Сартаков Сергей. Ледяной клад

   Подошел Косованов со щами. Цагеридзе было поднялся: "А я - второе". Косованов придавил его к стулу: "Сиди, принесу заодно". И через минуту поставил на стол две тарелки со свининой, вкусно проглядывающей среди поджаренной картошки.
   - Значит, прогнозы ваши, Павел Мефодьевич, на сегодня никак не меняются? - спросил он, отмахивая ложкой блестки жира со щей и готовясь хлебнуть. - А доктора велят вегетарианское...
   - Если я мог бы еще сомневаться, допустим, в течение вчерашнего дня, приподнято сказал Загорецкий, - то эта ночь полностью сняла все мои сомнения, и я готов даже несколько приблизить срок начала ледохода. Предположим, не в четыре, а в два часа дня. Всю ночь продолжалось интенсивное таяние остатних снегов. Вода, всасываясь в лед, продолжала разрушать в глубину его зимнюю структуру, делала все более игольчатым. День обещает быть тихим и солнечным, что усилит и еще в значительной степени...
   - Привет начальству! - ставя на угол стола и свою тарелку с дымящейся свининой, проговорил над ухом Цагеридзе Василий Петрович. - Прогнозами утешаешься? А вот вопрос к предсказателю. На малой воде готовится взламывать у нас Читаут. Точно! Скажешь - не так. На берег выйди да погляди. Что означает? Вверху, на "Семи братьях", перехватило. Так? А как далее? Там сорвет, двинет наши поля. Заметь, говорю: на низком урезе. Вода не телеграф - ей время надо дойти. Против ухвостья нашего острова, с той стороны реки, коса. Подвинет Читаут неломаные поля - куды им? В косу упрутся. Второй затор. Куды ледовой силе иначе деваться? Протоку-то начальник наш, - бухгалтер сунул пальцем прямо в плечо Цагеридзе, протоку-то он дамбой своей туго заткнул!
   - А что - он дело говорит, - сказал Косованов, задумчиво откладывая ложку в сторону. - Ведь у косы этой самой при низкой воде определенно может затор образоваться. Особенно если лед после первой подвижки пойдет низко и крупными полями.
   - Позвольте, позвольте, Василий Петрович, - неторопливо заговорил Павел Мефодьевич. - Задета моя профессиональная честь. Я должен разъяснить. Мои прогнозы отнюдь не являются волшебством. Они основаны на долголетнем моем опыте и наблюдениях за Читаутом в течение сорока лет. А существуют, как известно, закон больших чисел и теория вероятностей. Подобный вашим предположениям случай действительно был в тысяча девятьсот тридцать шестом году. Но тогда нижний затор, после "Семи братьев", образовался не здесь, на нашей косе, а на Алешкиной шивере. Правда, лед несколько приподнялся и здесь, стал надвигаться поверх острова, однако...
   - Это равносильно катастрофе, - тихо, но очень веско сказал Косованов.
   - Позвольте! Позвольте мне закончить, - поднял обе руки Загорецкий. Нет никакой аналогии! Алешкина шивера стала совершенно безопасной! Ее же очень сильно подрезало последними ледоходами, глубины там нынче достаточные. Затора ни в коем случае не может образоваться.
   - Говорю про нашу косу. Не про Алешкину шиверу, - сказал Василий Петрович, по-прежнему стоя у стола и держа на вилке большой кусок жареного мяса.
   - Совершенно верно, - спокойно отметил Загорецкий. - Эту галечную косу, наоборот, надвинуло в год, когда прорезало Алешкину шиверу. Но после того прошло шесть лет, и новая коса ни разу не становилась даже малейшим препятствием при ледоходе.
   - Протока не была заткнута, - весело блестя глазами, возразил Василий Петрович. - Сюды в нее оттягивало половину льда.
