Стил Даниэла. Тихая гавань

   – Я тоже скучаю по ним. – Встав со стула, Мэтт уселся на песок рядом с ней.
   Маленькие босые ноги Пип зарылись в песок, и она с печальной улыбкой разглядывала их.
   – А какие они? – Похоже, ее снедало такое же любопытство, как и Мэтта – ведь ему тоже хотелось побольше узнать о ней. А потом так естественно – спросить об этом.
   – У Роберта темные волосы и карие глаза, как у меня. А Ванесса – блондинка с голубыми глазами. Она очень похожа на свою маму. А ты на кого похожа? У кого из твоих родителей рыжие волосы?
   Пип покачала головой и смущенно заулыбалась.
   – У моего папы были такие же темные волосы, как у вас, и голубые глаза. И у Чеда тоже. А у мамы волосы светлые. Мой брат раньше вечно дразнил меня морковкой – из-за моих волос.
   – Забавно, – пробормотал Мэтт, осторожно коснувшись ее пламенеющих волос. – Только, по-моему, ты как-то не очень похожа на морковку.
   – Еще как похожа! – гордо отрезала она. Теперь ей даже нравилось прозвище брата, потому что оно напоминало о нем. Теперь, когда он погиб, она скучала по его вечным подначкам. Так же, как и Офелия – по Теду, каким он был в последние годы. Просто диву даешься, по чему начинаешь скучать, когда человека уже нет!
   – Так мы будем сегодня рисовать? – встряхнулся Мэтт, решив, что на сегодня достаточно горьких воспоминаний.
   На лице Пип отразилось явное облегчение. Конечно, ей хотелось рассказать ему обо всем, но она не думала, что это будет так тяжело.
   – Да. Я бы с удовольствием, – застенчиво прошептала Пип, подняв листок ватмана.
   Мэтт снова устроился на стуле. Следующие час или два они обменивались ничего не значащими фразами, которые не содержали ничего личного. Им стало на редкость уютно вместе, в особенности сейчас, когда каждый из них знал о несчастьях, выпавших на долю другого. Для обоих это было важно.
   Пока они трудились каждый над своим рисунком, облака, плотной завесой закрывавшие небо, немного разошлись, и в прореху выглянуло солнце. Ветер слегка стих. Вечер обещал быть теплым. Они чувствовали себя так хорошо, что увлеклись и опомнились только в шестом часу вечера. Время пролетело незаметно. Когда Мэтт сказал, что уже больше пяти, в глазах Пип мелькнула тревога.
   – Твоя мама, наверное, уже вернулась? – спросил он. Мэтту очень не хотелось, чтобы у нее возникли неприятности. Он рад, что им удалось поговорить по душам. Оставалось надеяться, что ей теперь будет немного легче.
   – Да, наверное. Мне пора бежать. А то она сойдет с ума.
   – Да, думаю, она волнуется, – пробормотал Мэтт, гадая, не пойти ли ему с ней, чтобы успокоить ее мать.
   Однако что-то остановило его. Не известно, как отреагирует ее мать, увидев Пип с совершенно незнакомым человеком. Бросив взгляд на ее набросок, он был поражен.
   – Слушай, это же здорово, Пип! Замечательный рисунок! А теперь беги домой. Мы еще увидимся.
   – Может быть, я приду завтра, если мама будет спать. А вы придете, Мэтт?
   В ее словах слышалась какая-то трогательная доверчивость – казалось, они дружат с незапамятных времен. Но после сегодняшних признаний оба испытывали одно и то же. Словно то, чем они поделились, каким-то образом сблизило их.
   – Я прихожу сюда каждый день после обеда. Ну а теперь беги. И смотри, чтобы все было хорошо, малышка.
   – Я постараюсь.
   Обернувшись на мгновение, Пип улыбнулась, напомнив ему застывшую в воздухе крошку-колибри. А потом, махнув на прощание рукой с зажатым в ней наброском, бросилась бежать к дому. По пятам за ней несся Мусс. Не прошло и нескольких минут, как она уже была далеко. Потом она снова обернулась на бегу и опять помахала ему рукой. Боулз еще долго смотрел вслед крохотной фигурке, пока Пип не превратилась просто в точку на берегу. Последнее, что он увидел, была собака, бегавшая взад-вперед у кромки воды.
