Страница:
потемках. Конец -- самый конец -- может дать вам проблеск успокоения... Но
пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам
предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все
остальное, и я отвечу на ваши вопросы, если вам попадется что-- нибудь
непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего
непонятного нет.
29 сентября.
После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из
моей комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный
стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотянуться до него, не вставая
с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу.
Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чувствовала себя
свободней, и углубился в чтение. Я приставила к ушам металлический
вилкообразный приемник и начала слушать.
Когда ужасная история смерти Люси и все последующее было окончено, я
беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое-- то огненное
колесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при
мысли, что моя милая, славная Люси наконец-- то успокоилась, я не думаю,
чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико,
таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в Трансильвании,
я не поверила бы случившемуся. Я решила попытаться рассеяться, занявшись
чем-- нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей машинки и сказала
доктору Сьюарду:
-- Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду
доктора Ван Хелзинка и Джонатана. В таких случаях порядок -- все, -- и я
думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет помещена
в хронологическом порядке, то сделаем многое.
Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я
начала перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с
дневника и со всего остального. Было поздно, когда я закончила; доктор
Сьюард в это время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то
сел рядом со мною читать, так что я не чувствовала себя одинокой за
работой.
30 сентября.
Мистер Харкер приехал в 9 часов.
После завтрака он с женой отправился к себе в комнату, и когда через
некоторое время я проходил мимо, то услышал стук пишущей машинки. Они, по--
видимому, сильно заняты этим делом. Миссис Харкер говорит, что они стараются
связать в хронологическом порядке каждый клочок достоверности, которая у них
имеется. У Харкера в руках переписка между принимавшими ящики в Уайтби и
посыльными из Лондона, которым они были поручены. Теперь он читает мой
дневник, перепечатанный женой. Мне интересно, что они из него извлекают. Вот
он...
Странно, почему мне не приходило в голову, что соседний дом может быть
убежищем графа! А между тем поведение пациента Рэнфилда давало нам
достаточно указаний на это. О, если бы мы догадались раньше, то могли бы
спасти бедную Люси! Харкер говорит, что к обеду он сможет показать целую
связную повесть. Он считает, что тем временем мне следует повидать Рэнфилда,
так как он до сих пор служил известным указанием на приход и уход графа.
Пока я с трудом это вижу, но когда разберусь в числах, то вероятно
соглашусь с этим.
Когда я вошел, Рэнфилд спокойно сидел в своей комнате со сложенными
руками и кроткой улыбкой. В ту минуту он казался совершенно нормальным. Я
сел и начал беседовать с ним на самые разнообразные темы, он говорил вполне
рассудительно. Затем Рэнфилд заговорил о возвращении домой, -- вопрос,
которого он не поднимал, насколько я помню, за все время своего пребывания
здесь. Он совершенно уверенно говорил о немедленном освобождении. Я уверен,
что не посоветуйся я с Харкером и не сличи по числам время припадков
Рэнфилда, я был бы готов отпустить его после кратковременного наблюдения. Но
теперь я крайне подозрительно отношусь к нему. Припадки оказывались каким--
то непонятным образом связанными с близостью графа. Он -- плотоядный, и во
время своих диких рысканий у дверей часовни пустынного дома всегда говорил о
"хозяине". Все это похоже на подтверждение нашей мысли... Однако я недолго
оставался у него; он до некоторой степени даже слишком нормален в настоящее
время, так что нельзя испытывать его слишком глубокими вопросами. Он может
задуматься, и тогда... Я не доверяю этим спокойным настроениям и приказал
служителю, чтобы тот получше присматривал за ним и имел наготове, нa случай
надобности, смирительную рубашку.
29 сентября (в поезде по дороге к Лондону).
