Щербинин Дмитрий. Светолия

   И пошла она в чащу лесную, где ели тысячелетние, что башни стоят, а ветви их, как крылья змеев землю темнят. Долго плутала там Светлица, мерзла, голодала, в кровь об ветви оборвалась и наконец, чуть живая, вышла на поляну, где избушка на курьих ножках стояла.
   Приняла ее на службу баба-яга; сказала: "Три годы все работу исполнять будешь, так укажу тебе, что ты в сердце своем хочешь!"
   И направила ее в погреб: там Светлица и мешки таскала, и колдовские напитки варила, и прибирала все, и прибирала - а погреб тот был, что подземелье - в день не обойдешь.
   Три года не видела она солнца, три года работала непокладая рук, и покрылись ее руки коростой, и согнулась спина от непосильного труда; и щеки ввались, и бледна, и сера она стала - но глаза по прежнему и даже еще раньше чем раньше сияли; чистый, сильный свет их озарял бабы-яги подземелья.
   Каждый день, каждую ночь вспоминала Светлица о мечте своей; песни в честь весны сочиняла и часто, за работой напевала их. В конце же третьего года побоялась баба-яга к ней в глаза взглянуть, только проворчала:
   - Вот тебе клубок путеводный, да котомка пирогов. Ступай же ты поскорее! - и отдала Светлице клубок из золотого волоса Перуна скрученный, и котомку с пирогами, дала еще и лапти новые.
   Поклонилась бабе-яге Светлица, бросила путеводный клубок наземь да и пошла за ним следом.
   Идет по лесу, деревья на морозе скрипят; идет по полю, вьюга воет, с ног сбивает, назад поворотить хочет... идет, идет Светлица, а перед ней клубок, словно маленькое солнышко катится; сердце мечтой о весне согревает.
   Давно уж кончились пирожки; так остановится где Светлица, снег раскопает, какую травку пожухлую найдет, ее пожует, да и дальше идет; найдет какую пещерку, так и то хорошо - там за ночует, ну а не найдет, так под деревом калачиком свернется, да и там заснет.
   Долог путь: день за днем, месяц за месяцем - вот весна придет, заплачет Светлица, землю целовать станет и голосом чистым, как небо молвит:
   - Я сделаю так земля-матушка, что весна тебя месяцами греть будет! Я дойду!
   Пролетит весна, вновь холодные ветра, вновь птицы по небу темному, низкому спешат; вновь, день за днем, продирается сквозь холод Светлица.
   Все дальше и дальше в восточные земли вел ее клубок; все холоднее ветры, все дремучее леса: вот и горные отроги: через пропасти пробирается Светлица, разбита в прах обувка ее, и леденят, и режут ступни острые камни. А ветер ледышками лицо да руки в кровь режет, не пускает; прочь, назад ее гонит, на колени валит.
   - Весна-матушка! - зашепчет окровавленными губами Светлица, закашляет, за камень схватится, с коленей встанет и еще один шаг сделает... А те горы еще не были концом ее пути, за ними еще леса до самого края земли лежали; и сошла в те леса Светлица с ликом столь же ветрами сеченым, как и горы, и волосы поседели; но все же - она сияла! Как никогда раньше сияла!
   Идет по лесу зимнему, по тайге бескрайней, снежной, сугробистой, зверьми дикими полной, поет о весне, и там где ступит - из земли подснежник пробьется, там, где голос ее среди деревьев забрезжит - птицы запоют, листья расцветут...
   Долго ли коротко ли, но вот пришла она на самый край земли, за которым уж только море из-за которого солнце восходит. И высятся над ней горы, а среди них одна: самая высокая, с вершиной ослепительным льдом сияющей.
   Начала на гору карабкаться: зубы до боли сжала - по каменным уступам взбирается; и где взбиралась она, где среди камней, с ладоней, с ногтей ее разодранных кровь оставалась, там позже розы пробились, красными лепестками в память о боли ее трепетали.