   К тому времени как Пип подбежала к дому, она совсем запыхалась. Мать читала, сидя на веранде. Эми нигде не было видно. Услышав шаги дочери, Офелия оторвалась от книги, и брови ее недовольно сдвинулись.
   – Эми сказала, что ты убежала на берег. Но я тебя нигде не нашла. Где ты пропадала, Пип? – Она вовсе не сердилась на дочь, но успела изрядно поволноваться и сейчас с трудом заставила себя сохранять спокойствие. Офелия строго-настрого запретила Пип общаться с незнакомыми людьми и уж тем более ходить к кому-то домой. Это правило Пип усвоила намертво, и мать это знала. Однако сейчас Пип казалось, что Офелия тревожится за нее сильнее, чем прежде.
   – Я была вон там. – Она неопределенно махнула рукой в том направлении, откуда бежала. – Рисовала лодку и так увлеклась, что не заметила, как прошло время. Прости, мам.
   – Надеюсь, подобное больше не повторится, дорогая. Мне не нравится, что ты уходишь так далеко от дома. И я не хочу, чтобы ты бродила по общественному пляжу. Никогда не знаешь, что за людей можно там встретить.
   Пип хотелось объяснить матери, что среди этих людей бывают и очень славные – Мэтт, например. Однако она побоялась признаться в состоявшемся новом знакомстве, инстинктивно чувствуя, что матери вряд ли это понравится. И была права.
   – В следующий раз не заходи далеко.
   Офелия понимала, что малышке скучно и ей хочется приключений. Наверняка Пип надоело весь день слоняться по дому или играть возле крыльца с собакой. И все-таки она считала, что так будет лучше. О рисунке мать попросту забыла, поэтому девочка, поднявшись к себе, молча положила набросок на тумбочку возле кровати, где уже лежал портрет Мусса. Они напоминали ей о Мэтью и уже потому стали для нее сокровищем. Она чувствовала, что за эти дни между ними установилась какая-то связь, невидимая, но прочная.
   – Хорошо провела день? – поинтересовалась у матери Пип, вернувшись на веранду.
   Впрочем, она могла бы и не спрашивать – достаточно только на нее взглянуть. Вид у Офелии был совершенно измученный, как всегда после групповых занятий.
   – Да, все в порядке.
   Ей пришлось съездить к адвокату Теда, обсудить кое-какие дела с его наследством. Оставалось уплатить некоторые налоги. Кроме того, на днях на ее счет должны перевести остатки страховки. Пройдет еще немало времени, прежде чем все будет окончательно улажено. Может быть, очень много времени. Правда, дела Теда оказались в порядке, и сейчас у Офелии стало даже больше денег, чем ей нужно. Большая часть их со временем перейдет к Пип. Офелия никогда не была транжирой. Сказать по правде, она до сих пор уверена, что без этих денег они жили бы куда счастливее. И хоть Тед добился признания, но оно не принесло им ничего, кроме забот и тревог, которых они не знали раньше. А потом он купил самолет.
   Каждый день Офелии приходилось бороться с воспоминаниями, но чаще всего ей почему-то приходил на память именно тот день, когда она видела мужа и сына в последний раз. Тот роковой звонок, который навсегда изменил ее жизнь. Она не могла простить себе, что заставила Теда взять с собой сына. У него была назначена деловая встреча в Лос-Анджелесе, поэтому Тед собирался лететь один, но Офелия считала, что им нужно почаще бывать вместе. Ни тот ни другой не выразили ни малейшего энтузиазма по этому поводу. Теперь она винила себя. Считала себя эгоисткой. Сын требовал столько внимания, она смертельно устала и просто мечтала хоть об одном спокойном дне вдвоем с Пип. К тому же из-за Чеда она почти не уделяла внимания дочери, и ее мучила совесть. Представилась единственная возможность хоть немного побыть с ней. И вот они остались вдвоем… навсегда. Их жизнь, счастье, семья – все разрушено. А деньги, которые оставил после себя Тед, в глазах Офелии ничего не значили. Она бы с радостью отказалась от них, если бы с их помощью можно было вернуть к жизни мужа и сына.
