Щелоков Александр Александрович. Генеральские игры

   — Он Мао Цзэдуна водил. Наверное, пообщипать собирался.
   Мао Цзэдун в новом лексиконе — китаец, но его появление в деле ничего не проясняло.
   — И ты считаешь, что один Мао трех ребят положил? Или к нему из Гонконга кто-то на помощь подкатил? Как там следователи считают?
   — Ребят из иномарки шлепнули. Беззубого из шубинского «ТТ» положили.
   — Нашли иномарку?
   — Волыну? Нет, она ушла. Вы помните разборку на Светлой речке?
   — Ну. — Гулливер нахмурился. Тот случай он переживал до сих пор. Его ребята купились на обещание азербайджанца по кличке Мулла прийти на мирное толковище, явились к месту без оружия, их там и перестреляли, как беспомощных котят. Гулливер тогда засадил большие деньги, чтобы получить результаты баллистической экспертизы. Было установлено, что его боевиков положили из пистолета иностранного производства, в котором использовались девятимиллиметровые патроны «парабеллум». Но куда ушел ствол и кто его держал в руках, установить следствию не удалось. На ствол объявили розыск.
   — Так что с той разборкой?
   — Судя по всему, мужиков положили из той же машинки. Все тик в тик.
   Гулливер засадил в пространство матюка, круто и длинно.
   — Я этого Муллу возьму на кукан! Он этот день запомнит. Ты, Веник, держи меня в курсе…
   — Так точно.
   Венька отошел от папы Лени и вытер вспотевшую шею платком: пронесло.

***

   Школа, в которой Дора Михайловна заведовала до того, как открыла собственную частную гимназию, догорала медленно и чадно. Денег на ремонт администрация края не выделяла. Здание ветшало. Учителя один за другим уходили на вольные хлеба. Математики — в фирмы бухгалтерами, преподаватели иностранного языка — переводчиками в совместные предприятия. Было видно, что государственное образование рушится и судьбы его меньше всего беспокоят чиновных мужей. Мало это беспокоило и Дору Михайловну. Она уже получила регистрационные документы на частную гимназию и ждала, когда губернатор даст команду передать ей приглянувшийся особняк бывшей музыкальной школы.
   Неплохо обстояли и сердечные дела Доры Михайловны. В домашнем треугольнике отношения устаканились и для каждого угла определилось собственное место. Постепенно Дора Михайловна вообще освободила Гулливера от обязанности уделять ей часть ночного времени. Она завела себе друга — спортсмена, который сошел с дистанции официальных соревнований по возрасту, устроила его учителем физкультуры в своей школе. Постоянно изнывавший от неутоленной страсти Тихон Головко — Тишечка — был другом преданным, горячим. При каждой возможности он проявлял обуревавшие его чувства и страстность. То старался ущипнуть Дору Михайловну за ягодицы, то словно случайно касался её коленей, трогал грудь. Директрису это заводило, но она изображала сердитость, вразумляюще говорила: «Ты что, сдурел?! А если нас увидят?» Сама же чувствовала, что такие заигрывания возвращают её к молодым годам, когда она была полна сил и очарования, и парни на танцах наперебой приглашали её, чтобы потискать упругое, отзывчивое на ласки тело…
   Счастье взаимного чувства дало неожиданную трещину в одночасье. Однажды Дора Михайловна засиделась в кабинете. В школе давно отзвенели все звонки. Опустели классы, стало тихо в коридорах. Заперев дверь директорской, она пошла к выходу. На первом этаже у входа в спортзал остановилась. Ей показалось, что там кто-то плачет.
   Дора Михайловна осторожно открыла дверь. Звуки сделались яснее, и теперь было можно понять, что происходило в дальнем углу за спортивными матами, сложенными высокой кучей: там… любились…
   Стараясь ступать как можно тише, директриса подошла к матам вплотную. Первым, что она увидела, были красные ягодицы и спина, обтянутая черной футболкой. Все это ритмично двигалось, создавая впечатление, что учитель физкультуры Тихон Антонович тренируется в отжиме на руках.
