ГЛАВА 6
Мэри все еще не привыкла к послеобеденному итальянскому затишью. Ее англосаксонский день начинался в восемь утра и, с двухчасовым перерывом на обед, тянулся до полуночи. То, что Мэгги уснула в три и спала до пяти, она приписала преклонному возрасту. А то, что в это время отдыхали практически все итальянцы, она объясняла леностью, свойственной, как известно, католикам. Мэри не интересовалась, чем в эти часы занимался ее муж в Риме. Задумайся она об этом, то не стала бы сомневаться, что сразу после обеда он возвращается в офис, в гордом одиночестве следуя американскому распорядку дня. На самом деле в Риме у Майкла была любовница, у которой он и проводил традиционные часы сиесты. Итальянские бизнесмены сплошь и рядом отводили часы обеда и послеобеденного отдыха на встречи с любовницами, но знай Мэри, что и ее муж обзавелся этой привычкой, особенно так скоро после свадьбы, то сочла бы свой брак окончательно погибшим.
Мэгги хорошо выспалась. Сначала Мэри с некоторым сомнением, ибо ее терзали сомнения по всем вопросам, угостила свекровь белым вином. Они позавтракали на террасе. Затем Мэгги протянула Мэри большую кожаную шкатулку, плоскую, чуть пошире коробки для обуви. Внутри лежало множество золотых монет разнообразных размеров, времен и стран. Обе склонились над сверкающим богатством.
– Коллекционных редкостей тут нет, – объяснила Мэгги. – Но они, разумеется, стоят больше, чем просто золото. С монетами всегда так. Моя настоящая коллекция стоит немалых денег.
Мэри погладила монеты длинными пальцами. Подняв одну, она разглядела ее и, положив обратно, подняла еще одну, а потом – еще.
– Полсоверена королевы Виктории, соверен короля Эдуарда, южноафриканский соверен… Чья это голова?
– Крюгера.
– А… Они потянут на большую сумму, да?
– Смотря для кого.
Монеты позвякивали в руках Мэри, пока она не услышала, что несут кофе, и не захлопнула крышку. Появился Лауро, который, хотя и смотрел на поднос, наверняка видел черную шкатулку у нее на коленях. Когда он удалился, Мэгги сказала:
– Хьюберт не должен знать, от кого они.
– Я не понимаю, зачем вообще ему их посылать.
– У меня очень большая коллекция, – ответила Мэгги, – и я могу достать таких сколько угодно в любое время.
– Я знаю, но все равно это полное безумие.
– Да, безумие. Зато я смогу выкинуть его из головы.
– Понимаю.
– Чеком я привязала бы Хьюберта к себе еще больше и никогда бы не смогла от него избавиться.
– Конечно. Он бы подумал, что все идет как прежде. А золото постоянно поднимается в цене, это так?
– Чертов наглец, – пробормотала Мэгги. – Ненавижу его.
Позже, в комнате Мэгги, они пересчитали монеты и составили список. Это придумала Мэри. Она писала списки по любому поводу, составляла реестры одежды, расходов и писем, книг, пластинок и мебели. Перед тем как пойти развлечься или пройтись по магазинам, Мэри неизменно брала ручку и садилась за стол. Сначала списки писались от руки, потом перепечатывались в хронологическом или алфавитном порядке, как ей казалось нужнее. Иногда, когда тема была сложной, вроде зимних приемов, она составляла картотеку – где и когда обедала, что на ком было одето, кто еще присутствовал. Сейчас, пока Мэри переписывала названия монет, Мэгги разделась и легла спать. Мэри тихо взяла незаконченный список, шкатулку и перебазировалась в свою комнату. Она чувствовала, что приносит пользу. Несмотря на то что это приходилось держать в тайне от Майкла, помогать Мэгги было все равно что помогать Майклу. Что бы изменилось, если бы вместо Мэгги в соседней комнате спал Майкл?
«К. Викт., – писала она, – 1/2 сов., 1842».
Мэри быстро сообразила, что коллекционных редкостей в шкатулке действительно не было – монеты были ценны в основном с точки зрения их стоимости. Стоимость выходила немалая. В основном деньги были английские, достоинством в полсоверена, ранней и поздней викторианской эпохи, с профилем королевы то помладше, то постарше. Обнаружив среди прочих соверен Георга IV, Мэри догадалась, что он должен стоить больше, и призадумалась, не попал ли он сюда по ошибке. Она отложила соверен, потом, побоявшись, что Мэгги сочтет ее слишком разборчивой или скаредной, вернула монету в шкатулку и записала в список. Больше всего ей хотелось доставить Мэгги удовольствие и показать, как она вникла в положение. В конце концов Мэгги вела себя с Хьюбертом очень тактично. Она даже решила передать эти сокровища так, чтобы Хьюберт не догадался об их происхождении. Когда Мэри сообразила, что просто подойти к дому и передать шкатулку в руки не удастся, то на мгновение ей захотелось именно так и поступить. Ведь иногда она начинала чувствовать себя изгоем в мире утонченности и юмора, в который ввел ее Хьюберт за те несколько месяцев, что они были знакомы. В то же время она не одобряла его места в жизни Мэгги. И у него не было никакого права на это золото. Настроение Мэри резко переменилось, и она с удовольствием вообразила, как красавчика Хьюберта выставляет из дома Мэгги полиция.
Закончив список, Мэри закрыла шкатулку. За окном в оранжерее мелькнул блестящая черная шевелюра. Узнав Лауро, она в ту же секунду поняла, кто отнесет монеты. Благоразумие Лауро не вызывало никаких сомнений, к тому же он когда-то работал на Хьюберта.
Сжав шкатулку, Мэри поспешила в комнату Мэгги. Та спала с открытым ргом, тихо похрапывая. Мэри смутилась, осознав, что, проснувшись, Мэгги поймет, что за ее сном следили. Невестка ретировалась за дверь и решила действовать на свой страх и риск, предвкушая благодарность Мэгги за безупречно выполненный план. Теперь она сможет прекратить беспокоиться о Хьюберте и спокойно выгнать его, зная, что тот не умрет от голода. С этими мыслями Мэри вышла из дома через черный ход и отправилась к Лауро. Его белый пиджак с эполетами висел в кухне на стуле. Мэри направилась вниз по раскаленной солнцем тропинке и, вновь издалека увидев черный затылок, окликнула Лауро.
Он остановился. Когда Мэри спустилась, слуга сидел в тени дерева и поджидал ее.
– Лауро, – сказала она, – у меня важная просьба. Ты должен кое-что сделать.
Она ожидала, что при ее появлении он немедленно встанет, однако Лауро немного повременил. Он улыбался так, будто весь лес принадлежал ему. Мэри внезапно почувствовала себя неловко, чего не бывало прежде в доме, в машине или в поселке, когда они вместе ходили по магазинам.