   В их супружеской жизни случались тяжелые времена, но даже тогда ее любовь к Теду оставалась неизменной. Впрочем, для чего кривить душой? В их отношениях появилась трещина, и невольным виновником ее стал Чед. Но теперь все кончено. Их несчастный мальчик успокоился навеки. И Тед с его блестящим умом, талантом и обаянием навсегда ушел из ее жизни. Долгими часами Офелия прокручивала в голове воспоминания, словно видеопленку, перетасовывая кадры, снова и снова останавливаясь на тех временах, когда они были счастливы, и поспешно проматывая другие, о которых хотелось поскорее забыть. Это напоминало монтаж фильма. Что получится, она не знала. Ей казалось, она делает фильм о человеке, которого любила, несмотря ни на что. Ее любовь к мужу всегда оставалась глубокой и неизменной… Правда, теперь это уже ничего не значило.
   Проблему ужина они с Пип решили при помощи сандвичей. Пип охотно согласилась на них, хотя у нее весь день маковой росинки во рту не было. Воцарившаяся в доме тишина тяжело давила на грудь. Они никогда не включали музыку. Пип думала о Мэтью, гадая, где же находится Новая Зеландия, о которой он говорил. Бедняга, как же он, должно быть, скучает по детям! Ей очень жаль его. Пип радовалась, что рассказала ему об отце и Чеде. Правда, она не упоминала о болезни Чеда – почему-то ей показалось, что так будет нечестно по отношению к брату. Пип помнила, что его болезнь оставалась тайной, о которой за пределами семьи никто не знал. А уж теперь и вовсе не стоило, решила она. Ведь Чеда больше нет.
   Болезнь брата наложила свой отпечаток и на нее, да и на всех в семье тоже. Жить с ним в одном доме было нелегко. Чед всегда знал, как отец мучительно стыдился его. Догадывалась об этом и Пип. Как-то раз она случайно упомянула о его болезни в разговоре с отцом. Чед тогда снова лежал в больнице. Пип никогда не забыть, как кричал на нее отец – кричал, что она не понимает, дескать, о чем говорит. Но Пип понимала. Понимала слишком хорошо, может быть, даже лучше, чем он. Она знала, как тяжело болен Чед. И Офелия тоже знала. Только один Тед отказывался это видеть. Из-за своей гордости. Тед отказывался смириться с тем, что сын неизлечимо болен. И не важно, что говорили врачи, – он упорно стоял на своем: если мальчишка будет подчиняться раз и навсегда установленным строгим правилам, то и проблем никаких не будет. А добиться этого – задача Офелии. Он вечно винил во всем жену, упорно отказываясь верить, что сын болен. И как бы плохо ни обстояли дела, Тед продолжал закрывать глаза на горькую правду.
   Выходные прошли тихо. Андреа, пообещавшая снова выбраться к ним на уик-энд, передумала и не приехала. Малыш простудился, сообщила она по телефону. К вечеру воскресенья Пип просто извелась – так ей хотелось снова увидеться с Мэттом. Офелия все утро дремала на веранде. Понаблюдав за матерью около часа, Пип позвала Мусса и отправилась на пляж. Вообще говоря, она не собиралась идти на общественный пляж – она просто пошла в ту сторону. Но когда Пип спохватилась, оказалось, что она уже далеко от дома. И тогда она бросилась бежать во весь дух, отчаянно надеясь, что он еще не ушел. Мэтт сидел на том же самом месте, где и раньше, и снова рисовал, только теперь это была уже другая акварель. Снова закат солнца, но уже с ребенком – девочкой с красновато-рыжими волосами, хрупкой и тоненькой. На ней были белые шорты и розовая рубашка. На берегу возле нее бегала большая коричневая собака.
