Страница:
Он потянулся к ней, чуть не упав при этом на пол, но успел ухватиться за руку молодухи и рывком посадил ее на лавку рядом с собой.
— Садись, Варвара, давай покалякаем. Она пожала плечами, потупилась. Все мысли ее были заняты тем, как бы выбраться отсюда.
— Я тож-же с бабами люблю говорить, — немного заикаясь, произнес заплечных дел мастер. — У них кожа тонкая и нежная, с ними щипчиками хорошо работать. И огонь неплохо действует. Вообще, с бабами легче.
— Тихо мне, изверг! — хлопнул ладонью по столу губной староста так, что кружка подскочила. Он оторвал ножку от гуся, с невероятной скоростью обглодал, а кость с размаху бросил в угол. — Ты, Фрол, с бабами без щипчиков и говорить не можешь?
— Не могу, хозяин, — махнул рукой Фрол и приложился к своей кружке. — А как с ними по-другому? Ежели батоги взять, то их тоже для бабы меньше, чем для мужика требуется, но все ж таки батоги хуже, чем щипчики… Еще бабу лаской можно взять, но то исключительно для удовольствия, да и антирес не великий.
— Антирес не великий… — передразнил палача Егорий. — Что ты, пустая башка, понимаешь! — Он легонько ущипнул Варю за щеку. — Щечки, как спелые яблоки, кожа, как у молочного поросенка, а ты — антиреса нет. Дуб ты, Фрол, развесистый, хоть и важный в своем деле знаток. А ты. Варвара, что скажешь? Есть для мужика в бабе антирес иль нет?
— Ох, и не знаю, что сказать-то, — она попыталась было встать, но губной староста, вцепившись в руку, удержал ее.
— Погодь.
— Там кулебяка подошла, нести надо.
— На что мне, красавица, кулебяка? Не ходи, с тобой тут светлее стало. Правда, Фрол?
— Истинная правда. Вон, в том углу светится, ей-богу, — перекрестился Фрол.
— Дурак, это солнышко закатное в оконце светит. Вон какой закат сегодня красивый. Прям, как кровь, красный. Любишь, Варвара, говорят, по лесу гулять, красотами любоваться?
— Люблю.
— Любишь… Уж пора бы на парней почаще заглядываться, а тебе все грибочки да ягоды.
— Неохота мне на парней заглядываться. Где наши годы. — Этот разговор начинал раздражать Варвару, но куда денешься? После того как выпитого становится чересчур много, староста запросто мог выйти из себя из-за одного неосторожно брошенного слова или непочтительного жеста. Мог даже велеть выпороть, как было однажды. Боль же Варвара не переносила, боялась ее, а еще пуще боялась крови. От одного вида порезанного пальца ей становилось дурно.
— Годы как птицы. Не успеешь ухватить, глядь, а уже улетели. Хорошо, коль до старости, лет этак до полуста, дотянешь, а то лихорадка свалит — и быстренько в ящик сыграешь. Или люд разбойный в лесу выследит, по шее топориком, и нет тебе еще и двадцати, а душа уже в чистилище от грехов, нажитых делами неправедными, освобождается.
Губной староста с насмешкой смотрел на Варвару, и от его острого взора ей становилось как-то не по себе. Так же как и от слов его — внешне радушных, но от которых тянуло холодом.
— Я еще поживу. Долго поживу, — натянуто улыбнулась Варя.
— Эх, птичка, легка ты слишком разумом, доверчива, как тебе прожить-то долго?
Разговор с каждой минутой становился напряженнее, хоть на первый взгляд не скажешь — голос у губного старосты был мягок, почти ласков, слова учтивы. Но такая уж у него манера — мягко стелит, да жестко спать.
— Ну куда, спрашивается, девице все время одной по лесу шататься? И чего ты там находишь, в лесу этом глухом? Ладно бы польза была. А то вон Марьяна говорит, что не умеешь ты грибы собирать.
«Вот болтушка глупая, — зло подумала Варвара, и тут ей стало холодно и страшно. — А вдруг староста что-то заподозрил… Ну и пусть. Все равно наверняка ему ничего неведомо, иначе разговор бы другой был. Ну а я не дурочка, чтобы самой в чем-то сознаться».
— Лучше бы сидела дома. — Губной староста обгладывал вторую гусиную ножку и говорил с набитым ртом. — Пряжу бы пряла, ткань вышивала — польза бы хоть какая была. Ну да ладно, делай как хочешь, — отмахнулся он вдруг миролюбиво и слегка ущипнул испачканными в жиру пальцами Варвару за руку. — Ох, хороша девка! Правда, Фрол?
— Правда. Кожа тонкая, чувствительная. Варвара вздохнула с облегчением, обрадованная, что губной староста сменил тему. Похоже, просто языком треплет, чтобы что-то сказать. И не подозревает ее вовсе. А она уж разволновалась.
— Ну, я за кулебякой.
— Погоди, красавица, посиди еще со стариками, порадуй уж нас. Слушай, Варвара, тревожусь я за тебя все-таки. В лесу же медведи, разбойники — страстито какие.
— Вот уж не видела.
— Не видела? Ну-ка, посмотри на меня своими прекрасными глазами.
Она с замиранием сердца подняла глаза и тут, к удивлению своему, увидела, что Егорий почти трезв и просто валял дурака, прикидываясь пьяным. И что взор его остер, зол и пытлив. И что-то нехорошее для нее скрыто за взором этим.
Старостина рука схватила Варвару за косу.
— Эх, с разбойником слюбилась! Мало тебе добрых парней деревенских, с которыми могла по стогам сколько хочешь миловаться. Так тебе разбойника подавай, чтобы в темном углу хозяина твоего придушил.
— О чем разговор-то? — скривясь от боли, застонала Варвара. — Какой разбойник?
— Бориска!
Тут же в горницу влетел Рыжий, который, видать, терпеливо ждал за дверями, когда его кликнут.
— Рассказывай, Бориска.
— Ну, ходил в лесу. Ну…
— Что ну?
— Ну, видел их. Любилась с разбойничком. Из тех, которые с грабежом на починок наш приходили.
— Правда это? — Губной староста притянул к себе за косу Варвару и теперь смотрел ей прямо в глаза.
— Какая правда? Поклеп возводит! Злится, что я с ним ходить не хочу!
Внутри у Варвары стало пусто. Выследил-таки, черт рыжий.
— Нет, моя правда, — махнул рукой Рыжий. — Чего уж там. Варвара, говори как было.
— Неправда!
— А о чем они разговор вели? — спросил староста.
— Ну, — замялся Рыжий. — Ну, чтоб починок наш разорить и всех тут поубивать. А на добро, которое награбят, потом пить, да гулять, да жить весело.
