– Какая у него сильная рука! – сказал один, имея в виду Никиту Сергеевича Хрущева.
   – Ну вот, теперь я спокоен, – пошутил Гончар, – Никита Сергеевич тоже без галстука, в вышитой украинской рубашке.
   – А я, – отозвалась шедшая с нами женщина, – не смотрела ни на что, кроме лица. Оно доброе… Но я заметила, что и озабоченное. Он чем-то сильно озабочен сегодня. Да, да, я не могла ошибиться…
   Разговор пошел перескакивать с одного на другое, а я поразился про себя, как вдруг случайно были произнесены самые точные слова, определяющие самое главное, самое характерное, что можно сказать о человеке и о его делах… Доброта и озабоченность.
   Зачем гадать, чем был озабочен глава Советского правительства? Конечно, тишина и безмятежность царили в утреннем парке, кто удил рыбу, кто катался на лодках, и бойкий хрустальный ручеек бежал по камешкам вдоль аллеи. Но ведь уже существовала опубликованная всеми газетами телеграмма: «…Просим вас ежечасно следить за событиями в Конго. Возможно, будем вынуждены просить вмешательства Советского Союза… Жизнь президента республики и премьер-министра в опасности».
   Но без особых усилий воображения можно было увидеть тяжелые тучи, сгущающиеся над молодой республикой – над островом Куба. Но проблема Берлина. Но проблема разоружения. Но проблема разоблачения догматизма и сектантства. Но урожай. Но выплавка стали. Но воспитание молодого поколения. Но задачи, стоящие перед народом на ближайшее десятилетие. Много эпитетов можно подобрать, определяющих дела, которые совершает советский народ. Эти дела и великие, и героические, и мудрые, и справедливые, и смелые. Не надо бояться применять к ним и еще одно определение. Я помню, как человек, услышав самые первые сообщения о предстоящем освоении целинных земель, о развернутом и дружном вторжении в ковыльные, веками дремавшие степи[2], воскликнул: «Какая красивая проблема!» Да, да, красота тоже присуща всем делам, совершаемым нашим народом. Но все же, если искать самые точные и самые нужные определения, то мы будем вынуждены повторить еще раз великое, если вдуматься, слово – доброта. Все для человека. Не для одного, не для узкой кучки людей, а для всех. Для человека с большой буквы. Переберите в памяти все начинания Никиты Сергеевича Хрущева как Первого секретаря Коммунистической партии Советского Союза и как главы Советского Союза – вскрытие недостатков, связанных с культом личности, целина, крутой подъем сельского хозяйства, семилетний план, размах жилищного строительства, налоговая политика, пресечение агрессии в Египте и Ливане, проблема всеобщего разоружения, теория мирного сосуществования и многое-многое другое, что физически невозможно перечислить, – переберите в памяти все это, и вы увидите, что в основе всех самых разных и как бы неохватных дел лежит именно доброта.
   Я говорю не о той доброте, с которой подчас ассоциируются и мягкость, и всепрощенчество, и даже непротивление злу, нет, ведь наш путь есть путь борьбы, и мягкость здесь непригодна, но тем-то и ценнее очищенное от побочных оттенков и примесей первозданное светлое слово – доброта.
   Лицо доброе и озабоченное… Я никогда не забуду этих слов, произнесенных в утреннем подмосковном парке, так же, как никогда не забуду и самого лица, про которое эти слова были сказаны. Доброе и озабоченное. В этом наша сила и счастье».
   * * *
   «В это воскресенье в один из прекрасных подмосковных парков съехались на встречу с руководителями партии и правительства ученые, писатели, художники, композиторы, работники киноискусства и театра – деятели советской культуры, цвет нашей интеллигенции. Это они запускают в космос ракеты, проектируют города, рассчитывают сложнейшие машины, пишут замечательные книги, ставят спектакли, снимают фильмы, создают величественные симфонии, яркие полотна, скульптуры, полные живого очарования непревзойденные русские балеты.
   Тихие тенистые аллеи и поляны, окруженные березами и цветущими липами, луговины, пахнущие молодым сеном, пруды, распространяющие прохладу, – все это со щедрым гостеприимством встретило людей, съехавшихся из всех пятнадцати республик нашей страны.
