Тогда я сменил пластинку и полюбопытствовал о досуге и самочувствии Зудякова, зная, что он оставляет в ведомости автографов на два с половиной уха.
[30]Но не все же двадцать четыре часа в сутки печёт он рубли. Когда-то и отдыхает.
Как?
Утром он мечтательно и мучительно ждёт почту.
Письмо!
Он вожделенно вскрывает послание, пробегает первые строчки и уверенным руководящим шагом ложится на курс преподавателя Дудякова.
– Что делать с тобой, великий ты мой артист подгорелого театра? Ты что вчера залажал? [31]– патетически вскинул руку с конвертом. – Что же это за сольфеджирование? Вот…
Он уставился в письмо, запел угрожающим речитативом:
– «Мы, родители, уведомляем вас, товарищ директор, что нам очень больно видеть Якова Андреевича Дудякова на снегу. Они были выпивши и могли простудиться… У них, поди, в трубочку завернулись уши от холода…» Какая баркарола! Ты что, фигурист, [32]лошадиными дозами?
Дудяков принципиально изучает пол, повинно скребёт свой затылок.
Зудяков – свой.
Наконец Зудяков обрывает паузу.
– Такую фугетту оставлять нельзя. Действуй!.. Ну чего ни с места? Твой нешевелизм меня удручает… Две ноты крестом [33]не можешь изобразить? Ну нульсон! [34]Хоть скоммуниздь где на фёдора… [35]Лабай! [36]Давай аллегретто! [37]
Дудяков готов занять на омовение жалобы хоть у Бога, хоть у учащихся. Кто даст скорее.
Искомая сумма находится.
Бедным родителям вечером снова больно.
«Фигуристов опять разносят по домам».
Непосвящённые могут от умиления расплакаться.
Надо же!
Как в Нежносвирельске почитают отцов музыки.
На руках носят!
А всё куда проще.
Музыкальные отцы хватили лишку и потеряли способность передвигаться по горизонтали. Их так и подмывает пасть трупами на землю. Между близкими и тружениками хитрого домика [38]разгорается конкуренция. Оттого, кто вперёд подоспеет, зависит, где проведёт музыкальная персона ночку. Дома или вне.
Если почта не приносит родительского сигнала, настроение у директора падает ниже некуда.
Тогда он подходит к первому попавшемуся сослуживцу мужского образца и тоскливо предлагает:
– Погрустим…
Это предложение выпить за счёт приглашаемого.
Мне рассказывали на вечере воспоминаний зудяковских странностей, разумеется, не для печати:
– Сидишь с ним по ту сторону столичной и грустишь. Щекотливый переплётишко. Идёшь с ним и дрожишь. Вот такой концертарий! Сам не пьёшь, а отказаться – Боже храни! Ну, если не собираешься больше работать, дело хозяйское… А если не планируешь устраивать проводы с музыкальным миром, то…
Как Дудяков ни отбояривался, но Зудяков своей властью навёл-таки его в понедельник, тринадцатого января, на грусть.
Хорошенько погрустилив ресторанчике.
Вышли на воздух.
– Сочини ораторию! – размажисто распорядился Зудяков.
В подстрочном переводе с музыкального это означает: купи бутылку.
Подчиненный был без финансов.
Зудяков сочинилсам и, болезненно соблюдая служебную дистанцию, сунул ораториюв дудяковский карман.
Кажется, пошли.
Тут весь горизонт заполнила собой жена Дудякова с ребёнком и распорядилась следовать мужу за нею в магазин.
Дудякову стало весело и он бездумно переметнулся в новый лагерь. При этом торжественно вручил Зудякову его ораториюс развёрнутым комментарием:
– Не хочу! Я как могу борюсь с этими проклятыми ораториями,а вы, извините, уводите меня от борьбы… Вы ещё за это, извините, ответите! – непослушным пальцем погрозил Дудяков и трудно откланялся.
Зудяков окаменел.
Это не школа, а какой-то непроходимый клуб трезвенников! Никто не принимает! Был Дудяков и тот рвёт со старым! Оставить меня в одиночестве? И в открытую!? При переполненном зале! Как простить такое рубато? [39]
Отойдя шагов пять, Дудяков остановился, подумал и решительно вернулся к Зудякову.
Собрался с последним духом, твёрдо проговорил:
– Не желаю жить грустно. Хочу жить весело! И вашего сомбрирования [40]не боюсь! Греби ушами в камыши! [41]– И выразительно сделал ручкой.
Зудяков захлопал белёсыми ресницами.
Такой дерзости он не ожидал. Он был оскорблён во всех святых чувствах. И как следствие всего этого, в тот самый момент, когда Дудяков, приподняв шапку и коротко поклонившись, повернулся уйти, Зудяков единым взмахом руки оставил вязкий алый автограф на лице подчиненного в области выше бровей.
– Ну! Доволен, свинорыл, светомузыкой? – крикнул вслед Зудяков. – Не горюй, получишь добавки… Наставлю я тебе ещё фиников! Будешь знать, как не слушать начальство! Это ж ты, сундучок с блошками, навязываешь мне строй капиталистический! [42]Ты чего убегаешь? Или ты на струе сидишь? [43]
События затянулись в тугой драматический узелок.
Как станет распутывать его Дудяков? Посредством ответного удара?
К счастью, ответа не последовало.
Специалисты усматривают причину в том, что музыка всё-таки благотворно влияет на Дудякова. Она не позволила опуститься ему до кулачного разрешения проблемы. К тому же бить начальство просто и непедагогично, и неэтично, и неэкономично, и как хотите низзя!
По другой версии, также заслуживающей внимания, Дудякова удержало новое пальто, которое так не хотелось пачкать.
Оставшись в тяжком одиночестве, Зудяков сделал непоправимое: разбросал по улице рыбу, расколотил об угол дома №33 свою ораториюи с тоскливым наслаждением послушал, как содержимое со вздохом выпил снег.
В полночь он нанёс визит Дудяковым.
Дудяков уже спал.
– Встать, человек пять! – велел Зудяков охрипло и устало. – Разве ты не видишь, кто пришёл!? Дудяков! Вот тебе ручка! Вот тебе бумага! Вот тебе моё выссссокое благословение!.. Пиши по собственному. Заранее! Я ж тебя всё равно подловлю. Свалю. Для начала впаяю строгачевского за ослушание… Я тебе сделаю козью мордулечку! Ты ещё запоёшь, до-ре-ми-фасоля! Ну пиши!