— Врешь! — Варвара вырвалась из рук губного старосты и набросилась на Бориску, пытаясь вцепиться ему в лицо ногтями. — Не говорили мы об этом!
Рыжий отшатнулся, выставил вперед руки, пытаясь задержать девушку, но ногти ее все равно прошлись по его щекам, оставляя на них красные полосы. Подбежавший управляющий обхватил Варвару вокруг пышного бюста и не без труда оттащил ее в сторону. Сладить с ней было нелегко, как с разъяренной кошкой.
— Ну вот, сама во всем призналась, — засмеялся староста, довольный, что сработанная им ловушка подействовала. — Сама во всем ты и призналась. Значит, чтобы деревню спалить — разговора не было. А об чем был?
— Не знаю я ничего, — Варвара заплакала, понимая, что проговорилась как последняя дурочка и что дела ее теперь совсем плохи.
— Хороша девка, даже жалко, — вздохнул губной староста. — Но ничего не поделаешь. Требует долг мой тебя колесовать.
— Как?!
— За пособничество в разбое. Впрочем, могу тебе помочь, потому как добр по сути своей и снисходителен.
— Помоги, Егорий Иванович, — всхлипнула Варвара. — Ведь ничего худого я не замышляла. И ничем разбойникам не помогала.
— Не помогала, — заворчал староста. — А кто подтвердить может, что ты им не помогала? Как тебе на слово верить?
— Так кто же подтвердит?
В голове у Варвары все путалось, а по щекам текли горючие слезы. Она плохо соображала. Мысль о том, что железные прутья будут ломать ее кости, раздирать кожу, коверкать и рвать мясо, просто парализовывала ее.
— Кто, говоришь, подтвердит? Да тот разбойник может подтвердить. Надо только, чтобы он из чащи глухой вылез и предо мной предстал.
— Так зачем ему вылезать?
— Незачем, конечно. Вот ты его и выманишь оттуда. Придется, красавица, постараться.
Наконец Варвара поняла, что от нее хотят, и с негодованием воскликнула:
— Ни за что!
— Ты до завтра взаперти подумай. Варвара краса — длинная коса. Утро вечера мудренее.
Управляющий вытащил из сундука заранее приготовленную веревку и начал вязать девушку. Ему помогал Рыжий, которому хотелось отыграться на Варваре за обиды, но он сдерживался, лишь потуже затягивал узлы и шептал себе под нос: «За все тебе, болотная кикимора, достанется». Варвара же и не пыталась сопротивляться. Она оцепенела и застывшим взором смотрела куда-то вдаль, и по щекам ее текли слезы.
Когда девушку связали, Фрол, хрумкнув соленым огурцом, подошел к ней, пощупал кожу на шее и удовлетворенно кивнул:
— Хороша кожа. Как раз для работы. Пожалуй, угольками лучше получится, чем щипчиками…
АТЛАНТИДА. «ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ!»
РУСЬ. ПЫТКА
АТЛАНТИДА. МЕЧ НА МЕЧ
— Садись, Варвара, давай покалякаем. Она пожала плечами, потупилась. Все мысли ее были заняты тем, как бы выбраться отсюда.
— Я тож-же с бабами люблю говорить, — немного заикаясь, произнес заплечных дел мастер. — У них кожа тонкая и нежная, с ними щипчиками хорошо работать. И огонь неплохо действует. Вообще, с бабами легче.
— Тихо мне, изверг! — хлопнул ладонью по столу губной староста так, что кружка подскочила. Он оторвал ножку от гуся, с невероятной скоростью обглодал, а кость с размаху бросил в угол. — Ты, Фрол, с бабами без щипчиков и говорить не можешь?
— Не могу, хозяин, — махнул рукой Фрол и приложился к своей кружке. — А как с ними по-другому? Ежели батоги взять, то их тоже для бабы меньше, чем для мужика требуется, но все ж таки батоги хуже, чем щипчики… Еще бабу лаской можно взять, но то исключительно для удовольствия, да и антирес не великий.
— Антирес не великий… — передразнил палача Егорий. — Что ты, пустая башка, понимаешь! — Он легонько ущипнул Варю за щеку. — Щечки, как спелые яблоки, кожа, как у молочного поросенка, а ты — антиреса нет. Дуб ты, Фрол, развесистый, хоть и важный в своем деле знаток. А ты. Варвара, что скажешь? Есть для мужика в бабе антирес иль нет?
— Ох, и не знаю, что сказать-то, — она попыталась было встать, но губной староста, вцепившись в руку, удержал ее.
— Погодь.
— Там кулебяка подошла, нести надо.
— На что мне, красавица, кулебяка? Не ходи, с тобой тут светлее стало. Правда, Фрол?
— Истинная правда. Вон, в том углу светится, ей-богу, — перекрестился Фрол.
— Дурак, это солнышко закатное в оконце светит. Вон какой закат сегодня красивый. Прям, как кровь, красный. Любишь, Варвара, говорят, по лесу гулять, красотами любоваться?
— Люблю.
— Любишь… Уж пора бы на парней почаще заглядываться, а тебе все грибочки да ягоды.
— Неохота мне на парней заглядываться. Где наши годы. — Этот разговор начинал раздражать Варвару, но куда денешься? После того как выпитого становится чересчур много, староста запросто мог выйти из себя из-за одного неосторожно брошенного слова или непочтительного жеста. Мог даже велеть выпороть, как было однажды. Боль же Варвара не переносила, боялась ее, а еще пуще боялась крови. От одного вида порезанного пальца ей становилось дурно.
— Годы как птицы. Не успеешь ухватить, глядь, а уже улетели. Хорошо, коль до старости, лет этак до полуста, дотянешь, а то лихорадка свалит — и быстренько в ящик сыграешь. Или люд разбойный в лесу выследит, по шее топориком, и нет тебе еще и двадцати, а душа уже в чистилище от грехов, нажитых делами неправедными, освобождается.
Губной староста с насмешкой смотрел на Варвару, и от его острого взора ей становилось как-то не по себе. Так же как и от слов его — внешне радушных, но от которых тянуло холодом.
— Я еще поживу. Долго поживу, — натянуто улыбнулась Варя.
— Эх, птичка, легка ты слишком разумом, доверчива, как тебе прожить-то долго?
Разговор с каждой минутой становился напряженнее, хоть на первый взгляд не скажешь — голос у губного старосты был мягок, почти ласков, слова учтивы. Но такая уж у него манера — мягко стелит, да жестко спать.