   Но все же атмосферу гостеприимства и непринужденности, атмосферу простосердечия и искренности создали не ласковая природа Подмосковья, а хозяева, пригласившие столь многочисленных гостей.
   Ранним утром на аллеях парка навстречу гостям вышли: А. Б. Аристов, Л. И. Брежнев, Н. Г. Игнатов, Ф. Р. Козлов, А. Н. Косыгин, О. В. Куусинен, А. И. Микоян, Н. А. Мухитдинов, Н. В. Подгорный, Д. С. Полянский, М. А. Суслов, Е. А. Фурцева, Н. С. Хрущев, Н. В. Шверник, П. Н. Поспелов, Д. С. Бородченко, Я. А. Калнберзин, А. П. Кириленко, К. Т. Мазуров, В. П. Мжаванадзе, М. Г. Первухин.
   Где бы ни появлялся Никита Сергеевич Хрущев и его товарищи-соратники, тотчас их окружали празднично одетые люди. Завязывались беседы, слышались шутки, вспыхивал смех.
   Никита Сергеевич узнавал своих старых друзей, знакомых, с которыми приходилось не раз встречаться.
   …Вот Клим Ефремович подошел к украинскому композитору Данкевичу:
   – Ну, помоги старику, – и запел народную украинскую песню.
   Тотчас к дуэту присоединился Никита Сергеевич. Знаменитый украинский певец Гмыря своим могучим басом поддержал зародившуюся песню. Это был необыкновенный концерт веселый и радостный.
   Не успели стихнуть украинские песни, как в круг вошел Рашид Бейбутов, и вот уже азербайджанская мелодия зазвучала под липами и березами.
   Рыбакам было раздолье. Старый рыболов Максим Тодеевич Рыльский, кажутся, забыл обо всем на свете, уединился на берегу пруда, как если бы где-нибудь на родном Днепре. А карпы везде одинаковы.
   Веселье весельем, развлечения развлечениями, но и серьезные, деловые разговоры завязывались то там, то здесь. Руководители партии и правительства дружески беседовали с представителями. советской интеллигенции. В этих беседах затрагивался широкий круг вопросов, интересующий ученых и деятелей культуры. Никита Сергеевич тепло встречает М. А. Шолохова и поздравляет его с вручением медали и диплома лауреата Ленинской премии.
   Писатель, любимый всем нашим народом, благодарит партию и правительство за высокую оценку его творчества. Они обмениваются рукопожатиями и крепко обнимаются.
   Никита Сергеевич беседовал с К. А. Фединым, А. Е. Корнейчуком, И. Г. Эренбургом и многими другими участниками встречи, учеными и деятелями искусства.
   Время перешло за полночь. Под гигантским шатром, осененным вековыми липами, хлебосольно накрыт стол. Открывая обед, с большой, программной для деятелей науки речью обратился к гостям член Президиума Центрального Комитета КПСС, секретарь ЦК КПСС М. А. Суслов.
   Тот за тостом звучат под сводами шатра, и первая честь советским ученым. Слово о них произносит Председатель Президиума Верховного Совета Леонид Ильич Брежнев. В наш век – век физики, химии, штурма космоса – именно наука обеспечивает и благосостояние народа, и мирный созидательный труд.
   «Великолепные достижения советских ученых в области атомной физики, ракетной техники, радиоэлектроники и во многих других областях науки, – сказал Л. И. Брежнев, – не только известны всему миру, но и признаются как выдающиеся открытия и изобретения современности.
   Эти успехи показывают преимущество социалистического строя, открывшего небывалые возможности для творческих дерзаний людей, освобожденных от капиталистического рабства.
   Своими научными открытиями и изобретениями советские ученые не раз прославляли нашу любимую Родину, гений нашего советского человека. За их благородный труд Никита Сергеевич Хрущев с трибуны XX и XXI съездов нашей партии, а также на Пленумах Центрального Комитета и других больших собраниях приносил всем ученым благодарность нашей партии и правительства и добрые пожелания в их работе».
