Страница:
- Что вы имеете в виду?
- Пациент должен быть истощен до крайности, безупречным в смысле
поведения и безропотен, - объяснил Киджи.
- И вы можете найти все эти качества в одном человеке? - удивилась
Олимпия.
- Разумеется, - уверил ее высший судейский чин, - мои тюрьмы полны
такими людьми, и если хотите, менее, чем через час, я доставлю сюда пациента
и все остальное, необходимое для того, чтобы вы получили это удовольствие.
- Вы можете для начала описать этот предмет?
- Молодая дама, лет восемнадцати, прекрасная, как Венера, на восьмом
месяце беременности.
- Беременная! - восхищенно воскликнула я. - И вы подвергнете ее столь
жестокому обращению?
- В худшем случае она погибнет, в сущности так оно всегда случается. Но
мне так больше нравится. Вместо одного вы получаете два удовольствия: этот
вид наказания называется "корова с теленком".
- Я уверена, что это несчастное создание ни в чем не виновато.
- Я два месяца гною ее в тюрьме. Ее мать обвинила ее в воровстве,
которое на самом деле устроил я, чтобы заполучить девицу. Ловушка была хитро
задумана и сработала безупречно. Корнелия жива и здорова, хотя и сидит за
решеткой, стоит вам сказать только слово, и я заставлю ее выделывать такие
танцы на канате, какие и не снились ни одному акробату. После чего я распущу
слух, что похитил ее из сочувствия, чтобы спасти от наказания, и, запятнав
себя тем, что глупцы называют преступлением, я заслужу репутацию
справедливого человека.
- Прекрасно, - сказала я, - однако вы оставляете в живых ее мать, и я
боюсь, как бы она не узнала правду и не причинила вам больших неприятностей.
Надежнее будет, если убедить, что она - соучастница дочери, или что-нибудь в
этом духе.
- А вдруг в семье есть и другие члены? - предположил граф.
- Будь их даже двадцать человек, - заявила Олимпия, - мне кажется,
личное спокойствие синьора Киджи стоит того, чтобы уничтожить их всех.
- Как вы ненасытны, люди, - вздохнул блюститель закона, - но я прошу
вас не беспокоиться о моем благополучии, которое проистекает, из вашей
похоти и вашего коварства. Между прочим, кроме матери у Корнелии есть брат,
и я обещаю вам, что все трое умрут на ваших глазах, под пыткой, которую граф
соблаговолил назвать источником моего удовольствия.
- Это как раз то, чего мы хотели, - кивнула Олимпия, - если уж вы зашли
так далеко в своих кровожадных проказах, надо довести их до конца, ведь нет
ничего хуже, чем остановиться на полпути. О, черт меня возьми, - застонала
вдруг блудница, растирая себе влагалище прямо через платье, - я уже истекаю
от восторга.
Киджи немедленно поднялся и пошел сделать необходимые распоряжения.
Местом казни был избран маленький сад, окруженный густыми кипарисами и
примыкавший к будуару Олимпии, и мы начали ласкать и возбуждать друг друга в
ожидании необычного зрелища. Киджи и Олимпия были хорошо и давно знакомы, а
Браччиани до этого дня не имел никаких дел с моей подругой, мне же были
незнакомы оба мужчины. Поэтому княгиня взяла на себя труд сделать первые
шаги: она сама раздела меня и, обнаженную, начала так и эдак поворачивать
перед восхищенными поклонниками, потом они набросились на меня, но чисто в
итальянском духе, то есть единственным объектом их внимания стал мой зад;
они целовали и облизывали его, нежно щекотали и обсасывали отверстие, это
продолжалось довольно долго, но они все никак не могли насытиться и вели
себя так, будто забыли, что перед ними женщина. Только четверть часа спустя
установилось некое подобие порядка. Браччиани слился с Олимпией, которая к
этому времени также разделась, а я сделалась добычей Киджи.
- Не торопитесь, прелестное создание, - сказал мне гнусный развратник,
прильнув лицом к моим ягодицам, - дело в том, что мои чувства от долгой
привычки несколько притупились, и мне придется потрудиться, чтобы
почувствовать твердость в чреслах. Это потребует времени и, возможно, утомит
вас, в конце концов у меня может ничего не получиться, но в любом случае вы
доставите мне удовольствие, а это, по-моему, все, о чем может мечтать любая
женщина.
Произнося эти слова, развратник изо всех сил теребил и тискал свой
инструмент и продолжал лобзать мой зад.
- Мадам, - обратился он к Олимпии, к заднему проходу которой уже
примеривался Браччиани, - мне не очень нравится заниматься этим делом в
одиночестве, думаю, графу также не помешает посторонняя помощь. У вас
наверняка наготове есть девчонки или мальчишки, которые смогут возбуждать,
сосать и сократировать нас, и мы доберемся до алтарей Каллипигийской Венеры
бодрыми и сильными.
Олимпия дернула за сонетку, и в комнату в тот же миг вошли две
пятнадцатилетние девочки - блудница всегда держала помощниц под рукой.
- Ага, очень хорошо, - заметил вельможа, - пусть немедленно приступают
к своим обязанностям.
Они повиновались с полуслова, и в их детские руки Киджи вложил
бесславные остатки своей мужественности, не переставая покрывать поцелуями
мои ягодицы; скоро язык его проник в норку, но никаких признаков успеха я не
ощутила. Более удачливый Браччиани тем временем уже проник в анус княгини, а
ее служанка, стоя на коленях, сосала ее отверстие. Киджи несколько мгновений
смотрел на них, потом рассвирепел, раздвинул мои ягодицы, вложил между ними
свой полуотвердевший член и велел девочке пороть себя, но, увы, негодяи
только опозорил мои прелести: ему недоставало стойкости, и он отступил. А
вину за свое поражение возложил на бедную девочку.
- Если бы ты постаралась, - взревел он, - этого бы не произошло. - И
мощным пинком отшвырнул ребенка далеко в сторону.
- В чем дело, монсиньор, в чем дело! - воскликнула Олимпия. - Накажите
эту тварь построже, выпорите ее, я никогда с ними не церемонюсь.
- Вы правы, мадам, - сказал Киджи, хватая хлыст.
И несмотря на трогательную грацию и нежность юного создания, несмотря
на обольстительное тело, варвар с такой яростью накинулся на него, что
шестым ударом вырвал большой кусок плоти. Я заметила, что его дикий взгляд
блуждает по моим ягодицам, а рука крепко сжимает хлыст и подбодрила его:
- Бейте, не бойтесь и бейте сильнее. Я догадываюсь, чего вам хочется и
готова принять ваши удары. Давайте же, дорогой, и не щадите меня.
