой к продолжению путешествия. Каготу пришлось съездить к мясным ямам за копальхеном для собак.
Вечером на чаепитие зашел Амос но был осторожен в разговорах и больше молчал, чтобы не выдать в себе каким-либо словом прежнего Амтына. Когда к нему обращались с вопросом, он кивал, соглащаясь совсем, что бы ни говорили. Надо сказать, что Амос совершенно переменился за последнее время, и Кагот порой замечал, что уж больно старается сосед запутать злых духов, доходя иногда до того, что даже жена становилась в тупик от его поступков.
На следующий день в назначенный час Терехин, Першин и Анемподист Парфентьев отправились с ответным визитом на «Мод».
Погода стояла морозная, крепкий устойчивый северный ветер бил в лицо, заставляя отворачиваться. Тропинка от корабля к берегу уже явственно обозначилась, и люди шли по ней не сворачивая. Красный отблеск затаившегося за дальними южными хребтами солнца достиг своей высшей силы, и все снежное пространство к югу от ледовитого побережья казалось облитым кровью. Несмотря на сильный холод, дикая суровая красота окружающего поражала воображение.
Сходни, спущенные с корабля на лед в ожидании посетителей, были тщательно очищены от снега и даже посыпаны невесть откуда взятым желтым песочком.
Амундсен встретил гостей на палубе, у верхнего края сходней, как бы оказывая этим особое внимание представителям власти.
– Рад приветствовать вас на малой, затерянной среди вечных снегов территории моей любимой родины Норвегии! – торжественно провозгласил хозяин. – Прошу в кают-компанию.
Накануне вся команда корабля произвела тщательную уборку, и кают-компания встретила гостей не только теплом, звуками виктролы, но и блеском начищенной меди, полированного дерева. Сундбек ввернул в люстру дополнительную лампочку, и большое помещение было залито таким ослепительным светом, что Анемподист не удержался и воскликнул:
– Ну и сияние!
Освободившись от меховой одежды, следуя приглашающему жесту Амундсена, гости расселись на привинченные к полу стулья и продолжали озираться по сторонам, рассматривая убранство просторного корабельного помещения. Амундсен, довольный таким вниманием к кораблю, молчал, как бы давая возможность гостям оглядеться и привыкнуть к обстановке.
– Прекрасная кают-компания! – искренне похвалил Николай Терехин. – А кому принадлежит корабль?
– Корабль принадлежит мне, – ответил Амундсен. – Я потратил на его строительство все свое состояние и не жалею об этом. Из существующих в мире судов подобного типа, пожалуй, только «Фрам» Нансена может сравниться с «Мод». Корабль строился в Норвегии, в Больдене, на Лекарской верфи, и наше кораблестроение не знает более тщательной, толковой и добросовестной работы.
В дверях камбуза с подносом появился Ренне. Он был в белой куртке с блестящими пуговицами и высоком, тоже белом колпаке.
Консервированные помидоры, огурцы, красиво нарезанные ломтики моркови были украшены невесть каким образом сохраненными перышками зеленого лука. Скорее всего Сундбек постриг свой «огород», расположенный под световым люком.
Над всем этим возвышалась бутылка настоящей русской водки в окружении хрустальных рюмок.
Амундсен разлил водку и сказал:
– Господа! Не знаю, наскрлько верны мои представления о русских обычаях, но, прежде чем приступить к обеду, я бы хотел провозгласить тост за здоровье наших гостей и за процветание Советской республики!
– Надо выпить, – тихо сказал Терехин товарищам, берясь, за рюмку.
Гости отдали должное закуске и поданному вслед за ней превосходному томатному супу, однако не чувствовали себя свободно. Их смущала не еда, а роскошная сервировка, столовое серебро, накрахмаленные салфетки. Першин искоса следил за Анемподистом, который медлительными и солидными манерами скрадывал свою растерянность. Он быстро сообразил, как надо действовать, и подражал каждому жесту хозяина.
В меню обеда была лососина, оленьи языки со спаржей. А когда появились трубочки со сливками, Терехин не сдержался и весело глянул на Першина.
За кофе, ликером и сигарами Амундсен заговорил:
– Господин Терехин, хочу довести до вашего сведения, что мы для нужд экспедиции приобрели некоторое количество мехового товара для одежды, а также моржового копальхена и рыбы для собак.
Я готов предъявить вам как представителям правительства все приобретения и, если надобно, уплатить положенную при этом пошлину.