   А она карабкалась все выше и выше; над бездной висела, а ветер ледяной все сорвать ее пытался; на части разорвать.
   Все выдержала Светлица, и чуть живая, и вся промерзшая взобралась на самый верхний уступ.
   Тут ветер разом улегся и видит она: прямо перед ней ледовое зеркало, в нем только край камня - то уступ последний, а за ним: небо голубое, ледяное - даже облака где-то под нею остались. И видит Светлица отражение свое: стоит не красна девица, а старуха страшная, годами согбенная. Вместе платье - обрывок грязный, да рваный; вместо лица - шрамы одни; только глаза сияют да и в них тоски да боли - целое море.
   И тут молвит зеркало ледяное человечьим голосом:
   - Что ж ты видишь теперь? Вся жизнь твоя прошла ни за что, ни радости, ни счастья ты не знала; и красу свою рано потеряла и умрешь скоро... А хочешь сделаю так, чтоб все: и краса твоя, и юность - все вернулось, хочешь перенесу тебя в блаженную страну, где круглый год лето и на деревьях увитых плодами поют райские птицы? Только скажи, и век твой будет долог и блажен.
   - Нет! - просто ответила Светлица и так лучезарно, с такой силой душевной на зеркало то взглянуло, что трещинами толща ледяная пошла; закричало, завизжало, заскрипело, да тут и лопнуло.
   Вошла Светлица в пещеру и видит: стоит там гроб ледяной, да такой огромный, что крышку его и дюжина богатырей не подняла бы. Стоит и из глубин его, из ледяной толщи свет весенний так и пышет, так и льется; по стенам пещеры летает, на гранях ее дробиться и глаза теплом ласкает.
   Как во сне, подошла Светлица к гробу; встала и молвит негромко так:
   - Перун, сын солнца лучезарный! Долог был твой сон, но теперь настало время - просыпайся! Приди к земле, согрей ее лучами, прогони зиму!
   Тут откинулась крышка гроба, об пол разбилась; а из гроба, словно фонтаны, словно брызги, на пруду, лучи света забрезжили.
   - Перун! - зовет Светлица, но крепок зачарованный сон - беспробуден сын Солнца.
   Стала тогда карабкаться Светлица по гробу, по граням его из глубин светящимся, и вскоре добралась до его края; перегнулась и видит: лежит там вроде как весь свет весенний: густой-густой, словно небо медовое - и проступает из того света лик прекрасный; очи закрыты, а ресницы, словно лучи солнечные сквозь листву к земле падающие; волосы, словно водопад многоводный.
   - Вот я и пришла. - заплакала тут Светлица. - Возьми мою жизнь, сердце, душу возьми, только проснись; только принеси к земле моей весну!
   Глаза ее слезами налились! Сильнее Перунова света они сияли; и слезы из них к спящему великану полетели, словно сами эти глаза к нему полетели. Задвигался сын Солнца, вздохнул; жарким дыханьем своим волосы Светлице опалил.
   - Просыпайся! Просыпайся! - смеется и плачет Светлица и чувствует, что измученное сердце ее едва бьется и зашептала над светом, что к ней поднимался. - Вот сейчас остановится сердце мое и вся я упаду к тебе одной слезой; вся душа моя, вся молодость в одной этой слезе соберется! Прими же ты эту слезу, пусть никогда, никогда не потухнет она в тебе! Пусть весна живет всегда, всегда!
   И то были ее последние слова: бездыханным пало измученное, холодное тело, а пылающая душа в одной слезе в свет Перунов погрузилась. И тогда сразу раскололся, растаял ледовый грот; огромное облако в пещере собралось, и пещеру раскололо. И вот уже над горой медовым светом, горой весенней, желтым нектаром, воссияло. И закричал над всем миром пробужденный Перун и поплыл над землею, и вступил в схватку с могучей чародейкой зимой - отбросил на север ее...
   Зажурчали ручьи, люди на поля вышли и поднялись колосья литые, хлеба взошли, соловьи в березовых рощах запели; источники зажурчали, а в теплом небе жаворонки запели.
