В дальнем углу зала стоял большой стол, освещенный яркой лампой. За столом сидел человек и что-то увлеченно вырезал на лежащей перед ним доске.
Лампа над столом, да низкие окна у самой земли - другого освещения в мастерской не было.
- Вы ко мне? - спросил человек за столом. - Подождите, пожалуйста, я сейчас закончу.
Я огляделся, стульев в мастерской не было, только у верстака, что стоял под самым окном, стояла высокая табуретка с поперечинками для ног. Я устроился на ней. Сидеть было удобно и почему-то сразу потянуло к верстаку, где в продуманном порядке лежали разные ножи, ножички и лопатки, похоже, из слоновой кости.
Трогать чужой инструмент нельзя, это правило я помнил еще из своей шоферской практики, поэтому я убрал руки с верстака и стал смотреть в окно.
Мимо мастерской проходили ноги - стройные женские, старушечьи - с тянущейся позади тележкой на колесиках, две пары милицейских ног, которые остановились у окна, постояли немного и разошлись в разные стороны, потом прошел криволапый французский бульдог, посмотрел в окно, мы встретились глазами и сразу отвернулись друг от друга, словно стыдясь какой-то общей для нас тайны. Опять одна за другой две пары милицейских ног, шедших в сторону Кирочной улицы.
«Еще минут десять, - подумал я, - и можно уходить. Сила, хоть и отморозок, но навряд ли скажет ментам, кто и за что его так приложил. Свидетели нашей беседы сидят по квартирам, и пока их найдут и опросят, времени пройдет много, да и вряд ли они скажут что-нибудь такое, что поможет милиции отличить меня от других мужчин среднего роста, одетых в куртку, джинсы и кроссовки и особых примет не имеющих».
- Ну, здравствуй, Алексей!
Я обернулся. Передо мной стоял мастер-резчик, что работал за освещенным столом в углу зала.
- Пришла пора нам познакомиться, - он вытер ладони о фартук. - Демушкин, А. А. Вы, я знаю, Алексей Костюков, по прозвищу Кастет.
Я кивнул.
- Пойдем со мной, там собрались друзья, - мастер протянул мне руку, и я невольно подал свою.
Все происходящее казалось нереальным, взятым со страниц романов Дюма или Сабатини, недаром же действие происходило в переплетной мастерской, в окружении старинных фолиантов.
Я встал, чтобы идти за мастером и напоследок оглянулся - у окна стоял французский бульдог и пристально смотрел мне в глаза.
Мы прошли мимо рабочего стола, на котором лежала почти законченная гравюра на дереве - рыцарь в старинных доспехах поражает длинным копьем дракона, чей могучий чешуйчатый хвост взвился вверх и готов нанести удар в спину рыцаря. Исход в этой схватке был далеко не предрешен.
- Георгий Победоносец? - спросил я у мастера.
- Все не так просто, Алексей, - ответил он и, хотя его лицо находилось за пределами света, мне показалось, что он улыбнулся. - Сюда, пожалуйста!
Он распахнул дверь, за которой обычно находится кладовая или раздевалка, где оставляют чистую, уличную одежду, чтобы переодеться в спецовку.
Небольшая комната была ярко освещена, особенно по сравнению с полумраком мастерской, и глаза не сразу привыкли к свету. А когда я, наконец, смог различать людей и их лица, то удивился еще больше - в комнате сидели четыре человека, и все они были мне знакомы.
За небольшим столом, на котором не было ничего, кроме пепельницы, словно люди собрались сюда на перекур и сейчас разойдутся по своим делам, сидел Кеша Бессонов, который сразу поднялся и протянул руку для приветствия. Рядом с ним - разбитная дочурка Палыча Маша, она радостно улыбнулась и помахала мне рукой. Чуть в стороне - мужичок, имени которого я не знал и видел до этого дважды - у дверей клуба, с накрашенными губами и блестящей лысиной, а потом за рулем «минивэна», когда он отвозил нас из ЦПКиО на годуновскую квартиру после чудесного спасения Светланы из лап полковника Кишкина. Он тоже поднялся, подал руку и сказал:
- Пентелин, Борис Пентелин. Мы уже виделись.
- Да, - подтвердил я факт предыдущих встреч, пожал руку Пентелину и внимательно его осмотрел.
Следов макияжа на лице не было, как не было, впрочем, и лысины - на голове росли коротко остриженные, очень светлые волосы, которые не сразу и разглядишь, мельком посмотрев на человека.
Четвертым и последним, в этой странной компании был Палыч. Как и положено человеку его характера, он сидел совсем в стороне и в тени от тарелки-абажура, накрывающего яркую лампу.
- Кого не хватает, как вы думаете? - спросил меня мастер.
- Кота Сени, - машинально ответил я.
- Браво, Джеймс Бонд! Я - твоя! - воскликнула Машенька.
Остальные просто улыбнулись.
- А если серьезно?
- Серьезно? - я задумался.
Саня Годунов и паук-Порфирин в эту компанию явно не вписывались. Я перебирал всех, с кем познакомился за время короткого пребывания в Питере. - Может быть, Иоганна Карловича Штрауса…
- Великолепно, мистер Бонд! Я - твоя навек! - снова возликовала Мария.
- Хорошо! - согласился и Демушкин. - Устраивайтесь, где получится…
Я предпочел бы сесть рядом с Машей, но место было между Пентелиным и Палычем, где я и примостился - на гладкой деревянной лавке между двумя потными немолодыми мужчинами. А за столом тем временем потек неспешный разговор, должно быть, прерванный моим внезапным появлением. О чем говорили собравшиеся, я не понял, о чем-то хорошем, добром и возвышенном, совершенно не употребляя слов «взорвать», «убить» и даже «трахнуть», и я незаметно для себя задремал.
Время от времени Палыч толкал меня в бок локтем и восторженно шептал мне в ухо:
- Чудесно сказано! Какая мысль! Как это глубоко и верно!
Я сонно кивал и продолжал дремать, как будто на берегу нешумной горной речки, где вода тихо катилась по каменистому ложу, изредка всплескивая на крупных, но уже обкатанных водой валунах…
- Алексей Михайлович, проснитесь!
Я открыл глаза и поднял голову с плеча Пентелина. Комната была пуста, вместо яркой лампы под абажуром-тарелкой горела неяркая лампочка над дверью.
- Где все? - спросил я, подавив зевок.
- Ушли, давно ушли, - улыбнулся Пентелин. - Я не хотел будить, у вас тяжелый день выдался, пусть, думаю, поспит. Правильно?
- Правильно, - согласился я, - мудро! Пойдем, кофе попьем, здесь кафе недалеко есть.
- А вам, Алексей Михайлович, нельзя в том кафе показываться, вас там помнят!