   — У вас дополнительные занятия? — Дора Михайловна пропела вопрос со всей музыкальностью, на которую была способна. — Я вам не помешала?
   Нет ничего более неприятного, нежели оказаться без порток перед лицом начальства. Особенно если нельзя поддернуть штаны, которые сняты и лежат в стороне. Поэтому физкультурник опустил руки вниз, ладони сложил лопаточками одну на другую и прикрыл ими шерстяной рыжий клок ниже пупка: стеснительность — это чувство врожденное.
   — Тихон Антонович, — слова холодные и строгие, как военный приказ, — потрудитесь завтра же подать заявление об уходе. По собственному желанию. Между нами возникла несовместимость. Теперь, глядя на ваше лицо, я все время буду видеть ваш покрытый пупырями зад…
   — Да, я понял. Конечно…
   Дора Михайловна его уже не слушала. Она обратила взор на замершую на спортивном мате подружку физкультурника. Та лежала совершенно нагая, скрестив ноги, одной рукой закрыв лицо, другой ещё не до конца созревшие груди.
   — Леночка, встань! Оденься, и пойдем ко мне.
   Леночка Демина — отличница и ужасная скромница, староста десятого «А» класса, дочка слесаря-папы и парикмахерши-мамы, победительница двух литературных олимпиад района…
   Еще три года назад Дора Михайловна испепелила бы Леночку взглядом, направив на неё перст указующий, гневно произнесла:
   — Жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…А ты?
   Время изменило характер и взгляды. Больше всего в этот момент Дора Михайловна боялась, что Леночка дернется и убежит. Но та оказалась на удивление покорной и беспомощной. Директриса привела её в свой кабинет.
   — Садись.
   Усадив Леночку на диван, где обычно располагались учителя, Дора Михайловна закрыла дверь на ключ. Вернулась, устроилась рядом. Положила властную руку на голову ученицы и повернула её лицо к себе.
   — Он тебя изнасиловал?
   — Нет. — Леночка старалась опустить голову, но Дора Михайловна сделать это не позволяла.
   — Ты его любишь?
   — Нет.
   Еще одна попытка не глядеть директрисе в глаза. И опять твердая рука не позволила отвернуться.
   — Что заставило тебя лечь с этим вонючим козлом?
   Леночка всхлипнула.
   — Милая, — голос директрисы звучал успокаивающе, — ты меня не стесняйся. Мы здесь две бабы, и я тебя всегда пойму.
   Леночка кивнула, но ничего не ответила.
   — Ты так стонала, тебе было плохо?
   — Нет.
   — Значит, тебе это нравилось?
   — Да.
   — И часто у тебя с ним такое?
   — Да.
   — Если ты его не любишь, то почему? Он заставляет?
   — Он платит.
   — И много?
   — Нет.
   — Сколько, если не секрет?
   — Пятьдесят.
   — Подлец!
   Дора Михайловна возмущалась совершенно искренне. Это она регулярно снабжала подонка карманными деньгами. Она сама! А он… О, дрянь! Мерзкая крыса! Гадкая! Вонючая!
   Однако чувства оскорбленной женщины ни в чем не проявлялись.
   — Ты расстроилась, девочка? — Дора Михайловна гладила Леночку по голове, по щеке, притянула к себе и прижала. Леночка припала к ней, заплакала громче. — Не плачь, милая, не надо. Сейчас умойся, и поедем ко мне.
   Машина Доры Михайловны — «Хундаи-Соната» — ждала хозяйку на улице. Двадцать пять тысяч долларов и личный шофер у директора школы! — не хо-хо! Леночка, которую больше всего мучили не угрызения совести, а досада на то, что она так глупо попалась, смотрела на признаки роскоши с завистью и восхищением.