– Господин Амундсен, – ответил Терехин, вертя в руках сигару, – наше правительство будет оказывать всяческое содействие мирным научным исследованиям. Что же касается пушнины, которую вы приобрели для снаряжения, она таможенному сбору не подлежит. В конце концов, настоящая наука – это достояние всего человечества.
Першин с удивлением посмотрел на товарища.
– Весьма благодарен вам. Можете быть уверены в том, что мы не занимаемся коммерческими операциями и меновой торговлей в целях наживы…
– Мы вам верим, господин Амундсен, – повторил Терехин.
– Еще раз благодарю вас, господин Терехин, – уже спокойно сказал Амундсен. – Насколько я понял из вчерашней беседы, вы намереваетесь открыть здесь школу?
– Да, наша цель – научить людей грамоте, а через грамоту и просвещение изменить их жизнь.
– Это весьма похвальное желание, – заметил Амундсен, – но вот в чем вопрос: хотят ли сами здешние люди изменений? Может быть, для них именно этот образ жизни, к которому они приспособились веками, является самым подходящим? Я это говорю не ради того, чтобы просто порассуждать, а опираясь на свой собственный опыт общения с арктическими аборигенами. Мне пришлось зимовать в канадской Арктике при открытии Северо-Западного прохода, подолгу жить среди эскимосов, и я не раз слышал их заверения в том, что человек Севера ни за что не променяет свою жизнь на какую-то другую. История арктических народов – это удивительная история, полная лишений и мужества. Не будет преувеличением сказать, что даже самая обыденная их жизнь в глазах европейского обывателя – это настоящий подвиг, проявление незаурядного героизма.
– Никто не собирается изменять образ жизни арктических народов, точно так же как и других народов Советской республики, – ответил Терехин. – Наша задача – открыть глаза на несправедливость и невежество в их жизни и их же собственными силами избавиться от них.
– Я понимаю ваше стремление, – отозвался Амундсен, – но что будет, если вы встретитесь с нежеланием открывать глаза на то, что вы называете несправедливостью и невежеством?
– Мы верим в разум человека, в его неисчерпаемые возможности, в то, что современный человек, в каких бы тяжких и невероятных условиях ни жил, ничем – ни умственно, ни физически – не отличается от того же европейского обывателя, о котором вы только что упомянули. Мы были бы наивными прожектерами, если бы ожидали, что любое наше начинание будет безоговорочно принято и одобрено. Нет. конечно, мы готовы встретиться с неимоверными трудностями, быть может, даже непониманием на первых порах. Но мы верим в наши идеалы.
– Извините за сравнение, но вы напоминаете мне некоторых миссионеров, – заметил Амундсен.
Из всех, кто взял сигары, только он с Анемподистом усердно дымили, а остальные либо отложили их, либо просто держали в руках.
– Миссионеры несли людям искаженное представление о мире и одно заблуждение пытались заменить другим, – сказал Терехин. – У нас другая задача…
– Хорошо, скажите тогда, почему бы вам не начать с самого насущного – снабжения здешних жителей хорошими ружьями, лодками с моторами, с организации медицинского обслуживания? Вы начинаете с обучения грамоте… Я не уверен, что чукчи правильно вас поймут. – Амундсен осторожно приблизил к пепельнице наросший на краю сигары столбик синеватого, похожего на росток оленьего рога пепла и легким щелчком сбил его. За ним то же самое с точностью проделал Анемподист, и Амундсен с улыбкой спросил: – Не хотите ли еще ликеру?
Анемподист облизнулся и сказал:
– С удовольствием!
– Сундбек, – приказал Амундсен, – принесите еще ликеру!
Когда новая порция была налита в рюмку Парфентьева, Амундсен продолжил:
– Я уверен, что ваши намерения и философия новой жизни привлекательны не только для местных жителей. В свое время я знакомился с разными утопическими произведениями европейских мыслителей, а также с учением о социализме. Скажу вам откровенно – сама цель очень привлекательна, поскольку она отражает вековую мечту человечества о справедливости. Единственное, чего я не разделяю, это способов достижения этой цели путем насильственной революция.
– А что делать, коли люди добровольно не расстаются с награбленными богатствами? Есть такие несправедливые вещи, для искоренения которых приходится применять и насилие… А нам, честно говоря, – вздохнул Терехин, – этого не хотелось бы. – Он обвел взглядом товарищей и весело сказал: – Ну что же, погостили – и хватит!
Амундсен сделал знак Сундбеку, и тот, скрывшись на мгновение за дверью кают-компании, появился с тремя хорошо упакованными внушительными свертками.