– А я неграмотный! – выкрикнул Дудяков и с головой укрылся одеялом.
Прошло с год.
Зудяков до смерточки ждал увидеть Дудякова хваченым.
А Дудяков принципиально не оправдывал его горячих надежд. Крепился. Не сдавался. Даже боролся. С искушением. И постоянно был преступно трезв, как стеклышко.
Но однажды это стеклышко как-то нечаянно кокнулось.
Не выдержало нагрузки. Дало трещину.
Если честь по чести, милиции надо б благодарность. В тридцатиградусный мороз подобрала Дудякова и на хмелеуборочной – в вытрезвитель. Наверняка б сыграл в ящик. Спасла музыкальную единицу!
От радости Зудяков чуть не помер.
Вывесил в школе заранее им сочинённую молнию.
Строго-настрого наказал не срывать.
А вдруг…
И для надёжности он, ликующий, весь день простоял в холодном коридоре у молнии. Как в почётном карауле.
К вечеру Зудяков и посинел, и почернел.
У Дудякова нерабочий день, и Дудяков ничего не знает!
Под покровом глухой ночи директор сорвал свою молниюи – к Дудяковым.
В квартиру полуночного гостя не пустили.
Там помнили его прошлый визит.
Зудяков тоскливо поинтересовался с лестничной площадки. Через замочную скважину:
– Дудяков! Ну, ты проснулся? Ты где вчера ночевал? В образцовом вытрезвителе? Ну субчик! Ну бульончик! Ну отощалый блинчик! Я захожу с севера… [44]Ну какую же ты пустил фиксу! [45]
– Отстань! Хватит тащить нищего по мосту! [46]
– Чего? Неслышиссимо!
– Отстань говорю, нерводрал! [47]
– Неутыка! Хоть вагон тебе умного скажи – всё уходит в свисток! Твоё ослушание тебя погубит. Я б мог накинуть тебе зряплатку… И были б у тебя тачка, дачка да с кайфом жрачка. И мы с тобой почасту обрывали б струночку. [48]А так, сучкастый… Век воли не видать! Научу я тебя свободушку любить! Послушай, нестроевич, какого мнения о тебе родная общественность!
И с неописуемым восторгом, с каким поэты читают стихи любимым, Зудяков стал выть в скважину:
Теперь я понимаю, почему смеётся Зудяков, когда услышит что-нибудь возвышенное про бедную музыку.
2 апреля 1967
Безответная любовь
Если тебе хочется говорить, но нечего сказать – пиши стихи.
Почти всякий в молодости воображает себя пиитом, а потому при первой возможности начинает гугнявить что-то рифмованное. Ему (ей) мало аудитории в одну человеко-единицу. Мало места в альбомах. Газету подавай!
В редакции пошли навстречу трудящимся и торжественно открыли бухту «Графомания».
Час от часу не легче.
Полку графоманов катастрофически прибывает.
Здравствует в Кривых Двориках Даша Лебёдкина.
Библиотекарь.
По совместительству поэтесса.
На этой почве прислала в газету граммов сто своих трудов.
В «Детстве и юности» правдиво воспела пройденный путь:
Только вот Даша маловато сидела за партой. Раз даже не заметила, что частица нев натянутых отношениях с глаголами, а потому предпочитает держаться от них на расстоянии.
Не в ладах Даша с точками и запятыми.
Не будем вдаваться в подробности по линии грамотности.
Что ещё для души приготовила Даша?
Явную оплошность срочно запеленговала поэтесса.
Тут же сполна выдает себе программу-минимум на день:
В нём, догадываемся, заложена глубокая философия: человек целенаправленней строит свой трудовой день, следовательно, и жизнь, чем наш общий четвероногий друг.
Дальше.
Но вот героиню следующего произведения каким-то ветром закинуло в лес.
Но вовремя одумывается и, довольствуясь одним лютиком, остальные несёт людям.
Героиня Даши умаялась и потому задумалась о покое.
Чтобы «пропечататься», взяла в соавторы не Александра Сергеевича и не Михаила Юрьевича, а – нам кого попроще! – Василия Кулёмина.
Даша «углубила» Кулёмина.
К его стихотворению из двух четверостиший дописала ещё три своих. (Одно процитировано.) И поскольку три больше двух, изгнала известного поэта из соавторов, рассчитывая единолично на славу и гонорар.
Много земли перерывают золотоискатели и находят немного золота.
Так и журналисты.
Когда сотрудник редакции – не семи пядей во лбу, тем более не семисот, всего не удержишь в голове! – перерыл тонну лебёдкинской руды и отыскал восемь добротных строчек, он так обрадовался, будто персонально открыл новую Америку.
По иронии судьбы – нет, это не ирония, зёрна от плевел отличит всякий! – три строфы, усердно написанные Дашей, были пущены в распыл как самые бездарные. Оставшиеся две кулёминские и увидели свет за подписью библиотекаря.
Фанатичная любовь довела Дашу до ручки.
Любовь зла, полюбишь как следствие и козла.
Козла Даша забраковала.
Она всей душой к Парнасу, а он от неё – подальше. Ни на какой козе не подъедешь.
А не поостыть ли Даше?
Стихи не её стихия. Красть у других? Податься переделывать классиков? Нерентабельно. Враньё не споро, попутает скоро.
А что касается её фанатичной любви к поэтической славе, так надо помнить кое-какие пустяки. Фанатизм доводит до крайности. Магомета он привёл на престол, а Иоанна Лейденского – на эшафот.
Каждому – своё!
Увы…
2 июля 1967
Не дразните маленьких!
Лето.
Яуза.
Маленький гражданин из тех, что тише воды, ниже травы и не путается у общества в ногах, угрюмо швырнул на траву мятую кепку, на вздохе достал из кармана ломоть хлеба и «особую», гордо водрузил её на картуз.
В расслабухе сел.
Снова взял бутылку, погладил, будто смахивал пылинки, и, протянув её к солнцу, тихо и деловито сказал:
– За ваше здоровье, Солнышко!