   Шофер, пожилой седовласый мужчина в строгом костюме ресторанного швейцара — черные брюки с золотыми полосками лампасов, пиджак в талию с золочеными пуговицами, фуражка с высокой тульей и белью перчатки, — словно вышел из кинофильма о жизни американских миллионеров. Он распахнул дверцу, пропустив Леночку. Затем обошел машину и с другой стороны усадил хозяйку.
   Леночка опустилась на скрипнувшую вишневую кожу сиденья, вдохнула специфический запах новой дорогой игрушки и оказалась в другом, ранее неведомом ей мире: вот это жизнь!
   В школе уже давно говорили, что Дора Михайловна выдала дочь за крупного бизнесмена и теперь пожинает плоды такой удачи. Зять построил для семьи кирпичный коттедж в живописном пригороде. Это вам не двухкомнатная квартира в панельном доме на троих, где от рождения жила и росла Леночка.
   Вид особняка, к которому они подкатили на «Сонате», сразил гостью. Не дом — картина. Теремок из фигурного камня. Сводчатые окошечки. Крылечко, прикрытое навесом в виде небольшой крепостной башенки. Одна из боковых стенок увита лозой дикого винограда, несъедобного, но очень красивого.
   Двери открыла экономка — круглощекая, добрая с виду женщина лет пятидесяти. Не обращая внимания на Леночку, спросила хозяйку:
   — Мадам будет ужинать?
   Мадам! Вот оно, настоящее! Не девушка, как окликают тебя на улице, не женщина, как обращаются к покупательницам в магазинах продавцы. Мадам!
   Глупо, но почему-то вспомнились слова легкомысленного романса: «Мадам, уже падают листья…» Хотя, судя по всему, для директрисы листопад ещё не наступил. Мадам выглядела величавой, спокойной, цветущей…
   — Да, Лиза, ужин. На двоих. И приготовь, пожалуйста, ванну.
   Экономка ушла. Дора Михайловна положила руку на плечо Леночки.
   — Сейчас ты пойдешь искупаешься. — Она брезгливо скривила губы. — Смой с себя запах этого козла. Я его так и чувствую. И потом ты лежала на мате…
   Леночка сжалась как от удара. Хватило сил только на то, чтобы едва слышно ответить:
   — Да, мадам.
   Она вошла в ванную комнату, сверкавшую голубой итальянской плиткой с синими ирисами. Такой же голубой была и сама ванна с удивительно удобной и красивой душевой кабиной. Ванну наполняла вода, поверх которой возвышалась пушистая ароматная белая пена.
   Из ванной Леночка прошла в столовую — в просторный зал, отделанный дубовыми панелями, с высоким потолком, роскошной хрустальной люстрой. Длинный стол, за которым свободно могли разместиться по меньшей мере человек двадцать, был накрыт всего на две персоны. Дора Михайловна сидела во главе стола, по правую руку стоял прибор для гостьи.
   — Ты пьешь коньяк?
   Вопрос прозвучал невинно, буднично, но Леночка замялась: как-никак спрашивала директриса. Дора Михайловна понимающе улыбнулась.
   — Не стесняйся. Я налью.
   Коньяк Леночке до этого пить не приходилось: дорого, хотя водку она уже пробовала. Да и как можно иначе — доучиться до десятого класса и не выпить ни разу?
   После трех рюмок все, что сковывало мысли и поведение Леночки, ушло, утонуло в легком хмельном тумаке. Светлое чувство свободной радости овладело ею. Она наконец-то но в кино увидела, не в книге прочитала о том, что такое настоящее богатство и жизнь, что такое раскрепощенность и независимость. Тихое скольжение экономки за спиной. Вопросы, задаваемые вполголоса.
   — Вам подать? Вам добавить? Сейчас, пожалуйста…
   — Милая, — голос Доры Михайловны звучал вкрадчиво и добро, — теперь расскажи мне все. Без утайки. Мы ведь уже подружки?
   — Да. — Леночка выдохнула ответ со всей искренностью человека, очарованного гостеприимством и атмосферой взаимного доверия.
   — Как вы зовете физкультурника между собой?