   - Но вы предполагаете уникальнейший случай, уникальнейшее стечение самых неблагоприятных обстоятельств! - уже немного нервничая, взмолился Загорецкий. - Вы предполагаете обязательный и продолжительный затор у "Семи братьев" после того, как Читаут здесь даст первую свою подвижку. Затем энергичное и короткое разрушение этого затора, при котором чрезвычайно усилится давление на нашем плесе. Далее - предполагаете, что именно в это время у косы окажутся крупные нерасколотые ледяные поля, и они сдавят русло реки, образуют по ту сторону острова крепчайшую пробку, подобную той, что мы имеем сейчас в протоке. Так? Если так - тогда, действительно, весь лед валом перекатится через остров, надавит на нижнюю часть акватории запани и...
   - Довольно! - сказал Цагеридзе, тяжело кладя на стол ладонь с растопыренными пальцами. - Довольно каркать в самые последние часы! Прошу прощенья, Павел Мефодьевич, это не к вам относится.
   - Нет, нет! Такого тройного совпадения и не может и не должно случиться! - воскликнул Загорецкий. - Это вопреки законам природы, вопреки законам математики!
   - А черт? Как насчет этого? - шлепнул Василий Петрович сочно поблескивающей, измазанной жиром нижней губой. - Черт на сплаве - всегда штатный работник. Мы свое думаем. Он свое думает.
   - Василий Петрович, - едва сдерживая раздражение, сказал Цагеридзе, - я вас прошу пойти сейчас же в контору, заготовить приказ о сокращении штатов. Черта уволить немедленно! Дайте ему выходное пособие, оплатите проезд в ад или в рай - куда он пожелает, обеспечьте продовольствием на дорогу. Но я не хочу, чтобы сегодня в наши, в мои дела вникали черт и...
   Он едва сумел остановить себя на последнем слове. Стукнул кулаком по столу. Но Василий Петрович безмятежно отозвался:
   - Мне сходить в контору не штука. Приказ о сокращении штатов тоже недолго. Лида в пять минут напечатает. Только из какого оклада? Деньги в кассе есть. Как вручить расчет? Где он, черт, сейчас? Сидит у "Семи братьев" или у нашей косы находится? Подскажи, начальник. Схожу вручу. Хотя и шибко болит сегодня крестец проклятый, заковал спину. Хочешь кросворт? Загадку?
   - Я уже очень точно сказал, чего я хочу. Исполняйте! - глядя в стол, сказал Цагеридзе. Он знал: если посмотрит на рыхлое, улыбающееся лицо бухгалтера - закричит.
   - Вот, начальник, кросворт: мильён восемьсот семьдесят и пятьсот пять. Как чет или нечет сейчас в руке зажато. Не в твоей, начальник. И не в моей. В чертовой лапе. Игра с чертом! Угадай, в правой или в левой у него мильён восемьсот? В правой или в левой пятьсот? Цифры точные. Ночь всю просидел сегодня, считал. Мильён восемьсот - лес. Пятьсот - цена твоей второй резолюции. Во, кросворт! А разгадка находится, есть.
   Косованов поднялся, обнял бухгалтера за плечи, отвел немного в сторону.
   - Слушай, Петрович, ты не дразни. Какая разгадка? Действительно есть? Читаут каждый час может взломаться, медлить нельзя.
   - Разгадка простая. Два ящика динамиту. На случай. Самый необыкновенный. В конец острова. Против косы. Черт на косу сядет - ему под зад динамит этот. Пусть в рай летит. Просидит черт до конца на "Семи братьях" - стащить обратно ящики в склад. Четыре семьдесят - расценка за работу. По норме. Плюс пятьдесят процентов за опасность. Итого - семь рублей пять копеек. Хорошо отгадывается? Кросворт! А?
   - Да-а? - в страхе округляя глаза, спросил Косованов. - И что же, ящики эти...
   - Случится беда - на затор и накинуть. А как? Не на берегу рвать. Зря только стекла в окошках высадишь. Опять же самолетов нету, чтобы пробомбить сверху. Путь один. Пробежка понизу, туды, обратно - десять минут. Молодому. Если наготове все. А затор, он и по полчаса, даже более, держится.