Он коротко поиграл горниста, отпил из горлышка, и, со свистом высморкавшись, стал тоскливо смотреть на воду.
– Фу! Как вы дурно воспитаны, синьор!
Мужичок обернулся.
Двое мальчишек лет по пятнадцати.
В газетных пилотках.
Тот, что повыше, отвесил поклон:
– Пан Козырёк! А это мой денщик Бессловесный.
Бессловесный галантно раскланялся.
– Так вот, – в присутствии разочарования в голосе продолжал Козырёк, – вы посеяли чувство коллективизма. Что творит с людьми час волка! [50]Вы что, понедельник? Слегка встряхнутый? Как вы можете один так бесцеремонно употреблять столь благородный напиток? Вас одиночество не угнетает?
– Раз пришли, садитесь, – упавшим голосом сказал мужичок и на всякий случай взял бутылку в руки.
– Не беспокойтесь. Пьём только своё.
Денщиксделал из газеты три бокала.
Один услужливо подал синьору,а в два зачерпнул из реки воды.
Синьорулыбнулся, но лить водку в бокал не стал. Играть горниста сподручнее.
Чокнулись.
– Вздрогнем! – панически крикнул пан.
Денщиквыставил пануладонь щитком. Отставить!
И тут же выхватил у того бокал и метнул содержимое назад в реку, отчего она заметно стала полноводней.
В речку он брезгливо плесканул и из своего бокала.
Потом спокойно, запросто, будто свою, взял бутылку, чтобы наполнить свой и пановбокалы.
Мужичок робко икнул, но успел выхватить свою пропажу, пробормотав:
– Это что же, растрата с криком? [51]Средь бел дня?
– Как этот эзоп [52]раскрыл клюв! – покачиваясь, светски заметил пан.– Я в полном обалдайсе! Невозможный эгоистяра. Ужасно!
– Пейте своё, стакановцы! – весело бросил мужичок.
– Это страшнее пустого стакана! Кончай, ханурик, рублиться! [53]Иль ты и в сам деле рекламнулся? – Панподставил новый газетный бокал. – Не устал ротор гонять? [54]Накапай полный!
Мужичок и тут не раскололся.
– Синьор Помидориков! Вы ещё долго собираетесь дурачить маленьких? Мы так можем и растусоваться…
Бесцеремонно щёлкнув по носу мужичка, Козырек вежливо вывинтил бутылку из слабых, захмелелых рук, затем слегка толкнул пьяника в грудь, и тот, споткнувшись o подсевшего сзади денщика,плюхнулся в реку.
Вынырнул.
От злости мужичок потерял дар речи.
– Синьор! Как самочувствие? – корректно осведомился Козырёк.
– Расхлебаи!.. [55]Парразиты!..
– Оля-ля-а! Рассольчик слишком крепенький!.. [56]– искренне выразил сожаление денщики налил из бутылки.
Козырек и Бессловесный подняли бокалы, чокнулись, поклонились мужичку:
– Синьор! – протянул руку с полным бокалом денщик. – Желаем выпить с вами на брудершафт. Не откажите. Будьте любезны.
– Ваше здоровье, Сам Самыч! Считайте, что пьём на брудершафт. Вы ведь уже хлебнули водицы нашей. Ну, счастливого плавания. Сделайте мальчикам ручкой! Мы отбываем. Рассосали, оприходовали ваш бутылёк самопала… Пора менять картинку… Может, пойдём с нами на клотик пить чай с мусингами?
Мужичок плюнул и грустно повёл вокруг очами.
И был вечер
Коварство без любви
Глина
Как?
Утром он мечтательно и мучительно ждёт почту.
Письмо!
Он вожделенно вскрывает послание, пробегает первые строчки и уверенным руководящим шагом ложится на курс преподавателя Дудякова.
– Что делать с тобой, великий ты мой артист подгорелого театра? Ты что вчера залажал? [31]– патетически вскинул руку с конвертом. – Что же это за сольфеджирование? Вот…
Он уставился в письмо, запел угрожающим речитативом:
– «Мы, родители, уведомляем вас, товарищ директор, что нам очень больно видеть Якова Андреевича Дудякова на снегу. Они были выпивши и могли простудиться… У них, поди, в трубочку завернулись уши от холода…» Какая баркарола! Ты что, фигурист, [32]лошадиными дозами?
Дудяков принципиально изучает пол, повинно скребёт свой затылок.
Зудяков – свой.
Наконец Зудяков обрывает паузу.
– Такую фугетту оставлять нельзя. Действуй!.. Ну чего ни с места? Твой нешевелизм меня удручает… Две ноты крестом [33]не можешь изобразить? Ну нульсон! [34]Хоть скоммуниздь где на фёдора… [35]Лабай! [36]Давай аллегретто! [37]
Дудяков готов занять на омовение жалобы хоть у Бога, хоть у учащихся. Кто даст скорее.
Искомая сумма находится.
Бедным родителям вечером снова больно.
«Фигуристов опять разносят по домам».
Непосвящённые могут от умиления расплакаться.
Надо же!
Как в Нежносвирельске почитают отцов музыки.
На руках носят!
А всё куда проще.
Музыкальные отцы хватили лишку и потеряли способность передвигаться по горизонтали. Их так и подмывает пасть трупами на землю. Между близкими и тружениками хитрого домика [38]разгорается конкуренция. Оттого, кто вперёд подоспеет, зависит, где проведёт музыкальная персона ночку. Дома или вне.
Если почта не приносит родительского сигнала, настроение у директора падает ниже некуда.
Тогда он подходит к первому попавшемуся сослуживцу мужского образца и тоскливо предлагает:
– Погрустим…
Это предложение выпить за счёт приглашаемого.
Мне рассказывали на вечере воспоминаний зудяковских странностей, разумеется, не для печати:
– Сидишь с ним по ту сторону столичной и грустишь. Щекотливый переплётишко. Идёшь с ним и дрожишь. Вот такой концертарий! Сам не пьёшь, а отказаться – Боже храни! Ну, если не собираешься больше работать, дело хозяйское… А если не планируешь устраивать проводы с музыкальным миром, то…
Как Дудяков ни отбояривался, но Зудяков своей властью навёл-таки его в понедельник, тринадцатого января, на грусть.