— Ну куда, спрашивается, девице все время одной по лесу шататься? И чего ты там находишь, в лесу этом глухом? Ладно бы польза была. А то вон Марьяна говорит, что не умеешь ты грибы собирать.
«Вот болтушка глупая, — зло подумала Варвара, и тут ей стало холодно и страшно. — А вдруг староста что-то заподозрил… Ну и пусть. Все равно наверняка ему ничего неведомо, иначе разговор бы другой был. Ну а я не дурочка, чтобы самой в чем-то сознаться».
— Лучше бы сидела дома. — Губной староста обгладывал вторую гусиную ножку и говорил с набитым ртом. — Пряжу бы пряла, ткань вышивала — польза бы хоть какая была. Ну да ладно, делай как хочешь, — отмахнулся он вдруг миролюбиво и слегка ущипнул испачканными в жиру пальцами Варвару за руку. — Ох, хороша девка! Правда, Фрол?
— Правда. Кожа тонкая, чувствительная. Варвара вздохнула с облегчением, обрадованная, что губной староста сменил тему. Похоже, просто языком треплет, чтобы что-то сказать. И не подозревает ее вовсе. А она уж разволновалась.
— Ну, я за кулебякой.
— Погоди, красавица, посиди еще со стариками, порадуй уж нас. Слушай, Варвара, тревожусь я за тебя все-таки. В лесу же медведи, разбойники — страстито какие.
— Вот уж не видела.
— Не видела? Ну-ка, посмотри на меня своими прекрасными глазами.
Она с замиранием сердца подняла глаза и тут, к удивлению своему, увидела, что Егорий почти трезв и просто валял дурака, прикидываясь пьяным. И что взор его остер, зол и пытлив. И что-то нехорошее для нее скрыто за взором этим.
Старостина рука схватила Варвару за косу.
— Эх, с разбойником слюбилась! Мало тебе добрых парней деревенских, с которыми могла по стогам сколько хочешь миловаться. Так тебе разбойника подавай, чтобы в темном углу хозяина твоего придушил.
— О чем разговор-то? — скривясь от боли, застонала Варвара. — Какой разбойник?
— Бориска!
Тут же в горницу влетел Рыжий, который, видать, терпеливо ждал за дверями, когда его кликнут.
— Рассказывай, Бориска.
— Ну, ходил в лесу. Ну…
— Что ну?
— Ну, видел их. Любилась с разбойничком. Из тех, которые с грабежом на починок наш приходили.
— Правда это? — Губной староста притянул к себе за косу Варвару и теперь смотрел ей прямо в глаза.
— Какая правда? Поклеп возводит! Злится, что я с ним ходить не хочу!
Внутри у Варвары стало пусто. Выследил-таки, черт рыжий.
— Нет, моя правда, — махнул рукой Рыжий. — Чего уж там. Варвара, говори как было.
— Неправда!
— А о чем они разговор вели? — спросил староста.
— Ну, — замялся Рыжий. — Ну, чтоб починок наш разорить и всех тут поубивать. А на добро, которое награбят, потом пить, да гулять, да жить весело.
— Врешь! — Варвара вырвалась из рук губного старосты и набросилась на Бориску, пытаясь вцепиться ему в лицо ногтями. — Не говорили мы об этом!
Рыжий отшатнулся, выставил вперед руки, пытаясь задержать девушку, но ногти ее все равно прошлись по его щекам, оставляя на них красные полосы. Подбежавший управляющий обхватил Варвару вокруг пышного бюста и не без труда оттащил ее в сторону. Сладить с ней было нелегко, как с разъяренной кошкой.
— Ну вот, сама во всем призналась, — засмеялся староста, довольный, что сработанная им ловушка подействовала. — Сама во всем ты и призналась. Значит, чтобы деревню спалить — разговора не было. А об чем был?
— Не знаю я ничего, — Варвара заплакала, понимая, что проговорилась как последняя дурочка и что дела ее теперь совсем плохи.
— Хороша девка, даже жалко, — вздохнул губной староста. — Но ничего не поделаешь. Требует долг мой тебя колесовать.
— Как?!
— За пособничество в разбое. Впрочем, могу тебе помочь, потому как добр по сути своей и снисходителен.
— Помоги, Егорий Иванович, — всхлипнула Варвара. — Ведь ничего худого я не замышляла. И ничем разбойникам не помогала.
— Не помогала, — заворчал староста. — А кто подтвердить может, что ты им не помогала? Как тебе на слово верить?
— Так кто же подтвердит?
В голове у Варвары все путалось, а по щекам текли горючие слезы. Она плохо соображала. Мысль о том, что железные прутья будут ломать ее кости, раздирать кожу, коверкать и рвать мясо, просто парализовывала ее.
— Кто, говоришь, подтвердит? Да тот разбойник может подтвердить. Надо только, чтобы он из чащи глухой вылез и предо мной предстал.
— Так зачем ему вылезать?
— Незачем, конечно. Вот ты его и выманишь оттуда. Придется, красавица, постараться.
Наконец Варвара поняла, что от нее хотят, и с негодованием воскликнула:
— Ни за что!
— Ты до завтра взаперти подумай. Варвара краса — длинная коса. Утро вечера мудренее.
Управляющий вытащил из сундука заранее приготовленную веревку и начал вязать девушку. Ему помогал Рыжий, которому хотелось отыграться на Варваре за обиды, но он сдерживался, лишь потуже затягивал узлы и шептал себе под нос: «За все тебе, болотная кикимора, достанется». Варвара же и не пыталась сопротивляться. Она оцепенела и застывшим взором смотрела куда-то вдаль, и по щекам ее текли слезы.
Когда девушку связали, Фрол, хрумкнув соленым огурцом, подошел к ней, пощупал кожу на шее и удовлетворенно кивнул:
— Хороша кожа. Как раз для работы. Пожалуй, угольками лучше получится, чем щипчиками…
АТЛАНТИДА. «ОНИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ!»
Они идут, господин, — сказал Пантеомон, вбегая в залу, где Картанаг собирался предаться оргии с тремя рабынями. Они натирали маслами его тело и готовились ублажить его плоть.
— Видящий маг? — Картанаг встрепенулся, досадливо отмахнулся от женщин.
— И принц. Солнечный вестник донес, что они прошли южные острова!
Когда-то давно существовали совершенные системы связи, позволявшие доносить сквозь пространство и время звуки и изображения. Но эти знания были утеряны тысячи лет назад, так что наиболее распространенная связь ныне осуществлялась при помощи зеркал, которые имелись на всех возвышенностях. Люди, дежурившие у них, ждали сигнала от своих товарищей по цеху, находящихся у других зеркал в пределах видимости. Так вести могли облететь всю Империю за достаточно непродолжительное время.