   – Ой, это я и Мусс? – тихонько спросила Пип, и Мэтт вздрогнул от неожиданности.
   Он не заметил, как она подошла. Помедлив немного, он обернулся. И на губах его появилась улыбка. Сегодня он ее не ждал, ведь она сказала, что ее мать уедет в город только во вторник. Но обрадовался, что она все-таки пришла.
   – Может быть, дружочек. Какой приятный сюрприз! – улыбнулся Мэтт.
   – Мама уснула. А мне нечего делать, вот я и решила прийти.
   – Очень рад, что ты пришла. А мама не испугается, когда проснется и увидит, что тебя нет?
   Пип покачала головой. Теперь Мэтт уже хорошо ее изучил, чтобы понять, что это значит.
   – Она иногда спит целыми днями. Наверное, ей так лучше.
   Зная об их горе, он уже больше не удивлялся. Разом потерять и мужа, и сына! Мучило его другое – погрузившись в свое отчаяние, мать Пип, похоже, не понимает, что фактически забросила дочь. Ведь ей даже поговорить не с кем, кроме разве что собаки.
   Пип снова уселась на песок возле него и молча смотрела, как он рисует. Потом встала и принялась бродить по берегу возле самой воды в поисках раковин. Мусс кругами носился возле нее. А Мэтт, бросив рисовать, наблюдал за ними. Ему нравилось смотреть на Пип, она была очаровательной, словно существо из какого-то другого мира. Порой Пип напоминала ему русалочку, выбравшуюся из моря, чтобы потанцевать на берегу. Или загадочного лесного эльфа. Мэтью так засмотрелся, что не заметил направляющуюся к ним женщину. Когда он обернулся, она стояла совсем рядом. Лицо у нее было напряженным. Мэтью испуганно вздрогнул. Он понятия не имел, кто она такая.
   – Почему вы следите за моей дочерью? Вы ее рисуете? Зачем? – Вспомнив наброски, которые Пип принесла домой, Офелия мгновенно догадалась, кто перед ней.
   Она решила сходить на общественный пляж, отыскать Пип и заодно посмотреть, чем та занимается во время своих отлучек. Офелия не знала, как Пип проводит здесь время, но ничуть не сомневалась, что сидящий человек имеет к этому отношение, а после того как увидела на его акварели Пип вместе с Муссом, у нее уже не осталось никаких сомнений.
   – У вас такая очаровательная дочь, миссис Макензи. Должно быть, вы очень гордитесь ею, – спокойно проговорил Мэтт.
   Но спокойствие давалось нелегко. Немигающий взгляд женщины заставил его поежиться. Он прекрасно догадывался, о чем она сейчас думает. Нужно, конечно, разубедить ее, однако Мэтт опасался, что его попытки вызовут у нее еще худшие опасения.
   – А вам известно, что ей всего одиннадцать лет? На самом деле никто и не дал бы ей больше. По правде сказать, Пип выглядела куда моложе своих лет. Офелия недоумевала, что мужчине нужно от такой крошки, и душа ее наполнилась самыми черными подозрениями. А набросок, по крайней мере в ее глазах, служил прикрытием его намерениям. В конце концов он мог оказаться похитителем детей. Или даже еще хуже. Но Пип по своей наивности, конечно, ни о чем не подозревала.
   – Да, – чуть слышно ответил он. – Она мне сказала.
   – Зачем вы разговаривали с ней? Для чего вам понадобилось ее рисовать?!
   Мэтту хотелось объяснить, до какой степени одиноко чувствует себя ее дочь, но у него язык не поворачивался заговорить об этом. И тут Пип оглянулась, заметила мать и бегом бросилась к ним. На бегу она с тревогой вглядывалась в лицо матери, решив, что той, возможно, плохо. Однако очень скоро по выражению лица Офелии поняла, что если кого и надо спасать, так только Мэтта. Мать выглядела напуганной и сердитой одновременно, и Пип почувствовала неосознанное стремление вступиться за своего нового друга.
