В тайге стемнело. С момента отъезда блатного прошло семнадцать часов и восемь минут – Лопатников знал это совершенно точно, он смотрел на часы чуть ли не каждую минуту. Но почему же его все нет?! Разум говорил Лопатникову, что погоня может затянуться, что у похитителей Даши фора часов в десять, только на то, чтобы их догнать, может больше суток уйти, но эмоции не желали прислушиваться к этим рассудочным доводам. В какой-то момент Лопатникову подумалось, что, может быть, этот «синий» и не стал гнаться за Балякиным и Черепом, а просто спокойно поехал в Охотск, в Магадан или еще куда-нибудь. В общем, своей дорогой. Что ему Даша? Она ему никто, зачем он будет ради нее рисковать? Когда Лопатников подумал об этом, ему захотелось взвыть – дико и отчаянно, как воют волки. Он сдержался с большим трудом.
– Нет-нет, – вслух сказал он самому себе. – Не может такого быть. Если бы он не собирался ее спасти, то зачем ему было меня в живых оставлять? Нет, он хочет получить от меня деньги, я же ему обещал... И там, в вездеходе, золото, платина... Конечно, он сейчас гонится за ними. Он гонится за ними и обязательно догонит. И спасет Дашу... – Лопатников сам почувствовал, как жалко и истерично звучит его голос, и замолчал.
«Зачем я ее здесь держал? – подумал он через несколько секунд. – Сколько раз люди говорили, что добром это не кончится. Эх я, дурак! Пусть только она окажется жива – я увезу ее отсюда, брошу к лешачьей матери этот хренов прииск вместе с золотом и платиной, поживем с ней немного как люди, спокойно... Пусть только жива окажется!»
Лопатников снова посмотрел на часы. С того момента, как он последний раз смотрел на них, прошло три минуты, а с отъезда блатного семнадцать часов и одиннадцать минут.
В следующий миг Лопатников увидел вдалеке два огонька. Не веря своим глазам, он присмотрелся – точно! Два огонька приближаются! Это фары! Это возвращается «синий»!
Лопатников вскочил со стула, чуть не упал от сильной боли и головокружения, но, не обращая на них внимания, пошел к двери. На третьем шаге ноги у него подкосились, и он упал, но тут же встал, придерживаясь обеими руками за стенку, и снова двинулся к двери.
– Даша... Дашенька... – бормотал Лопатников. – Хоть бы живая... Хоть бы живая... Дашенька...
Фары приближались. Уже был виден силуэт трелевочной машины, но свет фар слепил глаза, и Лопатников, застывший на пороге зимовья, никак не мог разобрать, сколько человек сидит в кабине, один или двое. Машина подъехала к домику, и фары погасли. Лопатников почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось. В кабине был только один силуэт. И явно не женский. Ноги у Лопатникова подкосились, и он медленно сполз по косяку вниз. По щекам его катились крупные слезы, но он даже не ощущал этого.
Дверца «Камацу» открылась, и наружу выпрыгнул Коля Колыма. Он развернулся и осторожно вытащил из кабины тело Даши. Ее красное платье в темноте казалось черным. Колыма с телом девушки на руках подошел к Лопатникову и без сочувствия посмотрел на него сверху вниз. Это был не первый попавшийся блатному в жизни человек, которого погубила жадность.
– Они ее убили, – сказал Колыма. – Если можешь, пойдем, я ее сейчас хоронить буду.
– Они ее убили?! – неожиданно крикнул Лопатников. Его безграничное отчаяние мгновенно сменилось бешеным гневом, который было необходимо выплеснуть. – Нет, это ты ее убил! Если бы она тебя не встретила, то была бы жива! Сука!
– Нет, ее убил ты, – размеренно и внешне совершенно спокойно ответил Колыма, не обратив внимания на оскорбление, за которое правильный блатной должен убивать на месте. – Ее убил ты, – повторил он еще раз. – Своей жадностью, своей ложью, своим расчетом. Прииск был тебе дороже дочери. Ну что – прииск у тебя остался. Владей.
– Ты... Ты... – Лопатников никак не мог подобрать подходящего ругательства. Колыма своими словами попал точно в цель, сказал ему то, о чем сам себе он бы не сказал никогда, потому что в глубине души знал, что это правда.
Рука Лопатникова нырнула за спину и появилась обратно с пистолетом. Но он был слишком слаб. Даже будь он в форме, Колыма сумел бы с ним справиться, а так блатной даже не выпустил из рук тела Даши. Он просто пнул Лопатникова по руке и вышиб пистолет. Никогда Колыма не бил ногами никого, кроме «петухов», но Лопатников для него потерял право называться человеком, и теперь на него правила не распространялись. Бывший начальник зоны, бывший хозяин прииска, бывший отец – Лопатников окончательно осел на землю, застыл. Приступ ярости отнял у него последние силы, и он безучастно смотрел, как Колыма бережно опускает тело девушки на землю и поднимает его пистолет.
– Я мог бы убить тебя прямо сейчас, – сказал блатной все тем же мерным, спокойным голосом. – Но я не буду этого делать. Живи, как сумеешь. Это твое наказание, и ничего круче я бы не придумал, даже если бы очень захотел!
Лопатников не ответил. Впрочем, Колыма и не ждал ответа. Он отошел от зимовья на два десятка шагов, расчистил от веток участок земли, вытащил нож и принялся копать могилу. Копал он долго. Нож – не самое подходящее для этого дела орудие, а яма была нужна глубокая, чтобы до тела Даши не добрались звери. Но через два часа блатной закончил.
Он принес тело девушки к могиле, опустил вниз и, ни секунды не медля, принялся забрасывать ее землей. Закопав яму, Колыма принялся таскать из тайги, со склона одной из сопок, небольшие валуны и выкладывать ими могилу сверху. Камни должны были стать надежной преградой для мелкого хищного зверья. Закончив с камнями, Колыма сделал из трех молодых лиственниц крест. Блатной воткнул его в щель между камнями и повис всем телом, вгоняя поглубже в землю и проверяя, крепок ли. Это было последнее, что нужно было сделать, и Колыма хотел было идти, но вдруг почувствовал, что сейчас нельзя уйти просто так.
Посмотрев на крест, он неумело перекрестился и вслух сказал:
– Не знаю, что нужно говорить. Может, неправильно скажу, но так, как думаю. Ты была хорошим человеком. Все злое было не в тебе, а вокруг тебя. Значит, с собой ты зла не унесла. Так пусть там тебе будет лучше, чем здесь. Покойся в мире... Или с миром... А! Неважно. Прощай, Даша!
Он развернулся и пошел к трелевочной машине. Так и оставшийся сидеть на пороге Лопатников безучастно смотрел ему в спину. Колыма не сказал ему ни слова – он влез в кабину и запустил двигатель. У него были выправленные Нэхату документы – лучше настоящих, было оружие, была кое-какая еда и немного денег. Путь его был в Магадан.
41
42
43
44
45
– Нет-нет, – вслух сказал он самому себе. – Не может такого быть. Если бы он не собирался ее спасти, то зачем ему было меня в живых оставлять? Нет, он хочет получить от меня деньги, я же ему обещал... И там, в вездеходе, золото, платина... Конечно, он сейчас гонится за ними. Он гонится за ними и обязательно догонит. И спасет Дашу... – Лопатников сам почувствовал, как жалко и истерично звучит его голос, и замолчал.