   — Кот Тишка.
   Дора Михайловна поощряюще улыбнулась.
   — Очень метко. Ты сказала, что встречаешься с ним часто. Как долго?
   — Уже год.
   — Тебе это очень нравится? Так? Леночка опустила глаза.
   Дора Михайловна положила тяжелую ладонь на её руку.
   — Чего ты испугалась? Хочешь, я скажу, что это мне тоже очень нравится. Но я — женщина…
   — Я тоже.
   — Не надо, милая. Ты ещё глупая девчонка, которая не знает, чего ей хочется.
   Такое недоверие задело Леночку.
   — Я знаю, чего мне хочется, — упрямо сказала она. — Можно я ещё выпью?
   Дора Михайловна посмотрела на гостью насмешливо. Подумала со скрытым злорадством: «Нет, все же не школа, не литература, а улица и телевидение воспитывают сегодня людей, будят в них зависть, желания, жадность».
   — Пожалуйста, только тебе не станет плохо?
   — Нормально.
   — И давно ты… давно ты женщина?
   — С четырнадцати.
   — О-ля-ля! Это уже стаж. Ты мне дала фору. Я только в двадцать один впервые…
   Дора Михайловна из скромности соврала на пять лет, но соврала убедительно. Леночка хихикнула.
   — У нас акселерация, — и вдруг спросила: — Вы на меня не сердитесь?
   — За что?..
   — За это…
   — Если и сержусь, то за то, что хуже места ты найти не могла. Да, кстати, кто из девочек…
   Леночка поняла с полуслова.
   — С Тишкой?
   Дора Михайловна чуть не поперхнулась, хотела спросить: «Значит, не только ты?» — однако сдержалась.
   — Да.
   — Еще Тонька Штиль.
   Дора Михайловна сразу представила Тоню — высокую, толстую деваху с огромными ляжками, которые при ходьбе терлись друг о друга, с грудочками в виде кукишей годовалого младенца.
   — И все?
   — Сейчас не знаю, но до меня с ним была Алла Пахоменко.
   — Эта, из восьмого класса? — Дора Михайловна изумленно вскинула брови. — Эта вертлявая пигалица? И она тоже? И он всем платит?
   — А вы думали? — Леночка смотрела на директрису с гордостью победительницы.
   — Значит, тебе это на самом деле так нравится?
   — Да, — Леночка расслабилась и уже ничего не стеснялась, — я балдею. Становлюсь сама не своя. И потом ко всему — деньги. Это у вас все есть.
   — Положим, и у меня всего нет. — Дора Михайловна вдруг посерьезнела. — А ты все же маленькая дурочка. Могла всегда ко мне зайти за советом. С такой фигуркой, с такими данными…
   Дора Михайловна встала, подошла к Леночке, положила руки на её плечи, потом опустила их ниже и коснулась ладонями упругой груди.
   — Детка, при тебе есть все. И ты продаешься за копейки? Да с такими данными… — Дора Михайловна сжала грудь Леночки так, что та от боли вскрикнула.
   Это была маленькая месть, но даже после неё на душе легче не стало. Что ещё будет впереди!
   — А что, если я предложу тебе работу? Ты умная, красивая. У меня подруга заведует казино. Она ищет таких девушек, как ты. Там жизнь, там богема…
   — И какая эта работа?
   — Я в казино не бываю. Не до того. Но ты, если захочешь, можешь поговорить с хозяйкой. Я знаю, работающие у неё девушки уже имеют свои машины и дачи…
   — Вы серьезно?
   Леночка не могла поверить, что после всего происшедшего директриса предложит ей такое.
   — Разве я похожа на шутницу?
   — Нет.
   — Так ты согласишься?
   — Да. Вы думаете, меня возьмут? — Леночка выдала беспокойство. Слово «казино» она раньше слышала и знала из кинофильмов, что там играют в какие-то игры с непонятными правилами. И вдруг…
   — Это не мне решать. — Дора Михайловна говорила строго. — Сейчас я позвоню подруге, она приедет. А ты уж постарайся ей понравиться.
