Встретившись с первыми гидрянами, Мюлллер был поражен тем, что рост их равнялся примерно трем метрам. С детских пор он не ощущал себя таким маленьким — он стоял среди этих чужих существ и вытягивался как только мог, стараясь заглянуть им в глаза.
Пришла пора, чтобы применить знания, полученнные в области практической герменетики. он спокойно произнес:
— Меня зовут Ричард Мюллер. Я прибыл с добрыми намерениями от людей земной зоны культуры.
Разумется, гидряне не могли понять этого. Однако они стояли неподвижно, и выражения их лиц не свидетельствовали об иронии. Он присел и на влажной мягкой глине начертил теорему Пифагора. Поднял глаза. Улыбнулся.
Основная концепция геометрии. Универсальная система мышления.
Гидряне слегка наклонили головы. Ноздри, напоминающие вертикальные прорези, слегка задрожали. Он предположил, что они обмениваются какими-то соображениями. Располагая таким количеством глаз, размещенных со всех сторон, им даже не было необходимости оборачиваться друг к другу.
— А теперь, — продолжал Мюллер, — я покажу вам еще одно доказательство нашей близости.
Он начертил палочку. Чуть подальше нарисовал две палочки. Еще дальше три. Соединил их значками.
I+II=III
— Верно? — спросил он. — Мы это называем сложением. Соединенные суставами руки заколыхлись. Двое гидрян столкнулись. Мюллер вспомнил, как гидряне едва только обнаружили исследовательский зонл, уничтожили его, даже не пытаясь разобраться в нем. Сейчас он был готов к такой же реакции. Но они только слушали. Великолепно. Он встал с колен и указал на то, что нарисовал.
— Ваша очередь, — сказал он. Он говорил намеренно громко. Широко улыбался…
— Обратитесь ко мне на универсальном языке математике. Покажите мне, что вы поняли.
Ничего.
Он вновь указал на символы, а потом протянул открытую ладонь к ближайшему гидрянину.
Через какое-то время другой гидрянин, плавно передвигаясь выступил вперед, поднял ногу и несколько раз качнул шарообразной ступней. Чертежи исчезли. Он разравнял почву.
— Хорошо, — сказал Мюллер. — А теперь ты что-нибудь нарисуй. Однако гидрянин вернулся на свое место в окружившей Мюллера толпе.
— Превосходно. Существует еще один универсальный язык. Надеюсь, он не осквернит ваших ушей.
Мюллер извлек из кармана флейту и приложил к губам.
Играть через фильтрованную оболчку оказалось нелегко. Но он задержал дыхание и исполнил диатоническую грам-гамму. Он во второй раз заиграл диатоническую гамму, но теперь в минорном ключе. Потом принялся играть гамму хроматическую. Они производили впечатление чуть более взволнованных. Это неплохо свидетельствует о вас, подумал он. В этом вы разбираетесь. И ему пришло в голову, что может быть полная гамма скажется более под настроение этого облачного мира. Он заиграл ее и еще что-то из Дебюсси на закуску.
— Доходит это до вас? — спросил он. Вроде бы они стали о чем-то совещаться. Отошли от него. Он двинулся за ними. Но не мог догнать, и они вскоре исчезли с его глаз в сумерках влажной чащи. Но он не расстроился и вскоре оказался там, где они собрались все вместе, словно ожидая его. И с такими перерывами они довели его до своего города.
Питался он искуственно. Химический анализ показал, что было бы по меньшей мере безрассудно даже пробовать то, что ели гидряне.
Он множество раз чертил «пифагоровы штаны». Выписывал арифметические действия. Играл Шенберга и Баха. Рисовал равносторонние треугольники. Погружался в стереометрию. Пел. Говорил гидрянам не только по аглийски, но и по-французки, по-китайски, чтобы продемонстрировать им, сколь разнородны языки людей. Предлагал схематические изображения атома. И все же после шести месяцев пребывания среди них он знал о работе их сознания не больше, чем через час после посадки.
Они молча терпели его присутствие. Между собой они переговаривались в основном быстрыми жестами, прикосновением рук, подрагиванием ноздрей. Какой-то свой язык у них явно был, но это был причудливый, полный посапывания шум, в котором он не сумел различить не только слов, но и хотя бы слабых. Разумеется, все, что он слышал, он записывал.
Пока в конце концов, наверное, утомленные этим визитом из иного мира, они не взялись за него.
Он спал.
Только после определенного времени он понял, что они сделали с ним, пока он был погружен в себя.
Пришла пора, чтобы применить знания, полученнные в области практической герменетики. он спокойно произнес:
— Меня зовут Ричард Мюллер. Я прибыл с добрыми намерениями от людей земной зоны культуры.
Разумется, гидряне не могли понять этого. Однако они стояли неподвижно, и выражения их лиц не свидетельствовали об иронии. Он присел и на влажной мягкой глине начертил теорему Пифагора. Поднял глаза. Улыбнулся.
Основная концепция геометрии. Универсальная система мышления.
Гидряне слегка наклонили головы. Ноздри, напоминающие вертикальные прорези, слегка задрожали. Он предположил, что они обмениваются какими-то соображениями. Располагая таким количеством глаз, размещенных со всех сторон, им даже не было необходимости оборачиваться друг к другу.
— А теперь, — продолжал Мюллер, — я покажу вам еще одно доказательство нашей близости.
Он начертил палочку. Чуть подальше нарисовал две палочки. Еще дальше три. Соединил их значками.
I+II=III
— Верно? — спросил он. — Мы это называем сложением. Соединенные суставами руки заколыхлись. Двое гидрян столкнулись. Мюллер вспомнил, как гидряне едва только обнаружили исследовательский зонл, уничтожили его, даже не пытаясь разобраться в нем. Сейчас он был готов к такой же реакции. Но они только слушали. Великолепно. Он встал с колен и указал на то, что нарисовал.
— Ваша очередь, — сказал он. Он говорил намеренно громко. Широко улыбался…
— Обратитесь ко мне на универсальном языке математике. Покажите мне, что вы поняли.
Ничего.
Он вновь указал на символы, а потом протянул открытую ладонь к ближайшему гидрянину.
Через какое-то время другой гидрянин, плавно передвигаясь выступил вперед, поднял ногу и несколько раз качнул шарообразной ступней. Чертежи исчезли. Он разравнял почву.