Хорошенько погрустилив ресторанчике.
Вышли на воздух.
– Сочини ораторию! – размажисто распорядился Зудяков.
В подстрочном переводе с музыкального это означает: купи бутылку.
Подчиненный был без финансов.
Зудяков сочинилсам и, болезненно соблюдая служебную дистанцию, сунул ораториюв дудяковский карман.
Кажется, пошли.
Тут весь горизонт заполнила собой жена Дудякова с ребёнком и распорядилась следовать мужу за нею в магазин.
Дудякову стало весело и он бездумно переметнулся в новый лагерь. При этом торжественно вручил Зудякову его ораториюс развёрнутым комментарием:
– Не хочу! Я как могу борюсь с этими проклятыми ораториями,а вы, извините, уводите меня от борьбы… Вы ещё за это, извините, ответите! – непослушным пальцем погрозил Дудяков и трудно откланялся.
Зудяков окаменел.
Это не школа, а какой-то непроходимый клуб трезвенников! Никто не принимает! Был Дудяков и тот рвёт со старым! Оставить меня в одиночестве? И в открытую!? При переполненном зале! Как простить такое рубато? [39]
Отойдя шагов пять, Дудяков остановился, подумал и решительно вернулся к Зудякову.
Собрался с последним духом, твёрдо проговорил:
– Не желаю жить грустно. Хочу жить весело! И вашего сомбрирования [40]не боюсь! Греби ушами в камыши! [41]– И выразительно сделал ручкой.
Зудяков захлопал белёсыми ресницами.
Такой дерзости он не ожидал. Он был оскорблён во всех святых чувствах. И как следствие всего этого, в тот самый момент, когда Дудяков, приподняв шапку и коротко поклонившись, повернулся уйти, Зудяков единым взмахом руки оставил вязкий алый автограф на лице подчиненного в области выше бровей.
– Ну! Доволен, свинорыл, светомузыкой? – крикнул вслед Зудяков. – Не горюй, получишь добавки… Наставлю я тебе ещё фиников! Будешь знать, как не слушать начальство! Это ж ты, сундучок с блошками, навязываешь мне строй капиталистический! [42]Ты чего убегаешь? Или ты на струе сидишь? [43]
События затянулись в тугой драматический узелок.
Как станет распутывать его Дудяков? Посредством ответного удара?
К счастью, ответа не последовало.
Специалисты усматривают причину в том, что музыка всё-таки благотворно влияет на Дудякова. Она не позволила опуститься ему до кулачного разрешения проблемы. К тому же бить начальство просто и непедагогично, и неэтично, и неэкономично, и как хотите низзя!
По другой версии, также заслуживающей внимания, Дудякова удержало новое пальто, которое так не хотелось пачкать.
Оставшись в тяжком одиночестве, Зудяков сделал непоправимое: разбросал по улице рыбу, расколотил об угол дома №33 свою ораториюи с тоскливым наслаждением послушал, как содержимое со вздохом выпил снег.
В полночь он нанёс визит Дудяковым.
Дудяков уже спал.
– Встать, человек пять! – велел Зудяков охрипло и устало. – Разве ты не видишь, кто пришёл!? Дудяков! Вот тебе ручка! Вот тебе бумага! Вот тебе моё выссссокое благословение!.. Пиши по собственному. Заранее! Я ж тебя всё равно подловлю. Свалю. Для начала впаяю строгачевского за ослушание… Я тебе сделаю козью мордулечку! Ты ещё запоёшь, до-ре-ми-фасоля! Ну пиши!
– А я неграмотный! – выкрикнул Дудяков и с головой укрылся одеялом.
Прошло с год.
Зудяков до смерточки ждал увидеть Дудякова хваченым.
А Дудяков принципиально не оправдывал его горячих надежд. Крепился. Не сдавался. Даже боролся. С искушением. И постоянно был преступно трезв, как стеклышко.
Но однажды это стеклышко как-то нечаянно кокнулось.
Не выдержало нагрузки. Дало трещину.
Если честь по чести, милиции надо б благодарность. В тридцатиградусный мороз подобрала Дудякова и на хмелеуборочной – в вытрезвитель. Наверняка б сыграл в ящик. Спасла музыкальную единицу!
От радости Зудяков чуть не помер.
Вывесил в школе заранее им сочинённую молнию.
Строго-настрого наказал не срывать.
А вдруг…
И для надёжности он, ликующий, весь день простоял в холодном коридоре у молнии. Как в почётном карауле.
К вечеру Зудяков и посинел, и почернел.
У Дудякова нерабочий день, и Дудяков ничего не знает!
Под покровом глухой ночи директор сорвал свою молниюи – к Дудяковым.
В квартиру полуночного гостя не пустили.
Там помнили его прошлый визит.
Зудяков тоскливо поинтересовался с лестничной площадки. Через замочную скважину:
– Дудяков! Ну, ты проснулся? Ты где вчера ночевал? В образцовом вытрезвителе? Ну субчик! Ну бульончик! Ну отощалый блинчик! Я захожу с севера… [44]Ну какую же ты пустил фиксу! [45]
– Отстань! Хватит тащить нищего по мосту! [46]
– Чего? Неслышиссимо!
– Отстань говорю, нерводрал! [47]
– Неутыка! Хоть вагон тебе умного скажи – всё уходит в свисток! Твоё ослушание тебя погубит. Я б мог накинуть тебе зряплатку… И были б у тебя тачка, дачка да с кайфом жрачка. И мы с тобой почасту обрывали б струночку. [48]А так, сучкастый… Век воли не видать! Научу я тебя свободушку любить! Послушай, нестроевич, какого мнения о тебе родная общественность!
И с неописуемым восторгом, с каким поэты читают стихи любимым, Зудяков стал выть в скважину:
– Дудяков! – в горячечном упоении пальнул Зудяков. – Ну, ты всё понял, хмырь зелёный, в своём реквиеме? Ты хоть понял, что ты помеха? Говоришь, кончай мессу да иди спать? Я-то пойду. Но уснёшь ли ты? Завтра ты у меня серенады запоёшь. Да хорошенечко перечитай про перетяжку! [49]
– Таких, как он, у нас единицы!
Но мимо них мы не вправе пройти!
Они нам мешают жить и трудиться!
Они помеха на нашем пути!
