Сад М Д. Жюльетта: роман. Том 2

На это пылкий Вильней, который всю дорогу поглядывал на прелести моей
подруги, ответил взглядом, полным сожаления от того, что мы уезжаем так
скоро; Эмма заметила его расстроенное лицо и сказала, что не понимает,
почему мы должны прощаться, и что, раз уж мы так приятно провели вместе эти
несколько часов пути, можно, также всем вместе, ехать до самой столицы.
- В самом деле, почему бы и нет? - вставил я. - Вот что я предлагаю:
господин Вильней оставит здесь, на станции, записку своему лакею, чтобы тот
искал его в Датском отеле, где мы остановимся по приезде в Стокгольм. Таким
образом, все устроится, и мы поедем втроем.
- Весьма заманчивое предложение, - сказал юноша, искоса взглянув на
Эмму, которая равнодушно заявила, что со своей стороны она не против того,
чтобы он согласился и остался рядом с ней.
Вильней быстро нацарапал письмо, вручил его хозяину постоялого двора,
лошадей наших накормили и напоили, и мы покатили в сторону Стокгольма. До
него оставалось около тридцати лье, и мы добрались до места только на
следующий вечер; там моя спутница рассказала мне, какую хитрость она
придумала, чтобы осуществить наш план. Мошенница под каким-то предлогом
задержалась в Виммерби и написала свою записку, которую отдала хозяину
взамен первой и в которой лакею было ведено искать господина не в Датском
отеле, а в гостинице под названием "Английское воинство".
В Стокгольме ее первой заботой, как вы догадываетесь, было успокоить
молодого коммерсанта, который волновался из-за того, что экипаж его
задерживается; она сделала это без всякого труда и еще больше очаровала его.
Вильней буквально потерял голову - это было совершенно очевидно, и Эмма
искусно разыграла очередную сцену, после чего Вильней начал ревновать ее ко
мне.
- Думаю, нет нужды говорить, что я не хочу быть объектом дорожного
любовного приключения в духе дешевых романов, - сказала ему Эмма. - Я верю,
что вы хотите меня, Вильней, но не вижу в ваших чувствах никакой любви. К
тому же я не могу принадлежать вам, ничто на свете не заставит меня бросить
Боршана, потому что он - мой супруг. Так что довольствуйтесь тем, что я вам
сейчас предложу, иначе я не соглашусь на ваше предложение: мой муж очень
распутен от рождения и с радостью присоединится к нашему счастью, потому что
такие сцены доставляют ему большое удовольствие. Боршан любит главным
образом мужчин. Вы удивительно красивы, сударь, так предоставьте ему свои
прелести, и я гарантирую, что он позволит вам насладиться моими.
- Вы так считаете?
- Я уверена в этом. Ну так что: это предложение не шокирует вас?
- Ничуть. Я занимался этим в школьные годы и не вижу здесь ничего
дурного.
- Стало быть, мы договорились?
- Я согласен на все ради вас.
После чего мудрая Эмма распахнула дверь чуланчика, в котором прятался
я.
- Выходи, Боршан, - сказала она. - Вильней предлагает тебе свой зад;
ступай закажи ужин, потом закрой дверь и займемся удовольствиями.
- Какой вы прелестный юноша, - начал я, покидая свое убежище, и сразу
поцеловал нашего спутника в губы, лелея в душе желание убить его на месте
после того, как он удовлетворит мою страсть. - Меня очень тронула ваша
любезность. В самом деле, разве этане вполне обычная сделка? Я уступаю вам
свою жену, вы отдаете мне на время свою задницу, и все мы останемся довольны
друг другом.
Я еще не закончил, а моя подруга уже расстегивала панталоны Вильнея, и
если ее нежные ручки извлекли на белый свет прекраснейший в мире член, то
мои поспешили ощупать неописуемой красоты ягодицы. Опустившись на колени
перед этим восхитительным алтарем, я прильнул было к нему губами, собираясь
проникнуть в отверстие, но в этот момент моя дорогая Эмма отвлекла меня и
пригласила полюбоваться тем инструментом, что топорщился между ног нашей
жертвы. Едва лишь увидев его восставшую плоть, я мигом подставил свой зад,
сгоравший от желания слиться с этим чудом Природы.
- Ах, Вильней, - вскричал я, - прошу вас начать с меня; прелести этой
женщины будут в вашем распоряжении, как только вы утолите мое желание -
таково мое непреложное условие, иначе вы ничего не получите.