   В честь славных советских писателей, прозаиков и драматургов, поэтов и сценаристов, в честь всех деятелей советской литературы поднимает тост секретарь ЦК КПСС Фрол Романович Козлов. Он напомнил писателям, что не случайно в свое время великий Ленин назвал литературу делом, составляющим часть дела партийного.
   «Особенно радостно, – отметил Ф. Р. Козлов, – что писатели стали более активно обращаться к темам современной советской действительности, стремясь запечатлеть духовный облик строителя коммунизма. В ряде произведений, напечатанных в журналах и вышедших отдельными книгами, отражены черты рождающегося в жизни человека коммунистического будущего. Поиски писателей в этом направлении заслуживают внимания и всемерной поддержки».
   Анастас Иванович Микоян предлагает здравицу в честь советских художников. Он делится своими впечатлениями о поездках в зарубежные страны, говорит о бесперспективности и реакционности западного абстрактного искусства, далекого от народа, о преимуществах нашей реалистической живописи.
   Екатерина Алексеевна Фурцева призывает деятелей советского кино полнее использовать огромные возможности этого самого массового искусства для художественного раскрытия великих дел советского народа, создания полноценных образов наших современников.
   Никита Сергеевич, поддерживая этот тост, говорит, однако, в своей живой речи, что кинофильмы бывают разные. Один фильм как только начнешь смотреть, так и ждешь, чтобы он поскорее кончился. На таком фильме не мудрено и задремать. Правильно ли, что и за плохие, и за отличные фильмы существует одинаковая плата? Не пора ли пересмотреть такой порядок? Участники встречи горячо поддержали это замечание Н. С. Хрущева.
   К советским композиторам и исполнителям обращается А. Б. Аристов. Он поднимает бокал за здоровье всех деятелей музыкальной культуры.
   Об огромном значении советского театра в коммунистическом воспитании трудящихся говорит А. Н. Косыгин.
   Отвечая на приветственные слова руководителей партии и правительства, один за другим поднимаются с бокалами в руках крупнейшие деятели науки, искусства, мастера. Президент Академии наук СССР А. Н. Несмеянов, М. А. Шолохов, К. А. Федин, Л.С.Соболев, С. А. Герасимов, Н. П. Охлопков, С. Ф. Бондарчук, М. Т. Рыльский, Д. Д. Шостакович, А. Е. Корнейчук, П. У. Бровка, К. И. Сапфиров, Ш. А. Рашидов, И. В. Абашидзе, В. А. Серов…
   Ученый и писатель, художник и композитор, артист и поэт – они говорили каждый о своем, но во всех их выступлениях прозвучала одна общая нота – глубочайшая преданность делу партии, беззаветное служение народу. «Можете быть уверены, – сказал А. Е. Корнейчук, обращаясь к руководителям партии и правительства, – в нас вы имеете верных друзей и помощников».
   В течение всего обеда царила обстановка непринужденности и веселья. Речи ораторов перемежались с выступлениями артистов эстрады.
   Юная ученица великой Галины Улановой – Катя Максимова вызвала бурю аплодисментов своим искусством.
   Прекрасную молодую певицу прислала в Москву Украина. Белла Руденко очаровала слушателей свежим, полным обаяния голосом.
   Все замерли, слушая могучую, выразительную игру Святослава Рихтера.
   Величавую скрипку Ойстраха сменяют задорные голоса уральских певиц.
   Остроумные мастера ленинградской эстрады, акробаты, кукольный театр, сольное пение, русский перепляс – один номер веселее, жизнерадостнее, лучше другого, а все вместе – замечательный праздничный концерт…
   Один из выступавших, старейший мастер сцены Н. П. Охлопков, очень точно охарактеризовал главное в этой знаменательной и поистине исторической встрече. Это главное он назвал вдохновением. Вдохновение звучало в речах руководителей партии и правительства, вдохновенно говорили деятели науки, мастера искусства. Вдохновение это пришло из жизни, из глубин народа, от бригад коммунистического труда, ибо все, что совершают советские люди, – вдохновенно.