Теперь я понимаю, почему смеётся Зудяков, когда услышит что-нибудь возвышенное про бедную музыку.
2 апреля 1967
Безответная любовь
Нет таланта – не зарывайся!
Л. Леонидов.
Если тебе хочется говорить, но нечего сказать – пиши стихи.
Почти всякий в молодости воображает себя пиитом, а потому при первой возможности начинает гугнявить что-то рифмованное. Ему (ей) мало аудитории в одну человеко-единицу. Мало места в альбомах. Газету подавай!
В редакции пошли навстречу трудящимся и торжественно открыли бухту «Графомания».
Час от часу не легче.
Полку графоманов катастрофически прибывает.
Здравствует в Кривых Двориках Даша Лебёдкина.
Библиотекарь.
По совместительству поэтесса.
На этой почве прислала в газету граммов сто своих трудов.
В «Детстве и юности» правдиво воспела пройденный путь:
Метко схвачено.
За партой я сидела 10 лет
Узнала много интересного я в школе.
Учиться надо, неучиться – нет
Ведь нет у нас в стране людей в неволе.
Только вот Даша маловато сидела за партой. Раз даже не заметила, что частица нев натянутых отношениях с глаголами, а потому предпочитает держаться от них на расстоянии.
Не в ладах Даша с точками и запятыми.
Не будем вдаваться в подробности по линии грамотности.
Что ещё для души приготовила Даша?
И что это за тявкуша, которая с самого утра без дела носится? За что её только и кормят?
За окошком солнце лучится
Веет утро прохладой
И собака куда-то мчится
По зеленому саду.
Явную оплошность срочно запеленговала поэтесса.
Тут же сполна выдает себе программу-минимум на день:
А все же, о чём этот стих?
Надо в лес за грибами сходить
Надо дома помочь по хозяйству
В нём, догадываемся, заложена глубокая философия: человек целенаправленней строит свой трудовой день, следовательно, и жизнь, чем наш общий четвероногий друг.
Дальше.
В этом творении тявкула уже исправился. Ну кто что скажет против такого трудолюбивого пса? Стережёт крыжовник, зарабатывает на кость насущную. Жизненно!
В саду увидишь ты шиповник
Вокруг смородина стоит,
А рядом с ней растет крыжовник
И совсем близко пес лежит.
Но вот героиню следующего произведения каким-то ветром закинуло в лес.
Жадина, она «все сорвать готова».
«А навстречу мне ужас сколько цветов!»
Но вовремя одумывается и, довольствуясь одним лютиком, остальные несёт людям.
А если волна захлестнёт старушку? Кто отвечать будет?
Старушка увидев подснежник живой
Уголками рта улыбнется
Ее постаревшее сердце волной
Забьется, забьется, забьется.
Героиня Даши умаялась и потому задумалась о покое.
Своё бессилие сознаёт и Даша.
Человеку нужна тишина,
Чтобы слышать, как дятел стучит.
Чтобы думать, что кто-то не спит
И по делу куда-то спешит.
Чтобы «пропечататься», взяла в соавторы не Александра Сергеевича и не Михаила Юрьевича, а – нам кого попроще! – Василия Кулёмина.
Даша «углубила» Кулёмина.
К его стихотворению из двух четверостиший дописала ещё три своих. (Одно процитировано.) И поскольку три больше двух, изгнала известного поэта из соавторов, рассчитывая единолично на славу и гонорар.
Много земли перерывают золотоискатели и находят немного золота.
Так и журналисты.
Когда сотрудник редакции – не семи пядей во лбу, тем более не семисот, всего не удержишь в голове! – перерыл тонну лебёдкинской руды и отыскал восемь добротных строчек, он так обрадовался, будто персонально открыл новую Америку.
По иронии судьбы – нет, это не ирония, зёрна от плевел отличит всякий! – три строфы, усердно написанные Дашей, были пущены в распыл как самые бездарные. Оставшиеся две кулёминские и увидели свет за подписью библиотекаря.
Фанатичная любовь довела Дашу до ручки.
Любовь зла, полюбишь как следствие и козла.
Козла Даша забраковала.
Она всей душой к Парнасу, а он от неё – подальше. Ни на какой козе не подъедешь.
А не поостыть ли Даше?
Стихи не её стихия. Красть у других? Податься переделывать классиков? Нерентабельно. Враньё не споро, попутает скоро.
А что касается её фанатичной любви к поэтической славе, так надо помнить кое-какие пустяки. Фанатизм доводит до крайности. Магомета он привёл на престол, а Иоанна Лейденского – на эшафот.
Каждому – своё!
Увы…
2 июля 1967
Не дразните маленьких!
Как велик спрос на непотребное!
В.Базылёв
Лето.
Яуза.
Маленький гражданин из тех, что тише воды, ниже травы и не путается у общества в ногах, угрюмо швырнул на траву мятую кепку, на вздохе достал из кармана ломоть хлеба и «особую», гордо водрузил её на картуз.
В расслабухе сел.
Снова взял бутылку, погладил, будто смахивал пылинки, и, протянув её к солнцу, тихо и деловито сказал:
– За ваше здоровье, Солнышко!
Он коротко поиграл горниста, отпил из горлышка, и, со свистом высморкавшись, стал тоскливо смотреть на воду.
– Фу! Как вы дурно воспитаны, синьор!
Мужичок обернулся.
Двое мальчишек лет по пятнадцати.
В газетных пилотках.
Тот, что повыше, отвесил поклон:
– Пан Козырёк! А это мой денщик Бессловесный.
Бессловесный галантно раскланялся.
– Так вот, – в присутствии разочарования в голосе продолжал Козырёк, – вы посеяли чувство коллективизма. Что творит с людьми час волка! [50]Вы что, понедельник? Слегка встряхнутый? Как вы можете один так бесцеремонно употреблять столь благородный напиток? Вас одиночество не угнетает?
– Раз пришли, садитесь, – упавшим голосом сказал мужичок и на всякий случай взял бутылку в руки.
– Не беспокойтесь. Пьём только своё.
Денщиксделал из газеты три бокала.
Один услужливо подал синьору,а в два зачерпнул из реки воды.
Синьорулыбнулся, но лить водку в бокал не стал. Играть горниста сподручнее.
