Страница:
Наконец вытянули веревку, словно черпали воду, и вот несчастный очутился перед людьми с поврежденной, совершенно разодранной ногой, с лечением которой пришлось потом промучиться несколько месяцев. Слуга стал громко жаловаться: «Ой, Торелло! На какое дело ты меня побудил! Я никогда больше не стану человеком!»
Торелло ответил ему: «Успокойся! Я позову лечить тебя маэстро Банко, который мне большой друг. А как же быть со свиньями?»
Слуга отвечал: «Это уж как вы помыслите; ведь вы хотите лишить работы мясников».
В конце концов, Торелло отправился к двум мясникам, чтобы просить у них совета и помощи. Те сказали, что они хотят по одному флорину за каждую свинью, чтобы вытащить ее из колодца. Увидев, что ему плохо приходится, Торелло сказал: «Ну, ладно».
Они спросили его, хочет ли он заколоть свиней, потому что заколоть их нужно внизу. Торелло ответил: «Да. Делайте скорее и делайте как хотите».
Тогда один из мясников вооружился так, как если бы шел на бой, и, спустившись вниз с ножом острым и тонким как шпилька, в короткое время, с большим, однако, трудом, заколол свиней и, привязав сперва одну, а затем другую к колодезной веревке, помог вытащить наружу. За обделку туши ему было затем уплачено сколько приходилось, что составило опять-таки еще флорин. А воду в колодце, ставшую красной от крови человеческой и свиной, пришлось в ближайшее же время очистить, колодец вымыть больше восьми раз, и все это стоило хороших три флорина. Крови от свиней не получилось, мясо их было совершенно синим и избитым, и стало гораздо более низкого качества. И вот сколько сберег на этом деле почтенный человек: свиньи стоили ему, пожалуй, десять флоринов, да сам он истратил затем еще столько же, не считая насмешек, которые в дальнейшем пошли отсюда. [179]
Рассказанная новелла была уже написана одним юношей гораздо подробнее, потому что он излагает, как свиньи наперебой как попало ринулись на кухню, сокрушая все на своем пути; вот как там было дело. А это было не так, потому что эта подробность относительно кухни случилась с одним дворянином из Черки, около Торелло, который, чувствуя себя более молодым и быстроногим, захотел попытаться убить свою свинью; а свинья, раненная им подобно этой, выскользнула у него из рук и, сбежав с лестницы и все перемазав своей кровью, убежала на кухню и там набедокурила, опрокинув все, что там было. Эти свиньи напомнили мне еще одну новеллу, которую хочется присоединить к этим. Потерпите немного. Я скоро ее расскажу.
Новелла 71
Затем он закончил свою речь словами: «Не почтите мое поучение за зло, потому что я бы треснул, если бы не дал волю этим мыслям».
Так вот такую проповедь выслушал я и вернулся домой; конец ее я предоставил слушать другим. В тот же день случилось так, что я очутился в том месте, где собираются торговцы, в обществе генуэзцев, флорентийцев, пизанцев и лукезцев. Когда стали рассуждать о выдающихся людях, то один мудрый флорентиец, которого звали Карло, из рода Строцци, [183]сказал: «Вы, генуэзцы, конечно, лучшие воины и наиболее храбрые люди, какие существуют на свете; наше дело, флорентийцев, обработка шерсти и торговля».
Я ответил ему: «Это совершенно правильно».
Тогда другие спросили: «Как так?»
А я отвечал: «Когда наши монахи проповедуют во Флоренции, то они поучают нас о посте и молитве, о том, что мы должны прощать и придерживаться мира и не воевать. [184]Монахи, которые проповедуют здесь, учат противоположному. Вот нынче утром, будучи у святого Лоренцо, я прислушался к проповеди одного августинского монаха. Назидания и примеры, которые народ мог услышать от него, были таковы», и я рассказал то, что слышал.
Все изумились, и узнали тогда истину о проповеди от других, которые слышали ее подобно мне. Услышав же ее, они сказали, что я был прав. И всем проповедь эта показалась небывалой.
И, таким образом, мы частенько получаем назидание, так ширится наша вера. На кафедру всходят такие люди, что бог знает, насколько они благоразумны или рассудительны.
Новелла 73
Названный магистр Николо попал в наш город по делу, возбужденному против него в Сицилии одним инквизитором из доминиканцев. Чтобы разъяснить сущность этого дела самому первосвященнику, он отправился ко двору папы; это происходило как раз в то время, когда у флорентийцев шла война с пастырями церкви. Когда по Флоренции распространилась молва о глубоких познаниях магистра Николо, флорентийцы стали просить его сказать как-нибудь проповедь. Николо говорил трижды, на праздниках: одну проповедь он произнес на день святого духа, вторую – на троицу, третью – на праздник тела Христова; все они касались самых высоких предметов, и притом были сказаны таким выдающимся человеком, таким был магистр Николо.
Поднявшись в один из этих дней на кафедру, днем после обеда, в присутствии множества народа, он коснулся, между прочим, одного вопроса и, желая объяснить существо господа нашего Иисуса Христа, сказал: «Каков лик Христа?» и, обратившись в негодовании к изображению спасителя, произнес: «Он не таков, как изображение, находящееся вен там. Чтобы ему лопнуть, если Христос был таким». И сказав это, он вернулся к тому, о чем собирался говорить.