Недолго думая, Вильней внедрился в мой зад, и пока он выполнял свою
часть договора, я задрал юбки своей любовницы, чтобы юноша мог ласкать и
целовать ее тело. Но не в силах больше сдерживаться, мошенник бросил меня,
чтобы вонзить свой кол в вагину Эммы. Тогда я в отместку навалился на него
сзади, проник в его анус, и в этот момент он испытал извержение; когда он
извлек свой член из чрева девушки, я ощупал его, нашел вполне твердым и
быстро направил в свой зад, а сам принялся содомировать Эмму; через
несколько минут неописуемый экстаз увенчал наши удовольствия, а немного
позже мы вновь слились в объятиях: Вильней сношал мою подругу во влагалище,
а я содомировал его, и опять то же самое он делал со мной; в таких утехах
прошла вся ночь, но когда угар страсти рассеялся, им заново овладело
беспокойство.
- Куда же запропастился мой лакей? - вопрошал Вильней, глядя в окно.
- Должно быть, его задержал ремонт кареты, - предположила Эмма. - Ведь
в записке было ясно сказано, так что подождите еще немного. К тому же
драгоценности с вами, вы можете и без лакея отнести их в нужное место.
- Завтра я так и сделаю, - согласился коммерсант и, утомленный ночными
забавами, отправился в постель. Как только сон сморил его, я повернулся к
Эмме:
- Сейчас самое время. Или мы действуем немедленно, или богатство этого
господина уплывет из-под самого нашего носа.
- Но мы же в гостинице, друг мой, и что будем делать с трупом?
- Разрежем на куски и сожжем; этого человека никто не будет искать
здесь. Ведь благодаря твоей смекалке лакей будет разыскивать его в другом
конце города. А потом пусть сам объясняется с местными банкирами насчет
своего господина; когда мы проезжали через городские ворота, я назвал наши
имена сторожу и Вильнея представил как нашего слугу. Если кто-то будет
интересоваться им, скажем, что слугу рассчитали, и дело с концом.
Потом мы открыли шкатулку с сокровищами ключом, вытащенным из кармана
спящего, и стали разглядывать золото и драгоценные камни, которые составляли
огромное состояние.
- Неужели, милая, ты настолько сошла с ума, - сказал я Эмме, - что даже
теперь не можешь сделать выбор между жизнью этого дурака и такими
сокровищами?
Мы все еще наслаждались великолепным зрелищем, когда, совершенно
неожиданно, раздался стук в дверь. Я бросил быстрый взгляд на Эмму, затем в
окно, и - о, небо! - на улице стояла карета Вильнея. А в дверь стучал его
лакей. Хитрец разузнал-таки, где мы остановились; в гостинице "Английское
воинство" ему сказали, что поскольку нас нет в числе их постояльцев, значит,
мы живем в другом месте - скорее всего в Датском отеле. Словом, было поздно
спрятать его господина, так как лакей уже вошел и увидел в постели спящего
Вильнея.
- Послушай, приятель, - сказал я, отводя лакея в сторону и приложив
палец к губам, - не надо будить его; он немного приболел, поэтому должен
хорошенько отдохнуть; а ты возвращайся туда, где остановился, и жди
дальнейших распоряжений; если он направил тебя в отель, значит, имел на то
веские причины: у него секретное дело в городе, и он не хотел, чтобы его
видели вместе со слугой. Он так и просил передать, если ты появишься, чтобы
ты ждал его по тому адресу, который по его просьбе указала в записке моя
жена, и ни о чем не беспокоился, а главное - не вздумай больше разыскивать
его.
- Ну ладно, - сказал лакей, - я так и сделаю и отошлю карету обратно.
- Совершенно верно. Вот возьми деньги - это он просил передать тебе, а
о хозяине не беспокойся: он в надежных руках, а дня через три сам придет за
тобой.
Слуга с экипажем исчезли, а я со своей сообщницей стал думать, как
поступить дальше.
- Давай действовать по первоначальному плану, - предложил я. - Сначала
избавимся от Вильнея, затем нам не составит никакого труда прикончить и
лакея; таким образом, мы заполучим карету, лошадей и прочий его багаж,
которые не фигурировали в прежнем договоре.