Пока она говорила, быстро, словно отдавая указания по хозяйству, ее не оставляли странные мысли.
– Только это надо держать в секрете, – говорила Мэри. – Вот эту шкатулку надо передать мистеру Мэлиндейну так, чтобы он не узнал от кого.
– Сделаю, – ответил Лауро.
– Отнеси, пожалуйста, шкатулку в дом мистера Мэлиндейна. Он не должен тебя увидеть. Постарайся оставить ее там, где он точно найдет. Ты ориентируешься в доме?
– Разумеется, я жил там прошлым летом. А что в шкатулке?
Мэри дрожащими руками подняла крышку.
– Старые монеты, – произнесла она. – Я составила список. – Мэри протянула шкатулку с золотом Лауро, на ее лице отразились одновременно простодушие и желание покрасоваться.
Зрелище множества золотых монет в руках очень богатой женщины немедленно воспалило в итальянце плотскую страсть. Он схватил шкатулку и потянул Мэри на небольшую поляну. Там он повалил ее на землю и изнасиловал бы рядом с упавшей шкатулкой, если бы она, оказавшись на земле, не прекратила сопротивляться. Хотя Мэри и ругалась яростным шепотом, в основном она бросала взгляды на зеленые заросли, надеясь, что никто ничего не заметит.
– Ты не расслабилась, поэтому вышло плохо, – сказал Лауро, глядя ей в глаза взглядом сатира. Этот взгляд он подсмотрел в кино еще в детстве и отработал до автоматизма.
Мэри в слезах и едва дыша потянулась поправить одежду.
– Мой муж тебя убьет, – удалось выдохнуть ей.
– Скорее оттрахает, – возразил Лауро.
– И это тоже. Вот подожди, я ему расскажу. Не будь ты слугой, я бы дала тебе пощечину.
Лауро подскочил, по его лицу мелькнула тень беспокойства. Он крепко сжал ее голые руки.
– В следующий раз расслабься, – сказал он голосом режиссера, одновременно играющего главную роль. – Тогда все будет лучше.
Мэри поджала губы и тряхнула волосами, как будто ничего не случилось. Лауро подобрал шкатулку, и они вместе собрата ее попрятавшееся в траве содержимое. Итальянец смеялся так, словно монеты были ставками в какой-то игре. Когда монеты были собраны, Мэри, все еще дрожащая и в слезах, выпрямилась и сказала:
– Отдай мне шкатулку.
– Я ее отнесу, – сказал Лауро и быстрым шагом отправился в нужном направлении.
Мэри побежала следом.
– Ты уверен, что найдешь, где ее оставить? Это все не мое, это золото Мэгги. Хьюберт не должен об этом узнать.
Лауро снова улыбнулся и повернулся к ней, так что его лицо оказалось очень близко.
– Предоставь все мне, Мэри, – сказал он, сунул шкатулку под мышку, словно это исключительно мужское дело, и зашагал прочь с видом владельца содержимого шкатулки.
Мэри побежала к дому, не зная, виновата ли она и что делать дальше. Теперь она уже не была уверена, что Лауро можно доверить монеты. Кроме того, Мэри не представляла, в каких она теперь с ним отношениях, и, самое главное, ей очень хотелось принять душ.
Хьюберт пересчитывал монеты, которые загадочным образом появились в его доме около шести часов вечера.
Паулина отправилась в Рим с завернутым в мешковину вторым стулом времен Людовика XIV и бумажкой, на которой был написан адрес мастерской, где делали копии. Секретарша знала лишь то, что стул осмотрят, при необходимости – отреставрируют и отправят счет загадочной владелице, Мэгги. До сих пор Паулина не встречала Мэгги. Для нее она была лишь именем, незримым призраком, отравлявшим жизнь Хьюберта.
Паулина приехала на место и велела встретившему ее человеку нести стул наверх очень, очень осторожно. Пока она припарковала машину, в мастерской уже оказалось двое служащих: тот, что подносил стул, и еще один, помоложе, в синих джинсах и модной футболке. Стул стоял в центре комнаты, его распаковали: развязали шнур, стягивавший ножки, размотали мешковину и с гордостью разглядывали.
Когда пришла Паулина, ей немедленно вынесли другой стул, близнец того, что она привезла с собой. Очевидно, тот, который Хьюберт послал на реставрацию первым. Теперь стул был в великолепном состоянии. Паулина собиралась везти его обратно. На самом деле перед секретаршей была новая и очень остроумная подделка: от стула Мэгги в нем осталась лишь ножка. В большинстве таких подделок оставалась как минимум одна «конечность» оригинала, что давало перекупщику полную возможность называть его «предметом времен Людовика XIV». Паулину вообще-то не волновало, к какому периоду относился стул. Она просто хотела забрать его и поскорее вернуться. Секретарша попросила реставраторов хорошенько все завернуть, что они и сделали, обложив сиденье ватой и обмотав новой мешковиной. После чего стул отнесли в машину Паулины.
– Передайте мистеру Мэлиндейну, чтобы заглянул на следующей неделе, – сказал тот, что был помоложе.
– Он сейчас мало выезжает из Неми, – ответила Паулина, вспомнив, как Хьюберт боится выйти, опасаясь, что в его отсутствие может явиться Мэгги и захватить дом. Но реставратор повторил просьбу.
Тем временем в Неми Хьюберт считал монеты, которые нашел в шесть часов вечера. Тогда он, как обычно, отправился на кухню заварить чай. Сняв с полки чайник, Хьюберт услышал какое-то странное позвякивание. Приподняв крышку, он увидел внутри кучку золотых монет.
Не сводя глаз с чайника, Хьюберт сел за стол. Потом окинул внимательным взглядом кухню. Все выглядело как всегда. Хьюберт пожалел, что Паулина еще не вернулась, и, высыпав монеты на стол, принялся за подсчеты.
Монет, кстати, было гораздо меньше, чем могла бы подумать Мэри. Лауро оставил себе шкатулку и большую часть содержимого, благодаря одновременно благоразумию и щедрости. Ему в память врезалась слова Мэри о том, что она составила список. Но в конце концов Лауро решил, что не стоит этого слишком сильно опасаться.
И пока Хьюберт, вместо того чтобы пить чай, ломал голову над тем, откуда взялись монеты, Лауро уже вернулся в дом Редклифов, надел белый пиджак, наполнил ведерки для льда, проверил бутылки, приготовил бокалы, расставил кресла на террасе и отправился в буфетную – болтать с поваром и дожидаться времени коктейлей.