Все слушатели принялись смеяться, и смеялись так, что в течение долгого времени магистр не мог говорить, а прочие – слушать.
В эту пору я, писатель, сам находился в названной церкви вместе с другим выдающимся монахом, магистром богословия, которого звали магистром Руджери Сицилийским. [186]Я видел, как некоторые из бывших в храме просили его поправить дело и послать за Дино ди Джери Чильямоки [187](по заказу этого Дино было написано упомянутое изображение спасителя). Магистр Руджери ответил: «Дино, о котором вы говорите и просите, чтобы я послал за ним, – тот самый, который заказал вот это изображение спасителя?»
Ему ответили: «Да». Тогда он сказал: «Если бы по указанию планет этому делу суждено было совершиться с помощью этого Дино, то Николо поступил бы наперекор, полагая, что Дино распорядился поставить изображение в этом месте». И он ни за что не захотел послать за ним.
И, таким образом, эти два выдающихся человека с большой любезностью выражали готовность разъяснить и разъясняли тем, кто приходил к ним в комнаты, что существовало много изображений господа нашего, что лик спасителя и его тело есть самое прекрасное из всего существующего, а это уродливое изображение являет собой нечто совершенно противоположное.
Новелла 74
И в то время, как тот говорил, мессер Бернабо, повернувшись к нему спиной, позвал одного из своих слуг и сказал: «Пойди, оседлай такого-то коня, удлини, на сколько сможешь, стремена и приводи коня сейчас же сюда».
Слуга быстро ушел и привел коня в том виде, в каком приказал ему синьор. Увидя коня, синьор подозвал к себе слугу и сказал ему: «Когда я скажу вам или сделаю знак, помогите этому послу сесть на коня и не укорачивайте стремян», и как он сказал, так и было сделано. Между тем мессер Бернабо сказал послу: «Мессер посол, садитесь на этого коня и по дороге вы побеседуете со мной».
Сказав это, синьор сел на коня. Увидев это, посол собрался сесть на коня с длинными стременами, но, так как он не мог сделать этого, то был подсажен слугами как ребенок. Синьор ехал быстро; посол, не имея возможности ни примириться с положением, ни укоротить стремена, поспевал как мог. Конь, которого синьор велел привести, шел, все время сердясь и заваливаясь, а мессер Бернабо говорил: «Говорите, что вам нужно. Предоставьте коню идти». А сам только изредка посматривал на посла.
Тот ехал, борясь со своим положением и болтаясь в седле, причем ножки его свешивались до половины чепрака. Все то, что он говорил, он говорил на разные лады, словно какой-нибудь мадригал, в зависимости от получаемых толчков, которых было не мало. А мессер Бернабо чем больше видел, как качается из стороны в сторону посол, тем больше приговаривал: «Продолжай же рассказывать о своих делах -я разберу тебя хорошо».
Коротко говоря, Бернабо протаскал посла таким образом четыре часа, так что тот не раз готов был свалиться на землю и никак не мог подобрать под себя платье или устроиться так, чтобы не то, что ноги, но и ляжки не обнажались. В конце концов, будучи человеком далеко не цветущего здоровья, вернулся он ко двору, откуда они выехали, совершенно растерзанным, еще более желтым и жалким, чем когда-либо. Синьор же, сойдя с коня, сказал, что даст ему ответ, и поднялся в дом.
Когда посол сходил с коня, то зацепился за обе луки и совершенно повис в воздухе. В то время, как он висел на локоть от земли, конь внезапно повернулся, и он чуть было не свалился. В конце концов, он еле-еле стал на твердую землю. За все время пятнадцатидневного пребывания своего в Милане посол ни разу не смог явиться к синьору, и если и получил все же ответ, то он был передан ему через других. Так он и вернулся к синьору, которым был послан. Узнав от своего жалкого желтого посла о приеме, которого тот был удостоен, он понял, что мессер Бернабо поступил так из-за тощего и печального вида его посланца, напоминавшего скорее иволгу, нежели человека.
Когда кому-нибудь приходится посылать послов, то, выбирая их, следует проявлять больше внимания, чем это делается обычно. Послы должны быть людьми пожилыми и мудрыми, представительной наружности. Иначе тому, кто посылает их, бывает мало чести, а еще меньше тем, кого посылают. Так случилось и с желтым послом, о котором сказано выше.
Новелла 75
Услышав эти слова, спутники Джотто засмеялись и сказали: «Что же следует отсюда? А то, что Джотто – мастер на все. Никогда еще ни на одной картине не изображал ты какого-нибудь события так хорошо, как изобразил сейчас этот случай со свиньями».
Затем все направились к св. Галлу. На обратном пути, когда они проходили мимо св. Марка и братства «Слуг девы Марии» и рассматривали по обычаю живопись, один из спутников Джотто, увидев находившееся там в стороне изображение богоматери и Иосифа, спросил художника: «Скажи, Джотто, почему это Иосифу придают всегда такой печальный вид?»
Джотто ответил на это: «Разве у него нет к тому оснований? Он видит жену свою беременной, и не знает, от кого она забеременела».