Я удивленно взглянул на Пентелина.
- Так вы же у дверей с Силой повздорили. И менты кофейным служителям настрого приказали, только вы появитесь, сразу звонить. А кофе я сварил уже, сейчас попьем…
Он выскользнул в дверь и почти сразу вернулся с двумя чашками и горячим кофейником в руках.
- Сахара нет, извините, А. А. сахара не употребляет.
Он разлил ароматный напиток, понюхал чашку и поставил на стол.
- Погоди, Пентелин, а откуда ты про Силу знаешь?
- Так я ж следил за вами! А вы и не заметили? - он радостно хлопнул в ладоши. - А когда все это приключилось, я сразу сюда прибежал, предупредил, что вы скорей всего придете. Переждать-то надо, подумал я, а кроме как в мастерской в округе больше и спрятаться негде. Угадал я, видите!
- Угадал, - согласился я. - А скажи-ка мне, Пентелин, тебя Годунов ко мне вроде охранника приставил, что ли?
- Ну что вы, какой из меня охранник! - Он оттянул дряблую кожу на руке. - Я слежу просто. А Саня Годунов об этом ничего не знает, я по своей инициативе, хобби у меня такое - следить!
- Интересное хобби.
- Интересное, - подтвердил Пентелин и вздохнул, - я из-за этого хобби в больнице лежал, долго… А Годунов меня оттуда выручил. Меня и моих друзей, которые тоже следить любят и, между прочим, хорошо умеют это делать. Замечательный человек, правда?
- Правда, - теперь вздохнул я. - А ваши друзья тоже на Годунова работают?
- А мы не работаем, какая же это работа, если приносит удовольствие? Это, знаете ли, призвание - следить… Мы помогаем Годунову, когда он попросит, но напрямую с ним связан только я. Конспирация, вы понимаете!
- Понимаю, Пентелин. Ведите меня на «Ксению», я там сегодня ночевать буду.
- То-то девчонки обрадуются, особенно Люда!
- Вот и на их улице праздник, - вздохнул я. - Идемте, шпион Пентелин!
Глава четырнадцатая
- Я вот что думаю, Николай Всеволодович, - Чистяков искоса глянул на застывшего в прострации наследника престола, - «объект» наш надо с Фонтанки переводить, чтобы не светился на людях…
- Надо, - вяло согласился Черных.
- Есть у меня местечко одно на примете. У Тимофея на побегушках служит один человечек, его все Палычем кличут, глупый человечек, никчемный, но фанат нашего дела, в партии - со дня основания. Не за деньги служит - за идею!
- Лучше бы за деньги, такие люди проще, и договариваться с ними легче…
- Ваша правда, Николай Всеволодович, ваша правда, но уж, что есть! Как говорится, за неимением гербовой пишут на почтовой. У Палыча этого есть еще два неоспоримых преимущества - квартира где-то на отшибе и дочка-красавица. Потому я и предлагаю - двойника покуда поместить на квартиру к Палычу, а дочку, напротив, изъять, для гарантии послушания Палыча и безопасности нашего протеже. Прием старый, можно сказать - классический, но действует всегда безотказно.
- Хорошо, - с трудом выговорил Черных. - Будь другом, Петя, принеси мне, там, в часовне, в верхнем ящике…
«Не пришлось бы двойника готовить, - подумал Чистяков, направляясь в часовню, - совсем плох, а сейчас самые дела начинаются, только крутись, а он без дозы - никакой. И мне не разорваться, и в России надо быть и здесь его на Вашингтона не оставишь. Может, с Жанкой поговорить, а то - докторшу эту из Швейцарии выписать, денег дать, пусть его как-то хоть до конца года продержат?..»
Вспомнив про докторшу Сару Раушенбах, Чистяков вспомнил и белый халат, расстеленный на зеленой швейцарской траве, и такое же белое, не поддающееся загару, тело врачихи, овдовевшей в самую зрелую женскую пору, когда быть вдовой или незамужней для женщины никак нельзя, а даже напротив, кроме здравствующего супруга подыскать себе еще парочку друзей, желательно крепкого крестьянского происхождения, чтобы не тратить с ними время на умные разговоры и посещение театров да вернисажей.
Но приятные эти размышления вдруг прервались другой мыслью, внезапной, не имеющей отношения ни к докторше Саре, ни к Швейцарии, и уж тем более к здоровым крестьянским парням.
Чистяков как раз переступал порог исповедальни, и будь на его месте кто-то другой, более суеверный, то стал бы искать во всем этом тайный смысл, стечение знаков - порог, граница, рубеж; исповедальня, тайные помыслы, истина, откровение… Но Петр Чистяков суеверным не был, однако замер на пороге и еще раз прослушал в себе эту внезапно явившуюся мысль и даже проговорил ее вполголоса, обернувшись, правда, не слышит ли кто его.
Как все гениальное, мысль была проста и очевидна. Если двойник неминуемо, - теперь уже неминуемо, обратной дороги нет, - передаст кому-то власть, то почему же эту власть должен получить больной, невменяемый Черных, а не кто-нибудь другой, с трезвым умом, здоровый и телом и духом. Скажем, Петр Васильевич Чистяков - природный русак, с безупречными вологодскими корнями. А что бояр да дворян в его роду не было, так это и плюс. Кто сказал, что россияне жаждут монархии? Свой работяга-парень намного им ближе и родней!
Снаружи донесся жалобный хрип Черных.
- Сейчас, сейчас, - крикнул Чистяков, - не найду никак!
Хотя искать ему никакой нужды не было, знал, прекрасно знал Петр Васильевич, где хранится белая отрава, медленно убивающая местоблюстителя и престолонаследника. Но думал теперь уже не о том, как бы поскорее ублажить своего хозяина и главу концерна «Восшествие на престол», а о том, сколько жизни еще оставить наркоману Женьке Черных и как без помех устранить его с пути к власти, когда он станет окончательно не нужен.
* * *
До фрегата Леха Кастет добрался спокойно, без приключений. Пентелин всю дорогу что-то говорил ему ласковым голосом, восхищался Санечкой Годуновым и остальными знакомцами Кастета. Правда, о Светлане Пентелин говорил несколько раздраженно, не умаляя, впрочем, ее красоты и прочих женских качеств, но смотрел на девушку свысока и местоимение «она» звучало в его устах даже хуже, чем «оно». А на прямой вопрос Кастета смешался, ответил, что это он - так, что женщины все такие, разлучницы, не ценят своего счастья, и только мужчина мог бы…
После чего смешался еще больше и остаток дороги молчал, глядя в окно стареньких «Жигулей», которые они остановили, чтобы доехать до Дворцовой площади.