– От имени Норвежской полярной экспедиции прошу принять эти скромные подарки. Мы постарались предусмотреть то, что вам понадобится в долгом пути по холодной снежной земле… И еще одно дружеское предложение: у нас в трюмах почти трехлетний запас продовольствия и разных других припасов, которыми мы можем поделиться с вами без всякого ущерба… Пожалуйста!
Терехин встал.
– Подарки мы принимаем как проявление дружелюбия, – сказал он. – Что касается остального, то мы уже привыкли обходиться малым. Ну а если вам уж так хочется оказать помощь первым шагам Советского правительства на Чукотке, просим снабдить нашего учителя Алексея Першина хотя бы самыми необходимыми письменными принадлежностями.
– Мы это сделаем с величайшим удовольствием, – заверил Терехина Амундсен.
– Сегодня вечером, когда в Петрограде будет утро, – сказал Терехин, – мы поднимем красный флаг, символ республики, над официальной резиденцией нашего представителя. Прошу вас прибыть на церемонию.
– Обязательно придем! – обещал Амундсен.
Для флагштока в яранге Амоса нашлась старая мачта с какой-то потерпевшей бедствие шхуны. Ее обтесали с конца и прикрепили петельку, намазанную тюленьим жиром, чтобы по ней хорошо скользил ремень.
Анемподист развязал холщовый мешок с небогатыми припасами, насыпал на столик горку черных сухарей и положил несколько кусков сахара. Оглядев накрытый стол, Николай Терехин с довольным видом произнес:
– Ну что же, не худо. Совсем не худо… Ну-ка посмотри, Анемподист, – идут?
Анемподист выглянул наружу и вернулся с известием:
– Бредут. Трое шагают.
Николай Терехин, путешествуя вдоль побережья Чукотского полуострова, с удивлением убедился, что этот далекий край отнюдь не богом забытая окраина. Здешние жители давным-давно употребляли чай, курили табак, лакомились порой сахаром, стреляли зверя из многозарядного винчестера, прекрасно знали, что такое алкоголь, и даже в некоторых селениях добывали его самобытным способом, выгоняя из муки и сладкой патоки. В летнее время эти берега кишели торговыми шхунами, небольшими суденышками, на которых приплывали золотоискатели, наслышанные о якобы несметных золотых россыпях на прибрежных чукотских косах. Правду сказать, на всем пути из Ново-Мариинска до Чаунской губы им так и не встретился ни один разбогатевший золотоискатель, однако следы драгоценного металла здесь все-таки были, и самые удачливые старатели за летний сезон намывали фунтовый мешочек из-под американской муки.
Общее впечатление создавалось, однако, гнетущее: было ясно видно, что эта дальняя окраина России подвергалась самому беззастенчивому и безнаказанному ограблению как российскими, так и американскими торговцами. Местное население за исключением нескольких богатеев, владельцев байдар и вельботов, хозяев больших оленьих стад, влачило самое жалкое существование. Поражала грязь в жилищах, какая-то тихая покорность людей обстоятельствам. В глаза бросалось обилие больных, особенно кашляющих – видно, чахотка свирепствовала в этих краях. По мере продвижения на северо-запад у Николая Терехина и его спутника крепла уверенность в том, что советская власть вовремя пришла к этим людям на помощь. Только слепой мог не видеть, что местное население шло к исчезновению с лица земли.
Первым в чоттагин вошел Амундсен.
– Здравствуйте, господа! – весело и радушно поздоровался он.
Вошедший вслед за ним Олонкин перевел его приветствие.
– Здравствуйте, господин Амундсен! – ответил Николай Терехин.
– О, вы знаете мое имя? – Норвежец был поражен.
– Весь цивилизованный мир знает имя отважного путешественника, покорителя Южного полюса! – сказал Терехин. – Милости просим в ярангу. Извините, что принимаем вас в такой обстановке
– Что вы, что вы! – Амундсен все еще не мог оправиться от удивления. Честно говоря, он любил славу и почести, которые ему оказывались как знаменитому путешественнику. Но здесь, на окраине планеты… – Позвольте мне представить моих спутников, членов Норвежской полярной экспедиции: господин Геннадий Олонкин, русский по происхождению, механик нашего судна Кнут Сундбек…
Николай Терехин и его спутники обменялись рукопожатиями.
Каляна поправила дрова в костре, чтобы было и светло и не так дымно.
