Страница:
Наполеон продолжает славную традицию своих парижских предшественников, а англичане платят ему тем же. "Корсиканский выскочка", "кровавый Бони", "людоед", "кровожадный тиран", "новый Нерон", "корсиканский тигр" и "пожиратель людей" - вот далеко не полный перечень характеристик, даваемых Бонапарту по ту сторону Ла-Манша. Правда, сразу после заключения в 1802 году Амьенского мира в Лондоне большой популярностью пользуются бюсты Бони с надписью "Спаситель мира", но мир продолжается недолго{*9}, и воодушевление скептических джентльменов очень быстро проходит. Уже в 1803 году, в самый разгар страхов перед французским вторжением в Англию, на одной из афиш Королевского театра в Лондоне можно прочесть следующее объявление: "Королевский Театр, Англия
Представляет долженствующий быть успешно исполненным
ФАРС
В одном акте, именуемый
"Вторжение в Англию"
Ведущий комик - М-р БУОНАПАРТЕ
в своем ПЕРВОМ (и, по всей вероятности, последнем)
появлении на этой сцене"{*10}
И уже в 1803 году император жалуется: "Весьма примечательно, что в ходе моей великой схватки с Англией ее правительству постоянно удавалось обливать грязью мою особу и все мои поступки"; особенно больно жалит бывшего "Спасителя мира" "Таймс": "Ежедневно две из ее четырех смертельно ядовитых страниц заполнены низкой клеветой. Этот презренный листок приписывает французскому правительству все самое подлое, зловредное и недостойное, что только может представить себе людское воображение". Впрочем, то же самое Наполеон мог бы сказать и о тех многочисленных политических брошюрах и статьях, памфлетах, шансонах и карикатурах, которые наводнили Францию времен Реставрации: "чудовище" ("монстр") ("monstre") и "новый Тамерлан" ("Tamerlan moderne") - вероятно, еще не самые хлесткие выражения, отпускавшиеся по адресу человека, совсем недавно бывшего объектом безудержной и бездарной лести.
Иное дело Германия. Здесь лучшие умы всё склонны переводить на метафизику, приправленную мистикой, и на мистику, оттененную метафизикой. Гёте восторженно изъясняет наполеоновский миф, даже не подозревая цинической двусмысленности собственной сентенции: "Легенда Наполеона сродни Откровению святого Иоанна - каждый чувствует, что в ней что-то скрывается, но никто не знает, что именно". "Великолепнейшим" ("der Herrlichste") именует Наполеона Гёльдерлин, "исшедшим из ада отцеубийцей" ("ein der Holle entstiegener Vatermorder") - Клейст. Гегель пишет Нитхаммеру 13 октября 1806 года, в самый канун Йенского сражения: "Я видел, как через город на рекогносцировку проехал император, эта мировая душа (diese Weltseele)".
С поэтических высот туманного Альбиона им отвечает Байрон (письмо к Муру 9 апреля 1814 года): "Увы, мой бедный маленький кумир, Наполеон, сошел с пьедестала. Говорят, он отрекся от престола. Это способно исторгнуть слезы расплавленного металла из глаз Сатаны". Не меньшую патетику, хотя и несколько другого жанра, изливает русская литература в лице Марины Цветаевой: "С 11 лет я люблю Наполеона: в нем (и в его сыне) все мое детство и отрочество и юность, и так шло и жило во мне не ослабевая, и с этим - умру. Не могу равнодушно видеть его имени..." (из письма Анне Тесковой, Кламор, 2 февраля 1934). Миф становится все ярче и многомернее, постепенно приходя к своему апофеозу. Маленький капрал обращается в собственную легенду.
Post scriptum
За три недели до смерти, между двумя тяжелыми приступами, отвергнутый Европой, которую он до неузнаваемости переделал, и с ее же помощью почти наверняка отравленный мышьяком, Наполеон Бонапарт пишет прибавление к завещанию: "Все мои матрацы и одеяла, полдюжины платков, галстуков, полотенец, носков, пару ночных панталон, два халата, пару подвязок, две пары кальсон и маленький ящичек с моим табаком. Все это завещаю на память сыну". Вряд ли в тот момент, когда диктовались эти строки, автор завещания помнил, что раньше, давным-давно, в английском парламенте его называли "Робеспьером на коне", а многие французы, видя его, плакали от радости. Уже много лет тому назад от него отвернулись не только богатство и успех - все это сущая безделица в сравнении с тем, что его мелочный мир самооправдательных воспоминаний давно покинули гордость и достоинство. Остались лишь неутоленные обиды и ненужные вещи. "Мировая душа" скрылась в тени, из которой когда-то взошла звезда Наполеона Бонапарта.
А. Бауман
Примечания
{1}Для Англии эта война длилась с 1792 года, когда вместе с Австрией и Пруссией она составила первую антифранцузскую коалицию.
{2}Согласно Фонтенблоскому договору от 16 апреля 1814 года, Наполеону был предоставлен суверенитет над островом Эльба, присоединенным к Франции сенатус-консультом (постановлением Сената) от 26 августа 1802 года, а в 1809 году переведенным в подчинение главному управлению департаментов Тосканы. Бывшему императору разрешили взять с собой один батальон своей гвардии (600 солдат), а кроме того, согласно статье 3-й, положили цивильный лист (ежегодную ренту) в размере 2 млн. франков, которые, к слову сказать, кабинет министров упорно не выплачивал из-за нехватки денег и надлежащего пиетета.