От Дворцовой шли пешком, Пентелин попытался взять его под руку и, получив отказ, брел в стороне, грустно повесив голову. И ожил только на фрегате, в окружении девчонок-официанток, каждой он сумел сделать комплимент, со знанием дела похвалив тени, или помаду, или тонкий аромат духов.
Был хороший погожий вечер, на палубе свободных мест не оказалось, поэтому Кастет сразу спустился в каюту. Люда принесла ему две кружки пива с закуской, а когда пришла переменить посуду, Леха уже спал, положив голову на стол между двумя пустыми кружками.
Утром он проснулся на лавке, с подушкой под головой и заботливо укрытый пледом. Кроссовки кто-то снял и аккуратно поставил под стол, а носки он нашел в душевой, висящими на сушилке для полотенец.
Пока он принимал душ, невидимка поставил на стол горячий кофейник, чашку и тарелку с бутербродами.
И только когда последний бутерброд нашел свое место в желудке, а первая утренняя затяжка смешалась с ароматом кофе, только тогда раздался телефонный звонок, обозначающий, что день окончательно начался, и каким он окажется, станет ясно после этого первого за день разговора по телефону.
- Доброе утро, Леша, - раздался голос Петра Петровича Сергачева. Странный голос, такой, будто у него начал болеть зуб, и он говорит и прислушивается к наступающей боли и уже не так важно, что ответит невидимый собеседник, и ответит ли вообще что-нибудь. Внимание уже переместилось с разговора куда-то в другое, тревожащее место….
- У вас что-то случилось, Петр Петрович? - спросил Кастет.
- Случилось? Почему случилось? - Сергачев, кажется, испугался, что кто-то проник в его мысли. - Ничего у меня не случилось. Все в порядке. Я твой заказ выполнил, люди ждут, старшим будет кап-три Барков.
- Отлично, - обрадовался Кастет. - А Николаева нет?
Лехе почему-то был ближе полковник спецназа. Может быть, бывший старлей Костюков хотел стать таким, как полковник Николаев, матерым, невозмутимым «спецом», которого фиг собьешь с толку разными пустяками, и не заведется он с полоборота, не полезет в драку с первым встречным отморозком и не будет после этой драки прятаться в сомнительной мастерской по переплету книг, где собирается такая же сомнительная компания?..
- Николаева нет, - сказал Сергачев, - погиб Николаев, а я и не знал…
- Жалко, - вздохнул Кастет, - но Барков - это тоже хорошо, даже отлично.
- Он сейчас рядом со мной стоит, говори, где встречаться будете.
- Фрегат «Ксения» знаете?
- Знаю, был там пару раз, - Сергачев опять вздохнул. - Матроски там хорошие, жирные…
- Ну, какие ж они жирные? - обиделся за официанток Кастет. - Они - в теле! Передайте Баркову, пусть прямо сейчас прибывает на фрегат и попросит провести ко мне. Я его в каюте ждать буду.
- Добре! - ответил Сергачев. - Через полчаса жди гостя.
- А то, может, и вы к нам? Убедитесь в качестве обслуги, пиво здесь хорошее, живое…
- Не могу, Леша, извини, дела у меня, серьезные дела, не до пива теперь… - Он помолчал, прислушавшись к своей внутренней боли и добавил тихим, спокойным голосом: - Если что, Леша, ты Светланку береги, да и сам на рожон не лезь, молодой еще, тебе жить надо…
Кастет послушал короткие прощальные гудки и положил трубку.
«Уж не помирать ли Сергачев собрался», - подумал он и в раздумьи постучал пальцами по столу.
Дверь каюты приоткрылась и официантка Люда заботливо спросила:
- Может, еще кофе выпьешь, Лешенька?..
* * *
Минувшей ночью в особняке на Каменном острове раздался телефонный звонок. В этом, заурядном, в общем-то, факте было два маленьких, но существенных нюанса. Во-первых, в отсутствие Кирея на все телефонные звонки отвечал Сергачев. Во-вторых, звонил тот телефон, который не звонил почти никогда, потому что его номер был известен немногим, и эти немногие могли им пользоваться только в случае крайней необходимости.
Сергачев, только что приехавший из больницы, едва успевший принять душ и даже не прикоснувшийся к вечерней чашке кофе, с усталой злостью поднял трубку.
- Петр Петрович? - спросил незнакомый голос.
- Слушаю вас, - ответил Сергачев, устраиваясь в кресле, - судя по всему разговор предстоял долгий.
- Меня зовут Бруно Вальтер…
Сергачев вздохнул - кто чего боится, то с ним и случится - вспомнил он детскую присказку. Знал Петр Петрович, что о нем не забудут, знал, но надеялся, рассчитывал на это, как заядлый игрок рассчитывает на выигрыш, поставив последние деньги на одну-единственную цифру.
- Слушаю вас, герр Вальтер! - поддержал старую игру Сергачев.
Имя было паролем, а звонивший, конечно, не был немцем, или «герром», а был русским, и даже не «господином», а «товарищем».
- Рад, что вы меня помните, Петр Петрович!
- Вас забудешь!..
- Ну зачем же так? Беспокоим мы вас редко и не по пустякам.
Голос у нынешнего Бруно Вальтера был вальяжный, голос человека, привыкшего повелевать, но не командовать. Командный голос кадрового военного узнается легко, по особой интонации, тембру, легкой хрипоте, заработанной на плацу, а то и на поле боя. Все эти мелочи Сергачев фиксировал машинально, собирая в уме психологический портрет собеседника.
- По правде говоря, мне искренне жаль, что вы отказались тогда сотрудничать с нами. Вы были бы весьма полезны организации…
Тогда, в 89-м, Петр Петрович Сергачев был чем-то вроде координатора в советской резидентуре ФРГ. Не синекура, конечно, но занятие не пыльное и вполне по душе Петру Петровичу - собирать, накапливать, систематизировать информацию, большей частью из открытых источников, а потом раздавать полученное знание своим младшим коллегам, занимающимся активной деятельностью, которую в официальных нотах именуют несовместимой с должностью дипломата.
Однажды ему, точно так же, как сегодня, позвонил человек, представившийся Бруно Вальтером, и предложил сотрудничать с таинственной организацией «Ворон». Сергачев вежливо отказался и через несколько месяцев был отправлен в почетную отставку, с вручением генеральских погон и очередного ордена, занявшего достойное место в домашнем сейфе отставного генерал-майора.
С тех пор таинственный «Ворон» и его полномочный представитель, герр Бруно Вальтер, Петра Петровича Сергачева не беспокоили. Но около месяца назад раздался такой же телефонный звонок, и Бруно Вальтер предложил Сергачеву книгу, которую тот искал всю свою сознательную жизнь. Сперва - по заданию КГБ, а выйдя на пенсию - уже по собственной инициативе.
