- Врача, может, Кирей?
- Лысого… Ему все про взрывы… Он врача…
Леха сорвал с себя куртку, свернул аккуратным валиком, подложил Кирею под голову, поместил его ноги на скамью. Спохватился, пощупал пульс на шее, где сонная артерия. Пульс был, слабый, беспорядочный, но - был, и Кастет вытер взмокший на прохладном невском ветерке лоб.
Чудно - сразу, без раздумий вспомнил секретный номер «трубки» Сергачева, тот номер, который знают немногие и который никогда не бывает занят. Набрал, не с первой попытки, дрожали пальцы, как после тяжелого труда. Сразу отозвался Сергачев:
- Говорите!
- Петр Петрович! Это - Кастет…
- Кирей с тобой? Где вы?
- В Летнем саду, врача надо, срочно!
- Я понял. Он…
- Живой. Дышит тяжело, но живой!
- Сейчас буду. «Скорую» только не вызывай!
Начали собираться люди - старушки с внучатами, молодые мамаши с младенцами в колясках, подошел милиционер, спросил с надеждой:
- Пьяный?
- Сердце, - ответил Кастет, поморщившись. От мента пахло потом, чесноком и застарелым, въевшимся в форму перегаром.
Он нагнулся, понюхал, посмотрел на Леху:
- Не дышит!
Кастет оттолкнул бабульку с чадом, услышал в спину:
- Дай посмотреть-то, деревня, чего толкаешься!
Нагнулся к Кирею, снова нащупал пульс, тот же - слабый и беспорядочный.
Где-то рядом засигналила машина, громко, пугающе, на аллею въехал джип, остановился возле Лехи и лежащего на скамейке Кирея. Из джипа, еще кажется не остановившегося, катившего по аллее, выскочил доктор, самый настоящий доктор, самый нужный сейчас - в белом хрустящем халате, белой же шапочке и с красными резиновыми трубочками на шее.
За ним медсестра, слишком красивая, чтобы просто спасать человеческие жизни. А доктор уже порвал на Кирее рубашку, сказал что-то непонятное сестре, та подала ему шприц, так, словно всю дорогу, от Каменного острова до Летнего сада, ехала с этим шприцем в руках, и доктор всадил шприц в самое сердце Кирея, потом отбросил пустой, ненужный, на газон, чем вызвал недовольный ропот бабушек и мамаш, начал усиленно нажимать на грудь Кирея, как раз в том месте, где только что сделал укол.
- Помрет, - с удовольствием сказала одна бабушка другой.
- Помрет, - согласилась та.
- Уже помер, - радостно сказала третья бабушка, сказочное воплощение доброты и жизнелюбия.
- Не-а, - не согласилась первая, - доктор, вишь, работает!
- Дуру гонит, - по-современному откликнулась третья, - бабок побольше срубить хочет. Машина, гляди, какая богатая, значит, деньги есть!
Доктор оторвался от Кирея, повернулся к Леше и улыбнулся:
- Все в порядке, но в больницу надо, срочно!
- Надо, значит, надо, - сказал Сергачев, оказывается уже давно стоявший рядом. - Теперь я решаю!
Доктор поднял с земли упавшую шапочку, на которую уже наступил кто-то из представителей старшего поколения, отряхнул не глядя, сунул в карман.
- Дай закурить, - сказал он Кастету.
А бабульки уже столпились вокруг джипа, яростно лупцуя его сумками и крича:
- Куда ты приехал, ирод, тут дети малые гуляют, а ты на машине своей говенной! Сейчас милицию-то вызовем, и на пятнадцать суток тебя, на пятнадцать суток!..
Милиционер стоял рядом с шоферской дверцей, курил дорогие бандитские сигареты и с удовольствием слушал крики бабушек.
- Сейчас уедем, - сказал ему водитель.
- Да стой сколько влезет, чего их слушать-то! - милиционер сплюнул в сторону старушек. - Понабежали тут…
Братки бережно положили Кирея на заднее сиденье джипа, Сергачев сел спереди, рядом с шофером.
- Леша, ты в Киреевскую машину садись, она у ворот стоит. Езжайте за мной, там поговорим…
«Там - должно быть, в больнице», - подумал Кастет.
Бабульки и мамаши расступились, пропуская машину, потом сомкнулись вновь, обсуждая случившееся.
- А я говорю - помер он! - кричала бабулька-скептик. - А доктор дуру гонит, точно говорю, гонит дуру. Вот у нас в поликлинике участковый… Я ему говорю - болит левый сердечный желудочек, а он, сволочь, только смеется, не может, говорит, такого быть. А кто лучше мой организм знает, я или он? И еще был случай…
Что еще произошло в жизни бабушки с больным левым желудочком Кастет уже не слышал, потому что шел к воротам Летнего сада, где левыми колесами на тротуаре стоял джип Всеволода Ивановича Киреева, или вора в законе Кирея.
* * *
Мы совсем немного отстали от машины с Киреем и Сергачевым «на борту». Они уже въехали на территорию больницы, а наш джип уперся в полосатую палку шлагбаума.
- Куда? - грозно спросил охранник в навороченной «камуфляжке», с наручниками и дубинкой на поясе.
- Мы с ними, - сказал я, махнув в сторону скрывшейся машины Кирея.
Охранник покачал головой и положил руку на дубинку.
- Там! - сказал он, указав в сторону парковки. - Стойте и ждите!
После чего развернулся и пошел в свою будку, где уже готовился к бою его коллега.
- Вышибем? - спросил меня водила. - Шесть секунд!
- Чего вышибем? - не понял я.
- Шлагбаум! - он угрожающе рявкнул мотором и сдал машину назад.
- Не надо, - махнул я рукой, - давай на стоянку, подождем, покурим…
Хотя, конечно же, хотелось быть где-то рядом с Киреем, знать все сразу, сейчас же… Водила аккуратно въехал на стоянку и сказал с укоризной:
- А Кирей бы вышиб!..
Сергачев вышел ровно через полчаса, я знаю, смотрел время каждые пять минут, закуривая новую сигарету. Я увидел его на аллее, сгорбленного, старого, с полотняной кепочкой в руке, и сердце сжалось от нехорошего предчувствия, но я не пошел навстречу плохой вести, просто вышел из машины и встал, опершись о нагретый солнцем капот, а Сергачев все шел и шел, едва переставляя ноги и неминуемо уперся бы грудью в шлагбаум, но охранник приподнял его ровно настолько, чтобы пройти человеку, и Сергачев прошел, не заметив шлагбаум, как не замечал ничего вокруг, и если бы я его не окликнул - прошел бы мимо меня…
- Петр Петрович! - сказал я тихо.
Он поднял голову, посмотрел сквозь меня и сказал тихо, в никуда:
- Все!..
- Умер?
Сергачев покачал головой, как лунатик обошел машину, сел в тени на заднее сидение, попросил у водителя сигарету.
- Умер? - переспросил я.
Сергачев опять покачал головой.
- В реанимации…
- А хрен ли тогда головой качаешь, сволочь лысая? Все, все!..