Киджи не заставил просить себя дважды и выпорол меня так основательно,
что его вялый орган обрел силу и достаточную стойкость, чтобы пронзить меня.
Я поспешно приняла нужную позу, он овладел мною, и тела наши возликовали.
- Что вы думаете насчет оргазма? - поинтересовался Браччиани,
пристраиваясь сзади к моему партнеру.
- Думаю, пока не стоит, - отвечал Киджи. - Впереди у нас серьезное
дело, поэтому лучше сохранить силы: мы можем позволить себе пролить сперму
только во время агонии Корнелии и ее семейства.
На том и порешили, и, не обращая никакого внимания на наши ощущения,
оба распутника в тот же момент, сошли с боевых коней, и на смену
удовольствиям похоти пришли застольные наслаждения. Посреди трапезы Киджи,
почти совершенно пьяный, предложил положить на стол одну из - девочек, ту,
которую он не порол, и полакомиться с ее ягодиц горячим душистым омлетом.
Так и было сделано, и бедный ребенок зашелся в крике от невыносимой боли,
что нисколько не помешало пирующим хладнокровно втыкать вилки в кусочки
яичницы, лежавшей на подносе из ободранной и окровавленной плоти.
- Было бы забавно запить все это соком из ее грудей, - заметил
Браччиани.
- Я согласен, - сказал Киджи, - только прежде я вставлю ей клистир из
кипящей воды.
- Я тоже хочу сделать ей клистир: влить во влагалище-порцию уксуса, -
подхватила Олимпия хриплым голосом, который обычно появлялся у нее в те
моменты, когда ее голову посещала особенно гнусная идея.
- Раз уж и мне надо высказаться, - сказала я, оглядев собравшихся, - я
предлагаю съесть еще по омлету с личика этого милого создания, чтобы
ненароком выколоть ей глаза, а потом насадить ее на вертел и оставить в
центре стола для украшения.
Все эти предложения были осуществлены под жуткий надсадный вой, и мы
продолжали пить, есть и беседовать, любуясь восхитительным зрелищем жутких
мучений медленно умиравшей жертвы.
- Как вы нашли мой обед? - спросила княгиня Боргезе, когда мы
приступили к десерту.
- Это великолепно, - последовал наш дружный ответ. И на самом деле обед
был не только вкусен, но и роскошен.
- Тогда прошу вас испробовать вот этот напиток.
Это был ликер, который немедленно осадил все, чем мы набили желудок, и
три минуты спустя мы почувствовали аппетит не меньший, чем перед тем, как
сели за стол. В это время подали новые яства, на которые мы набросились как
стая голодных волков.
- А теперь глоточек другого ликера, - сказала Олимпия, - и посмотрите,
что будет.
Не успели мы выпить этот волшебный напиток, как вновь почувствовали
приятные приступы голода. На столе появились новые блюда, еще более сытные,
чем предыдущие.
- На этот раз обойдемся без обычных вин, - продолжала удивлять нас
Олимпия, - начнем с алеатского, закончим фалернским, а после сыра подадут
горячительные напитки.
- А что будем делать с жертвой?
- Клянусь потрохами, она еще дышит, - возвестил Киджи с удивлением в
голосе.
- Неважно, давайте уберем ее отсюда и закопаем, все равно - мертвую,
или живую. А на ее место положим свеженькую.
Сказано - сделано: первую девочку сняли с кола и убрали со стола, тот
же самый толстый вертел воткнули в задний проход второй жертвы, которая нам
служила развлечением в продолжение третьей трапезы. Непривыкшая к таким
застольным излишествам, я испугалась, что не выдержу более, однако же
ошиблась, чем была приятно удивлена: чудодейственный эликсир прочистил и
умиротворил желудок, и хотя мы проглотили несметное количество пищи, каждый
из нас чувствовал себя превосходно. Вторая жертва еще дышала, когда подали
третий десерт; наши блудодеи вооружились молотком и щипцами, и вся компания,
кипя от похоти и обезумев от опьянения, с удвоенной силой принялась терзать
забрызганное кровью тело, и должна признать, что я была вдохновительницей
этого натиска. Браччиани проделал над девочкой несколько, физических
экспериментов, причем последний заключался в получении искусственной молнии,
которая спалила ее. Мы жадно наблюдали, как жизнь вытекает из сосуда,
бывшего когда-то ее телом, когда привели Корнелию вместе с матерью и братом,
и их появление пробудило в нас желание новых, еще более извращенных
злодейств.
Если красота Корнелии была безупречна, то ее несчастная мать, тридцати
пяти лет от роду, отличалась несравненным великолепием и изяществом форм и
линий. Леонардо, пятнадцатилетний брат Корнелии, ни в чем не уступал сестре
и матери.
- Ого, - обрадовался Браччиани, привлекая мальчика к себе, - давненько
я не видел такого херувимчика.
Но злосчастное семейство настолько было подавлено пережитыми
страданиями и горестями, что мы все невольно притихли, не спуская глаз с
прибывших; вы же знаете, друзья, что злодею всегда доставляет неизъяснимое
наслаждение видеть горе, которое его порочность принесла безвинному
человеку.
- Ого, в твоих глазах загорелся огонек, - шепнула мне Олимпия.
- Вполне возможно, - так же тихо ответила я, - только каменное сердце
может остаться равнодушным при виде такого спектакля.
- Я тоже не знаю ничего более восхитительного, - согласилась княгиня, -
ничто на свете так не будоражит мне кровь и не бросает в жар мою куночку.
Между тем представитель закона заговорил торжественным и угрожающим
голосом:
- Надеюсь, вы полностью признаете свои преступления?
- Мы не совершили ничего дурного, - с достоинством отвечала Корнелия.
- В какой-то момент я думала, что моя дочь виновна в воровстве, -
добавила ее мать, - но ваше поведение объяснило мне все, и я поняла ваши
черные замыслы.
- Скоро вы увидите их еще лучше, мадам.
Мы вывели пленников в небольшой сад, избранный местом казни, где Киджи
подверг их строгому допросу, а я в это время возбуждала его дремлющие
мужские атрибуты. Вы не представляете себе, с каким искусством он заманивал
их в ловушки, какие хитрые уловки он употребил для этого, и несмотря на их
честные и наивные ответы, Киджи признал их всех троих виновными и тут же
вынес приговор. Олимпия связала мать, я схватила дочь, а граф и судья
занялись мальчиком.
