Щербинин Дмитрий. Светолия

   На нем уже была новая одежда; лицо распухло синими волдырями, руки были замотаны, но кровь уже не шла, и боли почти не было - только тоска по лесу, что был где-то за этим одиноким парком, за высящимся над ним городом, за полем... Где-то поблизости директор изрекал для его отца уже заученную речь про уличное хулиганье, а отец ругался, как это хулиганье и грозил посылать отныне Сережу на каждую прогулку только вместе с охранниками. Мать плакала где-то рядом, спрашивала, что-то у своего сына, а он, только кивал беззвучно головой и все смотрел в окно.
   Погода испортилась: холодный, северный ветер, нагнал низких серых туч, в которые примешались блекло-желтые вкрапления из заводских труб, тучи сыпали снегом, ветер визжал в парке и деревья гнулись - мрачные и унылые, словно наступил ноябрь. А прямо за окном стоял их "джип" и там стояли двое охранников - мрачных, с непроницаемыми, чуть ли не до дрожи напряженными лицами, с быстрыми, выискивающими врагов глазками...
   Когда его провели в этот "джип", он закрыл глаза и увидел себя стоящим в начале аллии, над которой куполами солнценосными сходились, увитые молодой листвой ветви. Потом он полетел по этой аллее, слыша где-то совсем рядом пение Березы, а по ветвям, рядом с ним перескакивала, распушив хвост белка, за ней же следом - маленькие, веселые и шустрые бельчата.
   * * *
   Он проснулся только на следующий день; приподнялся с кровати, увидел свою усталую мать, и за ней, за заснеженным окном накрытый низкими, серыми тучами мир.
   И сразу стало страшно тоскливо, от понимания, что и ни в этот, и ни в какой другой день не удастся ему пойти в лес, что разболелась голова и он откинулся на подушку.
   - Сереженька, как ты? - устало и заботливо поинтересовалась мать.
   - Да все нормально. - вздохнул мальчик.
   - Это хорошо. К тебе уже доктор приходил осматривал - сказал; две недели домашнего режима и никаких прогулок.
   - Что ж поделать. - обречено вздохнул Сережа; и взглянул на компьютер и "видик" ему показалось, что они злорадно хихикнули: "Вот теперь ты останешься с нами на две недели..."
   Мать еще поговорила что-то, а потом; вздохнув тоскливо, указала на принесенные мультяшки и ушла к подруге-соседке.
   В квартире остались только Сережа, да котенок Томас, который сидел около их круглого аквариума и неотрывно глядел своими светло-зелеными глазищами за золотистой рыбкой:
   - Томас! Кис-кис-кис...
   Котенок запрыгнул на кровать и сладко мурлыча, улегся на груди у мальчика.
   - Томас... Томас... - шептал Сережа, прислушиваясь к свисту ветра и глядя, как снег, отлетал вниз по стеклу.
   Вдруг он увидел, что по подоконнику бегает, какая-то маленькая фигурка; он вскочил с кровати, подбежал и увидел спасенную им белку. Увидев Сережу она встала на задние лапки и пискнула:
   - Открой.
   Сережа, не зная что и думать, поспешил открыть балкон; белка тут же юркнула в проем, а Сережа, вздрогнув от холодного порыва тут же эту дверь и захлопнул.
   Котенок и белка, словно закадычные приятели, тут же стали играть; перепрыгивать друг другу через спину, ходить на задних лапах, а потом белочка, усевшись на кресле возле Сережиной кровати пропищала:
   - Неужто думаешь, я забыла про подвиг твой, маленький человек? Неужели думаешь в болезни оставлю тебя скучать? Я все уже рассказа, той кого ты зовешь Светолией и она восхищена твоим поступком. Она еще отблагодарит тебя, а пока очередь за мной... Ложись на свою кровать и ничему не удивляйся... тебе только захочется увидеть волшебство, ну а я помогу тебе.
   Сережа улегся на кровать, а белка запрыгнула к нему на лоб - теперь мальчику, казалось, что там теплый блин лежит. Котенок же устроился у него на груди.