— Хорошо, — сказал Мюллер. — А теперь ты что-нибудь нарисуй. Однако гидрянин вернулся на свое место в окружившей Мюллера толпе.
— Превосходно. Существует еще один универсальный язык. Надеюсь, он не осквернит ваших ушей.
Мюллер извлек из кармана флейту и приложил к губам.
Играть через фильтрованную оболчку оказалось нелегко. Но он задержал дыхание и исполнил диатоническую грам-гамму. Он во второй раз заиграл диатоническую гамму, но теперь в минорном ключе. Потом принялся играть гамму хроматическую. Они производили впечатление чуть более взволнованных. Это неплохо свидетельствует о вас, подумал он. В этом вы разбираетесь. И ему пришло в голову, что может быть полная гамма скажется более под настроение этого облачного мира. Он заиграл ее и еще что-то из Дебюсси на закуску.
— Доходит это до вас? — спросил он. Вроде бы они стали о чем-то совещаться. Отошли от него. Он двинулся за ними. Но не мог догнать, и они вскоре исчезли с его глаз в сумерках влажной чащи. Но он не расстроился и вскоре оказался там, где они собрались все вместе, словно ожидая его. И с такими перерывами они довели его до своего города.
Питался он искуственно. Химический анализ показал, что было бы по меньшей мере безрассудно даже пробовать то, что ели гидряне.
Он множество раз чертил «пифагоровы штаны». Выписывал арифметические действия. Играл Шенберга и Баха. Рисовал равносторонние треугольники. Погружался в стереометрию. Пел. Говорил гидрянам не только по аглийски, но и по-французки, по-китайски, чтобы продемонстрировать им, сколь разнородны языки людей. Предлагал схематические изображения атома. И все же после шести месяцев пребывания среди них он знал о работе их сознания не больше, чем через час после посадки.
Они молча терпели его присутствие. Между собой они переговаривались в основном быстрыми жестами, прикосновением рук, подрагиванием ноздрей. Какой-то свой язык у них явно был, но это был причудливый, полный посапывания шум, в котором он не сумел различить не только слов, но и хотя бы слабых. Разумеется, все, что он слышал, он записывал.
Пока в конце концов, наверное, утомленные этим визитом из иного мира, они не взялись за него.
Он спал.
Только после определенного времени он понял, что они сделали с ним, пока он был погружен в себя.
2
Ему было восемнадцать лет и он, обнаженный, лежал под яркими звездами на небе Калифорнии. Ему казалось, что он может дотянуться до звезд, может сорвать их с неба.
Быть богом! Овладеть Вселенной!
Он повернулся к ней, смуглый и прохладный, слегка напряженный, накрыл ладонями ее груди, потом провел рукой по гладкому животу. Она слегка задрожала.
— Дик, — сказала она. — Ох… Быть богом, думал он. Он быстро поцеловал ее, а потом небыстро.
— Подожди, — попросила она. — Я еще не готова. Он ждал. Помог подготовиться ей или же это показалось ему, что помог, но скоро ее дыхание сделалось прерывистым. Она снова пробормотала его имя. Сколько звездных ситем способен посетить человек за свою не слишком долгую жизнь? Если вокруг каждой звезды вращается в среднем двенадцать планет, и если во всей галактике с диаметром в «Х» световых лет сто миллионов звезд… Бедра ее разошлись. Он закрыл глаза. Под коленями и локтями он ощутил бархатистые иголки старых сосен.
Он опустился рядом с ней навзничь. Показывал на звезды и говорил, как они называются, причем перепутал по-крайней мере половину их названий. Она, однако, этого не знала. Он доверил ей свои мечты. А потом они снова любили друг друга и было еще лучше.
Он надеялся, что к полуночи пойдет дождь, и они смогут потанцевать под его струями, но небо осталось безоблачным. И потому они всего лишь сходили поплавать. Они выскочили из воды, дрожа от холода и хохоча. Когда он отвозил ее домой, она запила свою противозачаточную пилюлю ликером шартрез. Он сказал ей, что любит ее.
Они обменивались поздравительными открытками на Рождество Христово еще много лет.
Быть богом! Овладеть Вселенной!
Он повернулся к ней, смуглый и прохладный, слегка напряженный, накрыл ладонями ее груди, потом провел рукой по гладкому животу. Она слегка задрожала.
— Дик, — сказала она. — Ох… Быть богом, думал он. Он быстро поцеловал ее, а потом небыстро.
— Подожди, — попросила она. — Я еще не готова. Он ждал. Помог подготовиться ей или же это показалось ему, что помог, но скоро ее дыхание сделалось прерывистым. Она снова пробормотала его имя. Сколько звездных ситем способен посетить человек за свою не слишком долгую жизнь? Если вокруг каждой звезды вращается в среднем двенадцать планет, и если во всей галактике с диаметром в «Х» световых лет сто миллионов звезд… Бедра ее разошлись. Он закрыл глаза. Под коленями и локтями он ощутил бархатистые иголки старых сосен.
Он опустился рядом с ней навзничь. Показывал на звезды и говорил, как они называются, причем перепутал по-крайней мере половину их названий. Она, однако, этого не знала. Он доверил ей свои мечты. А потом они снова любили друг друга и было еще лучше.
Он надеялся, что к полуночи пойдет дождь, и они смогут потанцевать под его струями, но небо осталось безоблачным. И потому они всего лишь сходили поплавать. Они выскочили из воды, дрожа от холода и хохоча. Когда он отвозил ее домой, она запила свою противозачаточную пилюлю ликером шартрез. Он сказал ей, что любит ее.
Они обменивались поздравительными открытками на Рождество Христово еще много лет.
3
Восьмая планета Альфы Центавра-3 была огромным газовым шаром невысокой плотности и с силой притяжения, примерно равной силе притяжения Земли, Мюллер провел там медовый месяц, когда женился во второй раз. При этом он проворачивал свои служебные дела, так как колонисты на шестой планете этой систмы стали слишком уж самостоятельными. Они хотели создать вихревой еффект, который высосал бы большую часть крайне полезной атмосферы восьмой планеты для нужд их промышленности.
