В этот момент раздался голос Берто, опередивший гром его шагов по ступенькам:
– Нас обокрали! Драгоценности Мэгги пропали из тайника! Вызовите полицию!
– Вызовите полицию, – велел мсье де Рено Пьетро. – Скорее, драгоценности вашей матери…
– Она не моя мать, – возразил Пьетро.
– Тогда кто же вы?! – спросил Коко де Рено таким тоном, словно вопрос адресовался не одному Пьетро, но и только что вошедшему Берто.
– Я сын Бернардини, – объяснил Пьетро. А Берто добавил:
– Я Туллио-Фриоле, муж маркизы.
Пьетро наконец взялся за телефон.
– Очень приятно, – сообщил Коко де Рено. – Я друг Эмилио…
– Да-да, мы вас ждали, – перебил Берто. – Прошу прощения…
Эмилио вернулся с кухни и сказал:
– Там ничего не пропало. Слуги совсем…
– Приезжайте скорее, – сказал Пьетро в телефон. – Да, каса Туллио-Фриоле. Здесь произошла кража.
Снова появился Лауро, еще полуголый, но теперь готовый отразить любые нападки. Мэгги вяло указала на Коко де Рено.
– Он украл мои драгоценности… – пробормотала она.
– Мэгги, – терпеливо повторил Эмилио, – это мсье Коко де Рено, мой друг из Аргентины, и ты сама его пригласила. Твои драгоценности скорее всего украли обычные воры, которые скрылись на катере. Мсье де Рено только что прибыл, и, боюсь, его очень задели…
– Мэгги, мсье де Рено – наш гость, – вмешался Берто. Нэнси Коуэн удерживала на лбу страдалицы салфетку со льдом, а Летиция держала ее за руку.
– Нет-нет, я ничуть не задет, – заявил де Рено. – Это обычное проявление шока. Полагаю, в спокойном состоянии души меня затруднительно принять за вора.
Вскоре приехали двое полицейских и принялись допрашивать слуг, записывать номера паспортов и презрительно рассматривать тайник в кухонной ступеньке. Просмотрели также документы Коко де Рено и Нэнси Коуэн. Полицейские сомневались, что похищенное когда-нибудь обнаружится.
– Скорее всего, – сказал один из них, – камушки уже распиливают где-нибудь под Неаполем.
Узнав, что стоимость драгоценностей была такова, что страховые компании отказывались за них браться, полицейские молча посмотрели друг на друга и заверили Берто, что сделают все возможное. В ответ Берто не преминул заверить, что за возвращение драгоценностей будет немалая награда. Старший полицейский обменялся с Берто несколькими скупыми фразами на итальянском: конечно, драгоценности никогда не найдут, и все это понимают. Тем не менее яростно сопротивлявшегося Лауро увезли в участок на допрос. Мэгги сильно возражала, но мсье де Рено убедил всех в необходимости этой меры.
– Верить нельзя никому! – объяснил де Рено, когда отъехала полицейская машина. В этих словах крылась великая истина, ибо он сам через год сумеет выманить у Мэгги такую сумму денег, по сравнению с которой ее заботы о доме Хьюберта и украденных летних драгоценностях покажутся настоящими пустяками.
Так или иначе, тем вечером Мэгги пришла в себя настолько, что поднялась с дивана, позванивая уцелевшими браслетами, потянулась к бокалу и попросила у Коко де Рено совета, как выселить Хьюберта из ее дома. К этому времени Лауро вернулся из полицейского участка, слегка смягченный тем, что Берто поехал вслед за полицейской машиной, поручился за него перед комиссаром, а заодно и позвонил префекту в Неаполь. В общем, за один вечер Берто обеспечил Лауро такое доброе имя, какого он не получил бы, даже если б его повысили из рядовых сразу в генералы. Теперь Лауро сидел рядом со всеми в джинсах и легком свитере, высокомерный как юный Пьетро.
ГЛАВА 10
ГЛАВА 11
– Нас обокрали! Драгоценности Мэгги пропали из тайника! Вызовите полицию!
– Вызовите полицию, – велел мсье де Рено Пьетро. – Скорее, драгоценности вашей матери…
– Она не моя мать, – возразил Пьетро.
– Тогда кто же вы?! – спросил Коко де Рено таким тоном, словно вопрос адресовался не одному Пьетро, но и только что вошедшему Берто.
– Я сын Бернардини, – объяснил Пьетро. А Берто добавил:
– Я Туллио-Фриоле, муж маркизы.
Пьетро наконец взялся за телефон.
– Очень приятно, – сообщил Коко де Рено. – Я друг Эмилио…
– Да-да, мы вас ждали, – перебил Берто. – Прошу прощения…
Эмилио вернулся с кухни и сказал:
– Там ничего не пропало. Слуги совсем…
– Приезжайте скорее, – сказал Пьетро в телефон. – Да, каса Туллио-Фриоле. Здесь произошла кража.
Снова появился Лауро, еще полуголый, но теперь готовый отразить любые нападки. Мэгги вяло указала на Коко де Рено.
– Он украл мои драгоценности… – пробормотала она.
– Мэгги, – терпеливо повторил Эмилио, – это мсье Коко де Рено, мой друг из Аргентины, и ты сама его пригласила. Твои драгоценности скорее всего украли обычные воры, которые скрылись на катере. Мсье де Рено только что прибыл, и, боюсь, его очень задели…
– Мэгги, мсье де Рено – наш гость, – вмешался Берто. Нэнси Коуэн удерживала на лбу страдалицы салфетку со льдом, а Летиция держала ее за руку.
– Нет-нет, я ничуть не задет, – заявил де Рено. – Это обычное проявление шока. Полагаю, в спокойном состоянии души меня затруднительно принять за вора.
Вскоре приехали двое полицейских и принялись допрашивать слуг, записывать номера паспортов и презрительно рассматривать тайник в кухонной ступеньке. Просмотрели также документы Коко де Рено и Нэнси Коуэн. Полицейские сомневались, что похищенное когда-нибудь обнаружится.
– Скорее всего, – сказал один из них, – камушки уже распиливают где-нибудь под Неаполем.
Узнав, что стоимость драгоценностей была такова, что страховые компании отказывались за них браться, полицейские молча посмотрели друг на друга и заверили Берто, что сделают все возможное. В ответ Берто не преминул заверить, что за возвращение драгоценностей будет немалая награда. Старший полицейский обменялся с Берто несколькими скупыми фразами на итальянском: конечно, драгоценности никогда не найдут, и все это понимают. Тем не менее яростно сопротивлявшегося Лауро увезли в участок на допрос. Мэгги сильно возражала, но мсье де Рено убедил всех в необходимости этой меры.