{3} В другом месте книги Эдит Саундерс называет Людовика ХVIII "великодушной персоной". Любопытно сравнить подобную непривычную для нас оценку с теми характеристиками, которыми наделяла данного государя советская историография. Вот, например, какой красочный портрет рисует Альберт Манфред, главный специалист советского марксизма по француз-ским революциям: "Тучный, одутловатый шестидесятилетний подагрик, в лучшие дни не умевший сесть на коня, вялый и ко всему равнодушный, этот монарх "божьей милостью", усаженный на трон с помощью иностранных штыков, был менее всего способен завоевать симпатии нации" (Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. М., 1998. С. 553). Евгений Тарле, историк на несколько порядков умнее и компетентнее своего процитированного коллеги, высказывается более миролюбиво: "Сам король, старый больной подагрик Людовик ХVIII, был человеком осторожным", - зато все эпитеты, сэкономленные на Луи, сполна опускаются на головы его родственников и приближенных: "но брат его, Карл Артуа, и вся свора эмигрантов..." (Тарле Е. В. Избранные сочинения в IV т. Т. II. Ростов-на-Дону, 1994. С. 366). Впрочем, и западная историография ХХ века не всегда безгрешна в оценке характера и убеждений этого монарха. Так, к примеру, в одной из работ английского историка Рональда Фредерика Делдерфилда, блестящего стилиста и проницательного психолога, не всегда, к сожалению, пренебрегающего устоявшимися условностями стереотипов, можно прочесть такой пренебрежительный пассаж: "Уставшая от войны страна была готова принять Людовика ХVIII, этого страдающего от подагры толстяка, хотя и навязываемого ей иностранными штыками" (Делдерфилд Р. Ф. Маршалы Наполеона: Исторические портреты. М., 2001. С. 365).
Однако не менее проницательный французский историк герцог де Кастри называет графа Прованского в третьем томе своего "Завещания монархии" "единственным политическим умом в королевской семье" (Duc de Castries. Le testament de la monarchie. T. 3. Les emigres: 1789-1814. Paris, 1962. P. 27). Лучшая же, вероятно, характеристика Людовика была дана другим французским историком - А. Мале, исполненная с той живой портретно-психологической точностью старой академической науки, какая ныне почти совершенно утрачена: "Было ли это естественной склонностью или результатом долгой и бездеятельной жизни в качестве претендента, но Людовик ХVIII боялся всяких деловых забот и избегал всякого труда. Физической неподвижности, на которую его обрекала подагра и изуродованные ноги, соответствовала некоторая оцепенелость духовной деятельности. Насквозь проникнутый сознанием законности своих прав, убежденный в божественном их происхождении, он намерен был неуклонно пользоваться ими и спокойно наслаждаться властью; трон был для него просто самым мягким из всех кресел. Политический режим, подобный английскому, Людовику ХVIII нравился в том отношении, что позволял царствовать, не управляя и возлагая на министров всю тяжесть деловых забот, - такой режим благоприятствовал его лени и дилетантским наклонностям. Какая-нибудь ода Горация или удачно переданная сплетня занимали его гораздо больше, чем заседание совета министров или выработка законопроекта.
С другой стороны, ясный и скептический ум короля, мало способный поддаваться иллюзиям, определенно подсказывал ему, что Францией невозможно управлять иначе, как на основе либерального режима, и он прекрасно понимал, что при малейшей попытке произвести какие-нибудь существенные перемены в учреждениях, созданных революцией, он ставит на карту свою корону с величайшим риском окончательно ее потерять. А в шестьдесят лет ему вовсе не хотелось снова начать цыганскую жизнь, бродя с одного места на другое - из Вероны в Митаву, оттуда в Хартвелл [Хартвелл - замок в 60 км от Лондона, где Людовик жил много лет. - А. Б.], Гент и т. д. Двадцать с лишним лет изгнания внушили Людовику ХVIII отвращение к такому бродяжническому существованию, и, по словам Тьебо, "он твердо решился умереть на престоле, и у него хватило ума и благоразумия, чтобы осуществить свое желание на деле". Такой монарх, если бы он был один и мог свободно следовать влечениям своей природы. вполне был бы способен дать Франции возможность постепенно пройти школу парламентского режима. К несчастью, он был не один, а стремление к спокойствию неоднократно заставляло его делать уступки резким выходкам окружавших его фанатиков и давлению еще более фанатической палаты, далеко не являвшейся точным отражением общественного мнения страны" (История ХХ века под ред. проф. Лависса и Рамбо. Т. 3. М., 1938. С. 89-90).
{4}Имеется в виду англо-американская война 1812-1814 гг., начавшаяся в результате торгово-экономической конкуренции двух стран, а также желания некоторых предприимчивых американских политиков сделать территориальные приобретения в Канаде. Американские войска одержали в ходе этой войны ряд значительных побед (на озере Эри (сентябрь 1813), на озере Шамплейн (сентябрь 1814) и др.), однако в августе 1814 года английский десант ухитрился захватить и сжечь большую часть Вашингтона. В итоге в 1814 году в Генте был подписан мирный договор, восстановивший довоенное положение.
{5}Имеется в виду Венский конгресс (сентябрь 1814 - июнь 1815) с участием представителей всех европейских держав, за исключением Турции. Целью и результатом конгресса стало восстановление и переделка государственных территориальных границ посленаполеоновской Европы и провозглашение коллективного принципа регулирования международных отношений. По меткому замечанию немецкого историка Э. Р. Хубера, Венский конгресс не был "мирным конгрессом в обычном смысле слова", а, скорее уж, "двойным конгрессом" (Doppelkongress), который не только урегулировал нерешенные территориальные вопросы, но и создал новое политическое устройство Европы (Huber E. R. Deutsche Verfassungs Geschichte seit 1789. Bd. 1: Reform und Restauration 1789 bis 1880. Stuttgart, 1957. S. 44).