   Славься же, славься весна молодая, любвеобильная; славься и ты лето, тучно-пашенное; славься и ты - осень злато-лиственная, печальная!
   Прошла осень, подступила зима; и вновь сражалась с Перуном и одолела его: полетел он, ледовой горой по небу; и в глубинах той горы одна слезинка, словно искорка горела; и как подступил месяц март растопила та искорка душа Светлицы, всю гору облачную, и вновь прогнал Перун зиму, и весна наступила, и лето, а за ними и весна, и вновь зимой был заморожен Перун, и вновь на край земли темной тучей полетел, а через три месяца в новой силе, всю землю озаряя вернулся.
   Так с тех пор и повелось: года сменяются; зимы приходят и уходят, и каждый первый день весны парит над землею солнечное облако, льется свет из него, и земля пробуждается, чует тепло; птицы поют в небесах и мы, духи лесные, славим подвиг бесстрашной Светлицы; ведь только мы и помним о ней.
   * * *
   Все время рассказа, Сережа, неотрывно смотрел в глубины плавного медово-солнечного облака; видел то, о чем рассказывала ему Светолия; и когда прозвучало последнее слово, и на место рассказа пришло пение птиц; а образы: прекрасные, озаренные внутренним светом лики потухли, и облако обнаружилось вдруг далеким; почти уже полностью укрывшимся за дальним лесом - Сережа понял, что плачет.
   - Что же ты плачешь? - Светолия осторожно поцеловала его в лоб, и от голоса ее огромной печалью проникнутого, еще жарче загорелось что-то огромное в Сережином сердце.
   - Мне так жалко... - он замолчал, и подумал: "Вот скажу, а ведь это глупость!"
   - Что же?
   - Ладно скажу. - вздохнул Сережа, вытер слезу, но на место ей тут же пришла новая: - Просто... просто мне жалко, что облако ушло, и что вы не рассказываете мне больше. Это было так здорово! Так здорово! Я бы знаете чего хотел - чтобы проплыло оно еще раз над моей головою, а вы бы мне все заново рассказали! Увидеть бы все это опять, заново! Только это по "видику" можно, там понравился фильм - отмотал назад, смотри еще раз. Но все это совсем не как по "видику"... Это... это... - он замолчал, так как не знал, как выразить в слова свои чувства.
   - А Светлица, и Перун, сын Солнца, теперь никогда не умрут - ты ведь принял их в сердце. Только ночью заснешь и придут они к тебе, даже и в холоде зимнем сердце согреют - поверь.
   - Хотел бы я! Но вот, а я еще боялся и леса, и голоса твоего! Вот как представил сейчас: сидел бы целый игрался бы в компьютер, а потом опять боль в голове да усталость! И ночью опять эти чудища да слизь! А здесь так все красиво, Светолия! И даже не верится, что есть иная жизнь; не хочу в город возвращаться - остался бы у тебя, стал бы колдовству учиться; но не останусь - вернусь, потому что и маму, и папу люблю! Но потом я вернусь к тебе, если только можно.
   - Конечно. - улыбнулась Светолия, но в голосе и в глазах ее была печаль. - Я буду ждать тебя; стоит тебе войти в лес и я уже узнаю про это, и приду к тебе.
   - Здорово! Я обязательно вернусь! Ну, я побежал.
   - Да, тебе уже пора. Но перед тем, как ты уйдешь, дай слово, что до тех пор, пока не уйду я из этого леса, никому не расскажешь обо мне.
   - Хорошо. Даю слово. - просто сказал Сережа, хоть и не понимал зачем.
   - Если люди узнают про меня, и про мой народ, нам придется уходить быстрее; тогда я не успею передать то, что хочу.
   - Хорошо!
   Сережа сделал несколько шагов в ту сторону, где скрывалась за лесным изгибом пьяные, но вот обернулся; почему-то испугавшись, что не увидит уже Светолии, испугавшись, что никогда вообще ее не увидит - нет, она стояла на прежнем месте, высокая, стройная; белая как береза, с венком из подснежников на голове.