   – Мам, это Мэтт, – церемонно представила она его, словно стараясь придать налет респектабельности нелепой сцене.
   – Мэтью Боулз, – представился Мэтт, протянув руку Офелии.
   Но она сделала вид, что не замечает ее. Вместо этого она повернулась к дочери, в ее янтарных глазах вспыхивали и гасли огоньки. Пип прекрасно знала, что это значит. Мать редко сердилась на нее, особенно в последнее время. Но сейчас она была просто вне себя.
   – Сколько раз я просила тебя никогда не разговаривать с незнакомыми людьми! Никогда! Ты меня поняла?! – Офелия повернулась к Мэтту. Глаза ее сверкали. – Сказать вам, как называется то, чем вы занимаетесь? – крикнула она. – Как вам не стыдно?! Она же еще ребенок! Делаете вид, что подружились с ней, а сами используете свои так называемые портреты, чтобы соблазнить девочку! Попробуйте только близко подойти к ней, и я немедленно позвоню в полицию. Сами увидите! – выпалила она.
   Лицо Мэтта исказилось, словно от боли. Но Пип тоже разозлилась не на шутку и ринулась в атаку:
   – Он мой друг! Мы просто рисовали вместе. Он ничего плохого не делал. Я сама приходила на пляж, чтобы повидаться с ним.
   Однако Офелия знала лучше… вернее, думала, что знает. Она нисколько не сомневалась, что мужчина мог без труда заморочить Пип голову. А тогда одному Богу известно, куда бы он ее отвел! Страшно даже подумать, что он мог с ней сделать!
   – Не смей больше сюда ходить! Ты меня слышишь? Я тебе запрещаю!
   В гневе язык Офелии вечно ее подводил. А ярость, с которой она набросилась на них, сразу же выдала ее галльское происхождение. Но за ее гневом прятался страх за дочь, и Мэтт хорошо это понимал.
   – Твоя мама права, Пип. Ты не должна разговаривать с незнакомыми. – Мэтт повернулся к Офелии. – Простите. Я вовсе не хотел напугать вас. Уверяю, наши разговоры с Пип были совершенно невинными. Поверьте, я хорошо понимаю вашу тревогу. У меня ведь тоже есть дети.
   – И где же они? – подозрительно осведомилась Офелия. Она по-прежнему ему не верила.
   – В Новой Зеландии, – поспешила вставить Пип, только усложнив ситуацию. Мэтт видел по лицу женщины, что она ему не верит.
   – Не знаю, кто вы такой и почему разговаривали с моей дочерью, но, надеюсь, вы поняли, что я говорила серьезно. Если я снова увижу вас с ней, то немедленно позвоню в полицию.
   – Вы выразились на редкость ясно, – буркнул он, чувствуя, что начинает терять терпение.
   При других обстоятельствах он бы давно поставил эту дамочку на место. Она бросала ему в лицо чудовищные обвинения, но Мэтт понимал, как расстроится Пип, если он наговорит грубостей ее матери. Конечно, ей через многое пришлось пройти и уже поэтому она заслуживала снисходительности. И однако, в душе Мэтта закипал гнев – никто и никогда еще не приписывал ему столь мерзкие намерения. Наверное, она здорово разозлилась, решил он.
   Офелия повелительно махнула Пип рукой, и девочка, беспомощно оглянувшись на него, последовала за матерью. Слезы, которые она не сумела сдержать, хлынули по щекам. Мэтту отчаянно хотелось обнять ее, но он не мог этого сделать.
   – Не расстраивайся, Пип. Я все понимаю, – мягко сказал он.
   – Простите… – пробормотала она, чуть не плача. Даже у Мусса был смущенный вид, словно пес чувствовал себя виноватым.
   Офелия схватила Пип за руку и потащила за собой по берегу. А Мэтт грустно смотрел им вслед. Сердце его обливалось кровью от жалости к ребенку. Он и не знал, что успел до такой степени привязаться к Пип. Ему вдруг захотелось хорошенько встряхнуть ее мать, заставить ее очнуться. Конечно, он понимал ее страхи, но ведь ей нечего бояться. Все, что нужно Пип, – это человек, с которым можно поговорить. Девочка жаловалась, что мать уже много месяцев подряд почти ничего не ест, но если кто из них двоих и выглядел изголодавшимся, то только Пип.