Конферецию он провел достаточно успешно. Убедил местные власти в необходимости установления квоты на разработку атмосферы и даже выслушал похвалу за свой небольшой вклад в вопросы межпланетной морали. Позже все свое время пребывания на восьмой планете Альфы Центавры-3 он и Мола были гостями правительства. Мола, в отличие от первой его жены Лорейн, страшно любила путешествовать. И ее ожидало множество космических перелетов вместе с ним.
В изоляционных костюмах они плавали в ледяном метановом озере. Смеясь, носились по аммичным берегам этого озера. У Молы, высокой как и он, были сильные ноги, темнорыжие волосы, зеленые глаза. Он заключал ее в обьятия в теплом помещении, все окна которого выходили на безнадежно-унылое море, сотни тысяч километров неспокойной жидкости.
— Мы всегда будем любить друг друга, — говорила она.
— Да, всегда… Однако уже к концу первой недели они адски разлаялись. Но это была лишь игра, так как чем отчаянее ругань, тем трогательнее было примерение. На какое-то время. Потом же им не хотелось даже ругаться. Когда подошел срок очередного брачного контракта, они оба отказались. По мере того, как с течением времени слава его росла, Мола слала ему дружеские письма.
После возвращения с Беты Гидры 4 он хотел с нею увидеться. Кто-кто, а уж она бы от него не отвернулась. Слишком многое соединяло их когда-то.
Однако Мола тогда проводила отпуск на планете Веста со своим седьмым мужем. Сам он был у нее третим. Он не стал вызывать ее. Он понял, что в этом нет смысла.
Хирург сказал:
— Мне очнь жаль, мистер Мюллер, но мы ничего не можем сделать для вас. Я не хотел бы пробуждать в вас напрасных надежд. Мы летально обследовали вашу нервную систему. Мы неможем локализовать изменения. Мне очень жаль.
Конферецию он провел достаточно успешно. Убедил местные власти в необходимости установления квоты на разработку атмосферы и даже выслушал похвалу за свой небольшой вклад в вопросы межпланетной морали. Позже все свое время пребывания на восьмой планете Альфы Центавры-3 он и Мола были гостями правительства. Мола, в отличие от первой его жены Лорейн, страшно любила путешествовать. И ее ожидало множество космических перелетов вместе с ним.
В изоляционных костюмах они плавали в ледяном метановом озере. Смеясь, носились по аммичным берегам этого озера. У Молы, высокой как и он, были сильные ноги, темнорыжие волосы, зеленые глаза. Он заключал ее в обьятия в теплом помещении, все окна которого выходили на безнадежно-унылое море, сотни тысяч километров неспокойной жидкости.
— Мы всегда будем любить друг друга, — говорила она.
— Да, всегда… Однако уже к концу первой недели они адски разлаялись. Но это была лишь игра, так как чем отчаянее ругань, тем трогательнее было примерение. На какое-то время. Потом же им не хотелось даже ругаться. Когда подошел срок очередного брачного контракта, они оба отказались. По мере того, как с течением времени слава его росла, Мола слала ему дружеские письма.
После возвращения с Беты Гидры 4 он хотел с нею увидеться. Кто-кто, а уж она бы от него не отвернулась. Слишком многое соединяло их когда-то.
Однако Мола тогда проводила отпуск на планете Веста со своим седьмым мужем. Сам он был у нее третим. Он не стал вызывать ее. Он понял, что в этом нет смысла.
Хирург сказал:
— Мне очнь жаль, мистер Мюллер, но мы ничего не можем сделать для вас. Я не хотел бы пробуждать в вас напрасных надежд. Мы летально обследовали вашу нервную систему. Мы неможем локализовать изменения. Мне очень жаль.
4
У него было девять лет времени, чтобы оживить свои воспоминания. Он заполнил ими несколько кубиков, в основном в первые свои годы пребывания на Лемносе, когда он еще думал, что иначе не сможет помнить прошлое. Однако он обнаружил, что с годами воспоминания делаются все ярче. Может быть в том ему помогло переобучение. Он мог воскрешать пейзажи, звуки, вкус, запах, восстанавливать целиком разговоры. Цитировать по памяти полный текст нескольких трактатов, над содержанием которых он корпел. Он был способен перечислить всех королей Англии в хронологическом порядке от Вильгельма1 и до Вильгельма4. Он помнил имя каждой их своих девушек.
В глубине души он признавал, что если бы была такая возможность, он бы вернулся на Землю. Остальное было лишь позой. Это стало ясно для него самого, так же как и для Неда Раулинса. Его презрение к человечесвту — искренне, но это вовсе не значит, что он жаждет остаться здесь в одиночестве. Он с нетерпением поджидал нового посещения юноши. В ожидании он выпил несколько капель жидкости, которую поставлял ему город. Охотился, ни о чем не думая, и настрелял зверей столько, что не смог бы сьесть даже за год, вел длительные диалоги с самим собой, мечтал о Земле.
В глубине души он признавал, что если бы была такая возможность, он бы вернулся на Землю. Остальное было лишь позой. Это стало ясно для него самого, так же как и для Неда Раулинса. Его презрение к человечесвту — искренне, но это вовсе не значит, что он жаждет остаться здесь в одиночестве. Он с нетерпением поджидал нового посещения юноши. В ожидании он выпил несколько капель жидкости, которую поставлял ему город. Охотился, ни о чем не думая, и настрелял зверей столько, что не смог бы сьесть даже за год, вел длительные диалоги с самим собой, мечтал о Земле.
5
Раулинс спешил. Задыхающийся, раскрасневший, он влетел в зону «Ц» и увидел Мюллера, который как раз вошел сюда и стоял не расстоянии каких-то сто метров от ворот.
— Тебе следовало бы идти спокойнее, — напомнил Мюллер, — даже по этим безопасным зонам. Никогда не изввестно, что…
Раулинс задержался у ванны с песком стиснув руки на ее изогнутой повехности, переводя дыхание.
— Дай мне выпить, — выдавил он, — этого твоего особого…
— Тебе плохо?
— Нет.
Мюллер направился к ближайшему фонтану и наполнил удобную плоскую бутылку ароматным напитком. Потом с бутылкой подошел к Раулинсу. Парнишка даже не вздрогнул. Казалось, он совсем не ощущает эманации. Он выпил жадно, быстро капли поблескивающей жидкости, которые потекли с его подбородка на комбинезон. Он прикрыл глаза.