Тогда присутствующие, обращаясь друг к другу, стали утверждать, что Джотто не только большой мастер в живописи, но мастер и во всех семи свободных искусствах. [193]Вернувшись домой, они рассказали многим об этих двух случаях с Джотто, слова которого расценивались понимающими людьми, как слова настоящего философа. Большой тонкостью отличается ум таких даровитых людей, каким был Джотто. Ведь многие люди: ходят и смотрят, раскрывая больше рот, нежели глаза тела или ума. А потому каждый, кто живет на этом свете, поступит правильно, если будет общаться с теми, кто знает больше него, ибо человек постоянно чему-либо учится.
Новелла 76
Кто-то сказал: «Она у него в штанах».
Народ стал собираться; послышался громкий смех. Маттео, словно обеспамятев, направляется к столу одного менялы, а ребята с метлами вслед за ним, крича: «Гони ее, она у него в штанах».
Маттео скрывается за спинкой лавки менялы и спускает штаны. Несколько ребят, вошедших туда за ним, кричат: «Гони ее вон, гони ее вон».
Когда штаны были на земле, мышь выпрыгнула из них. Мальчики кричат: «Вот она, вот она! Держи ее, держи ее! Она была у него в штанах. Он спустил штаны!» Мальчики убивают мышь, а Маттео остается словно мертвый. И в течение нескольких дней он находился в таком состоянии, что не знал, где он. Не было такого человека, который при встрече с ним не разразился бы смехом, так же как я, автор, видевший все это. Коротко говоря, он отправился к Нукциате [196]и дал обет никогда в своей жизни не носить больше коротких чулок, и сдержал его.
Что сказать о различных случаях, которые иногда приключаются с людьми? Конечно, никогда, думаю, не бывало происшествия столь необычайного или забавного. Стоит человек торжественно и гордо, и вдруг какой-нибудь пустяк меняет к худшему его положение: он перестает владеть ногами из-за каких-нибудь блох, либо на него бросается мышь так, что заставляет его выйти из себя. И чет такого малого зверюшки, который не досаждал бы человеку. Но человек, со своей стороны, побеждает их всех, если возьмется за дело решительно.
Новелла 77
Та же самая мысль пришла в голову другому истцу, у которого была тяжба с тем, что подарил быка, и он сказал: «Такой-то самый большой человек на этом месте; я хотел бы сделать ему какой-нибудь хороший подарок, чтобы он поддержал меня в моем праве». Он учел его положение и то, что он владеет отличным имением, где можно держать крупный скот, но не держит его потому, что не имеет денег. Поэтому он отправился к нему, чтобы поручить себя его попечению, и подарил ему корову, сказав при этом. «Я хочу, чтобы вы держали ее в своем имении ради меня».
Тот взял ее себе, и получил, таким образом, корову и быка, причем ни один из тяжущихся не знал ничего о том, что сделал другой. Так или иначе, через несколько дней после этого оба торговца явились по своему делу в названное место. Тяжба стала оборачиваться не в пользу того из них, который подарил быка, а так как торговцы заявили старшему по должности: «Каково будет твое мнение, таково будет и наше», а он, между тем, молчал и не произносил ни слова, – то, подаривший быка «немому», ожидая от него поддержки и видя, что тот не говорит ни слова, не мог, наконец, удержаться и сказал: «Или у тебя языка нет, бык?»
А тот отвечает: «Корова не дает мне говорить».
Присутствующие оглядываются по сторонам: «Что значит то, что он сказал?»
Когда человека, подарившего быка, спросили об этом, то он уверил, что говорил это самому себе, а должностное лицо, которое сказало о корове, ответило, что это поговорка, которою постоянно пользуются торговцы скотом, когда у них есть между собой тяжба, причем они называют быком того, кто имеет перевес в деле, а того, кому приходится хуже, коровой. Затем случилось, как бы там дело ни шло, что подаривший корову выиграл тяжбу. Быть может, причиной этого было то, что корова в ту пору, когда ее дарили, была стельной, а когда постановляли приговор, она принесла теленка.
И вот, часто неразумные животные соблазняют разумных к стыду многих коммун, где нельзя добиться права, если только на сцене не появляются зайцы, или козы, или кабаны. Видя этот ревниво оберегаемый обычай, я предпочел бы сделать своего сына скорее охотником, чем законоведом. А то, что следует далее, я расскажу не для того, чтобы похвалиться тем, что я сказал слова эти по своей величайшей добродетели, но потому, что я сказал их как человек, которому в этом деле помог великий синьор, ибо слова эти не мои, а его.
Я был правителем одной области, [197]где писал вышеприведенные новеллы. В эту пору приходит ко мне поселянин этого края и просит об одной вещи, которая если бы только я ее сделал, была бы моим несчастьем и стыдом. Я отказал ему.
Когда поселянин ушел от меня, кто-то сказал: «Мессер подеста, вы потеряли зайца, потому что тот, кому вы не оказали услуги по его просьбе, хороший охотник, и, если бы вы услужили ему, он был готов послать вам зайца».
А я ответил: «Если бы он дал мне зайца, я бы его съел и переварил; но стыда я не переварил бы никогда».