Когда я получил любезное извещение м-- ра Биллингтона, что он даст мне
все возможные справки, то решил, что лучше всего поехать в Уайтби и на месте
получить необходимые сведения. Моей целью было выследить груз графа до его
прибытия в Лондон. Позднее мы сможем заняться самим графом. М-- р Биллингтон
приготовил в своей конторе все бумаги, касавшиеся отправки ящиков. Тут
оказались: накладная на "пятьдесят ящиков простой земли, предназначенной для
опытов", копия с письма Картеру Патерсону и их ответ; я снял копии со всех
документов. Вот все сведения, которые смог дать м-- р Биллингтон, так что я
спустился к порту и повидался с береговой стражей и таможенными
чиновниками. У всех нашлось что сказать мне по поводу странного прибытия
корабля, событие мало-- помалу начинает испаряться из людской памяти; но
никто не мог добавить чего-- либо к несложному описанию "пятидесяти ящиков
простой земли". Затем я повидался с начальником станции, который дал мне
возможность снестись с рабочими, принявшими ящики. Их квитанция совершенно
сходилась со списком, и им нечего было добавить, кроме того, что ящики были
"огромны и ужасно тяжелы".
30 сентября.
Начальник станции был настолько добр, что дал мне рекомендацию к своему
товарищу, начальнику станции в Кингс Кросс, поэтому приехав туда утром, я
мог расспросить его о прибытии ящиков. Он сейчас же познакомил меня с
нужными служащими, и я увидел, что их квитанция сходилась с первичной
накладной.
Оттуда я прошел в центральную контору Картера Патерсона, где меня
встретили чрезвычайно любезно. Патерсон просмотрел дело в своем журнале,
приказал снять копии и сейчас же протелеграфировал в свою контору в Кингс
Кросс за дополнительными сведениями. К счастью, люди, перевозившие вещи,
оказались там, и чиновник сейчас же прислал их мне, послав с одним из них
накладную и все бумаги, имеющие отношение к отправке ящиков в Карфакс. Здесь
я опять увидел полную согласованность с квитанцией; посыльные смогли
дополнить краткость написанного некоторыми подробностями. Эти последние,
как я вскоре увидел, относились исключительно к большому количеству пыли
при работе и, соответственно этому, к вызванной в действующих лицах жажде.
После того как я доставил им возможность облегчения оной при посредстве
государственного денежного знака, один из рабочих заметил:
-- Это был, сударь, самый ветхий дом, какой я когда-- либо видел. Черт
возьми! Да его не трогали лет сто! Там было столько пыли, что вы могли бы
спокойно спать на ней, не повредив ваших костей. Ну, а старая часовня -- от
нее пробегал мороз по коже! Господи, да я бы ни минуты не остался там после
того, как стемнеет.
Одной вещью я теперь доволен: тем, что все ящики, прибывшие в Уайтби из
Варны на "Дмитрии", были в целости перенесены в старую часовню Карфакса. Их
должно быть там пятьдесят, если только некоторые из них с тех пор не были
передвинуты с места.
Я постараюсь найти ломового, который увез ящики из Карфакса, когда на
них напал Рэнфилд. Держась за эту нить, мы сможем многое узнать.
30 сентября.
Джонатан вернулся полный жизни, надежды и решимости; к вечеру мы
привели все в порядок. Собственно говоря, следует пожалеть всякого,
которого так бы неустанно преследовали, как графа. Но ведь он -- не человек,
даже не животное, -- он просто вещь. Достаточно прочесть отчет доктора
Сьюарда о смерти бедной Люси и всего, что последовало, чтобы иссушить
источники жалости в сердце.
Позднее.
Лорд Годалминг и м-- р Моррис приехали раньше, чем мы ожидали. Д-- р
Сьюард отсутствовал по делу и взял с собой Джонатана, так что мне пришлось
их принять. Встреча была слишком мучительна, поскольку напоминала нам всем
надежды бедной Люси несколько месяцев тому назад. Конечно, они слышали обо
мне от Люси, и оказалось, что доктор Ван Хелзинк также "плясал под мою
дудку", как выразился м-- р Моррис. Бедняжки, ни один из них не
догадывался, что я все знаю о предложениях, которые они делали Люси. Они не
могли хорошенько сообразить, что говорить или делать, так как не были
осведомлены, насколько я посвящена в происходящее; поэтому им пришлось
держаться нейтральных тем. Как бы то ни было, я, все обдумав, пришла к
заключению, что лучше всего ввести их в курс дела, обратив внимание на
хронологический порядок событий. Я знала из дневника д-- ра Сьюарда, что они
присутствовали при смерти Люси -- ее настоящей смерти -- и что мне не стоит
опасаться выдать преждевременно какую-- либо тайну. Я сказала им, как
умела, что прочитала все бумаги и дневники и что мы с мужем, перепечатав их
на машинке, только что привели все в порядок. Я дала каждому по копии для
чтения в библиотеке. Когда лорд Годалминг получил свою пачку и перечитал ее
-- а пачка получилась солидная -- то сказал:
-- Вы переписали все это, миссис Харкер?