– Верить нельзя никому! – объяснил де Рено, когда отъехала полицейская машина. В этих словах крылась великая истина, ибо он сам через год сумеет выманить у Мэгги такую сумму денег, по сравнению с которой ее заботы о доме Хьюберта и украденных летних драгоценностях покажутся настоящими пустяками.
Так или иначе, тем вечером Мэгги пришла в себя настолько, что поднялась с дивана, позванивая уцелевшими браслетами, потянулась к бокалу и попросила у Коко де Рено совета, как выселить Хьюберта из ее дома. К этому времени Лауро вернулся из полицейского участка, слегка смягченный тем, что Берто поехал вслед за полицейской машиной, поручился за него перед комиссаром, а заодно и позвонил префекту в Неаполь. В общем, за один вечер Берто обеспечил Лауро такое доброе имя, какого он не получил бы, даже если б его повысили из рядовых сразу в генералы. Теперь Лауро сидел рядом со всеми в джинсах и легком свитере, высокомерный как юный Пьетро.
ГЛАВА 10
– Правда не всегда бывает истиной, – возвестил Хьюберт. – Истина – это лишь расхожее понятие, рожденное материалистическим умом.
Он величественно поднял над кафедрой правую руку, продемонстрировав собравшимся зеленый рукав, великолепно расшитый серебром. Казалось, этого сигнала ждали: паства затаила дыхание, и Хьюберт, глядя на Паулину Фии в третьем ряду, продолжил речь, как будто обращая пророчество ко всему миру, но предназначая специально для нее.
– Братья и сестры Дианы и Аполлона! – воскликнул Хьюберт, не отводя глаз от Паулины. – Повсюду твердят о катастрофических последствиях инфляции и гибельном состоянии экономики. Я говорю вам: это вульгарный материализм. Понятие частной собственности – это прямая причина предрассудков, лжи, предательства и мошенничества. В мире символов и магии, аллегории и мистицизма предательство теряет смысл, ложь не существует и мошенничество невозможно. Они не могут существовать так же, как не существуют материалистские стандарты, которые нам насильно насаждают. Подумайте об этом. Слава прекрасной Диане! Слава Аполлону!
– Слава Диане и Аполлону! – отозвался стройный хор голосов.
Во втором ряду возбужденно перешептывались отцы-иезуиты Катберт и Джерард.
С окончания арабо-израильской войны прошло чуть больше года. Последовавший за ней кризис обеспечил Хьюберту процветание. Он основал церковь, в которой поклонялись Диане, Диане последних веков, когда церковь начала замещать ее образ образом Девы Марии. Поздняя Диана и ранняя Мария – им поклонялся Хьюберт, а поскольку нефтяной кризис повлек за собой второе мрачное средневековье, последователи стекались к нему отовсюду. Стояла осень семьдесят четвертого года. Мэгги до сих пор не выселила Хьюберта. Частично тому поспособствовали приступы подозрительности, которые в тот год охватывали ее с завидной регулярностью и периодичностью в пару месяцев. Подозрения возникали каждый раз, когда она узнавала о новых перемещениях собственных денег: то они вложены в швейцарские банки, то оказывались на Антильских островах и на Багамах, то из канадских нефтеперерабатывающих компаний через Нью-Йорк переносились в калифорнийскую сеть супермаркетов. Вложенное в военные базы в ледяных горах Гренландии в один момент оказывалось в сети отелей на побережье Индии. Теперь над богатствами Мэгги властвовал великолепный Коко де Рено. Необъятные и неуловимые деньги Мэгги были способны со скоростью света путешествовать по миру, не пользуясь транспортом. И в самом деле, деньги таких объемов не теряются и не растрачиваются, они могут лишь переходить из рук в руки, с выгодой или без оной, в крайнем случае – с применением насилия. У них нет вкуса, цвета и запаха, они – лишь символ. Но этот символ можно обменять и на то, и на другое, и на третье: на еду, жилье, одежду и красоту (с той оговоркой, что красота – это то, что нравится тому, кто платит). То, что деньги приумножаются, лишь кажется: на самом деле они приумножают человечество. Поэтому даже то, что уходит на пышные похороны, не пропадает зря – мертвые тела питают землю, Да и дети гробовщиков сыты.
Но вернемся к деньгам Мэгги: за прошедший год Коко Де Рено превратил систему ее вкладов в настоящий шедевр. Подобно многим, он принялся эксплуатировать новые проекты, обретшие невероятную популярность с легкой руки американского министра иностранных дел. Все, за что брался де Рено, исполнялось в глобальном масштабе. Он предложил всеобщий план реорганизации имущества Мэгги, настолько запутанный, что с незначительными изменениями сгодился бы вместо плана сотворения мира. План был крайне невразумительным, но поначалу Мэгги, чьи богатые современники уже начали волноваться, чувствовала себя довольной тем, что вовремя приняла необходимые меры. Великолепный мсье де Рено из Аргентины казался ей бомбоубежищем на все случаи жизни.
Однако весну 1974 года сменило лето, за летом пришла осень, и Мэгги начали посещать приступы странного беспокойства. К примеру, однажды она осознала, что закрыто ее главное управление, когда-то занимавшее целый этаж офисного здания в Нью-Йорке вкупе с тремя адвокатами на полной ставке, дюжиной бухгалтеров и шумной толпой секретарей. (Последние замолкали, только когда Мэгги соблаговоляла почтить управление своим присутствием.) Служащие получили щедрые пенсии и прощальные подарки. Свежеуволенные юристы попытались засудить Мэгги за нарушение контракта, но с этой ерундой Коко де Рено легко разобрался вне суда. Ей же он объяснил, что главное управление со штатом подчиненных – то, чего нужно избегать любой ценой. В конце концов, управление – это он, и давно пора понять, что Коко де Рено мыслит в глобальном масштабе. Мэгги успокоилась.