Тело родившегося под несчастной звездой молодого человека было
разрублено на кусочки, которые мы обратили в пепел в жарком камине, и скоро
от коммерсанта не осталось никаких следов; а мы, возбудившись от ужасного
своего дела, провели остаток ночи в самых мерзких утехах. Наутро я один
отправился в гостиницу "Английское воинство".
- Дружище, - сказал я лакею, - я получил указание от твоего господина
проводить тебя в загородный дом, где он сейчас находится; это в двух лье
отсюда; все вещи можешь оставить здесь, но предупреди, чтобы их не трогали и
отдали мне, потому что Вильней велел забрать их позже. А теперь нам надо
торопиться.
Мы вышли из города, и когда оказались в пустынном месте, я пустил пулю
в голову несчастного и добавил при этом:
- Ступай искать своего господина в аду, куда попадает каждый, у кого
есть деньги, но недостает ума отдать их добровольно, не дожидаясь, пока их
отберут силой.
Я ногой столкнул мертвое тело в овраг и, закончив свою операцию,
повернул обратно в город, но тут увидел в отдалении девочку-подростка,
которая пасла стадо овец.
"Эге, она могла заметить меня, - с беспокойством подумал я, -
наверняка, она все видела... Ну что я медлю, в конце концов?"
Я схватил маленькую пастушку, замотал ей голову шарфом и изнасиловал
ее; в течение нескольких минут она лишилась невинности в обоих местах, и
пуля вошла ей в голову как раз в тот момент, когда я испытал оргазм в ее
заднем проходе.
Очень хорошо, что я сделал это, думалось мне, ибо это самый верный
способ избавиться от свидетеля; и я медленно пошел в гостиницу "Английское
воинство", где велел запрячь лошадей Вильнея, сложил в экипаж его вещи и
вернулся к себе.
Эмма встретили меня молча, чем я был немало озадачен.
- У тебя, очевидно, шалят нервы? - недовольно спросил я.
- Меня очень беспокоят последствия, - ответила она. - Прежде чем
приехать в Стокгольм, Вильней наверняка предупредил своих знакомых, и они
будут искать его по всем гостиницам, начнут задавать вопросы, и все в
конечном счете откроется. Поэтому нам надо как можно быстрее бежать из этой
страны, где все пугает меня.
- Эмма, я думал, что ты сильнее; если ты будешь скрываться всякий раз,
совершив какой-нибудь незначительный поступок, ты не будешь знать ни минуты
покоя. Будет тебе, дорогая, выбрось все свои страхи; Природа, стремящаяся к
преступлениям, бережет тех, кто их совершает, и очень редко карает их. У
меня есть рекомендательные письма ко многим известным личностям в Швеции, я
собираюсь представиться им, и будь уверена, что среди этих новых знакомых
найдется немало людей, которые предоставят нам и средства и возможности для
новых злодейств; я согласен с тобой, что нам следует быть осторожными, но не
будем бежать от счастливой судьбы, которая нас ожидает.
В те времена все Шведское королевство потрясали раздоры между двумя
влиятельными партиями; одна из них, недовольная двором, мечтала захватить
власть, другая, во главе с Густавом II, стремилась продлить свое господство;
к этой второй партии примыкал двор и все, что было связано с ним. Первую
партию представляли сенат и определенная часть военных. На трон только что
вступил монарх, и недовольные чувствовали, что настал удобный момент
приступить к активным действиям: с нарождающейся властью справиться гораздо
легче, чем с опытным, хорошо окопавшимся властителем. Сенаторы понимали это
и завоевывали все новые сильные позиции; они использовали свои преграды в
самых широких пределах и даже злоупотребляли ими, осмеливаясь открыто
бросать вызов королю на своих заседаниях и насмехаться над его указами;
постепенно власть законодателей достигла такой степени, что Густав без их
согласия не мог даже назначить чиновников в своем собственном королевстве.
Так обстояли дела в стране, когда я нанес визит сенатору Стено,
вдохновителю сенаторской партии. Молодой политик и его супруга приняли меня
со всем радушием и, осмелюсь думать, с самым живым интересом. Мне попеняли,
что я сразу не взял с собой жену, и я оправдался только тем, что принял
приглашение отобедать у них в доме на следующий же день вместе с ней.
Эмму, которая как нельзя лучше подходила для роли моей жены, сочетая в
себе все качества, так высоко ценимые в свете, приняли с исключительной
сердечностью, и между нею и милой супругой сенатора сразу завязалась самая
горячая дружба {Напомню читателю, что в этих записках изменены имена почти
всех действующих лиц. (Прим. автора)}.