   Тут мальчик увидел, что одеяло стало подниматься волной, застлало уже всю комнату и вдруг опустилось на него...
   Исчез и вой ветра, и слабость в теле: Сережа стоял на лесной тропинке, а вокруг него возвышались огромные, покрытые шишковатыми наростами стволы сосен, дубов и ясеней, могучие их ветви переплетались над головой, откуда падал темно-изумрудный, туманный свет; пахло хвоей, земляной сыростью и еще чем-то древним, таинственным.
   Под ногами мальчика что-то хрустнуло и нагнувшись, он увидел белку, которая только что-то разгрызла грецкий орех.
   - Ну что? - пропищала белка. - Знаешь ли последний указ, повелителя древнего леса Томаса-серого?
   - Как, Томаса? - удивился Сережа. - Моего Томаса.
   - Указ Томаса четвертого, серого. - торжественным голосом поведала белка и тут в руке ее обнаружился свиток, который она и зачитала:
   "Нынче, поданные мои, объявляю вам следующее: кто из вас добудет мне рыбку золотую, из моря-океана, да принесет во дворец мой, награжу всем чем пожелаете. Подпись: Томас". Вот взгляни-ка сам.
   Сережа нагнулся и увидел, что действительно то, что прочитала белочка, было написано крупными, древними буквами на желтом толстом листе, внизу еще красовалась печать с короной, а так же изображение Сережиного Томаса, которое мяукнуло мальчику.
   - Неплохой указ. - изрекла белочка и проглотила орех. - И почему бы нам счастье не испытать? К тому же, неплохой повод осмотреть владенья Томаса четвертого - серого. Ведь ты никогда не был здесь, не так ли? Ну, пойдем, я тебе все покажу.
   - Пойдем, пойдем! - прошептал Сережа, ему не терпелось увидеть какие-то чудеса, а вот вопросов - что это за место, да как он в него попал, у мальчика не возникало.
   Чувства его были как наяву - он мог трогать и чувствовать мшистую кору древних деревьев; но в тоже время, он почти совершенно не чувствовал своего тела и мог, если не летать, то, по крайней мере, высоко подпрыгивать.
   - Ну что же. - грамота в лапках белочки скрутилась и исчезла куда-то. Белочка махнула пушистым хвостом и побежала впереди мальчика.
   Вскоре с большой тропы они завернули на маленькую тропку, где Сережа задирал голову, разглядывая огромные гнезда сплетенные среди верхних ветвей; раз там даже зашумели крылья, от которых задрожали ветви и плавно кружась слетели несколько листьев.
   - Вот так да! - только успел произнести мальчик, а пред ними уже открылось широченное озеро - такое, что противоположный его край едва был виден.
   - Солнце, солнце помоги, мост из радуг протяни! - пропела белочка, и из теплого неба стремительно пало мягкое пышущее цветами облако; растянулось над озером в радужный мост.
   - Здорово! - засмеялся Сережа. - Только мы в воду не свалимся? спрашивал Сережа, осторожно ступая на дымчатое многоцветие.
   - Свалимся, не свалимся - не все одно - ты только не бойся ничего!
   Белочка побежала по радуге, ну а Сережа поспешил за ней.
   - Не останавливайся! Не останавливайся! - звенел тонкий голосочек; но Сережа все-таки не удержался - взглянул вниз, когда увидел под собой, в прозрачной на многие метры воде, какое-то движенье: глянь, а это русалки девы с длинными темно-зелеными, синими, или иными, цвета водорослей волосами, кружат водный хоровод. Смеются, а в центре их круга, словно пламень, колышется подводный цветок.
   Радуга под Сережиными ногами расступилась и вот он уже бултыхнулся в воду; тут же погрузился в эту прохладную, пронизанную солнечными облаками глубину; забулькал, засмеялся, когда понял, что не нужен ему воздух. Русалки вместе с ним опустились на глубину, подхватили в свой хоровод, а из пещерки, которая изумрудно сияла в подводном холмике вдруг выплыл водяной, весь в изумрудной чешуе, с длинным рыбьем хвостом и с выпученными, сиреневыми глазищами. Он пригласил Сережу на пир, однако тут подплыла белочка и тоненько пробулькала, что они торопятся к морю-океану, дабы изловить золотую рыбку для его величества Томаса-четвертого серого.