   - Вася! Ты же знаешь - нельзя! - белыми губами сказал Косованов, оглядываясь на Цагеридзе. - Вася, выкинь это, начисто выкинь из головы! Нельзя рисковать человеческой жизнью даже ради любых миллионов. Говоришь, затор и по полчаса держится. Правильно! А что, не рушится он разве и через пять минут? И через две минуты? Никак не определишь - когда. И не по асфальту на середину реки бежать, а по торосам сыпучим карабкаться. Да с динамитом в руках. Шутка! Нет, нет, и думать об этом даже нельзя!
   - На лямках мягких. За спиной. Ничего. Бикфордов поджигать пучком, не одной спичкой - на холеру спички жалеть? Минуты, время... По торосам сообразить можно. Как, формой какой настановит их. Ну, не без рыску, понятно. Смотри. Думай. Тоже начальство. Только зиму всю во льду колупаться, а черта не предусмотреть: как? - ежели явится. Тут уже я молчать не могу. Соображай. Дело хозяйское, - он отвел руку Косованова. - Пусти. В тарелке у меня мясо еще не доеденное.
   Он подошел к столу, вытащил из кармана ватных штанов поллитровку, вышиб пробку и разлил вино поровну в пять стаканов. Поднял свой, приглашая всех чокнуться. Наступило замешательство. Василий Петрович усмехнулся, постучал донышком своего стакана по стаканам, так никем и не поднятым, сказал:
   - За мильён! - выпил крупный глоток. Добавил: - Против черта! - И проглотил остальное. При стесненном молчании всех доел мясо, достал пачку папирос из кармана и, на ходу закуривая, хватаясь рукой за поясницу, вышел из столовой.
   Косованов проводил его задумчивым взглядом. Потом досадливо сделал короткий жест рукой, схватил стакан и побежал догонять Василия Петровича.
   - Неправильно! Обидели мужика!
   Он так и не вернулся.
   Только в конторе Цагеридзе встретился с Косовановым снова. О выходке главного бухгалтера разговора не было.
   Василий Петрович сидел в своей комнате и пощелкивал косточками на счетах.
   У Цагеридзе в кабинете собрались все лоцманы и бригадиры, все "начальство". Пришел и Баженов, чисто выбритый, свежий после крепкого сна.
   Посовещались недолго. Надо двигаться за Громотуху. Всем. Здесь делать нечего. На всякий случай пусть останется в поселке Иван Романович Доровских и при нем несколько человек. Даже если образуется затор на косе и ледяной вал поползет в запань через остров - ничем не поможешь. За Громотухой, собственно говоря, тоже нечего делать. Только - смотреть. Но именно там, у дамбы, произойдет решающая схватка. На дамбу будет направлен первый удар Читаута. И, кто знает, вдруг для чего-нибудь там неожиданно понадобятся и человечьи руки.
   - Принимаю решение, - под конец сказал Цагеридзе. - Никаких других работ сегодня до конца ледохода не вести. Объявить выходной! Разрешить всем, кто этого хочет, пойти за Громотуху. Посмотреть на результат трудов своих людям будет очень приятно. Бригадиров прошу, предупредите в поселке всех, с этого часа сходить вниз, на лед, категорически запрещается. По всей длине протоки, от дамбы и до конца запани. Поставить у спусков к реке на всякий случай пикеты. Отвечает за все здесь Иван Романович. За Громотухой - я. Какие имеются замечания? - Он обвел взглядом круг. - Так понимаю: замечаний нет никаких.
   Баженов вежливо засмеялся:
   - Ну, а если ледоход сегодня не состоится?
   - Пошли! - махнул рукой Косованов.
   Поселок мгновенно опустел. Слова Цагеридзе о том, что день объявляется выходным, что людям будет приятно посмотреть на плоды трудов своих, сразу же разнеслись по всем домам. И вслед за рабочими, оставив домашние хлопоты, к реке потянулись их жены, побежали детишки. За Громотухой расцвели костры, зазвучали песни.
   Но в глубь леса от реки никто не удалялся. Все боялись пропустить момент, когда Читаут станет взламываться.