- Для меня - все! - сказал Петр Петрович. - Кончилась вся эта игра в полицейских и преступников, «Зарница», ети ее мать, для взрослых!..
- А Кирей, что Кирей? - Мне захотелось врезать чем-нибудь тяжелым по этой лысине, покрытой старческими крупными веснушками.
- В реанимации Кирей, к нему не пускают, и пустят не скоро. Два инфаркта за сутки - это тебе, Леша, не хухры-мухры, с этим не шутят! Выживет твой Кирей, - сказал Сергачев уже спокойно, - выживет, но долго не протянет. Это я могу годами не пить, не курить и с женщинами только разговаривать. А Кирей так не сможет! Ты думаешь, он карамельки эти сраные будет жрать? - закричал вдруг Сергачев, вытащил из кармана горсть «барбарисок» и швырнул их в кусты. - Не будет! Не жди! Потому говорю тебе - не жилец!
Он успокоился, подобрал две упавшие у ног конфеты, бережливо положил в карман.
- А о деле о твоем мне Кирей сказал, взорвать тебе чего-то надо… Срочно?
- Хотелось бы…
- Ладно, - Сергачев выкинул окурок, тяжело потянулся. - Пойдем куда-нибудь в кафе, посидим, перетрем твои проблемы…
- Куда ехать? - водитель стоял в сторонке, разговор, конечно, слышал, но потому и возил Кирея, что услышал - и сразу забыл!
- Мы пешочком, Сеня, - обычным ласковым голосом сказал Сергачев. - Ты стой здесь, мало ли что привезти надо.
Сеня кивнул и залез в машину на переднее шоферское сиденье.
- А то отвезу?
Сергачев махнул рукой и пошел куда-то вперед, через сквер, окружающий больницу, я - за ним.
- Петр Петрович, может, здесь и поговорим?
- Здесь, а где же, не в кафе ведь о бомбах говорить. Давай, выкладывай, что у тебя за проблемы.
Я повторил то, что уже рассказывал Кирееву, о двадцати семи филиалах партии «Русский путь» в разных городах России, о показательных взрывах, которые нужно там организовать в один день и час, и немного - о цели этих взрывов и о Романове-Черных, стоящем во главе этой партии.
То ли сквер был небольшим, то ли разговор - долгим, но мы уже вышли на какую-то шумную улицу, которая оказалась улицей Кирочной, она же - Салтыкова-Щедрина.
Мы зашли в ближайшее кафе, заказали два кофе с коньяком, и я дал Петру Петровичу список «путейских» филиалов.
- Ни хрена себе Черных развернулся, - сказал Сергачев, просмотрев список, - по всей стране! Во, - ткнул он пальцем в бумагу, - Хабаровск, Владивосток, Южно-Сахалинск… Не знаю, Леха, как тебе и помочь. Двадцать семь адресов - это пятьдесят четыре человека надо, и не простых человека, а чтобы взрывное дело знали и не бандюгами были, а вояками, из отставных…
- Погоди, Петр Петрович, а те бойцы, с которыми я в Америке был?
- Дело гутаришь, - Сергачев оживился, - дай подумать! Кой-кого найти можно, кап-три Барков здесь со своими ребятами, где Николаев - я не знаю, но найти можно, а остальные кто-где, их не собрать…
- Ну, две пятерки уже есть!
- Не говори гоп! С ними еще говорить надо.
- С ними я договорюсь, - уверенно ответил я.
- Ну ладно, - Сергачев допил кофе, перевернул чашку на блюдце, посмотрел на узоры гущи. - Херня какая-то! Ты, Леша, со своей стороны кого-нибудь подбери, все-таки пятьдесят человек найти надо, а это трудно!
- Петр Петрович, а что вы о конце говорили? Мол, для вас все кончилось, игры в «Зарницу» и полицейских и воров и вообще - все?
- А вот эту акцию мы с тобой провернем, и уйду я, Лешенька, на покой. Книжку свою искать буду.
- Какую книжку? - удивился я.
- Не заморачивайся ты этим, лучше людей ищи!
- Так точно, господин полковник! - по-военному ответил я, невесть почему посчитав Сергачева полковником.
- Генерал я, Лешенька, лейтенант, - улыбнулся Сергачев. - Недавно, ни с того, ни с сего, очередное звание присвоили. Видать, кому-то там, - он поднял вверх толстый указательный палец, - я еще очень нужен. И имей в виду, вторую звезду я еще не обмывал!
- Намек понял, господин генерал! По окончании дела и обмоем.
- Если получится, Леша, если получится… Что могло не получиться - пьянка или акция - я не понял, но в исходе дела был уверен. Почему-то уверен…
Глава тринадцатая
Великий князь и блюститель престола Императора всея Руси Николай III Всеволодович сидел в кресле, которое в их кругу получило название «Малого Трона». Большой Трон, как известно, до поры до времени хранился в Зимнем дворце Санкт-Петербурга.
Перед Николаем Всеволодовичем стоял граф Петр Чистяков, будущий генерал-губернатор Санкт-Петерберга.
- Как дела, Петька? - спросил Николай Всеволодович.
- О'кей! Операцию сделали классно, я на перевязке морду видел - один к одному, а если грим наложить - жена родная не отличит! Потом, правда, пошуметь маленько пришлось, крови пролить…
- Кровь эта на святое дело пошла! - перебил его Романов. - Жертвы, невинно убиенные, в рай попадают!
- Дай-то Бог! - Чистяков перекрестился на католическую часовню и замолчал, потому что дальше пошли проблемы, а проблем наследник престола не любил.
- Чего молчишь? Ордена ждешь, земель дарованных? - благодушно спросил Романов. - Будут! Недолго уже осталось, один шаг сделать, от силы - два!..
И тут Черных вспомнил, с каким трудом давались ему последние шаги в исповедальню, к заветному ящичку с белым порошком…
- Но ничего! - стукнул он по ручке кресла. - Дойдем!
- Конечно, конечно! - поспешно подтвердил Чистяков и опустил голову.
«Совсем плохой Женька стал, - думал Чистяков, украдкой разглядывая престолонаследника - Говорит чего-то, говорит… Бред какой-то! Года два бы ему еще продержаться, лучше - три. Чтобы и к власти пришел, и на троне укрепился и отдал хотя бы часть того, что он тут пожаловать успел. Главное - землю! Первый же указ, или как он там, эдикт, что ли, как у большевиков: земля - народу! Но если господин Ульянов-Ленин своим декретом крестьян на свою сторону привлек, то нынешним крестьянам земля не нужна, они и обрабатывать ее разучились, сколько лет страна на канадском зерне живет. Земля нужна другим людям, умным, богатым, изворотливым, таким, как он, Петр Чистяков. Уж он-то сумеет распорядиться полученными десятинами…»
- Ты чего, уснул, что ли, смерд? - Романов пнул Петьку ногой.