{6}В начале ХIХ века Россия и Пруссия являлись наиболее близкими союзниками в Европе, на это же время приходится пик российской дипломатической активности в отношении государств "Священной Римской империи германской нации". Еще в конце ХVIII века "германская" дипломатическая политика России была названа "деятельной инфлюэнцией", такою она осталась и в следующем столетии. В конце 1800 года Пруссия вместе со Швецией и Данией вошла в организованную Павлом I т. н. 2-ю лигу нейтральных государств. В июле 1801 года, сразу по вступлении на престол, Александр I заявил в инструкциях российским послам: "Большая часть германских владетелей просит моей помощи; независимость и безопасность Германии так важны для будущего мира, что я не могу пренебречь случаем для сохранения за Россией первенствующего влияния в делах Империи" (цит. по: Искюль C. Н. Внешняя политика России и германские государства 1801-1812 гг.: Автореф. дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: СПб. филиал Ин-та росс. истории РАН, 1996. С. 41). В том же месяце в рескрипте российскому послу в Париже С. А. Колычеву Александр говорит о "равновесии" в Империи, которое России надлежит поддерживать между Австрией и Пруссией при помощи своего союзника - Баварского курфюршества. Преемник Колычева, поверенный в делах Франции граф А. И. Морков, получает от царя следующие строки: "...сохранить преобладающее влияние России в делах Империи". Согласно российско-французскому мирному договору от 8 октября 1801 года и его секретным статьям, Россия признавалась гарантом "Священной Римской империи". Поэтому арест в 1804 году отрядом французских драгун бежавшего из Франции герцога Луи Антуана Энгиенского, произошедший на территории суверенного маркграфства Баденского, и последующая его казнь по сфабрикованному обвинению в заговоре на жизнь Первого Консула послужили причиной разрыва русско-французских отношений. Тогда же, в 1804-м, Александр собственноручно пишет "Декларацию России о совместных с Пруссией действиях по защите Северной Германии", а в 1805-м, вслед за англо-русской союзной конвенцией "О мерах к установлению мира в Европе", Россия заключает конвенцию со Швецией о совместных действиях по защите Северной Германии, построив таким образом своего рода систему коллективной безопасности в этом регионе. В 1805 году заключается русско-прусская союзная конвенция, в 1806-м она плавно перетекает в Бартенштейнскую конвенцию, которая в будущем предполагала государственное переустройство Германии в качестве "конституционной федерации" на основе союзнического паритета между Австрией и Пруссией. В противовес созданному Наполеоном Рейнскому союзу Россия и Пруссия предлагают создать Северогерманский союз во главе с Пруссией, что, впрочем, не было поддержано германскими государствами, справедливо опасавшимися стать праздничным десертом Фридриха Вильгельма III. В Тильзите Александр послал Наполеону, в числе прочих, дипломатическую записку, в которой прозвучали следующие слова: "Вопрос, интересующий меня превыше всего, - это восстановление короля Прусского в его владениях" (речь шла о "вознаграждении" Фридриха Вильгельма богемскими землями не присоединившейся к Бартенштейнской конвенции Австрии). Характерно, что большая часть статей заключенного в июне 1807 года Тильзитского мира была посвящена прусским и германским делам: так, этим мирным договором восстанавливался статус Данцига, восстанавливался суверенитет государей-родственников Российского Императорского дома - герцогов Саксен-Кобургского, Гольштейн-Ольденбургского (герцог Петер Фридрих Людвиг был родным дядей Александра, женатым к тому же на сестре императрицы Марии Федоровны) и Мекленбург-Шверинского. Александр признавал Рейнскую конфедерацию германских государств под протекторатом французского имератора, а Франция в свою очередь признавала право Пруссии на "вознаграждение" в случае уступки Ганновера Вестфальскому королевству. В конце 1811 года советник российского посольства в Париже граф Карл Нессельроде, будущий министр иностранных дел, представил Александру план, согласно которому Россия и Франция - союзники по Тильзиту и Эрфурту - гарантировали бы неприкосновенность Пруссии, а Франция в довершение всего сделала бы Пруссии еще ряд территориальных уступок. Александр одобрил план, и это зримое доказательство любви России к Фридриху Вильгельму кружилось на каруселях дипломатических переговоров вплоть до апреля 1812 года, когда союзники по Тильзиту и Эрфурту окончательно рассорились в пух и прах. Роман же России и Пруссии еще более укрепился, так что обе стороны пронесли свою негасимую, хотя и отнюдь не безоблачную, любовь через все баталии 1812-1814 годов (во время похода 1812 года рекрутированные Наполеоном пруссаки проявили крайне предосудительное рвение, объяснявшееся тем, что Наполеон пообещал Фридриху Вильгельму III весь Прибалтийский край) и в конце концов выплеснули эту любовь на головы англичан, австрийцев и французов в ходе Венского конгресса. (Подробнее об этом см., напр.: Искюль С. Н. Россия и германские государства (1801-1808 гг.). СПб., 1996). Впрочем, германские увлечения Александра вовсе не кажутся такими уж странными, если учесть, что ко времени описываемых событий русской крови в жилах российских императоров было - кот наплакал, зато почти в гордом одиночестве текла немецкая (если, конечно, отцом Павла I не был какой-нибудь Салтыков).
{7}Суть польской проблемы состояла в том, что король саксонский, он же великий герцог Варшавский, Фридрих Август сохранил верность союзу с Францией, вследствие чего был низложен и содержался в плену в Берлине, - а освобожденные им престолы оказались вакантными. К оставшимся беспризорными территориям немедленно протянулись энергичные руки держав-победительниц.
Пруссаки потребовали полного восстановления границ 1806 года (т. е. до знакомства Пруссии с аппетитами Наполеона), а стало быть, возвращения им большей части великого герцогства Варшавского. Русские, напротив, уже считали этот кусок пирога своим: Александр I намеревался путем обмена германских и итальянских областей заполучить польские провинции, присвоенные Австрией в 1772 и 1795 годах и Пруссией в 1793 и 1795 годах, т. е. фактически аннулировать закрепленные Петербургскими конвенциями результаты трех разделов Речи Посполитой, и стать конституционным монархом Польского королевства, связанного личной унией с Российской империей.
Австрийцы требовали вернуть им Галицию, уступленную ими Наполеону по Шёнбруннскому миру 1809 года и вошедшую в состав великого герцогства Варшавского.
Однако, поскольку при российском дворе желание Александра даровать полякам их же собственные позаимствованные Россией провинции было встречено крайне недружелюбно, император придумал весьма остроумную комбинацию: будущей Польше отдать польские провинции Австрии и Пруссии, Пруссии отдать Саксонию, австрийцам же - ничего. Разумеется, это соломоново предложение мало кого устроило, и меньше всего - австрийцев.