И если в пятьдесят третьем году, когда он под именем инока Питирима начал поиски этой книги, не зная о ней ничего, кроме причудливого старинного названия - «Словеса пречудесные о тайном и явном знании, токмо для иноков ангельского чина явленном», то пятьдесят лет спустя, в две тысячи третьем, отставной генерал Сергачев знал уже о «Словесах…» многое - и то, как выглядит книга, и ее переплет, и размеры, и состояние страниц, практически все, что можно знать о книге, ни разу не держав ее в руках и не прочитав из нее ни одной строчки…
И вот, месяц назад Бруно Вальтер предложил ему эту книгу, спросив, что Петр Петрович может предложить взамен. Сергачев обещал подумать, а Бруно Вальтер - перезвонить через несколько дней.
Позвонил он только сейчас, и это означало, что «Ворону» потребовались услуги Петра Петровича Сергачева, и то дело, которое ему предстоит сделать, может сделать только он, Сергачев, и никто другой из разветвленной сети «Ворона»…
- Вы, вероятно, обдумываете что-то, Петр Петрович? - в вальяжном голосе собеседника звучала насмешка.
- Да, конечно, я вспомнил наш последний разговор.
- Когда речь шла о книжке? - небрежно спросил Бруно Вальтер. - Она вас все еще интересует?
- Это зависит от цены.
Конечно же, его интересовала книга. Пятьдесят лет жизни Сергачев потратил на то, чтобы ее найти, занимаясь, естественно, и другими, более важными для государства делами, но желание обладать книгой постоянно жило в нем, в его душе и мыслях, став не только частью его жизни, но частью его самого, последней целью, которую он оставил себе в жизни.
- Цена - договорная, - рассмеялся собеседник, - и я думаю, мы сможем договориться. На сей раз сможем…
- Вы так уверены в этом? - Вальяжный тезка великого дирижера начинал раздражать.
Какое бы место он ни занимал в иерархии «Ворона», говорить так с Сергачевым нельзя. Он, Петр Петрович, уже давно имеет самостоятельную ценность, вне зависимости от принадлежности к той или иной структуре. И неважно - государственная она, эта структура, или тайная, наподобие масонской ложи.
- А я вам сделаю предложение, от которого невозможно отказаться! Смотрите кино, Петр Петрович?
В любой другой ситуации, с любым другим собеседником, Сергачев немедленно бросил бы трубку и больше не подходил к телефону. В конце концов, у Кирея достаточно людей, доверенных и компетентных, которые могут сами, без помощи Сергачева, решать свои бандитские дела. Но в данном случае, к сожалению, это не меняло почти ничего, разве что на несколько часов отсрочило бы неприятный разговор и к тому же сделало бы его еще более неприятным…
Поэтому Петр Петрович только поморщился и сказал:
- Слушаю вас!
- Так-то лучше, герр Сергачев, так-то лучше… - Бруно Вальтер хихикнул как-то особенно гнусно, но продолжил уже серьезно, без тени улыбки в голосе. - Сейчас вы, невольно, конечно, вплотную приблизились к зоне наших непосредственных интересов. И мы бы хотели вернуть статус кво - мы решаем наши задачи, а вы занимаетесь своими бандюгами и читаете старинные книги.
- Мечтаю об этом, - заметил Сергачев.
- Вот видите, мы уже почти договорились! Для того чтобы наступило это благословенное время, вам необходимо сделать только одну, совершенно необременительную для вас вещь - ликвидировать некоего господина Костюкова, по прозвищу Кастет.
- Простите, но какое отношение имеет Кастет к вашим глобальным планам?
- А вот это, уважаемый господин Сергачев, уже не ваше дело! Вам, по старой дружбе, я скажу - господин Костюков слишком глубоко проник в нашу «зону». Как сталкер, уже из другого кино. - Бруно Вальтер снова гнусно хихикнул. - Он прикоснулся к таким вещам, о которых лучше забыть навсегда. А лучшей гарантией этого является только пуля… Когда и как вы его ликвидируете значения не имеет, желательно - побыстрее, скажем, до конца следующей недели, а все остальное - по вашему вкусу, Петр Петрович, как вам будет угодно, или удобно…
- А если я откажусь? - осторожно спросил Сергачев.
- Боюсь, вы меня не поняли, Петр Петрович. Мы же не требуем, чтобы вы набросились на несчастного Кастета и задушили его голыми руками. Вы, конечно же, поручите это кому-нибудь из своих новых друзей-бандитов, для них это привычное и, может быть, даже приятное дело. Так что рук вам марать совсем не придется и кошмары по ночам сниться не будут.
- Но если я все-таки откажусь?
- Тогда это будет последняя глупость, которую вы совершите в жизни. А господина Костюкова вы этим не спасете, он обречен, просто приговор будет приведен в исполнение несколько позже, может быть, на неделю или две. Дольше терпеть его присутствие в наших делах мы не можем…
- Вы угрожаете мне смертью?
- И опять вы неправы, дорогой Петр Петрович! Мы не угрожаем, мы ставим перед вами реальную альтернативу - ваша жизнь или жизнь Кастета, вот и все!
- Я должен подумать.
- Думайте, в вашем распоряжении сутки. Завтра вечером я позвоню и услышу ваш ответ. - Бруно Вальтер хмыкнул. - Полагаю, завтра вы поедете к Костюкову и сообщите ему о грозящей опасности.
- Я еще не решил, - честно ответил Сергачев.
- Ну так решайте, Петр Петрович, решайте, а вечером я позвоню.
Сергачев положил трубку на рычаги, задумался на мгновение и крикнул громко, чтобы услышали в коридоре:
- Вася! Паша! - кто дежурил сегодня на этаже, он не помнил.
В дверях появился один из охранников.
- Паша, голубчик, принеси водки и сигарет!
- Каких сигарет? - удивился Паша, никогда не видевший Сергачева курящим.
- С фильтром, - ответил Сергачев. - И, самое главное, водки!
* * *
С кап-три Барковым мы встретились как старые друзья. Боевые друзья, прошедшие в буквальном смысле огонь и воду.
После взаимных объятий и вопросов типа - ну, как ты? Где ты? Как наши? Мы перешли к делу.
- Сергачев чуть ли не роту бойцов собрал, говорит - ты опять какое-то дело баламутишь.
Кап-три занимался одновременно тремя вещами: он пил пиво, следил за движениями официантки и вел серьезный деловой разговор.
- Пива попей, - угомонил я его, - и скажи, что там с Сергачевым. Ты же прямо от него? Какой-то он не такой. Или мне показалось?