- «Объект» я поместил пока у Тимофея, на Фонтанке, но долго там держать его нельзя. Место официальное, народ постоянно ходит, мало ли что… И еще, - Чистяков замялся, - ему бинты снимать пора, он же в зеркало посмотрится и все поймет…
- Объяснить ему задачу, денег посулить! Ты, как маленький, право, - Романов пожал плечами. - Ты же понимаешь, он не жилец, его цель - несколько слов сказать перед камерами…
- Ну, не только, - вмешался Чистяков.
- Да, не только, но главное - это. Главное - выступить на телевидении и передать власть своему преемнику. Все - потом он уже не нужен!
- Нужен, Николай Всеволодович, еще как нужен, - опять вмешался Чистяков. - Может быть, после этого его главная роль и начинается.
- Какая главная роль, что ты там лепечешь? - Романов-Черных поднялся с Малого Трона. - Умный стал больно, за меня решаешь!
- Мы хотим, чтобы наша власть была легитимной, не так ли? - Чистяков вздохнул и начал объяснять то, что в свое время сам же Черных объяснял ему. - Россия стала открытым обществом, во всяком случае делает вид, что это так, поэтому после отречения Президента крайне необходимо организовать его встречи с зарубежной прессой, официальные, представительные, по первому же требованию иностранцев. Хотите пресс-конференцию - пожалуйста, хотите интервью CNN - нет проблем, только скажите, когда и где! Вот тогда весь мир и поверит в наш спектакль - мы не скрываем бывшего Президента, он доступен, встречается с журналистами, отвечает на все вопросы. Вы же сами это говорили, Николай Всеволодович! - на всякий случай напомнил Чистяков. - Я ваши слова повторяю.
- Да, правильно, говорил, - Романов-Черных опустился в кресло, задумался. - Я не помню, когда я это говорил, но говорил же, правда?
- Конечно, - согласился Чистяков и снова сказал, делая упор на этих словах, - я только повторяю вашу мысль, и все!
- Да, да, - Черных вдруг как-то обмяк в своем кресле, стал похожим на себя прежнего, в инвалидной каталке, когда не было ни власти, ни денег, только комната в коммунальной квартире на Васильевском острове…
Чистяков огляделся, поискал какой-нибудь стул, табурет, скамейку, ничего, только шезлонг, где обычно отдыхает Черных…
- Ты сядь, сядь на что-нибудь, - перехватил его взгляд Черных. - В часовне… Там есть. Я тебе сказать кое-что хочу…
Чистяков притащил из часовни тяжеленный дубовый стул с высокой спинкой и неудобным сиденьем.
«Чудная религия у католиков, - подумал он, - пришел человек в часовню, сел на стул и сразу страдать начинает, долго на таком сиденье не усидишь, скорее покаяться и на волю. А на воле в Германии что? Пиво, сосиски с квашеной капустой и фройляйн. - Вспомнив немецких фройляйн, Чистяков поморщился: - Да, после этих Гретхен - только в часовню, каяться!»
- Я тебе что хочу сказать, - Черных говорил глухо, закрыв лицо руками. - Плохо мне, Петя, наркоман я…
Страшное слово Черных сказал совсем тихо, и если бы Петька не знал этого, то не понял и не поверил бы ему. Но верный оруженосец Петр Чистяков давно уже все знал - и про тайный ящичек в бюро исповедальни, и про мучения, хуже похмелочных, что теперь трижды в день терзали его шефа, и про то, что Жорка Вашингтон периодически мотался в Гамбург за новой порцией белого наркотического порошка.
И то знал Петр Васильевич Чистяков, бывший автослесарь и будущий граф и генерал-губернатор Санкт-Петербурга, что этой порции белого порошка теперь хватало совсем ненадолго, и большой умница и потенциальный Нобелевский лауреат Женя Черных стал другим - забывчивым и непредсказуемым, вспыльчивым и взбалмошным, теряющим главное свое состояние, которое выражается не в рублях и долларах и даже не в коэффициенте IQ, он терял свой мозг и эту потерю ничем возместить было невозможно.
* * *
Вместе с Сергачевым мы вышли из кафе, постояли еще, уже попрощавшись, и Сергачев сказал неожиданно, вне связи с тем светским разговором, что мы вели у входа в кафе:
- Не хочу я твоим делом заниматься, Леша. Уж прости старика за откровенность. Если бы ты сам ко мне с этим пришел - отказал бы, а Кирею - не могу. Так что - не беспокойся, провернем это дело, провернем, но это - все! Последняя акция, на покой пора Петру Петровичу! Ты, это, не кури пока, подожди, пока я не уйду.
Я послушно убрал сигареты в карман.
- Ты закуришь, и мне захочется, а - нельзя! Я конфеточку лучше пососу. - Он действительно кинул в рот конфету. - Ты, Леша, берегись этого Черных, сильно берегись, больной он. - Сергачев заметил мой жест, уточнил: - На голову больной, шизофреник… Это не я придумал, со специалистами говорил, хорошими специалистами… Раздвоение личности у него и давно, с детства. Представь, живет он, инвалид, не человек даже - полчеловека, к нему все так относятся, и он сам к себе так же, но вернулся домой, сел за книги - и опять не человек Женя Черных, а гений, супермен, все остальные ему в подметки не годятся! Не всякая психика подобное выдержит… А он мне признался, когда у Кирея жил, что кокаином потихоньку балуется, вскользь так сказал, между прочим, ожидал, что я отвечу. А я - старый человек, знаю, что говорить в таком случае. - «Ерунда, - сказал я ему, - пустяки, кокаин - не наркотик, баловство одно». И правильно я сказал, потому что именно это он и ожидал услышать, а внутри себя я крест на Жене Черных поставил. Сломается он скоро, если не сломался уже… Так что, Леша, ты поосторожней с ним, поосмотрительней, от больного ума всего ожидать можно…
На том мы и расстались тогда с Петром Петровичем Сергачевым, он пошел в клинику к Кирею, а я так и остался стоять у входа в кафе, решая, куда мне сейчас податься.
Я стоял у входа в кафе и курил, собираясь остановить какую-нибудь тачку и ехать на «Ксению», оттуда связаться с Годуновым и уже вместе с ним разрабатывать план дальнейших действий.
У тротуара с визгом тормозов остановился навороченный джип, украшенный всеми возможными прибамбасами, какие только получилось приспособить к автомобилю изобретательным слесарям.
Из машины вылез здоровенный бугай с маленькими, бессмысленными, как у кабана, глазками.
- Ты, плесень, иди сюда! - сказал кабан, глядя в мою сторону.
- Вы мне? - удивился я.
- Тебе, тебе, жаба, скачи сюда!
Улица вокруг нас моментально опустела на целый квартал.
- Держи, вот шампунь, вот тряпка. Я пошел жрать, а ты стекла пока протри. Вернусь - денег дам, понял, гниль!
Ввязываться в конфликт сильно не хотелось. - Я спешу, простите, вы кого-нибудь другого…
- Куда пошел, тритон?
Верзила ухватил меня за плечо и рывком повернул к себе.
- Я тебе сказал, понял, те-бе! - и он сунул мне в руки банку с шампунем и тряпку.