— Когда они пересекли границу Империи?
— Вчера в полдень.
— Значит, будут к ночи. Надо готовить встречу нашим друзьям.
— Как прикажешь, хозяин, — кивнул Пантеомон., — Я приказываю.
— Я готовлю людей и оружие. Я встречу их так, как положено столь высоким особам.
Картанаг кивнул, жестом отпуская своего слугу. Потом посмотрел на рабынь. Желание ушло. Мысли были заняты совершенно другим.
— Вон, — крикнул он.
Рабыни поспешно покинули помещение, оставив хозяина одного.
Картанаг сжал камень, который взял в разгромленном Дворце Света у старого мага. От «Лунного осколка» исходил холод.
— Луна — владычица тьмы, хозяйка ночной нечисти и демонов. Ты дала силу этому камню, — советник прикрыл глаза.
Его уже столько дней не оставляли яркие воспоминания — корчащееся обнаженное тело на кресте, пылающий круг, шепчущие мертвые губы. И рвущиеся наружу тени обитателей темного мира.
Сознание неумолимо вновь и вновь возвращалось к этому моменту. Душу влекло в центр круга. Тянуло раствориться, перешагнуть порог. Картанаг еще раз убедился в том, насколько опасно темное искусство. Что, если однажды воля откажет, и он, Картанаг, станет пленником круга. Круг умеет лишать воли.
Жизнь Картанага все больше превращалась в ежедневную борьбу — за себя. Он получал власть от тьмы, но тьма старалась взять власть над ним. И долго ли он продержится? Как хочется отдаться этому зову! Но Картанаг знал, что этого делать ни в коем случае нельзя. Тьма не признает благодарности за умножение плодов ее. Тьма признает только силу.
Но нет, он не будет корчиться в круге, его душу не будут рвать демоны тьмы. Но он найдет им другую пищу. Картанаг мечтал, что в круге будет корчиться Видящий маг. Желал увидеть его распятым там на кресте больше, чем кого бы то ни было. Почему, в чем источник столь сокрушающей ненависти?
Когда Картанаг находил в себе силы для себя откровенно ответить на этот вопрос, то выражал это одним словом — зависть. Видящий маг, презиравший власть и силу, знал нечто такое, что не понимал и не поймет сам Картанаг. Мягкость Хакмаса оборачивалась несокрушимой твердостью. Слабость вырастала в мощь. И в этом был какой-то не зависящий от людей и даже богов закон, отражался высший вселенский уклад. Картанаг ничего не мог с ним поделать. Поэтому он мечтал о моменте, когда его карающая длань коснется Видящего мага.
Он уничтожит Хакмаса — это очевидно. Вот только пусть сначала тот найдет амулет амулетов. Найдет для него — Картанага! Имеющий Саамарит может не бояться потери себя и проклятия круга.
— Саамарит, я хочу владеть тобой! — воскликнул Картанаг. — Я хочу, — тихо прошептал он. — Хочу…
— Видящий маг? — Картанаг встрепенулся, досадливо отмахнулся от женщин.
— И принц. Солнечный вестник донес, что они прошли южные острова!
Когда-то давно существовали совершенные системы связи, позволявшие доносить сквозь пространство и время звуки и изображения. Но эти знания были утеряны тысячи лет назад, так что наиболее распространенная связь ныне осуществлялась при помощи зеркал, которые имелись на всех возвышенностях. Люди, дежурившие у них, ждали сигнала от своих товарищей по цеху, находящихся у других зеркал в пределах видимости. Так вести могли облететь всю Империю за достаточно непродолжительное время.
— Когда они пересекли границу Империи?
— Вчера в полдень.
— Значит, будут к ночи. Надо готовить встречу нашим друзьям.
— Как прикажешь, хозяин, — кивнул Пантеомон., — Я приказываю.
— Я готовлю людей и оружие. Я встречу их так, как положено столь высоким особам.
Картанаг кивнул, жестом отпуская своего слугу. Потом посмотрел на рабынь. Желание ушло. Мысли были заняты совершенно другим.
— Вон, — крикнул он.
Рабыни поспешно покинули помещение, оставив хозяина одного.
Картанаг сжал камень, который взял в разгромленном Дворце Света у старого мага. От «Лунного осколка» исходил холод.
— Луна — владычица тьмы, хозяйка ночной нечисти и демонов. Ты дала силу этому камню, — советник прикрыл глаза.
Его уже столько дней не оставляли яркие воспоминания — корчащееся обнаженное тело на кресте, пылающий круг, шепчущие мертвые губы. И рвущиеся наружу тени обитателей темного мира.
Сознание неумолимо вновь и вновь возвращалось к этому моменту. Душу влекло в центр круга. Тянуло раствориться, перешагнуть порог. Картанаг еще раз убедился в том, насколько опасно темное искусство. Что, если однажды воля откажет, и он, Картанаг, станет пленником круга. Круг умеет лишать воли.
Жизнь Картанага все больше превращалась в ежедневную борьбу — за себя. Он получал власть от тьмы, но тьма старалась взять власть над ним. И долго ли он продержится? Как хочется отдаться этому зову! Но Картанаг знал, что этого делать ни в коем случае нельзя. Тьма не признает благодарности за умножение плодов ее. Тьма признает только силу.
Но нет, он не будет корчиться в круге, его душу не будут рвать демоны тьмы. Но он найдет им другую пищу. Картанаг мечтал, что в круге будет корчиться Видящий маг. Желал увидеть его распятым там на кресте больше, чем кого бы то ни было. Почему, в чем источник столь сокрушающей ненависти?
Когда Картанаг находил в себе силы для себя откровенно ответить на этот вопрос, то выражал это одним словом — зависть. Видящий маг, презиравший власть и силу, знал нечто такое, что не понимал и не поймет сам Картанаг. Мягкость Хакмаса оборачивалась несокрушимой твердостью. Слабость вырастала в мощь. И в этом был какой-то не зависящий от людей и даже богов закон, отражался высший вселенский уклад. Картанаг ничего не мог с ним поделать. Поэтому он мечтал о моменте, когда его карающая длань коснется Видящего мага.
Он уничтожит Хакмаса — это очевидно. Вот только пусть сначала тот найдет амулет амулетов. Найдет для него — Картанага! Имеющий Саамарит может не бояться потери себя и проклятия круга.