Вернувшись домой и приняв душ, Мэри долго сидела в комнате, обхватив голову руками, и думала бог знает о чем. Затем она переоделась, подняла со стола список монет и снова положила его обратно. Сев за стол, Мэри достала чистый лист бумаги и написала: «Майкл». Ниже она написала: «Лауро». Мэри всегда понимала, что не стала бы всю жизнь хранить Майклу верность, но изменять теперь, когда не прошло и года со дня свадьбы, казалось ей рановато. Затем она задумалась, почему ей самой не пришло в голову спланировать инцидент с Лауро. Так или иначе, она успокоилась, расставила в ряд флакончики с косметикой, взяла лист, на котором писала, и вместе со списками монет, гостей и так далее заперла в ящике стола. После этого Мэри промокнула лицо бумажной салфеткой и спустилась вниз, миновав Майкла, который вернулся из офиса и поднимался по ступенькам. Мэгги уже сидела на террасе, дожидаясь, когда спустится ее сын и приедет муж. Неподалеку, в ожидании распоряжений, маячил Лауро.
– Кстати, Лауро, – надменно сказала Мэри, – ты не забыл выполнить мое поручение?
– Конечно, Мэри, – как всегда дружелюбно ответил он, – разве я мог забыть?
Мэри обернулась к Мэгги и с нарочитой непринужденностью сообщила:
– Он отнес шкатулку. Лауро хорошо знаком с домом, вот я его и послала.
– О! Но так Хьюберт будет знать, откуда она, кто ее послал и он…
– Он меня не видел, – объяснил Лауро. – Я вошел и вышел через окно ванной комнаты, пока Хьюберт спал наверху. А шкатулку оставил у чайника, так что он обязательно найдет ее, когда спустится за чаем.
– Великолепно, Лауро! – воскликнула Мэгги. – Мэри, дорогая, ты просто умница. Это такое облегчение! Теперь он хотя бы не умрет от голода. Мне придется выставить его из дома. То, как я относилась к нему прежде, не означает, что так будет продолжаться и впредь.
– Вызови полицию, пусть она его вышвырнет, – довольно резко предложила Мэри. – Лауро, мне, пожалуйста, кампари-соду.
– В нашем положении мы не можем устраивать скандалы, – покачала головой Мэгги. – Ты знаешь итальянские газеты. К тому же эти коммунисты…
– Сделаем все осторожно, – сказал Лауро.
– Вот именно. Джин-тоник, пожалуйста. У Лауро бывают верные мысли. Ты умница, Лауро.
Тем временем Хьюберт пересчитал монеты, заварил чай и, выйдя на террасу, задумался, уставившись на прекрасное озеро. Затем он осмотрел дом и заключил, что в него проникли через одно из окон первого этажа. Выбор невелик: либо узкое окошко кладовой, либо окно ванной комнаты. Окно ванной было открыто, его никто не взламывал. Хьюберт решил установить на первом этаже решетки. Все на месте, ничто не пропало. Видимо, взломщик действовал исключительно в припадке безумной щедрости. Жаль будет ставить решетки на окна. В этот момент ничто не могло бы показаться ему столь трогательным подарком, как эти монеты в чайнике. Впервые за почти год Хьюберт ощутил, что счастье бродит где-то рядом.
Золото рассыпалось по столу. На монете 1880 года – юный профиль королевы Виктории, хотя не секрет, что она родилась в 1819-м. Вот святой Георгий и дракон – 1892 год, – теперь на обороте у королевы появились вуаль, диадема и чуть заметный второй подбородок. Вильгельм IV – обвисшие щеки, челка на лбу – 1837 год. Хьюберт задумался: откуда мог взяться поклонник, который послал ему эти запасы с монетного двора? Вот Нерон в лавровом венке, завязанном на затылке милой ленточкой, – Георг IV 1833 года. Десять эскудо 1861 года – рыцари Мальтийского ордена. Еще одна красотка Виктория – прекрасная Виктория 1880 года с неизменным недобитым драконом на обороте. «Кесарю-то – кесарево, а мне-то это за что?» – думал Хьюберт. Ему только что пришло в голову, что даритель и тот, кто принес этот клад, – не одно и то же лицо. Перед мысленным взором немедленно предстал человек богатый, великодушный и обязательно с мальчиками на побегушках. С ребятами, способными пролезть в окно ванной комнаты и провернуть дело так ловко и незаметно. Значит, подарок послал кто-то, кто отлично знал Хьюберта, его привычки и планировку дома. Некто богатый. Но кто? Хьюберт сгреб рассыпанные монеты, отнес на кухню и снова высыпал на стол.
Вернулась Паулина. Разместив поддельный стул в гостиной, она принялась им восхищаться.
– Они хотят, чтобы вы туда заехали, и поскорее, – сообщила секретарша. – Надеюсь, не из-за денег.
– Я тоже, – согласился Хьюберт. – Я отправил счета Мэгги, это же ее стулья. Но если вы посторожите дом, я, пожалуй, навещу их. Только будьте начеку, чтобы никто не пробрался. Я подумываю установить решетки на первом этаже, через некоторые окна очень легко проникнуть внутрь. А если они окажутся внутри – то нам с вами крышка, захватят дом как пить дать.
Разумеется, Хьюберт не мог не заехать в мастерскую: там его ожидали деньга за настоящий стул – немалая сумма. Он посмотрел на Паулину, задумавшись, как ей объяснить происхождение еды и напитков, запасы которых Хьюберт вознамерился пополнить в римских лавках. Паулина – добрая девочка – купила на собственные деньги курицу, немного мяса, бутылку вина и собиралась приготовить ужин.
Выпив вина, Хьюберт решился рассказать ей о находке.
– Я полагаю, – заключил он, протягивая Паулине два соверена, – что за это надо благодарить духов моих прародителей, Калигулу и Диану.
Она приняла подарок с некоторым сомнением.
– А вдруг они краденые?
– Если и так, их украли не мы. Я нашел монеты в своем чайнике – значит, они мои. Моя дорогая, перед нами – несбыточная мечта, которая сбылась на глазах.
– Кто-то пролез в дом.
– Через окно ванной комнаты, – подтвердил Хьюберт. – Завтра я договорюсь, чтобы установили решетки.
– Тогда духи ваших предков больше не придут, – заявила Паулина, разглядывая соверены.
– Кстати, этот подарок не относится к вашему жалованью. Позже я полностью расплачусь. И между прочим, мне не нравятся нотки сомнения в вашем тоне. Не забывайте, моя прародительница Диана вполне жива и не любит насмешек. Но если вы собираетесь изображать Фому неверующего, то…
– А если это один из тех, кто жил здесь прошлым летом? – предположила Паулина, нерешительно разглядывая монеты.
– Быть не может.
– Да, наверное, кто-то хочет вам помочь. Доброжелатель. А почему он не выслал чек?