Чокнулись.
– Вздрогнем! – панически крикнул пан.
Денщиквыставил пануладонь щитком. Отставить!
И тут же выхватил у того бокал и метнул содержимое назад в реку, отчего она заметно стала полноводней.
В речку он брезгливо плесканул и из своего бокала.
Потом спокойно, запросто, будто свою, взял бутылку, чтобы наполнить свой и пановбокалы.
Мужичок робко икнул, но успел выхватить свою пропажу, пробормотав:
– Это что же, растрата с криком? [51]Средь бел дня?
– Как этот эзоп [52]раскрыл клюв! – покачиваясь, светски заметил пан.– Я в полном обалдайсе! Невозможный эгоистяра. Ужасно!
– Пейте своё, стакановцы! – весело бросил мужичок.
– Это страшнее пустого стакана! Кончай, ханурик, рублиться! [53]Иль ты и в сам деле рекламнулся? – Панподставил новый газетный бокал. – Не устал ротор гонять? [54]Накапай полный!
Мужичок и тут не раскололся.
– Синьор Помидориков! Вы ещё долго собираетесь дурачить маленьких? Мы так можем и растусоваться…
Бесцеремонно щёлкнув по носу мужичка, Козырек вежливо вывинтил бутылку из слабых, захмелелых рук, затем слегка толкнул пьяника в грудь, и тот, споткнувшись o подсевшего сзади денщика,плюхнулся в реку.
Вынырнул.
От злости мужичок потерял дар речи.
– Синьор! Как самочувствие? – корректно осведомился Козырёк.
– Расхлебаи!.. [55]Парразиты!..
– Оля-ля-а! Рассольчик слишком крепенький!.. [56]– искренне выразил сожаление денщики налил из бутылки.
Козырек и Бессловесный подняли бокалы, чокнулись, поклонились мужичку:
– Синьор! – протянул руку с полным бокалом денщик. – Желаем выпить с вами на брудершафт. Не откажите. Будьте любезны.
– Ваше здоровье, Сам Самыч! Считайте, что пьём на брудершафт. Вы ведь уже хлебнули водицы нашей. Ну, счастливого плавания. Сделайте мальчикам ручкой! Мы отбываем. Рассосали, оприходовали ваш бутылёк самопала… Пора менять картинку… Может, пойдём с нами на клотик пить чай с мусингами?
Мужичок плюнул и грустно повёл вокруг очами.
И был вечер
И был парк.
По алее шёл человек в очках, но с транзистором.
Слушал Чайковского.
Его догнали две парочки. Козырёк и Бессловесный со своими пристебушками.
Они твистовали на асфальте, стонали про Охотный ряд.
– Дядь! – сказалa грудным голосом юная отроковица в брючках и с синяком под глазом, она не старше, как восьмиклассница. – Дядь, будь умницей и джентльменом… В очках ноги не потеют? Ну, чего выкатил салазки?… Или я похожа на разноцветный сук? [57]Подари уж, пожалуйста, транзистор и – флаг тебе в руки! – спокойно шагай себе в клуб свободных эмоций. А не подаришь – ампутируем. Мы смелые.
У дяди, наверное, было своё мнение насчёт джентльмена, и он не кинулся одаривать ночную драную уховёртку.
Это смертельно поразило её ранимое самолюбие.
Клюшка подбежала к своим и вызывающе скомандовала:
– Пошепчемся! Я не собираюсь щёлкать клювом! [58]
Черезминуту Козырёк, улучив момент, неожиданно припомадил дядю кулаком в эпицентр [59]и ногой по щиколотке.
Тот упал.
Трое врассып.
А та самаяклякса ринулась к нему и – за транзистор.
Крепко, шельма, держит!
Уличная фея в сердцах:
– Полное неврубалово! До чего же ты, нельзяин, [60]наглый! Уцепился как за своё. Ну и кретинелло! Ну мыслимо ль так грубить скромной девушке!? Или у тебя ширма поехала?
Дядя встал и, не расшаркиваясь перед фишкой, припечатал ей такую пощёчину, что та взвыла диким голосом старой склочницы и метнулась в глушь деревьев.
Не гадайте, дискуссии на тему «Так ли поступает мужчина?» я не собираюсь заводить.
Mы ничего не раздаём с такой щедростью, как советы.
Так вот.
Как же быть, чтобы наш подросток оставался подростком, чтоб диапазон его безобидных шалостей не вторгался в границу разбоя и хулиганства, той сферы нечистой деятельности, которая является высокой привилегией избранной категории взрослых?
Выход есть!
Если бы подростки читали о себе в газетах, они б давно стали образцово-показательными. Но подросток не читает газет. Человек он занятой. Учёба. Кружки. Не проворонит фильм, особенно, если на посещение публики до шестнадцати наложено табу…
И если ночному безусому «джентльмену» глянулся ваш костюм и вам последует совет быть умницей, не выходите из рамок, а любезно прочтите ему какую-нибудь статью о хороших мальчиках, с которых ему не запрещено брать пример.
Особенно напирайте на то, что у нас все обеспечены и базы для грабежа нет. И что этот случай – простo досадное недоразумение. Окажется под рукой магнитофон – прокрутите одну из радиопередач «Взрослым о детях».
Если ваш марш-бросок в педагогику не спасёт костюма, пеняйте на себя. Не носите красивых вещиц.
Не дразните маленьких!
28 августа 1967
По алее шёл человек в очках, но с транзистором.
Слушал Чайковского.
Его догнали две парочки. Козырёк и Бессловесный со своими пристебушками.
Они твистовали на асфальте, стонали про Охотный ряд.
– Дядь! – сказалa грудным голосом юная отроковица в брючках и с синяком под глазом, она не старше, как восьмиклассница. – Дядь, будь умницей и джентльменом… В очках ноги не потеют? Ну, чего выкатил салазки?… Или я похожа на разноцветный сук? [57]Подари уж, пожалуйста, транзистор и – флаг тебе в руки! – спокойно шагай себе в клуб свободных эмоций. А не подаришь – ампутируем. Мы смелые.
У дяди, наверное, было своё мнение насчёт джентльмена, и он не кинулся одаривать ночную драную уховёртку.
Это смертельно поразило её ранимое самолюбие.