В другой раз ей не удалось найти де Рено, хотя, взявшись за дело глобально, она обзвонила половину земного шара. В припадке неистовства три с половиной дня Мэгги не выпускала телефонную трубку из рук. Тогда же в Вене-то, где она в тот момент находилась, началась забастовка работников телефонных служб. Не сумев дозвониться до министра связи, Мэгги выглянула в окно, за которым Берто разговаривал с конюхом, будто мир вовсе и не готовился обрушиться. Мэгги поняла, что если она сейчас умрет, то через пару дней после роскошных похорон, когда цвет итальянской аристократии разъедется по домам, Берто снова как ни в чем не бывало примется за беседы с конюхом, а Майкл начнет прибирать к рукам ее имущество. С этой мыслью Мэгги уехала в Венецию и принялась вызванивать Коко из гостиничного номера. Забастовка телефонных работников продолжалась. За гостиничным окном висел огромный плакат: «К забастовщикам пора применить глобальные меры!» Когда забастовка закончилась, Мэгги в безумии продолжала разыскивать де Рено и свою доверенность на его имя по всему свету: в Сан-Диего, Калифорнии, Гонконге, Цюрихе, Женеве, Мадрасе и на Виргинских островах. Спустя два дня ей позвонил Берто и поинтересовался, чем она занимается, сходила ли на маскарад и как поживает Пегги. Кстати, кажется, звонил Коко де Рено. Мэгги вернулась на виллу и через несколько мучительнейших дней нашла его. Паника снова миновала.
– Я был в Неми, у Бернардини, – объяснил он и посмеялся, узнав, что его разыскивали по всему миру.
Подобные мелочи отвлекали внимание Мэгги от Хьюберта, однако его упрямое нежелание покидать дом то и дело всплывало в памяти маркизы. В начале лета 1974 года она втайне от Берто изложила свою версию случившегося ничем не прославленному адвокату и попросила выставить Хьюберта, не прибегая к скандалу. Тот быстро согласился и не только объяснил, что в таком деле итальянские законы дают мало возможности выселить из дома кого бы то ни было, но и успешно преувеличил возможные трудности. Мэгги исправно оплатила немалый счет, который адвокат обосновал сложностью предстоящей работы. Правда, юрист, втайне симпатизировавший левому крылу, хотя уже и не столь преданно, как в студенческие годы, презирал дело, за которое взялся. Тем не менее одно присутствие Мэгги вогнало его в состояние лихорадочного возбуждения. Воспоминание о том, как она единственный раз лично появилась в его офисе, преследовало адвоката повсюду. С течением времени ощущение ее незримого присутствия не покидало его: Мэгги то и дело телефонными звонками напоминала, с одной стороны, о деле, за которое он взялся, с другой – о себе и своих деньгах. Жизнь юриста стала казаться все посредственнее и печальнее. Он принялся срывать злость на жене и секретарше – секретарша его бросила и пришлось смириться с другой, похуже. Тем временем Мэгги и не думала, что одним своим появлением так изменила жизнь ничем не примечательного адвоката. Приступив к делу, тот написал Хьюберту Мэлиндейну невнятное письмо. Хьюберт отправил его обратно, нацарапав внизу: «Мистер Хьюберт Мэлиндейн не смог постичь смысл этого послания и, предполагая, что оно пришло не по адресу, посылает его обратно».
– Видите ли, – объяснил адвокат Мэгги по телефону, – он знает итальянские законы. Даже с предписанием суда его можно будет выселить не ранее чем через два года. Ваш муж совершенно прав в том, что Мэлиндейн может настроить против вас газетчиков: ему нужно только убедить их, что дом построен для него и по его же указаниям. Сейчас закон всегда на стороне жильца. А если Хьюберт проиграет дело, все газеты раструбят, что он был вашим amante[10] и попросту вам надоел.
– Разве вы не знаете, что скоро наступит экономический спад? – возразила Мэгги. – Мы не можем себе позволить раздавать дома кому попало. К тому же там есть очень ценные стулья эпохи Людовика XIV.
– Вы уверены, что он сдавал их в реставрацию?
– Думаю, что Хьюберт честно присматривал за моими вещами. Да. Еще там есть картина Гогена. Ее я тоже хочу.
– Если он тратится на уход за мебелью, то, возможно, захочет оспорить ваши права на собственность. Иначе зачем ему вообще за ней следить?
– Чей вы адвокат, мой или его?
– Маркиза, поймите меня правильно, я ищу объективный подход к делу. Я целиком на вашей стороне. Всем известно, какие у нас теперь стали законы. Ко мне каждый день приходят плакаться домовладельцы, которые больше не могут ни выселить жильцов, ни повысить арендную плату.
– Но он вообще ничего не платит! К тому же мой дом полностью обставлен.
– К сожалению, поскольку вы позволили ему оставаться слишком долго, это аргумент в его пользу. Теперь нам придется бороться с последствиями вашей беспечности. Единственное, что я могу обещать, – постараюсь сделать все возможное. Если же вас что-то не устраивает…
– Хорошо, хорошо, продолжайте. Я понимаю, что это сложно, – сдалась Мэгги. – Поймите только, сейчас, когда с мировой экономикой творится бог знает что, мне нужен этот дом. Я хочу быть рядом с сыном.
– По закону, маркиза, если у вас есть место жительства, вы не можете выселить жильца потому, что вам нужен его дом. Только в том случае, если вы бездомны…
– Знаю, знаю. Пожалуйста, продолжайте, я вам полностью доверяю.
– Если бы во время вашего очередного визита в Рим вы согласились пообедать со мной или заехать в офис, тогда я смог бы подробнее объяснить дальнейшие планы и…
– Нет, в этом нет необходимости.
– Это ничуть меня не затруднит. Или, если хотите, я могу приехать к вам в Венето. Я хорошо знаю эту страну…
– Страну? Венето в Италии.
– Разумеется, просто мы в Италии так говорим. Италия состоит из множества стран.
– Сейчас мне не до того! – отрезала Мэгги. – Продолжайте, пожалуйста, работать и держите меня в курсе.
После этого адвокат снова написал Хьюберту. Новое письмо было составлено в суровом, решительном тоне, с огромным множеством ссылок на разнообразные статьи и параграфы закона, с цитатами, выверенными до запятых. Но, внимательно прочитав письмо, любой суд немедленно склонился бы на сторону жильца. Однако при этом адвокат истицы выглядел безукоризненным профессионалом. Ответ на этот бюрократический шедевр Хьюберт решил передать по телефону из местного бара.
– Послушайте, – сказал он адвокату, – этот дом мой. Мэгги сама его отдала. И мне больше некуда идти. Почему бы вам просто не обратиться в суд?
– Откуда вы звоните? – спросил адвокат, взволнованный мыслью, что разговор могут прослушивать.
– Из бара в Неми. Слышите шум? Мне не по карману оплачивать телефон, маркиза его отключила.
– Скажите номер, я вам перезвоню, – предложил адвокат, проверил номер по справочнику и набрал его. – Видите ли, в чем дело, – объяснил он. – Я послал вам письмо, потому что должен делать свое дело. Вам не о чем беспокоиться.