{8}28 сентября 1814 года Александр I и Фридрих Вильгельм III подписали секретный протокол, согласно которому Саксония под именем Саксонского королевства отходила к Пруссии, а великое герцогство Варшав-ское под именем Царства Польского отходило к России. 8 ноября командующий русским оккупационным корпусом в Саксонии генерал Репнин объявил саксонцам о смене декораций, и 10 ноября прусские войска вступили на территорию королевства. 30 декабря князь Андрей Разумовский огласил новый русский проект, по которому Пруссия получала Саксонию и вдобавок Познань, Россия - остальную часть великого герцогства Варшавского, а саксонский король перемещался на Рейн с приобретением Трира, Бонна и Люксембурга. Этот новогодний геополитический рецепт стал последней каплей, и к французам, недовольным своей жертвенной участью, и австрийцам, плотоядно облизывавшимся одновременно на Галицию и на Папскую область, прибавились также англичане, опасавшиеся, что обосновавшийся на берегах Рейна саксонский король поможет Франции проглотить Нидерланды. Поэтому, руководствуясь извращенной и безотказной дипломатической логикой, англичане, дабы не допустить усиления французов на севере, выступили в их поддержку, и 3 января 1815 года был подписан австро-франко-британский секретный договор, поучаствовать в котором приглашались также Бавария, Голландия, Ганновер и Сардиния. Согласно этому договору, в случае чьих-нибудь враждебных военных поползновений (нетрудно догадаться, чьих!) каждая из сторон обязывалась выставить по 150 000 чел. "с полнейшим бескорыстием".
{9}Пиренейская война - военные кампании 1807-1814 годов на Пиренейском полуострове, одно из южных "направлений" наполеонов-ских войн. В британской историографии эта война обозначается выражением Peninsular War ("peninsula" - по-английски "полуостров", "the Peninsula" - "Пиренейский полуостров"), которое при желании можно перевести даже как "Полуостровная война"; Дэвид Чандлер, один из крупнейших исследователей наполеоновских походов, именует весь этот букет военно-политических коллизий "Иберийскими интригами".
Причиной Пиренейской войны, помимо естественного территориального аппетита Бонапарта, стало постоянное нарушение Испанией и Португалией "Континентальной блокады" Англии, объявленной Наполеоном в 1806 году, поскольку экономика этих двух стран в значительной мере держалась на продаже англичанам мериносовой шерсти и ввозе дешевых английских машинных фабрикатов. Пресечь эти торговые связи с моря было невозможно, т. к. английский флот господствовал в Бискайском заливе, Средиземном море и Атлантическом океане. Поэтому в октябре 1807 года 27-тысячная французская армия под командованием генерала Андоша Жюно двинулась через испанскую территорию на Португалию, а в конце ноября французы вступили в Лиссабон. Настала очередь Испании. 4 декабря 1808 года французские войска уже торжественно вступали в Мадрид, однако отчаяннейшее сопротивление, которое оказали испанцы, заставило наполеоновские армии увязнуть в Испании на долгие годы. Регулярные части Бонапарта, состоявшие из хорошо вооруженных и обученных солдат, так в конечном счете и не смогли победить астурийских крестьян, сьерраморенских пастухов и каталонских ремесленников, которые едва ли менее беспощадно терзали и трепали французскую армию, нежели знаменитые своей героической кровожадностью партизаны Полесья - войсковые соединения вермахта. Одними только убитыми французы потеряли в Испании 68 000 чел., при 62 000 погибших испанцев (не считая умерших от эпидемий во время осады Сарагосы и других городов) (Урланис Б. Ц. История военных потерь. Войны и народонаселение Европы. Людские потери вооруженных сил Европейских стран в войнах XVII-XX вв. (историко-статистическое исследование). СПб., 1994. С. 90). Оттого-то столь прочувствованы слова Наполеона, сказанные им на Святой Елене с чувством глубокого и неподдельного реализма: "Меня доконала испанская язва!"
В начале августа 1808 года генерал Артур Уэллсли, будущий герцог Веллингтон, высадился с 9000 британских солдат в заливе Мондегу в Португалии и, получив подкрепление в 14 000 чел., нанес в середине августа три поражения подряд войскам Жюно (так, разбитый у Вимейры 13-ты--сячный французский отряд потерял 2000 чел. убитыми и 13 пушек - пленными), в результате чего французы в количестве 26 000 чел. сдались на милость англичан и были репатриированы из Португалии. В мае 1809 года Уэллсли, имея, правда, трехкратное превосходство в силах, разбил и обратил в бегство маршала Сульта дерзкой лобовой атакой у Порту. В таком же точно стиле он командовал союзными войсками на Пиренейском полуострове до 1813 года включительно, одержав ряд блестящих побед при Талавере (1809), Саламанке (1812) и Витории (1813).
{10}Дабы не подливать серу в адское пламя дипломатии и не допускать новых больших кровопролитий, державы-победительницы постепенно стали приходить к компромиссу территориальных притязаний, который был юридически оформлен уже позднее, в мае-июне 1815 года, сначала частными договорами, а затем Заключительным актом конгресса от 9 июня (т. е. в самый разгар "Ста дней").
Итальянский вопрос решили полюбовно: Марии Луизе, супруге Наполеона, с отменною учтивостию преподнесли герцогство Пармское; Тоскану подали на десерт эрцгерцогу австрийскому Фердинанду, а Модену - другому эрцгерцогу, и тоже, как ни странно, австрийскому, Францу д'Эсте. Сардинскому королю дозволили полакомиться Генуей, а Австрия, и без того простершая энергичные крыла над Апеннинами, поживилась Ломбардией, Тиролем, территорией бывшей Венецианской республики, Вальтелиной, Триестом, Далмацией и Иллирией.
Польский вопрос также разрешили по справедливости, причем в общих чертах еще в феврале: у короля саксонского отъяли великое герцогство Варшавское и заставили уступить часть своего королевства Пруссии. Пруссия утоляла аппетит также великим герцогством Познанским, а кроме того, ранее захваченной шведами Померанией, правобережьем Рейна, останками Вестфальского королевства и т. н. Рейнской провинцией на левом берегу реки. Австрия утешалась Восточной Галицией, а император всероссийский делался по совместительству государем полуавтономного Царства Польского. Кракову милостиво разрешили стать нейтральным вольным городом.