Все это сущая правда, и я сознаюсь, что в этом отношении грешен, как и другие. Но велико несчастие, если малая вещь, удовлетворяющая желание, которое длится минуту и сразу же исчезает, подкупает и побеждает доводы чести, которые имеют вечное существование. И пусть случится совсеми ними так, как это случилось с торговцем, подарившим быка. Что касается того, кто из скупости или ради тщеславия забывает о разуме, то пусть его постигнет участь Красса. [198]
Новелла 78
Уголотто отвечает: «Да, я».
Баллерино говорит тогда: «Дай бог, чтобы с вами беда стряслась, чтобы вам дождаться плохой пасхи!»
Уголотто отвечает на это: «Подожди немного, подожди немного!» Затем хватает свой старый заржавленный меч и спускается по лестнице, ударяя по ней мечом настолько громко, чтобы Баллерино это слышал и обратился в бегство.
Торелло ответил ему: «Успокойся! Я позову лечить тебя маэстро Банко, который мне большой друг. А как же быть со свиньями?»
Слуга отвечал: «Это уж как вы помыслите; ведь вы хотите лишить работы мясников».
В конце концов, Торелло отправился к двум мясникам, чтобы просить у них совета и помощи. Те сказали, что они хотят по одному флорину за каждую свинью, чтобы вытащить ее из колодца. Увидев, что ему плохо приходится, Торелло сказал: «Ну, ладно».
Они спросили его, хочет ли он заколоть свиней, потому что заколоть их нужно внизу. Торелло ответил: «Да. Делайте скорее и делайте как хотите».
Тогда один из мясников вооружился так, как если бы шел на бой, и, спустившись вниз с ножом острым и тонким как шпилька, в короткое время, с большим, однако, трудом, заколол свиней и, привязав сперва одну, а затем другую к колодезной веревке, помог вытащить наружу. За обделку туши ему было затем уплачено сколько приходилось, что составило опять-таки еще флорин. А воду в колодце, ставшую красной от крови человеческой и свиной, пришлось в ближайшее же время очистить, колодец вымыть больше восьми раз, и все это стоило хороших три флорина. Крови от свиней не получилось, мясо их было совершенно синим и избитым, и стало гораздо более низкого качества. И вот сколько сберег на этом деле почтенный человек: свиньи стоили ему, пожалуй, десять флоринов, да сам он истратил затем еще столько же, не считая насмешек, которые в дальнейшем пошли отсюда. [179]
Рассказанная новелла была уже написана одним юношей гораздо подробнее, потому что он излагает, как свиньи наперебой как попало ринулись на кухню, сокрушая все на своем пути; вот как там было дело. А это было не так, потому что эта подробность относительно кухни случилась с одним дворянином из Черки, около Торелло, который, чувствуя себя более молодым и быстроногим, захотел попытаться убить свою свинью; а свинья, раненная им подобно этой, выскользнула у него из рук и, сбежав с лестницы и все перемазав своей кровью, убежала на кухню и там набедокурила, опрокинув все, что там было. Эти свиньи напомнили мне еще одну новеллу, которую хочется присоединить к этим. Потерпите немного. Я скоро ее расскажу.
Новелла 71
Один августинский монах поучает в Генуе с церковной кафедры в великом посту генуэзцев о том, что они должны воевать надлежащим образом
Немного лет тому назад, находясь в Генуе в великом посту [180]и посещая, по обычаю, по утрам церковь, я очутился как-то у св. Лоренцо, в час, когда там говорил проповедь один августинский монах. [181]В эту пору между генуэзцами и венецианцами шла война, [182]и как раз в те дни венецианцы одержали значительную победу над генуэзцами. Так вот, приблизившись и напрягая слух, чтобы уловить кое-что из слов проповедника, я услышал такие святые речи и добрые примеры. Он говорил: «Я – генуэзец, и если бы я не сказал вам того, что у меня на душе, то мне казалось бы, что я очень заблуждаюсь. Так не почтите за зло, что я вам скажу правду. Вы уподобляетесь ослам. Природа осла такова. Когда их много вместе, то, если ударишь палкой одного, все разбегаются, причем один бежит в одну, другой – в другую сторону; такова их трусость. Такова как раз и ваша природа. Венецианцев уподобляют свиньям и называют свиньи-венецианцы. И действительно, натура их свиная, потому что, когда большое количество свиней согнано вместе, то, если толкнуть или ударить палкой одну из них, все они начинают жаться друг к другу и бегут затем вслед за тем, кто их толкнул. Такова поистине их природа. И если эти сравнения мне казались подходящими, то они кажутся мне таковыми в особенности теперь. Вы нанесли намедни удар венецианцам; те собрались вместе против вас, для защиты себя и нападения на вас. И на море у них столько-то галер, при помощи которых они причинили то, что вы знаете. Вы бежите, кто куда, и не понимаете один другого; и галер вооруженных у вас мало, а у них почти вдвое больше. Не спите! Проснитесь! Вооружите свои галеры сколько можете, если нужно. И не рыскайте по морю, а войдите в Венецию».Затем он закончил свою речь словами: «Не почтите мое поучение за зло, потому что я бы треснул, если бы не дал волю этим мыслям».