— Ты кошмарно выглядишь, — заметил Мюллер. — Словно тебя минуту назад обесчестили.
— Меня обесчестили.
— Не понимаю.
— Подожди, дай передохнуть. Я бежал сюда всю дорогу от зоны «Ф».
— Тебе повезло, что ты еще жив.
— Наверно.
— Еще выпьешь?
— Нет, — Раулинс покачал головой. — Пока нет. Мюллер присмотрелся к парнишке. Перемена была разительной и непонятной — одна лишь усталось не могла быть тому поводом. Лицо раскраснелось о словно опухло, застыло, глаза тревожые. Перепил? Болен? Перербал какого-нибудь наркотика?
Раулинс молчал.
Через какое-то время, чтобы заполнить пустоту этой тишины, Мюллер сказал:
— Я много думал о нашем последнем разговоре. И пришел к выводу, что вел себя как чертов глупец. Это нарочитый негативизм, — выдавил он и попытался заглянуть в бегающие глаза Раулинса. — Послушай, Нед, откинь все это. Я охотно вернусь на Землю и буду лечиться. Пусть даже лечение будет экспериментальным, рискованным. Самое большое, если оно не удасться, эт о…
— Нет никакой возможности лечения, — печально сообщил Раулинс.
— Нет возможности лечения?..
— Нет. Никакой. Это была ложь.
— Ну конечно. Разумеется.
— Ты сам так говорил, — напомнил Раулинс. — Ты не верил ни в одно мое слово. Помнишь?
— Ложь?
— Ты не понимал, зачем я говорю об этом, но сказал, что все это ерунда. Ты заявил, что я вру. Пытался понять, с какой же целью. Я в самом деле врал тебе, Дик.
— Врал?
— Да.
— А я переменил свои планы, — ласково произнес Мюллер. — Я был готов вернуться на Землю.
— Нет ни малейшей надежды на исцеление, — сказал Раулинс. Он выпрямился и пригладил пальцами длинные золотистые волосы. Одернул на себе потертый комбинезон. Подошел к фонтану и наполнил бутылку.
Возвращаясь, он протянул ее Мюллеру. Потом сам допил остальное. Такой-то небольшой и явно плотоядный зверек пробежал мимо них и скрылся за воротами в зону «Д».
Наконец Мюллер спросил:
— Может, ты хочешь мне кое-что пояснить?
— Прежде всего, никакие мы не археологи.
— Дальше. Мы прилетели сюда специально за тобой. Это не было случайностью. Мы все это время знали, где ты. За тобой следили все эти девять лет.
— Я принимал меры предосторожности.
— Они никуда не годились. Бордман знал, что ты отправишься на Лемнос, и приказал наблюдать за тобой. Тебя оставили в покое, поскольку ты не был ему нужен. Но когда появилась необходимость, он был вынужден сюда прилететь. Он держал тебя в резерве, как бы я сказал.
— Чарльз Бордман прислал за мной? — переспросил Мюллер.
— Ну да, именно поэтому мы и здесь. Это единственная цель нашей экспедиции, — бесцветно проговорил Раулинс. — И он выбрал меня для налаживания контакта с тобой, так как когда-то ты знал моего отца, значит, мог бы привязаться ко мне. К тому же я с виду кажусь таким невинным. С самого начала Бордман руководил мной, говорил, что я должен сказать, давал указания, даже рекомендации, какие мне следует допускать ошибки, как халтурить, чтобы все это в конечном итоге пошло на благо. Например, это он приказал мне войти в эту клетку. Он полагал, что этим я заслужу твое доверие.
— Бордман здесь? На Лемносе?
— В зоне «Ф». В лагере.
— Чарльз Бордман?
— Он . Именно. Лицо Мюллера сделалось как из камня. Но в голосе его царил кавардак.
— Зачем он это сделал? Что ему от меня нужно?
— Ты же знаешь, — сказал Раулинс, — что во Вселенной кроме нас и гидрян есть третья раса разумных существ.
— Знаю. Их обнаружили лет двадцать тому назад. Именно поэтому меня и направили к гидрянам. Я должен был заключить с ними пакт о совместном защите до того, как та галактическая раса доберется до нас. И ничего не смог. Но что общего это имеет с…
— Ты много знаешь об этой расе?
— Очень мало, — признался Мюллер. — Практически ничего кроме того, что я только что сказал. Впервые я услышал о ней в тот день, когда согласился взять на себя миссию на Бету Гидры 4. Бордман сказал мне лишь то, что в соседней галактике живут весьма развитые существа… какая-то высшая раса… И что они располагают глактическими двигателями и вскоре могут прибыть к нам в гости.
— Теперь мы знаем о них побольше, — сказал Раулинс.
— Но сперва скажи, что от меня нужно Бордману?
— Всему свое время, для большей ясности. — Раулинс улыбнулся открыто, но как-то застенчиво. Опершись о каменный бассейн, он вытянул ноги перед собой. — Мы слишком многого не знаем об этих существах не из нашей галактики. Мы высылали туда всего лишь одну ракету: выстрелили ее в подпространство, пока она не прилетела несколько тысяч… или несколько миллионов световых лет. Я не знаю, сколько в точности. В любом случае эта ракета была с видеодатчиками. Выслана она была в одну из областей рентгеновского излучения. Информация совершенно секретная, но я слышал, что все это то ли галактика Пигнус А, то ли Скорпион 2. Мы убедились, что одну из планет этой Галактики заселяет какая-то высокоразвитая цивилизация абсолютно чуждых нам существ.
— Абсолютно?
— Они видят весь спектр, — пояснил Раулинс. — Основное поле зрения лежит для них в высокочастотном диапазоне. Они могут видеть в свете рентгеновских лучей. Кроме того, они, вроде бы, способны видеть радиоволны или, по-крайней мере, черпать из них какую-то информацию. И воспринимают большинство средних волн, но не особено интересуются всем тем, что расположено между инфракрасным и ультрафиолетовыми областями… Тем, что мы называем видимым светом.
— Подожди… Радиовосприятие? Ты имеешь понятие, какова длина радиоволн? Чтобы получить информацию прямо от волны, надо обладать глазами или каким-нибудь другим рецептором — ну, что там еще у них может быть? — огромных размеров. И какие, ты предполагаешь, размеры у этих существ?