– Я являюсь полномочным представителем Анадырского ревкома Чукотки, представляющего здесь, – на северо-востоке Советской республики, большевистское правительство, возглавляемое вождем нашей революции Владимиром Ильичом Лениным. Меня зовут Николай Васильевич Терехин. Мой товарищ Алексей Терентьевич Першин также представляет Анадырский ревком и прибыл в Чаунскую губу для организации советской власти, разъяснения задач революции. Если ему это удастся, он откроет школу. Анемподист Парфентьев наш каюр и переводчик, является служащим Анадырского ревкома.
– Очень приятно! Очень приятно! – сказал Амундсен.
– Проходите к столу. – Алексей Першин сделал приглашающий жест.
Прежде чем занять свой китовый позвонок, Амундсен поздоровался с Каляной и протянул Айнане конфетку в цветастой обертке.
Каляна сняла чайник с крюка и принялась разливать чай. Налила она и Каготу. Амундсена заинтересовала его чашка, хотя он видел ее не в первый раз.
– Разрешите? – попросил он.
Недоумевая, чем могла заинтересовать эта чашка, Кагот протянул ее норвежцу.
– Вы только посмотрите, – взволнованно произнес Амундсен, – как искусно оплетена чашка! Словно кружево, ременное кружево. Поразительно! Я не перестаю удивляться и восхищаться умением северного человека приспособиться к самым невероятным условиям на обиженной природой земле. Ей-богу, эти люди заслуживают лучшей участи и защиты.
Хотя речь и была обращена к чашке Кагота, Николай Терехин понял намек.
– Революция в России и была совершена для того, чтобы дать новую жизнь всем бедным, обездоленным. Мы, большевики, исходим из того принципа, что трудовой народ сам должен распоряжаться плодами своего труда.
– Но я слышал, – кашлянул Амундсен, – что большевики отрицают собственность…
Терехин усмехнулся.
– Мы не отрицаем личной собственности для человека в разумных пределах, для обеспечения достойной жизни ему самому и его семье. Но мы категорически против собственности, которая дает владельцу нетрудовые доходы и позволяет эксплуатировать бедняка.
Амундсен внимательно выслушал Терехина и с достоинством сказал:
– Должен заметить, господин Терехин, что мой вопрос вызван чистым любопытством. Наша экспедиция ни в коем случае не собирается вмешиваться в ваши внутренние дела или каким-то образом влиять на ход событий в здешних краях. Единственно, в чем мы нуждаемся, это в содействии выполнению задач нашей экспедиции, которые полностью согласуются с историческими целями всего человечества. В случае удачи нашего предприятия мы бы разрешили две географические задачи – совершение кругосветного путешествия по Ледовитому океану и достижение Северного полюса с помощью ледового дрейфа на вмерзшем в лед экспедиционном судне. Наш корабль построен специально для этого… Лично я и все члены нашей экспедиции рады будут видеть вас у нас в гостях…
Олонкин переводил слово в слово, стараясь быть предельно точным. Одновременно он с любопытством всматривался в Николая Терехина и Алексея Першина. Эти совсем еще молодые люди были русскими и по внешности и по своему поведению, и в то же время в их облике было что-то новое, ранее не виданное им. Особенно поразительно было, с какой свободой и убежденностью Терехин говорил от имени всей Российской республики, произнося слова, за которые, как хорошо помнил Геннадий Олонкин, еще совсем недавно царские жандармы сажали в тюрьму, отправляли в ссылку.
– Мы принимаем к сведению ваши заверения, господин Амундсен, – ответил Терехин. – Советская республика в скором времени начнет собственные исследования Арктики, особенно берегов нашей родины…
– О, в таком случае мы с удовольствием поделимся тем опытом и сведениями, которые будут получены по завершении экспедиции, – с готовностью предложил Амундсен.
– Я передам ваши слова научным учреждениям нашей республики, – ответил Терехин.
– Простите, господин Терехин, – продолжал Амундсен, – не слыхали ли вы о таком человеке, как господин Вилькицкий?
– Я с ним лично не знаком, – ответил Терехин, – но имя мне известно. Вы хотели что-то ему передать?
– Да, но как это сделать? – с сомнением произнес Амундсен. – Как мы выяснили, ближайшая радиостанция, находившаяся в Средне-Колымске, бездействует и вряд ли может быть пущена в ход в ближайшее время…
– В Ново-Мариинске радио есть, – сказал Терехин, – Кстати, там работает ваш соплеменник Лампе. Очень знающий специалист. Он наладил связь не только с Петропавловском, но и с некоторыми американскими станциями.