– У меня предостаточно поводов для беспокойства, – буркнул Хьюберт. – Только вилла здесь ни при чем. Зачем вы шлете эти идиотские письма?
– Потому что я нанят маркизой, – объяснил адвокат. – Хотите мой совет? Напишите, что вы нездоровы, и приложите заключение врача. А когда выздоровеете, то проконсультируетесь со своим адвокатом.
– Боюсь, что я совершенно здоров, – ответил Хьюберт. – Ни один врач не подпишет такое заключение. Кроме того, в Италии я не знаю ни одного врача.
– Хорошо, вы напишете письмо, а я раздобуду заключение.
– Вы очень любезны. Не хотите ли приехать и побеседовать? Я с радостью покажу вам мой дом и парк. Так или иначе, мне надо убедиться, что она вас не охмурила.
В ответ на это юрист рассмеялся так, как смеются только очень толстые люди.
– В воскресенье, – сказал он. – Думаю, что в воскресенье я смогу вырваться. После обеда подойдет?
– Вполне, – ответил Хьюберт.
К осени все стулья Людовика XIV сменились на великолепные подделки. За копию Гогена Хьюберт выложил немалую сумму. Конечно, она не шла ни в какое сравнение со стоимостью подлинника, который благополучно переехал в Швейцарию. Копия была посредственной, но она все равно висела в темном углу, и полумрак скрадывал большинство ее недостатков. Сиккерт еще дожидался подмены, потому что за хорошую подделку запросили такую неприличную сумму, что Хьюберт решил не идти на поводу у вымогателей. Он принялся за поиски другой организации, у которой имелся хороший художник и выход за границу. Похожие планы Хьюберт строил и на невзрачного Коро, висевшего в уборной, пока один знаток по секрету не рассказал ему, что это уже подделка – дорогая, но не настолько, чтобы копия с нее принесла прибыль.
Таким образом, когда мировой рынок окончательно обвалился, Хьюберт, ставший к тому моменту вполне состоятельным человеком, с легким сердцем повторял:
– Я отказываюсь подстраивать свою жизненную философию и стиль жизни под рыночную стоимость барреля нефти.
Хьюберт все еще продолжал с завидной регулярностью менять замки в доме. Новообретенную состоятельность он не афишировал: сад потихоньку зарастал, телефон остался отключенным, а краска на стенах дома, предоставленная себе, потрескалась и по-нищенски начала облетать.
Опытный авантюрист обычно добивается успеха за счет самоуверенности, которая, впрочем, нисколько не притворна. Наоборот, это один из немногих подлинных элементов в успешно создаваемом им ложном образе. Подобная самоуверенность нередко доходит до того, что с презрением игнорирует мелкие, но очевидные противоречия, которые у простаков вызывают справедливое недоумение, а у людей проницательных – вполне определенные подозрения.
Паулина Фин никогда не отличалась особым умом. Но за два года работы с бумагами Хьюберта и ежедневного общения даже она поняла, что заявления Мэлиндейна не очень стыкуются с фактами. В то время, когда, не без помощи нового союзника, упитанного адвоката Мэгги, Хьюберт основал свою религиозную организацию, Паулина нашла в документах свидетельство того, что тетки, вдохновленные «Золотой ветвью» Фрэзера, прямо попросили прохиндея-генеалога провести их родословную от богини Дианы.
В ответ Хьюберт посмотрел Паулине в глаза и надменно произнес, что она неправильно поняла намерения тетушек, что в некоторых вопросах она – потрясающая невежда, но все равно он испытывает к ней самые теплые чувства.
Под впечатлением от этой уверенности Паулина снова перечитала письма и снова пришла в полное замешательство. И на этот раз, бросив беглый взгляд на принесенную пачку писем, Хьюберт сказал, что она – милая глупышка, и ушел по своим делам.
На следующий день, на собрании Братства Дианы и Аполлона в столовой, наспех переоборудованной в часовню, Хьюберт произнес проповедь о природе правды. Новый мир, родившийся на руинах старого, жаждал бесплотной духовности и быстро пустил корни в умах благодарных верующих.
– Правда, – повторил Хьюберт в завершение проповеди, – не всегда бывает истиной. Ничего, кроме правды, – это всегда ложь. Мир принадлежит нам, говоря метафорически, он – наш капитал. Я помню, мои тетушки, верные последовательницы Дианы и Аполлона, любили говорить: «Нельзя трогать капитал, жить надо на проценты». Мы должны хранить мир и наслаждаться его плодами. Сам капитал ни в коем случае нельзя растрачивать. Иначе нам останется лишь пустая бесплодная правда. Да восхвалим же Диану, богиню луны, приливов и плодородной земли! И да восхвалим брата ее, Аполлона-солнце! Слава Диане!
Слава Аполлону!
– Слава Диане и Аполлону! – воскликнуло большинство собравшихся.
В это же время отец Катберт Плейс шепнул Джерарду:
– В его словах есть своя правда.
– Мне понравилось насчет того, что земля – наш капитал, – как всегда экологично ответил Джерард, – но и дерьма в таких речах предостаточно.
– Ну что ж, – заключил Катберт, – дерьмо мало отличается от навоза. И все равно оно заставляет людей задуматься о религии.
– Да, тут есть о чем подумать.
Хьюберт, одетый в великолепное зеленое с серебром одеяние, был похож на епископа в полном облачении. Он прошел между рядами, благословляя направо и налево, и скрылся в туалете первого этажа, с недавних пор служившем ризницей.
– Мисс Фин, – сказал он подоспевшей секретарше, – напомните мне обзавестись телефонной линией, не включенной в телефонную книгу. Ни в коем случае не включенной, не перепутайте.
Он величественно поднял над кафедрой правую руку, продемонстрировав собравшимся зеленый рукав, великолепно расшитый серебром. Казалось, этого сигнала ждали: паства затаила дыхание, и Хьюберт, глядя на Паулину Фии в третьем ряду, продолжил речь, как будто обращая пророчество ко всему миру, но предназначая специально для нее.
– Братья и сестры Дианы и Аполлона! – воскликнул Хьюберт, не отводя глаз от Паулины. – Повсюду твердят о катастрофических последствиях инфляции и гибельном состоянии экономики. Я говорю вам: это вульгарный материализм. Понятие частной собственности – это прямая причина предрассудков, лжи, предательства и мошенничества. В мире символов и магии, аллегории и мистицизма предательство теряет смысл, ложь не существует и мошенничество невозможно. Они не могут существовать так же, как не существуют материалистские стандарты, которые нам насильно насаждают. Подумайте об этом. Слава прекрасной Диане! Слава Аполлону!