Если молодого шведа, двадцати семи лет от роду, можно было с полным
правом назвать одним из самых обаятельных, богатых и мудрых представителей
своего поколения, то можно было без преувеличения сказать, что его супруга
Эрнестина была, конечно же, самым очаровательным созданием во всей
Скандинавии. Прекрасная девятнадцатилетняя блондинка с роскошными волосами,
с величественной фигурой... красивые карие глаза, безупречные, благородные
черты лица - Природа в избытке одарила эту счастливицу, которая помимо
всевозможных физических совершенств обладала глубоким умом, твердым
характером и здоровой философией.
При нашей четвертой встрече Стено поинтересовался, кому адресованы
остальные рекомендательные письма, которые у меня были. Вместо ответа У.
показал их ему, и когда он прочитал на конвертах имена придворных, лицо его
потемнело.
- Знаете, любезнейший и дорогой наш гость, - сказал он, возвращая мне
письма, - нам доставляет удовольствие принимать любого, прибывающего с
такими теплыми рекомендациями, но должен заметить, что у меня непримиримые
политические разногласия с этими лицами, которых вы намерены посетить. Мои
коллеги, мои друзья и родственники, будучи заклятыми врагами двора, даже не
разговаривают с теми, кто служит или способствует деспотизму.
- Ах, сударь, - заговорил я, - ваши взгляды совершенно совпадают с
моими, я не допускал даже мысли связать себя с партией ваших противников; я
так же, как и вы, ненавижу монархов и их тиранию. Я всегда удивлялся, как
Природа могла вложить в такие руки власть над людьми. И я прошу вас,
мужественных сенаторов, поскорее вернуть шведскому народу подлинную свободу,
которую Густав стремится отобрать у него по примеру своих предков; пусть все
старания , вашего молодого принца усилить свою власть постигнет та же
бесславная участь, какую испытал недавно Адольф. Однако, добрый мой
господин, чтобы впредь у вас не было никаких сомнений в моем искреннем
желании присоединиться к вашей партии и в моем уважении к вашим взглядам,
давайте вместе с вами разорвем на клочки вот эти самые письма, которые
адресованы сторонникам Густава и их прихлебателям. Да, да, уничтожим их все,
и я доверяю вам самому выбирать друзей, с которыми я мог бы иметь дело в
вашем городе.
Стено с чувством пожал мне руку, и его юная жена, присутствовавшая при
нашем разговоре, не могла сдержаться, чтобы не выразить живейшую радость от
того, что к их партии присоединился столь достойный человек.
- Боршан, - торжественно заявил Стено, - после таких слов, которые
наверняка идут из самого сердца, я больше не сомневаюсь в образе ваших
мыслей. Но скажите, вы действительно готовы отстаивать наши интересы, как
свои собственные, и принять на себя все обязательства, требующие верной
дружбы и строгой конспирации?
- Сенатор, - живо ответил я, - клянусь жизнью, что буду с вами до тех
пор, пока последний тиран не исчезнет с лица земли, если вы вложите в мои
руки необходимое оружие.
После чего я рассказал супругам о случае с принцессой Голландии,
который убедительно свидетельствовал о моем отвращении к тирании и к ее
носителям.
- А ваша супруга, друг мой, - спросил меня сенатор, - она разделяет
ваши взгляды?
- На ваш вопрос отвечу честно: наши взгляды настолько схожи, что она
оставила Софию, которая осыпала ее всевозможными милостями.
- Отлично, - сказал Стено, - завтра в моем доме соберутся друзья; я
приглашаю вас обоих присоединиться к нам и обещаю, что вы услышите очень
интересные вещи.
Я передал этот разговор Эмме.
- Прежде чем влезть в это дело, дорогой, надо подумать хорошенько, во
что оно может вылиться. Не забывай, что когда ты отказался служить Софии, ты
действовал скорее, как мне кажется, из отвращения к политическим интригам, а
не из духа свободолюбия.
- Нет, - возразил я, - ты ошибаешься; с тех пор я много передумал и
пришел к выводу, что только мой извечный ужас перед деспотизмом отдельной
личности заставил меня отказаться от предложения супруги градоправителя:
будь ее цели несколько иными, я, возможно, согласился бы на все...