Так вот такую проповедь выслушал я и вернулся домой; конец ее я предоставил слушать другим. В тот же день случилось так, что я очутился в том месте, где собираются торговцы, в обществе генуэзцев, флорентийцев, пизанцев и лукезцев. Когда стали рассуждать о выдающихся людях, то один мудрый флорентиец, которого звали Карло, из рода Строцци, [183]сказал: «Вы, генуэзцы, конечно, лучшие воины и наиболее храбрые люди, какие существуют на свете; наше дело, флорентийцев, обработка шерсти и торговля».
Я ответил ему: «Это совершенно правильно».
Тогда другие спросили: «Как так?»
А я отвечал: «Когда наши монахи проповедуют во Флоренции, то они поучают нас о посте и молитве, о том, что мы должны прощать и придерживаться мира и не воевать. [184]Монахи, которые проповедуют здесь, учат противоположному. Вот нынче утром, будучи у святого Лоренцо, я прислушался к проповеди одного августинского монаха. Назидания и примеры, которые народ мог услышать от него, были таковы», и я рассказал то, что слышал.
Все изумились, и узнали тогда истину о проповеди от других, которые слышали ее подобно мне. Услышав же ее, они сказали, что я был прав. И всем проповедь эта показалась небывалой.
И, таким образом, мы частенько получаем назидание, так ширится наша вера. На кафедру всходят такие люди, что бог знает, насколько они благоразумны или рассудительны.
Новелла 73
Магистр Николо Сицилийский бросает во время своей проповеди в Санта-Кроче словцо относительно изображения спасителя, которое… вызывает смех у всех присутствующих
После того как я рассказал в предшествующих новеллах о двух печальной памяти монахах, меня тянет рассказать небольшую новеллу с. б одном превосходном магистре богословия из ордена св. Франциска, носившем или носящем еще (потому что я не знаю, жив ли он) имя магистра Николо Сицилийского. [185]Но для того, чтобы понять до конца эту краткую новеллу, нужно знать, что превосходные минориты эти, жившие или живущие еще в Сицилии, не терпели не только в своих монастырях, но и где бы то ни было изображения спасителя и проявляли недоброжелательство в отношении того, кто такое изображение заказывал.Названный магистр Николо попал в наш город по делу, возбужденному против него в Сицилии одним инквизитором из доминиканцев. Чтобы разъяснить сущность этого дела самому первосвященнику, он отправился ко двору папы; это происходило как раз в то время, когда у флорентийцев шла война с пастырями церкви. Когда по Флоренции распространилась молва о глубоких познаниях магистра Николо, флорентийцы стали просить его сказать как-нибудь проповедь. Николо говорил трижды, на праздниках: одну проповедь он произнес на день святого духа, вторую – на троицу, третью – на праздник тела Христова; все они касались самых высоких предметов, и притом были сказаны таким выдающимся человеком, таким был магистр Николо.
Поднявшись в один из этих дней на кафедру, днем после обеда, в присутствии множества народа, он коснулся, между прочим, одного вопроса и, желая объяснить существо господа нашего Иисуса Христа, сказал: «Каков лик Христа?» и, обратившись в негодовании к изображению спасителя, произнес: «Он не таков, как изображение, находящееся вен там. Чтобы ему лопнуть, если Христос был таким». И сказав это, он вернулся к тому, о чем собирался говорить.
Все слушатели принялись смеяться, и смеялись так, что в течение долгого времени магистр не мог говорить, а прочие – слушать.
В эту пору я, писатель, сам находился в названной церкви вместе с другим выдающимся монахом, магистром богословия, которого звали магистром Руджери Сицилийским. [186]Я видел, как некоторые из бывших в храме просили его поправить дело и послать за Дино ди Джери Чильямоки [187](по заказу этого Дино было написано упомянутое изображение спасителя). Магистр Руджери ответил: «Дино, о котором вы говорите и просите, чтобы я послал за ним, – тот самый, который заказал вот это изображение спасителя?»
Ему ответили: «Да». Тогда он сказал: «Если бы по указанию планет этому делу суждено было совершиться с помощью этого Дино, то Николо поступил бы наперекор, полагая, что Дино распорядился поставить изображение в этом месте». И он ни за что не захотел послать за ним.
И, таким образом, эти два выдающихся человека с большой любезностью выражали готовность разъяснить и разъясняли тем, кто приходил к ним в комнаты, что существовало много изображений господа нашего, что лик спасителя и его тело есть самое прекрасное из всего существующего, а это уродливое изображение являет собой нечто совершенно противоположное.
Новелла 74
Мессер Бельтрандо из Имолы посылает послом к мессеру Бернабо некоего нотария; Бернабо, увидев, что он мал и желт, обращается с ним, как тот этого заслуживал
Не так давно, в бытность свою синьором Имолы, мессер Бельтрандо из рода Алидози [188]послал послом к мессеру Бернабо, синьору Милана, некоего нотария; звался этот нотарий сер Бартоломео Джиральди [189]и был он человечком невзрачным, очень малого роста, темным и желтым, и с такими желтыми глазами, словно у него разлилась желчь. Прибыв туда, где находился синьор, он застал его на лестнице готовым сесть на коня, и конь был там, и слуги уже стояли у стремени. После того как посол этот, каким мы его описали, сделал поклон синьору, мессер Бернабо с самой же первой минуты не то что не поглядевший на него, но все 8 Франко Саккетти время отворачивавшийся в другую сторону, сказал ему: «Ну, говори, что тебе нужно!»И в то время, как тот говорил, мессер Бернабо, повернувшись к нему спиной, позвал одного из своих слуг и сказал: «Пойди, оседлай такого-то коня, удлини, на сколько сможешь, стремена и приводи коня сейчас же сюда».