- От него, - подтвердил Барков, - а Сергачев… - Он задумался, - похоже, с похмелья мужик, запашок у него в комнате такой специфический и вид несвежий…
Лампа над столом, да низкие окна у самой земли - другого освещения в мастерской не было.
- Вы ко мне? - спросил человек за столом. - Подождите, пожалуйста, я сейчас закончу.
Я огляделся, стульев в мастерской не было, только у верстака, что стоял под самым окном, стояла высокая табуретка с поперечинками для ног. Я устроился на ней. Сидеть было удобно и почему-то сразу потянуло к верстаку, где в продуманном порядке лежали разные ножи, ножички и лопатки, похоже, из слоновой кости.
Трогать чужой инструмент нельзя, это правило я помнил еще из своей шоферской практики, поэтому я убрал руки с верстака и стал смотреть в окно.
Мимо мастерской проходили ноги - стройные женские, старушечьи - с тянущейся позади тележкой на колесиках, две пары милицейских ног, которые остановились у окна, постояли немного и разошлись в разные стороны, потом прошел криволапый французский бульдог, посмотрел в окно, мы встретились глазами и сразу отвернулись друг от друга, словно стыдясь какой-то общей для нас тайны. Опять одна за другой две пары милицейских ног, шедших в сторону Кирочной улицы.
«Еще минут десять, - подумал я, - и можно уходить. Сила, хоть и отморозок, но навряд ли скажет ментам, кто и за что его так приложил. Свидетели нашей беседы сидят по квартирам, и пока их найдут и опросят, времени пройдет много, да и вряд ли они скажут что-нибудь такое, что поможет милиции отличить меня от других мужчин среднего роста, одетых в куртку, джинсы и кроссовки и особых примет не имеющих».
- Ну, здравствуй, Алексей!
Я обернулся. Передо мной стоял мастер-резчик, что работал за освещенным столом в углу зала.
- Пришла пора нам познакомиться, - он вытер ладони о фартук. - Демушкин, А. А. Вы, я знаю, Алексей Костюков, по прозвищу Кастет.
Я кивнул.
- Пойдем со мной, там собрались друзья, - мастер протянул мне руку, и я невольно подал свою.
Все происходящее казалось нереальным, взятым со страниц романов Дюма или Сабатини, недаром же действие происходило в переплетной мастерской, в окружении старинных фолиантов.
Я встал, чтобы идти за мастером и напоследок оглянулся - у окна стоял французский бульдог и пристально смотрел мне в глаза.
Мы прошли мимо рабочего стола, на котором лежала почти законченная гравюра на дереве - рыцарь в старинных доспехах поражает длинным копьем дракона, чей могучий чешуйчатый хвост взвился вверх и готов нанести удар в спину рыцаря. Исход в этой схватке был далеко не предрешен.
- Георгий Победоносец? - спросил я у мастера.
- Все не так просто, Алексей, - ответил он и, хотя его лицо находилось за пределами света, мне показалось, что он улыбнулся. - Сюда, пожалуйста!
Он распахнул дверь, за которой обычно находится кладовая или раздевалка, где оставляют чистую, уличную одежду, чтобы переодеться в спецовку.
Небольшая комната была ярко освещена, особенно по сравнению с полумраком мастерской, и глаза не сразу привыкли к свету. А когда я, наконец, смог различать людей и их лица, то удивился еще больше - в комнате сидели четыре человека, и все они были мне знакомы.
За небольшим столом, на котором не было ничего, кроме пепельницы, словно люди собрались сюда на перекур и сейчас разойдутся по своим делам, сидел Кеша Бессонов, который сразу поднялся и протянул руку для приветствия. Рядом с ним - разбитная дочурка Палыча Маша, она радостно улыбнулась и помахала мне рукой. Чуть в стороне - мужичок, имени которого я не знал и видел до этого дважды - у дверей клуба, с накрашенными губами и блестящей лысиной, а потом за рулем «минивэна», когда он отвозил нас из ЦПКиО на годуновскую квартиру после чудесного спасения Светланы из лап полковника Кишкина. Он тоже поднялся, подал руку и сказал:
- Пентелин, Борис Пентелин. Мы уже виделись.
- Да, - подтвердил я факт предыдущих встреч, пожал руку Пентелину и внимательно его осмотрел.
Следов макияжа на лице не было, как не было, впрочем, и лысины - на голове росли коротко остриженные, очень светлые волосы, которые не сразу и разглядишь, мельком посмотрев на человека.
Четвертым и последним, в этой странной компании был Палыч. Как и положено человеку его характера, он сидел совсем в стороне и в тени от тарелки-абажура, накрывающего яркую лампу.
- Кого не хватает, как вы думаете? - спросил меня мастер.
- Кота Сени, - машинально ответил я.
- Браво, Джеймс Бонд! Я - твоя! - воскликнула Машенька.
Остальные просто улыбнулись.
- А если серьезно?
- Серьезно? - я задумался.
Саня Годунов и паук-Порфирин в эту компанию явно не вписывались. Я перебирал всех, с кем познакомился за время короткого пребывания в Питере. - Может быть, Иоганна Карловича Штрауса…
- Великолепно, мистер Бонд! Я - твоя навек! - снова возликовала Мария.
- Хорошо! - согласился и Демушкин. - Устраивайтесь, где получится…
Я предпочел бы сесть рядом с Машей, но место было между Пентелиным и Палычем, где я и примостился - на гладкой деревянной лавке между двумя потными немолодыми мужчинами. А за столом тем временем потек неспешный разговор, должно быть, прерванный моим внезапным появлением. О чем говорили собравшиеся, я не понял, о чем-то хорошем, добром и возвышенном, совершенно не употребляя слов «взорвать», «убить» и даже «трахнуть», и я незаметно для себя задремал.
Время от времени Палыч толкал меня в бок локтем и восторженно шептал мне в ухо:
- Чудесно сказано! Какая мысль! Как это глубоко и верно!
Я сонно кивал и продолжал дремать, как будто на берегу нешумной горной речки, где вода тихо катилась по каменистому ложу, изредка всплескивая на крупных, но уже обкатанных водой валунах…
- Алексей Михайлович, проснитесь!
Я открыл глаза и поднял голову с плеча Пентелина. Комната была пуста, вместо яркой лампы под абажуром-тарелкой горела неяркая лампочка над дверью.
- Где все? - спросил я, подавив зевок.
- Ушли, давно ушли, - улыбнулся Пентелин. - Я не хотел будить, у вас тяжелый день выдался, пусть, думаю, поспит. Правильно?
- Правильно, - согласился я, - мудро! Пойдем, кофе попьем, здесь кафе недалеко есть.
- А вам, Алексей Михайлович, нельзя в том кафе показываться, вас там помнят!
Я удивленно взглянул на Пентелина.