{11}Генуя - крупнейший морской порт по пути с Эльбы во Францию.
{12}Т. е. представители России (граф Карл Нессельроде), Англии (герцог Веллингтон), Пруссии (князь Карл Харденберг) и министр иностранных дел Людовика ХVIII Талейран.
Представляет долженствующий быть успешно исполненным
ФАРС
В одном акте, именуемый
"Вторжение в Англию"
Ведущий комик - М-р БУОНАПАРТЕ
в своем ПЕРВОМ (и, по всей вероятности, последнем)
появлении на этой сцене"{*10}
И уже в 1803 году император жалуется: "Весьма примечательно, что в ходе моей великой схватки с Англией ее правительству постоянно удавалось обливать грязью мою особу и все мои поступки"; особенно больно жалит бывшего "Спасителя мира" "Таймс": "Ежедневно две из ее четырех смертельно ядовитых страниц заполнены низкой клеветой. Этот презренный листок приписывает французскому правительству все самое подлое, зловредное и недостойное, что только может представить себе людское воображение". Впрочем, то же самое Наполеон мог бы сказать и о тех многочисленных политических брошюрах и статьях, памфлетах, шансонах и карикатурах, которые наводнили Францию времен Реставрации: "чудовище" ("монстр") ("monstre") и "новый Тамерлан" ("Tamerlan moderne") - вероятно, еще не самые хлесткие выражения, отпускавшиеся по адресу человека, совсем недавно бывшего объектом безудержной и бездарной лести.
Иное дело Германия. Здесь лучшие умы всё склонны переводить на метафизику, приправленную мистикой, и на мистику, оттененную метафизикой. Гёте восторженно изъясняет наполеоновский миф, даже не подозревая цинической двусмысленности собственной сентенции: "Легенда Наполеона сродни Откровению святого Иоанна - каждый чувствует, что в ней что-то скрывается, но никто не знает, что именно". "Великолепнейшим" ("der Herrlichste") именует Наполеона Гёльдерлин, "исшедшим из ада отцеубийцей" ("ein der Holle entstiegener Vatermorder") - Клейст. Гегель пишет Нитхаммеру 13 октября 1806 года, в самый канун Йенского сражения: "Я видел, как через город на рекогносцировку проехал император, эта мировая душа (diese Weltseele)".
С поэтических высот туманного Альбиона им отвечает Байрон (письмо к Муру 9 апреля 1814 года): "Увы, мой бедный маленький кумир, Наполеон, сошел с пьедестала. Говорят, он отрекся от престола. Это способно исторгнуть слезы расплавленного металла из глаз Сатаны". Не меньшую патетику, хотя и несколько другого жанра, изливает русская литература в лице Марины Цветаевой: "С 11 лет я люблю Наполеона: в нем (и в его сыне) все мое детство и отрочество и юность, и так шло и жило во мне не ослабевая, и с этим - умру. Не могу равнодушно видеть его имени..." (из письма Анне Тесковой, Кламор, 2 февраля 1934). Миф становится все ярче и многомернее, постепенно приходя к своему апофеозу. Маленький капрал обращается в собственную легенду.
Post scriptum
За три недели до смерти, между двумя тяжелыми приступами, отвергнутый Европой, которую он до неузнаваемости переделал, и с ее же помощью почти наверняка отравленный мышьяком, Наполеон Бонапарт пишет прибавление к завещанию: "Все мои матрацы и одеяла, полдюжины платков, галстуков, полотенец, носков, пару ночных панталон, два халата, пару подвязок, две пары кальсон и маленький ящичек с моим табаком. Все это завещаю на память сыну". Вряд ли в тот момент, когда диктовались эти строки, автор завещания помнил, что раньше, давным-давно, в английском парламенте его называли "Робеспьером на коне", а многие французы, видя его, плакали от радости. Уже много лет тому назад от него отвернулись не только богатство и успех - все это сущая безделица в сравнении с тем, что его мелочный мир самооправдательных воспоминаний давно покинули гордость и достоинство. Остались лишь неутоленные обиды и ненужные вещи. "Мировая душа" скрылась в тени, из которой когда-то взошла звезда Наполеона Бонапарта.
А. Бауман
Примечания
{1}Для Англии эта война длилась с 1792 года, когда вместе с Австрией и Пруссией она составила первую антифранцузскую коалицию.
{2}Согласно Фонтенблоскому договору от 16 апреля 1814 года, Наполеону был предоставлен суверенитет над островом Эльба, присоединенным к Франции сенатус-консультом (постановлением Сената) от 26 августа 1802 года, а в 1809 году переведенным в подчинение главному управлению департаментов Тосканы. Бывшему императору разрешили взять с собой один батальон своей гвардии (600 солдат), а кроме того, согласно статье 3-й, положили цивильный лист (ежегодную ренту) в размере 2 млн. франков, которые, к слову сказать, кабинет министров упорно не выплачивал из-за нехватки денег и надлежащего пиетета.
{3} В другом месте книги Эдит Саундерс называет Людовика ХVIII "великодушной персоной". Любопытно сравнить подобную непривычную для нас оценку с теми характеристиками, которыми наделяла данного государя советская историография. Вот, например, какой красочный портрет рисует Альберт Манфред, главный специалист советского марксизма по француз-ским революциям: "Тучный, одутловатый шестидесятилетний подагрик, в лучшие дни не умевший сесть на коня, вялый и ко всему равнодушный, этот монарх "божьей милостью", усаженный на трон с помощью иностранных штыков, был менее всего способен завоевать симпатии нации" (Манфред А. З. Наполеон Бонапарт. М., 1998. С. 553). Евгений Тарле, историк на несколько порядков умнее и компетентнее своего процитированного коллеги, высказывается более миролюбиво: "Сам король, старый больной подагрик Людовик ХVIII, был человеком осторожным", - зато все эпитеты, сэкономленные на Луи, сполна опускаются на головы его родственников и приближенных: "но брат его, Карл Артуа, и вся свора эмигрантов..." (Тарле Е. В. Избранные сочинения в IV т. Т. II. Ростов-на-Дону, 1994. С. 366). Впрочем, и западная историография ХХ века не всегда безгрешна в оценке характера и убеждений этого монарха. Так, к примеру, в одной из работ английского историка Рональда Фредерика Делдерфилда, блестящего стилиста и проницательного психолога, не всегда, к сожалению, пренебрегающего устоявшимися условностями стереотипов, можно прочесть такой пренебрежительный пассаж: "Уставшая от войны страна была готова принять Людовика ХVIII, этого страдающего от подагры толстяка, хотя и навязываемого ей иностранными штыками" (Делдерфилд Р. Ф. Маршалы Наполеона: Исторические портреты. М., 2001. С. 365).