   - Что ж, то не простая задача. Золотая рыбка - королева морская, но испытайте счастья. Проведу я вас реками подземными да озерами до самой хрустальной горы, ну а уж дальше вы сами добирайтесь!
   - Спасибо, водяной! - хором благодарствовали ему Сережа и белочка.
   А водяной, как свиснет - тут же подплыли две рыбы: один осетр трехметровый, у него, между плавников золотых и устроился Сережа; ну а вторая рыба - обычная щука, у нее на спине белочка пристроилась.
   Как сорвались вперед две рыбы: впереди щука летит, словно звезда падучая светит, позади Сережин осетр златом сияет, а от скорости то аж дух захватывает: по подземным переходам, по озерам, над которыми земля куполом сходится, ну а дно алмазами светит. Вылетит в таком озере осетр метров на пять из воды, метров двадцать пролетит, да и обратно в воду бултыхнется Сережа даже и закричал от восторга!
   Но вот и хрустальная гора - под ней воды не текут, вынырнули на свет небесный щука, да осетр - Сережу да белочку на берег выпустили, хвостами махнули, да и обратно, в глубь водную ушли.
   Смотрит мальчик по сторонам, диву дается: вокруг сады диковинные - есть там и яблони, и груши, и вишни, а есть и невиданные плоды; в воздухе бабочки, крыльями машут, и все красочно, да весело от крылышек этих. Над всеми же теми садами гора хрустальная высится, а в центре той горы, словно сердце живое бьется.
   Летят тут гуси-лебеди, и уж не белочка, а сам Сережа их кличет:
   - Эй, вы гуси-лебеди; перенесете ли нас через гору хрустальную, к морю синему бескрайнему?
   Подхватили тут гуси-лебеди Сережу за руки, ну а белочка, одному из них на спину запрыгнула, там и сидела.
   Поднялись они на ту высоту, где облака словно корабли небесные плывут: глядь, а среди них и впрямь корабль - цветом, то почти, как облако, а формой, как корабль; есть и парус на котором лик солнца ветрами дуется.
   Вышел тут на палубу корабля того муж ростом высок, статен, в красном кафтане и в синем плаще, да с золотой оправкой; да с волосами золотистыми и с золотистыми же светлыми усами да бородой; а в глаза смотреть, что в яркое небо - нет ни в нем, ни в корабле его ни одной тени - свет один.
   Улыбнулся тот муж, приветливо рукой махнул, а белочка молвила:
   - То Дажьбог, владыка света небесного.
   - Путь вам добрый... - то слова Дажьбога, словно колосья теплые да мягкие, светом его нагретые, в Сережиной голове взросли; а корабль облачный вдруг стал колесницей, а впереди него два коня огнегривых на все поднебесную раскатами вскричали, по воздуху копытами ударили, искры радужные высекли; ярко-ярко голова Дажьбога засияла, взмахнул он удилами, да и понесся над землею, все выше и выше в небо, и скоро слезой солнечной среди облаков затерялся.
   - Здорово! Здорово! - смеялся Сережа, вдыхая ветер.
   В это время гуси как раз перелетели, через вершину хрустальной горы и открылась даль совсем уж бескрайняя, завораживающая; степная; и столько в ней покоя, и в то же время и движения и мудрости древней было, что невозможно было окинуть вобрать ее разом; можно было только созерцать и восхищаться на эти моря трав, на залегшие среди них реки и озера, а кой-где, холмы, украшенные, где древами, кроны которых издали подобны были облачкам, прилегшим отдохнуть на грудь матери земли; где деревушкам, где городкам небольшим, ярко-купольным, сказочным.