- Извини, Боршан, - не унималась Эмма, - но я не вижу никакой логики и
последовательности в твоих принципах: ты сам тиран, и ты же ненавидишь
тиранию; деспотизм сквозит во всех твоих вкусах, глубоко гнездится в твоем
сердце, твоя душа пропитана им, и вдруг ты восстаешь против него. Объясни
мне эти противоречия, или можешь больше не рассчитывать на меня.
- Эмма, - начал я, глядя прямо в глаза своей спутнице, - послушай
внимательно, что я тебе скажу и хорошенько запомни мои слова. Если сенат
собирается выступить с оружием в руках против шведского монарха, им движет
не ненависть к тирании, а зависть, оттого что деспотом является кто-то
другой, но не сами сенаторы; как только они получат власть, ты увидишь, как
в их взглядах произойдет внезапная метаморфоза, и те, кто сегодня ненавидят
деспотизм, завтра будут сами осуществлять его для своего блага. Приняв
предложение Стено, я играю ту же роль, что и он и ему подобные; я не
стремлюсь сокрушить трон, но хочу обратить его свойства в свою пользу. Еще
вот что запомни: я. разорву с этим обществом, как только увижу, что оно
вдохновляется другими принципами или идет в другом направлении, поэтому,
Эмма, не обвиняй меня в непоследовательности, как не осуждай тех, кто
заменяет тиранию деспотизмом: трон люб всякому человеку, и не трон он
ненавидит, а того, кто сидит на нем. Я чувствую в себе прямо-таки
потребность вмешаться в мировые дела, для этого нужны не предрассудки и не
добродетели, но страсть, порочное сердце и несгибаемый характер - то есть
как раз то, чем я обладаю; фортуна благоволит ко мне, и я принимаю вызов
судьбы. Оденься завтра шикарнее, Эмма, будь гордой, умной и соблазнительной
- я хочу сказать, стервозной, - именно эти качества уважают в доме Стено;
покажи его гостям, что они в тебе есть, и ничего не бойся.
Мы пришли к назначенному часу и были встречены лакеем, который коротко
бросил швейцару: "Это последние, никого больше не пускать".
Позади большого дома, похожего на настоящий дворец, был сад, в самом
конце которого, в уединенном павильоне, собрались гости. Павильон был
окружен высокими густыми деревьями и напоминал собою храм, воздвигнутый в
честь бога молчания. Дворецкий молча указал нам дорогу, но провожать не
стал.
Не считая нас, собрание состояло из восьми человек. Стено и его жена, с
которыми я вас уже познакомил, поднялись приветствовать нас и представить
остальным, которых я сейчас опишу. Это были три сенатора с супругами. Самому
старшему было около пятидесяти, его звали Эрикссон; величественным видом он
напоминал государственного мужа, но было что-то неприятное в его взгляде и в
его манере говорить.
Его жену звали Фрезегунда, ей было тридцать пять лет, она отличалась
скорее красотой, нежели женственной грациозностью, в лице ее было что-то
мужское, но от этого она выглядела еще более величественной, словом, она
была тем, что обыкновенно называют красивой и роскошной женщиной. Второму
сенатору Вольфу было лет сорок, он поражал с первого взгляда необыкновенной
живостью, в том числе и в смысле ума, но в каждой черточке его лица сквозила
порочность. Амелии, его супруге, было от силы двадцать три года; очень
пикантное лицо, удивительная точеная фигурка, свежайший ротик, плутоватые
глазки, нежная кожа; при всем этом она обладала острым умом и пылким
воображением - трудно представить себе более распутное и более
обольстительное существо. Амелия покорила меня - именно покорила, иным
словом я не могу выразить свои чувства. Имя третьего сенатора было Браге, он
был моложе тридцати, стройный, худощавой, с быстрым взглядом, весь какой-то
нервный в движениях, но явно превосходил своих коллег силой, цинизмом и
жестокостью. Его жена Ульрика считалась одной из самых обворожительных
женщин в Стокгольме и одновременно одной из самых коварных и порочных, одной
из самых преданных сторонниц сенаторской партии, способной привести ее к
победе; она была на два года моложе своего супруга.
- Друзья, - начал Стено, как только закрыли на засов двери и опустили
шторы, - я уверен, что этот французский господин и его супруга достойны нас,
и предлагаю немедленно принять их в наше общество.
- Сударь, - обратился ко мне Браге тоном несколько высокомерным, -
рекомендация господина Стено вдохновляет и внушает доверие к вам, однако
будет лучше, если мы услышим ваши честные ответы на наши прямые вопросы. -
Немного помедлив, он спросил: - Каковы ваши мотивы ненависти к деспотизму
королей?