— Саамарит, я хочу владеть тобой! — воскликнул Картанаг. — Я хочу, — тихо прошептал он. — Хочу…
РУСЬ. ПЫТКА
Заперли Варвару в тесной баньке, дверь которой закрыли на засов, а оконце было настолько крошечным, что нечего и мечтать пытаться протиснуться в него. Да и смысл? Около баньки сидел, негромко козлиным голосом напевая заунывные песни, кривоногий стрелец, которому было скучно и обидно стоять на часах. Ведь его сослуживцы пили сейчас и ели за двоих — когда губной староста гулял, то не жадничал и своих людей не обижал. Часовому хотелось спать, но глаз он не смыкал, поскольку Егорий обещал всю кожу кнутом содрать, коли задремлет или отвлечется от несения службы. Угроза была вовсе нешуточная.
Еще полночи шумели подгулявшие стрельцы, ухала за околицей ночная птица, иногда слышалась ругань или женские визги — служивые развлекались вовсю. Варвара сидела, обхватив руками колени. Ночь была теплая, но Варвару била дрожь, заснуть она, конечно же, не могла. В голову лезли всякие мысли — о своей судьбе несчастной, о Гришке, об их любви странной и яркой, осветившей все вокруг, как солнечный свет, пробившийся через тучи хмурой осенью. Но больше всего ее терзали мысли о том, что с ней будет завтра. Об изверге Фроле — нравится супостату ее кожа, с которой «хорошо работать». Ей становилось плохо, когда она представляла, что с ней сотворят щипчики и угольки. Она вспомнила, как недавно из чугунка обварила себе руку — как это было больно и как она не могла никуда деться от этой боли… О Боже, помилуй рабу твою! Нужно искать выход. Но какой? Назвать Гришку, помочь заманить его? Нет, это невозможно. Ведь тогда они будут жечь его, любимого человека. Она не выдаст его никогда… Но ведь боль, которая ждет ее — такую боль не то чтобы перенести, а и представить себе просто невозможно!
— Ну чего, ведьмюга лесная? — послышался издевательский голос.
Она подняла глаза и увидела бледное, в лунном свете будто упыриное, лицо Рыжего, показавшееся в окошке.
— Боишься? Эх, не хотела со мной ходить… Чего я, хуже разбойника твоего, что ли? Чем хуже? Чего, спрашивается, у меня не так?
— Уйди! Не виновата я ни в чем. Уйди!
— А хошь открою? Стрелец вон заснул. Прям как медведь в берлоге сопит.
— Открой, Бориска. Пожалуйста, открой, — умоляюще произнесла Варвара.
— Ха, попроси у разбойника своего, который тебя… А завтра, голубушка, щипчиками тебя будут гладить. По щечкам твоим румяным, по ножкам, ха!
— За что ты ко мне так?
— С лешим лесным вместо меня… — как-то плаксиво и горько произнес Рыжий, сплюнул и пошел прочь, ругаясь на чем свет стоит.
Варвара так и не заснула. Всю ночь просидела, съежившись, прикрыв глаза. Рано утром дверь со скрипом отворилась, ее потрясли за плечо:
— Поднимайся, хозяин кличет.
— У, рыжая морда!
Варвара связанными руками влепила Рыжему по голове. Хотела ударить еще, но управляющий перехватил ее руки. Тогда она наподдала Бориске ногой в живот, и тот, опешив от такого напора, всхрюкнул и согнулся. Очухавшись, он кинулся с кулаками на девушку, заорав:
— Убью, ведьма!
Но управляющий Ефим обхватил его руками и оттащил в сторону.
Несмотря на ранний час, уже было довольно жарко, и, судя по всему, к полудню солнце обещало припечь от души. Губной староста сидел за столом и уплетал на завтрак пироги с рыбой, которые так хорошо готовила Марьяна. Увидев Варвару, Егорий заулыбался и потер руки. В нем чувствовалось какое-то возбуждение, не предвещавшее девушке ничего хорошего.
— Ну что, красавица, надумала, как полюбовника своего из леса выманить?
— Не знаю я, — всхлипнула Варвара. — Он говорил, что в деревню больше не придет. И вообще больше со мной встречаться не хотел, почуял опасность.
Врать она не умела, истинные мысли были написаны на ее лице, а уж что-что, а читать по лицам Егорий умел. Он улыбнулся своей обычной унылой улыбкой и обернулся к палачу, стоявшему в углу я глазеющему на улицу.
— Ну что, Фрол, готов?
— А как же.
— Ну тогда давай приступай.
— Ох, кожа хорошая, — запел свою старую песню палач. — Сперва щипчиками попробуем, а коль не поможет, то горяченьким пройдемся. Ну, думаю, щипчиков будет достаточно. Бабы они же чувствительные…
Он снял со стоящего на краю стола подноса прикрывавшее его полотенце, открылись щипцы, большие, покрытые ржавыми пятнами. Там же лежали иглы, ножи разного размера, деревянные приспособления, нужные для того, чтобы дробить костяшки пальцев. Заметно было, что инструмент служил не просто для демонстрации, а использовался довольно часто. Палач взял щипцы, щелкнул ими выразительно, и при этом на его лице появилась довольная улыбка, как у плотника, берущего в руки хороший топор. Он подошел к девушке, взял ее крепко за руку. Варвара вскрикнула и потеряла сознание.
Очнулась она от того, что лицо ее крепко терли тряпкой. Она открыла глаза и увидела склонившегося над ней губного старосту.
— Очнулась, болезная. Жива, — он ласково похлопал ее по щекам. — Ох, какая же ты неженка. Ну нельзя же так. Варвара. Давай, давай приходи в себя. И не переживай ты так… Ну что, пришла в чувство?
Варвара с трудом приподнялась.
— Ну вот и ладненько. Жива-здорова, в чувство пришла. Готовь, Фрол, щипчики. И водичку рядом поставь, ежели опять дурно сударыне станет. Водичкой ее, а потом снова щипчиками или угольками.
— Нет! — забилась в руках Егория Варвара.
— Конечно, нет. Не надо щипчиками и угольками… Такая кожа белая, зачем ее угольками? Совсем не надо угольками. Вот приведешь к нам разбойника — и никаких угольков не будет. Так ведь, красавица?
— Не знаю! Не хочу.,.
— Сведешь нас с ним — и никаких щипчиков. И Фрола к тебе не допущу. Зачем тебе этот Фрол нужен с его струментом поганым? Ты же приведешь разбойничка? Приведешь.
— Приведу, — чуть слышно произнесла Варвара.
— Что-то не слыхать тебя совсем.
— Приведу! — крикнула она.
— Ох, красавица моя, как же я рад за тебя. На лице Фрола промелькнуло разочарование, но староста хлопнул его по плечу и чуть слышно шепнул:
— Ничего, будет для тебя еще работа.