   - Как много цветов! Как много... как звезд на небе! Нет - даже больше! смеялся Сережа, а гуси уже понесли их вниз к этому травяному и цветочному морю, и когда коснулись Сережины ноги этого ковра живого, когда разошлось от этого прикосновения по поверхности волнение, словно и впрямь по водной поверхности, услышал он голос матери...
   И цвета разом померкли, нахлынул густой серый туман, и тут же рассеялся, высвобождая из себя Сережину комнату, свист ветра за окном, да еще усталое, напряженное лицо матери склонившейся над ним.
   - Ты заснул так крепко, что я тебя едва добудилась. - поведала она негромко.
   - А белка?
   - Какая белка, Сережа?
   - Да так... - мальчик вздохнул покосился на окно; там все валил и валил снег и не было за ним видно уж не только леса, но и вообще ничего. Мать тоже посмотрела на балкон - когда она входила в комнату, то ясно видела, как пробежал там некий маленький зверек, хвостиком махнул, да и прыгнул прямо в метель...
   * * *
   - Нет, нет, не хочу. - говорил тем же вечером Сережа, разглядывая диск, принесенный ему Максимом.
   Они сидели на креслах друг против друга, а рядом напряженно замер компьютер.
   - Ну что ты в голову себе вбил: не буду, да не буду. - надулся Максим. Смотри, как тебя отделали, все лицо распухло; вот мы сейчас на монстрах пары выпустим.
   - Максим, я понял - созерцать надо прекрасное; тогда и на сердце и на душе легко станет, и всякие там пары уйдут. Что видишь то ведь и в тебе откладывается, как ты не поймешь... А так сколько времени на все это уходит; бегаем в том аду на тусклых экранах, а жизнь вокруг огромная, необъятная. Мы не живем: понимаешь, Максим, мы не живем, а только медленно убиваем свою жизнь перед этими экранами.
   - Слушай, ты сам понял чего сказал? Ты это в какой книженции вычитал и заучил? Во дурак то!.. Бр-ррр... Давай-ка играть - здесь как раз на двоих!
   - Играй, если хочешь; ну а я свое слово уже сказал!
   - Ну и как хочешь!
   И вот Сережа стоит около окна; а там воет и воет снежный ветер, за спиной орут монстры; строчит, бабахает Максим, да еще приговаривает время от времени что-то. Тяжело, одиноко Сереже: только, что он говорил о той огромной, необъятной жизни - вот он подбежал к окну, желая увидеть ее увидеть что-то вроде тех просторов сказочных, цветочных; что днем он видел но там только ветер свистит... Вот нервно заржал на улице кто-то несчастный; вот вновь взвыл ветер, как выл он и за час до того, как он будет выть и через час, и всю ночь.
   И вновь застрекотало, завизжало за Сережиной спиной; Максим в восторге произнес: - Есть! - и тут же что-то массивное рухнуло там на землю.
   Двенадцатилетний Сережа развернулся: "Ну ладно - посижу хоть немного поиграю, хоть развеется тоска эта; дождусь ночи, когда вернется белка, ну и тогда вернусь на те поля".
   - Ладно, давай вместе! - вздохнул он, усаживаясь рядом с Максимом.
   И замелькали перед его глазами лабиринты, и неслись на него враги с перекошенными, отвратительными мордами; он крушил их без числа и без счета; даже с яростью какой-то; стрелял и стрелял - час, второй - на глаза его выступили слезы, от какой-то невыразимой словами тоски, а он в ярости все крушил и крушил эти перекошенные рожи, дробил их; разлетались кишки, мозги, а он все метался по лабиринтам...
   Даже и Максим, сказал:
   - Ладно, хватит что ли... Давай, "видик" посмотрим.
   - Ну, давай посмотрим. - прошептал изнеможенно Сережа и следующие полтора часа наблюдал как кто-то за кем то бегал, пилил на части, визжал; видел перекошенные от ярости лица; слышал ничего не значащие признания в любви; видел взрывы; видел еще что-то...
   Вошел отец и потребовал, чтобы Сережа ложился спать. Максим ушел... Пришла мать, дала ему выпить лекарство и тоже ушла; заглянул отец, разбито буркнул что-то.