– Слава Диане и Аполлону! – отозвался стройный хор голосов.
Во втором ряду возбужденно перешептывались отцы-иезуиты Катберт и Джерард.
С окончания арабо-израильской войны прошло чуть больше года. Последовавший за ней кризис обеспечил Хьюберту процветание. Он основал церковь, в которой поклонялись Диане, Диане последних веков, когда церковь начала замещать ее образ образом Девы Марии. Поздняя Диана и ранняя Мария – им поклонялся Хьюберт, а поскольку нефтяной кризис повлек за собой второе мрачное средневековье, последователи стекались к нему отовсюду. Стояла осень семьдесят четвертого года. Мэгги до сих пор не выселила Хьюберта. Частично тому поспособствовали приступы подозрительности, которые в тот год охватывали ее с завидной регулярностью и периодичностью в пару месяцев. Подозрения возникали каждый раз, когда она узнавала о новых перемещениях собственных денег: то они вложены в швейцарские банки, то оказывались на Антильских островах и на Багамах, то из канадских нефтеперерабатывающих компаний через Нью-Йорк переносились в калифорнийскую сеть супермаркетов. Вложенное в военные базы в ледяных горах Гренландии в один момент оказывалось в сети отелей на побережье Индии. Теперь над богатствами Мэгги властвовал великолепный Коко де Рено. Необъятные и неуловимые деньги Мэгги были способны со скоростью света путешествовать по миру, не пользуясь транспортом. И в самом деле, деньги таких объемов не теряются и не растрачиваются, они могут лишь переходить из рук в руки, с выгодой или без оной, в крайнем случае – с применением насилия. У них нет вкуса, цвета и запаха, они – лишь символ. Но этот символ можно обменять и на то, и на другое, и на третье: на еду, жилье, одежду и красоту (с той оговоркой, что красота – это то, что нравится тому, кто платит). То, что деньги приумножаются, лишь кажется: на самом деле они приумножают человечество. Поэтому даже то, что уходит на пышные похороны, не пропадает зря – мертвые тела питают землю, Да и дети гробовщиков сыты.
Но вернемся к деньгам Мэгги: за прошедший год Коко Де Рено превратил систему ее вкладов в настоящий шедевр. Подобно многим, он принялся эксплуатировать новые проекты, обретшие невероятную популярность с легкой руки американского министра иностранных дел. Все, за что брался де Рено, исполнялось в глобальном масштабе. Он предложил всеобщий план реорганизации имущества Мэгги, настолько запутанный, что с незначительными изменениями сгодился бы вместо плана сотворения мира. План был крайне невразумительным, но поначалу Мэгги, чьи богатые современники уже начали волноваться, чувствовала себя довольной тем, что вовремя приняла необходимые меры. Великолепный мсье де Рено из Аргентины казался ей бомбоубежищем на все случаи жизни.
Однако весну 1974 года сменило лето, за летом пришла осень, и Мэгги начали посещать приступы странного беспокойства. К примеру, однажды она осознала, что закрыто ее главное управление, когда-то занимавшее целый этаж офисного здания в Нью-Йорке вкупе с тремя адвокатами на полной ставке, дюжиной бухгалтеров и шумной толпой секретарей. (Последние замолкали, только когда Мэгги соблаговоляла почтить управление своим присутствием.) Служащие получили щедрые пенсии и прощальные подарки. Свежеуволенные юристы попытались засудить Мэгги за нарушение контракта, но с этой ерундой Коко де Рено легко разобрался вне суда. Ей же он объяснил, что главное управление со штатом подчиненных – то, чего нужно избегать любой ценой. В конце концов, управление – это он, и давно пора понять, что Коко де Рено мыслит в глобальном масштабе. Мэгги успокоилась.
В другой раз ей не удалось найти де Рено, хотя, взявшись за дело глобально, она обзвонила половину земного шара. В припадке неистовства три с половиной дня Мэгги не выпускала телефонную трубку из рук. Тогда же в Вене-то, где она в тот момент находилась, началась забастовка работников телефонных служб. Не сумев дозвониться до министра связи, Мэгги выглянула в окно, за которым Берто разговаривал с конюхом, будто мир вовсе и не готовился обрушиться. Мэгги поняла, что если она сейчас умрет, то через пару дней после роскошных похорон, когда цвет итальянской аристократии разъедется по домам, Берто снова как ни в чем не бывало примется за беседы с конюхом, а Майкл начнет прибирать к рукам ее имущество. С этой мыслью Мэгги уехала в Венецию и принялась вызванивать Коко из гостиничного номера. Забастовка телефонных работников продолжалась. За гостиничным окном висел огромный плакат: «К забастовщикам пора применить глобальные меры!» Когда забастовка закончилась, Мэгги в безумии продолжала разыскивать де Рено и свою доверенность на его имя по всему свету: в Сан-Диего, Калифорнии, Гонконге, Цюрихе, Женеве, Мадрасе и на Виргинских островах. Спустя два дня ей позвонил Берто и поинтересовался, чем она занимается, сходила ли на маскарад и как поживает Пегги. Кстати, кажется, звонил Коко де Рено. Мэгги вернулась на виллу и через несколько мучительнейших дней нашла его. Паника снова миновала.
– Я был в Неми, у Бернардини, – объяснил он и посмеялся, узнав, что его разыскивали по всему миру.
Подобные мелочи отвлекали внимание Мэгги от Хьюберта, однако его упрямое нежелание покидать дом то и дело всплывало в памяти маркизы. В начале лета 1974 года она втайне от Берто изложила свою версию случившегося ничем не прославленному адвокату и попросила выставить Хьюберта, не прибегая к скандалу. Тот быстро согласился и не только объяснил, что в таком деле итальянские законы дают мало возможности выселить из дома кого бы то ни было, но и успешно преувеличил возможные трудности. Мэгги исправно оплатила немалый счет, который адвокат обосновал сложностью предстоящей работы. Правда, юрист, втайне симпатизировавший левому крылу, хотя уже и не столь преданно, как в студенческие годы, презирал дело, за которое взялся. Тем не менее одно присутствие Мэгги вогнало его в состояние лихорадочного возбуждения. Воспоминание о том, как она единственный раз лично появилась в его офисе, преследовало адвоката повсюду. С течением времени ощущение ее незримого присутствия не покидало его: Мэгги то и дело телефонными звонками напоминала, с одной стороны, о деле, за которое он взялся, с другой – о себе и своих деньгах. Жизнь юриста стала казаться все посредственнее и печальнее. Он принялся срывать злость на жене и секретарше – секретарша его бросила и пришлось смириться с другой, похуже. Тем временем Мэгги и не думала, что одним своим появлением так изменила жизнь ничем не примечательного адвоката. Приступив к делу, тот написал Хьюберту Мэлиндейну невнятное письмо. Хьюберт отправил его обратно, нацарапав внизу: «Мистер Хьюберт Мэлиндейн не смог постичь смысл этого послания и, предполагая, что оно пришло не по адресу, посылает его обратно».