   У изгиба леса он еще раз обернулся: она так и стояла на прежнем месте, почти сливаясь с березами; да если бы Сережа и не знал, что это она такая светлая, так и принял бы ее за одну из берез. На прощание он махнул рукой, и теперь уже без оглядки бросился туда, где уже слышались крики колонок.
   За изгибом он вновь увидел облако-Перуна; оно проплыло город и теперь, словно далекая и медленно уходящая в землю гора высилась за ним. Сережа вспомнил Лученицу, на бегу махнул ей рукой и еще издали услышал пьяный крик отца:
   - А вот и он! Ты где пропадал, бездельник, шалопай... а?! Где тебя носило?! Я тебе ведь сказал... - он закашлялся, а Сережа уже подбежал и замер в нескольких шагах от стола.
   Повсюду валялись бутылки, и несколько были разбиты (должно быть специально), так же валялись и пьяные - кто лицом на столе, кто прямо под столом или на земле; кто-то доплелся до машины и уже храпел там; повсюду валялись без толку сломанные березовые ветви - костер уже почти потух и никому уже не было до него дела; все, кроме детей, итак достаточно согрелись - дети же забрались в один из "джипов" и теперь гремели там компьютерной игрой и пронзительно смеялись. Сережа увидел и несколько молоденьких березок сломанных и теперь беспомощно лежащих на земле, точно девицы молодые, подрубленные каким-то злодеем.
   - Где тебя носило? - покачивая головой, спрашивал отец - он одной рукой он держал за плечо спящего своего приятеля в другой держал бутылку с красивой надписью.
   Сережа, все еще находясь под впечатлением от услышанного, восторженно закричал:
   - Ты не поверишь, где я был, папа! Тебе тоже надо было со мной пойти!
   - Да ну! Ну и где же?!
   Зашумели березки, птицы запели громче и тут Сережа представил, что он расскажет все отцу и тот поверит, пригласит с собой своих товарищей и они устроят такой "уик-энд" на берегу озера, загадят там все; будут хохотать, удивляться, будут щупать руками березовый трон; тогда же он вспомнил и о слове данном Светолии.
   - Просто в лесу очень хорошо. Зря, что вы здесь время провели.
   - Не-не! - помотал полным пальцем отец. - Я ведь вижу, что ты что-то от меня скрываешь; что-то ты видел в лесу! Вопрос - что?
   - Я видел облако! Вон его и сейчас еще над городом видно! Смотри, папа это Перун-сын Солнца, он несет всей земле тепло.
   - Не брешь! - отцовская голова тяжело упала на стол, но вот он с трудом приподнял ее, безразличным, мутным взглядом посмотрел на облако, бросил в его сторону пустой бутылью и попал в одну из машин от чего пронзительно завизжала "сигнализация", отец грязно выругался и погрузился в темное море...
   Подошли уже охранники; затащили пьяных в их джипы, кого-то долго искали и наконец нашли в канаве, другого среди кустов, куда он отчаянно полз, словно бы пытаясь вырваться от надрывающихся колок и запаха отравленных желудков, но его схватили, и осторожно запихнули обратно в машинное чрево.
   * * *
   Отец пришел в себя поздно вечером и весь бледный и злой; ругая на чем свет стоит "мать природу..." глотал какие-то таблетки, ходил по их многокомнатной квартире и твердил, что завтра ехать на работу и отойти от пьянки никак не удастся. Мать лежала в беспамятстве, а Сережа сидел в своей комнате и вспоминал о виденном днем; уже затемно позвонил его друг Максим, который жил в их районе, предложил сыграть в новую "стрелялку" - Сережа хотел было отказаться, но тут услышал, как ходит по коридору и ругается отец, и ему стало страшно... Через полчаса пришел Максим и до самой полуночи просидели они около экрана - Сережин отец забылся тяжелым сном, а родителям Максима было попросту наплевать на своего сына...