   Темнота, ветер визжит за окном; в доме ни звука, хотя... вот Томас перебежал из угла в угол; вот плеснулась в аквариуме золотая рыбка.
   Вот раздался звук, будто по стеклу провели чем-то. Сережа уже на ногах; вот бросился к окну, покачнулся, где-то поблизости заорал монстр, что-то кровавое протянулось сквозь тьму.
   Сережа был уже в нескольких шагах от балкона; вот уже видит и белочку, сидящую там; среди снега - на ветру. Она силилась перекричать, все усиливающийся, перерастающий уже в настоящую бурю вой:
   - Я не могу, Сережа! Что ты сделал?! Я не могу к тебе пройти!
   Сережа уже коснулся ведущей на балкон двери; как резкий порыв оттолкнул его назад; а между стеклами вдруг хлынула кишащая червями кровь. Мальчик закричал, а кровь уже загустела в железа, из которого продолжала сочится с визгливым стоном.
   Мальчик оглянулся, обнаружил себя замурованным в железном кубе, который стремительно падал куда-то вниз.
   - Выпустите! Выпустите! Белка, где же ты?!
   Он заорал, бросился к стене, принялся молотить в нее кулаками, но в этот миг куб уже врезался в какую-то поверхность. Весь перегнулся, брызгая кровью мучительно разорвался и выбросил Сережу на ржавую поверхность.
   Мальчик тут же вскочил на ноги и обнаружил себя, под каким-то рисованным розово-серым покрывалом; во все стороны, на сколько было видно, простиралось что-то унылое с перекошенными железными формами. А к рукам Сережиным прирос скорострельный бластер...
   Вот забулькала зеленая лужа, и вместе с облачком пара, выпрыгнуло оттуда здоровенное чудище: формой напоминающее белку, но все покрытое извивающимися щупальцами, с хвостом усеянным шипами и, наконец, с пастью из которое вместе с изогнутыми, черными клыками, большими кусками вываливалась слизь, в которой копошились белые черви.
   - Нет, я не хочу! - закричал Сережа. - Нет, пожалуйста! Я не хочу никого убивать... нет же, нет! Я не хочу видеть это!
   Но его никто не слушал: чудовищная белка прыгнула на него, и Сережа нажал на кнопку "Огонь"; он заорал дико, покрылся потом; когда увидел, как белка, наскочив на его кровавые заряды, растянулась в воздухе, так будто к лапам ее прикреплены были грузы и стала рваться, заливая все вокруг кровью...
   А Сережа побежал куда-то, желая найти выход из этого места, а перед ним выскакивали все новые и новые монстры и он стрелял и стрелял в них.
   По мере продвижения вперед у него появлялось все более совершенное оружие, зато и монстры становились все более сложными: вот летучая стая отвратительно каркающих красноглазых слизняков, в надутых синих животах которых что-то переваривалось - они стали пеплом; вот подводный туннель; и здесь какие-то слизняки и последний - самый главный в этой части - с изумрудной чешуей, плюющий розовой, живой слизью - вот и он мертв, пошел ко дну.
   Быстрее по ржавой лестнице вверх - вот здоровенное поле и спускается на него, с рисованного неба самое главное чудище: на летающим коне - у всадника голова-череп вокруг которого бледно-желтое, словно дым из заводской трубы, сияние. Он размахивает черным мечом и гогочет и визжит; вдруг вместо черепа стали поочередно появляться лица тех пятерых, из парка...
   Сережа в остервенении жмет на "Огонь" увертывается от ответных выстрелов и вот, наконец, главное чудище уничтожено, разбрызгивая кровавые озера, со страшным затяжным воем падает оно на ржавую землю, и земля трясется. С неба падают рисованные лучики и Сережа в холодном поту с мученическим стоном просыпается.
   На улице уже светало. Видно - потеплело: небо светло-серое и из него падает слезливый не то снег, не то дождь. А Сережа весь взмок; в ужасе бросился он к окну, распахнул его; часто вдыхая воздух, постоял некоторое время на балконе.