– Видите ли, – объяснил адвокат Мэгги по телефону, – он знает итальянские законы. Даже с предписанием суда его можно будет выселить не ранее чем через два года. Ваш муж совершенно прав в том, что Мэлиндейн может настроить против вас газетчиков: ему нужно только убедить их, что дом построен для него и по его же указаниям. Сейчас закон всегда на стороне жильца. А если Хьюберт проиграет дело, все газеты раструбят, что он был вашим amante[10] и попросту вам надоел.
– Разве вы не знаете, что скоро наступит экономический спад? – возразила Мэгги. – Мы не можем себе позволить раздавать дома кому попало. К тому же там есть очень ценные стулья эпохи Людовика XIV.
– Вы уверены, что он сдавал их в реставрацию?
– Думаю, что Хьюберт честно присматривал за моими вещами. Да. Еще там есть картина Гогена. Ее я тоже хочу.
– Если он тратится на уход за мебелью, то, возможно, захочет оспорить ваши права на собственность. Иначе зачем ему вообще за ней следить?
– Чей вы адвокат, мой или его?
– Маркиза, поймите меня правильно, я ищу объективный подход к делу. Я целиком на вашей стороне. Всем известно, какие у нас теперь стали законы. Ко мне каждый день приходят плакаться домовладельцы, которые больше не могут ни выселить жильцов, ни повысить арендную плату.
– Но он вообще ничего не платит! К тому же мой дом полностью обставлен.
– К сожалению, поскольку вы позволили ему оставаться слишком долго, это аргумент в его пользу. Теперь нам придется бороться с последствиями вашей беспечности. Единственное, что я могу обещать, – постараюсь сделать все возможное. Если же вас что-то не устраивает…
– Хорошо, хорошо, продолжайте. Я понимаю, что это сложно, – сдалась Мэгги. – Поймите только, сейчас, когда с мировой экономикой творится бог знает что, мне нужен этот дом. Я хочу быть рядом с сыном.
– По закону, маркиза, если у вас есть место жительства, вы не можете выселить жильца потому, что вам нужен его дом. Только в том случае, если вы бездомны…
– Знаю, знаю. Пожалуйста, продолжайте, я вам полностью доверяю.
– Если бы во время вашего очередного визита в Рим вы согласились пообедать со мной или заехать в офис, тогда я смог бы подробнее объяснить дальнейшие планы и…
– Нет, в этом нет необходимости.
– Это ничуть меня не затруднит. Или, если хотите, я могу приехать к вам в Венето. Я хорошо знаю эту страну…
– Страну? Венето в Италии.
– Разумеется, просто мы в Италии так говорим. Италия состоит из множества стран.
– Сейчас мне не до того! – отрезала Мэгги. – Продолжайте, пожалуйста, работать и держите меня в курсе.
После этого адвокат снова написал Хьюберту. Новое письмо было составлено в суровом, решительном тоне, с огромным множеством ссылок на разнообразные статьи и параграфы закона, с цитатами, выверенными до запятых. Но, внимательно прочитав письмо, любой суд немедленно склонился бы на сторону жильца. Однако при этом адвокат истицы выглядел безукоризненным профессионалом. Ответ на этот бюрократический шедевр Хьюберт решил передать по телефону из местного бара.
– Послушайте, – сказал он адвокату, – этот дом мой. Мэгги сама его отдала. И мне больше некуда идти. Почему бы вам просто не обратиться в суд?
– Откуда вы звоните? – спросил адвокат, взволнованный мыслью, что разговор могут прослушивать.
– Из бара в Неми. Слышите шум? Мне не по карману оплачивать телефон, маркиза его отключила.
– Скажите номер, я вам перезвоню, – предложил адвокат, проверил номер по справочнику и набрал его. – Видите ли, в чем дело, – объяснил он. – Я послал вам письмо, потому что должен делать свое дело. Вам не о чем беспокоиться.
– У меня предостаточно поводов для беспокойства, – буркнул Хьюберт. – Только вилла здесь ни при чем. Зачем вы шлете эти идиотские письма?
– Потому что я нанят маркизой, – объяснил адвокат. – Хотите мой совет? Напишите, что вы нездоровы, и приложите заключение врача. А когда выздоровеете, то проконсультируетесь со своим адвокатом.
– Боюсь, что я совершенно здоров, – ответил Хьюберт. – Ни один врач не подпишет такое заключение. Кроме того, в Италии я не знаю ни одного врача.
– Хорошо, вы напишете письмо, а я раздобуду заключение.
– Вы очень любезны. Не хотите ли приехать и побеседовать? Я с радостью покажу вам мой дом и парк. Так или иначе, мне надо убедиться, что она вас не охмурила.
В ответ на это юрист рассмеялся так, как смеются только очень толстые люди.
– В воскресенье, – сказал он. – Думаю, что в воскресенье я смогу вырваться. После обеда подойдет?
– Вполне, – ответил Хьюберт.
К осени все стулья Людовика XIV сменились на великолепные подделки. За копию Гогена Хьюберт выложил немалую сумму. Конечно, она не шла ни в какое сравнение со стоимостью подлинника, который благополучно переехал в Швейцарию. Копия была посредственной, но она все равно висела в темном углу, и полумрак скрадывал большинство ее недостатков. Сиккерт еще дожидался подмены, потому что за хорошую подделку запросили такую неприличную сумму, что Хьюберт решил не идти на поводу у вымогателей. Он принялся за поиски другой организации, у которой имелся хороший художник и выход за границу. Похожие планы Хьюберт строил и на невзрачного Коро, висевшего в уборной, пока один знаток по секрету не рассказал ему, что это уже подделка – дорогая, но не настолько, чтобы копия с нее принесла прибыль.
Таким образом, когда мировой рынок окончательно обвалился, Хьюберт, ставший к тому моменту вполне состоятельным человеком, с легким сердцем повторял:
– Я отказываюсь подстраивать свою жизненную философию и стиль жизни под рыночную стоимость барреля нефти.