Клюшка подбежала к своим и вызывающе скомандовала:
– Пошепчемся! Я не собираюсь щёлкать клювом! [58]
Черезминуту Козырёк, улучив момент, неожиданно припомадил дядю кулаком в эпицентр [59]и ногой по щиколотке.
Тот упал.
Трое врассып.
А та самаяклякса ринулась к нему и – за транзистор.
Крепко, шельма, держит!
Уличная фея в сердцах:
– Полное неврубалово! До чего же ты, нельзяин, [60]наглый! Уцепился как за своё. Ну и кретинелло! Ну мыслимо ль так грубить скромной девушке!? Или у тебя ширма поехала?
Дядя встал и, не расшаркиваясь перед фишкой, припечатал ей такую пощёчину, что та взвыла диким голосом старой склочницы и метнулась в глушь деревьев.
Не гадайте, дискуссии на тему «Так ли поступает мужчина?» я не собираюсь заводить.
Mы ничего не раздаём с такой щедростью, как советы.
Так вот.
Как же быть, чтобы наш подросток оставался подростком, чтоб диапазон его безобидных шалостей не вторгался в границу разбоя и хулиганства, той сферы нечистой деятельности, которая является высокой привилегией избранной категории взрослых?
Выход есть!
Если бы подростки читали о себе в газетах, они б давно стали образцово-показательными. Но подросток не читает газет. Человек он занятой. Учёба. Кружки. Не проворонит фильм, особенно, если на посещение публики до шестнадцати наложено табу…
И если ночному безусому «джентльмену» глянулся ваш костюм и вам последует совет быть умницей, не выходите из рамок, а любезно прочтите ему какую-нибудь статью о хороших мальчиках, с которых ему не запрещено брать пример.
Особенно напирайте на то, что у нас все обеспечены и базы для грабежа нет. И что этот случай – простo досадное недоразумение. Окажется под рукой магнитофон – прокрутите одну из радиопередач «Взрослым о детях».
Если ваш марш-бросок в педагогику не спасёт костюма, пеняйте на себя. Не носите красивых вещиц.
Не дразните маленьких!
28 августа 1967
Коварство без любви
Трепашкин вкатился в свою рабочую обитель ровно к девяти.
Он незлобив, несварлив, воспитан. Он деловой человек.
Есть у него дела и в Москве.
Потому он заказывает столицу.
– Заказ принят в десять пятнадцать. Ждите. Приняла сорок четвёртая.
Трепашкин ждёт.
Час.
Два.
Со злобной надежной глядит на телефон.
Телефон вызывающе нагло молчит.
Будто в мембрану воды набрал.
Трепашкин запамятовал кодекс воспитанного человека, схватил трубку.
– Справочная! Справочная! Ну где Москва? – допытывается с пристрастием. – Ну где эта ваша Москва?!
– В Москве.
– Ну сколько можно ждать!?
– Все ждут, – авторитетно ставят его в известность.
Трепашкин, успокаивая себя, пытается считать до тысячи.
Пустое!
Не до этого.
Куча неотложных дел.
Первое – Москва. Из-за неё всё стоит!
Нужна сию минуту. На одну минуту!
– Алло! Справочная! Три часа жду Москву!
– Подождёте ещё. Ничего не случится.
– Господи-и!.. После дебатов с вами, пока выбиваешь эту Москву, надо скакать в аптеку и закупать на всю зарплату таблеток от сердца!
– Таблетки – дело личное, – уклончиво комментирует телефонистка монолог. – Хочешь глотай, хочешь за себя кидай.
Благородный Трепашкин жаждет крови.
Он просит старшую, чтобы та указаластроптивой.
– Не вешайте трубочку, – деловито советует старшуня.
Через минуту:
– Вы слышали? Она просила у вас извинения и даже плакала!
Трепашкину стало стыдно.
Из-за него плачут!
Он извинился и положил трубку.
Растерялся.
Неужели это уже галлюцинации? Или просто показалось? Ведь то, что он слышал – давящийся смех! А ему говорят – плач.
Он бежит в соседний кабинет подчиненного и визгливо осведомляется:
– Справочная! Что вы делаете? Уже четверть часа, как отключили телефон!
– На подготовочку взяли.
– Мне работать надо! Дайте хоть по городу звонить! – умоляет он.
– Это можно.
Москву всё-таки дали. В шестнадцать пятнадцать!
Но говорить не посчастливилось.
В нужной конторе работали до четырёх.
Трепашкин позвонил старшей Печниковой и вежливо осведомился:
– Что у вас творится? С десяти часов не могли дать Москву!
– Претензии не по адресу. Четверть часа как я заступила. Первую смену вела Ромашина.
– Бог с ними, с этими сменами, – вздохнул Трепашкин. – Но вы представляете, сколько вреда приносит ваше невнимание? Во-первых, я шесть часов, ничего не делая, на нервах просидел у телефона. Ждал. Целый день! И таких горемык ведь множество!
– Вы не один.
– Что можно сделать за шесть часов?
– Не знаю, – искренне созналась Печникова.
– Съездить в Москву и уладить дела! Второе. Двадцать один раз обернуться вокруг Земли! За это время Волга вливает в Каспий… Сколько вёдер воды?
– Но при чём тут вода?
Он извинился и поплёлся домой.
Ему чудилось, что по пятам несётся бесёнок и дразнит:
– Тунеядец! Тунеядец!
– Не по своей воле, – разгромленно буркнул в оправдание Трепашкин.
За день у него под глазами повисли мешки, посеял сколько нервных клеток, а они не восстанавливаются.
Во имя чего все эти приобретения?
Земля слухом полнится – после этого детективного происшествия на телеграфе был срочно создан кружок. Появился у него лозунг «Что ты сделал, чтобы твоей работой был доволен абонент?»
Этот кружок – оригинальный ликбез. Что-то вроде ликвидации безграмотности в отношениях между телефонистками, с одной стороны, и абонентами – с противоположной.
На первом занятии проходили всесильное слово пожалуйста, с которым натянутые отношения у телефонисток.
Учеба, оказывается, штука сложная.
Как ни трудно, а до смысла докопались.
Потом, чтоб тут же не позабыть, повторили пожалуйстадесять раз хором.
Как пишут в газетах, первый рубеж был успешно взят.