Варвара будто и не сама говорила, а делал за нее это кто-то другой, а она, казалось ей, со стороны наблюдает за всем этим. Она теряла ощущение реальности. Но как бы то ни было, а она как на духу рассказала извергам все — где встретилась с Гришкой, как он ее от беды уберег, где они сегодня встретиться договорились и в какое время.
— Ну что ж, — на лице губного старосты вновь появилось скучающее выражение. — Пошли к месту тому, поглядим, что и как.
Встреча должна была состояться через пару часов, и Егорий хотел до этого времени осмотреться, продумать, как разбойника живым и невредимым взять. За буреломом овраг, за оврагом — озерцо, а за ним недалеко — поляна, это и было условное место. Добрались туда быстро.
Варвару и губного старосту сопровождали четверо стрельцов. Они перешучивались, но заметно было, что предстоящее приключение им совсем не по душе. Они хорошо помнили, чем кончилась прошлая встреча с разбойниками.
— Хорошее место, — оценил губной староста.
— Да не скажу, что особо хорошее; — скептически возразил толстый стрелецдесятник, руководивший прошлой засадой.
— Нормальное. Рубите ветви, — приказал Егорий. Вскоре стрельцы натаскали достаточное количество веток и разного лесного сору.
— Схоронитесь там и там, — указал Егорий места засад, и видно было, что в этом деле он знает толк.
— Эх, земля-то холодная, — вздохнул десятник.
— Ничего, Макарий, ежели изловим разбойника, то бочонок вина зеленого людям твоим выставлю. Что грустишь, Варвара-краса? За милого переживаешь? Брось, разбойник он и есть разбойник, — губной староста потрепал Варю по щеке, потом показал пальцем на окраину опушки стрельцам. — Я там прятаться буду, присматривать, и как знак подам — будто коршуны кидайтесь, и немедля. Ежели как в прошлый раз опростоволоситесь — пожалеете, что на свет белый появились!
Варвару жгло чувство вины перед Гришкой. Ей было стыдно, что она предала его. И больно. Да так, что хотелось головой в омут. Она надеялась, что случится что-нибудь и он не придет. Но… Ведь тогда староста решит, что в этом виновата она — заморочила, обманула. И тогда она окажется в руках Фрола. Она с ужасом поняла, что где-то в глубине души даже хочет, чтобы Гришка появился, и тогда ей стало совсем плохо.
Стрельцы перешептывались за грудами веток, шуршали, изнемогая от ожидания — губной староста загнал их в засаду заранее, чтобы подстраховаться, если разбойник придет раньше времени. По мере приближения часа встречи служивые успокоились, и теперь тишину летнего леса только нарушали шуршание крон деревьев да пересвист соловья. Варвара стояла, прислонившись к березе, почти такая же белая, как ствол дерева.
Время уже подошло, а Гришки все не было.
«Придет или нет?» — вместе с ударами сердца била в голову Варвары навязчивая мысль.
Еще полночи шумели подгулявшие стрельцы, ухала за околицей ночная птица, иногда слышалась ругань или женские визги — служивые развлекались вовсю. Варвара сидела, обхватив руками колени. Ночь была теплая, но Варвару била дрожь, заснуть она, конечно же, не могла. В голову лезли всякие мысли — о своей судьбе несчастной, о Гришке, об их любви странной и яркой, осветившей все вокруг, как солнечный свет, пробившийся через тучи хмурой осенью. Но больше всего ее терзали мысли о том, что с ней будет завтра. Об изверге Фроле — нравится супостату ее кожа, с которой «хорошо работать». Ей становилось плохо, когда она представляла, что с ней сотворят щипчики и угольки. Она вспомнила, как недавно из чугунка обварила себе руку — как это было больно и как она не могла никуда деться от этой боли… О Боже, помилуй рабу твою! Нужно искать выход. Но какой? Назвать Гришку, помочь заманить его? Нет, это невозможно. Ведь тогда они будут жечь его, любимого человека. Она не выдаст его никогда… Но ведь боль, которая ждет ее — такую боль не то чтобы перенести, а и представить себе просто невозможно!
— Ну чего, ведьмюга лесная? — послышался издевательский голос.
Она подняла глаза и увидела бледное, в лунном свете будто упыриное, лицо Рыжего, показавшееся в окошке.
— Боишься? Эх, не хотела со мной ходить… Чего я, хуже разбойника твоего, что ли? Чем хуже? Чего, спрашивается, у меня не так?
— Уйди! Не виновата я ни в чем. Уйди!
— А хошь открою? Стрелец вон заснул. Прям как медведь в берлоге сопит.
— Открой, Бориска. Пожалуйста, открой, — умоляюще произнесла Варвара.
— Ха, попроси у разбойника своего, который тебя… А завтра, голубушка, щипчиками тебя будут гладить. По щечкам твоим румяным, по ножкам, ха!
— За что ты ко мне так?
— С лешим лесным вместо меня… — как-то плаксиво и горько произнес Рыжий, сплюнул и пошел прочь, ругаясь на чем свет стоит.
Варвара так и не заснула. Всю ночь просидела, съежившись, прикрыв глаза. Рано утром дверь со скрипом отворилась, ее потрясли за плечо:
— Поднимайся, хозяин кличет.
— У, рыжая морда!
Варвара связанными руками влепила Рыжему по голове. Хотела ударить еще, но управляющий перехватил ее руки. Тогда она наподдала Бориске ногой в живот, и тот, опешив от такого напора, всхрюкнул и согнулся. Очухавшись, он кинулся с кулаками на девушку, заорав:
— Убью, ведьма!
Но управляющий Ефим обхватил его руками и оттащил в сторону.
Несмотря на ранний час, уже было довольно жарко, и, судя по всему, к полудню солнце обещало припечь от души. Губной староста сидел за столом и уплетал на завтрак пироги с рыбой, которые так хорошо готовила Марьяна. Увидев Варвару, Егорий заулыбался и потер руки. В нем чувствовалось какое-то возбуждение, не предвещавшее девушке ничего хорошего.
— Ну что, красавица, надумала, как полюбовника своего из леса выманить?
— Не знаю я, — всхлипнула Варвара. — Он говорил, что в деревню больше не придет. И вообще больше со мной встречаться не хотел, почуял опасность.
Врать она не умела, истинные мысли были написаны на ее лице, а уж что-что, а читать по лицам Егорий умел. Он улыбнулся своей обычной унылой улыбкой и обернулся к палачу, стоявшему в углу я глазеющему на улицу.
— Ну что, Фрол, готов?
— А как же.
— Ну тогда давай приступай.