Слуга быстро ушел и привел коня в том виде, в каком приказал ему синьор. Увидя коня, синьор подозвал к себе слугу и сказал ему: «Когда я скажу вам или сделаю знак, помогите этому послу сесть на коня и не укорачивайте стремян», и как он сказал, так и было сделано. Между тем мессер Бернабо сказал послу: «Мессер посол, садитесь на этого коня и по дороге вы побеседуете со мной».
Сказав это, синьор сел на коня. Увидев это, посол собрался сесть на коня с длинными стременами, но, так как он не мог сделать этого, то был подсажен слугами как ребенок. Синьор ехал быстро; посол, не имея возможности ни примириться с положением, ни укоротить стремена, поспевал как мог. Конь, которого синьор велел привести, шел, все время сердясь и заваливаясь, а мессер Бернабо говорил: «Говорите, что вам нужно. Предоставьте коню идти». А сам только изредка посматривал на посла.
Тот ехал, борясь со своим положением и болтаясь в седле, причем ножки его свешивались до половины чепрака. Все то, что он говорил, он говорил на разные лады, словно какой-нибудь мадригал, в зависимости от получаемых толчков, которых было не мало. А мессер Бернабо чем больше видел, как качается из стороны в сторону посол, тем больше приговаривал: «Продолжай же рассказывать о своих делах -я разберу тебя хорошо».
Коротко говоря, Бернабо протаскал посла таким образом четыре часа, так что тот не раз готов был свалиться на землю и никак не мог подобрать под себя платье или устроиться так, чтобы не то, что ноги, но и ляжки не обнажались. В конце концов, будучи человеком далеко не цветущего здоровья, вернулся он ко двору, откуда они выехали, совершенно растерзанным, еще более желтым и жалким, чем когда-либо. Синьор же, сойдя с коня, сказал, что даст ему ответ, и поднялся в дом.
Когда посол сходил с коня, то зацепился за обе луки и совершенно повис в воздухе. В то время, как он висел на локоть от земли, конь внезапно повернулся, и он чуть было не свалился. В конце концов, он еле-еле стал на твердую землю. За все время пятнадцатидневного пребывания своего в Милане посол ни разу не смог явиться к синьору, и если и получил все же ответ, то он был передан ему через других. Так он и вернулся к синьору, которым был послан. Узнав от своего жалкого желтого посла о приеме, которого тот был удостоен, он понял, что мессер Бернабо поступил так из-за тощего и печального вида его посланца, напоминавшего скорее иволгу, нежели человека.
Когда кому-нибудь приходится посылать послов, то, выбирая их, следует проявлять больше внимания, чем это делается обычно. Послы должны быть людьми пожилыми и мудрыми, представительной наружности. Иначе тому, кто посылает их, бывает мало чести, а еще меньше тем, кого посылают. Так случилось и с желтым послом, о котором сказано выше.
Новелла 75
В то время как живописец Джотто в обществе нескольких людей совершал прогулку, его неожиданно сбивает с ног свинья. Джотто говорит по этому поводу острое словцо; будучи спрошен о другой вещи, он отвечает новой остротой
Тот, кому хорошо известны обычаи Флоренции, знает, что каждое первое воскресенье месяца там принято ходить к св. Галлу, [190]причем мужчины и женщины идут вместе. Но ходят они в эту церковь больше ради прогулки, чем ради отпущения грехов. В одно из таких воскресений направился туда же в сопровождении нескольких лиц и Джотто. Когда, дойдя до улицы Кокомеро, [191]он приостановился, рассказывая о каком-то необыкновенном случае, одна из проходивших мимо свиней св. Антония, [192]разбежавшись, в бешенстве ткнула своим рылом Джотто так, что он упал на землю. Поднявшись, частью сам, частью при помощи своих спутников, и отряхнувшись, он не стал ругать свиней и не обмолвился против них ни единым словом, но, обернувшись к своим спутникам, проговорил с легкой улыбкой: «Ну, не правы ли они? Благодаря их щетине я заработал за свою жизнь тысячи лир, а между тем я ни разу не дал им и чашки каких-нибудь остатков похлебки».Услышав эти слова, спутники Джотто засмеялись и сказали: «Что же следует отсюда? А то, что Джотто – мастер на все. Никогда еще ни на одной картине не изображал ты какого-нибудь события так хорошо, как изобразил сейчас этот случай со свиньями».
Затем все направились к св. Галлу. На обратном пути, когда они проходили мимо св. Марка и братства «Слуг девы Марии» и рассматривали по обычаю живопись, один из спутников Джотто, увидев находившееся там в стороне изображение богоматери и Иосифа, спросил художника: «Скажи, Джотто, почему это Иосифу придают всегда такой печальный вид?»