   "Что же это... да я сам виноват... нет, не смогу оставаться здесь больше не минуты. Побегу в лес сейчас же! Прочь, прочь из этого ада!"
   Стараясь не шуметь он быстро оделся - в доме еще все спали. Потом, уже в ботинках, вернулся в комнату, и дрожащей рукой вывел на листке: "Мама, папа, не волнуйтесь - я скоро вернусь".
   Затем был стремительный бег по лестнице, по улице, по мосту...
   Вот он уже бежит по заснеженному полю; позади чуть слышно и угрюмо ворчит пробуждающейся город, а впереди, над лесом, светло-серая пелена почти полностью разошлась, ослепительно зазолотилась, Сережиного лица коснулась.
   Но на этот раз мальчик не улыбался солнечному свету, не улыбался, приближающимся с каждым мгновением лесу; лицо его по прежнему оставалось мрачным, а когда ворвался в этот свежий лес, то заплакал, споткнулся упал в тяжелый, прогибающийся к земле сугроб...
   Вот перевернулся на спину, глядя на эти тонкие ветви на фоне бело-золотистого неба, чувствуя, в голове какую-то гудящую преграду между ним и всем этим...
   - Светолия. - прошептал он негромко, протянул руку вверх, и вот повелительница лесная уже склоняется над ним, медленно проводит своей легкой и теплой, мягкой рукой по его лбу; и уходит гудение, и крики далеких чудищ, без следа испаряется черная кровь...
   На соседней ветке запела птичка, другая ответила где-то тоже совсем близко; вот переметнулась, яркокрылая - к Светолии на плечо; весело зачирикала там, поглядывая на Сережу.
   Тут на Сережино плечо перепрыгнула белка, и он знал, что это та самая спасенная им. Она провела своим пушистом хвостиком по его щеке, хрустнула орешком и протянула его своей маленькой лапкой мальчику.
   - Спасибо. - поблагодарил Сережа.
   - Ну что же. - молвила Светолия. - Лооо мне уже все рассказала. Твое сердце такое же мужественное, как и сердца Лучезара и Березы. - тут лесная дева опустилась перед мальчиком на колени и поцеловала его прямо в лоб.
   Сережа почувствовал приток сил, и все тело его совсем излечилось, было легко и, кажется, за спиной его выросли крылья, будто во сне.
   Но мальчик по прежнему не улыбался, он смотрел в эти огромные, мудрые и теплые глаза цвета весны, цвета пробуждающейся земли, и с горечью, со страданием вопрошал:
   - Неужели, все творимое людьми так ужасно? Неужели, наш путь, названный "техническим" столь ужасен? Неужели, впереди только мрак да ржавые стены? Неужели, все мы обречены?
   - Послушай, тогда преданье дней далеких. В нем, быть может, найдешь ответ, на тот вопрос, что мучит тебя.
   * * *
   В годы стародавние жил-был человек один, и было у него три сына: старшего звали Андреем, среднего Михаилом, а младшего Иваном.
   Старший, Андрей с малых лет любил на поле ходить, так, порою сядет там, у простора на холмы дальние, на облака смотрит, и так говорит: "Вот бы мне красоту эту постичь, через свое пропустить; почувствовать все это сполна, да до людей донести". А как-то раз, забрался он на их чердак, и нашел там картину: пыль стряхнул, и видит: стоит средь цветов дева красоты не земной; в руках букет держит. Загорелось Андреево сердце любовью - понял он, что узнав ее узнает он и весь мир, и все через сердце его пройдет; и сможет он донести все, что хочет людям.
   Побежал к отцу, спрашивает:
   - Кто ж она?
   А тот печально усмехнулся, да по плечу его похлопал:
   - Ту картину прадеду твоему, за верную службу князь наш подарил. Ну а кто на картине этой - никто не знает не ведает. А даже, если б кто и знал - все одно - она мертва уже давно. Так что забудь про нее сын. Найдем тебе другую невесту.