   Оказалось, что телефонная трубка лежит слева от хозяйки, аккуратно прикрытая белой крахмальной салфеткой. Дора Михайловна взяла её, настучала номер.
   — Нино, милая, это ты? Будь добра, отложи дела. Я тебя жду. У меня интересная девочка. Для тебя. Хочу её показать. Давай, жду.
   Леночка обалдело следила за директрисой. Та говорила с подругой вежливо, но строго и властно, как с ученицей. А ведь подруга — хозяйка казино. Бог ты мой, вот что значит быть богатенькой!
   Нино Бакрадзе, которую Гулливер оставил управлять малознакомым ему хозяйством казино, красивая чернявая дама, приехала через полчаса. Леночка и хозяйка все ещё сидели за столом. Обеды у Доры Михайловны совсем не походили на то, к чему Леночка привыкла дома: на стол ставили суп, к нему второе, все это выхлебывалось и съедалось со скоростью звука — и аут! Потом все расходились по своим делам, оставляя матери почетное право мыть посуду.
   У Доры Михайловны застолье составляло часть культа, называющегося телесным наслаждением. Пищу поглощали неторопливо, смакуя, обильно запивали и растягивали удовольствие неторопливыми разговорами.
   Леночка с нетерпением ждала, когда Дора Михайловна заговорит о ней, но та делать этого не торопилась. Сперва позволила подруге отдышаться. Для этого они вместе выпили несколько рюмок коньяку одну за одной, потом гостья поела, и лишь после того, как она сама спросила: «Ты имела в виду эту девочку?», Дора Михайловна, словно вспомнив, в чем дело, ответила:
   — Да, именно её.
   Нино оглядела Леночку с таким выражением, с каким домохозяйки разглядывают синеватые тушки цыплят, предпочитавших насильственную смерть полуголодному существованию на государственной птицеферме. Леночке стало не по себе. Она даже подумала, что робкой надежде пришел конец.
   — Что она умеет?
   Вопрос прозвучал с достаточным безразличием. Так спрашивают людей о чем-то на самом деле малоинтересном: «Как здоровье мужа, милочка?» Что на это ответят: хорошо или плохо — спрашивающей без разницы.
   — Кое-что умеет. — Дора Михайловна глянула на Леночку и лукаво улыбнулась. — Девочка она страстная, могу засвидетельствовать. А если чего не знает, ты ей подскажешь. Верно, милая? Ты согласна учиться?
   — Да…
   Гостья наполнила рюмку. Поднесла к носу, понюхала. Быстро выпила. Закатила глаза от удовольствия.
   — Ты, девочка, знаешь, чем занимается наше учреждение?
   Леночка мотнула головой, сочтя, что глупо изображать человека осведомленного, если она на самом деле ничего не знает.
   — Есть два главных состояния у людей. — Нино говорила мерно, неторопливо, словно преподаватель, излагавший новый материал ученикам начальных классов. — Это здоровье и болезнь. Больные относят деньги в аптеку, платят врачам. Несут добровольно. Надеются на исцеление. Точно так же, но с надеждой получить удовольствие, здоровые люди идут к нам, в казино. И охотно отдают деньги. Тоже вполне добровольно. Поэтому мы, — Нино проницательно посмотрела на Леночку, — входим в империю…
   Под гипнотизирующим взглядом мадам Леночка чуть было не закончила её фразу словами: «в империю развлечений», но сдержалась и лишь шевельнула губами.
   — Мы входим в империю радостей, милочка. — Нино улыбнулась. — Это очень важно понимать, когда берешься за дело под нашей крышей. Люди с постными лицами, без улыбок, без блеска в глазах нам не подходят. Они поступают в больницы, куда больные несут деньги за умение сочувствовать несчастным.
   — Я… я улыбаюсь… — Леночка заторопилась и тут же изобразила улыбку.
   — Так лучше. Теперь встань и разденься. — Нино махнула расслабленной кистью от себя. — Быстренько, милочка.