«Зачем я ее здесь держал? – подумал он через несколько секунд. – Сколько раз люди говорили, что добром это не кончится. Эх я, дурак! Пусть только она окажется жива – я увезу ее отсюда, брошу к лешачьей матери этот хренов прииск вместе с золотом и платиной, поживем с ней немного как люди, спокойно... Пусть только жива окажется!»
Лопатников снова посмотрел на часы. С того момента, как он последний раз смотрел на них, прошло три минуты, а с отъезда блатного семнадцать часов и одиннадцать минут.
В следующий миг Лопатников увидел вдалеке два огонька. Не веря своим глазам, он присмотрелся – точно! Два огонька приближаются! Это фары! Это возвращается «синий»!
Лопатников вскочил со стула, чуть не упал от сильной боли и головокружения, но, не обращая на них внимания, пошел к двери. На третьем шаге ноги у него подкосились, и он упал, но тут же встал, придерживаясь обеими руками за стенку, и снова двинулся к двери.
– Даша... Дашенька... – бормотал Лопатников. – Хоть бы живая... Хоть бы живая... Дашенька...
Фары приближались. Уже был виден силуэт трелевочной машины, но свет фар слепил глаза, и Лопатников, застывший на пороге зимовья, никак не мог разобрать, сколько человек сидит в кабине, один или двое. Машина подъехала к домику, и фары погасли. Лопатников почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось. В кабине был только один силуэт. И явно не женский. Ноги у Лопатникова подкосились, и он медленно сполз по косяку вниз. По щекам его катились крупные слезы, но он даже не ощущал этого.
Дверца «Камацу» открылась, и наружу выпрыгнул Коля Колыма. Он развернулся и осторожно вытащил из кабины тело Даши. Ее красное платье в темноте казалось черным. Колыма с телом девушки на руках подошел к Лопатникову и без сочувствия посмотрел на него сверху вниз. Это был не первый попавшийся блатному в жизни человек, которого погубила жадность.
– Они ее убили, – сказал Колыма. – Если можешь, пойдем, я ее сейчас хоронить буду.
– Они ее убили?! – неожиданно крикнул Лопатников. Его безграничное отчаяние мгновенно сменилось бешеным гневом, который было необходимо выплеснуть. – Нет, это ты ее убил! Если бы она тебя не встретила, то была бы жива! Сука!
– Нет, ее убил ты, – размеренно и внешне совершенно спокойно ответил Колыма, не обратив внимания на оскорбление, за которое правильный блатной должен убивать на месте. – Ее убил ты, – повторил он еще раз. – Своей жадностью, своей ложью, своим расчетом. Прииск был тебе дороже дочери. Ну что – прииск у тебя остался. Владей.
– Ты... Ты... – Лопатников никак не мог подобрать подходящего ругательства. Колыма своими словами попал точно в цель, сказал ему то, о чем сам себе он бы не сказал никогда, потому что в глубине души знал, что это правда.
Рука Лопатникова нырнула за спину и появилась обратно с пистолетом. Но он был слишком слаб. Даже будь он в форме, Колыма сумел бы с ним справиться, а так блатной даже не выпустил из рук тела Даши. Он просто пнул Лопатникова по руке и вышиб пистолет. Никогда Колыма не бил ногами никого, кроме «петухов», но Лопатников для него потерял право называться человеком, и теперь на него правила не распространялись. Бывший начальник зоны, бывший хозяин прииска, бывший отец – Лопатников окончательно осел на землю, застыл. Приступ ярости отнял у него последние силы, и он безучастно смотрел, как Колыма бережно опускает тело девушки на землю и поднимает его пистолет.
– Я мог бы убить тебя прямо сейчас, – сказал блатной все тем же мерным, спокойным голосом. – Но я не буду этого делать. Живи, как сумеешь. Это твое наказание, и ничего круче я бы не придумал, даже если бы очень захотел!
Лопатников не ответил. Впрочем, Колыма и не ждал ответа. Он отошел от зимовья на два десятка шагов, расчистил от веток участок земли, вытащил нож и принялся копать могилу. Копал он долго. Нож – не самое подходящее для этого дела орудие, а яма была нужна глубокая, чтобы до тела Даши не добрались звери. Но через два часа блатной закончил.
Он принес тело девушки к могиле, опустил вниз и, ни секунды не медля, принялся забрасывать ее землей. Закопав яму, Колыма принялся таскать из тайги, со склона одной из сопок, небольшие валуны и выкладывать ими могилу сверху. Камни должны были стать надежной преградой для мелкого хищного зверья. Закончив с камнями, Колыма сделал из трех молодых лиственниц крест. Блатной воткнул его в щель между камнями и повис всем телом, вгоняя поглубже в землю и проверяя, крепок ли. Это было последнее, что нужно было сделать, и Колыма хотел было идти, но вдруг почувствовал, что сейчас нельзя уйти просто так.
Посмотрев на крест, он неумело перекрестился и вслух сказал:
– Не знаю, что нужно говорить. Может, неправильно скажу, но так, как думаю. Ты была хорошим человеком. Все злое было не в тебе, а вокруг тебя. Значит, с собой ты зла не унесла. Так пусть там тебе будет лучше, чем здесь. Покойся в мире... Или с миром... А! Неважно. Прощай, Даша!
Он развернулся и пошел к трелевочной машине. Так и оставшийся сидеть на пороге Лопатников безучастно смотрел ему в спину. Колыма не сказал ему ни слова – он влез в кабину и запустил двигатель. У него были выправленные Нэхату документы – лучше настоящих, было оружие, была кое-какая еда и немного денег. Путь его был в Магадан.
41
Через сутки после того, как в старательском поселке прогремел взрыв, он уже был пуст. Точнее говоря, не поселок был пуст, а то место, где он раньше находился. Потому что и самого поселка уже не было – только груды мусора, обгорелые развалины на месте бараков да общая могила, в которой лежали почти все его жители.
Утром, когда старатели и охранники проспались, но еще не успели толком прийти в себя и понять, куда подевалось все начальство, почему на месте конторы развалины, и вообще, что тут происходило ночью, на поселок напали якуты. Их было немного – меньше двух десятков охотников, которые вернулись домой и нашли вместо дома пепелище. Они напали неожиданно, пользуясь тем, что охраны в тот момент у поселка не было никакой. Впрочем, если бы охрана и была, якутов это вряд ли остановило бы – охотники, бившие белку в глаз, без труда расстреляли бы часовых. Но так даже этого делать не пришлось. Несмотря на то, что у охраны прииска и старателей был численный перевес и автоматы вместо ружей, якуты почти сразу стали одерживать верх. На их стороне была внезапность, хорошее знание местности, меткость и выгодная позиция – прежде чем начинать стрельбу, они окружили прииск и могли расстреливать разбегающихся людей как в тире.
Пожалуй, якуты перебили бы всех, но среди обитателей прииска нашелся толковый вожак. Он сумел собрать два десятка охранников и старателей, уцелевших в первые минуты боя, и отвести их к складу. Там они засели в относительной безопасности, вооружились до зубов и решили прорываться в лес. Теперь выгоды положения якутов сыграли против них. Когда вся толпа приисковиков ломанулась в одну сторону, поливая все вокруг из автоматов, караулившие это направление три якутских охотника не смогли ничего ей противопоставить. Каждый из них успел выстрелить по разу, ни один выстрел не прошел мимо цели, но и сами они погибли – высовываться из укрытия при такой плотности огня противника было нельзя. Впрочем, не высовываться тоже было нельзя, иначе им не удалось бы забрать с собой никого.