Вернее, пытался сунуть. Потому что я вывернулся из-под его руки и стоял уже в паре шагов от того места, где он пытался вручить автокосметику. Банка-спрей упала как раз на свою распрыскивающую головку, и струя шампуня покрыла белой пеной кроссовки бугая.
Он посмотрел на кроссовки, пену, баллон со спреем.
- Так, бля, ты - труп! Пойдем! - он попытался ухватить меня за рукав.
«Не вовремя ты пожрать приехал, - подумал я, - на полчасика бы попозже, глядишь - в живых бы остался!»
Конфликта избежать не удалось, а драться с бугаем было никак нельзя - он был на голову выше меня и раза в два сильнее. Отсюда следовал неизбежный для бугая вывод - его надо мочить или отрубать глубоко и надолго, это - как получится! Поэтому я покорно сказал:
- Пойдем! - и первым вошел в арку двора.
Быстро вошел, так что «кабану» пришлось меня догонять, и когда он влетел во двор, я уже ждал его и даже сделал два шага навстречу. На исходе второго шага моя пятка встретилась с его коленной чашечкой. Единственное, о чем я пожалел, так это о том, что одет не в армейские подкованные ботинки, а в кроссовки, купленные в городе Гамбурге за двести евро. Но и в кроссовках получилось неплохо, чашечка его правого колена если и не треснула, то надежно сместилась со своего места, далеко и надолго покинув коленный сустав.
Бугай с воплем повалился на правый бок.
«Пожалуй, пора уходить», - подумал я и оглядел двор.
Как многие дворы старой части города, он был проходным - в глубине виднелся просвет между домами, за ним какая-то зелень - то ли сквер, то ли просто дворовый садик со скамейками и песочницей из зеленых крашеных досок.
- Убью! - заорал мне в спину бугай.
Пришлось обернуться. Он лежал на правом боку, подтянув к животу искалеченную ногу, а левой рукой что-то настойчиво искал в кармане куртки.
Я подошел поближе и спросил:
- Больно?
- Убью, - повторил бугай, косвенно ответив на мой вопрос. Глаза его налились кровью. - Ты знаешь, сука, на кого руку поднял? Я - Сила!
- Ногу, - поправил я его, - я тебя ногой ударил. Так получилось, извини.
Извинился я, надо сказать, неискренне. А погоняло Сила я уже где-то слышал, причем совсем недавно. Однако времени на воспоминания не было, бугай-Сила нашел, наконец, в кармане то, что долго искал - пистолет. И теперь неловко держал его левой рукой, целясь мне прямо в лицо. Больше того, он даже нажимал на курок. Но у него ничего не получалось. К счастью для меня, во всем этом была одна маленькая нестыковочка. Пистолет был правильный - «Макаров», рука была неправильная - левая. А левой рукой «макара» с предохранителя не снять, так уж он сделан, для правшей.
Пришлось сделать еще одно движение ногой. Пистолет улетел в сторону, бугай закричал и, отпустив колено, ухватился за кисть левой руки.
- Я пойду, - сообщил я стонущему бугаю.
- Убью, - информировал он меня в ответ.
- Может, не стоило тебе это говорить, а? Может, извинишься?
- Убью, - настойчиво повторил он, - сейчас пацанов вызвоню, они весь район оцепят и тебе, гнида, конец! - Последние слова он произнес с нескрываемым торжеством и я ему поверил, именно так он и сделает.
Я вынужден был вернуться, подобрать пистолет, использовав для этого чистый носовой платок, и подойти к стонущему бугаю.
- Ты сейчас сказал много лишнего, Сила. Мне жаль, но теперь мне придется тебя застрелить. - Я отвел флажок предохранителя. - Я вспомнил, Сила, где совсем недавно слышал твое имя. У тебя в «Медведе» с Киреем стрелка была, так?
Сила перестал стонать и с удивлением посмотрел на меня.
- Но, извини, я еще не представился. Зовут меня Алексей, а погоняло - Кастет. Думаю, знакомое тебе погоняло.
Глаза у Силы расширились, приблизившись по размерам к глазам обычных людей, не отморозков.
- Не убивай меня, Кастет, а! - еле слышно проговорил он.
- А ты меня гнидой называл, тритоном и еще какими-то земноводными!
- Прости, пожалуйста, я ж не знал… Извини! Я к Кирею в больницу, между прочим, ехал, а ты…
- А что я? - поинтересовался я и выщелкнул обойму.
Металлический звук еще больше напугал Силу.
- Ты ничего, ничего! Это я виноват! Не стреляй, ладно?
- Давай мобилу! - сказал я.
Он быстро вытащил телефон и подал мне.
- Звони, пожалуйста!
- Нет, звонить я не буду, - я положил трубку на асфальт и с силой ударил каблуком по ее пластмассовому телу. - Теперь и ты не позвонишь… Знаешь, береженого Бог бережет!
- Конечно, конечно! - легко согласился Сила.
Я передернул затвор, убедившись, что он пуст, и откинул пистолет подальше от Силы.
- Береженого Бог бережет, - повторил я уже про себя.
- Я пошел, - сказал я Силе, - привет пацанам, и не шути со мной больше!
- Конечно! До свиданья! - сказал мне в спину бугай-Сила и начал потихоньку стонать.
Я дошел до прохода между домами и обернулся. Сила перевернулся на левый бок и с ненавистью смотрел мне вслед.
«Надо было его все-таки пристрелить, - подумал я. - Одним врагом стало бы меньше».
Но возвращаться не хотелось, да и было уже поздно - во двор въезжал желтый милицейский «козелок».
Я ускорил шаг и вышел на какую-то тихую улочку, на которой не было ни людей, ни машин. Прямо напротив, на другой стороне улицы, красовалась вывеска «Переплетная мастерская», и я перешел дорогу. Мне нужно было просто переждать какое-то время, и переплетная мастерская годилась для этой цели точно так же, как любое другое предприятие сферы обслуживания.
* * *
Я толкнул дверь, и она откликнулась мелодичным звоном колокольчика. За дверью были ступеньки, я сошел по ним вниз и очутился в мастерской, где переплетают книги, а может быть, даже рукописи, манускрипты и инкунабулы. Что такое «инкунабула», я точно не знал, но полагал, что это имеет отношение к книгам.
Вообще-то, стоя еще на другой стороне улицы, напротив входа в мастерскую, я думал, что она мало чем отличается от мастерской по ремонту часов или починке обуви - небольшая приемная со стульями для клиентов и стойкой, где скучает молодая, не обязательно красивая приемщица. В такой ожидальне очень легко можно провести время, помогая девушке решить несложный сканворд или делясь впечатлениями о последнем фильме с Леонардо ди Каприо.
Но эта переплетная мастерская была совсем особой, без приемщицы и стульев для клиентов, - сразу за последней ступенькой лестницы начиналась мастерская - место, где работают люди. Посреди большого полутемного помещения стоял пресс, большая металлическая конструкция с полированными штурвалами для зажима бумаги, немного в стороне - резак с устрашающего вида ножом-гильотиной. Были в мастерской и другие станки и приспособы, назначения которых я не знал.