   На улице темно, Сережина голова раскалывается от боли, и все же хочется убить еще нескольких чудищ на экране, пробежать еще один лабиринт, увидеть еще что-то - еще какой-то новый образ, еще какое-то новое чудище...
   Вдруг ударил в окно ветер и послышался далекий-далекий голос; Сережа оставил устало говорящего что-то Максима, вышел на балкон: темнело поле, а за ним лес, и над всем миром в огромном веющим весенней небе спокойно светили звезды... звезды... А вон и месяц - Сереже показалось, что он смотрит на него, улыбается. И все небо словно бы хотело рассказать ему бессчетное число сказок, столь прекрасных, что и представить себе нельзя.
   Сережа повернулся в комнату, взглянул на поглощенного игрой Максима, и так ему и его и себя жалко стало от того, что так они этот вечер провели, а на себя и стыдно стало за то, что после всего виденного посмел он погрузиться в прошлую жизнь, что повинуясь сильному чувству, крикнул он:
   - Максим, иди сюда! Иди на звезды смотреть!
   Максим раздраженно и устало буркнул что-то, а Сережа, повернулся к звездам и откуда-то с неба упал и обволок его порыв какого-то сказочного, звездного ветра.
   - Максим! Максим! - Сережа, словно безумный ворвался в комнату, схватил своего друга за руку и поволок его на болкон.
   - Сашка, ты что!
   - Пойдем на звезды смотреть!
   - Сумасшедший что ли?! Инопланетян что ли увидел?! - Максим схватился за край стола, не желая отрываться от "стрелялки".
   - Нет! Никакие ни инопланетяне, просто звезды!
   - Сашка, дай доиграю и пойду!
   Сережа быстро выгнулся и выключил компьютер. Максим вскочил и сжав кулачки остановился перед Сережей - бледный, с лихорадочными, усталыми глазами:
   - Что ты мне не дал доиграть? - обиженным, чуть ли не плачущим голосом воскликнул он. - Если не хочешь что бы я у тебя сидел - так бы и сказал; а зачем выключать?
   - Пойдем на звезды посмотрим. - попросил Сережа.
   - Ладно, пойду я домой. - Максим зевнул и с сожалением посмотрел на почерневший экран. - Ну вот доиграть не дал... Еще бы один уровень и все!
   - Пожалуйста, пойдем на звезды посмотрим. - настаивал Сережа. - Ты обязательно должен их увидеть! Там ведь сны среди звезд! Быть может, в первый день весны, мы услышим их песнь.
   - Ладно, ты точно обыгрался. - усмехнулся Максим. - Сны... а может тебя инопланетяне загипнотизировали - такая, знаешь, летающая тарелочка и там такие лучи, говорят тебе: "Приведи к нам своего друга", ты и ведешь, как робот, а они меня - хрусть, хрусть! - и все!
   - Может это ты загипнотизированный... - начал было Сережа, да тут и замолчал, не знал, что говорить дальше; чувства были, а вот словами он их выразить не мог.
   Максим с сожалением взглянул на своего друга, пожелал ему ложиться спать и поменьше смотреть на небо "так как там всякие летают" и ушел домой.
   Часы в гостиной пробили полночь и Сережа вновь вышел на балкон, вновь стал смотреть на звезды, а потом, когда хлопнула дверь их подъезда посмотрел вниз и вот что увидел: только вышел из подъезда Максим, как из-за угла соседнего дома, вышла какая-то темная, с высоко поднятым воротником пальто фигура. Максим не видел этого человека: он сразу повернулся к нему спиной, направился к своему дому, зато фигура с высоко поднятым воротником явно следовала за Сережиным другом - преследователь передвигался быстро и бесшумно, перепрыгивал через лужи и при этом не вынимал руки из карманов пальто. Картина в мертвенно-ярком свете фонарей представлялась жуткой, неземной какой-то...
   Сашка тут вспомнил рассказы про маньяков, которые можно было прочитать и в газетах и по телевизору услышать: и он понял, что человек этот - маньяк, что в кармане у него нож, затем чтобы... нет, даже представить себе страшно!