   - Слушай, - Косованов схватил Цагеридзе за рукав и подозвал к себе Загорецкого. - Слушай, а что будет, если Читаут сегодня, как сказал Баженов, не вскроется? Завтра опять объявлять выходной? И вообще, понимаешь, получается праздник. А праздновать-то полагается все же после удачного конца. Скажи "гоп", когда перепрыгнешь. Так по пословице. Мы тут с тобой не напороли? Не поддались чувству?
   Загорецкий прижал руки к груди.
   - Если Читаут сегодня не вскроется сам, я его взломаю! - драматически воскликнул Павел Мефодьевич. - Неужели почти сорок лет доскональнейших моих наблюдений за этой рекой так ничего и не значат? Посмотрите на небо, на это горячее солнце, вслушайтесь, в особенную тишину на реке - это тигр перед прыжком! Вы знаете, что набухающий горох способен разорвать стальной корпус парохода? Что шампиньоны способны взломать каменный пол подвала? Неостановимая сила природы! Это тепло, эта давящая тишина, эти все прибывающие снеговые ручьи, это клохтанье воды в прорубях, это... Позвольте! Вы меня убиваете своими сомнениями.
   - Никаких сомнений, Павел Мефодьевич, - улыбаясь, сказал Цагеридзе. - У Косованова тоже их нет. У него это праздничная шутка, веселое настроение, как и у всех. Не будем портить людям праздник! Пойдемте петь, плясать. А случится... Ничего не случится! Люди бы так не пели, не радовались, если бы сами не верили. - И потащил за собой Косованова, приговаривая: - Идем, идем, поддадимся чувству! Земля все равно вертится. Теперь ни солнце, ни реку все равно уже не остановишь!
   - Здрасьте! - закричала ему от ближнего костра Женька Ребезова. Она стояла, вольно откинувшись, навалясь на плечо Максиму и поправляя у себя платок на голове. - Здрасьте! - повторила она, радостная и довольная. - За цветочек, за огонек вам спасибо!
   - Какой цветочек? - удивился Цагеридзе. Он совершенно забыл об огоньке, который утром отдал Михаилу.
   - Вот тебе на! Да тот, что за песни, - объяснила Женька. - Мне вот, с Максей. Или Куренчанин Миша чего-то схитрил? Выдумал?
   Цагеридзе в недоумении переводил глаза с нее на Максима.
   Да, действительно, эти оба последнее время постоянно бывают вместе, хотя Максим порой заходит и к Фене. Да, действительно, голос, который он слышал ночью, это, пожалуй, голос Ребезовой. А Куренчанин тоже хорош: утром он ведь без слов согласился, что песни были очень красивые.
   Согласился так, будто именно о нем шел разговор. Значит, он тоже слушал лишь издали? И не было с ним его девушки...
   Цагеридзе захохотал.
   - Не выдумал! Ничего Куренчанин не выдумал. Это я выдумал! Все равно, цветок отдан правильно. И за песни - спасибо, Ребезова!
   - Ну, может, и Петухова, - все так же светясь, нараспев выговорила Женька.
   - Пе-тухова?..
   - А чего, Николай Григорьевич? - уже с мужской солидностью сказал Максим. - Вот Читаут пройдет, поедем с ней в Покукуй, зарегистрируемся.
   - Первая свадьба. При мне первая свадьба. Поздравляю охотно! - И погрозил пальцем Ребезовой: - А я, девушка, помню один разговор. Разговор в ночь, когда я только приехал. Николай Цагеридзе стоял закоченевший и совершенно не знал, что он будет делать завтра. Девушка задала вопрос: "Жениться скоро будете?" Она предполагала: Цагеридзе приехал только затем, чтобы жениться. Самым первым. Но он вот до сих пор холостой, а она вперед всех замуж выскочила!
   - Ну так и я ведь все помню, - дерзко ответила Женька. - Вы сказали тогда: "На Ребезовой жениться не буду". Чего же мне было ждать? И вы не зевайте: не то все ваши невесты с рейда разъедутся. Хоть вторую-то свадьбу за собой оставьте.