Внезапно Паулина начала раздражать Хьюберта. Что за тон воспитательницы детского сада? Бедность плохо повлияла на его вкус, решил он. Нет-нет, ему нужно другое общество, общество умных, образованных людей. Подумать только, он находит в чайнике золотой клад, а эта дура заладила: «Если этот кто-то хочет помочь, почему же он не выслал чек?»
Хьюберт взял привезенные из Рима газеты и еженедельники и, оставив золото сверкать на кухонном столе, отправился в кабинет выпить пару успокоительных таблеток и помедитировать над историями об очередных скандалах в американском правительстве.
На следующее утро Лауро встал ни свет ни заря, прихватил список покупок и отправился в Рим. Однако сначала он заехал не в супермаркет, а в одну неприметную лавку в поселке, прилавки которой ломились фруктами, цветами и рассадой. Лауро пришлось отстоять небольшую очередь.
Инжир, виноград, клубника – все здесь было местное, отборное, ягодка к ягодке. Цветы – в основном разнообразные представители семейства сложноцветных, то есть астры побольше, астры поменьше и совсем маленькие астры, белые, желтые, фиолетовые и розовые. Кое-где, впрочем, виднелись вкрапления мелких бордовых розочек, а также неплохой выбор папоротников. Продавщица и стоявшая перед Лауро в очереди женщина посмотрели на него с любопытством, свойственным людям, с которыми никогда ничего не происходит. Люди, чья жизнь посложнее, обычно считают такие взгляды враждебными. Имея собственные оранжереи, Редклифы редко посылали за цветами в поселок. Однако все знали, кто такой Лауро, и были в курсе его переселения из загадочного дома Хьюберта Мэлиндейна к Редклифам. К Лауро, всегда одетому по последней моде: в полупрозрачную бежевую рубашку и отглаженные розовые брюки, принято было относиться с почтением. Так что он пожелает? Виноград, персики – они сегодня великолепные, – или свежие помидоры?
Лауро пожелал рассаду многолетних цветов.
Каких именно цветов? Садовник хотел бы что-нибудь особенное?
– Нет, нет, – резко ответил Лауро, будто намекая, что обычные цветы недостойны такой чести, – это на кладбище. Нужно привести в порядок мамину могилу.
Женщина, которую обслужили еще до Лауро, встряла в беседу:
– Разве у Редклифов ничего не найдется?
– Для мамы, – огрызнулся Лауро таким суровым тоном, что женщина предпочла поскорее стушеваться, – я и купить могу. – И действительно, купил четыре нераспустившихся ростка хризантемы, звякнул монетами о прилавок, разместил ростки в оранжевом полиэтиленовом пакете и ушел. Посетители магазина взглядами проводили Лауро до машины. Оглянувшись у автомобиля и заметив, что за ним еще наблюдают, он спокойно сплюнул на тротуар. Любопытные коровы. Даже если бы они и выяснили, что он собирается сделать, то что бы изменилось? Впрочем, они знали о нем не больше, чем он о них. Потому-то Лауро и не потрудился купить цветы в Риме – там они вдвое Дороже, чем в Неми, а на кумушек можно наплевать. Так завершился один из тех телепатических контактов, столь часто происходящих между соотечественниками, среди которых живут иностранцы.
В Риме Лауро отправился на кладбище. Могила его Матери была очень аккуратной и ухоженной, с большим
мраморным ангелом и небольшой овальной фотографией на пьедестале. Здесь же пустое место ожидало отца. Позже их пятеро детей купят себе участок на новом кладбище, потому что это окажется полностью занятым.
– Саrа mama[4], – произнес Лауро, вытащил из машины крепкую лопатку, яркий пакет с цветами и еще завернутую в газету шкатулку, в которой осталась большая часть монет из тех, что вручила ему Мэри.
Мимо прошли люди – старики решили навестить родных. Они вполголоса поздоровались, кивнув Лауро с подобающим уважением. Стоя на коленях над могилой и копаясь среди цветов, Лауро поднял глаза и задумчиво их поприветствовал. По «бонджорно» на каждого – итого три раза. В их глазах он был хорошим сыном, и это придавало ему гордости. Старики – толстая женщина в черном, тощий мужчина и еще одна женщина, постройнее, но с трудом передвигавшая ноги, – исчезли из его жизни. Выкопав ямку поглубже, Лауро развернул газету. Шкатулку стоило бы выбросить, но она такая замечательная, такая редкая… Похожие он видел в Риме только в бутиках и дорогих магазинах. К тому же шкатулка была связана со столь желанными монетами, а также с буднично богатыми Мэри и Мэгги, что Лауро решил презреть связанные с этим неудобства и оставить ее себе. Он поднял крышку, вынул бумажные салфетки, которые напихал внутрь, чтобы монеты не звенели, и запустил смуглые пальцы в золотое сияние. Затем Лауро захлопнул крышку, вытряхнул из оранжевого пакета хризантемы, упаковал в него шкатулку, чтобы ее не испортила вода, еще раз все проверил и опустил пакет на дно ямы. Засыпав ее, он вернул выкопанные цветы туда, где они росли прежде.
Теперь Лауро больше не торопился – он прополол сорняки, подбросил земли и начал рассаживать новые хризантемы по углам, придирчиво подбирая по цвету: над могилой уже росли несколько настурций, астры с розовыми и фиолетовыми цветами и какие-то темно-зеленые побеги из тех, что не распознать до осени. Заодно появилась возможность проверить, на месте ли два маленьких сверточка, в одном – перстень с огромным сапфиром, в другом – пара золотых запонок с монограммой. И то и другое попало к нему в руки прежде, тоже по случаю.
Закончив, Лауро встал и посмотрел на фотографию. Мать запомнилась ему сильной и достойной женщиной. Ее грудной голос сохранил повелительные нотки до самой смерти. На снимке она была коротко острижена, только что от парикмахера. Глаза сурово смотрели вперед. Влетевший в копеечку ангел, распростерший над ней крылья, бледнел и мерк под этим взглядом. Казалось, этот бледный, благочестивый, окаменевший продукт Новомодного Завета боялся встретиться с живым Лауро взглядом.
Прикасаться к могиле имели право только члены семьи. Лауро принял эту обязанность исключительно на себя. Его родственники, которых в любом случае нечего было бояться, слишком заняты, чтобы возиться с погребением. Отец снова женился и поселился в Милане, сестры – в Турине, обе вышли замуж и нарожали детей. Один брат уехал в Америку и там женился, второй был студентом и жил у отца в Милане. Раз в год, на День поминовения усопших, все члены семьи, за исключением тех, кто жил в Америке, и тех, кого задержала неотложная работа, съезжались на кладбище с огромными букетами белых и желтых хризантем с длинными лепестками. Цветы высыпали на могилу. Столпившись вокруг, они принимались плакать – кто-то горестно, а кто-то просто громко. Все повторяли, как хорошо Лауро ухаживает за могилой и какой он молодец, что им не приходится тратиться на кладбищенского служителя. По очереди они целовали фотографию, но не прикасались к могиле и ни о чем не спрашивали. Семья в очередной раз решала, что Лауро вполне преуспел, и восхищалась его умением одеваться. Потом все усаживались в машины, как и другие итальянцы, совершившие тот же ритуал, и отправлялись в тратторию, где их ждал огромный стол с семейным обедом из пяти блюд. Раз в год.