   Собрав рисунки, он сложил стул, сунул под мышку подрамник с красками и побрел назад к своему коттеджу. Лицо у него было мрачным, плечи устало ссутулились. Через пару минут он снова вышел и зашагал к заливу, где стояла его яхта. Мэтт давно уже знал, что лучший способ прийти в себя – выйти в море. Море всегда действовало на него успокаивающе.
   В то же самое время по дороге к той части пляжа, что принадлежала жителям поселка, Офелия устроила Пип форменный допрос.
   – Так, значит, вот ты куда исчезала из дома? Как ты вообще с ним познакомилась?
   – Просто увидела, что он рисует, – защищалась Пип. По лицу ее текли слезы. – Он хороший. Я уверена.
   – Но ведь ты ничего не знаешь об этом человеке. Ты даже не можешь знать, правду ли он тебе сказал. Ты не знаешь абсолютно ничего! Он когда-нибудь предлагал тебе пойти к нему? – спросила она. В глазах у Офелии мелькнул безумный страх.
   – Конечно, нет! – возмутилась Пип. – Он просто показывал мне, как рисовать Муссу задние лапы! Вот и все. А в другой раз лодку.
   Офелия думала, разумеется, вовсе не о том, что он мог ее убить. Пип была еще ребенком – ее могли похитить, изнасиловать… да все, что угодно! Пип доверяла этому человеку – стало быть, он мог сделать с ней все, что хотел. При одной только мысли об этом она похолодела от ужаса. Возражения Пип ничего не значили для Офелии. Дочери было всего одиннадцать лет – как она могла понять, насколько опасно вступать в разговоры с человеком, о котором она ничего не знала?!
   – Держись от него подальше, – строго повторила Офелия. – И не смей уходить из дома одна – только с кем-то из взрослых. А если вздумаешь ослушаться, мы немедленно вернемся в город.
   – Как ты могла обидеть моего друга?! – разозлилась Пип.
   Она потеряла почти всех, кого любила, и вот теперь еще и Мэтта. А ведь он единственный, с кем она успела подружиться за много-много месяцев!
   – Никакой он тебе не друг! Он просто чужой человек. Не забывай об этом. И прекрати спорить!
   Оставшуюся часть пути они молчали. Войдя в дом, Офелия велела Пип идти к себе и набрала телефон Андреа. Все еще не в силах успокоиться, она выложила все подруге. Андреа слушала, не перебивая. Дождавшись, когда Офелия закончила, она принялась задавать вопросы – теперь уже не как близкая подруга, а как адвокат.
   – Собираешься позвонить в полицию?
   – Не знаю. Стоит ли? Вид у него вполне приличный, но ведь это же ничего не значит, правда? С таким же успехом он может оказаться серийным убийцей. Или все-таки предупредить полицию… попросить, чтобы они запретили ему приближаться к Пип?
   – У тебя нет для этого достаточно веских оснований; Он ведь не предлагал ей пойти куда-то вместе с ним, не так ли?
   – Пип клянется, что нет. Но возможно, он просто выжидал подходящего случая.
   Офелия не могла заставить себя поверить в то, что в его намерениях не было ничего дурного. Несмотря на все уверения Пип, а может быть, именно благодаря им она просто чувствовала исходившую от него опасность. Да и с чего бы ему иначе водить дружбу с ребенком?
   – Надеюсь, что нет, – поразмыслив, проговорила Андреа. – А с чего ты вообще, собственно, решила, что тут что-то есть? Он что – похож на извращенца?
   – Знать бы еще, как должен выглядеть извращенец! Нет, на вид он вполне приличный человек. Рассказывал, что у него самого есть дети. Но ведь мог и выдумать. – Офелия уже почти убедила себя, что имеет дело с педофилом.
   – Может, он просто общительный от природы.