- Лысого… Ему все про взрывы… Он врача…
Леха сорвал с себя куртку, свернул аккуратным валиком, подложил Кирею под голову, поместил его ноги на скамью. Спохватился, пощупал пульс на шее, где сонная артерия. Пульс был, слабый, беспорядочный, но - был, и Кастет вытер взмокший на прохладном невском ветерке лоб.
Чудно - сразу, без раздумий вспомнил секретный номер «трубки» Сергачева, тот номер, который знают немногие и который никогда не бывает занят. Набрал, не с первой попытки, дрожали пальцы, как после тяжелого труда. Сразу отозвался Сергачев:
- Говорите!
- Петр Петрович! Это - Кастет…
- Кирей с тобой? Где вы?
- В Летнем саду, врача надо, срочно!
- Я понял. Он…
- Живой. Дышит тяжело, но живой!
- Сейчас буду. «Скорую» только не вызывай!
Начали собираться люди - старушки с внучатами, молодые мамаши с младенцами в колясках, подошел милиционер, спросил с надеждой:
- Пьяный?
- Сердце, - ответил Кастет, поморщившись. От мента пахло потом, чесноком и застарелым, въевшимся в форму перегаром.
Он нагнулся, понюхал, посмотрел на Леху:
- Не дышит!
Кастет оттолкнул бабульку с чадом, услышал в спину:
- Дай посмотреть-то, деревня, чего толкаешься!
Нагнулся к Кирею, снова нащупал пульс, тот же - слабый и беспорядочный.
Где-то рядом засигналила машина, громко, пугающе, на аллею въехал джип, остановился возле Лехи и лежащего на скамейке Кирея. Из джипа, еще кажется не остановившегося, катившего по аллее, выскочил доктор, самый настоящий доктор, самый нужный сейчас - в белом хрустящем халате, белой же шапочке и с красными резиновыми трубочками на шее.
За ним медсестра, слишком красивая, чтобы просто спасать человеческие жизни. А доктор уже порвал на Кирее рубашку, сказал что-то непонятное сестре, та подала ему шприц, так, словно всю дорогу, от Каменного острова до Летнего сада, ехала с этим шприцем в руках, и доктор всадил шприц в самое сердце Кирея, потом отбросил пустой, ненужный, на газон, чем вызвал недовольный ропот бабушек и мамаш, начал усиленно нажимать на грудь Кирея, как раз в том месте, где только что сделал укол.
- Помрет, - с удовольствием сказала одна бабушка другой.
- Помрет, - согласилась та.
- Уже помер, - радостно сказала третья бабушка, сказочное воплощение доброты и жизнелюбия.
- Не-а, - не согласилась первая, - доктор, вишь, работает!
- Дуру гонит, - по-современному откликнулась третья, - бабок побольше срубить хочет. Машина, гляди, какая богатая, значит, деньги есть!
Доктор оторвался от Кирея, повернулся к Леше и улыбнулся:
- Все в порядке, но в больницу надо, срочно!
- Надо, значит, надо, - сказал Сергачев, оказывается уже давно стоявший рядом. - Теперь я решаю!
Доктор поднял с земли упавшую шапочку, на которую уже наступил кто-то из представителей старшего поколения, отряхнул не глядя, сунул в карман.
- Дай закурить, - сказал он Кастету.
А бабульки уже столпились вокруг джипа, яростно лупцуя его сумками и крича:
- Куда ты приехал, ирод, тут дети малые гуляют, а ты на машине своей говенной! Сейчас милицию-то вызовем, и на пятнадцать суток тебя, на пятнадцать суток!..
Милиционер стоял рядом с шоферской дверцей, курил дорогие бандитские сигареты и с удовольствием слушал крики бабушек.
- Сейчас уедем, - сказал ему водитель.
- Да стой сколько влезет, чего их слушать-то! - милиционер сплюнул в сторону старушек. - Понабежали тут…
Братки бережно положили Кирея на заднее сиденье джипа, Сергачев сел спереди, рядом с шофером.
- Леша, ты в Киреевскую машину садись, она у ворот стоит. Езжайте за мной, там поговорим…
«Там - должно быть, в больнице», - подумал Кастет.
Бабульки и мамаши расступились, пропуская машину, потом сомкнулись вновь, обсуждая случившееся.
- А я говорю - помер он! - кричала бабулька-скептик. - А доктор дуру гонит, точно говорю, гонит дуру. Вот у нас в поликлинике участковый… Я ему говорю - болит левый сердечный желудочек, а он, сволочь, только смеется, не может, говорит, такого быть. А кто лучше мой организм знает, я или он? И еще был случай…
Что еще произошло в жизни бабушки с больным левым желудочком Кастет уже не слышал, потому что шел к воротам Летнего сада, где левыми колесами на тротуаре стоял джип Всеволода Ивановича Киреева, или вора в законе Кирея.
* * *
Мы совсем немного отстали от машины с Киреем и Сергачевым «на борту». Они уже въехали на территорию больницы, а наш джип уперся в полосатую палку шлагбаума.
- Куда? - грозно спросил охранник в навороченной «камуфляжке», с наручниками и дубинкой на поясе.
- Мы с ними, - сказал я, махнув в сторону скрывшейся машины Кирея.
Охранник покачал головой и положил руку на дубинку.
- Там! - сказал он, указав в сторону парковки. - Стойте и ждите!
После чего развернулся и пошел в свою будку, где уже готовился к бою его коллега.
- Вышибем? - спросил меня водила. - Шесть секунд!
- Чего вышибем? - не понял я.
- Шлагбаум! - он угрожающе рявкнул мотором и сдал машину назад.
- Не надо, - махнул я рукой, - давай на стоянку, подождем, покурим…
Хотя, конечно же, хотелось быть где-то рядом с Киреем, знать все сразу, сейчас же… Водила аккуратно въехал на стоянку и сказал с укоризной:
- А Кирей бы вышиб!..
Сергачев вышел ровно через полчаса, я знаю, смотрел время каждые пять минут, закуривая новую сигарету. Я увидел его на аллее, сгорбленного, старого, с полотняной кепочкой в руке, и сердце сжалось от нехорошего предчувствия, но я не пошел навстречу плохой вести, просто вышел из машины и встал, опершись о нагретый солнцем капот, а Сергачев все шел и шел, едва переставляя ноги и неминуемо уперся бы грудью в шлагбаум, но охранник приподнял его ровно настолько, чтобы пройти человеку, и Сергачев прошел, не заметив шлагбаум, как не замечал ничего вокруг, и если бы я его не окликнул - прошел бы мимо меня…
- Петр Петрович! - сказал я тихо.
Он поднял голову, посмотрел сквозь меня и сказал тихо, в никуда:
- Все!..
- Умер?
Сергачев покачал головой, как лунатик обошел машину, сел в тени на заднее сидение, попросил у водителя сигарету.
- Умер? - переспросил я.
Сергачев опять покачал головой.
- В реанимации…
- А хрен ли тогда головой качаешь, сволочь лысая? Все, все!..