В тыл прорывающейся группе стреляли якуты с противоположной стороны, эти выстрелы свалили еще восемь человек, но десятеро приисковиков сумели прорваться в тайгу и разбежались. А якуты вошли в поселок, добили всех, кто был еще жив, подожгли все, что могло гореть, зарыли все трупы в одной общей яме и ушли. Несколько охотников продолжили погоню за бежавшими приисковиками, остальные пошли на запад, к соседнему селению саха, где кое у кого из них были родственники.
Дальнейшая судьба сбежавших с прииска сложилась по-разному. Кого-то сумели выследить и прикончить мстящие за свои семьи якуты, кто-то спасся и отправился бичевать, трое сумели добраться до более-менее цивилизованных мест и прибиться к другим старательским артелям. Но после этого по всему Колымскому краю еще долго ходили рассказы о прииске Лопатникова и о царивших там нравах. Однако точного места, где находился этот прииск, никому узнать так и не удалось – хотя желающие сделать тот же бизнес на том же месте были. Но никто из бежавших не проболтался. Слишком велик был страх, гнавший их прочь в тот день, слишком хорошо они помнили неожиданно зазвучавшие из тайги выстрелы и падающих замертво соседей.
Покойный Нэхату оказался прав – земля, на которой Лопатников нашел золото и платину, принадлежала духам тайги, и добытые здесь сокровища не могли принести счастья. А если духи тайги в этот раз приняли обличье желтокожих людей с карабинами системы Симонова, то что в этом удивительного? Якуты вполне заслуживали того, чтобы так называться. В конце концов, духи тайги были духами их предков. Или, во всяком случае, духами тех, с кем их предки были тесно знакомы.
Утром, когда старатели и охранники проспались, но еще не успели толком прийти в себя и понять, куда подевалось все начальство, почему на месте конторы развалины, и вообще, что тут происходило ночью, на поселок напали якуты. Их было немного – меньше двух десятков охотников, которые вернулись домой и нашли вместо дома пепелище. Они напали неожиданно, пользуясь тем, что охраны в тот момент у поселка не было никакой. Впрочем, если бы охрана и была, якутов это вряд ли остановило бы – охотники, бившие белку в глаз, без труда расстреляли бы часовых. Но так даже этого делать не пришлось. Несмотря на то, что у охраны прииска и старателей был численный перевес и автоматы вместо ружей, якуты почти сразу стали одерживать верх. На их стороне была внезапность, хорошее знание местности, меткость и выгодная позиция – прежде чем начинать стрельбу, они окружили прииск и могли расстреливать разбегающихся людей как в тире.
Пожалуй, якуты перебили бы всех, но среди обитателей прииска нашелся толковый вожак. Он сумел собрать два десятка охранников и старателей, уцелевших в первые минуты боя, и отвести их к складу. Там они засели в относительной безопасности, вооружились до зубов и решили прорываться в лес. Теперь выгоды положения якутов сыграли против них. Когда вся толпа приисковиков ломанулась в одну сторону, поливая все вокруг из автоматов, караулившие это направление три якутских охотника не смогли ничего ей противопоставить. Каждый из них успел выстрелить по разу, ни один выстрел не прошел мимо цели, но и сами они погибли – высовываться из укрытия при такой плотности огня противника было нельзя. Впрочем, не высовываться тоже было нельзя, иначе им не удалось бы забрать с собой никого.
В тыл прорывающейся группе стреляли якуты с противоположной стороны, эти выстрелы свалили еще восемь человек, но десятеро приисковиков сумели прорваться в тайгу и разбежались. А якуты вошли в поселок, добили всех, кто был еще жив, подожгли все, что могло гореть, зарыли все трупы в одной общей яме и ушли. Несколько охотников продолжили погоню за бежавшими приисковиками, остальные пошли на запад, к соседнему селению саха, где кое у кого из них были родственники.
Дальнейшая судьба сбежавших с прииска сложилась по-разному. Кого-то сумели выследить и прикончить мстящие за свои семьи якуты, кто-то спасся и отправился бичевать, трое сумели добраться до более-менее цивилизованных мест и прибиться к другим старательским артелям. Но после этого по всему Колымскому краю еще долго ходили рассказы о прииске Лопатникова и о царивших там нравах. Однако точного места, где находился этот прииск, никому узнать так и не удалось – хотя желающие сделать тот же бизнес на том же месте были. Но никто из бежавших не проболтался. Слишком велик был страх, гнавший их прочь в тот день, слишком хорошо они помнили неожиданно зазвучавшие из тайги выстрелы и падающих замертво соседей.
Покойный Нэхату оказался прав – земля, на которой Лопатников нашел золото и платину, принадлежала духам тайги, и добытые здесь сокровища не могли принести счастья. А если духи тайги в этот раз приняли обличье желтокожих людей с карабинами системы Симонова, то что в этом удивительного? Якуты вполне заслуживали того, чтобы так называться. В конце концов, духи тайги были духами их предков. Или, во всяком случае, духами тех, с кем их предки были тесно знакомы.
42
На севере началась осень. Зачастили дожди, задули ветры, а ночами бывало уже холодно. По примолкшей в ожидании холодов тайге шли два человека с рюкзаками и ружьями. По мелким деталям их внешности было видно, что они северяне, но городские жители. То есть охотники-любители, выбравшиеся в тайгу развлечения ради. Впрочем, и среди любителей попадается вполне серьезный народ – именно к такому относились и эти двое.
– Женька, смотри! – окликнул своего товарища высокий чернобородый охотник, похожий по комплекции на Илью Муромца.
– Что такое? – отозвался его товарищ, тоже довольно высокий, но более худой.
– Затес на дереве. Притом этого года, если я еще в таких вещах разбираться не разучился.
– Ну-ка... Правда! Обидно даже! Я-то думал, что здесь людей не было как минимум лет десять. Места-то глухие.
– Значит, были. Может, тут и поселок какой рядом есть.
– Вряд ли. Кто дорогу к поселку затесами отмечает? Зимовье скорее.
– Слушай! Так это же здорово, если зимовье. Переночуем по-нормальному!
– Неженка ты, Толян, – шутливо отозвался худой. – Зимовье, оно потому так и называется, что для зимы строится. А сейчас еще осень только началась! В такое время года на свежем воздухе спать положено!
– Ладно тебе! У самого глаза разгорелись, я же вижу!
– У меня они не потому разгорелись, что я хочу в тепле поспать, а потому, что незнакомое зимовье – это всегда интересно. Я такие в жизни всего раза два находил.
– Ну так пойдем по затесам. Я посплю в тепле, а ты любопытство удовлетворишь. А на ночь можешь выйти на свежий воздух.
– Обязательно, – хмыкнул худой. – Ладно, пошли, а то скоро совсем стемнеет, затесов не увидим.
И они пошли по затесам. Через десять минут впереди показался маленький домик.
– Избушка, избушка, повернись к лесу передом... – начал чернобородый Илья Муромец.
– Тише! – одернул его второй. – Не надо! Здесь тайга, лучше так не шутить.
– А что?
– А то. Возьмет и повернется, – голос худого звучал вполне серьезно.
– Шутишь, Женя? – с едва уловимой неуверенностью в голосе спросил чернобородый.
– Может, и шучу. А может, и не совсем. Сказки-то, они не на пустом месте появляются. А здесь, в тайге, многие вещи долго неизменными остаются.