Мэгги хорошо выспалась. Сначала Мэри с некоторым сомнением, ибо ее терзали сомнения по всем вопросам, угостила свекровь белым вином. Они позавтракали на террасе. Затем Мэгги протянула Мэри большую кожаную шкатулку, плоскую, чуть пошире коробки для обуви. Внутри лежало множество золотых монет разнообразных размеров, времен и стран. Обе склонились над сверкающим богатством.
– Коллекционных редкостей тут нет, – объяснила Мэгги. – Но они, разумеется, стоят больше, чем просто золото. С монетами всегда так. Моя настоящая коллекция стоит немалых денег.
Мэри погладила монеты длинными пальцами. Подняв одну, она разглядела ее и, положив обратно, подняла еще одну, а потом – еще.
– Полсоверена королевы Виктории, соверен короля Эдуарда, южноафриканский соверен… Чья это голова?
– Крюгера.
– А… Они потянут на большую сумму, да?
– Смотря для кого.
Монеты позвякивали в руках Мэри, пока она не услышала, что несут кофе, и не захлопнула крышку. Появился Лауро, который, хотя и смотрел на поднос, наверняка видел черную шкатулку у нее на коленях. Когда он удалился, Мэгги сказала:
– Хьюберт не должен знать, от кого они.
– Я не понимаю, зачем вообще ему их посылать.
– У меня очень большая коллекция, – ответила Мэгги, – и я могу достать таких сколько угодно в любое время.
– Я знаю, но все равно это полное безумие.
– Да, безумие. Зато я смогу выкинуть его из головы.
– Понимаю.
– Чеком я привязала бы Хьюберта к себе еще больше и никогда бы не смогла от него избавиться.
– Конечно. Он бы подумал, что все идет как прежде. А золото постоянно поднимается в цене, это так?
– Чертов наглец, – пробормотала Мэгги. – Ненавижу его.
Позже, в комнате Мэгги, они пересчитали монеты и составили список. Это придумала Мэри. Она писала списки по любому поводу, составляла реестры одежды, расходов и писем, книг, пластинок и мебели. Перед тем как пойти развлечься или пройтись по магазинам, Мэри неизменно брала ручку и садилась за стол. Сначала списки писались от руки, потом перепечатывались в хронологическом или алфавитном порядке, как ей казалось нужнее. Иногда, когда тема была сложной, вроде зимних приемов, она составляла картотеку – где и когда обедала, что на ком было одето, кто еще присутствовал. Сейчас, пока Мэри переписывала названия монет, Мэгги разделась и легла спать. Мэри тихо взяла незаконченный список, шкатулку и перебазировалась в свою комнату. Она чувствовала, что приносит пользу. Несмотря на то что это приходилось держать в тайне от Майкла, помогать Мэгги было все равно что помогать Майклу. Что бы изменилось, если бы вместо Мэгги в соседней комнате спал Майкл?
«К. Викт., – писала она, – 1/2 сов., 1842».
Мэри быстро сообразила, что коллекционных редкостей в шкатулке действительно не было – монеты были ценны в основном с точки зрения их стоимости. Стоимость выходила немалая. В основном деньги были английские, достоинством в полсоверена, ранней и поздней викторианской эпохи, с профилем королевы то помладше, то постарше. Обнаружив среди прочих соверен Георга IV, Мэри догадалась, что он должен стоить больше, и призадумалась, не попал ли он сюда по ошибке. Она отложила соверен, потом, побоявшись, что Мэгги сочтет ее слишком разборчивой или скаредной, вернула монету в шкатулку и записала в список. Больше всего ей хотелось доставить Мэгги удовольствие и показать, как она вникла в положение. В конце концов Мэгги вела себя с Хьюбертом очень тактично. Она даже решила передать эти сокровища так, чтобы Хьюберт не догадался об их происхождении. Когда Мэри сообразила, что просто подойти к дому и передать шкатулку в руки не удастся, то на мгновение ей захотелось именно так и поступить. Ведь иногда она начинала чувствовать себя изгоем в мире утонченности и юмора, в который ввел ее Хьюберт за те несколько месяцев, что они были знакомы. В то же время она не одобряла его места в жизни Мэгги. И у него не было никакого права на это золото. Настроение Мэри резко переменилось, и она с удовольствием вообразила, как красавчика Хьюберта выставляет из дома Мэгги полиция.
Закончив список, Мэри закрыла шкатулку. За окном в оранжерее мелькнул блестящая черная шевелюра. Узнав Лауро, она в ту же секунду поняла, кто отнесет монеты. Благоразумие Лауро не вызывало никаких сомнений, к тому же он когда-то работал на Хьюберта.
Сжав шкатулку, Мэри поспешила в комнату Мэгги. Та спала с открытым ргом, тихо похрапывая. Мэри смутилась, осознав, что, проснувшись, Мэгги поймет, что за ее сном следили. Невестка ретировалась за дверь и решила действовать на свой страх и риск, предвкушая благодарность Мэгги за безупречно выполненный план. Теперь она сможет прекратить беспокоиться о Хьюберте и спокойно выгнать его, зная, что тот не умрет от голода. С этими мыслями Мэри вышла из дома через черный ход и отправилась к Лауро. Его белый пиджак с эполетами висел в кухне на стуле. Мэри направилась вниз по раскаленной солнцем тропинке и, вновь издалека увидев черный затылок, окликнула Лауро.
Он остановился. Когда Мэри спустилась, слуга сидел в тени дерева и поджидал ее.
– Лауро, – сказала она, – у меня важная просьба. Ты должен кое-что сделать.
Она ожидала, что при ее появлении он немедленно встанет, однако Лауро немного повременил. Он улыбался так, будто весь лес принадлежал ему. Мэри внезапно почувствовала себя неловко, чего не бывало прежде в доме, в машине или в поселке, когда они вместе ходили по магазинам.
Пока она говорила, быстро, словно отдавая указания по хозяйству, ее не оставляли странные мысли.
– Только это надо держать в секрете, – говорила Мэри. – Вот эту шкатулку надо передать мистеру Мэлиндейну так, чтобы он не узнал от кого.
– Сделаю, – ответил Лауро.
– Отнеси, пожалуйста, шкатулку в дом мистера Мэлиндейна. Он не должен тебя увидеть. Постарайся оставить ее там, где он точно найдет. Ты ориентируешься в доме?