- Для меня - все! - сказал Петр Петрович. - Кончилась вся эта игра в полицейских и преступников, «Зарница», ети ее мать, для взрослых!..
- А Кирей, что Кирей? - Мне захотелось врезать чем-нибудь тяжелым по этой лысине, покрытой старческими крупными веснушками.
- В реанимации Кирей, к нему не пускают, и пустят не скоро. Два инфаркта за сутки - это тебе, Леша, не хухры-мухры, с этим не шутят! Выживет твой Кирей, - сказал Сергачев уже спокойно, - выживет, но долго не протянет. Это я могу годами не пить, не курить и с женщинами только разговаривать. А Кирей так не сможет! Ты думаешь, он карамельки эти сраные будет жрать? - закричал вдруг Сергачев, вытащил из кармана горсть «барбарисок» и швырнул их в кусты. - Не будет! Не жди! Потому говорю тебе - не жилец!
Он успокоился, подобрал две упавшие у ног конфеты, бережливо положил в карман.
- А о деле о твоем мне Кирей сказал, взорвать тебе чего-то надо… Срочно?
- Хотелось бы…
- Ладно, - Сергачев выкинул окурок, тяжело потянулся. - Пойдем куда-нибудь в кафе, посидим, перетрем твои проблемы…
- Куда ехать? - водитель стоял в сторонке, разговор, конечно, слышал, но потому и возил Кирея, что услышал - и сразу забыл!
- Мы пешочком, Сеня, - обычным ласковым голосом сказал Сергачев. - Ты стой здесь, мало ли что привезти надо.
Сеня кивнул и залез в машину на переднее шоферское сиденье.
- А то отвезу?
Сергачев махнул рукой и пошел куда-то вперед, через сквер, окружающий больницу, я - за ним.
- Петр Петрович, может, здесь и поговорим?
- Здесь, а где же, не в кафе ведь о бомбах говорить. Давай, выкладывай, что у тебя за проблемы.
Я повторил то, что уже рассказывал Кирееву, о двадцати семи филиалах партии «Русский путь» в разных городах России, о показательных взрывах, которые нужно там организовать в один день и час, и немного - о цели этих взрывов и о Романове-Черных, стоящем во главе этой партии.
То ли сквер был небольшим, то ли разговор - долгим, но мы уже вышли на какую-то шумную улицу, которая оказалась улицей Кирочной, она же - Салтыкова-Щедрина.
Мы зашли в ближайшее кафе, заказали два кофе с коньяком, и я дал Петру Петровичу список «путейских» филиалов.
- Ни хрена себе Черных развернулся, - сказал Сергачев, просмотрев список, - по всей стране! Во, - ткнул он пальцем в бумагу, - Хабаровск, Владивосток, Южно-Сахалинск… Не знаю, Леха, как тебе и помочь. Двадцать семь адресов - это пятьдесят четыре человека надо, и не простых человека, а чтобы взрывное дело знали и не бандюгами были, а вояками, из отставных…
- Погоди, Петр Петрович, а те бойцы, с которыми я в Америке был?
- Дело гутаришь, - Сергачев оживился, - дай подумать! Кой-кого найти можно, кап-три Барков здесь со своими ребятами, где Николаев - я не знаю, но найти можно, а остальные кто-где, их не собрать…
- Ну, две пятерки уже есть!
- Не говори гоп! С ними еще говорить надо.
- С ними я договорюсь, - уверенно ответил я.
- Ну ладно, - Сергачев допил кофе, перевернул чашку на блюдце, посмотрел на узоры гущи. - Херня какая-то! Ты, Леша, со своей стороны кого-нибудь подбери, все-таки пятьдесят человек найти надо, а это трудно!
- Петр Петрович, а что вы о конце говорили? Мол, для вас все кончилось, игры в «Зарницу» и полицейских и воров и вообще - все?
- А вот эту акцию мы с тобой провернем, и уйду я, Лешенька, на покой. Книжку свою искать буду.
- Какую книжку? - удивился я.
- Не заморачивайся ты этим, лучше людей ищи!
- Так точно, господин полковник! - по-военному ответил я, невесть почему посчитав Сергачева полковником.
- Генерал я, Лешенька, лейтенант, - улыбнулся Сергачев. - Недавно, ни с того, ни с сего, очередное звание присвоили. Видать, кому-то там, - он поднял вверх толстый указательный палец, - я еще очень нужен. И имей в виду, вторую звезду я еще не обмывал!
- Намек понял, господин генерал! По окончании дела и обмоем.
- Если получится, Леша, если получится… Что могло не получиться - пьянка или акция - я не понял, но в исходе дела был уверен. Почему-то уверен…
Глава тринадцатая
Быков - на мясо
Великий князь и блюститель престола Императора всея Руси Николай III Всеволодович сидел в кресле, которое в их кругу получило название «Малого Трона». Большой Трон, как известно, до поры до времени хранился в Зимнем дворце Санкт-Петербурга.
Перед Николаем Всеволодовичем стоял граф Петр Чистяков, будущий генерал-губернатор Санкт-Петерберга.
- Как дела, Петька? - спросил Николай Всеволодович.
- О'кей! Операцию сделали классно, я на перевязке морду видел - один к одному, а если грим наложить - жена родная не отличит! Потом, правда, пошуметь маленько пришлось, крови пролить…
- Кровь эта на святое дело пошла! - перебил его Романов. - Жертвы, невинно убиенные, в рай попадают!
- Дай-то Бог! - Чистяков перекрестился на католическую часовню и замолчал, потому что дальше пошли проблемы, а проблем наследник престола не любил.
- Чего молчишь? Ордена ждешь, земель дарованных? - благодушно спросил Романов. - Будут! Недолго уже осталось, один шаг сделать, от силы - два!..
И тут Черных вспомнил, с каким трудом давались ему последние шаги в исповедальню, к заветному ящичку с белым порошком…
- Но ничего! - стукнул он по ручке кресла. - Дойдем!
- Конечно, конечно! - поспешно подтвердил Чистяков и опустил голову.
«Совсем плохой Женька стал, - думал Чистяков, украдкой разглядывая престолонаследника - Говорит чего-то, говорит… Бред какой-то! Года два бы ему еще продержаться, лучше - три. Чтобы и к власти пришел, и на троне укрепился и отдал хотя бы часть того, что он тут пожаловать успел. Главное - землю! Первый же указ, или как он там, эдикт, что ли, как у большевиков: земля - народу! Но если господин Ульянов-Ленин своим декретом крестьян на свою сторону привлек, то нынешним крестьянам земля не нужна, они и обрабатывать ее разучились, сколько лет страна на канадском зерне живет. Земля нужна другим людям, умным, богатым, изворотливым, таким, как он, Петр Чистяков. Уж он-то сумеет распорядиться полученными десятинами…»
- Ты чего, уснул, что ли, смерд? - Романов пнул Петьку ногой.