   Тряхнула головой, подхватила под руку Максима, оглядываясь через плечо, запела:
   Огонечек мой
   Хочет наклониться
   Подарил холостой,
   Где ж ему жениться?
   И захохотала, залилась, оставив Цагеридзе и Косованова у костра среди так же заливисто хохочущих женщин, подошедших еще в начале их разговора.
   - Ну, Женька!.. - улыбались они.
   - С намеком...
   Цагеридзе схватил Косованова за локти, близко подтянул к себе:
   - Запомни: вторая свадьба - Цагеридзе. Тебе первому говорю.
   Косованов высвободил руки, хлопнул Цагеридзе ладонью в грудь.
   - Ты ей-то сказал ли это? А я и по другим признакам давно понял.
   Они пошли к соседнему костру. Цагеридзе доверительно стал рассказывать Косованову, как сильно он любит и как трудно ему дожидаться приезда Марии...
   - Подви-и-ижка!! - дурным голосом крикнул кто-то от реки.
   И все сразу повернулись, хлынули к берегу.
   12
   А река оставалась словно бы прежней.
   Тот миг, когда Читаут сделал свою первую подвижку, Цагеридзе упустил. Сейчас тяжелый серый панцирь не шевелился, но вдоль всей дамбы в живых лучах солнца блестел невысокий, серебристый, с алмазными переливами гребешок. Это косым, скользящим движением тяжелого ледяного поля сдавило, растерло и выжало кверху, как пену, груды тонких иголок, намолотых из перемычек между частыми окнами во льду, пробитыми накануне взрывчаткой. Канава, по которой, плещась бурливыми каскадами, катилась Громотуха, теперь тоже исчезла, и вода стремительно растекалась вдоль дамбы, образуя на середине широкое озеро. У берега ворчливо били вверх желтые фонтаны, замутненные илом и песком, выбрасывая иногда и довольно-таки крупную гальку.
   Загорецкий сунул в руку Цагеридзе бинокль. В радужном мерцании стекол он увидел, что выше дамбы примерно в километре реку рассекла поперек зигзагообразная черная полынья. Надавит сверху второе ледяное поле, полынья сомкнется - и Читаут пойдет. Тогда уже пойдет неотвратимо.
   Первый нажим дамба выдержала превосходно. Самый опасный нажим.
   Как поведет она себя дальше?
   Текли минуты. Ничто заметно не менялось на реке, только все полнее и шире становилось озеро, в которое без остановки Громотуха вливала свои воды, и как будто бы чуть-чуть к средине стал вгибаться лед. Уже не с прежней силой били у берега грязевые фонтаны, и тяжко садящиеся теперь на камни кромки льдин разламывались, рушились с железным скрежетом.
   Люди стояли молча. Все понимали, что, сделав первую, отличную и выгодную людям подвижку, Читаут о ней как бы жалеет, раздумывает: а нельзя ли ему хотя бы вторым толчком теперь взломать дамбу и ворваться в протоку, в запань!
   Ледяной панцирь все явственнее вгибался к средине, садился на дно. Туда переместился весь свободный разлив Громотухи. Совсем поникли желтые фонтаны у берега. И все это значило...
   - "Семь братьев" все-таки прихватили, - с дрожью в голосе сказал Косованов. - Не хватило у реки первой силы, чтобы прорваться насквозь, на выход, за островом. Вода садится, падает. Теперь коса определенно может зажать. Лед там стоит неломаный, целенький. Ну, "Братья", "Братья", дайте же скорее воды!..
   Но таинственные и злые "Семь братьев" - узкий и крупноглыбистый порог за поворотом реки, не видимый от Громотухи, - "Семь братьев" упрямо продолжали держать образовавшийся на камнях затор и вместе с ним воду, заставляя все больше мелеть нижнее плесо. Теперь, когда затор там все же рухнет и освобожденная бешеная сила реки толкнет замершие сейчас ледяные поля, они поползут на очень низком урезе, вспахивая, как плугом, берега, срезая все преграды на своем пути, - неумолимо поползут, пока их не поднимет докатившимся сверху валом воды. И если этот спасительный вал отстанет на какое-то время, в течение которого льдины, измученные волочением по камням, опять остановятся, сжатые в узком горле реки, - им на плечи полезут все новые и новые, пока не воздвигнется высокая гора. А уж тогда запоздавший и от этого превратившийся в злого врага водяной вал, неся на себе самые тяжелые и крепкие ледяные поля, накатится сверху, ударит, разольется, дико и широко, бесчинствуя в тесных для него берегах...