– Разумеется, я жил там прошлым летом. А что в шкатулке?
Мэри дрожащими руками подняла крышку.
– Старые монеты, – произнесла она. – Я составила список. – Мэри протянула шкатулку с золотом Лауро, на ее лице отразились одновременно простодушие и желание покрасоваться.
Зрелище множества золотых монет в руках очень богатой женщины немедленно воспалило в итальянце плотскую страсть. Он схватил шкатулку и потянул Мэри на небольшую поляну. Там он повалил ее на землю и изнасиловал бы рядом с упавшей шкатулкой, если бы она, оказавшись на земле, не прекратила сопротивляться. Хотя Мэри и ругалась яростным шепотом, в основном она бросала взгляды на зеленые заросли, надеясь, что никто ничего не заметит.
– Ты не расслабилась, поэтому вышло плохо, – сказал Лауро, глядя ей в глаза взглядом сатира. Этот взгляд он подсмотрел в кино еще в детстве и отработал до автоматизма.
Мэри в слезах и едва дыша потянулась поправить одежду.
– Мой муж тебя убьет, – удалось выдохнуть ей.
– Скорее оттрахает, – возразил Лауро.
– И это тоже. Вот подожди, я ему расскажу. Не будь ты слугой, я бы дала тебе пощечину.
Лауро подскочил, по его лицу мелькнула тень беспокойства. Он крепко сжал ее голые руки.
– В следующий раз расслабься, – сказал он голосом режиссера, одновременно играющего главную роль. – Тогда все будет лучше.
Мэри поджала губы и тряхнула волосами, как будто ничего не случилось. Лауро подобрал шкатулку, и они вместе собрата ее попрятавшееся в траве содержимое. Итальянец смеялся так, словно монеты были ставками в какой-то игре. Когда монеты были собраны, Мэри, все еще дрожащая и в слезах, выпрямилась и сказала:
– Отдай мне шкатулку.
– Я ее отнесу, – сказал Лауро и быстрым шагом отправился в нужном направлении.
Мэри побежала следом.
– Ты уверен, что найдешь, где ее оставить? Это все не мое, это золото Мэгги. Хьюберт не должен об этом узнать.
Лауро снова улыбнулся и повернулся к ней, так что его лицо оказалось очень близко.
– Предоставь все мне, Мэри, – сказал он, сунул шкатулку под мышку, словно это исключительно мужское дело, и зашагал прочь с видом владельца содержимого шкатулки.
Мэри побежала к дому, не зная, виновата ли она и что делать дальше. Теперь она уже не была уверена, что Лауро можно доверить монеты. Кроме того, Мэри не представляла, в каких она теперь с ним отношениях, и, самое главное, ей очень хотелось принять душ.
Хьюберт пересчитывал монеты, которые загадочным образом появились в его доме около шести часов вечера.
Паулина отправилась в Рим с завернутым в мешковину вторым стулом времен Людовика XIV и бумажкой, на которой был написан адрес мастерской, где делали копии. Секретарша знала лишь то, что стул осмотрят, при необходимости – отреставрируют и отправят счет загадочной владелице, Мэгги. До сих пор Паулина не встречала Мэгги. Для нее она была лишь именем, незримым призраком, отравлявшим жизнь Хьюберта.
Паулина приехала на место и велела встретившему ее человеку нести стул наверх очень, очень осторожно. Пока она припарковала машину, в мастерской уже оказалось двое служащих: тот, что подносил стул, и еще один, помоложе, в синих джинсах и модной футболке. Стул стоял в центре комнаты, его распаковали: развязали шнур, стягивавший ножки, размотали мешковину и с гордостью разглядывали.
Когда пришла Паулина, ей немедленно вынесли другой стул, близнец того, что она привезла с собой. Очевидно, тот, который Хьюберт послал на реставрацию первым. Теперь стул был в великолепном состоянии. Паулина собиралась везти его обратно. На самом деле перед секретаршей была новая и очень остроумная подделка: от стула Мэгги в нем осталась лишь ножка. В большинстве таких подделок оставалась как минимум одна «конечность» оригинала, что давало перекупщику полную возможность называть его «предметом времен Людовика XIV». Паулину вообще-то не волновало, к какому периоду относился стул. Она просто хотела забрать его и поскорее вернуться. Секретарша попросила реставраторов хорошенько все завернуть, что они и сделали, обложив сиденье ватой и обмотав новой мешковиной. После чего стул отнесли в машину Паулины.
– Передайте мистеру Мэлиндейну, чтобы заглянул на следующей неделе, – сказал тот, что был помоложе.
– Он сейчас мало выезжает из Неми, – ответила Паулина, вспомнив, как Хьюберт боится выйти, опасаясь, что в его отсутствие может явиться Мэгги и захватить дом. Но реставратор повторил просьбу.
Тем временем в Неми Хьюберт считал монеты, которые нашел в шесть часов вечера. Тогда он, как обычно, отправился на кухню заварить чай. Сняв с полки чайник, Хьюберт услышал какое-то странное позвякивание. Приподняв крышку, он увидел внутри кучку золотых монет.
Не сводя глаз с чайника, Хьюберт сел за стол. Потом окинул внимательным взглядом кухню. Все выглядело как всегда. Хьюберт пожалел, что Паулина еще не вернулась, и, высыпав монеты на стол, принялся за подсчеты.
Монет, кстати, было гораздо меньше, чем могла бы подумать Мэри. Лауро оставил себе шкатулку и большую часть содержимого, благодаря одновременно благоразумию и щедрости. Ему в память врезалась слова Мэри о том, что она составила список. Но в конце концов Лауро решил, что не стоит этого слишком сильно опасаться.
И пока Хьюберт, вместо того чтобы пить чай, ломал голову над тем, откуда взялись монеты, Лауро уже вернулся в дом Редклифов, надел белый пиджак, наполнил ведерки для льда, проверил бутылки, приготовил бокалы, расставил кресла на террасе и отправился в буфетную – болтать с поваром и дожидаться времени коктейлей.
Вернувшись домой и приняв душ, Мэри долго сидела в комнате, обхватив голову руками, и думала бог знает о чем. Затем она переоделась, подняла со стола список монет и снова положила его обратно. Сев за стол, Мэри достала чистый лист бумаги и написала: «Майкл». Ниже она написала: «Лауро». Мэри всегда понимала, что не стала бы всю жизнь хранить Майклу верность, но изменять теперь, когда не прошло и года со дня свадьбы, казалось ей рановато. Затем она задумалась, почему ей самой не пришло в голову спланировать инцидент с Лауро. Так или иначе, она успокоилась, расставила в ряд флакончики с косметикой, взяла лист, на котором писала, и вместе со списками монет, гостей и так далее заперла в ящике стола. После этого Мэри промокнула лицо бумажной салфеткой и спустилась вниз, миновав Майкла, который вернулся из офиса и поднимался по ступенькам. Мэгги уже сидела на террасе, дожидаясь, когда спустится ее сын и приедет муж. Неподалеку, в ожидании распоряжений, маячил Лауро.