   — Как?! — Леночка опешила.
   — Совсем. — Дора Михайловна поощряюще кивнула. — Нино взглянет на твои пропорции. Или это трудно? Тогда не надо.
   Леночка, отвернувшись, быстро разделась до лифчика и трусов.
   — Милая стеснительность! — Нино укоризненно качнула головой. — Детка, я никогда не выбираю товар в упаковке.
   Довольная своим остроумием, засмеялась.
   Леночку царапнуло слово «товар», но она сняла с себя все. Мадам подошла к ней, потрогала грудь, слегка сжимая пальцами. Потом приподняла её на ладони, будто взвешивая. Провела пальцем по талии, бедрам. Коснулась волос на животе. Негромко прокомментировала наблюдения: «Ничего. Нормально. Неплохо», — и вдруг резко изменила тон: — Спик инглиш?
   Отвечать на такой вопрос, да ещё в голом виде, не очень легко. Ко всему Леночка поняла: ответить утвердительно, имея в виду школьные знания, просто несерьезно. Она мотала головой и смущенно сообщила:
   — В школьном объеме.
   — Плохо. — Мадам задумалась. — Мы сейчас подбираем сотрудников на должности эскорт-консультантов. Это постоянное и близкое общение с иностранцами. И понятно — требуется знание языка. Лучше, конечно, двух. Еще способности гида. Надо иметь хотя бы элементарные представления о правилах этики, о «Кама-сутре»…
   Леночка поняла, что удовлетворить эти требования не сможет. Ни языка, ни правил светского этикета она не знала, а о «Кама-сутре» и вообще ничего не слыхала. И оттого сразу сникла, померкла.
   Мадам укоризненно покачала головой. Только «ай-я-яй», которое в подобных случаях говорят детям, не произнесла.
   — Что же будем делать с тобой, детка? С одной стороны, Дора Михайловна за тебя так просила. С другой — я плачу эскорт-консультантам по пятьдесят долларов в день и могу требовать от них высокой отдачи. Разве не так? Если такие деньги не отрабатывать, я разорюсь в два счета.
   — Я понимаю…
   Леночка окончательно померкла. Все, что ещё недавно согревало сердце надеждой, — возможности сбросить с себя зависимость от родителей, приобрести материальную обеспеченность, интересное дело — все вдруг испарилось, развеялось, как туман на сильном ветру. Впервые за кои-то годы у Леночки возникло сожаление о том, что училась она языку без старания, не заставляла себя преодолевать трудности чужой речи.
   — Так что будем делать, детка? — Нино смотрела на Леночку с любопытством и вниманием. Та уловила в голосе мадам нотки некоторого сочувствия.
   «Неужели остался хоть один шанс?» Сердце Леночки екнуло. Глаза с мольбой и выражением беспредельной преданности уставились на женщину, от которой зависела её судьба.
   — Ты будешь стараться? — Мадам вьглядела предельно строго.
   — Да. — Леночка с трудом сдержалась, чтобы не заерзать на месте от радости.
   — Тогда придется подписать контракт. Условия будут нелегкие.
   — Я согласна.
   — Завтра зайдешь ко мне. Прямо в казино. Буду ждать.
   До дому Леночку довезли на машине Доры Михайловны. Сама она осталась с гостьей обсудить только им двоим известные дела. Дора Михайловна была мила с Нино уже по одной причине — она знала, что управительница казино стала любовницей Гулливера, едва тот перевел заведение на свое имя. Верочка, конечно, об этом тоже догадывалась, но переживала мало: в светской жизни у неё появились свои собственные интересы.
   — Кто эта шлюшка? — спросила Нино о Леночке, когда та уехала.
   Дора Михайловна засмеялась.
   — Хотела сказать: моя ученица, но ты бы не так поняла. Этому она училась сама. И мало верю, что учителя были хорошие.
   — Мои её быстро обучат.