Однако не менее проницательный французский историк герцог де Кастри называет графа Прованского в третьем томе своего "Завещания монархии" "единственным политическим умом в королевской семье" (Duc de Castries. Le testament de la monarchie. T. 3. Les emigres: 1789-1814. Paris, 1962. P. 27). Лучшая же, вероятно, характеристика Людовика была дана другим французским историком - А. Мале, исполненная с той живой портретно-психологической точностью старой академической науки, какая ныне почти совершенно утрачена: "Было ли это естественной склонностью или результатом долгой и бездеятельной жизни в качестве претендента, но Людовик ХVIII боялся всяких деловых забот и избегал всякого труда. Физической неподвижности, на которую его обрекала подагра и изуродованные ноги, соответствовала некоторая оцепенелость духовной деятельности. Насквозь проникнутый сознанием законности своих прав, убежденный в божественном их происхождении, он намерен был неуклонно пользоваться ими и спокойно наслаждаться властью; трон был для него просто самым мягким из всех кресел. Политический режим, подобный английскому, Людовику ХVIII нравился в том отношении, что позволял царствовать, не управляя и возлагая на министров всю тяжесть деловых забот, - такой режим благоприятствовал его лени и дилетантским наклонностям. Какая-нибудь ода Горация или удачно переданная сплетня занимали его гораздо больше, чем заседание совета министров или выработка законопроекта.
С другой стороны, ясный и скептический ум короля, мало способный поддаваться иллюзиям, определенно подсказывал ему, что Францией невозможно управлять иначе, как на основе либерального режима, и он прекрасно понимал, что при малейшей попытке произвести какие-нибудь существенные перемены в учреждениях, созданных революцией, он ставит на карту свою корону с величайшим риском окончательно ее потерять. А в шестьдесят лет ему вовсе не хотелось снова начать цыганскую жизнь, бродя с одного места на другое - из Вероны в Митаву, оттуда в Хартвелл [Хартвелл - замок в 60 км от Лондона, где Людовик жил много лет. - А. Б.], Гент и т. д. Двадцать с лишним лет изгнания внушили Людовику ХVIII отвращение к такому бродяжническому существованию, и, по словам Тьебо, "он твердо решился умереть на престоле, и у него хватило ума и благоразумия, чтобы осуществить свое желание на деле". Такой монарх, если бы он был один и мог свободно следовать влечениям своей природы. вполне был бы способен дать Франции возможность постепенно пройти школу парламентского режима. К несчастью, он был не один, а стремление к спокойствию неоднократно заставляло его делать уступки резким выходкам окружавших его фанатиков и давлению еще более фанатической палаты, далеко не являвшейся точным отражением общественного мнения страны" (История ХХ века под ред. проф. Лависса и Рамбо. Т. 3. М., 1938. С. 89-90).
{4}Имеется в виду англо-американская война 1812-1814 гг., начавшаяся в результате торгово-экономической конкуренции двух стран, а также желания некоторых предприимчивых американских политиков сделать территориальные приобретения в Канаде. Американские войска одержали в ходе этой войны ряд значительных побед (на озере Эри (сентябрь 1813), на озере Шамплейн (сентябрь 1814) и др.), однако в августе 1814 года английский десант ухитрился захватить и сжечь большую часть Вашингтона. В итоге в 1814 году в Генте был подписан мирный договор, восстановивший довоенное положение.
{5}Имеется в виду Венский конгресс (сентябрь 1814 - июнь 1815) с участием представителей всех европейских держав, за исключением Турции. Целью и результатом конгресса стало восстановление и переделка государственных территориальных границ посленаполеоновской Европы и провозглашение коллективного принципа регулирования международных отношений. По меткому замечанию немецкого историка Э. Р. Хубера, Венский конгресс не был "мирным конгрессом в обычном смысле слова", а, скорее уж, "двойным конгрессом" (Doppelkongress), который не только урегулировал нерешенные территориальные вопросы, но и создал новое политическое устройство Европы (Huber E. R. Deutsche Verfassungs Geschichte seit 1789. Bd. 1: Reform und Restauration 1789 bis 1880. Stuttgart, 1957. S. 44).