– Ну все, напугал! – хмыкнул чернобородый. – Теперь я туда один входить боюсь. Давай иди первым, – и он, посторонившись, подтолкнул товарища к гостеприимно распахнутой двери. Тот шагнул через порог и замер как вкопанный.
– Ну, что стоишь, Женька? Давай входи, нам еще жратву готовить, вещи сушить...
– Ни хрена себе... – не двигаясь с места и словно не слыша своего товарища, выдохнул худой каким-то севшим голосом.
– Что там? – бородач попытался заглянуть в дом через плечо товарища. – Правда, что ли, Бабу-ягу увидел?
– Нет. Тут покруче. Посмотри... – и тощий шагнул внутрь, освобождая проход.
Все еще с улыбкой на лице, бородач вошел в домик. И тут же замер, как его друг только что, рефлекторно зажимая нос, в который ударил мерзкий запах, и глядя на лежащий на полу полуразложившийся труп.
– Мама родная... Что ж это такое?
– Самоубийца, – уже более спокойно ответил худой. – Видишь, веревка на шее? И на потолке тоже.
На шее мертвеца и правда была петля, а со вбитого в потолок крюка свисал обрывок веревки.
Бородач потрясенно молчал, а тощий Женька нарочито громко сказал:
– Повесился он, по-моему, уже месяца два назад. А то и больше. И висел, пока веревка не порвалась.
Бородач помотал головой и, развернувшись, выскочил за дверь. Оттуда тут же раздались характерные звуки – бравого охотника тошнило. Тактично дав другу время привести себя в порядок, тощий вышел из зимовья.
– Как ты?
– Ничего... Ты лучше скажи, что нам теперь делать? Кто это такой хоть?
– Ну, чтобы узнать, кто это такой, нужно документы его искать. А мы этого делать не будем. И вообще, ничего здесь не тронем. Нам нужно просто сообщить об этом в милицию, пусть они и разбираются.
– Правильно! – бородач радостно кивнул. – Только давай сначала отойдем отсюда немного. А то неуютно как-то...
– Ну давай.
Но не успели они пройти и десяти шагов, как перед ними оказалась новая находка.
– Смотри, Толян! Крест! – тощий Женька показывал рукой чуть в сторону. Там и правда стоял довольно грубый крест, явно поставленный над могилой. Охотники подошли поближе.
– Тут, кажется, что-то написано... – Женька приблизил лицо к кресту и в уже сгустившихся сумерках с трудом прочитал неровно вырезанную ножом надпись: «Лопатникова Дарья Дмитриевна. 02.04.81 – 15.06.03. Спи, дочка!»
– Все ясно. Этот, – Женька ткнул пальцем в сторону зимовья, – ее похоронил и сам повесился. По времени как раз примерно совпадает.
– Что же с ними случилось? – растерянно спросил бородач, непонятно к кому обращаясь.
– Ох, нам этого явно не узнать. Да оно и к лучшему, по-моему, – отозвался бородач. – Ладно, как место для ночевки найдем, сразу сообщим в милицию.
И они сообщили. Милиция прибыла через три дня – по местным меркам это могло считаться очень оперативным. Установить личность самоубийцы удалось без труда. Им оказался Дмитрий Родионович Лопатников, отставной полковник МВД. Тело его дочери Даши Лопатниковой эксгумировали и, выяснив причину смерти, тут же решили, что дело ясное: отец то ли по пьянке, то ли в приступе злости, то ли еще почему убил дочь, а придя в себя и осознав содеянное – повесился. Если у кого из ментов и были сомнения в этой версии, он благоразумно оставил их при себе – лишней работой заниматься никто не хотел. Тела отца и дочери похоронили на официальном кладбище за государственный счет, а дело об убийстве ушло в архив.
– Женька, смотри! – окликнул своего товарища высокий чернобородый охотник, похожий по комплекции на Илью Муромца.
– Что такое? – отозвался его товарищ, тоже довольно высокий, но более худой.
– Затес на дереве. Притом этого года, если я еще в таких вещах разбираться не разучился.
– Ну-ка... Правда! Обидно даже! Я-то думал, что здесь людей не было как минимум лет десять. Места-то глухие.
– Значит, были. Может, тут и поселок какой рядом есть.
– Вряд ли. Кто дорогу к поселку затесами отмечает? Зимовье скорее.
– Слушай! Так это же здорово, если зимовье. Переночуем по-нормальному!
– Неженка ты, Толян, – шутливо отозвался худой. – Зимовье, оно потому так и называется, что для зимы строится. А сейчас еще осень только началась! В такое время года на свежем воздухе спать положено!
– Ладно тебе! У самого глаза разгорелись, я же вижу!
– У меня они не потому разгорелись, что я хочу в тепле поспать, а потому, что незнакомое зимовье – это всегда интересно. Я такие в жизни всего раза два находил.
– Ну так пойдем по затесам. Я посплю в тепле, а ты любопытство удовлетворишь. А на ночь можешь выйти на свежий воздух.
– Обязательно, – хмыкнул худой. – Ладно, пошли, а то скоро совсем стемнеет, затесов не увидим.
И они пошли по затесам. Через десять минут впереди показался маленький домик.
– Избушка, избушка, повернись к лесу передом... – начал чернобородый Илья Муромец.
– Тише! – одернул его второй. – Не надо! Здесь тайга, лучше так не шутить.
– А что?
– А то. Возьмет и повернется, – голос худого звучал вполне серьезно.
– Шутишь, Женя? – с едва уловимой неуверенностью в голосе спросил чернобородый.
– Может, и шучу. А может, и не совсем. Сказки-то, они не на пустом месте появляются. А здесь, в тайге, многие вещи долго неизменными остаются.
– Ну все, напугал! – хмыкнул чернобородый. – Теперь я туда один входить боюсь. Давай иди первым, – и он, посторонившись, подтолкнул товарища к гостеприимно распахнутой двери. Тот шагнул через порог и замер как вкопанный.
– Ну, что стоишь, Женька? Давай входи, нам еще жратву готовить, вещи сушить...
– Ни хрена себе... – не двигаясь с места и словно не слыша своего товарища, выдохнул худой каким-то севшим голосом.
– Что там? – бородач попытался заглянуть в дом через плечо товарища. – Правда, что ли, Бабу-ягу увидел?
– Нет. Тут покруче. Посмотри... – и тощий шагнул внутрь, освобождая проход.
Все еще с улыбкой на лице, бородач вошел в домик. И тут же замер, как его друг только что, рефлекторно зажимая нос, в который ударил мерзкий запах, и глядя на лежащий на полу полуразложившийся труп.
– Мама родная... Что ж это такое?
– Самоубийца, – уже более спокойно ответил худой. – Видишь, веревка на шее? И на потолке тоже.
На шее мертвеца и правда была петля, а со вбитого в потолок крюка свисал обрывок веревки.
Бородач потрясенно молчал, а тощий Женька нарочито громко сказал:
– Повесился он, по-моему, уже месяца два назад. А то и больше. И висел, пока веревка не порвалась.
Бородач помотал головой и, развернувшись, выскочил за дверь. Оттуда тут же раздались характерные звуки – бравого охотника тошнило. Тактично дав другу время привести себя в порядок, тощий вышел из зимовья.
– Как ты?
– Ничего... Ты лучше скажи, что нам теперь делать? Кто это такой хоть?