   — Нино, не спеши. Дай ей хотя бы полгодика щадящий режим. Хороших клиентов. Приличный заработок. И никаких субботников. Потом можешь воткнуть в задницу. Главное, чтобы не поняла — это идет от меня. Она мне сделала больно. Ты понимаешь?
   Нино склонила голову.
   — Сделаем, Дорочка, что за разговор. Будет ей на орехи.
 
   …Кот Тишка появился в доме сразу, едва уехала Нино. Следил, должно быть.
   Дора Михайловна, проводив гостью, переоделась в дорогой японский халат настоящего шелка с драконами на груди и спине, взяла томик любовного романа, которые издательства выбрасывали на прилавки один за другим, и уселась в спальне под торшером. В глубине души, в самых её неведомых тайниках она сохранила надежду, что Тишка, пес шелудивый, приползет к ней. Тогда она его помурыжит немного, даст понять, какое он дерьмо, и простит. Прощают же котов, которые слизывают у хозяйки сметану. Так уж устроены коты, чтобы шкодничать. К тому же всех, кого любишь, прощать приятнее, чем наказывать, хотя и наказание, если оно жестокое, доставляет возбуждающее чувство своей силы и власти. Это приятно.
   Роман не читался. Она проглядывала страницу, потом вдруг замечала, что ровным счетом ничего не поняла, не смогла бы пересказать. Возвращалась к началу, и снова собственные мысли не позволяли ей понять суть.
   Дверь в комнату тихо отворилась, и в её проеме возник Тихон Антонович. Смиренный, с низко опущенной головой. Остановился на пороге.
   — Разрешите, Дора Михайловна?
   Сладостная волна возбуждения оплеснула сердце, но хозяйка не оторвала глаз от книги, не произнесла ни слова: пусть знает — она в обиде.
   — Дорочка…
   Не дождавшись ответа, но и не услышав презрительного «пошел вон!», физкультурник осторожно подошел к хозяйке.
   Она читала.
   Он опустился на пол перед креслом на колени.
   Она продолжала сидеть, глядя в книгу.
   Он осторожно раздвинул шелк халата, обнажил колено. Оно белело перед ним, большое, упругое, красивое.
   Не говоря ничего, физкультурник припал губами к теплой коже, коснулся её языком.
   Волнующая дрожь слабым током пробежала по телу мадам, но и на этот раз она промолчала.
   Тогда мягкие губы скользнули чуть выше колена, осторожно коснулись нежной кожи на внутренней части бедра…
   Дора Михайловна уронила книжку и обеими руками обхватила голову ненавистного Тишки. Она трепала ему волосы, прижимала его губы к телу. Словно в горячечном бреду, сдавленным голосом бормотала: «Подлец! Кот гулящий! Ко-тяра!», — захлебывалась словами и громко стонала…
   На другой день Леночка пришла в казино с утра. Мадам Бакрадзе, занятая и строгая, встретила её без радости, словно и не была с ней знакома. Бросила взгляд поверх золотых дужек очков, кивнула: «Погоди». Нажала кнопку переговорника.
   — Зоечка, загляни.
   Зоечка, толстощекая, с грудью, выпиравшей из-под платья, как два увесистых кочана капусты, не вошла, а бочком втиснулась в дверь кабинета, просторного, украшенного прекрасным пейзажем на фотообоях — горное озеро, голубое небо, зеленый лес…
   — Я тут, Нино Арчиловна.
   — Вот, возьми новенькую. Приготовь. По классу ВИП.
   Не поворачивая головы к Леночке, тяжеловесная дама вытолкнула свое борцовское тело из дверного проема и уже снаружи позвала:
   — Новенькая, пошли.
   Судя по первому впечатлению, Зоечка была покладистой, мягкой бабой. В помещении, похожем на артистическую уборную — зеркала на стенах, столики с косметикой перед зеркалами, легкие кресла на гнутых металлических ножках у столиков, шкафчики для одежды вдоль дальней стены, будто в раздевалке гимнастического зала, — никого, кроме них, не было.