- Так вы же у дверей с Силой повздорили. И менты кофейным служителям настрого приказали, только вы появитесь, сразу звонить. А кофе я сварил уже, сейчас попьем…
Он выскользнул в дверь и почти сразу вернулся с двумя чашками и горячим кофейником в руках.
- Сахара нет, извините, А. А. сахара не употребляет.
Он разлил ароматный напиток, понюхал чашку и поставил на стол.
- Погоди, Пентелин, а откуда ты про Силу знаешь?
- Так я ж следил за вами! А вы и не заметили? - он радостно хлопнул в ладоши. - А когда все это приключилось, я сразу сюда прибежал, предупредил, что вы скорей всего придете. Переждать-то надо, подумал я, а кроме как в мастерской в округе больше и спрятаться негде. Угадал я, видите!
- Угадал, - согласился я. - А скажи-ка мне, Пентелин, тебя Годунов ко мне вроде охранника приставил, что ли?
- Ну что вы, какой из меня охранник! - Он оттянул дряблую кожу на руке. - Я слежу просто. А Саня Годунов об этом ничего не знает, я по своей инициативе, хобби у меня такое - следить!
- Интересное хобби.
- Интересное, - подтвердил Пентелин и вздохнул, - я из-за этого хобби в больнице лежал, долго… А Годунов меня оттуда выручил. Меня и моих друзей, которые тоже следить любят и, между прочим, хорошо умеют это делать. Замечательный человек, правда?
- Правда, - теперь вздохнул я. - А ваши друзья тоже на Годунова работают?
- А мы не работаем, какая же это работа, если приносит удовольствие? Это, знаете ли, призвание - следить… Мы помогаем Годунову, когда он попросит, но напрямую с ним связан только я. Конспирация, вы понимаете!
- Понимаю, Пентелин. Ведите меня на «Ксению», я там сегодня ночевать буду.
- То-то девчонки обрадуются, особенно Люда!
- Вот и на их улице праздник, - вздохнул я. - Идемте, шпион Пентелин!
Глава четырнадцатая
Судьба президента
- Я вот что думаю, Николай Всеволодович, - Чистяков искоса глянул на застывшего в прострации наследника престола, - «объект» наш надо с Фонтанки переводить, чтобы не светился на людях…
- Надо, - вяло согласился Черных.
- Есть у меня местечко одно на примете. У Тимофея на побегушках служит один человечек, его все Палычем кличут, глупый человечек, никчемный, но фанат нашего дела, в партии - со дня основания. Не за деньги служит - за идею!
- Лучше бы за деньги, такие люди проще, и договариваться с ними легче…
- Ваша правда, Николай Всеволодович, ваша правда, но уж, что есть! Как говорится, за неимением гербовой пишут на почтовой. У Палыча этого есть еще два неоспоримых преимущества - квартира где-то на отшибе и дочка-красавица. Потому я и предлагаю - двойника покуда поместить на квартиру к Палычу, а дочку, напротив, изъять, для гарантии послушания Палыча и безопасности нашего протеже. Прием старый, можно сказать - классический, но действует всегда безотказно.
- Хорошо, - с трудом выговорил Черных. - Будь другом, Петя, принеси мне, там, в часовне, в верхнем ящике…
«Не пришлось бы двойника готовить, - подумал Чистяков, направляясь в часовню, - совсем плох, а сейчас самые дела начинаются, только крутись, а он без дозы - никакой. И мне не разорваться, и в России надо быть и здесь его на Вашингтона не оставишь. Может, с Жанкой поговорить, а то - докторшу эту из Швейцарии выписать, денег дать, пусть его как-то хоть до конца года продержат?..»
Вспомнив про докторшу Сару Раушенбах, Чистяков вспомнил и белый халат, расстеленный на зеленой швейцарской траве, и такое же белое, не поддающееся загару, тело врачихи, овдовевшей в самую зрелую женскую пору, когда быть вдовой или незамужней для женщины никак нельзя, а даже напротив, кроме здравствующего супруга подыскать себе еще парочку друзей, желательно крепкого крестьянского происхождения, чтобы не тратить с ними время на умные разговоры и посещение театров да вернисажей.
Но приятные эти размышления вдруг прервались другой мыслью, внезапной, не имеющей отношения ни к докторше Саре, ни к Швейцарии, и уж тем более к здоровым крестьянским парням.
Чистяков как раз переступал порог исповедальни, и будь на его месте кто-то другой, более суеверный, то стал бы искать во всем этом тайный смысл, стечение знаков - порог, граница, рубеж; исповедальня, тайные помыслы, истина, откровение… Но Петр Чистяков суеверным не был, однако замер на пороге и еще раз прослушал в себе эту внезапно явившуюся мысль и даже проговорил ее вполголоса, обернувшись, правда, не слышит ли кто его.
Как все гениальное, мысль была проста и очевидна. Если двойник неминуемо, - теперь уже неминуемо, обратной дороги нет, - передаст кому-то власть, то почему же эту власть должен получить больной, невменяемый Черных, а не кто-нибудь другой, с трезвым умом, здоровый и телом и духом. Скажем, Петр Васильевич Чистяков - природный русак, с безупречными вологодскими корнями. А что бояр да дворян в его роду не было, так это и плюс. Кто сказал, что россияне жаждут монархии? Свой работяга-парень намного им ближе и родней!
Снаружи донесся жалобный хрип Черных.
- Сейчас, сейчас, - крикнул Чистяков, - не найду никак!
Хотя искать ему никакой нужды не было, знал, прекрасно знал Петр Васильевич, где хранится белая отрава, медленно убивающая местоблюстителя и престолонаследника. Но думал теперь уже не о том, как бы поскорее ублажить своего хозяина и главу концерна «Восшествие на престол», а о том, сколько жизни еще оставить наркоману Женьке Черных и как без помех устранить его с пути к власти, когда он станет окончательно не нужен.
* * *
До фрегата Леха Кастет добрался спокойно, без приключений. Пентелин всю дорогу что-то говорил ему ласковым голосом, восхищался Санечкой Годуновым и остальными знакомцами Кастета. Правда, о Светлане Пентелин говорил несколько раздраженно, не умаляя, впрочем, ее красоты и прочих женских качеств, но смотрел на девушку свысока и местоимение «она» звучало в его устах даже хуже, чем «оно». А на прямой вопрос Кастета смешался, ответил, что это он - так, что женщины все такие, разлучницы, не ценят своего счастья, и только мужчина мог бы…
После чего смешался еще больше и остаток дороги молчал, глядя в окно стареньких «Жигулей», которые они остановили, чтобы доехать до Дворцовой площади.