— Ох, кожа хорошая, — запел свою старую песню палач. — Сперва щипчиками попробуем, а коль не поможет, то горяченьким пройдемся. Ну, думаю, щипчиков будет достаточно. Бабы они же чувствительные…
Он снял со стоящего на краю стола подноса прикрывавшее его полотенце, открылись щипцы, большие, покрытые ржавыми пятнами. Там же лежали иглы, ножи разного размера, деревянные приспособления, нужные для того, чтобы дробить костяшки пальцев. Заметно было, что инструмент служил не просто для демонстрации, а использовался довольно часто. Палач взял щипцы, щелкнул ими выразительно, и при этом на его лице появилась довольная улыбка, как у плотника, берущего в руки хороший топор. Он подошел к девушке, взял ее крепко за руку. Варвара вскрикнула и потеряла сознание.
Очнулась она от того, что лицо ее крепко терли тряпкой. Она открыла глаза и увидела склонившегося над ней губного старосту.
— Очнулась, болезная. Жива, — он ласково похлопал ее по щекам. — Ох, какая же ты неженка. Ну нельзя же так. Варвара. Давай, давай приходи в себя. И не переживай ты так… Ну что, пришла в чувство?
Варвара с трудом приподнялась.
— Ну вот и ладненько. Жива-здорова, в чувство пришла. Готовь, Фрол, щипчики. И водичку рядом поставь, ежели опять дурно сударыне станет. Водичкой ее, а потом снова щипчиками или угольками.
— Нет! — забилась в руках Егория Варвара.
— Конечно, нет. Не надо щипчиками и угольками… Такая кожа белая, зачем ее угольками? Совсем не надо угольками. Вот приведешь к нам разбойника — и никаких угольков не будет. Так ведь, красавица?
— Не знаю! Не хочу.,.
— Сведешь нас с ним — и никаких щипчиков. И Фрола к тебе не допущу. Зачем тебе этот Фрол нужен с его струментом поганым? Ты же приведешь разбойничка? Приведешь.
— Приведу, — чуть слышно произнесла Варвара.
— Что-то не слыхать тебя совсем.
— Приведу! — крикнула она.
— Ох, красавица моя, как же я рад за тебя. На лице Фрола промелькнуло разочарование, но староста хлопнул его по плечу и чуть слышно шепнул:
— Ничего, будет для тебя еще работа.
Варвара будто и не сама говорила, а делал за нее это кто-то другой, а она, казалось ей, со стороны наблюдает за всем этим. Она теряла ощущение реальности. Но как бы то ни было, а она как на духу рассказала извергам все — где встретилась с Гришкой, как он ее от беды уберег, где они сегодня встретиться договорились и в какое время.
— Ну что ж, — на лице губного старосты вновь появилось скучающее выражение. — Пошли к месту тому, поглядим, что и как.
Встреча должна была состояться через пару часов, и Егорий хотел до этого времени осмотреться, продумать, как разбойника живым и невредимым взять. За буреломом овраг, за оврагом — озерцо, а за ним недалеко — поляна, это и было условное место. Добрались туда быстро.
Варвару и губного старосту сопровождали четверо стрельцов. Они перешучивались, но заметно было, что предстоящее приключение им совсем не по душе. Они хорошо помнили, чем кончилась прошлая встреча с разбойниками.
— Хорошее место, — оценил губной староста.
— Да не скажу, что особо хорошее; — скептически возразил толстый стрелецдесятник, руководивший прошлой засадой.
— Нормальное. Рубите ветви, — приказал Егорий. Вскоре стрельцы натаскали достаточное количество веток и разного лесного сору.
— Схоронитесь там и там, — указал Егорий места засад, и видно было, что в этом деле он знает толк.
— Эх, земля-то холодная, — вздохнул десятник.
— Ничего, Макарий, ежели изловим разбойника, то бочонок вина зеленого людям твоим выставлю. Что грустишь, Варвара-краса? За милого переживаешь? Брось, разбойник он и есть разбойник, — губной староста потрепал Варю по щеке, потом показал пальцем на окраину опушки стрельцам. — Я там прятаться буду, присматривать, и как знак подам — будто коршуны кидайтесь, и немедля. Ежели как в прошлый раз опростоволоситесь — пожалеете, что на свет белый появились!
Варвару жгло чувство вины перед Гришкой. Ей было стыдно, что она предала его. И больно. Да так, что хотелось головой в омут. Она надеялась, что случится что-нибудь и он не придет. Но… Ведь тогда староста решит, что в этом виновата она — заморочила, обманула. И тогда она окажется в руках Фрола. Она с ужасом поняла, что где-то в глубине души даже хочет, чтобы Гришка появился, и тогда ей стало совсем плохо.
Стрельцы перешептывались за грудами веток, шуршали, изнемогая от ожидания — губной староста загнал их в засаду заранее, чтобы подстраховаться, если разбойник придет раньше времени. По мере приближения часа встречи служивые успокоились, и теперь тишину летнего леса только нарушали шуршание крон деревьев да пересвист соловья. Варвара стояла, прислонившись к березе, почти такая же белая, как ствол дерева.
Время уже подошло, а Гришки все не было.
«Придет или нет?» — вместе с ударами сердца била в голову Варвары навязчивая мысль.
АТЛАНТИДА. МЕЧ НА МЕЧ
Принц чувствовал себя прекрасно. Путешествие в нижний круг не только не отразилось дурно на его здоровье, но и, наоборот, прибавило бодрости. Вот только ночами он долго не мог заснуть. Мысленно он вновь прыгал вперед, пытаясь вцепиться острыми клыками в шею дракона, вновь орлом парил в бледно-синем небе, рубился с черным лучником и умирал, раздираемый когтями невиданного чудища. Он видел капли крови, расплывающиеся в радугу и превращающиеся в драгоценные камни. Глядел в мертвые глаза слуг великана-карлика. Материальный мир казался каким-то отстраненным, зато пережитое во дворце Парпидаса виделось настоящим. Принц будто здесь спал, зато там, в нижнем круге, жил настоящей жизнью. Но постепенно отстраненность уходила, возвращалась ясность восприятия и четкость мыслей.
Для Видящего мага подобные переходы были привычней. Его беспокоили вещи посерьезнее, чем оттенки в своих ощущениях. Он часами не отходил от «Бриллианта Таримана», всматривался в него до боли, пытаясь увидеть сокрытый в нем отблеск истины. И с каждым днем Хакмас становился все мрачнее.
— Тебя что-то гнетет, учитель, — сказал однажды принц, заходя в тесную каюту Видящего мага.
— Это очень сильный камень. Он многократно усиливает видящий глаз. Позволяет проникнуть взором в дали, о которых раньше можно было только мечтать.
— В будущее?
— В будущее.
— И что в этом будущем?
— Даже «Бриллиант Таримана» не позволяет мне охватить его разумом.
— Почему?