Согласно правилам, прежде чем перейти к главной пытке, которая должна
завершать эту церемонию, приговоренных подвергли, так сказать,
предварительным мучениям. Олимпия взяла хлыст и исхлестала в кровь живот
Корнелии, Браччиани и Киджи розгами выпороли Леонардо, превратив в месиво
прекрасные юношеские ягодицы, а я истерзала грудь матери. Затем мы связали
несчастным руки за спиной, привязали к ним перекинутые через ветки дерева
роковые веревки и начали поднимать и снова опускать их тела почти до самой
земли; пятнадцать таких акробатических упражнений вывернули им плечи из
суставов, поломали руки, раздробили грудные кости и порвали связки и
сухожилия, а на десятом из чрева Корнелии вывалился плод и упал прямо на
чресла Киджи, которому я в это время энергично растирала член. При виде
этого необыкновенного зрелища мы все, даже Браччиани, который крутил
лебедку, не могли удержаться от извержения, словом, все произошло в полном
соответствии с ритуалом. Хотя сперма пролилась, и мы несколько успокоились,
никто не подумал о том, чтобы сделать передышку, и лебедка продолжала
работать до тех пор, пока не вытрясла всю душу из несчастных. Вот так
злодейство поступает с невинностью, когда оно обладает богатством и влиянием
и когда ему ничего не остается, кроме как обрушиться на несчастье и
бедность.
Ужасный план, назначенный на следующий день, был приведен в исполнение
в самом лучшем виде. Мы с Олимпией наблюдали катастрофу с террасы и неистово
ласкали друг друга, глядя, как разгораются пожарища. К вечеру все тридцать
семь приютов были охвачены пламенем, и количество погибших превысило
двадцать тысяч.
- Какое блаженство, черт меня побери! - восклицала я, извергаясь при
виде необыкновенного спектакля, ставшего плодом преступления Олимпии и ее
единомышленников. - Как приятно совершать подобные злодейства! О, непонятная
и загадочная Природа, если и вправду оскорбляют тебя такие чудовищные дела,
зачем ты заставляешь меня наслаждаться ими? Ах потаскуха, быть может, ты
меня обманула, внушив когда-то мысль об отвратительной божественной химере,
которой, как говорят, ты служишь; и что если мы являемся твоими рабами еще в
меньшей степени, чем божьими? Быть может, никаких причин не требуется для
следствия, и мы все, подчиняясь слепой, заложенной в нас силе, сами
становимся силой, иррациональной и самодостаточной, и представляем собой
лишь неразумные элементы некоей неподвластной нашему разуму жизни, чьи
тайные замыслы объясняют причину не только всеобщего движения, но и причину
всех поступков и людей и животных.
Пожар бушевал восемь дней и ночей, и все это время наши друзья не
показывались; они появились только на девятое утро.
- Все кончено, - сказал судья, - и папа перестал стенать и ломать себе
руки; я получил то, что хотел, поэтому соблаговолите принять свое
вознаграждение. Ваше чувствительное сердце, Олимпия, наверняка бы тронули
эти грандиозные пожары; если бы вы только видели тех девочек, охваченных
паникой, голеньких, метавшихся в поисках спасения от адского пламени, и эту
орду головорезов, которых я расставил у дверей, с вилами в руках, якобы для
того, чтобы спасать несчастных, и которые заталкивали их обратно в огонь,
хотя, разумеется, некоторых, самых симпатичных, они спасли, и теперь эти
юные красотки будут служить моей деспотичной похоти... Ах, Олимпия, если бы
вы видели все это, вы умерли бы от удовольствия.
- Верю, верю, негодник, - улыбнулась мадам Боргезе, - и сколько же душ
вы спасли?
- Около двухсот; они покамест находятся под охраной в одном из моих
дворцов, а потом я их распределю по своим загородным поместьям. Самые
красивые образчики я подарю вам, а вместо благодарности я прошу только
одного: чтобы время от времени вы приводили ко мне вот такие очаровательные
создания. - И монсиньор указал на меня.
- Я хорошо знаю ваши взгляды относительно нашего пола, и тем более мне
удивительно, что вы до сих пор думаете о ней, - заметила Олимпия.
- Признаться, мои симпатии в данном случае нисколько не связаны с моим
членом; вам хорошо известно, что как только женщина начинает отвечать
любовью на плотские утехи, которыми мы с ней занимаемся, я перестаю платить
ей иной монетой, кроме презрения и ненависти. Я очень часто испытывал оба
эти чувства к предмету своих страстей, и от этого мои удовольствия
возрастали многократно. Точно так же я отношусь к тому, что касается
благодарности, и не люблю, когда женщина воображает, будто я чем-то ей
обязан, коль скоро запятнал себя связью с ней; от женщины я не требую
ничего, кроме покорности и бесстрастия, отличающих тот известный вам
предмет, на который я сажусь каждый день, чтобы справить естественные
надобности. Я никогда не считал, что слияние двух тел может или должно вести
к слиянию двух сердец; на мой взгляд, физическая связь скорее чревата
возникновением таких чувств, как отвращение, презрение, ненависть, но только
не чувства любви; я не знаю другого такого чувства, которое способно
настолько подавить удовольствие и которое было бы так чуждо моему сердцу,
как любовь. Однако, мадам, - продолжал Киджи, взяв меня за руку, - смею
уверить вас, что образ ваших мыслей, чему я был свидетелем, ставит вас в
совершенно другое положение, и вы всегда будете пользоваться уважением
любого свободомыслящего философа.
От лести, которой я, впрочем, не придавала никакого значения, он
перешел к вещам более серьезным и захотел еще раз увидеть мой зад, заявив,
что никогда не насытится таким зрелищем. Поэтому все четверо зашли в тайное
святилище наслаждений княгини, где продолжили мерзкие оргии, и к своей чести
я должна признать, что не могу описать их без некоторого стыда. Эта
дьяволица Боргезе обладала поистине неистощимой и дьявольской фантазией, и
по ее приказанию дуэнья предоставила в наше распоряжение совсем уж необычные
предметы похоти: евнуха, гермафродита, карлика, восьмидесятилетнюю старуху,
индюшку, маленькую обезьянку, громадного мастиффа, козу и четырехлетнего
мальчика, внука старухи.
- Боже мой, - не удержалась я, созерцая весь этот гарем, - какой ужас!
- Никакого ужаса, это самая обычная вещь на свете, - с важностью
заметил Браччиани, - когда вам надоедает одно удовольствие, вас тянет к
другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от банальных вещей, вам
хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счете последним прибежищем
сладострастия становится преступление. Я не знаю, Жюльетта, какой смысл вы
усматриваете в этих странных предметах, но можете быть уверены, что и
княгиня, и мой друг монсиньор Киджи, и я сам, мы получаем от них величайшее
удовольствие.
- Мне просто надо привыкнуть к ним, - поправилась я, - так что вы
никогда не увидите мое смущение там, где речь идет о распутстве или
извращениях.