На что я, не задумываясь, ответил так:
- Зависть, ревность, честолюбие, гордыня, нежелание подчиняться и
страсть властвовать над другими {Скажи, гений стокгольмской революции, не
прошел ли ты нашу парижскую школу? (Прим. автора)}.
Сенатор: - Думаете ли вы о благосостоянии и счастье народа?
Я: - Меня заботит только собственное благополучие.
Сенатор: - Какую роль играют страсти в ваших политических взглядах?
Я: - Самую важную и первостепенную; на мой взгляд, каждый из людей,
называемых государственными мужами, преследует и всегда преследовал только
свои собственные цели; им движет и всегда двигало только намерение как можно
полнее удовлетворить свои похотливые наклонности; все его планы, предложения
и проекты, - все, включая его законы, служит его личному счастью, ибо
благополучие народа ничуть не занимает его; все, что он ни предпринимает,
должно сделать его еще могущественнее или богаче.
Сенатор: - Насколько я понял, если бы вы были богатым или
могущественным, вы обратили бы эти преимущества в источники своих
удовольствий или своих безумств?
Я: - Признаю только одного Бога: наслаждение.
Сенатор: - А что вы думаете о религии?
Я: - Я считаю ее главным столпом тирании, механизмом, который деспот
использует для укрепления своего трона. Искры суеверия всегда были расцветом
деспотизма, посредством этих презренных оков тиран постоянно подчиняет людей
своей воле.
Сенатор. - Иными словами, вы нам советуете использовать религию?
Я: - Разумеется; если вы собираетесь царствовать, пусть Бог глаголет
вашими устами, и люди будут слушаться вас. Когда Бог будет в вашем
услужении, вы поставите их на колени, их деньги и сами их жизни сделаются
вашей собственностью. Убедите людей, что все беды, которые преследовали их
при прежнем режиме, происходят лишь от их безбожия. Заставьте их ползать и
пресмыкаться у ног пугала, которым вы размахиваете перед их носом, и они
сделаются ступеньками лестницы вашего тщеславия, вашей гордыни, вашей
похоти.
Сенатор: - А сами вы верите в Бога?
Я: - Разве есть на свете хоть один здравый умом человек, который верит
в эти басни? Разве Природа, вечно движущаяся Природа, нуждается в
первоначальном толчке? Пусть останки того первого шарлатана, который
заговорил об этой отвратительной химере, подвергаются вечным мукам за всех
несчастных, которые погибли из-за нее.
Сенатор: - Как вы относитесь к поступкам, называемым преступными?
Я: - Как к делам, на которые вдохновляет нас Природа и противиться
которым равносильно безумию; как к самому верному средству в распоряжении
государственного мужа, служащему для накопления субстанции личного счастья и
для ее сохранения; как к необходимому орудию любого правительства; наконец,
как к единственным законам Природы.
Сенатор: - Вам приходилось совершать преступления?
Я: - Не существует ни одного, которым я бы не запятнал себя и которое
бы не был готов совершить еще раз.
После этого Браге напомнил присутствующим историю тамплиеров и, резко
выразившись по поводу незаслуженной и жестокой смерти, которой Филипп
Красивый предал великого магистра Молея {Жак де Молей (1240-1314), последний
великий магистр ордена тамплиеров.} с единственной целью завладеть
богатствами ордена, сенатор снова обратился ко мне:
- Вы видите перед собой руководителей Северной Ложи, которую основал
сам Молей, когда ожидал решения своей судьбы в Бастилии. Мы принимаем вас в
свою среду с одним стременным условием: на жертве, которую вам предоставят,
вы поклянетесь постоянно мстить за нашего великого основателя. Прочтите
клятву вслух.
- Клянусь, - читал я, глядя в пергаментный свиток, - истреблять всех
королей, пока ни одного не останется на земле; клянусь вести постоянную
войну с католической религией и с папским престолом; клянусь проповедовать
свободу и способствовать построению всеобщей республики.
Раздался оглушительный громовой гул; павильон содрогнулся до самого
основания; из разверстого люка в полу поднялась жертва, державшая в обеих
руках длинный кинжал, которым мне предстояло убить ее: это был красивый,
совершенно обнаженный юноша лет шестнадцати. Я взял протянутое мне оружие и