— Большие перемены.
— Разрушительные?
— Возможно, действительно конец круга. Пред ним все сегодняшние заботы людей, все страсти и страстишки, богатства, сокровища, власть, приобретения и потери — все это тлен. Все не имеет ни малейшего значения.
— А что имеет?
— А имеет то, чем занимаемся мы. Мы должны найти талисман талисманов. Мы должны снова вывести его в разрушающийся мир.
— Зачем?
— Потому что у круга не бывает конца… Солнце пряталось за горизонт, готовясь окунуться в перламутровое море. Принц стоял на носу и наслаждался красотами вечера. И думал о том, что солнце тысячи и миллионы лет садилось вот так за горизонт. Тонули и поднимались земли, вымирали и рождались новые существа, сходили на нет цивилизации, гибли народы. Солнце — символ вечного, неизменного. Не то, что луна — атланты помнят времена, когда ее не было. Ее, небесную скиталицу, занесло сюда не так давно. Все меняется в мире. И все рано или поздно возвращается на круги своя. Бесконечный цикл рождений, смертей. Есть ли в нем хоть какой-то смысл? Есть ли цель, или все это тщетно, бесплодно, ненужно и жизнь — просто отбытие срока на каторжной галере? Рядом с принцем встал Видящий маг.
— Пылинка, — произнес принц. — Мы лишь пылинки Вселенной.
— Пылинка? — Хакмас улыбнулся. — Нет, принц. Человек — крошечный огонек в буйстве вселенских светил. Он — начало и конец. Он — бесконечность. Он — часть Вселенского Великого огня, и в этой части все признаки целого. Остынет Солнце. Умрет Земля, а наши души будут скитаться в космосе, находя свой приют в свете иных звезд.
— Но зачем?
— Затем, чтобы жить. Страдания, прозрения, высоты духа — наш бесконечный путь. И нужно идти по нему.
— Мне страшно, учитель, — вздохнул принц. — Конец круга. Вырывающаяся ненависть, злоба.
— У них — кабала страстей. У нас — простор пути. У них — злость и рабство духа. У нас — долг.
— Я понимаю.
— Завтра мы будем в Перполисе. Проверь оружие и прикажи матросам и гребцам быть наготове. Я думаю, в столице нас ждут неприятные сюрпризы.
К Перполису галера подошла ночью. Город смотрелся с моря обычным. Озаряли улицы световые шары. Светились окна дворцов. Над районами, где располагались обширные владения богатейших купцов, аристократов и прощенных новым Императором пиратов, ночь расцветала от фейерверков.
Судно стукнулось о пирс. Толстые канаты были привязаны к быкам. И принц сошел на землю. Он понял, что все эти дни ему не хотелось возвращаться обратно. Он не хотел видеть плебс, не хотел вновь видеть Императора, Картанага, придворных. Ему больше нравились морские просторы. Ему хотелось вновь услаждать глаз видом падающего за горизонт солнца, встающих из вод островов, плещущихся гигантских рыб.
Для Видящего мага подобные переходы были привычней. Его беспокоили вещи посерьезнее, чем оттенки в своих ощущениях. Он часами не отходил от «Бриллианта Таримана», всматривался в него до боли, пытаясь увидеть сокрытый в нем отблеск истины. И с каждым днем Хакмас становился все мрачнее.
— Тебя что-то гнетет, учитель, — сказал однажды принц, заходя в тесную каюту Видящего мага.
— Это очень сильный камень. Он многократно усиливает видящий глаз. Позволяет проникнуть взором в дали, о которых раньше можно было только мечтать.
— В будущее?
— В будущее.
— И что в этом будущем?
— Даже «Бриллиант Таримана» не позволяет мне охватить его разумом.
— Почему?
— Большие перемены.
— Разрушительные?
— Возможно, действительно конец круга. Пред ним все сегодняшние заботы людей, все страсти и страстишки, богатства, сокровища, власть, приобретения и потери — все это тлен. Все не имеет ни малейшего значения.
— А что имеет?
— А имеет то, чем занимаемся мы. Мы должны найти талисман талисманов. Мы должны снова вывести его в разрушающийся мир.
— Зачем?
— Потому что у круга не бывает конца… Солнце пряталось за горизонт, готовясь окунуться в перламутровое море. Принц стоял на носу и наслаждался красотами вечера. И думал о том, что солнце тысячи и миллионы лет садилось вот так за горизонт. Тонули и поднимались земли, вымирали и рождались новые существа, сходили на нет цивилизации, гибли народы. Солнце — символ вечного, неизменного. Не то, что луна — атланты помнят времена, когда ее не было. Ее, небесную скиталицу, занесло сюда не так давно. Все меняется в мире. И все рано или поздно возвращается на круги своя. Бесконечный цикл рождений, смертей. Есть ли в нем хоть какой-то смысл? Есть ли цель, или все это тщетно, бесплодно, ненужно и жизнь — просто отбытие срока на каторжной галере? Рядом с принцем встал Видящий маг.
— Пылинка, — произнес принц. — Мы лишь пылинки Вселенной.
— Пылинка? — Хакмас улыбнулся. — Нет, принц. Человек — крошечный огонек в буйстве вселенских светил. Он — начало и конец. Он — бесконечность. Он — часть Вселенского Великого огня, и в этой части все признаки целого. Остынет Солнце. Умрет Земля, а наши души будут скитаться в космосе, находя свой приют в свете иных звезд.
— Но зачем?
— Затем, чтобы жить. Страдания, прозрения, высоты духа — наш бесконечный путь. И нужно идти по нему.
— Мне страшно, учитель, — вздохнул принц. — Конец круга. Вырывающаяся ненависть, злоба.
— У них — кабала страстей. У нас — простор пути. У них — злость и рабство духа. У нас — долг.
— Я понимаю.
— Завтра мы будем в Перполисе. Проверь оружие и прикажи матросам и гребцам быть наготове. Я думаю, в столице нас ждут неприятные сюрпризы.
К Перполису галера подошла ночью. Город смотрелся с моря обычным. Озаряли улицы световые шары. Светились окна дворцов. Над районами, где располагались обширные владения богатейших купцов, аристократов и прощенных новым Императором пиратов, ночь расцветала от фейерверков.
Судно стукнулось о пирс. Толстые канаты были привязаны к быкам. И принц сошел на землю. Он понял, что все эти дни ему не хотелось возвращаться обратно. Он не хотел видеть плебс, не хотел вновь видеть Императора, Картанага, придворных. Ему больше нравились морские просторы. Ему хотелось вновь услаждать глаз видом падающего за горизонт солнца, встающих из вод островов, плещущихся гигантских рыб.