   С вполне понятным нетерпением ожидали собравшиеся выступления главы Советского правительства – Никиты Сергеевича Хрущева. Остроумно, с юмором, с яркими развернутыми образами, броско и живо говорил Никита Сергеевич. Его речь, посвященная великому единству партии и народа, торжеству марксизма-ленинизма, выдающимся успехам нашей страны, развитию социалистической культуры всех народов СССР была выслушана с огромным вниманием и многократно сопровождалась бурными аплодисментами.
   Встреча руководителей партии и правительства с представителями советской интеллигенции вылилась в замечательную демонстрацию сплоченности советского народа вокруг Коммунистической партии и ее ленинского Центрального Комитета. Эта встреча в подмосковном парке навсегда останется в памяти всех, кто участвовал в ней. Она послужит источником новых замыслов, нового творческого вдохновения».
* * *
   Теперь, когда я вижу на первой странице «Литературной газеты» подписанные именами Кожевникова и Полевого, Липатова и Наровчатова, Михалкова и Маркова, Ананьева и Кешокова, а иногда даже и Бондарева отклики, скажем, на поездку Брежнева в Париж, на то или иное выступление Брежнева или просто на Седьмое ноября или (не приведи, Господи!) на изгнание Солженицина, я лишний раз убеждаюсь, что за блага в виде специальных пайков, в виде званий Героев Социалистического Труда надо платить. Надо служить верой и правдой, жертвуя своим именем, своим званием писателя. Впрочем, почему жертвуя? Не исключено, что они так и думают. Свидетельствую, что я не кривил душой, когда писал свою статью «Лицо доброе и озабоченное». Я так думал[3].
   Блага исходили не только в виде вырезки, привозимой Антониной Митрофановной со специальной базы, не только в виде казенной дачи в Шереметьевке.
   Вдруг звонят из радиокомитета и просят, чтобы я выступил перед микрофоном 7 Ноября с Красной площади во время парада и демонстрации. Интересно, что я в то время такие предложения воспринимал как почетное дело как, вот именно, благо. Полторы-две странички текста. Три-четыре минуты. Но ведь где! И когда! На фоне праздничного гула демонстрации, бравурной музыки и раскатывающегося «ура» вдруг Левитан своим знаменитым тембром произносит: «Рядом с нами находится писатель Владимир Солоухин. Предоставляем ему слово». Тут уже не будешь соблюдать лирические тонкости и переходы. Обстановка требует и соответствующих слов. Вот образчики трех случайно сохранившихся моих выступлений по радио с Красной площади:
   «Вот уже полтора часа я стою у самого края широкой, полноводной, неудержимой в своем небыстром и плавном течении людской реки. Она вливается на Красную площадь, обтекая кирпичный островок Исторического музея[4], неся на волне своей праздничную яркость знамен и стягов.
   Около часа назад, почти в самом начале демонстрации, мне бросился в глаза пронесенный людьми большой макет земного шара».
   Я люблю землю. Ее голубые, сверкающие на солнце моря южных широт и тяжелые, холодные волны Севера; ее раздольные степи, пахнущие пшеничной соломой и полынью, парным молоком и дымкой кизяка; ее дремучие леса и светлые рыбные реки; ее большие города и маленькие деревеньки.
   Недалекое будущее покажет, но я уверен, что в туманном мирозданье нет планеты красивее нашей Земли.
   Был большой смысл в том, что люди, высоко подняв на руках, пронесли макет Земли через Красную площадь, в Москве, сегодня, в годовщину Великой Октябрьской революции.
   Много разных народов населяет землю. Но у всех народов есть одно общее, непреодолимое стремление – стремление к свободе, к свету, к счастью.
   Ни один народ (я подчеркиваю, народ) не хочет гибели нашей Земли, а хочет ее радостного, прекрасного цветения.
   Дорогу к свету, дорогу к счастью народов открыла и показала всем Великая Октябрьская революция.
 
Кто знает, сколько времени минуло,
Когда, потемки мозга озаря,
Впервые искра разума сверкнула
В тяжелом темном взгляде дикаря.