– Прекрасные новости! – обрадованно воскликнул Амундсен. – Вы представить себе не можете, каково чувствовать себя оторванными от цивилизованного мира на протяжении более чем года!
– Я вас понимаю, – усмехнулся в ответ Терехин. – В свое время я просидел шесть лет в одиночной камере Бутырской тюрьмы без права переписки и посещений.
– О, извините! – поднял руки Амундсен. – Тюрьма – это ужасно, бесчеловечно!
Пока шел разговор, Каляна подливала чай, пододвигала нарезанное тонкими ломтиками нерпичье мясо, которое с видимым удовольствием ел самый главный норвежец.
– Вам нравится местная еда? – спросил Алексей Першин.
– За годы арктических путешествий я убедился, что местные жители веками выработали такую систему питания, которая надежно предохраняет их от цинги. Поэтому, если представляется возможность, я перевожу всю экспедицию на питание местными продуктами…
– А не приходилось ли вам пробовать местный продукт под названием копальхен?
– Местный копальхен попробовать еще не довелось, – с серьезным видом ответил Амундсен, – но нечто подобное – квашенное в яме и особо выдержанное моржовое мясо вместе с жиром и кожей – мне доводилось неоднократно пробовать во время плавания по Северо-Западному проходу. Должен отметить, что в главных чертах жизнь коренных обитателей Арктики весьма схожа.
– Да, копальхен трудная еда, – со вздохом заметил Алексей Першин и принялся выбирать кусок сухаря. Найдя подходящий, он погрузил его на мгновение в крепкий чай и откусил. Моченый сухарь делался сладковатым, и при нужде с ним можно было пить чай без сахара.
Запасы собственных продуктов, взятые из разоренных складов Анадыря, давно иссякли,, и то, что было положено на стол в яранге, было последними остатками, невесть каким путем сбереженными Анемподистом Парфентьевым. Вот уже несколько месяцев путникам приходилось полагаться только на местную еду, из которой для Алексея.Першина и впрямь самой трудной оказался копальхен.
– Сколько времени вы намереваетесь пробыть здесь? – спросил Амундсен.
– Послезавтра я отправляюсь вместе с Анемподистом дальше, к устью Колымы, а Першин, как я уже сказал, остается в этом становище.
– Мы бы могли вас снабдить кое-какими продуктами, – сказал Амундсен. – Экспедиционные запасы у нас достаточно велики, приходите на корабль, и мы без ущерба можем кое-чем поделиться.
– Нет, у нас есть все что надо, – твердо ответил Терехин. – А приглашением воспользуемся, если вам удобно, завтра днем.
– Приходите к обеду, – добавил на прощание Амундсен, цере'монно откланиваясь у выхода из яранги.
На правах хозяина Кагот вышел проводить гостей.
Некоторое время в чоттагине царила тишина. Первым подал голос Анемподист, принявшийся собирать остатки сухарей:
– Вон сколько поели, окаянные!
Да, черные сухари явно пользовались большим успехом у норвежцев. Особенно много погрыз их Геннадий Олонкин, успевавший и переводить и есть.
– Анемподист, – строго сказал Терехин, – оставь сухари на месте!
– А сахар? – жалобно спросил каюр.
– И сахар! – ответил Терехин. – Что же ты так? Не по-людски это – ставить на стол, а потом забирать.
– Так последнее! – взмолился Анемподист. – У нас больше ни крошки! Как дальше будем жить? Не переходить же нам на самом деле на копальхен. Не норвеги же!
– Так я и поверил, что они копальхен едят, – заметил Першин. – Буржуи! Сразу видно. И этот русский – явно приказчик. Чистенький, выкормленный. Небось потихоньку пушниной промышляют, путешественники…
Почему-то Першин не проникся ни к Амундсену, ни к его спутникам большим уважением. Конечно, он тоже знал это имя, имя великого путешественника, покорителя Южного полюса, но вид благополучных людей, здоровых, упитанных, раздражал его. Он вспоминал долгий путь по побережью Ледовитого океана, нищие стойбища, умирающих детей, алчных, одичавших от жадности торговцев. Вспоминал карательные экспедиции каппелевцев и другой белогвардейской сволочи, расстреливавших в сибирских и дальневосточных деревнях безоружных крестьян только за то, что они сочувствовали партизанам.
В ярангу вернулся Кагот и прошел к пологу. Усевшись на бревноизголовье, достал трубку и раскурил. Потянув носом, Першин спросил:
– Откуда табак?