Я еще не закончила фразу, а мастифф, без сомнения приученный к таким
делам, уже тыкался носом мне под юбки.
- Ха, ха! Люцифер идет по следу, - развеселилась Олимпия. - Раздевайся,
Жюльетта, покажи свои прелести этому прекрасному зверюге, который знает толк
в плотских утехах.
Нет нужды говорить, что я согласилась без колебаний: разве могло
что-нибудь ужаснуть меня, меня, которая каждый день посвящала поиску все
новых отвратительных ужасов? Я опустилась на четвереньки посреди комнаты,
пес обошел вокруг меня, обнюхал и облизал мое тело и закончил тем, что
овладел мною и сбросил семя в мое чрево. И вот здесь произошло нечто
необычное: член животного разбух до таких размеров, что его попытки
вырваться причиняли мне немалую боль. Очевидно, он скоро сообразил, что
самое разумное в этом случае - возобновить акт, и мы предоставили ему такую
возможность; наконец, после второго извержения, он сумел вытащить свой все
еще огромный, кусок плоти, дважды оросив мое влагалище горячей спермой.
- Ах ты умница, - растроганно проговорил Киджи. - Сейчас вы увидите,
что мой Люцифер сделает со мной то же самое, что он сделал с Жюльеттой. У
него очень развратные вкусы, и он готов отдать должное красоте, где бы ее ни
встретил. Хотите пари, что он прочистит мою задницу с тем же удовольствием,
с каким почтил вагину Жюльетты. Но я предлагаю усовершенствовать этот трюк:
подайте мне карлика, я буду содомировать его, пока Люцифер делает свое дело.
Я ни разу в жизни не видела ничего подобного. Киджи, бережно
относившийся к своему семени, оргазма не испытал, но тем не менее получил
огромное наслаждение от происходящего.
- А теперь посмотрите сюда, - обратился к нам Браччиани, - я покажу вам
другой спектакль.
Он заставил евнуха содомировать себя, а сам овладел индюшкой, чью
шелковистую шею Олимпия стиснула своими бедрами, и в тот момент, когда
доктор содрогнулся от эякуляции, она оторвала птице голову.
- Это неземное наслаждение, - объяснил нам Браччиани, - невозможно
описать, как сокращается анус птицы, когда ей отрывают голову в самый
критический момент.
- Я никогда не пробовал этот способ, - признался Киджи, - хотя очень
часто слышал о нем, и вот теперь настало время испытать его самому. Я
попрошу вас, Жюльетта, держать голову этого ребенка между ног, пока я буду
заниматься с ним содомией, богохульные проклятия возвестят вас о моем
экстазе, и по этому сигналу вы перережете маленькому бездельнику горло.
- Все очень хорошо задумано, - вставила Олимпия, - но Жюльетта должна в
это время также получать удовольствие, чтобы ускорить ваше извержение.
Поэтому я поставлю гермафродита таким образом, чтобы она могла целовать по
очереди оба его половых органа - вначале мужской атрибут, потом женские
прелести.
- Погодите, - вмешался Браччиани, - нельзя ли сделать так, чтобы я в
это время прочищал задницу вашему гермафродиту, а моим задом занялся евнух?
Кроме того, старая карга может испражняться на мое лицо.
- Фу, какая гадость! - не выдержала Олимпия.
- Мадам, - строго сказал граф, - это объясняется очень просто: нет ни
одного пристрастия, ни одной наклонности, которые не имели бы своих причин.
- Раз уж мы собираемся совокупляться все вместе, - сказал Киджи, -
пусть меня содомирует обезьяна, а карлик оседлает ребенка и подставит мне
свою задницу, чтобы я мог целовать ее.
- Но вы забыли Люцифера, козу и меня, - подала голос Олимпия.
- Для всех найдется место, - успокоил ее Киджи. - Скажем, вы с козой
расположитесь возле меня, и я буду нырять то в один анус, то в другой, а
Люцифер будет сменять меня и заниматься свободным отверстием. Но я твердо
намерен кончить в потроха самого юного участника, и не забывайте, Жюльетта,
что вы должны сыграть роль мясника, когда почувствуете мои спазмы.
Действующих лиц расставили и разложили по своим местам, и кажется,
никогда не происходило столь чудовищного по своей похоти спектакля; все мы
испытали оргазм, и ребенок лишился своей головы в самый нужный момент, а
когда группа распалась, каждый из нас долго еще переживал сладострастные
мгновения, которыми мы были вознаграждены за свою находчивость {Чем
необычнее плотские утехи, тем больше удовольствия они доставляют - в этом,
пожалуй, никто не сомневается. Однако ни одна страсть не требует таких
усилий, как эта, и получаемое наслаждение зависит от того, сколько мы
затрачиваем на него сил - и душевных и физических. (Прим. автора)}.
Остаток дня прошел примерно в таких же утехах похоти. Я совокуплялась с
карликом, потом снова - с мастиффом, на сей раз в задний проход; кроме того,
меня ублажали оба итальянца, евнух, двуполое существо и даже искусственный
фаллос Олимпии. Все присутствующие ласкали, лизали, щекотали каждую часть
моего тела, и только после десяти часов острого наслаждения я оставила эту
необычную во всех отношениях оргию. Празднество завершилось роскошным
ужином, за которым была принесена жертва в греческом духе: мы разожгли
большой костер, забили всех животных, которые доставили нам столько
удовольствия и бросили их тела в огонь; наконец, в том же жертвенном пламени
заживо сожгли старуху, связав ее по рукам и ногам; в живых остались только
евнух и гермафродит, которыми мы продолжали наслаждаться после ужина.
Я уже пять месяцев жила в Риме и все это время не переставала думать,
смогу ли получить аудиенцию у папы, надежду на которую заронили во мне
кардиналы Бернис и Альбани; и вот наконец, через несколько дней после
последнего достопамятного приключения, я получила короткую записку от
Берниса с просьбой прибыть к нему на следующее утро, чтобы он представил
меня его святейшеству, который, по словам кардинала, давно хотел увидеться
со мной, но не имел такой возможности до этого момента. В записке
рекомендовалось облачиться в простые, но вместе с тем изысканные одежды и не
пользоваться духами. "Браски {Анджело Браски, кардинал, избран папой в 1775
г. под именем Пия VI. Умер в 1799 г. во Франции, куда был отправлен после
захвата Рима французскими войсками.}, - писал кардинал, - так же, как и
Генрих IV, предпочитает, чтобы каждая вещь пахла так, как ей надлежит
пахнуть. Он терпеть не может ничего искусственного и обожает Природу,
- Пациент должен быть истощен до крайности, безупречным в смысле
поведения и безропотен, - объяснил Киджи.