   - Фина! - позвал Павел Мефодьевич. Он стоял с фотоаппаратом и через каждые две-три минуты щелкал затвором. - Афина, где ты?
   - В поселке она, при Иван Романыче осталась, - ответил кто-то.
   - Ах ты, беда-то какая! - вздохнул Загорецкий. - Кончилась пленка. У Фины глаза острее, катушку бы поскорей переставила.
   Он присел на корточки, из нагрудного кармана гимнастерки вытащил очки, не торопясь завел оглобельки за уши и стал копаться в фотоаппарате.
   На реке между тем лед продолжал садиться. Только дамба пока еще держалась прямая, высокая, словно каменный парапет набережной. Широкая поперечная полынья, все время черневшая открытой, полой водой, постепенно стала смыкаться - ее заполняли некрупные льдины, отделявшиеся от верхнего, по течению, поля.
   Прошло еще несколько минут. Тягучих, медленных. Цагеридзе в бинокль обшаривал остров, запань, полоску бечевника вдоль всей протоки, застывшие неподвижно у поворота к "Семи братьям" ледяные поля. Пока еще не было катастрофы, пока еще можно было надеяться...
   Но у "Семи братьев" Читаут - или черт? - непрерывно работал, громоздил сейчас ледяные хребты, которые потом неотвратимо могут вздыбиться и на косе, в конце острова...
   Цагеридзе не хватало воздуха, горячее солнце до боли резало глаза, и эта боль почему-то всего сильнее отдавалась в раненой ноге. Он не решался посмотреть на стоящего рядом с ним Косованова, боясь прочитать в его взгляде страшное предсказание.
   А минуты все шли.
   С аппаратом в руках приподнялся Загорецкий, хотел сунуть очки в карман и промахнулся. Они упали на землю.
   - Так не было... Так никогда еще не было... - запинаясь, проговорил он. - Николай Григорьевич, я н-не понимаю...
   Еще прошла минута. Где-то в запани, посредине протоки, словно выстрел из пушки, прогрохотал лопнувший лед, тот самый защитный лед, который люди с таким трудом наращивали почти три месяца.
   - Все еще уходит вода. Мостом навис, - сказал Косованов. - Ну, ничего, может, дал пока просто трещину. Не сквозную...
   И Цагеридзе вспомнился такой же "мост", рухнувший зимою на Громотухе, маленькой речке. Он тогда всем доставил немало хлопот и забот по заделке пролома. Если "мост" проломится сейчас и здесь, в протоке, в запани - конец всему.
   - Пошел... Пошел... - зашелестели голоса.
   На самом повороте реки лед начал словно бы круглиться, дыбиться, вспухать...
   - Подымает, подымает...
   - Погнало!..
   Сверху шествие ледяного вала все продолжалось, и было видно, как он пашет крутые, узкие берега, как выворачивает с корнями могучие сосны, стоящие высоко на откосах, и волочит их за собой.
   Ближе заворочались льдины, становясь на ребро и выставляя свои острые углы, забрызганные илом. Опять забили, заплескались близ устья Громотухи желтые фонтаны, и, тоненько позванивая, посыпались в водоворотные воронки длинные, точно хрустальные, иглы. Захрипел воздух в острой щели, образовавшейся вдоль дамбы. Бесследно исчезла полынья. Теперь там крутились и терлись друг о друга льдины, все сильнее нажимая на пока еще мертво стоящее белое поле.
   Вот, скрежеща, подалось и оно...