– Ну, чтобы узнать, кто это такой, нужно документы его искать. А мы этого делать не будем. И вообще, ничего здесь не тронем. Нам нужно просто сообщить об этом в милицию, пусть они и разбираются.
– Правильно! – бородач радостно кивнул. – Только давай сначала отойдем отсюда немного. А то неуютно как-то...
– Ну давай.
Но не успели они пройти и десяти шагов, как перед ними оказалась новая находка.
– Смотри, Толян! Крест! – тощий Женька показывал рукой чуть в сторону. Там и правда стоял довольно грубый крест, явно поставленный над могилой. Охотники подошли поближе.
– Тут, кажется, что-то написано... – Женька приблизил лицо к кресту и в уже сгустившихся сумерках с трудом прочитал неровно вырезанную ножом надпись: «Лопатникова Дарья Дмитриевна. 02.04.81 – 15.06.03. Спи, дочка!»
– Все ясно. Этот, – Женька ткнул пальцем в сторону зимовья, – ее похоронил и сам повесился. По времени как раз примерно совпадает.
– Что же с ними случилось? – растерянно спросил бородач, непонятно к кому обращаясь.
– Ох, нам этого явно не узнать. Да оно и к лучшему, по-моему, – отозвался бородач. – Ладно, как место для ночевки найдем, сразу сообщим в милицию.
И они сообщили. Милиция прибыла через три дня – по местным меркам это могло считаться очень оперативным. Установить личность самоубийцы удалось без труда. Им оказался Дмитрий Родионович Лопатников, отставной полковник МВД. Тело его дочери Даши Лопатниковой эксгумировали и, выяснив причину смерти, тут же решили, что дело ясное: отец то ли по пьянке, то ли в приступе злости, то ли еще почему убил дочь, а придя в себя и осознав содеянное – повесился. Если у кого из ментов и были сомнения в этой версии, он благоразумно оставил их при себе – лишней работой заниматься никто не хотел. Тела отца и дочери похоронили на официальном кладбище за государственный счет, а дело об убийстве ушло в архив.
43
Все лето Коля Колыма искал Черепа и Балякина. Добраться до родного Магадана блатному удалось почти без приключений – полученные от Нэхату документы оказались вполне надежными. В Магадане Колыма немного изменил внешность – ровно настолько, чтобы его стало невозможно опознать по фотографии, и встретился со смотрящим. Колыма рассказал пахану о своем побеге и предупредил, что за ним остался должок, и что пока он его не вернет, заниматься обычными делами не сможет. Батя, смотрящий по Колымскому краю, который был много чем обязан Колыме, только спросил, не нужно ли чем помочь. От помощи Колыма отказался – он еще не исчерпал собственных возможностей, а они у него были весьма обширными.
Начал Колыма с того, что с помощью подмазанных ментов из ГИБДД попытался обнаружить вездеход, на котором Балякин и Череп уехали с прииска. Однако эти поиски ничего не дали – машина как сквозь землю провалилась. Тогда Колыма напряг кое-каких старых знакомых, к которым Череп мог обратиться за новыми ксивами – ведь он все еще числился в розыске. Но и так следов найти не удалось – никто похожий на Черепа к магаданским спецам по документам не обращался. Но Колыма не собирался прекращать розыски. Он помнил, что Череп сдернул не один, а с начальником охраны прииска, бывшим режимником, у которого наверняка есть какие-то свои связи. Через них он, наверное, и организовал подельничку чистые ксивы. Значит, надо искать какой-то другой путь.
И Колыма нашел его. Он вспомнил, что Череп и Балякин увезли с собой золото и платину. От Лопатникова, обещавшего все это ему, он знал, что золота примерно пуд, а платины около пяти килограммов. Они наверняка уже обменяли все это на баксы, но умный человек, хорошо знающий теневую сторону магаданской жизни, всегда сможет такую операцию отследить.
А уж тут Колыма был как рыба в воде. В группировке блатных он занимался как раз золотом, и всех барыг, которые занимались подпольной скупкой, знал наперечет – от самых крупных до едва-едва начавших бизнес. А главное – ни один из них не отказал бы Колыме ни в какой информации, все хорошо знали, чем это может кончиться.
И Колыма пошел проверять скупщиков. Задачу ему облегчало то, что кроме золота, весьма распространенного на Колыме, у Черепа и Балякина была куда более редкая платина.
На вторую неделю поисков Коле Колыме наконец повезло.
Вернее сказать, не повезло, а просто его усилия наконец увенчались успехом – никакой случайности здесь не было.
Очередной барыга вспомнил человека, с полмесяца назад продавшего ему пять килограммов платины и пятнадцать – золота. По описанию, ни на кого из тех, кого Колыма искал, этот человек был не похож, но блатной все равно был уверен, что это их след. Значит, просто внешность сменили.
Дальнейшее уже было делом техники. Если знать, как искать, то Магадан не очень большой город. Вскоре Колыма выяснил, что подходящий под описание барыги человек живет в гостинице «Золотая Корона». А когда блатной выяснил, что живет он не один, а с каким-то другом, он почти уверился в том, что не ошибся.
Колыма принялся собирать об этих двоих информацию. Прислуга гостиницы, официанты ресторанов, пара баб, которых они снимали на ночь, – после расспросов всего этого народа сомнений у Колымы не осталось. Особенно после того, как одна из девок упомянула о наколотом на правом плече у одного из двоих оскаленном тигре. Это была татуировка Черепа. Еще по ходу расспросов Колыма узнал, что бывший мент и ссученный блатной, похоже, крепко сдружились. Нередко они вместе выезжали на природу – охотиться, рыбачить, пьянствовать.
Когда Колыма узнал об этом, он выдал одному из администраторов гостиницы штуку баксов, а взамен попросил об одной-единственной совершенно пустяковой услуге – сообщить ему, когда эти двое в очередной раз соберутся на отдых. Администратор, разумеется, охотно согласился.
Начал Колыма с того, что с помощью подмазанных ментов из ГИБДД попытался обнаружить вездеход, на котором Балякин и Череп уехали с прииска. Однако эти поиски ничего не дали – машина как сквозь землю провалилась. Тогда Колыма напряг кое-каких старых знакомых, к которым Череп мог обратиться за новыми ксивами – ведь он все еще числился в розыске. Но и так следов найти не удалось – никто похожий на Черепа к магаданским спецам по документам не обращался. Но Колыма не собирался прекращать розыски. Он помнил, что Череп сдернул не один, а с начальником охраны прииска, бывшим режимником, у которого наверняка есть какие-то свои связи. Через них он, наверное, и организовал подельничку чистые ксивы. Значит, надо искать какой-то другой путь.
И Колыма нашел его. Он вспомнил, что Череп и Балякин увезли с собой золото и платину. От Лопатникова, обещавшего все это ему, он знал, что золота примерно пуд, а платины около пяти килограммов. Они наверняка уже обменяли все это на баксы, но умный человек, хорошо знающий теневую сторону магаданской жизни, всегда сможет такую операцию отследить.
А уж тут Колыма был как рыба в воде. В группировке блатных он занимался как раз золотом, и всех барыг, которые занимались подпольной скупкой, знал наперечет – от самых крупных до едва-едва начавших бизнес. А главное – ни один из них не отказал бы Колыме ни в какой информации, все хорошо знали, чем это может кончиться.
И Колыма пошел проверять скупщиков. Задачу ему облегчало то, что кроме золота, весьма распространенного на Колыме, у Черепа и Балякина была куда более редкая платина.