Хьюберт все еще продолжал с завидной регулярностью менять замки в доме. Новообретенную состоятельность он не афишировал: сад потихоньку зарастал, телефон остался отключенным, а краска на стенах дома, предоставленная себе, потрескалась и по-нищенски начала облетать.
Опытный авантюрист обычно добивается успеха за счет самоуверенности, которая, впрочем, нисколько не притворна. Наоборот, это один из немногих подлинных элементов в успешно создаваемом им ложном образе. Подобная самоуверенность нередко доходит до того, что с презрением игнорирует мелкие, но очевидные противоречия, которые у простаков вызывают справедливое недоумение, а у людей проницательных – вполне определенные подозрения.
Паулина Фин никогда не отличалась особым умом. Но за два года работы с бумагами Хьюберта и ежедневного общения даже она поняла, что заявления Мэлиндейна не очень стыкуются с фактами. В то время, когда, не без помощи нового союзника, упитанного адвоката Мэгги, Хьюберт основал свою религиозную организацию, Паулина нашла в документах свидетельство того, что тетки, вдохновленные «Золотой ветвью» Фрэзера, прямо попросили прохиндея-генеалога провести их родословную от богини Дианы.
В ответ Хьюберт посмотрел Паулине в глаза и надменно произнес, что она неправильно поняла намерения тетушек, что в некоторых вопросах она – потрясающая невежда, но все равно он испытывает к ней самые теплые чувства.
Под впечатлением от этой уверенности Паулина снова перечитала письма и снова пришла в полное замешательство. И на этот раз, бросив беглый взгляд на принесенную пачку писем, Хьюберт сказал, что она – милая глупышка, и ушел по своим делам.
На следующий день, на собрании Братства Дианы и Аполлона в столовой, наспех переоборудованной в часовню, Хьюберт произнес проповедь о природе правды. Новый мир, родившийся на руинах старого, жаждал бесплотной духовности и быстро пустил корни в умах благодарных верующих.
– Правда, – повторил Хьюберт в завершение проповеди, – не всегда бывает истиной. Ничего, кроме правды, – это всегда ложь. Мир принадлежит нам, говоря метафорически, он – наш капитал. Я помню, мои тетушки, верные последовательницы Дианы и Аполлона, любили говорить: «Нельзя трогать капитал, жить надо на проценты». Мы должны хранить мир и наслаждаться его плодами. Сам капитал ни в коем случае нельзя растрачивать. Иначе нам останется лишь пустая бесплодная правда. Да восхвалим же Диану, богиню луны, приливов и плодородной земли! И да восхвалим брата ее, Аполлона-солнце! Слава Диане!
Слава Аполлону!
– Слава Диане и Аполлону! – воскликнуло большинство собравшихся.
В это же время отец Катберт Плейс шепнул Джерарду:
– В его словах есть своя правда.
– Мне понравилось насчет того, что земля – наш капитал, – как всегда экологично ответил Джерард, – но и дерьма в таких речах предостаточно.
– Ну что ж, – заключил Катберт, – дерьмо мало отличается от навоза. И все равно оно заставляет людей задуматься о религии.
– Да, тут есть о чем подумать.
Хьюберт, одетый в великолепное зеленое с серебром одеяние, был похож на епископа в полном облачении. Он прошел между рядами, благословляя направо и налево, и скрылся в туалете первого этажа, с недавних пор служившем ризницей.
– Мисс Фин, – сказал он подоспевшей секретарше, – напомните мне обзавестись телефонной линией, не включенной в телефонную книгу. Ни в коем случае не включенной, не перепутайте.
ГЛАВА 11
– Беда Берто в том, – вполголоса сказала Мэгги, – что он не умеет настроиться на верный темп. Начало – всегда одно и то же: adagio, adagio[11]. Вторую фазу я бы назвала allegro ma non tropo [12]. К тому же нервно. Потом наступает стадия добродетельного larghetto [13], иногда в сочетании с пронзительным recitativo [14], после этого – lento, andante, andante [15], а потом, без предупреждения, три вздоха – и все. Тоже мне, искусство любви.
– Да, ритм очень важен, – кивнула Мэри, – причем в любом деле. Что такое recitativo?
– Я не понимаю итальянских диалектов, – объяснила Мэгги, – обычный итальянский и без того сложный. А диалект, который Берто приберегает для таких случаев, особенно невнятный. А потом он любит говорить о лошадях, как лошадь теряет форму, когда тренируется то ли слишком мало, то ли слишком много… Я стараюсь этого не слушать. В общем, затем он любит говорить о лошадях. Тоже мне, искусство любви.
– Я бы порассказала тебе о Майкле, – задумалась Мэри, – но он твой сын, и это меняет дело.
– Сейчас я уже почти не чувствую его сыном, – ободрила ее Мэгги. – Майкл иногда ни с кем не считается. Майкл настоящий сын своего отца. Если он хоть чуть-чуть похож на него и в этом, то мне тебя жаль. Ральф был очень, очень милым, но совершенно негодным мужем. С Берто нет никаких проблем, но в моем возрасте с таким, как он, уже скучно ложиться в постель. У тебя-то вся жизнь впереди.
– Уже не вся, – педантично ответила Мэри. – Иногда мне кажется, что я зря теряю лучшие годы жизни. К тому же Майкл нашел себе в Риме пассию. И все-таки я хочу преуспеть в этом браке.
– Что тебе мешает развлекаться, пока Майкл в Риме? – спросила Мэгги.
– Мне бы не очень этого хотелось.
– Ты думаешь, я совсем глупа и не вижу, какие отношения у тебя с Лауро?
– О нет! – воскликнула Мэри. – Не говори так, это ужасно!
– Успокойся, – посоветовала Мэгги, – кроме меня, об этом никто не знает.
– Я так хотела преуспеть в браке! – расплакалась Мэри.
– Ничто тебе не мешает хотеть этого и дальше, – посоветовала Мэгги. Мэри промокнула слезы бумажной салфеткой и, потянувшись к бокалу водки с содовой, изрядно ею облилась.
Они лежали в купальниках на синих надувных матрасах на лужайке у знаменитой виллы в Венето и нежились в лучах майского предобеденного солнца 1975 года. Мэгги намазала лосьоном для тела ноги, грудь, плечи и игриво вытерла руки об живот Мэри. Та же потихоньку успокоилась и, откинувшись на матрас, сказала:
– Лауро ничегошеньки для меня не значит.
– Ты права, он удовлетворяет желание, но не гасит страсти, – согласилась Мэгги.
Внезапно она жизнерадостно улыбнулась: появился Лауро с выключенным радиоприемником под мышкой и бутылкой вермута.