{6}В начале ХIХ века Россия и Пруссия являлись наиболее близкими союзниками в Европе, на это же время приходится пик российской дипломатической активности в отношении государств "Священной Римской империи германской нации". Еще в конце ХVIII века "германская" дипломатическая политика России была названа "деятельной инфлюэнцией", такою она осталась и в следующем столетии. В конце 1800 года Пруссия вместе со Швецией и Данией вошла в организованную Павлом I т. н. 2-ю лигу нейтральных государств. В июле 1801 года, сразу по вступлении на престол, Александр I заявил в инструкциях российским послам: "Большая часть германских владетелей просит моей помощи; независимость и безопасность Германии так важны для будущего мира, что я не могу пренебречь случаем для сохранения за Россией первенствующего влияния в делах Империи" (цит. по: Искюль C. Н. Внешняя политика России и германские государства 1801-1812 гг.: Автореф. дисс. ... д-ра ист. наук. СПб.: СПб. филиал Ин-та росс. истории РАН, 1996. С. 41). В том же месяце в рескрипте российскому послу в Париже С. А. Колычеву Александр говорит о "равновесии" в Империи, которое России надлежит поддерживать между Австрией и Пруссией при помощи своего союзника - Баварского курфюршества. Преемник Колычева, поверенный в делах Франции граф А. И. Морков, получает от царя следующие строки: "...сохранить преобладающее влияние России в делах Империи". Согласно российско-французскому мирному договору от 8 октября 1801 года и его секретным статьям, Россия признавалась гарантом "Священной Римской империи". Поэтому арест в 1804 году отрядом французских драгун бежавшего из Франции герцога Луи Антуана Энгиенского, произошедший на территории суверенного маркграфства Баденского, и последующая его казнь по сфабрикованному обвинению в заговоре на жизнь Первого Консула послужили причиной разрыва русско-французских отношений. Тогда же, в 1804-м, Александр собственноручно пишет "Декларацию России о совместных с Пруссией действиях по защите Северной Германии", а в 1805-м, вслед за англо-русской союзной конвенцией "О мерах к установлению мира в Европе", Россия заключает конвенцию со Швецией о совместных действиях по защите Северной Германии, построив таким образом своего рода систему коллективной безопасности в этом регионе. В 1805 году заключается русско-прусская союзная конвенция, в 1806-м она плавно перетекает в Бартенштейнскую конвенцию, которая в будущем предполагала государственное переустройство Германии в качестве "конституционной федерации" на основе союзнического паритета между Австрией и Пруссией. В противовес созданному Наполеоном Рейнскому союзу Россия и Пруссия предлагают создать Северогерманский союз во главе с Пруссией, что, впрочем, не было поддержано германскими государствами, справедливо опасавшимися стать праздничным десертом Фридриха Вильгельма III. В Тильзите Александр послал Наполеону, в числе прочих, дипломатическую записку, в которой прозвучали следующие слова: "Вопрос, интересующий меня превыше всего, - это восстановление короля Прусского в его владениях" (речь шла о "вознаграждении" Фридриха Вильгельма богемскими землями не присоединившейся к Бартенштейнской конвенции Австрии). Характерно, что большая часть статей заключенного в июне 1807 года Тильзитского мира была посвящена прусским и германским делам: так, этим мирным договором восстанавливался статус Данцига, восстанавливался суверенитет государей-родственников Российского Императорского дома - герцогов Саксен-Кобургского, Гольштейн-Ольденбургского (герцог Петер Фридрих Людвиг был родным дядей Александра, женатым к тому же на сестре императрицы Марии Федоровны) и Мекленбург-Шверинского. Александр признавал Рейнскую конфедерацию германских государств под протекторатом французского имератора, а Франция в свою очередь признавала право Пруссии на "вознаграждение" в случае уступки Ганновера Вестфальскому королевству. В конце 1811 года советник российского посольства в Париже граф Карл Нессельроде, будущий министр иностранных дел, представил Александру план, согласно которому Россия и Франция - союзники по Тильзиту и Эрфурту - гарантировали бы неприкосновенность Пруссии, а Франция в довершение всего сделала бы Пруссии еще ряд территориальных уступок. Александр одобрил план, и это зримое доказательство любви России к Фридриху Вильгельму кружилось на каруселях дипломатических переговоров вплоть до апреля 1812 года, когда союзники по Тильзиту и Эрфурту окончательно рассорились в пух и прах. Роман же России и Пруссии еще более укрепился, так что обе стороны пронесли свою негасимую, хотя и отнюдь не безоблачную, любовь через все баталии 1812-1814 годов (во время похода 1812 года рекрутированные Наполеоном пруссаки проявили крайне предосудительное рвение, объяснявшееся тем, что Наполеон пообещал Фридриху Вильгельму III весь Прибалтийский край) и в конце концов выплеснули эту любовь на головы англичан, австрийцев и французов в ходе Венского конгресса. (Подробнее об этом см., напр.: Искюль С. Н. Россия и германские государства (1801-1808 гг.). СПб., 1996). Впрочем, германские увлечения Александра вовсе не кажутся такими уж странными, если учесть, что ко времени описываемых событий русской крови в жилах российских императоров было - кот наплакал, зато почти в гордом одиночестве текла немецкая (если, конечно, отцом Павла I не был какой-нибудь Салтыков).
{7}Суть польской проблемы состояла в том, что король саксонский, он же великий герцог Варшавский, Фридрих Август сохранил верность союзу с Францией, вследствие чего был низложен и содержался в плену в Берлине, - а освобожденные им престолы оказались вакантными. К оставшимся беспризорными территориям немедленно протянулись энергичные руки держав-победительниц.
Пруссаки потребовали полного восстановления границ 1806 года (т. е. до знакомства Пруссии с аппетитами Наполеона), а стало быть, возвращения им большей части великого герцогства Варшавского. Русские, напротив, уже считали этот кусок пирога своим: Александр I намеревался путем обмена германских и итальянских областей заполучить польские провинции, присвоенные Австрией в 1772 и 1795 годах и Пруссией в 1793 и 1795 годах, т. е. фактически аннулировать закрепленные Петербургскими конвенциями результаты трех разделов Речи Посполитой, и стать конституционным монархом Польского королевства, связанного личной унией с Российской империей.
Австрийцы требовали вернуть им Галицию, уступленную ими Наполеону по Шёнбруннскому миру 1809 года и вошедшую в состав великого герцогства Варшавского.
Однако, поскольку при российском дворе желание Александра даровать полякам их же собственные позаимствованные Россией провинции было встречено крайне недружелюбно, император придумал весьма остроумную комбинацию: будущей Польше отдать польские провинции Австрии и Пруссии, Пруссии отдать Саксонию, австрийцам же - ничего. Разумеется, это соломоново предложение мало кого устроило, и меньше всего - австрийцев.