- И вы можете найти все эти качества в одном человеке? - удивилась
Олимпия.
- Разумеется, - уверил ее высший судейский чин, - мои тюрьмы полны
такими людьми, и если хотите, менее, чем через час, я доставлю сюда пациента
и все остальное, необходимое для того, чтобы вы получили это удовольствие.
- Вы можете для начала описать этот предмет?
- Молодая дама, лет восемнадцати, прекрасная, как Венера, на восьмом
месяце беременности.
- Беременная! - восхищенно воскликнула я. - И вы подвергнете ее столь
жестокому обращению?
- В худшем случае она погибнет, в сущности так оно всегда случается. Но
мне так больше нравится. Вместо одного вы получаете два удовольствия: этот
вид наказания называется "корова с теленком".
- Я уверена, что это несчастное создание ни в чем не виновато.
- Я два месяца гною ее в тюрьме. Ее мать обвинила ее в воровстве,
которое на самом деле устроил я, чтобы заполучить девицу. Ловушка была хитро
задумана и сработала безупречно. Корнелия жива и здорова, хотя и сидит за
решеткой, стоит вам сказать только слово, и я заставлю ее выделывать такие
танцы на канате, какие и не снились ни одному акробату. После чего я распущу
слух, что похитил ее из сочувствия, чтобы спасти от наказания, и, запятнав
себя тем, что глупцы называют преступлением, я заслужу репутацию
справедливого человека.
- Прекрасно, - сказала я, - однако вы оставляете в живых ее мать, и я
боюсь, как бы она не узнала правду и не причинила вам больших неприятностей.
Надежнее будет, если убедить, что она - соучастница дочери, или что-нибудь в
этом духе.
- А вдруг в семье есть и другие члены? - предположил граф.
- Будь их даже двадцать человек, - заявила Олимпия, - мне кажется,
личное спокойствие синьора Киджи стоит того, чтобы уничтожить их всех.
- Как вы ненасытны, люди, - вздохнул блюститель закона, - но я прошу
вас не беспокоиться о моем благополучии, которое проистекает, из вашей
похоти и вашего коварства. Между прочим, кроме матери у Корнелии есть брат,
и я обещаю вам, что все трое умрут на ваших глазах, под пыткой, которую граф
соблаговолил назвать источником моего удовольствия.
- Это как раз то, чего мы хотели, - кивнула Олимпия, - если уж вы зашли
так далеко в своих кровожадных проказах, надо довести их до конца, ведь нет
ничего хуже, чем остановиться на полпути. О, черт меня возьми, - застонала
вдруг блудница, растирая себе влагалище прямо через платье, - я уже истекаю
от восторга.
Киджи немедленно поднялся и пошел сделать необходимые распоряжения.
Местом казни был избран маленький сад, окруженный густыми кипарисами и
примыкавший к будуару Олимпии, и мы начали ласкать и возбуждать друг друга в
ожидании необычного зрелища. Киджи и Олимпия были хорошо и давно знакомы, а
Браччиани до этого дня не имел никаких дел с моей подругой, мне же были
незнакомы оба мужчины. Поэтому княгиня взяла на себя труд сделать первые
шаги: она сама раздела меня и, обнаженную, начала так и эдак поворачивать
перед восхищенными поклонниками, потом они набросились на меня, но чисто в
итальянском духе, то есть единственным объектом их внимания стал мой зад;
они целовали и облизывали его, нежно щекотали и обсасывали отверстие, это
продолжалось довольно долго, но они все никак не могли насытиться и вели
себя так, будто забыли, что перед ними женщина. Только четверть часа спустя
установилось некое подобие порядка. Браччиани слился с Олимпией, которая к
этому времени также разделась, а я сделалась добычей Киджи.
- Не торопитесь, прелестное создание, - сказал мне гнусный развратник,
прильнув лицом к моим ягодицам, - дело в том, что мои чувства от долгой
привычки несколько притупились, и мне придется потрудиться, чтобы
почувствовать твердость в чреслах. Это потребует времени и, возможно, утомит
вас, в конце концов у меня может ничего не получиться, но в любом случае вы
доставите мне удовольствие, а это, по-моему, все, о чем может мечтать любая
женщина.
Произнося эти слова, развратник изо всех сил теребил и тискал свой
инструмент и продолжал лобзать мой зад.
- Мадам, - обратился он к Олимпии, к заднему проходу которой уже
примеривался Браччиани, - мне не очень нравится заниматься этим делом в
одиночестве, думаю, графу также не помешает посторонняя помощь. У вас
наверняка наготове есть девчонки или мальчишки, которые смогут возбуждать,
сосать и сократировать нас, и мы доберемся до алтарей Каллипигийской Венеры
бодрыми и сильными.
Олимпия дернула за сонетку, и в комнату в тот же миг вошли две
пятнадцатилетние девочки - блудница всегда держала помощниц под рукой.
- Ага, очень хорошо, - заметил вельможа, - пусть немедленно приступают
к своим обязанностям.
Они повиновались с полуслова, и в их детские руки Киджи вложил
бесславные остатки своей мужественности, не переставая покрывать поцелуями
мои ягодицы; скоро язык его проник в норку, но никаких признаков успеха я не
ощутила. Более удачливый Браччиани тем временем уже проник в анус княгини, а
ее служанка, стоя на коленях, сосала ее отверстие. Киджи несколько мгновений
смотрел на них, потом рассвирепел, раздвинул мои ягодицы, вложил между ними
свой полуотвердевший член и велел девочке пороть себя, но, увы, негодяи
только опозорил мои прелести: ему недоставало стойкости, и он отступил. А
вину за свое поражение возложил на бедную девочку.
- Если бы ты постаралась, - взревел он, - этого бы не произошло. - И
мощным пинком отшвырнул ребенка далеко в сторону.
- В чем дело, монсиньор, в чем дело! - воскликнула Олимпия. - Накажите
эту тварь построже, выпорите ее, я никогда с ними не церемонюсь.
- Вы правы, мадам, - сказал Киджи, хватая хлыст.
И несмотря на трогательную грацию и нежность юного создания, несмотря
на обольстительное тело, варвар с такой яростью накинулся на него, что
шестым ударом вырвал большой кусок плоти. Я заметила, что его дикий взгляд
блуждает по моим ягодицам, а рука крепко сжимает хлыст и подбодрила его:
- Бейте, не бойтесь и бейте сильнее. Я догадываюсь, чего вам хочется и
готова принять ваши удары. Давайте же, дорогой, и не щадите меня.