На вторую неделю поисков Коле Колыме наконец повезло.
Вернее сказать, не повезло, а просто его усилия наконец увенчались успехом – никакой случайности здесь не было.
Очередной барыга вспомнил человека, с полмесяца назад продавшего ему пять килограммов платины и пятнадцать – золота. По описанию, ни на кого из тех, кого Колыма искал, этот человек был не похож, но блатной все равно был уверен, что это их след. Значит, просто внешность сменили.
Дальнейшее уже было делом техники. Если знать, как искать, то Магадан не очень большой город. Вскоре Колыма выяснил, что подходящий под описание барыги человек живет в гостинице «Золотая Корона». А когда блатной выяснил, что живет он не один, а с каким-то другом, он почти уверился в том, что не ошибся.
Колыма принялся собирать об этих двоих информацию. Прислуга гостиницы, официанты ресторанов, пара баб, которых они снимали на ночь, – после расспросов всего этого народа сомнений у Колымы не осталось. Особенно после того, как одна из девок упомянула о наколотом на правом плече у одного из двоих оскаленном тигре. Это была татуировка Черепа. Еще по ходу расспросов Колыма узнал, что бывший мент и ссученный блатной, похоже, крепко сдружились. Нередко они вместе выезжали на природу – охотиться, рыбачить, пьянствовать.
Когда Колыма узнал об этом, он выдал одному из администраторов гостиницы штуку баксов, а взамен попросил об одной-единственной совершенно пустяковой услуге – сообщить ему, когда эти двое в очередной раз соберутся на отдых. Администратор, разумеется, охотно согласился.
44
В середине поляны горел здоровенный костер. Языки пламени выхватывали из темноты то бок здоровенного японского джипа, то освежеванную тушу молодой самки лося, то довольные рожи двух сидевших у огня мужчин.
– Круто ты стреляешь, Антон! Мне бы так! – восхищенно говорил Череп.
– А фиг ли, – небрежно ответил Балякин. – Пока в охране работаешь, научишься. Знаешь, как там скучно бывает? Вы-то, арестанты, хоть знаете, за что сидите, а охрана просто так, ни за что в тех же условиях прозябает.
– Ну, так уж и в тех же! Рядовые, может, и да, а офицеры и к бабам в поселки соседние постоянно гоняют, и спирт хлещут!
– Ну, это да. Но все равно, жизнь в отрыве от цивилизации... Да и то – какие там в поселках бабы? Помню, раз мы с друзьями пошли к одной и точно знали, что у нее трипак, а гондон на всех был один...
– И что?
– И то. Не баре чай. Обошлись одним.
– Ни хрена себе! – удивленно покачал головой Череп, наливая себе водки из стоящей рядом бутылки. – А я думал, у господ офицеров все цивильно. Медсестра там, еще кто...
– А кто еще? Медсестру на зоне, где я служил, начальник потягивал, не сунуться было. Хотя случалось, конечно, всякое. Бывало, что и начальника обходили.
– Расскажи.
– Ну, короче, дело было так...
Договорить Балякин не успел. От края поляны к костру метнулась черная тень. Коля Колыма, уже больше получаса стоявший за деревом, выбрал подходящий момент – Балякин не успел даже руки поднять, как ему на голову обрушилась тяжелая палка. Бывший режимник заорал, вскочил, но тут же получил по башке еще раз и с диким воплем рухнул в огонь. Сидевший с другой стороны костра Череп успел вскочить и рвануть из-за пояса пистолет. Но Колыма оказался быстрее.
Тяжелая палка, вырезанная из молодой лиственницы, описала широкий круг и врезалась Черепу в локоть. Он с криком выронил пистолет, отпрыгнул назад и бросился бежать. Колыма метнулся вслед за ним, в три прыжка догнал и сильно толкнул в спину. Череп полетел на землю, кувыркнулся и впечатался лбом в ствол какого-то дерева. Перед глазами его полыхнула яркая вспышка, и он отрубился. А Колыма развернулся и снова кинулся к костру. Балякин уже выполз из огня, сейчас он пытался встать на ноги. Блатной, подлетев к нему сзади, сильно врезал по почкам, потом ребром ладони между шеей и плечом. Балякин охнул и осел на землю.
Колыма замер. Оба его врага лежали не шевелясь, а больше, как совершенно точно знал блатной, здесь никого не было.
– Ну вот, суки... Теперь мы с вами поговорим... – негромко сказал Колыма. А потом вытащил из кармана длинную веревку, разрезал ее на несколько кусков подходящей длины и прочно связал обоих не подающих пока признаков жизни охотничков. После этого Колыма ушел в тайгу, а через несколько минут вернулся уже на вездеходе. К этому моменту Череп успел прийти в себя, и когда он увидел появившегося из темноты Колыму, из горла у него вырвался какой-то полузадушенный хрип.
– Что, узнал меня, Череп? – хмыкнул Колыма, взваливая на плечо бывшего кореша.
– К-коля... Колян! Ты в натуре меня не так понял! Я не хотел тебя распиливать...
– В то, что не хотел – верю. Но ведь согласился. Так что не ной, урод, а то язык отрежу. – Колыма произнес эти слова совершенно спокойным и каким-то на удивление будничным тоном, но Череп заткнулся мгновенно, словно радиоприемник выключили. Он понял – Колыма не шутит. Сказал отрежет – и отрежет. Так же спокойно, как говорит об этом.
Колыма забросил Черепа в вездеход, вернулся за Балякиным и через несколько секунд тот тоже оказался в вездеходе. Блатной влез внутрь, тщательно проверил веревки и, убедившись, что вырваться его пленникам не удастся, уселся на водительское место. Мотор машины заурчал, и вездеход скрылся в темноте.
– Круто ты стреляешь, Антон! Мне бы так! – восхищенно говорил Череп.
– А фиг ли, – небрежно ответил Балякин. – Пока в охране работаешь, научишься. Знаешь, как там скучно бывает? Вы-то, арестанты, хоть знаете, за что сидите, а охрана просто так, ни за что в тех же условиях прозябает.
– Ну, так уж и в тех же! Рядовые, может, и да, а офицеры и к бабам в поселки соседние постоянно гоняют, и спирт хлещут!
– Ну, это да. Но все равно, жизнь в отрыве от цивилизации... Да и то – какие там в поселках бабы? Помню, раз мы с друзьями пошли к одной и точно знали, что у нее трипак, а гондон на всех был один...
– И что?
– И то. Не баре чай. Обошлись одним.
– Ни хрена себе! – удивленно покачал головой Череп, наливая себе водки из стоящей рядом бутылки. – А я думал, у господ офицеров все цивильно. Медсестра там, еще кто...
– А кто еще? Медсестру на зоне, где я служил, начальник потягивал, не сунуться было. Хотя случалось, конечно, всякое. Бывало, что и начальника обходили.
– Расскажи.
– Ну, короче, дело было так...
Договорить Балякин не успел. От края поляны к костру метнулась черная тень. Коля Колыма, уже больше получаса стоявший за деревом, выбрал подходящий момент – Балякин не успел даже руки поднять, как ему на голову обрушилась тяжелая палка. Бывший режимник заорал, вскочил, но тут же получил по башке еще раз и с диким воплем рухнул в огонь. Сидевший с другой стороны костра Череп успел вскочить и рвануть из-за пояса пистолет. Но Колыма оказался быстрее.