   Мальчик развернулся и бросился через всю квартиру, у входной двери накинул тапки... хлопнул дверью... лифт на первом этаже... прыжки через несколько ступеней... дверь на улицу... свет фонарей... стремительный бег по улице к дому Максима... отчаянный крик: "Максим, беги!!!"... вот и подъезд... один пролет, второй... третий... а вот и дверь квартиры, где живет Максим. Он надавил на звонок, и в коридоре пронзительно затрезвонило.
   Он просто хотел спросить у родителей, не возвращался ли Максим - и если бы они сказали, что "нет", тогда бросился бы обратно на улицу, бегал бы там по подворотням, лазил бы по подвалам, везде ища его - боясь за своего друга, видя только его Максима и бегущего за ним маньяка, но не боясь и даже не думая о себе, о том, что он такая же жертва, как и Максим, что у него даже и оружия никакого нет - обо всем этом Сережа даже и не думал.
   Но открыл Максим и с испугом взглянул на своего бледного, запыхавшегося друга:
   - Сашка, ты чего? - спросил он шепотом.
   - Маньяк! - Сережа быстро оглядел лестничную площадку. - Он должен быть где-то поблизости.
   - Ты точно переиграл! - Максим выразительно покрутил около виска и свистнул.
   - Да переиграл. - сразу осунулся и печально вздохнул Сережа. - Просто мне показалось... - тут из-за спины Максима раздались медленные шаги и раздраженный голос:
   - Ну и что там еще? Кто там, а?!
   - Дурак ты, понял! - зашипел Максим. - Мне за это дело отец такую взбучку устроит. Так зачем ты...
   Дверь скрипнула и за спиной Максима появился какой-то массивный темный контур.
   - Я... я. - Сережа не нашел, что ответить, замялся; почувствовал себя очень неловко, пробормотал: "Извините" и бросился вниз по лестнице. Добежал до своего дома и там медленно шаг за шагом взбирался на свой этаж - должно быть прошло пол часа перед тем, как обнаружил, что стоит уже перед люком на крышу и тут подумал, что, должно быть, неплохо было бы взойти под самые звезды, где ничто не мешает обзору и оставаться там хоть до самого утра, он уже и взялся за ручку, уже и приоткрыл дверцу, и звездный ветер дотронулся на него, звезды он в проеме увидел, да тут понял, что если проснется мать и если увидит, что его нет, так может подумать что угодно, разбудит отца, а он вызовет охранников или даже милицию - только бы его найти...
   Сережа поспешил в квартиру и в коридоре и впрямь столкнулся с матерью.
   - Мама, мама. - зашептал он. - У меня все хорошо, ты только не волнуйся.
   Мать прошептала что-то, схватила рукой за белый лоб и поспешила в ванную; ну а Сережа дошел до своей комнаты и тут почувствовал сильную усталость, у него даже не хватило сил разобрать свою кровать; он просто повалился среди подушек и стал падать...
   Перед ним проступила злато-медная гора - Перун, сын солнца; а где-то в его глубинах (Сережа знал это) жила в вечной весне Светлица. Сережа протянул навстречу облаку руки и тут обнаружил что сжимает в них пулемет из компьютерной игры - он даже и нарисован был, точно на экране. И тут стали проступать монстры из той же игры - Сережина голова даже загудела от боли так не хотел он их больше видеть, так ему были отвратительны все эти мрачные стены, все эти дергающиеся, бегающие, кривые фигурки, все эти рисованные блеклые небеса - все это он хотел отвергнуть, ступить в лес весенний, в простой русский весенний лес... Но он не мог их отвергнуть! Они блеклые, уродливые, но сильные целыми толпами всплывали из глубин его сознания; дрожали, визжали, завывали, булькали кровью! Он пытался их отвергнуть и только вспоминал все в новых и в новых деталях!..