– С корабля.
– Подарок?
– Нет, почему, – ответил Кагот, – выменял. На копальхен, собачий корм.
– Ну что я говорил? – Першин торжествующе посмотрел на Терехина. – Поторговывает ваш покоритель Южного полюса!
– Погоди, погоди, – Терехин повернулся к Каготу. – Говорите, купили на корабле? У кого?
– У самого у главного, Амундсена, – нерешительно ответил Кагот, чувствуя, что один из русских, тот, что помоложе, почему-то сердится на норвежца.
– Видал? В таком случае он обязан заплатить торговую пошлину! – сказал Першин. – А лучше всего, если мы кое-что у него конфискуем.
– Да ты погоди. – Терехин говорил спокойно. – Куда торопишься? Конфисковать всегда успеем. Никуда они от нас не уйдут, коли так крепко вмерзли в лед. Но помнить надо – научная экспедиция! И человек, известный всему миру. А ты – конфисковать! Знаешь, охотников замарать нашу революцию и так довольно… Послушай, Кагот, а еще с кем торговал норвежец?
Кагот чувствовал по тону разговора, что Амундсену вроде бы не полагалось этого делать, но, привыкший ничего не скрывать, он прямо ответил:
– Больше не знаю… Но проезжие жаловались на него…
– Жаловались? – насторожился Терехин.
– Отказывался с ними торговать… Говорил, что он не купец и товару для торговли у него нет.
Терехин поглядел на Першина и спокойно сказал:
– Ты лучше сделай вот что: перепиши сегодня детишек и обитателей этого становища да выясни, какие оленные стойбища поблизости. И еще одно важное дело: надо тебе определиться, где жить.
Школу тебе построят дай бог года через два, так что подумай.
– Однако жить придется пока в яранге, чего тут думать, – подал голос Анемподист.
– Это уж ясно, – уныло протянул Першин. – Вот только в какой?
Расспросив Кагота, выяснили состав населения становища, жителей каждой яранги: всего постоянных жителей оказалось десять человек.
– Надо проситься в эту ярангу, – заключил Терехин и обратился к Каготу: – Вы не будете против, если Першин останется жить в вашей Яранге?
Кагот посмотрел на Каляну.
– Надо спросить об этом хозяйку…
– Это само собой, – заметил Терехин, – как же без согласия хозяйки. Но вы-то сами не против?
– Я не хозяин, – сказал Кагот. – Я приезжий, как и вы. Каляна приютила меня.
– Вон как! – протянул Терехин. – Тогда действительно надо спрашивать хозяйку… Каляна, вы не против будете, если у вас в яранге будет проживать товарищ Першин? За аренду помещения мы потом заплатим…
– Пусть живет, – просто ответила Каляна. – Места в яранге довольно. Если его устраивает гостевой полог, пусть в нем и остается.
– Ну вот и хорошо! – обрадовался Терехин. – Можно сказать, все главные вопросы решили. Общий сход, Алексей, соберешь, когда как следует ознакомишься с обстановкой.
Весь остаток дня путники занимались подготовкой к продолжению путешествия. Каготу пришлось съездить к мясным ямам за копальхеном для собак.
Вечером на чаепитие зашел Амос но был осторожен в разговорах и больше молчал, чтобы не выдать в себе каким-либо словом прежнего Амтына. Когда к нему обращались с вопросом, он кивал, соглащаясь совсем, что бы ни говорили. Надо сказать, что Амос совершенно переменился за последнее время, и Кагот порой замечал, что уж больно старается сосед запутать злых духов, доходя иногда до того, что даже жена становилась в тупик от его поступков.
На следующий день в назначенный час Терехин, Першин и Анемподист Парфентьев отправились с ответным визитом на «Мод».
Погода стояла морозная, крепкий устойчивый северный ветер бил в лицо, заставляя отворачиваться. Тропинка от корабля к берегу уже явственно обозначилась, и люди шли по ней не сворачивая. Красный отблеск затаившегося за дальними южными хребтами солнца достиг своей высшей силы, и все снежное пространство к югу от ледовитого побережья казалось облитым кровью. Несмотря на сильный холод, дикая суровая красота окружающего поражала воображение.
Сходни, спущенные с корабля на лед в ожидании посетителей, были тщательно очищены от снега и даже посыпаны невесть откуда взятым желтым песочком.
Амундсен встретил гостей на палубе, у верхнего края сходней, как бы оказывая этим особое внимание представителям власти.