Исток с того неведомого века
Культура человечества берет.
И шла с тех пор дорога человека
Вперед и выше, выше и вперед.
Века – и уголь сделался алмазом.
Сверкает уголь лезвием луча,
Так воплотился человека разум
В кристально светлый разум Ильича.
Тот разум – наше огненное знамя,
Мы с ним к великой цели подошли.
И знаем мы, что встанут вместе с нами
Народы всей разбуженной земли.
 
   «Макет Земли был одного голубоватого цвета, но вокруг него переливались в праздничном цветении все, я бы сказал, самые главные земные цвета. Голубой – земного чистого неба; золотой – солнечного света и созревающих хлебных полей; зеленый – весенний, яркий… И самый главный, самый побеждающий цвет – цвет человеческой крови, пролитой в разные времена за свободу всех людей на земле, цвет наших красных знамен.
   Идут хозяева земли. Идут те, кто не позволит нарушить мир на земле, кто стоит на страже ее великого, ее земного цветения. Идут люди…»
   «Среди многочисленных колонн демонстрантов, представляющих различные районы столицы, ее заводы, институты, министерства, нет, конечно, отдельной колонны, в которой шли бы труженики нашей деревни, люди, дающие стране хлеб, хлопок, лен, мясо, молоко и все, что мы называем подчас скучноватым названием – сельскохозяйственные продукты.
   Но люди эти, миллионы, десятки миллионов людей, сердцами, душой, мыслями, конечно, тоже здесь, на Красной площади, на празднике наших народов.
   Многое в оформлении колонн демонстрантов напоминает нам о великих успехах, достигнутых за последние годы тружениками сельского хозяйства. Вот и сейчас над одной из колонн сверкнуло золото созревших хлебов. Это трудящиеся Рижского района столицы несут в руках колосья созревшей пшеницы. Колосья украшают макеты двух огромных тракторов, плывущих над колонной Министерства сельского хозяйства. Невдалеке транспарант с надписью: «10 – 11 миллиардов пудов[5] зерна». Таков годовой сбор, намеченный на конец семилетки. В рядах демонстрантов – студенты, будущие агрономы, боевые командиры хлебного фронта.
   Хлеб! Золотистые поля, тяжелое зерно в закромах, каравай теплого румяного хлеба на столе.
   Разве мы забыли, как черные волны голода прокатывались над Поволжьем, над Украиной? Или разве мы не знаем, что в иных странах и до сих пор для многих людей является проблемой и мечтой ежедневный кусок хлеба?
   Партия и правительство сделали все, чтобы исключить случайности из нашей жизни. Огромные просторы распаханной целины, алтайский, казахстанский, оренбургский, кубанский, украинский, среднерусский хлеб – каравай к караваю, элеватор к элеватору, эшелон к эшелону – изобилие хлеба в государстве. Десять-одиннадцать миллиардов в конце семилетки – такова задача.
   У своих радиоприемников в деревнях, отстоящих от Москвы на сотни тысяч километров, сидят сейчас трактористы, доярки, комбайнеры, председатели колхозов, бригадиры полеводческих бригад, хлопкоробы, льноводы, мастера земледелия. Они слышат ликующий шум праздничной Москвы, и Москва знает и помнит о них.
   «Не красна изба углами, а красна пирогами», – говорит русская пословица. На каждом празднике важен накрытый стол. Труженики сельского хозяйства позаботились, чтобы праздничный стол страны не был беден.
   Вот почему, поздравляя их от чистого сердца, мы говорим сегодня: «Слава вам, мастера высоких урожаев, мастера земледелия!»
   Диктор: «А сейчас слово Тихому Дону. Слушайте станицу Вешенскую…»
   Это только называется – на Красной площади. На самом деле выступали мы из ГУМа. Все-таки было тут что-то щекочущее тщеславие, когда идешь со специальным пропуском и оказываешься в пустынном ГУМе. Только милиционеры похаживают в огромных пролетах да еще лоточницы с кофе, с горячим глинтвейном.