{8}28 сентября 1814 года Александр I и Фридрих Вильгельм III подписали секретный протокол, согласно которому Саксония под именем Саксонского королевства отходила к Пруссии, а великое герцогство Варшав-ское под именем Царства Польского отходило к России. 8 ноября командующий русским оккупационным корпусом в Саксонии генерал Репнин объявил саксонцам о смене декораций, и 10 ноября прусские войска вступили на территорию королевства. 30 декабря князь Андрей Разумовский огласил новый русский проект, по которому Пруссия получала Саксонию и вдобавок Познань, Россия - остальную часть великого герцогства Варшавского, а саксонский король перемещался на Рейн с приобретением Трира, Бонна и Люксембурга. Этот новогодний геополитический рецепт стал последней каплей, и к французам, недовольным своей жертвенной участью, и австрийцам, плотоядно облизывавшимся одновременно на Галицию и на Папскую область, прибавились также англичане, опасавшиеся, что обосновавшийся на берегах Рейна саксонский король поможет Франции проглотить Нидерланды. Поэтому, руководствуясь извращенной и безотказной дипломатической логикой, англичане, дабы не допустить усиления французов на севере, выступили в их поддержку, и 3 января 1815 года был подписан австро-франко-британский секретный договор, поучаствовать в котором приглашались также Бавария, Голландия, Ганновер и Сардиния. Согласно этому договору, в случае чьих-нибудь враждебных военных поползновений (нетрудно догадаться, чьих!) каждая из сторон обязывалась выставить по 150 000 чел. "с полнейшим бескорыстием".
{9}Пиренейская война - военные кампании 1807-1814 годов на Пиренейском полуострове, одно из южных "направлений" наполеонов-ских войн. В британской историографии эта война обозначается выражением Peninsular War ("peninsula" - по-английски "полуостров", "the Peninsula" - "Пиренейский полуостров"), которое при желании можно перевести даже как "Полуостровная война"; Дэвид Чандлер, один из крупнейших исследователей наполеоновских походов, именует весь этот букет военно-политических коллизий "Иберийскими интригами".
Причиной Пиренейской войны, помимо естественного территориального аппетита Бонапарта, стало постоянное нарушение Испанией и Португалией "Континентальной блокады" Англии, объявленной Наполеоном в 1806 году, поскольку экономика этих двух стран в значительной мере держалась на продаже англичанам мериносовой шерсти и ввозе дешевых английских машинных фабрикатов. Пресечь эти торговые связи с моря было невозможно, т. к. английский флот господствовал в Бискайском заливе, Средиземном море и Атлантическом океане. Поэтому в октябре 1807 года 27-тысячная французская армия под командованием генерала Андоша Жюно двинулась через испанскую территорию на Португалию, а в конце ноября французы вступили в Лиссабон. Настала очередь Испании. 4 декабря 1808 года французские войска уже торжественно вступали в Мадрид, однако отчаяннейшее сопротивление, которое оказали испанцы, заставило наполеоновские армии увязнуть в Испании на долгие годы. Регулярные части Бонапарта, состоявшие из хорошо вооруженных и обученных солдат, так в конечном счете и не смогли победить астурийских крестьян, сьерраморенских пастухов и каталонских ремесленников, которые едва ли менее беспощадно терзали и трепали французскую армию, нежели знаменитые своей героической кровожадностью партизаны Полесья - войсковые соединения вермахта. Одними только убитыми французы потеряли в Испании 68 000 чел., при 62 000 погибших испанцев (не считая умерших от эпидемий во время осады Сарагосы и других городов) (Урланис Б. Ц. История военных потерь. Войны и народонаселение Европы. Людские потери вооруженных сил Европейских стран в войнах XVII-XX вв. (историко-статистическое исследование). СПб., 1994. С. 90). Оттого-то столь прочувствованы слова Наполеона, сказанные им на Святой Елене с чувством глубокого и неподдельного реализма: "Меня доконала испанская язва!"
В начале августа 1808 года генерал Артур Уэллсли, будущий герцог Веллингтон, высадился с 9000 британских солдат в заливе Мондегу в Португалии и, получив подкрепление в 14 000 чел., нанес в середине августа три поражения подряд войскам Жюно (так, разбитый у Вимейры 13-ты--сячный французский отряд потерял 2000 чел. убитыми и 13 пушек - пленными), в результате чего французы в количестве 26 000 чел. сдались на милость англичан и были репатриированы из Португалии. В мае 1809 года Уэллсли, имея, правда, трехкратное превосходство в силах, разбил и обратил в бегство маршала Сульта дерзкой лобовой атакой у Порту. В таком же точно стиле он командовал союзными войсками на Пиренейском полуострове до 1813 года включительно, одержав ряд блестящих побед при Талавере (1809), Саламанке (1812) и Витории (1813).
{10}Дабы не подливать серу в адское пламя дипломатии и не допускать новых больших кровопролитий, державы-победительницы постепенно стали приходить к компромиссу территориальных притязаний, который был юридически оформлен уже позднее, в мае-июне 1815 года, сначала частными договорами, а затем Заключительным актом конгресса от 9 июня (т. е. в самый разгар "Ста дней").
Итальянский вопрос решили полюбовно: Марии Луизе, супруге Наполеона, с отменною учтивостию преподнесли герцогство Пармское; Тоскану подали на десерт эрцгерцогу австрийскому Фердинанду, а Модену - другому эрцгерцогу, и тоже, как ни странно, австрийскому, Францу д'Эсте. Сардинскому королю дозволили полакомиться Генуей, а Австрия, и без того простершая энергичные крыла над Апеннинами, поживилась Ломбардией, Тиролем, территорией бывшей Венецианской республики, Вальтелиной, Триестом, Далмацией и Иллирией.
Польский вопрос также разрешили по справедливости, причем в общих чертах еще в феврале: у короля саксонского отъяли великое герцогство Варшавское и заставили уступить часть своего королевства Пруссии. Пруссия утоляла аппетит также великим герцогством Познанским, а кроме того, ранее захваченной шведами Померанией, правобережьем Рейна, останками Вестфальского королевства и т. н. Рейнской провинцией на левом берегу реки. Австрия утешалась Восточной Галицией, а император всероссийский делался по совместительству государем полуавтономного Царства Польского. Кракову милостиво разрешили стать нейтральным вольным городом.
{11}Генуя - крупнейший морской порт по пути с Эльбы во Францию.
{12}Т. е. представители России (граф Карл Нессельроде), Англии (герцог Веллингтон), Пруссии (князь Карл Харденберг) и министр иностранных дел Людовика ХVIII Талейран.