Тяжелая палка, вырезанная из молодой лиственницы, описала широкий круг и врезалась Черепу в локоть. Он с криком выронил пистолет, отпрыгнул назад и бросился бежать. Колыма метнулся вслед за ним, в три прыжка догнал и сильно толкнул в спину. Череп полетел на землю, кувыркнулся и впечатался лбом в ствол какого-то дерева. Перед глазами его полыхнула яркая вспышка, и он отрубился. А Колыма развернулся и снова кинулся к костру. Балякин уже выполз из огня, сейчас он пытался встать на ноги. Блатной, подлетев к нему сзади, сильно врезал по почкам, потом ребром ладони между шеей и плечом. Балякин охнул и осел на землю.
Колыма замер. Оба его врага лежали не шевелясь, а больше, как совершенно точно знал блатной, здесь никого не было.
– Ну вот, суки... Теперь мы с вами поговорим... – негромко сказал Колыма. А потом вытащил из кармана длинную веревку, разрезал ее на несколько кусков подходящей длины и прочно связал обоих не подающих пока признаков жизни охотничков. После этого Колыма ушел в тайгу, а через несколько минут вернулся уже на вездеходе. К этому моменту Череп успел прийти в себя, и когда он увидел появившегося из темноты Колыму, из горла у него вырвался какой-то полузадушенный хрип.
– Что, узнал меня, Череп? – хмыкнул Колыма, взваливая на плечо бывшего кореша.
– К-коля... Колян! Ты в натуре меня не так понял! Я не хотел тебя распиливать...
– В то, что не хотел – верю. Но ведь согласился. Так что не ной, урод, а то язык отрежу. – Колыма произнес эти слова совершенно спокойным и каким-то на удивление будничным тоном, но Череп заткнулся мгновенно, словно радиоприемник выключили. Он понял – Колыма не шутит. Сказал отрежет – и отрежет. Так же спокойно, как говорит об этом.
Колыма забросил Черепа в вездеход, вернулся за Балякиным и через несколько секунд тот тоже оказался в вездеходе. Блатной влез внутрь, тщательно проверил веревки и, убедившись, что вырваться его пленникам не удастся, уселся на водительское место. Мотор машины заурчал, и вездеход скрылся в темноте.
45
Коля Колыма вел вездеход по просеке. Тайга была какой-то серой, унылой, под стать настроению блатного. Да еще начал накрапывать дождик. На душе у Колымы стало совсем муторно.
Он решительно затормозил. Сначала он хотел отвезти сук к тому месту, где нашел тело Даши, но сейчас передумал. Зачем? Какая разница, где эти уроды получат свое? Они не стоят того, чтобы так с ними возиться. Так что сойдет и это место – ничем оно не хуже любого другого – вон и береза подходящая растет.
Колыма вылез из вездехода, подошел к стоявшей на склоне небольшого холма березе. Да, подходит. И не толстая, и не тонкая, самое то, что надо. Блатной вернулся к вездеходу и вытащил из него своих пленников. Оба уже были в сознании, но молчали – Череп, похоже, просто отчаянно трусил, а вот по бегающим глазам Балякина было ясно, что он лихорадочно ищет какой-нибудь способ спасения.
Колыма усмехнулся. Ну что ж, поищи. Вдруг да и получится.
Он снова шагнул к вездеходу и вытащил из-под скамейки бензопилу «Дружба-2».
– Не-ет! – Череп завопил так, что у Колымы чуть не заложило уши.
– Нет, это не для тебя, – сказал Колыма. – Вернее, для тебя, но не так, как ты думаешь. – С этими словами блатной наклонился над связанными и принялся их раздевать.
Когда Балякин понял, что Колыма делает, лицо его побелело.
Побелело мгновенно – он слишком хорошо знал некоторые особенности колымских обычаев и догадался, что их ждет.
– Я не насиловал ее! Не насиловал! Это он! – закричал Балякин. – Пощади!
– Ты убивал якутов, – продолжая делать свое дело, ответил Колыма. – И заслужил то же, что и он.
– Я не убивал. Это тоже он!
– Ты, сука! Коля, не верь ему, это он! – взвыл Череп.
– Нет! Не я!
– Не мучайся, я слышал ваш разговор, – сказал Колыма Балякину. – Якуты – на тебе. За них и ответишь.
– Нет! – Но Колыма не слушал его. Он закончил раздевать сук и пошел в тайгу. Подобрав подходящее бревно, толстое и длинное, Колыма с большим трудом приволок его на поляну.
– Не надо! – По щекам Балякина катились слезы. Бывшему режимнику, привыкшему к жестокости в отношении других, было невыносимо жалко себя. – Коля! У меня денег много! Я все тебе отдам, только пощади!
– Колян, мы же кореша! Пожалей!
Не обращая внимания на вопли, Колыма положил бревно поперек просеки, сходил к вездеходу и вернулся с несколькими железными скобами и молотком. Не обращая внимания на звучащие вперемешку мольбы, угрозы и посулы, он быстро приколотил обоих пленников скобами к бревну – так, что пошевелиться они не могли, но и ранены не были. После этого Колыма вытащил из машины трос, сделал на его конце петлю и накинул ее на находившуюся метрах в двух над землей развилку березы. Второй конец он закрепил на вездеходе.
– Коля! Не надо! Лучше пристрели, не надо!!! – Балякин бился уже в натуральнейшей истерике. – Хоть меня пристрели, я же не насиловал!!
Вездеход тронулся с места, заглушая шумом двигателя истошные крики. Трос натянулся, и береза начала медленно пригибаться к земле. Колыма, высунувшись из машины, смотрел назад. Так, еще немного... Главное не перегнуть, а то сломается... Вот, хорош. Блатной остановил машину, вышел из нее и потрогал трос. Он был натянут как струна. Колыма достал из кармана моток прочной капроновой бечевки, отмотал метров пять, обрезал. Получившуюся веревку он за середину привязал к тросу, как можно ближе к склоненному дереву. Несколько раз сильно дернул, проверил как держится. Бечевка была привязана намертво – вязать узлы Колыма умел еще со времени работы китобоем.
– Что ты с нами сделать хочешь? – взвизгнул Череп.
Балякин уже не мог выговорить ничего членораздельного, он только трясся и стучал зубами. Глаза его закатились, а лицо было совершенно белым.
– Сейчас увидишь, – сказал Колыма, наклоняясь над Черепом.
Он сделал на одном из концов бечевки скользящую петлю и накинул ее на мужское достоинство Черепа, захватив и член, и мошонку, стянул, обмотал еще три раза и завязал надежный узел.
– Сучара! Нет! Убей по-нормальному! – Череп наконец все понял. – Пожалей!
– А ты Дашу пожалел? – подняв глаза, спросил Колыма. – Нет? Ну так и я тебя жалеть не буду.
После этого Колыма произвел со вторым концом бечевки и Балякиным те же самые операции и шагнул в сторону. Теперь все было готово. Блатной хотел было что-то сказать, но вдруг понял – не стоит. Время говорить прошло, настало время действовать.
Он поднял бензопилу, завел ее и одним движением перехватил удерживающий березу в согнутом состоянии трос у самого вездехода. Дерево взметнулось вверх, а над просекой раздался дикий, полный жуткой боли крик, вернее, два крика, слившиеся в один. Детородные органы обоих сук взлетели в воздух.
Колыма выключил пилу. Стало неожиданно тихо – только скрипела, покачиваясь туда-сюда, береза. И Череп, и Балякин больше не издавали ни звука – оба были мертвы, погибли от болевого шока.