От Дворцовой шли пешком, Пентелин попытался взять его под руку и, получив отказ, брел в стороне, грустно повесив голову. И ожил только на фрегате, в окружении девчонок-официанток, каждой он сумел сделать комплимент, со знанием дела похвалив тени, или помаду, или тонкий аромат духов.
Был хороший погожий вечер, на палубе свободных мест не оказалось, поэтому Кастет сразу спустился в каюту. Люда принесла ему две кружки пива с закуской, а когда пришла переменить посуду, Леха уже спал, положив голову на стол между двумя пустыми кружками.
Утром он проснулся на лавке, с подушкой под головой и заботливо укрытый пледом. Кроссовки кто-то снял и аккуратно поставил под стол, а носки он нашел в душевой, висящими на сушилке для полотенец.
Пока он принимал душ, невидимка поставил на стол горячий кофейник, чашку и тарелку с бутербродами.
И только когда последний бутерброд нашел свое место в желудке, а первая утренняя затяжка смешалась с ароматом кофе, только тогда раздался телефонный звонок, обозначающий, что день окончательно начался, и каким он окажется, станет ясно после этого первого за день разговора по телефону.
- Доброе утро, Леша, - раздался голос Петра Петровича Сергачева. Странный голос, такой, будто у него начал болеть зуб, и он говорит и прислушивается к наступающей боли и уже не так важно, что ответит невидимый собеседник, и ответит ли вообще что-нибудь. Внимание уже переместилось с разговора куда-то в другое, тревожащее место….
- У вас что-то случилось, Петр Петрович? - спросил Кастет.
- Случилось? Почему случилось? - Сергачев, кажется, испугался, что кто-то проник в его мысли. - Ничего у меня не случилось. Все в порядке. Я твой заказ выполнил, люди ждут, старшим будет кап-три Барков.
- Отлично, - обрадовался Кастет. - А Николаева нет?
Лехе почему-то был ближе полковник спецназа. Может быть, бывший старлей Костюков хотел стать таким, как полковник Николаев, матерым, невозмутимым «спецом», которого фиг собьешь с толку разными пустяками, и не заведется он с полоборота, не полезет в драку с первым встречным отморозком и не будет после этой драки прятаться в сомнительной мастерской по переплету книг, где собирается такая же сомнительная компания?..
- Николаева нет, - сказал Сергачев, - погиб Николаев, а я и не знал…
- Жалко, - вздохнул Кастет, - но Барков - это тоже хорошо, даже отлично.
- Он сейчас рядом со мной стоит, говори, где встречаться будете.
- Фрегат «Ксения» знаете?
- Знаю, был там пару раз, - Сергачев опять вздохнул. - Матроски там хорошие, жирные…
- Ну, какие ж они жирные? - обиделся за официанток Кастет. - Они - в теле! Передайте Баркову, пусть прямо сейчас прибывает на фрегат и попросит провести ко мне. Я его в каюте ждать буду.
- Добре! - ответил Сергачев. - Через полчаса жди гостя.
- А то, может, и вы к нам? Убедитесь в качестве обслуги, пиво здесь хорошее, живое…
- Не могу, Леша, извини, дела у меня, серьезные дела, не до пива теперь… - Он помолчал, прислушавшись к своей внутренней боли и добавил тихим, спокойным голосом: - Если что, Леша, ты Светланку береги, да и сам на рожон не лезь, молодой еще, тебе жить надо…
Кастет послушал короткие прощальные гудки и положил трубку.
«Уж не помирать ли Сергачев собрался», - подумал он и в раздумьи постучал пальцами по столу.
Дверь каюты приоткрылась и официантка Люда заботливо спросила:
- Может, еще кофе выпьешь, Лешенька?..
* * *
Минувшей ночью в особняке на Каменном острове раздался телефонный звонок. В этом, заурядном, в общем-то, факте было два маленьких, но существенных нюанса. Во-первых, в отсутствие Кирея на все телефонные звонки отвечал Сергачев. Во-вторых, звонил тот телефон, который не звонил почти никогда, потому что его номер был известен немногим, и эти немногие могли им пользоваться только в случае крайней необходимости.
Сергачев, только что приехавший из больницы, едва успевший принять душ и даже не прикоснувшийся к вечерней чашке кофе, с усталой злостью поднял трубку.
- Петр Петрович? - спросил незнакомый голос.
- Слушаю вас, - ответил Сергачев, устраиваясь в кресле, - судя по всему разговор предстоял долгий.
- Меня зовут Бруно Вальтер…
Сергачев вздохнул - кто чего боится, то с ним и случится - вспомнил он детскую присказку. Знал Петр Петрович, что о нем не забудут, знал, но надеялся, рассчитывал на это, как заядлый игрок рассчитывает на выигрыш, поставив последние деньги на одну-единственную цифру.
- Слушаю вас, герр Вальтер! - поддержал старую игру Сергачев.
Имя было паролем, а звонивший, конечно, не был немцем, или «герром», а был русским, и даже не «господином», а «товарищем».
- Рад, что вы меня помните, Петр Петрович!
- Вас забудешь!..
- Ну зачем же так? Беспокоим мы вас редко и не по пустякам.
Голос у нынешнего Бруно Вальтера был вальяжный, голос человека, привыкшего повелевать, но не командовать. Командный голос кадрового военного узнается легко, по особой интонации, тембру, легкой хрипоте, заработанной на плацу, а то и на поле боя. Все эти мелочи Сергачев фиксировал машинально, собирая в уме психологический портрет собеседника.
- По правде говоря, мне искренне жаль, что вы отказались тогда сотрудничать с нами. Вы были бы весьма полезны организации…
Тогда, в 89-м, Петр Петрович Сергачев был чем-то вроде координатора в советской резидентуре ФРГ. Не синекура, конечно, но занятие не пыльное и вполне по душе Петру Петровичу - собирать, накапливать, систематизировать информацию, большей частью из открытых источников, а потом раздавать полученное знание своим младшим коллегам, занимающимся активной деятельностью, которую в официальных нотах именуют несовместимой с должностью дипломата.
Однажды ему, точно так же, как сегодня, позвонил человек, представившийся Бруно Вальтером, и предложил сотрудничать с таинственной организацией «Ворон». Сергачев вежливо отказался и через несколько месяцев был отправлен в почетную отставку, с вручением генеральских погон и очередного ордена, занявшего достойное место в домашнем сейфе отставного генерал-майора.
С тех пор таинственный «Ворон» и его полномочный представитель, герр Бруно Вальтер, Петра Петровича Сергачева не беспокоили. Но около месяца назад раздался такой же телефонный звонок, и Бруно Вальтер предложил Сергачеву книгу, которую тот искал всю свою сознательную жизнь. Сперва - по заданию КГБ, а выйдя на пенсию - уже по собственной инициативе.