   – С чего бы ему вздумалось заводить дружбу с ребенком, да еще с девочкой, если на уме у него нет ничего дурного? А Пип как раз в том возрасте, который больше всего и привлекает подобных типов. К тому же она абсолютно невинна, а они это просто нюхом чуют.
   – В общем, так оно и есть. Но он же не обязательно должен оказаться педофилом. Да, кстати, а он симпатичный? – На другом конце провода раздалось сдавленное хихиканье, и Офелия моментально пришла в ярость.
   – Нет, ты просто невозможна!
   – Да, кстати, ты не заметила, он носит обручальное кольцо? Может, он холостяк?
   – Прекрати, я не желаю ничего подобного слышать! С моей дочерью пытался подружиться мужчина, который вчетверо старше ее, ты понимаешь? Зачем? Если он честный человек, то должен был подумать об этом, тем более если у него самого есть дети. Интересно, что бы он вообразил, если бы кто-то начал приставать к его дочери?!
   – Понятия не имею. Почему бы тебе не вернуться и не спросить его самого? Знаешь, ты меня заинтриговала. Чем черт не шутит, может, Пип оказала тебе услугу.
   – Вздор! Какую еще услугу?! Девочка едва не попала в беду, и с сегодняшнего дня она шагу не ступит из дома без меня. Имей в виду – я так и сделаю!
   – Просто возьми с нее слово больше не ходить туда, вот и все. Этого будет достаточно. Пип послушается.
   – Непременно. А его я предупредила, что если увижу его возле Пип, то сразу же позвоню в полицию.
   – М-да, если он не насильник, а просто обычный парень, представляю, как он обрадовался. Послушай, Офелия, а тебе не кажется, что ты что-то уж слишком развоевалась? У меня сложилось впечатление, что ты еще не готова к тому, чтобы заводить новые знакомства. Тем более с мужчинами. – Новый знакомый Пип все больше интересовал Андреа. Она сама бы не могла сказать почему, но не похоже, чтобы у него на уме что-то было. А если так, то скандал, который закатила Офелия, вряд ли пришелся ему по вкусу.
   – А я и не собираюсь заводить новые знакомства! – вспыхнула Офелия. – Просто не хочу, чтобы с Пип случилась беда. Я этого не переживу, понимаешь?! – Голос ее дрогнул, и Андреа показалось, что она сейчас заплачет.
   – Понимаю, – мягко подтвердила она. – Для начала понаблюдай за Пип, хорошо? Может быть, ей просто немного одиноко.
   Наступило молчание. Офелия плакала.
   – Я знаю, ты права – ей действительно одиноко. Но я ничего не могу поделать. Чеда больше нет, он погиб, и ее отец тоже, а я… я превратилась в развалину. У меня ни на что нет сил. Мы ведь даже почти не разговариваем.
   Офелия понимала, что Андреа права, но у нее не было ни желания, ни решимости снова жить дальше.
   – Может быть, это и есть ответ на вопрос, для чего ей понадобилось заводить с кем-то дружбу? – предположила Андреа.
   – Вообще говоря, они вместе рисовали, – упавшим голосом проговорила Офелия. На душе у нее появилась тяжесть.
   – Возможно. Я бы на твоем месте как-нибудь пригласила его к себе. Поговорила бы с ним. Не исключено, что он вполне порядочный человек. Возможно, он тебе даже понравится, – успокаивала ее Андреа.
   Офелия молча замотала головой.
   – Не думаю, что после сегодняшнего он согласится, – буркнула она, в душе нисколько не жалея о случившемся. В конце концов, ей ведь ничего о нем не известно.
   – Может, стоит извиниться? Скажи, что тебе пришлось немало пережить и поэтому нервы у тебя не в порядке.
   – Не говори ерунды. Ничего подобного я не сделаю. А потом, может быть, я права. Может, он действительно педофил, кто его знает?
   – Ну, тогда не ходи и не извиняйся. Но лично мне кажется, что это обычный художник, который любит детей. Учитывая, что Пип так привязалась к нему, мое предположение больше похоже на правду.