Колыма, даже не посмотрев в их сторону, забросил бензопилу в вездеход, отвязал остаток троса и залез в кабину. Через несколько секунд вездеход тронулся с места.
Колыма знал, что пройдет совсем немного времени, и оставшиеся прибитыми к бревнам обезображенные тела съедят звери и исклюют птицы. А то, с чем не справятся они, докончат муравьи и прочие насекомые. Кости зарастут травой, и уже через год ничто не будет напоминать о том, что здесь случилось. Пожалуй, только по оставшемуся висеть на березе обрывку троса можно будет найти это место. Впрочем, кому может понадобиться это место искать?
Колыма задумчиво покачал головой. Он слышал, что по какой-то психологической теории преступника обязательно должно тянуть на место преступления. Что ж, может, теория и не врала. Но вот только он себя преступником не чувствовал. Он был уверен, что поступил правильно, справедливо. Как еще можно поступать с отморозками, беспредельщиками? Только так, и никак иначе. Добро должно быть с кулаками, – Колыма не помнил, чьи эти слова, но был согласен с ними на сто процентов. Он ни о чем не жалел.
Он решительно затормозил. Сначала он хотел отвезти сук к тому месту, где нашел тело Даши, но сейчас передумал. Зачем? Какая разница, где эти уроды получат свое? Они не стоят того, чтобы так с ними возиться. Так что сойдет и это место – ничем оно не хуже любого другого – вон и береза подходящая растет.
Колыма вылез из вездехода, подошел к стоявшей на склоне небольшого холма березе. Да, подходит. И не толстая, и не тонкая, самое то, что надо. Блатной вернулся к вездеходу и вытащил из него своих пленников. Оба уже были в сознании, но молчали – Череп, похоже, просто отчаянно трусил, а вот по бегающим глазам Балякина было ясно, что он лихорадочно ищет какой-нибудь способ спасения.
Колыма усмехнулся. Ну что ж, поищи. Вдруг да и получится.
Он снова шагнул к вездеходу и вытащил из-под скамейки бензопилу «Дружба-2».
– Не-ет! – Череп завопил так, что у Колымы чуть не заложило уши.
– Нет, это не для тебя, – сказал Колыма. – Вернее, для тебя, но не так, как ты думаешь. – С этими словами блатной наклонился над связанными и принялся их раздевать.
Когда Балякин понял, что Колыма делает, лицо его побелело.
Побелело мгновенно – он слишком хорошо знал некоторые особенности колымских обычаев и догадался, что их ждет.
– Я не насиловал ее! Не насиловал! Это он! – закричал Балякин. – Пощади!
– Ты убивал якутов, – продолжая делать свое дело, ответил Колыма. – И заслужил то же, что и он.
– Я не убивал. Это тоже он!
– Ты, сука! Коля, не верь ему, это он! – взвыл Череп.
– Нет! Не я!
– Не мучайся, я слышал ваш разговор, – сказал Колыма Балякину. – Якуты – на тебе. За них и ответишь.
– Нет! – Но Колыма не слушал его. Он закончил раздевать сук и пошел в тайгу. Подобрав подходящее бревно, толстое и длинное, Колыма с большим трудом приволок его на поляну.
– Не надо! – По щекам Балякина катились слезы. Бывшему режимнику, привыкшему к жестокости в отношении других, было невыносимо жалко себя. – Коля! У меня денег много! Я все тебе отдам, только пощади!
– Колян, мы же кореша! Пожалей!
Не обращая внимания на вопли, Колыма положил бревно поперек просеки, сходил к вездеходу и вернулся с несколькими железными скобами и молотком. Не обращая внимания на звучащие вперемешку мольбы, угрозы и посулы, он быстро приколотил обоих пленников скобами к бревну – так, что пошевелиться они не могли, но и ранены не были. После этого Колыма вытащил из машины трос, сделал на его конце петлю и накинул ее на находившуюся метрах в двух над землей развилку березы. Второй конец он закрепил на вездеходе.
– Коля! Не надо! Лучше пристрели, не надо!!! – Балякин бился уже в натуральнейшей истерике. – Хоть меня пристрели, я же не насиловал!!
Вездеход тронулся с места, заглушая шумом двигателя истошные крики. Трос натянулся, и береза начала медленно пригибаться к земле. Колыма, высунувшись из машины, смотрел назад. Так, еще немного... Главное не перегнуть, а то сломается... Вот, хорош. Блатной остановил машину, вышел из нее и потрогал трос. Он был натянут как струна. Колыма достал из кармана моток прочной капроновой бечевки, отмотал метров пять, обрезал. Получившуюся веревку он за середину привязал к тросу, как можно ближе к склоненному дереву. Несколько раз сильно дернул, проверил как держится. Бечевка была привязана намертво – вязать узлы Колыма умел еще со времени работы китобоем.
– Что ты с нами сделать хочешь? – взвизгнул Череп.
Балякин уже не мог выговорить ничего членораздельного, он только трясся и стучал зубами. Глаза его закатились, а лицо было совершенно белым.
– Сейчас увидишь, – сказал Колыма, наклоняясь над Черепом.
Он сделал на одном из концов бечевки скользящую петлю и накинул ее на мужское достоинство Черепа, захватив и член, и мошонку, стянул, обмотал еще три раза и завязал надежный узел.
– Сучара! Нет! Убей по-нормальному! – Череп наконец все понял. – Пожалей!
– А ты Дашу пожалел? – подняв глаза, спросил Колыма. – Нет? Ну так и я тебя жалеть не буду.
После этого Колыма произвел со вторым концом бечевки и Балякиным те же самые операции и шагнул в сторону. Теперь все было готово. Блатной хотел было что-то сказать, но вдруг понял – не стоит. Время говорить прошло, настало время действовать.
Он поднял бензопилу, завел ее и одним движением перехватил удерживающий березу в согнутом состоянии трос у самого вездехода. Дерево взметнулось вверх, а над просекой раздался дикий, полный жуткой боли крик, вернее, два крика, слившиеся в один. Детородные органы обоих сук взлетели в воздух.
Колыма выключил пилу. Стало неожиданно тихо – только скрипела, покачиваясь туда-сюда, береза. И Череп, и Балякин больше не издавали ни звука – оба были мертвы, погибли от болевого шока.
Колыма, даже не посмотрев в их сторону, забросил бензопилу в вездеход, отвязал остаток троса и залез в кабину. Через несколько секунд вездеход тронулся с места.
Колыма знал, что пройдет совсем немного времени, и оставшиеся прибитыми к бревнам обезображенные тела съедят звери и исклюют птицы. А то, с чем не справятся они, докончат муравьи и прочие насекомые. Кости зарастут травой, и уже через год ничто не будет напоминать о том, что здесь случилось. Пожалуй, только по оставшемуся висеть на березе обрывку троса можно будет найти это место. Впрочем, кому может понадобиться это место искать?
Колыма задумчиво покачал головой. Он слышал, что по какой-то психологической теории преступника обязательно должно тянуть на место преступления. Что ж, может, теория и не врала. Но вот только он себя преступником не чувствовал. Он был уверен, что поступил правильно, справедливо. Как еще можно поступать с отморозками, беспредельщиками? Только так, и никак иначе. Добро должно быть с кулаками, – Колыма не помнил, чьи эти слова, но был согласен с ними на сто процентов. Он ни о чем не жалел.