Киджи не заставил просить себя дважды и выпорол меня так основательно,
что его вялый орган обрел силу и достаточную стойкость, чтобы пронзить меня.
Я поспешно приняла нужную позу, он овладел мною, и тела наши возликовали.
- Что вы думаете насчет оргазма? - поинтересовался Браччиани,
пристраиваясь сзади к моему партнеру.
- Думаю, пока не стоит, - отвечал Киджи. - Впереди у нас серьезное
дело, поэтому лучше сохранить силы: мы можем позволить себе пролить сперму
только во время агонии Корнелии и ее семейства.
На том и порешили, и, не обращая никакого внимания на наши ощущения,
оба распутника в тот же момент, сошли с боевых коней, и на смену
удовольствиям похоти пришли застольные наслаждения. Посреди трапезы Киджи,
почти совершенно пьяный, предложил положить на стол одну из - девочек, ту,
которую он не порол, и полакомиться с ее ягодиц горячим душистым омлетом.
Так и было сделано, и бедный ребенок зашелся в крике от невыносимой боли,
что нисколько не помешало пирующим хладнокровно втыкать вилки в кусочки
яичницы, лежавшей на подносе из ободранной и окровавленной плоти.
- Было бы забавно запить все это соком из ее грудей, - заметил
Браччиани.
- Я согласен, - сказал Киджи, - только прежде я вставлю ей клистир из
кипящей воды.
- Я тоже хочу сделать ей клистир: влить во влагалище-порцию уксуса, -
подхватила Олимпия хриплым голосом, который обычно появлялся у нее в те
моменты, когда ее голову посещала особенно гнусная идея.
- Раз уж и мне надо высказаться, - сказала я, оглядев собравшихся, - я
предлагаю съесть еще по омлету с личика этого милого создания, чтобы
ненароком выколоть ей глаза, а потом насадить ее на вертел и оставить в
центре стола для украшения.
Все эти предложения были осуществлены под жуткий надсадный вой, и мы
продолжали пить, есть и беседовать, любуясь восхитительным зрелищем жутких
мучений медленно умиравшей жертвы.
- Как вы нашли мой обед? - спросила княгиня Боргезе, когда мы
приступили к десерту.
- Это великолепно, - последовал наш дружный ответ. И на самом деле обед
был не только вкусен, но и роскошен.
- Тогда прошу вас испробовать вот этот напиток.
Это был ликер, который немедленно осадил все, чем мы набили желудок, и
три минуты спустя мы почувствовали аппетит не меньший, чем перед тем, как
сели за стол. В это время подали новые яства, на которые мы набросились как
стая голодных волков.
- А теперь глоточек другого ликера, - сказала Олимпия, - и посмотрите,
что будет.
Не успели мы выпить этот волшебный напиток, как вновь почувствовали
приятные приступы голода. На столе появились новые блюда, еще более сытные,
чем предыдущие.
- На этот раз обойдемся без обычных вин, - продолжала удивлять нас
Олимпия, - начнем с алеатского, закончим фалернским, а после сыра подадут
горячительные напитки.
- А что будем делать с жертвой?
- Клянусь потрохами, она еще дышит, - возвестил Киджи с удивлением в
голосе.
- Неважно, давайте уберем ее отсюда и закопаем, все равно - мертвую,
или живую. А на ее место положим свеженькую.
Сказано - сделано: первую девочку сняли с кола и убрали со стола, тот
же самый толстый вертел воткнули в задний проход второй жертвы, которая нам
служила развлечением в продолжение третьей трапезы. Непривыкшая к таким
застольным излишествам, я испугалась, что не выдержу более, однако же
ошиблась, чем была приятно удивлена: чудодейственный эликсир прочистил и
умиротворил желудок, и хотя мы проглотили несметное количество пищи, каждый
из нас чувствовал себя превосходно. Вторая жертва еще дышала, когда подали
третий десерт; наши блудодеи вооружились молотком и щипцами, и вся компания,
кипя от похоти и обезумев от опьянения, с удвоенной силой принялась терзать
забрызганное кровью тело, и должна признать, что я была вдохновительницей
этого натиска. Браччиани проделал над девочкой несколько, физических
экспериментов, причем последний заключался в получении искусственной молнии,
которая спалила ее. Мы жадно наблюдали, как жизнь вытекает из сосуда,
бывшего когда-то ее телом, когда привели Корнелию вместе с матерью и братом,
и их появление пробудило в нас желание новых, еще более извращенных
злодейств.
Если красота Корнелии была безупречна, то ее несчастная мать, тридцати
пяти лет от роду, отличалась несравненным великолепием и изяществом форм и
линий. Леонардо, пятнадцатилетний брат Корнелии, ни в чем не уступал сестре
и матери.
- Ого, - обрадовался Браччиани, привлекая мальчика к себе, - давненько
я не видел такого херувимчика.
Но злосчастное семейство настолько было подавлено пережитыми
страданиями и горестями, что мы все невольно притихли, не спуская глаз с
прибывших; вы же знаете, друзья, что злодею всегда доставляет неизъяснимое
наслаждение видеть горе, которое его порочность принесла безвинному
человеку.
- Ого, в твоих глазах загорелся огонек, - шепнула мне Олимпия.
- Вполне возможно, - так же тихо ответила я, - только каменное сердце
может остаться равнодушным при виде такого спектакля.
- Я тоже не знаю ничего более восхитительного, - согласилась княгиня, -
ничто на свете так не будоражит мне кровь и не бросает в жар мою куночку.
Между тем представитель закона заговорил торжественным и угрожающим
голосом:
- Надеюсь, вы полностью признаете свои преступления?
- Мы не совершили ничего дурного, - с достоинством отвечала Корнелия.
- В какой-то момент я думала, что моя дочь виновна в воровстве, -
добавила ее мать, - но ваше поведение объяснило мне все, и я поняла ваши
черные замыслы.
- Скоро вы увидите их еще лучше, мадам.
Мы вывели пленников в небольшой сад, избранный местом казни, где Киджи
подверг их строгому допросу, а я в это время возбуждала его дремлющие
мужские атрибуты. Вы не представляете себе, с каким искусством он заманивал
их в ловушки, какие хитрые уловки он употребил для этого, и несмотря на их
честные и наивные ответы, Киджи признал их всех троих виновными и тут же
вынес приговор. Олимпия связала мать, я схватила дочь, а граф и судья
занялись мальчиком.