– Кстати, Лауро, – надменно сказала Мэри, – ты не забыл выполнить мое поручение?
– Конечно, Мэри, – как всегда дружелюбно ответил он, – разве я мог забыть?
Мэри обернулась к Мэгги и с нарочитой непринужденностью сообщила:
– Он отнес шкатулку. Лауро хорошо знаком с домом, вот я его и послала.
– О! Но так Хьюберт будет знать, откуда она, кто ее послал и он…
– Он меня не видел, – объяснил Лауро. – Я вошел и вышел через окно ванной комнаты, пока Хьюберт спал наверху. А шкатулку оставил у чайника, так что он обязательно найдет ее, когда спустится за чаем.
– Великолепно, Лауро! – воскликнула Мэгги. – Мэри, дорогая, ты просто умница. Это такое облегчение! Теперь он хотя бы не умрет от голода. Мне придется выставить его из дома. То, как я относилась к нему прежде, не означает, что так будет продолжаться и впредь.
– Вызови полицию, пусть она его вышвырнет, – довольно резко предложила Мэри. – Лауро, мне, пожалуйста, кампари-соду.
– В нашем положении мы не можем устраивать скандалы, – покачала головой Мэгги. – Ты знаешь итальянские газеты. К тому же эти коммунисты…
– Сделаем все осторожно, – сказал Лауро.
– Вот именно. Джин-тоник, пожалуйста. У Лауро бывают верные мысли. Ты умница, Лауро.
Тем временем Хьюберт пересчитал монеты, заварил чай и, выйдя на террасу, задумался, уставившись на прекрасное озеро. Затем он осмотрел дом и заключил, что в него проникли через одно из окон первого этажа. Выбор невелик: либо узкое окошко кладовой, либо окно ванной комнаты. Окно ванной было открыто, его никто не взламывал. Хьюберт решил установить на первом этаже решетки. Все на месте, ничто не пропало. Видимо, взломщик действовал исключительно в припадке безумной щедрости. Жаль будет ставить решетки на окна. В этот момент ничто не могло бы показаться ему столь трогательным подарком, как эти монеты в чайнике. Впервые за почти год Хьюберт ощутил, что счастье бродит где-то рядом.
Золото рассыпалось по столу. На монете 1880 года – юный профиль королевы Виктории, хотя не секрет, что она родилась в 1819-м. Вот святой Георгий и дракон – 1892 год, – теперь на обороте у королевы появились вуаль, диадема и чуть заметный второй подбородок. Вильгельм IV – обвисшие щеки, челка на лбу – 1837 год. Хьюберт задумался: откуда мог взяться поклонник, который послал ему эти запасы с монетного двора? Вот Нерон в лавровом венке, завязанном на затылке милой ленточкой, – Георг IV 1833 года. Десять эскудо 1861 года – рыцари Мальтийского ордена. Еще одна красотка Виктория – прекрасная Виктория 1880 года с неизменным недобитым драконом на обороте. «Кесарю-то – кесарево, а мне-то это за что?» – думал Хьюберт. Ему только что пришло в голову, что даритель и тот, кто принес этот клад, – не одно и то же лицо. Перед мысленным взором немедленно предстал человек богатый, великодушный и обязательно с мальчиками на побегушках. С ребятами, способными пролезть в окно ванной комнаты и провернуть дело так ловко и незаметно. Значит, подарок послал кто-то, кто отлично знал Хьюберта, его привычки и планировку дома. Некто богатый. Но кто? Хьюберт сгреб рассыпанные монеты, отнес на кухню и снова высыпал на стол.
Вернулась Паулина. Разместив поддельный стул в гостиной, она принялась им восхищаться.
– Они хотят, чтобы вы туда заехали, и поскорее, – сообщила секретарша. – Надеюсь, не из-за денег.
– Я тоже, – согласился Хьюберт. – Я отправил счета Мэгги, это же ее стулья. Но если вы посторожите дом, я, пожалуй, навещу их. Только будьте начеку, чтобы никто не пробрался. Я подумываю установить решетки на первом этаже, через некоторые окна очень легко проникнуть внутрь. А если они окажутся внутри – то нам с вами крышка, захватят дом как пить дать.
Разумеется, Хьюберт не мог не заехать в мастерскую: там его ожидали деньга за настоящий стул – немалая сумма. Он посмотрел на Паулину, задумавшись, как ей объяснить происхождение еды и напитков, запасы которых Хьюберт вознамерился пополнить в римских лавках. Паулина – добрая девочка – купила на собственные деньги курицу, немного мяса, бутылку вина и собиралась приготовить ужин.
Выпив вина, Хьюберт решился рассказать ей о находке.
– Я полагаю, – заключил он, протягивая Паулине два соверена, – что за это надо благодарить духов моих прародителей, Калигулу и Диану.
Она приняла подарок с некоторым сомнением.
– А вдруг они краденые?
– Если и так, их украли не мы. Я нашел монеты в своем чайнике – значит, они мои. Моя дорогая, перед нами – несбыточная мечта, которая сбылась на глазах.
– Кто-то пролез в дом.
– Через окно ванной комнаты, – подтвердил Хьюберт. – Завтра я договорюсь, чтобы установили решетки.
– Тогда духи ваших предков больше не придут, – заявила Паулина, разглядывая соверены.
– Кстати, этот подарок не относится к вашему жалованью. Позже я полностью расплачусь. И между прочим, мне не нравятся нотки сомнения в вашем тоне. Не забывайте, моя прародительница Диана вполне жива и не любит насмешек. Но если вы собираетесь изображать Фому неверующего, то…
– А если это один из тех, кто жил здесь прошлым летом? – предположила Паулина, нерешительно разглядывая монеты.
– Быть не может.
– Да, наверное, кто-то хочет вам помочь. Доброжелатель. А почему он не выслал чек?
Внезапно Паулина начала раздражать Хьюберта. Что за тон воспитательницы детского сада? Бедность плохо повлияла на его вкус, решил он. Нет-нет, ему нужно другое общество, общество умных, образованных людей. Подумать только, он находит в чайнике золотой клад, а эта дура заладила: «Если этот кто-то хочет помочь, почему же он не выслал чек?»
Хьюберт взял привезенные из Рима газеты и еженедельники и, оставив золото сверкать на кухонном столе, отправился в кабинет выпить пару успокоительных таблеток и помедитировать над историями об очередных скандалах в американском правительстве.