На втором занятии отдельные слова смело складывали в простые предложения типа: «Абонент – наш друг», «Давайте беречь смолоду его нервы и время».
Успехи делались грандиозные.
От простых предложений переметнулись к сложным:
«Не стучи себя по виску и не гримасничай в трубку, когда отвечаешь абоненту, доведённому тобою до белого каления».
И этот рубеж с бою взят!
Не пора ли теперь садиться за гимн-очерк о телефонистках?
Но об этом в следующий раз.
Ведь не последний день звоним.
10 октября 1967
Он незлобив, несварлив, воспитан. Он деловой человек.
Есть у него дела и в Москве.
Потому он заказывает столицу.
– Заказ принят в десять пятнадцать. Ждите. Приняла сорок четвёртая.
Трепашкин ждёт.
Час.
Два.
Со злобной надежной глядит на телефон.
Телефон вызывающе нагло молчит.
Будто в мембрану воды набрал.
Трепашкин запамятовал кодекс воспитанного человека, схватил трубку.
– Справочная! Справочная! Ну где Москва? – допытывается с пристрастием. – Ну где эта ваша Москва?!
– В Москве.
– Ну сколько можно ждать!?
– Все ждут, – авторитетно ставят его в известность.
Трепашкин, успокаивая себя, пытается считать до тысячи.
Пустое!
Не до этого.
Куча неотложных дел.
Первое – Москва. Из-за неё всё стоит!
Нужна сию минуту. На одну минуту!
– Алло! Справочная! Три часа жду Москву!
– Подождёте ещё. Ничего не случится.
– Господи-и!.. После дебатов с вами, пока выбиваешь эту Москву, надо скакать в аптеку и закупать на всю зарплату таблеток от сердца!
– Таблетки – дело личное, – уклончиво комментирует телефонистка монолог. – Хочешь глотай, хочешь за себя кидай.
Благородный Трепашкин жаждет крови.
Он просит старшую, чтобы та указаластроптивой.
– Не вешайте трубочку, – деловито советует старшуня.
Через минуту:
– Вы слышали? Она просила у вас извинения и даже плакала!
Трепашкину стало стыдно.
Из-за него плачут!
Он извинился и положил трубку.
Растерялся.
Неужели это уже галлюцинации? Или просто показалось? Ведь то, что он слышал – давящийся смех! А ему говорят – плач.
Он бежит в соседний кабинет подчиненного и визгливо осведомляется:
– Справочная! Что вы делаете? Уже четверть часа, как отключили телефон!
– На подготовочку взяли.
– Мне работать надо! Дайте хоть по городу звонить! – умоляет он.
– Это можно.
Москву всё-таки дали. В шестнадцать пятнадцать!
Но говорить не посчастливилось.
В нужной конторе работали до четырёх.
Трепашкин позвонил старшей Печниковой и вежливо осведомился:
– Что у вас творится? С десяти часов не могли дать Москву!
– Претензии не по адресу. Четверть часа как я заступила. Первую смену вела Ромашина.
– Бог с ними, с этими сменами, – вздохнул Трепашкин. – Но вы представляете, сколько вреда приносит ваше невнимание? Во-первых, я шесть часов, ничего не делая, на нервах просидел у телефона. Ждал. Целый день! И таких горемык ведь множество!
– Вы не один.
– Что можно сделать за шесть часов?
– Не знаю, – искренне созналась Печникова.
– Съездить в Москву и уладить дела! Второе. Двадцать один раз обернуться вокруг Земли! За это время Волга вливает в Каспий… Сколько вёдер воды?
– Но при чём тут вода?
Он извинился и поплёлся домой.
Ему чудилось, что по пятам несётся бесёнок и дразнит:
– Тунеядец! Тунеядец!
– Не по своей воле, – разгромленно буркнул в оправдание Трепашкин.
За день у него под глазами повисли мешки, посеял сколько нервных клеток, а они не восстанавливаются.
Во имя чего все эти приобретения?
Земля слухом полнится – после этого детективного происшествия на телеграфе был срочно создан кружок. Появился у него лозунг «Что ты сделал, чтобы твоей работой был доволен абонент?»
Этот кружок – оригинальный ликбез. Что-то вроде ликвидации безграмотности в отношениях между телефонистками, с одной стороны, и абонентами – с противоположной.
На первом занятии проходили всесильное слово пожалуйста, с которым натянутые отношения у телефонисток.
Учеба, оказывается, штука сложная.
Как ни трудно, а до смысла докопались.
Потом, чтоб тут же не позабыть, повторили пожалуйстадесять раз хором.
Как пишут в газетах, первый рубеж был успешно взят.
На втором занятии отдельные слова смело складывали в простые предложения типа: «Абонент – наш друг», «Давайте беречь смолоду его нервы и время».
Успехи делались грандиозные.
От простых предложений переметнулись к сложным:
«Не стучи себя по виску и не гримасничай в трубку, когда отвечаешь абоненту, доведённому тобою до белого каления».
И этот рубеж с бою взят!
Не пора ли теперь садиться за гимн-очерк о телефонистках?
Но об этом в следующий раз.
Ведь не последний день звоним.
10 октября 1967
Глина
Дарование в человеке есть бриллиант в коре. Отыскав его, надобно тотчас очистить и показать его блеск.
Александр Суворов, полководец.
В Нижнедевицке, в районном степном селе под Воронежем, самые разные люди говорили про Михаила решительно разно:
– На что там у него смотреть? Серость! Примитивщина!
– Ну додуматься же до такого! Родному отцу алебастровый памятник во дворе поставил! Цыгане с испугу десятой дорогой обегают его дом. Чудик, каких поискать… А послушаешь, так наговорит такую кучу дров! Право, зачем вам тратить понапрасну время на встречу с ним?
Александр Суворов, полководец.
В Нижнедевицке, в районном степном селе под Воронежем, самые разные люди говорили про Михаила решительно разно:
– На что там у него смотреть? Серость! Примитивщина!
– Ну додуматься же до такого! Родному отцу алебастровый памятник во дворе поставил! Цыгане с испугу десятой дорогой обегают его дом. Чудик, каких поискать… А послушаешь, так наговорит такую кучу дров! Право, зачем вам тратить понапрасну время на встречу с ним?