Согласно правилам, прежде чем перейти к главной пытке, которая должна
завершать эту церемонию, приговоренных подвергли, так сказать,
предварительным мучениям. Олимпия взяла хлыст и исхлестала в кровь живот
Корнелии, Браччиани и Киджи розгами выпороли Леонардо, превратив в месиво
прекрасные юношеские ягодицы, а я истерзала грудь матери. Затем мы связали
несчастным руки за спиной, привязали к ним перекинутые через ветки дерева
роковые веревки и начали поднимать и снова опускать их тела почти до самой
земли; пятнадцать таких акробатических упражнений вывернули им плечи из
суставов, поломали руки, раздробили грудные кости и порвали связки и
сухожилия, а на десятом из чрева Корнелии вывалился плод и упал прямо на
чресла Киджи, которому я в это время энергично растирала член. При виде
этого необыкновенного зрелища мы все, даже Браччиани, который крутил
лебедку, не могли удержаться от извержения, словом, все произошло в полном
соответствии с ритуалом. Хотя сперма пролилась, и мы несколько успокоились,
никто не подумал о том, чтобы сделать передышку, и лебедка продолжала
работать до тех пор, пока не вытрясла всю душу из несчастных. Вот так
злодейство поступает с невинностью, когда оно обладает богатством и влиянием
и когда ему ничего не остается, кроме как обрушиться на несчастье и
бедность.
Ужасный план, назначенный на следующий день, был приведен в исполнение
в самом лучшем виде. Мы с Олимпией наблюдали катастрофу с террасы и неистово
ласкали друг друга, глядя, как разгораются пожарища. К вечеру все тридцать
семь приютов были охвачены пламенем, и количество погибших превысило
двадцать тысяч.
- Какое блаженство, черт меня побери! - восклицала я, извергаясь при
виде необыкновенного спектакля, ставшего плодом преступления Олимпии и ее
единомышленников. - Как приятно совершать подобные злодейства! О, непонятная
и загадочная Природа, если и вправду оскорбляют тебя такие чудовищные дела,
зачем ты заставляешь меня наслаждаться ими? Ах потаскуха, быть может, ты
меня обманула, внушив когда-то мысль об отвратительной божественной химере,
которой, как говорят, ты служишь; и что если мы являемся твоими рабами еще в
меньшей степени, чем божьими? Быть может, никаких причин не требуется для
следствия, и мы все, подчиняясь слепой, заложенной в нас силе, сами
становимся силой, иррациональной и самодостаточной, и представляем собой
лишь неразумные элементы некоей неподвластной нашему разуму жизни, чьи
тайные замыслы объясняют причину не только всеобщего движения, но и причину
всех поступков и людей и животных.
Пожар бушевал восемь дней и ночей, и все это время наши друзья не
показывались; они появились только на девятое утро.
- Все кончено, - сказал судья, - и папа перестал стенать и ломать себе
руки; я получил то, что хотел, поэтому соблаговолите принять свое
вознаграждение. Ваше чувствительное сердце, Олимпия, наверняка бы тронули
эти грандиозные пожары; если бы вы только видели тех девочек, охваченных
паникой, голеньких, метавшихся в поисках спасения от адского пламени, и эту
орду головорезов, которых я расставил у дверей, с вилами в руках, якобы для
того, чтобы спасать несчастных, и которые заталкивали их обратно в огонь,
хотя, разумеется, некоторых, самых симпатичных, они спасли, и теперь эти
юные красотки будут служить моей деспотичной похоти... Ах, Олимпия, если бы
вы видели все это, вы умерли бы от удовольствия.
- Верю, верю, негодник, - улыбнулась мадам Боргезе, - и сколько же душ
вы спасли?
- Около двухсот; они покамест находятся под охраной в одном из моих
дворцов, а потом я их распределю по своим загородным поместьям. Самые
красивые образчики я подарю вам, а вместо благодарности я прошу только
одного: чтобы время от времени вы приводили ко мне вот такие очаровательные
создания. - И монсиньор указал на меня.
- Я хорошо знаю ваши взгляды относительно нашего пола, и тем более мне
удивительно, что вы до сих пор думаете о ней, - заметила Олимпия.
- Признаться, мои симпатии в данном случае нисколько не связаны с моим
членом; вам хорошо известно, что как только женщина начинает отвечать
любовью на плотские утехи, которыми мы с ней занимаемся, я перестаю платить
ей иной монетой, кроме презрения и ненависти. Я очень часто испытывал оба
эти чувства к предмету своих страстей, и от этого мои удовольствия
возрастали многократно. Точно так же я отношусь к тому, что касается
благодарности, и не люблю, когда женщина воображает, будто я чем-то ей
обязан, коль скоро запятнал себя связью с ней; от женщины я не требую
ничего, кроме покорности и бесстрастия, отличающих тот известный вам
предмет, на который я сажусь каждый день, чтобы справить естественные
надобности. Я никогда не считал, что слияние двух тел может или должно вести
к слиянию двух сердец; на мой взгляд, физическая связь скорее чревата
возникновением таких чувств, как отвращение, презрение, ненависть, но только
не чувства любви; я не знаю другого такого чувства, которое способно
настолько подавить удовольствие и которое было бы так чуждо моему сердцу,
как любовь. Однако, мадам, - продолжал Киджи, взяв меня за руку, - смею
уверить вас, что образ ваших мыслей, чему я был свидетелем, ставит вас в
совершенно другое положение, и вы всегда будете пользоваться уважением
любого свободомыслящего философа.
От лести, которой я, впрочем, не придавала никакого значения, он
перешел к вещам более серьезным и захотел еще раз увидеть мой зад, заявив,
что никогда не насытится таким зрелищем. Поэтому все четверо зашли в тайное
святилище наслаждений княгини, где продолжили мерзкие оргии, и к своей чести
я должна признать, что не могу описать их без некоторого стыда. Эта
дьяволица Боргезе обладала поистине неистощимой и дьявольской фантазией, и
по ее приказанию дуэнья предоставила в наше распоряжение совсем уж необычные
предметы похоти: евнуха, гермафродита, карлика, восьмидесятилетнюю старуху,
индюшку, маленькую обезьянку, громадного мастиффа, козу и четырехлетнего
мальчика, внука старухи.
- Боже мой, - не удержалась я, созерцая весь этот гарем, - какой ужас!
- Никакого ужаса, это самая обычная вещь на свете, - с важностью
заметил Браччиани, - когда вам надоедает одно удовольствие, вас тянет к
другому, и предела этому нет. Вам делается скучно от банальных вещей, вам
хочется чего-нибудь необычного, и в конечном счете последним прибежищем
сладострастия становится преступление. Я не знаю, Жюльетта, какой смысл вы
усматриваете в этих странных предметах, но можете быть уверены, что и
княгиня, и мой друг монсиньор Киджи, и я сам, мы получаем от них величайшее
удовольствие.