- «Объект» я поместил пока у Тимофея, на Фонтанке, но долго там держать его нельзя. Место официальное, народ постоянно ходит, мало ли что… И еще, - Чистяков замялся, - ему бинты снимать пора, он же в зеркало посмотрится и все поймет…
- Объяснить ему задачу, денег посулить! Ты, как маленький, право, - Романов пожал плечами. - Ты же понимаешь, он не жилец, его цель - несколько слов сказать перед камерами…
- Ну, не только, - вмешался Чистяков.
- Да, не только, но главное - это. Главное - выступить на телевидении и передать власть своему преемнику. Все - потом он уже не нужен!
- Нужен, Николай Всеволодович, еще как нужен, - опять вмешался Чистяков. - Может быть, после этого его главная роль и начинается.
- Какая главная роль, что ты там лепечешь? - Романов-Черных поднялся с Малого Трона. - Умный стал больно, за меня решаешь!
- Мы хотим, чтобы наша власть была легитимной, не так ли? - Чистяков вздохнул и начал объяснять то, что в свое время сам же Черных объяснял ему. - Россия стала открытым обществом, во всяком случае делает вид, что это так, поэтому после отречения Президента крайне необходимо организовать его встречи с зарубежной прессой, официальные, представительные, по первому же требованию иностранцев. Хотите пресс-конференцию - пожалуйста, хотите интервью CNN - нет проблем, только скажите, когда и где! Вот тогда весь мир и поверит в наш спектакль - мы не скрываем бывшего Президента, он доступен, встречается с журналистами, отвечает на все вопросы. Вы же сами это говорили, Николай Всеволодович! - на всякий случай напомнил Чистяков. - Я ваши слова повторяю.
- Да, правильно, говорил, - Романов-Черных опустился в кресло, задумался. - Я не помню, когда я это говорил, но говорил же, правда?
- Конечно, - согласился Чистяков и снова сказал, делая упор на этих словах, - я только повторяю вашу мысль, и все!
- Да, да, - Черных вдруг как-то обмяк в своем кресле, стал похожим на себя прежнего, в инвалидной каталке, когда не было ни власти, ни денег, только комната в коммунальной квартире на Васильевском острове…
Чистяков огляделся, поискал какой-нибудь стул, табурет, скамейку, ничего, только шезлонг, где обычно отдыхает Черных…
- Ты сядь, сядь на что-нибудь, - перехватил его взгляд Черных. - В часовне… Там есть. Я тебе сказать кое-что хочу…
Чистяков притащил из часовни тяжеленный дубовый стул с высокой спинкой и неудобным сиденьем.
«Чудная религия у католиков, - подумал он, - пришел человек в часовню, сел на стул и сразу страдать начинает, долго на таком сиденье не усидишь, скорее покаяться и на волю. А на воле в Германии что? Пиво, сосиски с квашеной капустой и фройляйн. - Вспомнив немецких фройляйн, Чистяков поморщился: - Да, после этих Гретхен - только в часовню, каяться!»
- Я тебе что хочу сказать, - Черных говорил глухо, закрыв лицо руками. - Плохо мне, Петя, наркоман я…
Страшное слово Черных сказал совсем тихо, и если бы Петька не знал этого, то не понял и не поверил бы ему. Но верный оруженосец Петр Чистяков давно уже все знал - и про тайный ящичек в бюро исповедальни, и про мучения, хуже похмелочных, что теперь трижды в день терзали его шефа, и про то, что Жорка Вашингтон периодически мотался в Гамбург за новой порцией белого наркотического порошка.
И то знал Петр Васильевич Чистяков, бывший автослесарь и будущий граф и генерал-губернатор Санкт-Петербурга, что этой порции белого порошка теперь хватало совсем ненадолго, и большой умница и потенциальный Нобелевский лауреат Женя Черных стал другим - забывчивым и непредсказуемым, вспыльчивым и взбалмошным, теряющим главное свое состояние, которое выражается не в рублях и долларах и даже не в коэффициенте IQ, он терял свой мозг и эту потерю ничем возместить было невозможно.
* * *
Вместе с Сергачевым мы вышли из кафе, постояли еще, уже попрощавшись, и Сергачев сказал неожиданно, вне связи с тем светским разговором, что мы вели у входа в кафе:
- Не хочу я твоим делом заниматься, Леша. Уж прости старика за откровенность. Если бы ты сам ко мне с этим пришел - отказал бы, а Кирею - не могу. Так что - не беспокойся, провернем это дело, провернем, но это - все! Последняя акция, на покой пора Петру Петровичу! Ты, это, не кури пока, подожди, пока я не уйду.
Я послушно убрал сигареты в карман.
- Ты закуришь, и мне захочется, а - нельзя! Я конфеточку лучше пососу. - Он действительно кинул в рот конфету. - Ты, Леша, берегись этого Черных, сильно берегись, больной он. - Сергачев заметил мой жест, уточнил: - На голову больной, шизофреник… Это не я придумал, со специалистами говорил, хорошими специалистами… Раздвоение личности у него и давно, с детства. Представь, живет он, инвалид, не человек даже - полчеловека, к нему все так относятся, и он сам к себе так же, но вернулся домой, сел за книги - и опять не человек Женя Черных, а гений, супермен, все остальные ему в подметки не годятся! Не всякая психика подобное выдержит… А он мне признался, когда у Кирея жил, что кокаином потихоньку балуется, вскользь так сказал, между прочим, ожидал, что я отвечу. А я - старый человек, знаю, что говорить в таком случае. - «Ерунда, - сказал я ему, - пустяки, кокаин - не наркотик, баловство одно». И правильно я сказал, потому что именно это он и ожидал услышать, а внутри себя я крест на Жене Черных поставил. Сломается он скоро, если не сломался уже… Так что, Леша, ты поосторожней с ним, поосмотрительней, от больного ума всего ожидать можно…
На том мы и расстались тогда с Петром Петровичем Сергачевым, он пошел в клинику к Кирею, а я так и остался стоять у входа в кафе, решая, куда мне сейчас податься.
Я стоял у входа в кафе и курил, собираясь остановить какую-нибудь тачку и ехать на «Ксению», оттуда связаться с Годуновым и уже вместе с ним разрабатывать план дальнейших действий.
У тротуара с визгом тормозов остановился навороченный джип, украшенный всеми возможными прибамбасами, какие только получилось приспособить к автомобилю изобретательным слесарям.
Из машины вылез здоровенный бугай с маленькими, бессмысленными, как у кабана, глазками.
- Ты, плесень, иди сюда! - сказал кабан, глядя в мою сторону.
- Вы мне? - удивился я.
- Тебе, тебе, жаба, скачи сюда!
Улица вокруг нас моментально опустела на целый квартал.
- Держи, вот шампунь, вот тряпка. Я пошел жрать, а ты стекла пока протри. Вернусь - денег дам, понял, гниль!
Ввязываться в конфликт сильно не хотелось. - Я спешу, простите, вы кого-нибудь другого…
- Куда пошел, тритон?
Верзила ухватил меня за плечо и рывком повернул к себе.
- Я тебе сказал, понял, те-бе! - и он сунул мне в руки банку с шампунем и тряпку.