   Нет, и не думает о другой невесте Андрей: повесил то полотно он в горнице своей и день, и ночь ту деву пред собою видит; а сам рисовать учится, чтобы выразить грусть-тоску свою в полотнах...
   Теперь взглянем на среднего брата - Михаила; совсем не похож он был на Андрея: правда, тоже нравились ему поля, да холмы дальние, но времени любоваться на них у него не было; не было времени ему думать и о прекрасных девах, иного он жаждал: людям помочь, жизнь им облегчить.
   Смотрит на их мельницу ветряную, говорит:
   - Вот прекрасное изобретение; так жизнь человеку-землепашцу облегчает. Изучу науки, изобрету еще много вещей подобных, что б жить человеку стало легче, чтобы больше не мешки он таскал, а как мой брат - на поля любовался.
   Он даже и летающий механизм пытался построить: собрал всю деревню механизм его несколько раз крыльями махнул, да и развалился. Смеются деревенские, а кто-то говорит:
   - Вот тебе урок, как всякой дьявольщиной заниматься. Нечестивые есть все твои железки! Точно - все это от дьявола.
   На это отвечал Михаил:
   - А ведь когда-то и колесо не знали. Ведь и колесо когда-то люди изобрели: так не считаете же вы теперь повозку изобретеньем дьявольским? Все что изобретается и на благо служит не есть дьявольское.
   На том и разошлись: каждый при своем остался.
   Михаил не унывал от первой неудачи; сам стал изучать разные явления природные, пытался объяснить их, а также и чертить учился...
   Наконец, младший брат - Иван.
   Еще с малых лет, любил он на сене лежать; и все от работы отлынивал, считал почему-то, что всякую работу за него другие могут выполнять. Мог он и на поля смотреть - но не поэтическое вдохновенье, не силы душевные от них черпал, а только зевал, комаров отгонял, да думал, как бы побольше меда, да пирогов наестся. Он и на мельницу смотрел, да думал не о том, как бы улучшить ее, а как бы не заставили его муку тащить. И все время: и днем, и ночью - грезил он себя богатеем, причем он и не предпринимал ничего, для того чтоб разбогатеть, и знать не хотел, что для этого трудится надо, а просто хотел разбогатеть сразу; жить до конца дней своих в большом тереме, на подушках там валятся да поглощать всякие блюда. Работник он был, как уже говорилось, никуда не годный, да и нечего толком он не умел, и учиться ничему не хотел...
   Вот, как-то раз, отправил всех их отец в дальний, дремучий лес, чтоб передали они доброе слово от него, старика, их бабушки, что там жила.
   Дорога в лес тот не день, не два, но целую неделю отняла. Зашли они в чащобу темную; кругом дерева стеной стоят, мхи да коряги повсюду темнеют и солнца ясного, за ветвями кряжистыми совсем не видать.
   - Ах, вижу, среди деревьев древних образ дивный! Летит сквозь тьму мечта моя. - прошептал Андрей и на глаза его слезы выступили.
   - Дорогу бы здесь проложить, чтобы люди не недели на обход зарослей этих тратили, но шли по делам своим напрямую. - говорит Михаил.
   - А мне бы поесть чего, да поспать! Кто бы меня до дома донес? - зевает Иван, а сам от лени едва на ногах стоит.
   Только сказали они это - видят: от тропинки по которой шли они отходит прямая дорога, вся в крапинках золотых, в окончании той дороге сидит в облачном свете дева красавица их зовет:
   - Идите, идите ко мне! Каждый получит, что хочет.
   Боязно братьям, однако, тяга к чудесному сильнее страха. Идут по дорожке: впереди - Андрей, за ним - Михаил, последним - Иван, весь позеленел, трясется от страха.
   Подходят к деве и сердцем чуют - сам не чистый пред ними: стоит дева в шаре, волосы ее рыже огненные, плотные, вверх точно пламень живой подымаются, шипят, извиваются. Лицо прекрасное, да каменное, а глаза, что дыры две в пропасть бездонную; под ногами же ее в шаре, глубина открывается и ревет там пламень.