- Мне просто надо привыкнуть к ним, - поправилась я, - так что вы
никогда не увидите мое смущение там, где речь идет о распутстве или
извращениях.
Я еще не закончила фразу, а мастифф, без сомнения приученный к таким
делам, уже тыкался носом мне под юбки.
- Ха, ха! Люцифер идет по следу, - развеселилась Олимпия. - Раздевайся,
Жюльетта, покажи свои прелести этому прекрасному зверюге, который знает толк
в плотских утехах.
Нет нужды говорить, что я согласилась без колебаний: разве могло
что-нибудь ужаснуть меня, меня, которая каждый день посвящала поиску все
новых отвратительных ужасов? Я опустилась на четвереньки посреди комнаты,
пес обошел вокруг меня, обнюхал и облизал мое тело и закончил тем, что
овладел мною и сбросил семя в мое чрево. И вот здесь произошло нечто
необычное: член животного разбух до таких размеров, что его попытки
вырваться причиняли мне немалую боль. Очевидно, он скоро сообразил, что
самое разумное в этом случае - возобновить акт, и мы предоставили ему такую
возможность; наконец, после второго извержения, он сумел вытащить свой все
еще огромный, кусок плоти, дважды оросив мое влагалище горячей спермой.
- Ах ты умница, - растроганно проговорил Киджи. - Сейчас вы увидите,
что мой Люцифер сделает со мной то же самое, что он сделал с Жюльеттой. У
него очень развратные вкусы, и он готов отдать должное красоте, где бы ее ни
встретил. Хотите пари, что он прочистит мою задницу с тем же удовольствием,
с каким почтил вагину Жюльетты. Но я предлагаю усовершенствовать этот трюк:
подайте мне карлика, я буду содомировать его, пока Люцифер делает свое дело.
Я ни разу в жизни не видела ничего подобного. Киджи, бережно
относившийся к своему семени, оргазма не испытал, но тем не менее получил
огромное наслаждение от происходящего.
- А теперь посмотрите сюда, - обратился к нам Браччиани, - я покажу вам
другой спектакль.
Он заставил евнуха содомировать себя, а сам овладел индюшкой, чью
шелковистую шею Олимпия стиснула своими бедрами, и в тот момент, когда
доктор содрогнулся от эякуляции, она оторвала птице голову.
- Это неземное наслаждение, - объяснил нам Браччиани, - невозможно
описать, как сокращается анус птицы, когда ей отрывают голову в самый
критический момент.
- Я никогда не пробовал этот способ, - признался Киджи, - хотя очень
часто слышал о нем, и вот теперь настало время испытать его самому. Я
попрошу вас, Жюльетта, держать голову этого ребенка между ног, пока я буду
заниматься с ним содомией, богохульные проклятия возвестят вас о моем
экстазе, и по этому сигналу вы перережете маленькому бездельнику горло.
- Все очень хорошо задумано, - вставила Олимпия, - но Жюльетта должна в
это время также получать удовольствие, чтобы ускорить ваше извержение.
Поэтому я поставлю гермафродита таким образом, чтобы она могла целовать по
очереди оба его половых органа - вначале мужской атрибут, потом женские
прелести.
- Погодите, - вмешался Браччиани, - нельзя ли сделать так, чтобы я в
это время прочищал задницу вашему гермафродиту, а моим задом занялся евнух?
Кроме того, старая карга может испражняться на мое лицо.
- Фу, какая гадость! - не выдержала Олимпия.
- Мадам, - строго сказал граф, - это объясняется очень просто: нет ни
одного пристрастия, ни одной наклонности, которые не имели бы своих причин.
- Раз уж мы собираемся совокупляться все вместе, - сказал Киджи, -
пусть меня содомирует обезьяна, а карлик оседлает ребенка и подставит мне
свою задницу, чтобы я мог целовать ее.
- Но вы забыли Люцифера, козу и меня, - подала голос Олимпия.
- Для всех найдется место, - успокоил ее Киджи. - Скажем, вы с козой
расположитесь возле меня, и я буду нырять то в один анус, то в другой, а
Люцифер будет сменять меня и заниматься свободным отверстием. Но я твердо
намерен кончить в потроха самого юного участника, и не забывайте, Жюльетта,
что вы должны сыграть роль мясника, когда почувствуете мои спазмы.
Действующих лиц расставили и разложили по своим местам, и кажется,
никогда не происходило столь чудовищного по своей похоти спектакля; все мы
испытали оргазм, и ребенок лишился своей головы в самый нужный момент, а
когда группа распалась, каждый из нас долго еще переживал сладострастные
мгновения, которыми мы были вознаграждены за свою находчивость {Чем
необычнее плотские утехи, тем больше удовольствия они доставляют - в этом,
пожалуй, никто не сомневается. Однако ни одна страсть не требует таких
усилий, как эта, и получаемое наслаждение зависит от того, сколько мы
затрачиваем на него сил - и душевных и физических. (Прим. автора)}.
Остаток дня прошел примерно в таких же утехах похоти. Я совокуплялась с
карликом, потом снова - с мастиффом, на сей раз в задний проход; кроме того,
меня ублажали оба итальянца, евнух, двуполое существо и даже искусственный
фаллос Олимпии. Все присутствующие ласкали, лизали, щекотали каждую часть
моего тела, и только после десяти часов острого наслаждения я оставила эту
необычную во всех отношениях оргию. Празднество завершилось роскошным
ужином, за которым была принесена жертва в греческом духе: мы разожгли
большой костер, забили всех животных, которые доставили нам столько
удовольствия и бросили их тела в огонь; наконец, в том же жертвенном пламени
заживо сожгли старуху, связав ее по рукам и ногам; в живых остались только
евнух и гермафродит, которыми мы продолжали наслаждаться после ужина.
Я уже пять месяцев жила в Риме и все это время не переставала думать,
смогу ли получить аудиенцию у папы, надежду на которую заронили во мне
кардиналы Бернис и Альбани; и вот наконец, через несколько дней после
последнего достопамятного приключения, я получила короткую записку от
Берниса с просьбой прибыть к нему на следующее утро, чтобы он представил
меня его святейшеству, который, по словам кардинала, давно хотел увидеться
со мной, но не имел такой возможности до этого момента. В записке
рекомендовалось облачиться в простые, но вместе с тем изысканные одежды и не
пользоваться духами. "Браски {Анджело Браски, кардинал, избран папой в 1775
г. под именем Пия VI. Умер в 1799 г. во Франции, куда был отправлен после
захвата Рима французскими войсками.}, - писал кардинал, - так же, как и
Генрих IV, предпочитает, чтобы каждая вещь пахла так, как ей надлежит
пахнуть. Он терпеть не может ничего искусственного и обожает Природу,