Вернее, пытался сунуть. Потому что я вывернулся из-под его руки и стоял уже в паре шагов от того места, где он пытался вручить автокосметику. Банка-спрей упала как раз на свою распрыскивающую головку, и струя шампуня покрыла белой пеной кроссовки бугая.
Он посмотрел на кроссовки, пену, баллон со спреем.
- Так, бля, ты - труп! Пойдем! - он попытался ухватить меня за рукав.
«Не вовремя ты пожрать приехал, - подумал я, - на полчасика бы попозже, глядишь - в живых бы остался!»
Конфликта избежать не удалось, а драться с бугаем было никак нельзя - он был на голову выше меня и раза в два сильнее. Отсюда следовал неизбежный для бугая вывод - его надо мочить или отрубать глубоко и надолго, это - как получится! Поэтому я покорно сказал:
- Пойдем! - и первым вошел в арку двора.
Быстро вошел, так что «кабану» пришлось меня догонять, и когда он влетел во двор, я уже ждал его и даже сделал два шага навстречу. На исходе второго шага моя пятка встретилась с его коленной чашечкой. Единственное, о чем я пожалел, так это о том, что одет не в армейские подкованные ботинки, а в кроссовки, купленные в городе Гамбурге за двести евро. Но и в кроссовках получилось неплохо, чашечка его правого колена если и не треснула, то надежно сместилась со своего места, далеко и надолго покинув коленный сустав.
Бугай с воплем повалился на правый бок.
«Пожалуй, пора уходить», - подумал я и оглядел двор.
Как многие дворы старой части города, он был проходным - в глубине виднелся просвет между домами, за ним какая-то зелень - то ли сквер, то ли просто дворовый садик со скамейками и песочницей из зеленых крашеных досок.
- Убью! - заорал мне в спину бугай.
Пришлось обернуться. Он лежал на правом боку, подтянув к животу искалеченную ногу, а левой рукой что-то настойчиво искал в кармане куртки.
Я подошел поближе и спросил:
- Больно?
- Убью, - повторил бугай, косвенно ответив на мой вопрос. Глаза его налились кровью. - Ты знаешь, сука, на кого руку поднял? Я - Сила!
- Ногу, - поправил я его, - я тебя ногой ударил. Так получилось, извини.
Извинился я, надо сказать, неискренне. А погоняло Сила я уже где-то слышал, причем совсем недавно. Однако времени на воспоминания не было, бугай-Сила нашел, наконец, в кармане то, что долго искал - пистолет. И теперь неловко держал его левой рукой, целясь мне прямо в лицо. Больше того, он даже нажимал на курок. Но у него ничего не получалось. К счастью для меня, во всем этом была одна маленькая нестыковочка. Пистолет был правильный - «Макаров», рука была неправильная - левая. А левой рукой «макара» с предохранителя не снять, так уж он сделан, для правшей.
Пришлось сделать еще одно движение ногой. Пистолет улетел в сторону, бугай закричал и, отпустив колено, ухватился за кисть левой руки.
- Я пойду, - сообщил я стонущему бугаю.
- Убью, - информировал он меня в ответ.
- Может, не стоило тебе это говорить, а? Может, извинишься?
- Убью, - настойчиво повторил он, - сейчас пацанов вызвоню, они весь район оцепят и тебе, гнида, конец! - Последние слова он произнес с нескрываемым торжеством и я ему поверил, именно так он и сделает.
Я вынужден был вернуться, подобрать пистолет, использовав для этого чистый носовой платок, и подойти к стонущему бугаю.
- Ты сейчас сказал много лишнего, Сила. Мне жаль, но теперь мне придется тебя застрелить. - Я отвел флажок предохранителя. - Я вспомнил, Сила, где совсем недавно слышал твое имя. У тебя в «Медведе» с Киреем стрелка была, так?
Сила перестал стонать и с удивлением посмотрел на меня.
- Но, извини, я еще не представился. Зовут меня Алексей, а погоняло - Кастет. Думаю, знакомое тебе погоняло.
Глаза у Силы расширились, приблизившись по размерам к глазам обычных людей, не отморозков.
- Не убивай меня, Кастет, а! - еле слышно проговорил он.
- А ты меня гнидой называл, тритоном и еще какими-то земноводными!
- Прости, пожалуйста, я ж не знал… Извини! Я к Кирею в больницу, между прочим, ехал, а ты…
- А что я? - поинтересовался я и выщелкнул обойму.
Металлический звук еще больше напугал Силу.
- Ты ничего, ничего! Это я виноват! Не стреляй, ладно?
- Давай мобилу! - сказал я.
Он быстро вытащил телефон и подал мне.
- Звони, пожалуйста!
- Нет, звонить я не буду, - я положил трубку на асфальт и с силой ударил каблуком по ее пластмассовому телу. - Теперь и ты не позвонишь… Знаешь, береженого Бог бережет!
- Конечно, конечно! - легко согласился Сила.
Я передернул затвор, убедившись, что он пуст, и откинул пистолет подальше от Силы.
- Береженого Бог бережет, - повторил я уже про себя.
- Я пошел, - сказал я Силе, - привет пацанам, и не шути со мной больше!
- Конечно! До свиданья! - сказал мне в спину бугай-Сила и начал потихоньку стонать.
Я дошел до прохода между домами и обернулся. Сила перевернулся на левый бок и с ненавистью смотрел мне вслед.
«Надо было его все-таки пристрелить, - подумал я. - Одним врагом стало бы меньше».
Но возвращаться не хотелось, да и было уже поздно - во двор въезжал желтый милицейский «козелок».
Я ускорил шаг и вышел на какую-то тихую улочку, на которой не было ни людей, ни машин. Прямо напротив, на другой стороне улицы, красовалась вывеска «Переплетная мастерская», и я перешел дорогу. Мне нужно было просто переждать какое-то время, и переплетная мастерская годилась для этой цели точно так же, как любое другое предприятие сферы обслуживания.
* * *
Я толкнул дверь, и она откликнулась мелодичным звоном колокольчика. За дверью были ступеньки, я сошел по ним вниз и очутился в мастерской, где переплетают книги, а может быть, даже рукописи, манускрипты и инкунабулы. Что такое «инкунабула», я точно не знал, но полагал, что это имеет отношение к книгам.
Вообще-то, стоя еще на другой стороне улицы, напротив входа в мастерскую, я думал, что она мало чем отличается от мастерской по ремонту часов или починке обуви - небольшая приемная со стульями для клиентов и стойкой, где скучает молодая, не обязательно красивая приемщица. В такой ожидальне очень легко можно провести время, помогая девушке решить несложный сканворд или делясь впечатлениями о последнем фильме с Леонардо ди Каприо.
Но эта переплетная мастерская была совсем особой, без приемщицы и стульев для клиентов, - сразу за последней ступенькой лестницы начиналась мастерская - место, где работают люди. Посреди большого полутемного помещения стоял пресс, большая металлическая конструкция с полированными штурвалами для зажима бумаги, немного в стороне - резак с устрашающего вида ножом-гильотиной. Были в мастерской и другие станки и приспособы, назначения которых я не знал.