– Лауро! – удивленно воскликнула она. – Мне казалось, что сегодня у тебя выходной.
– Мне вообще не следовало приезжать в ваш дом. Я в этом раскаиваюсь. Здесь отвратительные слуги, они меня просто ненавидят. Я приехал только из уважения к вам. Мне надо было остаться в Неми, где я и должен работать на Мэри и Майкла. Я не обязан всюду ездить за вашей семьей.
– Лауро, ты можешь вернуться в Неми когда пожелаешь, – ответила Мэри.
Лауро снял белый пиджак, поставил бутылку на садовый столик, растянулся на матрасе рядом и включил радио.
– Боже мой, Лауро! Берто тебя увидит! – воскликнула Мэгги. – И примется меня обвинять в том, что я фамильярничаю со слугами.
Лауро зашвырнул приемник подальше, где тот умолк навсегда, вскочил, изрыгая отборнейшие итальянские ругательства, натянул обратно белый пиджак и ушел.
– Все равно с ним бы ничего не вышло. К тому же он всерьез собирается жениться.
– Смотри, чтобы он не вздумал уволиться, – посоветовала Мэгги. – Хорошо вышколенную прислугу в наши дни не сыщешь. А он, сама знаешь, прекрасно вышколен.
О прошедшей зиме можно было вспомнить многое. Не раз и не два Мэгги начинала сходить с ума в поисках пропащего Коко де Рено, рассылала телексы по несуществующим адресам во все концы света, и всегда де Рено появлялся снова с разумнейшими объяснениями и деньгами, которых всякий раз оказывалось достаточно, чтобы маркиза пришла в себя.
Однажды де Рено попытался намекнуть Мэгги, что она стала жертвой менопаузы, этой глупой фразой чуть не разрушив их отношения. Вовремя вмешался Берто, который изящно объяснил ошибку Коко, намекнув, что тот не иначе как влюбился в маркизу.
– Так влюбленный мужчина провоцирует женщину, когда у него нет никаких шансов, – сказал он Мэгги.
– Да, ритм очень важен, – кивнула Мэри, – причем в любом деле. Что такое recitativo?
– Я не понимаю итальянских диалектов, – объяснила Мэгги, – обычный итальянский и без того сложный. А диалект, который Берто приберегает для таких случаев, особенно невнятный. А потом он любит говорить о лошадях, как лошадь теряет форму, когда тренируется то ли слишком мало, то ли слишком много… Я стараюсь этого не слушать. В общем, затем он любит говорить о лошадях. Тоже мне, искусство любви.
– Я бы порассказала тебе о Майкле, – задумалась Мэри, – но он твой сын, и это меняет дело.
– Сейчас я уже почти не чувствую его сыном, – ободрила ее Мэгги. – Майкл иногда ни с кем не считается. Майкл настоящий сын своего отца. Если он хоть чуть-чуть похож на него и в этом, то мне тебя жаль. Ральф был очень, очень милым, но совершенно негодным мужем. С Берто нет никаких проблем, но в моем возрасте с таким, как он, уже скучно ложиться в постель. У тебя-то вся жизнь впереди.
– Уже не вся, – педантично ответила Мэри. – Иногда мне кажется, что я зря теряю лучшие годы жизни. К тому же Майкл нашел себе в Риме пассию. И все-таки я хочу преуспеть в этом браке.
– Что тебе мешает развлекаться, пока Майкл в Риме? – спросила Мэгги.
– Мне бы не очень этого хотелось.
– Ты думаешь, я совсем глупа и не вижу, какие отношения у тебя с Лауро?
– О нет! – воскликнула Мэри. – Не говори так, это ужасно!
– Успокойся, – посоветовала Мэгги, – кроме меня, об этом никто не знает.
– Я так хотела преуспеть в браке! – расплакалась Мэри.
– Ничто тебе не мешает хотеть этого и дальше, – посоветовала Мэгги. Мэри промокнула слезы бумажной салфеткой и, потянувшись к бокалу водки с содовой, изрядно ею облилась.
Они лежали в купальниках на синих надувных матрасах на лужайке у знаменитой виллы в Венето и нежились в лучах майского предобеденного солнца 1975 года. Мэгги намазала лосьоном для тела ноги, грудь, плечи и игриво вытерла руки об живот Мэри. Та же потихоньку успокоилась и, откинувшись на матрас, сказала:
– Лауро ничегошеньки для меня не значит.
– Ты права, он удовлетворяет желание, но не гасит страсти, – согласилась Мэгги.
Внезапно она жизнерадостно улыбнулась: появился Лауро с выключенным радиоприемником под мышкой и бутылкой вермута.
– Лауро! – удивленно воскликнула она. – Мне казалось, что сегодня у тебя выходной.
– Мне вообще не следовало приезжать в ваш дом. Я в этом раскаиваюсь. Здесь отвратительные слуги, они меня просто ненавидят. Я приехал только из уважения к вам. Мне надо было остаться в Неми, где я и должен работать на Мэри и Майкла. Я не обязан всюду ездить за вашей семьей.
– Лауро, ты можешь вернуться в Неми когда пожелаешь, – ответила Мэри.
Лауро снял белый пиджак, поставил бутылку на садовый столик, растянулся на матрасе рядом и включил радио.
– Боже мой, Лауро! Берто тебя увидит! – воскликнула Мэгги. – И примется меня обвинять в том, что я фамильярничаю со слугами.
Лауро зашвырнул приемник подальше, где тот умолк навсегда, вскочил, изрыгая отборнейшие итальянские ругательства, натянул обратно белый пиджак и ушел.
– Все равно с ним бы ничего не вышло. К тому же он всерьез собирается жениться.
– Смотри, чтобы он не вздумал уволиться, – посоветовала Мэгги. – Хорошо вышколенную прислугу в наши дни не сыщешь. А он, сама знаешь, прекрасно вышколен.
О прошедшей зиме можно было вспомнить многое. Не раз и не два Мэгги начинала сходить с ума в поисках пропащего Коко де Рено, рассылала телексы по несуществующим адресам во все концы света, и всегда де Рено появлялся снова с разумнейшими объяснениями и деньгами, которых всякий раз оказывалось достаточно, чтобы маркиза пришла в себя.
Однажды де Рено попытался намекнуть Мэгги, что она стала жертвой менопаузы, этой глупой фразой чуть не разрушив их отношения. Вовремя вмешался Берто, который изящно объяснил ошибку Коко, намекнув, что тот не иначе как влюбился в маркизу.
– Так влюбленный мужчина провоцирует женщину, когда у него нет никаких шансов, – сказал он Мэгги.