   Этот глинтвейн мне особенно запомнился, потому что в промозглую ноябрьскую погоду хорошо было им согреться, но до выступления берегся, соблюдая себя в трезвой, как стеклышко, чистоте. Хотя текст давно написан и проверен семью инстанциями и читать его придется по бумажке, но все же от выпивки у меня теряется дикция, сминаются окончания слов.
   Зато, выступив, с чувством исполненного долга, с каким наслаждением пил я этот горячий глинтвейн, хотя бы из бумажных омерзительных стаканчиков.
   Около комнаты, где восседает с микрофоном Левитан, встретишь Суркова, Полевого, Сергея Васильева, Грибачева – верных сынов КПСС. И вот, значит, я в их числе. Многим ли из 1600 членов Московской писательской организации доверяется в такой день выступить с Красной площади?
   Для того, чтобы окончательно была ясной степень моей правоверности, прикладывается еще один документ, статейка, написанная по заказу… не помню теперь уж, по заказу какой газеты, но, очевидно, тоже к 7 ноября:
   «В НЕОПЛАТНОМ ДОЛГУ»
   Оказывается, мир – это что-то гораздо большее, чем расстояние от лавки в переднем углу до полатей или от Петра Семенычева сарая до Ефимова амбара. Мир – это даже не то, что увидишь, забравшись на высокую липу и оглянувшись на все четыре стороны: вон деревни Брод, Негодяиха, Останиха, Курьяниха, Куделино, Зельники… Вон Плаксинские кустики, а вон и сама Журавлиха.
   Все это хорошо, но оказывается, что есть еще страна Италия, очертаниями схожая с сапогом, и Скандинавский полуостров, похожий на прыгающую кошку. Учительница показывает нам, а мы запоминаем.
   Оказывается также, что мир начался не вместе с нами, а что-то было и до нас, например, Парижская коммуна и Октябрьская революция.
   Мы, родившиеся в середине двадцатых годов, естественно, стали понимать это лишь в тридцатые годы. Восстание декабристов, Парижская коммуна и Октябрьская революция для нас казались тогда уже одинаково историческими событиями.
   Так, человеку, родившемуся в 1957 году, будет, когда он осознает себя, далекой историей казаться Великая Отечественная война.
   Он не сразу научится понимать, что мог бы родиться рабом, а не гражданином Советского Союза, а мог бы и совсем не родиться, потому что его мать угнали бы в фашистское рабство, а отца казнили бы за то, что он коммунист.
   Сам я, если признаться откровенно, довольно поздно задаю себе вопрос: а что было бы со мной, кем бы я родился, чем бы занимался, что и кто бы я был, если бы за семь лет до моего рождения не произошла Великая Октябрьская революция.
   Положим, начальная школа в нашем селе была давным-давно. Говорят, что она называлась церковно-приходской. Но ведь ни у кого из нас – ни у меня, ни у моих сверстников: Васи Кузова, братьев Грубовых, братьев Черновых – ни у кого из нас и мысли никогда не было остановиться на четырех классах начальной школы.
   Как-то решилось само собой, что мы стали учиться в семилетке.
   Это «само собой» потом часто будет встречаться в нашей жизни, и только позже мы поймем, что вовсе все тут не само собой, но что за все уже на сто лет вперед оплачено кровью борцов 17-го года.
   Так, например, я после окончания семилетки собрал чемоданишко и уехал «в город». Так называлось у нас уехать во Владимир, потому что не было поблизости других городов. Само собой совершилось, что я стал учеником средней школы номер один, которую во Владимире зовут образцовой. Тогда я ни минуты не задумывался, почему ее зовут образцовой и почему я «само собой» начал учиться в такой школе. Теперь я знаю, что образцовой ее звали по старинке: некогда это была губернская образцовая гимназия.
   Вот, значит, и первая разница. Уж наверное в губернскую образцовую гимназию, где учились дети с Дворянской улицы (ныне улица III Интернационала), уж наверное не поступить бы туда мужицкому сынишке из глухого села Алепина. А если бы, чтобы поиграть в либерализм, и приняли для экзотики одного-двух, то ничего бы это не изменило. Ведь весь наш 8«Б» – были дети рабочих и крестьян.