— Каждое могло бы пообедать слоном, сказал Раулинс.
— Разумные формы жизни не достигают таких размеров.
— Что это еще за ограничитель? Их планета — огромная, газовая, одни моря. Сила притяжения такова, что о ней не стоит даже упоминать. Они плавают, а не ходят. Не знают квадратных или кубических измерений.
— Значит, стаи свехкитов, достигающих технической культуры, — сказал Мюллер. — Не станешь же ты мне говорить, что..
— Вот именно. Достигли. Я повторяю, они нам чужды. Сами не способны создавать механизмы. Но у них есть рабы.
— Ага, — тихо произнес Мюллер.
— Мы только начали ориентироваться в этом и, разумеется, до меня доходят лишь обрывки эти сведений, совершенно секретных, но я их анализирую и знаю, что эти создания пользуются помощью существ более инзкого уровня, делают из них нечто вроде автоматов, управляемых по радио. Они используют все, что только обладает конечностями и способны ими шевелить. Начали они с каких-то зверушек, с небольших созданий, вроде наших дельфинов, тоже почти разумных, а потом развили свою технологию дальше, пока не вышли в галактику. Они достигли ближайших планет… планет с почвой… и овладели какими-то псевдоначальными видами, вроде первошимпанзе.
Теперь же им понадобились пальцы. Применение рук имеет для них огромное значение. В настоящее время сфера их влияния равна примерно восьмидесяти световым годами, насколько мне известно, расширяется с поразительной быстротой.
Мюллер покачал головой:
— Это еще худшая ложь, чем твоя болтовня о лечении. Послушай-ка, скорость распостранения радиоволн ограничена, правда? Если эти существа осуществляют контроль над работой невольников, отдаленных на восемьдесят световых лет, срок передачи приказания тоже займет восемьдесят лет. Каждое подрагивание мышцы, каждое мельчайшее движение…
— Они могут покидать свою планету, — сказал Раулинс.
— Но поскольку они такие огромные…
— Они приказывают невольникам строить компенсаторы гравитации. Кроме того, располагают межзвездными двигателями, всеми их колониями правит надзиратели, которые парят на орбите в нескольких тысячах километров над планетой в искуственной атмосфере родной планеты. На каждую планету достаточно одного надзирателя. Я полагаю, что это как бы дежурные на определенный срок.
Мюллер прикрыл глаза. Эти непонятные огромные бестии распостраняются по своей далекой галактике, превращая их в подневольные рабочие коллективы, а сами, как этакие космические киты, парят на орбите, руководя и контролируя свои количественные неправдоподобные замыслы. Сами же они оказываются неспособными ни на какой физический труд.
Просто прямо из моря взявшиеся комья стеклистой розовой протоплазмы, утыканные рецепторами, схватывающими оба края спектра. Перешептываются рентгеновскими лучами. Отдают приказы на радиоволнах. Нет, подумал он, нет.
— Хм-м… — наконец произнес он. — Ну и что? Что дальше? Они же в другой галактике.
— Уже нет. Они вторглись в несколько наших колоний. Знаешь, что оин делают, когда натыкаются на планету, колонизированную людьми? Оставляют на орбите надзирателя, и тот полностью подчиняет себе поселенцев. Они уже разобрались, что люди — наилучший сорт невольников, и это меня ни чуточки не удивляет. В этот момент под их властью находится шесть наших планет. Они захватили было и седьмую, но там удалось пристрелить наблюдателя. Теперь сделают это стало невозможным. Они попросту отталкивают наши снаряды, отбрасывают их назад.
— Если ты все это выдумал, — заявил Мюллер, — я тебя убью.
— Это правда. Клянусь тебе.
— Когда это началось?
— В прошлом году.
— И что происходит? Эти существа маршируют по галактике, и все больше людей превращается в живые трупы?
— По мнению Бордмана есть люди и шанс помешать всему этому.
— Какой же? Раулинс пояснил:
— Они вроде бы не отдают себе отчета, что мы тоже разумные существа. Видишь ли, мы можем общаться с ними. Они немые, общаются на основе ккой-то телепатической системы. Мы перепробовали самые разные формы связи, бомбардируем их инфорамацией на всех диапазонах волн, но ничего не свидетельствует о том, что они нас понимают. Бордман полагает, что если бы мы ухитрились продемонстрировать им, что обладаем… ну… душой… они могли бы оставить нас в покое. Одному богу ведомо, почему он так считает. Есто, кажеться, вывод компьютера, что эти непонятные создания претворяют в жизнь какой-то свой план, согласный их идеологии: хотят подчинить себе все живые существа, которые могут считаться полезными, но это не распостраняется на виды, развитые так же, как и они. Так что если бы смогли продемонстрировать им, что…
— Но ведь они видят, что у нас огромные города. Что мы знаем звездные перелеты. Разве это не доказательство нашего разума?
— Бобры строят плотины, — заметил Раулинс, — но ведь мы не заключаем договоров с бобрами. Мы не выплачиваем им компенсации, когда присваиваем себе их территории. Мы считаем, что по определенным соображениям чувства бобров можно не принимать в счет.
— Считаем? Скорее вы юридически постановили, что бобров можно уничтожать. И что значит вся эта болтовня об уникальности разумных существ? Начиная от первичных клеток и кончая высшими формами для всех существует одна шкала. Мы более развиты, чем шимпанзе, но является ли это качественным скачком? Или же тот акт, что мы способны регестрировать наше знание, чтобы использовать его в случае необходимости, так сильно меняет положение дел?
— Сейчас я не буду вдаваться в философские дискуссии, — едко произнес Раулинс. — Я лишь показал тебе, как вырисовывается ситуация… и как сильно она касается тебя.
— Ладно. Как же сильно она касается меня?
— Бордман убежден, что мы в самом деле можем избавиться от этих чудовищ из другой галактики, если докажем им, что мы ближе к ним по развитию, чем все иные творения, находящиеся у них в рабстве. Если мы как-то заставим их понять, что тоже обладаем чувствами, сомневаемся, гордимся, мечтаем…
— «Разве у еврея нет глаз? — сплюнув процитировал Мюллер сцену из «Венецианского купца"Шекспира. — или же у еврея нет рук, ног, внутренностея, мыслей, чувств, надежд?.. Или если ранишь нас, разве кровь не течет?!