   Потом он проснулся весь в холодном поту, поспешил на балкон и увидел там зарю розоватыми и темно-голубыми покрывалами скрывающие звезды на востоке, над лесной кромкой; он протянул к этой заре руку, ожидая, что и она протянет к нему руку, поцелует его, скажет ему что-нибудь в утешение.
   "А ведь мне раньше снились все эти монстры, все эти тесные, жуткие лабиринты, и я вовсе не отвергал их - нет, мне это нравилось - это было, как продолженье дневной игры. У меня и голова тогда не болела, потому что я позволял этим монстрам находится в моих снах, а вот только попытался восстать, как и они цепляются, сражаются, не хотят из меня уходить. Клянусь, что никогда не сяду больше за эти игры! Сегодня же в лес пойду!"
   Только успел он так про себя поклясться, как хлопнула дверь и раздался усталый возглас матери:
   - Что же ты себя морозишь? О-ох - в комнату и не войти! Ты же простыл! Сашка да что же ты!
   Она протащила его в комнату, захлопнула дверь балкона и приложила руку к его лбу, сама вся вздрогнула, побледнела больше прежнего:
   - Да у тебя же жар! Сережа! - на глаза ее выступили слезы.
   А Сережа тут почувствовал, что его бьет озноб, он и сам заплакал, вспомнил, как ночью бегал по улице в одной рубашке, в домашних тапочках на босу ногу, сам заплакал и прошептал:
   - Прости, пожалуйста.
   - Так ты ложись, окно не вздумай открывать. В школу сегодня не пойдешь и вообще из дома ни нагой, и к компьютеру и не подходить. Лежи. - она как-то неуловимо быстро разобрала Сережину кровать, подхватила его за руку, уложила. - Сейчас я доктора вызову, лежи, лежи!
   Тогда Сережа понял, что в лес он ни в этот, ни в следующий день не пойдет, и такая тоска его охватила, что почувствовал он себя совсем плохо и, когда пришел доктор, обнаружилась тридцати восьми градусная температура.
   Доктор внимательно его осмотрел, прописал лекарства... к вечеру температура поднялась до тридцати девяти с половиной. Сережа метался на кровати, звал то Олию, то Светлицу, просил чтобы открыли окно, впустили ветер; мать плакала над ним, звонила на работу к отцу и он приехал раньше обычного с большими сумками полными фруктов; склонился над стонущим Сережей, поцеловал его в лоб (чего никогда раньше не делал); заботливо спросил что-то. В ответ Сережа попытался улыбнуться...
   Потом стал просить, чтобы прочитали ему русскую сказку, и тут обнаружилось, что ни одной книжки с русскими сказками в доме нет (у них вообще было мало книг), тогда отец позвонил куда-то и книгу вскоре принесли...
   И вот Сережа, плавая где-то между темными волнами забытья и запертой комнатой, где устоялся болезненный, душный воздух, пытался понять, представить те слова, которые читала своим усталым голосом мать. Но все расплывалось; просачивалось...
   Перед ним появился огромный экран, за котором набухало ядовитым желтым цветом гороподобное облако; в центре его кислотной тусклой слезой пульсировала слеза, источник отвратительных слизистых монстров, которые летели без конца из этого облака на Сережу, а он, меняя в руках всевозможное оружие, без конца крушил этих чудищ, он кричал от отвращения, он хотел вырваться, он хотел убежать, он хотел совсем, совсем иного; но не в силах был хотя бы сойти с места: бездыханные монстры падали и падали, погребая его постепенно под своей массой.
   Он задыхался; он рвался куда-то вверх, прочь от этого ядовито-желтого облака, он закричал в отчаянии - два имени слились в один отчаянный вопль:
   - СВЕТОЛИЯ!!!
   * * *
   За окном свистел ветер, иногда он вдруг усиливался, гудел, врезался в стекло тугим ударом и тогда казалось, что эта тонкая стеклянная полоска не выдержит, лопнет и в комнату ворвется снежная пурга, которая, словно бы забыв, что уже пятый день весны во всю надрывалась на улице. Полчища темных снежинок врезались в окно, скапливались на подоконнике; опадали на балкон.