Джотто ответил на это: «Разве у него нет к тому оснований? Он видит жену свою беременной, и не знает, от кого она забеременела».
Тогда присутствующие, обращаясь друг к другу, стали утверждать, что Джотто не только большой мастер в живописи, но мастер и во всех семи свободных искусствах. [193]Вернувшись домой, они рассказали многим об этих двух случаях с Джотто, слова которого расценивались понимающими людьми, как слова настоящего философа. Большой тонкостью отличается ум таких даровитых людей, каким был Джотто. Ведь многие люди: ходят и смотрят, раскрывая больше рот, нежели глаза тела или ума. А потому каждый, кто живет на этом свете, поступит правильно, если будет общаться с теми, кто знает больше него, ибо человек постоянно чему-либо учится.
Новелла 76
Когда Маттео ди Кантино Кавальканти стоял с некими людьми на Торговой площади, мышь забралась к нему в штаны; совершенно изумленный, он идет за стол менялы, где снимает штаны, и таким образом освобождается от мыши
Немного лет тому назад в доме Кавальканти [194]находился дворянин, звавшийся Маттео ди Кантино, которого видели. в свое время и я, автор, и многие другие. Названный Маттео был при жизни своей участником турниров и фехтовальщиком и знал всякие другие вещи, какие умеют делать дворяне. Он был человеком с навыками и опытом, подобно другим дворянам и воспитанным людям. Однажды, когда ему было уже семьдесят лет ют роду, но он чувствовал себя еще очень здоровым человеком, стояла сильная жара (дело было в июле); на ногах у него были чулки, доходившие до колена и короткие штаны старинного покроя, расширявшиеся книзу. В эту пору на площади Нового рынка [195]собрался кружок людей, состоявший из дворян и торговцев; они рассказывали друг другу всякие новости. В кружке этом присутствовал и названный Маттео. Случилось так, что кучка мальчиков, из тех, что служат у менял, находящихся на площади, остановилась с мышеловкой, в которую попалась мышь, поставили мышеловку на землю и открыли дверцу. Когда дверца была открыта, то мышь вышла наружу и стала бегать по площади. Мальчики, размахивая метлами, бежали за ней следом, чтобы убить ее; мышь же, стараясь спрятаться и не зная куда, метнулась в кружок, где находился названный Маттео ди Кантино, и, подбежав к его ногам, прыгнула в раструбы его штанов и очутилась в них. Каждый может представить себе, как почувствовал себя Маттео, когда ощутил в штанах мышь. Он был совершенно вне себя. Мальчики, потеряв мышь из виду, кричали: «Куда она делась? Где она?»Кто-то сказал: «Она у него в штанах».
Народ стал собираться; послышался громкий смех. Маттео, словно обеспамятев, направляется к столу одного менялы, а ребята с метлами вслед за ним, крича: «Гони ее, она у него в штанах».
Маттео скрывается за спинкой лавки менялы и спускает штаны. Несколько ребят, вошедших туда за ним, кричат: «Гони ее вон, гони ее вон».
Когда штаны были на земле, мышь выпрыгнула из них. Мальчики кричат: «Вот она, вот она! Держи ее, держи ее! Она была у него в штанах. Он спустил штаны!» Мальчики убивают мышь, а Маттео остается словно мертвый. И в течение нескольких дней он находился в таком состоянии, что не знал, где он. Не было такого человека, который при встрече с ним не разразился бы смехом, так же как я, автор, видевший все это. Коротко говоря, он отправился к Нукциате [196]и дал обет никогда в своей жизни не носить больше коротких чулок, и сдержал его.
Что сказать о различных случаях, которые иногда приключаются с людьми? Конечно, никогда, думаю, не бывало происшествия столь необычайного или забавного. Стоит человек торжественно и гордо, и вдруг какой-нибудь пустяк меняет к худшему его положение: он перестает владеть ногами из-за каких-нибудь блох, либо на него бросается мышь так, что заставляет его выйти из себя. И чет такого малого зверюшки, который не досаждал бы человеку. Но человек, со своей стороны, побеждает их всех, если возьмется за дело решительно.
Новелла 77
Два человека ведут дело у неких должностных лиц; один из тяжущихся дает одному из них быка, другой дает ему же корову. И тот и другой жертвуют своим добром напрасно
В одном из городов Тосканы… Из уважения к нему я не скажу, какой это был город, не скажу также, какие это были должностные лица, ни вообще, ни в частности. Существовала некогда, а может быть, существует еще и сейчас, некая крупная должность, занимаемая почтенными гражданами, которые обладают огромной властью решать тяжбы, возникающие как между горожанами, так и между крестьянами. Случилось однажды, что у двух богатых торговцев скотом было между собою дело на триста лир или больше. И дошло оно до названной инстанции; а так как решение там не могло быть принято скоро и в том смысле, как этого хотелось одному из тяжущихся, причем он даже опасался, как бы ему не проиграть дела вовсе, то он решил сделать подарок одному из названных должностных лиц, которое было старшим и могло скорее помочь ему. Он обдумал получше то, что ему пришло в голову. У того человека было имение, превосходное и большое, но не было средств, чтобы завести, сколько нужно быков. И надумал торговец пойти к нему, открыться перед ним и, заручившись его поддержкой и покровительством, подарить ему быка, которых у самого торговца было много. И как он надумал, так и сделал. Дружок не заставил себя долго упрашивать, и взял себе быка.Та же самая мысль пришла в голову другому истцу, у которого была тяжба с тем, что подарил быка, и он сказал: «Такой-то самый большой человек на этом месте; я хотел бы сделать ему какой-нибудь хороший подарок, чтобы он поддержал меня в моем праве». Он учел его положение и то, что он владеет отличным имением, где можно держать крупный скот, но не держит его потому, что не имеет денег. Поэтому он отправился к нему, чтобы поручить себя его попечению, и подарил ему корову, сказав при этом. «Я хочу, чтобы вы держали ее в своем имении ради меня».