— Вот именно, именно этим способом.
— Способ не ахти какой, поскольку они не знают ни одного языка.
— Ты не понял? — спросил Раулинс.
— Нет. Я… Да, Господь милосердный, я понял!
— Среди многих миллиардов людей есть один человек, который способен обьясняться без слов. Он излучает свои глубочайшие чувства. Свою душу. Мы не знаем на какой волне. Но, может быть, они знают.
— Поэтому Бордман и решил попросить тебя, чтобы ты еще раз кое-что сделал на благо человечества. чтобы ты полетел к этим чужим существам. Чтобы позволил им принять то, что ты передаешь. Чтобы показал, что мы нечто большее обычных животных.
— Так зачем нужны были все эти бредни о том, чтобы забрать меня на Землю для лечения?
— Приманка. Ловушка. Как-то надо было выманить тебя из лабиринта. Потом бы тебе обяснили, что к чему, и попросили бы о помощи.
— И признались бы, что исцеление ни одним из способов невозможно? И расчитывали бы, что я хоть пальцем шевельну ради спасения человечества?
— Твоя помощь могла быть и не добровольной, — сообщил Раулинс.
— Тебе следовало бы идти спокойнее, — напомнил Мюллер, — даже по этим безопасным зонам. Никогда не изввестно, что…
Раулинс задержался у ванны с песком стиснув руки на ее изогнутой повехности, переводя дыхание.
— Дай мне выпить, — выдавил он, — этого твоего особого…
— Тебе плохо?
— Нет.
Мюллер направился к ближайшему фонтану и наполнил удобную плоскую бутылку ароматным напитком. Потом с бутылкой подошел к Раулинсу. Парнишка даже не вздрогнул. Казалось, он совсем не ощущает эманации. Он выпил жадно, быстро капли поблескивающей жидкости, которые потекли с его подбородка на комбинезон. Он прикрыл глаза.
— Ты кошмарно выглядишь, — заметил Мюллер. — Словно тебя минуту назад обесчестили.
— Меня обесчестили.
— Не понимаю.
— Подожди, дай передохнуть. Я бежал сюда всю дорогу от зоны «Ф».
— Тебе повезло, что ты еще жив.
— Наверно.
— Еще выпьешь?
— Нет, — Раулинс покачал головой. — Пока нет. Мюллер присмотрелся к парнишке. Перемена была разительной и непонятной — одна лишь усталось не могла быть тому поводом. Лицо раскраснелось о словно опухло, застыло, глаза тревожые. Перепил? Болен? Перербал какого-нибудь наркотика?
Раулинс молчал.
Через какое-то время, чтобы заполнить пустоту этой тишины, Мюллер сказал:
— Я много думал о нашем последнем разговоре. И пришел к выводу, что вел себя как чертов глупец. Это нарочитый негативизм, — выдавил он и попытался заглянуть в бегающие глаза Раулинса. — Послушай, Нед, откинь все это. Я охотно вернусь на Землю и буду лечиться. Пусть даже лечение будет экспериментальным, рискованным. Самое большое, если оно не удасться, эт о…
— Нет никакой возможности лечения, — печально сообщил Раулинс.
— Нет возможности лечения?..
— Нет. Никакой. Это была ложь.
— Ну конечно. Разумеется.
— Ты сам так говорил, — напомнил Раулинс. — Ты не верил ни в одно мое слово. Помнишь?
— Ложь?
— Ты не понимал, зачем я говорю об этом, но сказал, что все это ерунда. Ты заявил, что я вру. Пытался понять, с какой же целью. Я в самом деле врал тебе, Дик.
— Врал?
— Да.
— А я переменил свои планы, — ласково произнес Мюллер. — Я был готов вернуться на Землю.
— Нет ни малейшей надежды на исцеление, — сказал Раулинс. Он выпрямился и пригладил пальцами длинные золотистые волосы. Одернул на себе потертый комбинезон. Подошел к фонтану и наполнил бутылку.
Возвращаясь, он протянул ее Мюллеру. Потом сам допил остальное. Такой-то небольшой и явно плотоядный зверек пробежал мимо них и скрылся за воротами в зону «Д».
Наконец Мюллер спросил:
— Может, ты хочешь мне кое-что пояснить?
— Прежде всего, никакие мы не археологи.
— Дальше. Мы прилетели сюда специально за тобой. Это не было случайностью. Мы все это время знали, где ты. За тобой следили все эти девять лет.
— Я принимал меры предосторожности.
— Они никуда не годились. Бордман знал, что ты отправишься на Лемнос, и приказал наблюдать за тобой. Тебя оставили в покое, поскольку ты не был ему нужен. Но когда появилась необходимость, он был вынужден сюда прилететь. Он держал тебя в резерве, как бы я сказал.
— Чарльз Бордман прислал за мной? — переспросил Мюллер.
— Ну да, именно поэтому мы и здесь. Это единственная цель нашей экспедиции, — бесцветно проговорил Раулинс. — И он выбрал меня для налаживания контакта с тобой, так как когда-то ты знал моего отца, значит, мог бы привязаться ко мне. К тому же я с виду кажусь таким невинным. С самого начала Бордман руководил мной, говорил, что я должен сказать, давал указания, даже рекомендации, какие мне следует допускать ошибки, как халтурить, чтобы все это в конечном итоге пошло на благо. Например, это он приказал мне войти в эту клетку. Он полагал, что этим я заслужу твое доверие.
— Бордман здесь? На Лемносе?
— В зоне «Ф». В лагере.
— Чарльз Бордман?
— Он . Именно. Лицо Мюллера сделалось как из камня. Но в голосе его царил кавардак.
— Зачем он это сделал? Что ему от меня нужно?
— Ты же знаешь, — сказал Раулинс, — что во Вселенной кроме нас и гидрян есть третья раса разумных существ.
— Знаю. Их обнаружили лет двадцать тому назад. Именно поэтому меня и направили к гидрянам. Я должен был заключить с ними пакт о совместном защите до того, как та галактическая раса доберется до нас. И ничего не смог. Но что общего это имеет с…
— Ты много знаешь об этой расе?
— Очень мало, — признался Мюллер. — Практически ничего кроме того, что я только что сказал. Впервые я услышал о ней в тот день, когда согласился взять на себя миссию на Бету Гидры 4. Бордман сказал мне лишь то, что в соседней галактике живут весьма развитые существа… какая-то высшая раса… И что они располагают глактическими двигателями и вскоре могут прибыть к нам в гости.