На следующее утро Лауро встал ни свет ни заря, прихватил список покупок и отправился в Рим. Однако сначала он заехал не в супермаркет, а в одну неприметную лавку в поселке, прилавки которой ломились фруктами, цветами и рассадой. Лауро пришлось отстоять небольшую очередь.
Инжир, виноград, клубника – все здесь было местное, отборное, ягодка к ягодке. Цветы – в основном разнообразные представители семейства сложноцветных, то есть астры побольше, астры поменьше и совсем маленькие астры, белые, желтые, фиолетовые и розовые. Кое-где, впрочем, виднелись вкрапления мелких бордовых розочек, а также неплохой выбор папоротников. Продавщица и стоявшая перед Лауро в очереди женщина посмотрели на него с любопытством, свойственным людям, с которыми никогда ничего не происходит. Люди, чья жизнь посложнее, обычно считают такие взгляды враждебными. Имея собственные оранжереи, Редклифы редко посылали за цветами в поселок. Однако все знали, кто такой Лауро, и были в курсе его переселения из загадочного дома Хьюберта Мэлиндейна к Редклифам. К Лауро, всегда одетому по последней моде: в полупрозрачную бежевую рубашку и отглаженные розовые брюки, принято было относиться с почтением. Так что он пожелает? Виноград, персики – они сегодня великолепные, – или свежие помидоры?
Лауро пожелал рассаду многолетних цветов.
Каких именно цветов? Садовник хотел бы что-нибудь особенное?
– Нет, нет, – резко ответил Лауро, будто намекая, что обычные цветы недостойны такой чести, – это на кладбище. Нужно привести в порядок мамину могилу.
Женщина, которую обслужили еще до Лауро, встряла в беседу:
– Разве у Редклифов ничего не найдется?
– Для мамы, – огрызнулся Лауро таким суровым тоном, что женщина предпочла поскорее стушеваться, – я и купить могу. – И действительно, купил четыре нераспустившихся ростка хризантемы, звякнул монетами о прилавок, разместил ростки в оранжевом полиэтиленовом пакете и ушел. Посетители магазина взглядами проводили Лауро до машины. Оглянувшись у автомобиля и заметив, что за ним еще наблюдают, он спокойно сплюнул на тротуар. Любопытные коровы. Даже если бы они и выяснили, что он собирается сделать, то что бы изменилось? Впрочем, они знали о нем не больше, чем он о них. Потому-то Лауро и не потрудился купить цветы в Риме – там они вдвое Дороже, чем в Неми, а на кумушек можно наплевать. Так завершился один из тех телепатических контактов, столь часто происходящих между соотечественниками, среди которых живут иностранцы.
В Риме Лауро отправился на кладбище. Могила его Матери была очень аккуратной и ухоженной, с большим
мраморным ангелом и небольшой овальной фотографией на пьедестале. Здесь же пустое место ожидало отца. Позже их пятеро детей купят себе участок на новом кладбище, потому что это окажется полностью занятым.
– Саrа mama[4], – произнес Лауро, вытащил из машины крепкую лопатку, яркий пакет с цветами и еще завернутую в газету шкатулку, в которой осталась большая часть монет из тех, что вручила ему Мэри.
Мимо прошли люди – старики решили навестить родных. Они вполголоса поздоровались, кивнув Лауро с подобающим уважением. Стоя на коленях над могилой и копаясь среди цветов, Лауро поднял глаза и задумчиво их поприветствовал. По «бонджорно» на каждого – итого три раза. В их глазах он был хорошим сыном, и это придавало ему гордости. Старики – толстая женщина в черном, тощий мужчина и еще одна женщина, постройнее, но с трудом передвигавшая ноги, – исчезли из его жизни. Выкопав ямку поглубже, Лауро развернул газету. Шкатулку стоило бы выбросить, но она такая замечательная, такая редкая… Похожие он видел в Риме только в бутиках и дорогих магазинах. К тому же шкатулка была связана со столь желанными монетами, а также с буднично богатыми Мэри и Мэгги, что Лауро решил презреть связанные с этим неудобства и оставить ее себе. Он поднял крышку, вынул бумажные салфетки, которые напихал внутрь, чтобы монеты не звенели, и запустил смуглые пальцы в золотое сияние. Затем Лауро захлопнул крышку, вытряхнул из оранжевого пакета хризантемы, упаковал в него шкатулку, чтобы ее не испортила вода, еще раз все проверил и опустил пакет на дно ямы. Засыпав ее, он вернул выкопанные цветы туда, где они росли прежде.
Теперь Лауро больше не торопился – он прополол сорняки, подбросил земли и начал рассаживать новые хризантемы по углам, придирчиво подбирая по цвету: над могилой уже росли несколько настурций, астры с розовыми и фиолетовыми цветами и какие-то темно-зеленые побеги из тех, что не распознать до осени. Заодно появилась возможность проверить, на месте ли два маленьких сверточка, в одном – перстень с огромным сапфиром, в другом – пара золотых запонок с монограммой. И то и другое попало к нему в руки прежде, тоже по случаю.
Закончив, Лауро встал и посмотрел на фотографию. Мать запомнилась ему сильной и достойной женщиной. Ее грудной голос сохранил повелительные нотки до самой смерти. На снимке она была коротко острижена, только что от парикмахера. Глаза сурово смотрели вперед. Влетевший в копеечку ангел, распростерший над ней крылья, бледнел и мерк под этим взглядом. Казалось, этот бледный, благочестивый, окаменевший продукт Новомодного Завета боялся встретиться с живым Лауро взглядом.
Прикасаться к могиле имели право только члены семьи. Лауро принял эту обязанность исключительно на себя. Его родственники, которых в любом случае нечего было бояться, слишком заняты, чтобы возиться с погребением. Отец снова женился и поселился в Милане, сестры – в Турине, обе вышли замуж и нарожали детей. Один брат уехал в Америку и там женился, второй был студентом и жил у отца в Милане. Раз в год, на День поминовения усопших, все члены семьи, за исключением тех, кто жил в Америке, и тех, кого задержала неотложная работа, съезжались на кладбище с огромными букетами белых и желтых хризантем с длинными лепестками. Цветы высыпали на могилу. Столпившись вокруг, они принимались плакать – кто-то горестно, а кто-то просто громко. Все повторяли, как хорошо Лауро ухаживает за могилой и какой он молодец, что им не приходится тратиться на кладбищенского служителя. По очереди они целовали фотографию, но не прикасались к могиле и ни о чем не спрашивали. Семья в очередной раз решала, что Лауро вполне преуспел, и восхищалась его умением одеваться. Потом все усаживались в машины, как и другие итальянцы, совершившие тот же ритуал, и отправлялись в тратторию, где их ждал огромный стол с семейным обедом из пяти блюд. Раз в год.