   Будь малость пониже защитная дамба - и лед бы теперь пошел напрямую, в протоку, ворвался в запань. Но тут он, хрустя и ломаясь, стал постепенно сдвигаться в сторону правого берега, за остров, всползая местами в низкие черные тальники. А "Семь братьев" между тем гнали и гнали валы один за другим, все выше и все грознее. Готовый раздавить пальцами трубы бинокля, Цагеридзе не отрывал взгляда от поворота реки.
   - Фе-досья!.. Ух!.. - услышал он у себя за спиной сдавленный, глухой, словно стон, голос Куренчанина.
   Повернулся. И увидел, как Михаил метнулся от реки на тропу, ведущую к переходу через Громотуху. В первый момент Цагеридзе ничего не понял. Но голоса: "Гляди, гляди!..", "Да куда же это они?" - заставили его посмотреть в сторону поселка.
   Через протоку к острову - отсюда маленькие, как мизинчики, - торопливо и чуть пригнувшись, перебирались двое. Трудно было разобрать - кто. Но Михаил каким-то образом узнал. А когда Цагеридзе поднес к глазам бинокль, в радужном сиянии стекол он увидел и сам: через протоку бежит, спешит действительно Феня. С нею рядом... Василий Петрович. А за плечами у них на полотенцах у каждого по ящику.
   Цагеридзе побелел. Да как же это могло случиться? Как мог позволить Иван Романович?
   - Братцы, помогите, - выкрикнул Загорецкий, протягивая руки.
   На негнущихся ногах, хватаясь рукой за сердце, он зашагал за Михаилом. Бросились и еще несколько человек.
   Цагеридзе привычным глазом смерил расстояние. Полнейшая бессмыслица! К чему бежать? Все зря! До поселка добрых полтора километра. Не остановишь. Не догонишь. Не сделаешь, решительно не сделаешь ничего. Теперь как будет, так и будет...
   Тугой ледяной вал, пришедший первым от "Семи братьев", уже сползал на остров и рассыпался серебром среди качающихся тальников. Все понимали: там, у косы, начинается огромный тяжелый затор.
   Вода, желтая, мутная, облизывая глинистые откосы берега, хлесталась и бурлила, местами перебрасываясь даже через дамбу. Льдины кувыркались, переворачиваясь наверх нижней, обмытой, гладкой, будто полированной стороной. Иногда они три-четыре вместе поднимались высоким шатром и тут же падали, раздавленные другими, более крупными и тяжелыми. На реке не стихал глухой грохот. Срезанные, выхваченные с откосов берега столетние сосны зелеными метелками проглядывали среди торосов.
   А по острову ледяной вал катился и катился, двигался все дальше, засыпая камни, кусты, отдельно лежащие бревна живым, играющим на солнце серебром.
   Василий Петрович с Феней между тем перебежали через протоку и, забирая в сторону от быстро наползающего на остров льда, скрылись, исчезли в мелких тальниках.
   Можно было теперь отсчитывать минуты, можно было выверять расстояния, можно было зримо представлять себе, где и как идут они, что делают, - нельзя было остановить время и нельзя было остановить неумолимо ползущий ледяной вал, который, если только не рухнет затор на косе, не позже как через полчаса завалит, засыплет весь остров полностью и ворвется в протоку. И было теперь уже все равно, останется ли целой дамба, сохранится ли в запани замороженный лес. В этом тягучем и даже как бы неподвижном течении времени жизни человеческие, две жизни человеческие, неведомо - оборвались или не оборвались еще за ледяным заслоном? - вот что было единственным и главным...
   Что происходит там?..
   Что делают там люди?..
   Делают ли?..
   Храпя и сбрасывая с себя шумные струи воды, на дамбу тяжело взобралась зеленоватая, обмятая по углам льдина, повернулась, как танк.
   Конец!..
   Крепость сдается...
   Но в этот миг под ногами Цагеридзе словно ушла вниз, дрогнула земля. А за островом, в дальнем его конце, невообразимо высокий и неохватный, сверкающий стеклом и сталью, встал ледяной столб. Раскололся и тучами мерцающих осколков упал по широкому кругу.