— Теперь мы знаем о них побольше, — сказал Раулинс.
— Но сперва скажи, что от меня нужно Бордману?
— Всему свое время, для большей ясности. — Раулинс улыбнулся открыто, но как-то застенчиво. Опершись о каменный бассейн, он вытянул ноги перед собой. — Мы слишком многого не знаем об этих существах не из нашей галактики. Мы высылали туда всего лишь одну ракету: выстрелили ее в подпространство, пока она не прилетела несколько тысяч… или несколько миллионов световых лет. Я не знаю, сколько в точности. В любом случае эта ракета была с видеодатчиками. Выслана она была в одну из областей рентгеновского излучения. Информация совершенно секретная, но я слышал, что все это то ли галактика Пигнус А, то ли Скорпион 2. Мы убедились, что одну из планет этой Галактики заселяет какая-то высокоразвитая цивилизация абсолютно чуждых нам существ.
— Абсолютно?
— Они видят весь спектр, — пояснил Раулинс. — Основное поле зрения лежит для них в высокочастотном диапазоне. Они могут видеть в свете рентгеновских лучей. Кроме того, они, вроде бы, способны видеть радиоволны или, по-крайней мере, черпать из них какую-то информацию. И воспринимают большинство средних волн, но не особено интересуются всем тем, что расположено между инфракрасным и ультрафиолетовыми областями… Тем, что мы называем видимым светом.
— Подожди… Радиовосприятие? Ты имеешь понятие, какова длина радиоволн? Чтобы получить информацию прямо от волны, надо обладать глазами или каким-нибудь другим рецептором — ну, что там еще у них может быть? — огромных размеров. И какие, ты предполагаешь, размеры у этих существ?
— Каждое могло бы пообедать слоном, сказал Раулинс.
— Разумные формы жизни не достигают таких размеров.
— Что это еще за ограничитель? Их планета — огромная, газовая, одни моря. Сила притяжения такова, что о ней не стоит даже упоминать. Они плавают, а не ходят. Не знают квадратных или кубических измерений.
— Значит, стаи свехкитов, достигающих технической культуры, — сказал Мюллер. — Не станешь же ты мне говорить, что..
— Вот именно. Достигли. Я повторяю, они нам чужды. Сами не способны создавать механизмы. Но у них есть рабы.
— Ага, — тихо произнес Мюллер.
— Мы только начали ориентироваться в этом и, разумеется, до меня доходят лишь обрывки эти сведений, совершенно секретных, но я их анализирую и знаю, что эти создания пользуются помощью существ более инзкого уровня, делают из них нечто вроде автоматов, управляемых по радио. Они используют все, что только обладает конечностями и способны ими шевелить. Начали они с каких-то зверушек, с небольших созданий, вроде наших дельфинов, тоже почти разумных, а потом развили свою технологию дальше, пока не вышли в галактику. Они достигли ближайших планет… планет с почвой… и овладели какими-то псевдоначальными видами, вроде первошимпанзе.
Теперь же им понадобились пальцы. Применение рук имеет для них огромное значение. В настоящее время сфера их влияния равна примерно восьмидесяти световым годами, насколько мне известно, расширяется с поразительной быстротой.
Мюллер покачал головой:
— Это еще худшая ложь, чем твоя болтовня о лечении. Послушай-ка, скорость распостранения радиоволн ограничена, правда? Если эти существа осуществляют контроль над работой невольников, отдаленных на восемьдесят световых лет, срок передачи приказания тоже займет восемьдесят лет. Каждое подрагивание мышцы, каждое мельчайшее движение…
— Они могут покидать свою планету, — сказал Раулинс.
— Но поскольку они такие огромные…
— Они приказывают невольникам строить компенсаторы гравитации. Кроме того, располагают межзвездными двигателями, всеми их колониями правит надзиратели, которые парят на орбите в нескольких тысячах километров над планетой в искуственной атмосфере родной планеты. На каждую планету достаточно одного надзирателя. Я полагаю, что это как бы дежурные на определенный срок.
Мюллер прикрыл глаза. Эти непонятные огромные бестии распостраняются по своей далекой галактике, превращая их в подневольные рабочие коллективы, а сами, как этакие космические киты, парят на орбите, руководя и контролируя свои количественные неправдоподобные замыслы. Сами же они оказываются неспособными ни на какой физический труд.
Просто прямо из моря взявшиеся комья стеклистой розовой протоплазмы, утыканные рецепторами, схватывающими оба края спектра. Перешептываются рентгеновскими лучами. Отдают приказы на радиоволнах. Нет, подумал он, нет.
— Хм-м… — наконец произнес он. — Ну и что? Что дальше? Они же в другой галактике.
— Уже нет. Они вторглись в несколько наших колоний. Знаешь, что оин делают, когда натыкаются на планету, колонизированную людьми? Оставляют на орбите надзирателя, и тот полностью подчиняет себе поселенцев. Они уже разобрались, что люди — наилучший сорт невольников, и это меня ни чуточки не удивляет. В этот момент под их властью находится шесть наших планет. Они захватили было и седьмую, но там удалось пристрелить наблюдателя. Теперь сделают это стало невозможным. Они попросту отталкивают наши снаряды, отбрасывают их назад.
— Если ты все это выдумал, — заявил Мюллер, — я тебя убью.
— Это правда. Клянусь тебе.
— Когда это началось?
— В прошлом году.
— И что происходит? Эти существа маршируют по галактике, и все больше людей превращается в живые трупы?
— По мнению Бордмана есть люди и шанс помешать всему этому.
— Какой же? Раулинс пояснил:
— Они вроде бы не отдают себе отчета, что мы тоже разумные существа. Видишь ли, мы можем общаться с ними. Они немые, общаются на основе ккой-то телепатической системы. Мы перепробовали самые разные формы связи, бомбардируем их инфорамацией на всех диапазонах волн, но ничего не свидетельствует о том, что они нас понимают. Бордман полагает, что если бы мы ухитрились продемонстрировать им, что обладаем… ну… душой… они могли бы оставить нас в покое. Одному богу ведомо, почему он так считает. Есто, кажеться, вывод компьютера, что эти непонятные создания претворяют в жизнь какой-то свой план, согласный их идеологии: хотят подчинить себе все живые существа, которые могут считаться полезными, но это не распостраняется на виды, развитые так же, как и они. Так что если бы смогли продемонстрировать им, что…
— Но ведь они видят, что у нас огромные города. Что мы знаем звездные перелеты. Разве это не доказательство нашего разума?