И если в пятьдесят третьем году, когда он под именем инока Питирима начал поиски этой книги, не зная о ней ничего, кроме причудливого старинного названия - «Словеса пречудесные о тайном и явном знании, токмо для иноков ангельского чина явленном», то пятьдесят лет спустя, в две тысячи третьем, отставной генерал Сергачев знал уже о «Словесах…» многое - и то, как выглядит книга, и ее переплет, и размеры, и состояние страниц, практически все, что можно знать о книге, ни разу не держав ее в руках и не прочитав из нее ни одной строчки…
И вот, месяц назад Бруно Вальтер предложил ему эту книгу, спросив, что Петр Петрович может предложить взамен. Сергачев обещал подумать, а Бруно Вальтер - перезвонить через несколько дней.
Позвонил он только сейчас, и это означало, что «Ворону» потребовались услуги Петра Петровича Сергачева, и то дело, которое ему предстоит сделать, может сделать только он, Сергачев, и никто другой из разветвленной сети «Ворона»…
- Вы, вероятно, обдумываете что-то, Петр Петрович? - в вальяжном голосе собеседника звучала насмешка.
- Да, конечно, я вспомнил наш последний разговор.
- Когда речь шла о книжке? - небрежно спросил Бруно Вальтер. - Она вас все еще интересует?
- Это зависит от цены.
Конечно же, его интересовала книга. Пятьдесят лет жизни Сергачев потратил на то, чтобы ее найти, занимаясь, естественно, и другими, более важными для государства делами, но желание обладать книгой постоянно жило в нем, в его душе и мыслях, став не только частью его жизни, но частью его самого, последней целью, которую он оставил себе в жизни.
- Цена - договорная, - рассмеялся собеседник, - и я думаю, мы сможем договориться. На сей раз сможем…
- Вы так уверены в этом? - Вальяжный тезка великого дирижера начинал раздражать.
Какое бы место он ни занимал в иерархии «Ворона», говорить так с Сергачевым нельзя. Он, Петр Петрович, уже давно имеет самостоятельную ценность, вне зависимости от принадлежности к той или иной структуре. И неважно - государственная она, эта структура, или тайная, наподобие масонской ложи.
- А я вам сделаю предложение, от которого невозможно отказаться! Смотрите кино, Петр Петрович?
В любой другой ситуации, с любым другим собеседником, Сергачев немедленно бросил бы трубку и больше не подходил к телефону. В конце концов, у Кирея достаточно людей, доверенных и компетентных, которые могут сами, без помощи Сергачева, решать свои бандитские дела. Но в данном случае, к сожалению, это не меняло почти ничего, разве что на несколько часов отсрочило бы неприятный разговор и к тому же сделало бы его еще более неприятным…
Поэтому Петр Петрович только поморщился и сказал:
- Слушаю вас!
- Так-то лучше, герр Сергачев, так-то лучше… - Бруно Вальтер хихикнул как-то особенно гнусно, но продолжил уже серьезно, без тени улыбки в голосе. - Сейчас вы, невольно, конечно, вплотную приблизились к зоне наших непосредственных интересов. И мы бы хотели вернуть статус кво - мы решаем наши задачи, а вы занимаетесь своими бандюгами и читаете старинные книги.
- Мечтаю об этом, - заметил Сергачев.
- Вот видите, мы уже почти договорились! Для того чтобы наступило это благословенное время, вам необходимо сделать только одну, совершенно необременительную для вас вещь - ликвидировать некоего господина Костюкова, по прозвищу Кастет.
- Простите, но какое отношение имеет Кастет к вашим глобальным планам?
- А вот это, уважаемый господин Сергачев, уже не ваше дело! Вам, по старой дружбе, я скажу - господин Костюков слишком глубоко проник в нашу «зону». Как сталкер, уже из другого кино. - Бруно Вальтер снова гнусно хихикнул. - Он прикоснулся к таким вещам, о которых лучше забыть навсегда. А лучшей гарантией этого является только пуля… Когда и как вы его ликвидируете значения не имеет, желательно - побыстрее, скажем, до конца следующей недели, а все остальное - по вашему вкусу, Петр Петрович, как вам будет угодно, или удобно…
- А если я откажусь? - осторожно спросил Сергачев.
- Боюсь, вы меня не поняли, Петр Петрович. Мы же не требуем, чтобы вы набросились на несчастного Кастета и задушили его голыми руками. Вы, конечно же, поручите это кому-нибудь из своих новых друзей-бандитов, для них это привычное и, может быть, даже приятное дело. Так что рук вам марать совсем не придется и кошмары по ночам сниться не будут.
- Но если я все-таки откажусь?
- Тогда это будет последняя глупость, которую вы совершите в жизни. А господина Костюкова вы этим не спасете, он обречен, просто приговор будет приведен в исполнение несколько позже, может быть, на неделю или две. Дольше терпеть его присутствие в наших делах мы не можем…
- Вы угрожаете мне смертью?
- И опять вы неправы, дорогой Петр Петрович! Мы не угрожаем, мы ставим перед вами реальную альтернативу - ваша жизнь или жизнь Кастета, вот и все!
- Я должен подумать.
- Думайте, в вашем распоряжении сутки. Завтра вечером я позвоню и услышу ваш ответ. - Бруно Вальтер хмыкнул. - Полагаю, завтра вы поедете к Костюкову и сообщите ему о грозящей опасности.
- Я еще не решил, - честно ответил Сергачев.
- Ну так решайте, Петр Петрович, решайте, а вечером я позвоню.
Сергачев положил трубку на рычаги, задумался на мгновение и крикнул громко, чтобы услышали в коридоре:
- Вася! Паша! - кто дежурил сегодня на этаже, он не помнил.
В дверях появился один из охранников.
- Паша, голубчик, принеси водки и сигарет!
- Каких сигарет? - удивился Паша, никогда не видевший Сергачева курящим.
- С фильтром, - ответил Сергачев. - И, самое главное, водки!
* * *
С кап-три Барковым мы встретились как старые друзья. Боевые друзья, прошедшие в буквальном смысле огонь и воду.
После взаимных объятий и вопросов типа - ну, как ты? Где ты? Как наши? Мы перешли к делу.
- Сергачев чуть ли не роту бойцов собрал, говорит - ты опять какое-то дело баламутишь.
Кап-три занимался одновременно тремя вещами: он пил пиво, следил за движениями официантки и вел серьезный деловой разговор.
- Пива попей, - угомонил я его, - и скажи, что там с Сергачевым. Ты же прямо от него? Какой-то он не такой. Или мне показалось?
- От него, - подтвердил Барков, - а Сергачев… - Он задумался, - похоже, с похмелья мужик, запашок у него в комнате такой специфический и вид несвежий…