– Рад приветствовать вас на малой, затерянной среди вечных снегов территории моей любимой родины Норвегии! – торжественно провозгласил хозяин. – Прошу в кают-компанию.
Накануне вся команда корабля произвела тщательную уборку, и кают-компания встретила гостей не только теплом, звуками виктролы, но и блеском начищенной меди, полированного дерева. Сундбек ввернул в люстру дополнительную лампочку, и большое помещение было залито таким ослепительным светом, что Анемподист не удержался и воскликнул:
– Ну и сияние!
Освободившись от меховой одежды, следуя приглашающему жесту Амундсена, гости расселись на привинченные к полу стулья и продолжали озираться по сторонам, рассматривая убранство просторного корабельного помещения. Амундсен, довольный таким вниманием к кораблю, молчал, как бы давая возможность гостям оглядеться и привыкнуть к обстановке.
– Прекрасная кают-компания! – искренне похвалил Николай Терехин. – А кому принадлежит корабль?
– Корабль принадлежит мне, – ответил Амундсен. – Я потратил на его строительство все свое состояние и не жалею об этом. Из существующих в мире судов подобного типа, пожалуй, только «Фрам» Нансена может сравниться с «Мод». Корабль строился в Норвегии, в Больдене, на Лекарской верфи, и наше кораблестроение не знает более тщательной, толковой и добросовестной работы.
В дверях камбуза с подносом появился Ренне. Он был в белой куртке с блестящими пуговицами и высоком, тоже белом колпаке.
Консервированные помидоры, огурцы, красиво нарезанные ломтики моркови были украшены невесть каким образом сохраненными перышками зеленого лука. Скорее всего Сундбек постриг свой «огород», расположенный под световым люком.
Над всем этим возвышалась бутылка настоящей русской водки в окружении хрустальных рюмок.
Амундсен разлил водку и сказал:
– Господа! Не знаю, наскрлько верны мои представления о русских обычаях, но, прежде чем приступить к обеду, я бы хотел провозгласить тост за здоровье наших гостей и за процветание Советской республики!
– Надо выпить, – тихо сказал Терехин товарищам, берясь, за рюмку.
Гости отдали должное закуске и поданному вслед за ней превосходному томатному супу, однако не чувствовали себя свободно. Их смущала не еда, а роскошная сервировка, столовое серебро, накрахмаленные салфетки. Першин искоса следил за Анемподистом, который медлительными и солидными манерами скрадывал свою растерянность. Он быстро сообразил, как надо действовать, и подражал каждому жесту хозяина.
В меню обеда была лососина, оленьи языки со спаржей. А когда появились трубочки со сливками, Терехин не сдержался и весело глянул на Першина.
За кофе, ликером и сигарами Амундсен заговорил:
– Господин Терехин, хочу довести до вашего сведения, что мы для нужд экспедиции приобрели некоторое количество мехового товара для одежды, а также моржового копальхена и рыбы для собак.
Я готов предъявить вам как представителям правительства все приобретения и, если надобно, уплатить положенную при этом пошлину.
– Господин Амундсен, – ответил Терехин, вертя в руках сигару, – наше правительство будет оказывать всяческое содействие мирным научным исследованиям. Что же касается пушнины, которую вы приобрели для снаряжения, она таможенному сбору не подлежит. В конце концов, настоящая наука – это достояние всего человечества.
Першин с удивлением посмотрел на товарища.
– Весьма благодарен вам. Можете быть уверены в том, что мы не занимаемся коммерческими операциями и меновой торговлей в целях наживы…
– Мы вам верим, господин Амундсен, – повторил Терехин.
– Еще раз благодарю вас, господин Терехин, – уже спокойно сказал Амундсен. – Насколько я понял из вчерашней беседы, вы намереваетесь открыть здесь школу?
– Да, наша цель – научить людей грамоте, а через грамоту и просвещение изменить их жизнь.
– Это весьма похвальное желание, – заметил Амундсен, – но вот в чем вопрос: хотят ли сами здешние люди изменений? Может быть, для них именно этот образ жизни, к которому они приспособились веками, является самым подходящим? Я это говорю не ради того, чтобы просто порассуждать, а опираясь на свой собственный опыт общения с арктическими аборигенами. Мне пришлось зимовать в канадской Арктике при открытии Северо-Западного прохода, подолгу жить среди эскимосов, и я не раз слышал их заверения в том, что человек Севера ни за что не променяет свою жизнь на какую-то другую. История арктических народов – это удивительная история, полная лишений и мужества. Не будет преувеличением сказать, что даже самая обыденная их жизнь в глазах европейского обывателя – это настоящий подвиг, проявление незаурядного героизма.