— Бобры строят плотины, — заметил Раулинс, — но ведь мы не заключаем договоров с бобрами. Мы не выплачиваем им компенсации, когда присваиваем себе их территории. Мы считаем, что по определенным соображениям чувства бобров можно не принимать в счет.
— Считаем? Скорее вы юридически постановили, что бобров можно уничтожать. И что значит вся эта болтовня об уникальности разумных существ? Начиная от первичных клеток и кончая высшими формами для всех существует одна шкала. Мы более развиты, чем шимпанзе, но является ли это качественным скачком? Или же тот акт, что мы способны регестрировать наше знание, чтобы использовать его в случае необходимости, так сильно меняет положение дел?
— Сейчас я не буду вдаваться в философские дискуссии, — едко произнес Раулинс. — Я лишь показал тебе, как вырисовывается ситуация… и как сильно она касается тебя.
— Ладно. Как же сильно она касается меня?
— Бордман убежден, что мы в самом деле можем избавиться от этих чудовищ из другой галактики, если докажем им, что мы ближе к ним по развитию, чем все иные творения, находящиеся у них в рабстве. Если мы как-то заставим их понять, что тоже обладаем чувствами, сомневаемся, гордимся, мечтаем…
— «Разве у еврея нет глаз? — сплюнув процитировал Мюллер сцену из «Венецианского купца"Шекспира. — или же у еврея нет рук, ног, внутренностея, мыслей, чувств, надежд?.. Или если ранишь нас, разве кровь не течет?!
— Вот именно, именно этим способом.
— Способ не ахти какой, поскольку они не знают ни одного языка.
— Ты не понял? — спросил Раулинс.
— Нет. Я… Да, Господь милосердный, я понял!
— Среди многих миллиардов людей есть один человек, который способен обьясняться без слов. Он излучает свои глубочайшие чувства. Свою душу. Мы не знаем на какой волне. Но, может быть, они знают.
— Поэтому Бордман и решил попросить тебя, чтобы ты еще раз кое-что сделал на благо человечества. чтобы ты полетел к этим чужим существам. Чтобы позволил им принять то, что ты передаешь. Чтобы показал, что мы нечто большее обычных животных.
— Так зачем нужны были все эти бредни о том, чтобы забрать меня на Землю для лечения?
— Приманка. Ловушка. Как-то надо было выманить тебя из лабиринта. Потом бы тебе обяснили, что к чему, и попросили бы о помощи.
— И признались бы, что исцеление ни одним из способов невозможно? И расчитывали бы, что я хоть пальцем шевельну ради спасения человечества?
— Твоя помощь могла быть и не добровольной, — сообщил Раулинс.
6
Теперь все это эманировало с небывалой силой — ненависть, горечь, зависть, страх, страдание, упрямство, ложь, отвращение, гордость, отчаяние, злоба, безразличие, бешенство, смирение, жал кость, сожаление, боль и гнев, весь фейерверк. Раулинс отшатнулся как опаленный. Мюллер оказался в бездне одиночества. Ложь, ложь, лож, все что было — ложь! Он весь кипел. Говорил немного. Но то, что он чувствовал, само хлынуло из него стремительным, неудержимым потоком.
Он стоял между двумя выступающими вперед фасадами домов и медленно приходил в себя. Потом спросил:
— Значит, Бордман сунул бы меня в пасть этим чужакам даже вопреки моей воле?
— Да. Он сказал, что дело слишком серьезное, чтобы оставлять тебе свободу выбора. Твое желание или нежелание не играли бы никакой роли.
Мюллер сказал утвердительно, с жертвенным спокойствием:
— И ты принимаешь в всем этом участие. Я только не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?
— Я отказался.
— Ну конечно же.
— Нет, в самом деле. Да, я принимал в этом участие. Шел рука об руку с Бордманом… верно, я говорил тебе все эти враки. Но я не знал финала… того, что у тебя не окажется выбора. Я должен был прибежать сюда. Я не могу этого допустить. Я был обязан сказать правду.
— Как я признателен. Значит, теперь у меня есть альтернатива, так, Нед?Я могу позволить увести себя отсюда и еще раз оказаться козлом отпущения для Бордмана… или могу прямо сейчас, вот в эту минуту отправиться на тот свет и послать ко всем чертям все человечество.
— Нет, не говори так! — взволнованно вскрикнул Раулинс.
— А почему? Выбор-то у меня такой, раз уж ты по доброте душевной открыл мне глаза на происходящее, я могу выбирать то, что мне по вкусу. Ты вынес мне смертный приговор, Нед!
Он стоял между двумя выступающими вперед фасадами домов и медленно приходил в себя. Потом спросил:
— Значит, Бордман сунул бы меня в пасть этим чужакам даже вопреки моей воле?
— Да. Он сказал, что дело слишком серьезное, чтобы оставлять тебе свободу выбора. Твое желание или нежелание не играли бы никакой роли.
Мюллер сказал утвердительно, с жертвенным спокойствием:
— И ты принимаешь в всем этом участие. Я только не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь?
— Я отказался.
— Ну конечно же.
— Нет, в самом деле. Да, я принимал в этом участие. Шел рука об руку с Бордманом… верно, я говорил тебе все эти враки. Но я не знал финала… того, что у тебя не окажется выбора. Я должен был прибежать сюда. Я не могу этого допустить. Я был обязан сказать правду.
— Как я признателен. Значит, теперь у меня есть альтернатива, так, Нед?Я могу позволить увести себя отсюда и еще раз оказаться козлом отпущения для Бордмана… или могу прямо сейчас, вот в эту минуту отправиться на тот свет и послать ко всем чертям все человечество.
— Нет, не говори так! — взволнованно вскрикнул Раулинс.
— А почему? Выбор-то у меня такой, раз уж ты по доброте душевной открыл мне глаза на происходящее, я могу выбирать то, что мне по вкусу. Ты вынес мне смертный приговор, Нед!