Тот взял ее себе, и получил, таким образом, корову и быка, причем ни один из тяжущихся не знал ничего о том, что сделал другой. Так или иначе, через несколько дней после этого оба торговца явились по своему делу в названное место. Тяжба стала оборачиваться не в пользу того из них, который подарил быка, а так как торговцы заявили старшему по должности: «Каково будет твое мнение, таково будет и наше», а он, между тем, молчал и не произносил ни слова, – то, подаривший быка «немому», ожидая от него поддержки и видя, что тот не говорит ни слова, не мог, наконец, удержаться и сказал: «Или у тебя языка нет, бык?»
А тот отвечает: «Корова не дает мне говорить».
Присутствующие оглядываются по сторонам: «Что значит то, что он сказал?»
Когда человека, подарившего быка, спросили об этом, то он уверил, что говорил это самому себе, а должностное лицо, которое сказало о корове, ответило, что это поговорка, которою постоянно пользуются торговцы скотом, когда у них есть между собой тяжба, причем они называют быком того, кто имеет перевес в деле, а того, кому приходится хуже, коровой. Затем случилось, как бы там дело ни шло, что подаривший корову выиграл тяжбу. Быть может, причиной этого было то, что корова в ту пору, когда ее дарили, была стельной, а когда постановляли приговор, она принесла теленка.
И вот, часто неразумные животные соблазняют разумных к стыду многих коммун, где нельзя добиться права, если только на сцене не появляются зайцы, или козы, или кабаны. Видя этот ревниво оберегаемый обычай, я предпочел бы сделать своего сына скорее охотником, чем законоведом. А то, что следует далее, я расскажу не для того, чтобы похвалиться тем, что я сказал слова эти по своей величайшей добродетели, но потому, что я сказал их как человек, которому в этом деле помог великий синьор, ибо слова эти не мои, а его.
Я был правителем одной области, [197]где писал вышеприведенные новеллы. В эту пору приходит ко мне поселянин этого края и просит об одной вещи, которая если бы только я ее сделал, была бы моим несчастьем и стыдом. Я отказал ему.
Когда поселянин ушел от меня, кто-то сказал: «Мессер подеста, вы потеряли зайца, потому что тот, кому вы не оказали услуги по его просьбе, хороший охотник, и, если бы вы услужили ему, он был готов послать вам зайца».
А я ответил: «Если бы он дал мне зайца, я бы его съел и переварил; но стыда я не переварил бы никогда».
Все это сущая правда, и я сознаюсь, что в этом отношении грешен, как и другие. Но велико несчастие, если малая вещь, удовлетворяющая желание, которое длится минуту и сразу же исчезает, подкупает и побеждает доводы чести, которые имеют вечное существование. И пусть случится совсеми ними так, как это случилось с торговцем, подарившим быка. Что касается того, кто из скупости или ради тщеславия забывает о разуме, то пусть его постигнет участь Красса. [198]
Новелла 78
Уголотто дельи Альи встает однажды рано утром и видит, что у двери его дома поставлена лавка для умерших. Он спрашивает, кто умер. Ему отвечают, что умер Уголотто. Тогда он начинает шуметь на весь околоток
И двадцати лет не прошло с тех пор, как в городе Флоренции жил некий Уголотто дельи Альи. [199]Был он худым, сухим человеком большого роста и от роду имел наверно восемьдесят лет. Так как ему случалось бывать в Германии, то он предпочитал постоянно говорить по-немецки; он держал сокола [200]и боялся смерти больше чем кто-либо другой. И как это часто случается, что в больших государствах попадаются люди странные, так было и здесь: некий человек по имени… дель Рикко, прозванный Баллерино ди Гьянда, [201]вышел однажды ночью (он часто бродил в эти часы) и постучался в дверь дома Уголотто. Уголотто, комната которого находилась над дверьми, проснулся и, встав с постели, высовывается в окно. Баллерино отходит назад, а Уголотто спрашивает: «Кто гам?» Балерино говорит: «Это вы, Уголотто, вы?»Уголотто отвечает: «Да, я».
Баллерино говорит тогда: «Дай бог, чтобы с вами беда стряслась, чтобы вам дождаться плохой пасхи!»
Уголотто отвечает на это: «Подожди немного, подожди немного!» Затем хватает свой старый заржавленный меч и спускается по лестнице, ударяя по ней мечом настолько громко, чтобы Баллерино это слышал и обратился в бегство.