– Никто не собирается изменять образ жизни арктических народов, точно так же как и других народов Советской республики, – ответил Терехин. – Наша задача – открыть глаза на несправедливость и невежество в их жизни и их же собственными силами избавиться от них.
– Я понимаю ваше стремление, – отозвался Амундсен, – но что будет, если вы встретитесь с нежеланием открывать глаза на то, что вы называете несправедливостью и невежеством?
– Мы верим в разум человека, в его неисчерпаемые возможности, в то, что современный человек, в каких бы тяжких и невероятных условиях ни жил, ничем – ни умственно, ни физически – не отличается от того же европейского обывателя, о котором вы только что упомянули. Мы были бы наивными прожектерами, если бы ожидали, что любое наше начинание будет безоговорочно принято и одобрено. Нет. конечно, мы готовы встретиться с неимоверными трудностями, быть может, даже непониманием на первых порах. Но мы верим в наши идеалы.
– Извините за сравнение, но вы напоминаете мне некоторых миссионеров, – заметил Амундсен.
Из всех, кто взял сигары, только он с Анемподистом усердно дымили, а остальные либо отложили их, либо просто держали в руках.
– Миссионеры несли людям искаженное представление о мире и одно заблуждение пытались заменить другим, – сказал Терехин. – У нас другая задача…
– Хорошо, скажите тогда, почему бы вам не начать с самого насущного – снабжения здешних жителей хорошими ружьями, лодками с моторами, с организации медицинского обслуживания? Вы начинаете с обучения грамоте… Я не уверен, что чукчи правильно вас поймут. – Амундсен осторожно приблизил к пепельнице наросший на краю сигары столбик синеватого, похожего на росток оленьего рога пепла и легким щелчком сбил его. За ним то же самое с точностью проделал Анемподист, и Амундсен с улыбкой спросил: – Не хотите ли еще ликеру?
Анемподист облизнулся и сказал:
– С удовольствием!
– Сундбек, – приказал Амундсен, – принесите еще ликеру!
Когда новая порция была налита в рюмку Парфентьева, Амундсен продолжил:
– Я уверен, что ваши намерения и философия новой жизни привлекательны не только для местных жителей. В свое время я знакомился с разными утопическими произведениями европейских мыслителей, а также с учением о социализме. Скажу вам откровенно – сама цель очень привлекательна, поскольку она отражает вековую мечту человечества о справедливости. Единственное, чего я не разделяю, это способов достижения этой цели путем насильственной революция.
– А что делать, коли люди добровольно не расстаются с награбленными богатствами? Есть такие несправедливые вещи, для искоренения которых приходится применять и насилие… А нам, честно говоря, – вздохнул Терехин, – этого не хотелось бы. – Он обвел взглядом товарищей и весело сказал: – Ну что же, погостили – и хватит!
Амундсен сделал знак Сундбеку, и тот, скрывшись на мгновение за дверью кают-компании, появился с тремя хорошо упакованными внушительными свертками.
– От имени Норвежской полярной экспедиции прошу принять эти скромные подарки. Мы постарались предусмотреть то, что вам понадобится в долгом пути по холодной снежной земле… И еще одно дружеское предложение: у нас в трюмах почти трехлетний запас продовольствия и разных других припасов, которыми мы можем поделиться с вами без всякого ущерба… Пожалуйста!
Терехин встал.
– Подарки мы принимаем как проявление дружелюбия, – сказал он. – Что касается остального, то мы уже привыкли обходиться малым. Ну а если вам уж так хочется оказать помощь первым шагам Советского правительства на Чукотке, просим снабдить нашего учителя Алексея Першина хотя бы самыми необходимыми письменными принадлежностями.
– Мы это сделаем с величайшим удовольствием, – заверил Терехина Амундсен.
– Сегодня вечером, когда в Петрограде будет утро, – сказал Терехин, – мы поднимем красный флаг, символ республики, над официальной резиденцией нашего представителя. Прошу вас прибыть на церемонию.
– Обязательно придем! – обещал Амундсен.
Для флагштока в яранге Амоса нашлась старая мачта с какой-то потерпевшей бедствие шхуны. Ее обтесали с конца и прикрепили петельку, намазанную тюленьим жиром, чтобы по ней хорошо скользил ремень.