Я кивнула головой; он продолжал:
-- Я не совсем понимаю цель этого; но вы все такие хорошие люди и
работали так сердечно и энергично, что мне лишь остается с закрытыми глазами
принять ваши выводы и постараться помочь вам. Я уже получил урок, и такой
урок, который может сделать человека скромным до последнего часа его жизни.
Кроме того, я знаю, что вы любили мою бедную Люси. -- Он отвернулся и закрыл
лицо руками. Я расслышала слезы в его голосе. М-- р Моррис с инстинктивной
деликатностью положил на минуту руку ему на плечо и затем спокойно вышел из
комнаты.
Вероятно, в сердце каждой женщины живет чувство матери, потому что я,
увидев слезы и горе этого большого, взрослого, сдержанного человека, не
могла удержаться от того, чтобы не подойти к нему и не попытаться утешить.
Мои слова о Люси вызвали сначала новый взрыв горя и слез, а потом мало--
помалу он успокоился. Эта сцена и мне стоила слез, но она скрепила наши
отношения, и расставаясь, мы обменялись обещаниями быть друг для друга
братом и сестрой.
Проходя по коридору, я увидела м-- ра Морриса, смотревшего в окно. Он
обернулся, услышав шаги.
-- Как Артур? -- спросил он. Потом, заметив мои красные глаза,
продолжил:
-- А, я вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это нужно. Никто, кроме
женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому
утешить.
Свое собственное горе он переносил так мужественно, что мое сердце
истекало кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он
поймет, как много я знала; поэтому я сказала:
-- Я бы хотела иметь возможность утешить всех, кто страдает. Разрешите
мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам это будет
нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю.
Он увидел, что я говорю серьезно, и, подойдя ко мне, взял мою руку и
поднес к своим губам; это показалось мне жалким утешением для такой
мужественной и самолюбивой души; инстинктивно я наклонилась и поцеловала
его. Слезы подступили к его глазам -- но заговорил он совершенно спокойным
голосом:
-- Маленькая девочка, вы никогда не раскаетесь в этой чистосердечной
доброте!
Затем он прошел в кабинет к своему товарищу. "Маленькая девочка"! --
это те самые слова, с которыми он обращался к Люси, -- ей он доказал свою
дружбу!
30 сентября.
Я вернулся домой в 5 часов и узнал, что Годалминг и Моррис не только
приехали, но уже успели проштудировать копии с различных дневников и писем,
составленных и написанных Харкером и его женой. Харкер еще не вернулся из
своей экспедиции. Миссис Харкер дала нам по чашке чая, и я откровенно
признаюсь, что впервые с тех пор, как я живу в этом старом доме, он походил
на домашний очаг. Когда мы закончили чаепитие, миссис Харкер обратилась ко
мне:
-- Доктор Сьюард, могу ли я попросить вас об одном одолжении? Я хочу
видеть вашего пациента, м-- ра Рэнфилда. Позвольте повидаться с ним.
Написанное о нем в вашем дневнике страшно меня интересует!
Для отказа не было никакого основания; поэтому я взял ее с собой. Я
вошел в комнату Рэнфилда и сказал ему, что его хочет видеть одна дама. Он
ответил совершенно просто:
-- Зачем?
-- Она обходит весь дом и хочет видеть всех его обитателей, -- ответил
я.
-- Прекрасно, -- ответил он, -- пустите ее; но подождите минутку, пока
я приведу все в порядок.
У него был своеобразный способ уборки: он попросту проглотил всех мух и
пауков, заключенных в коробках, прежде чем я смог остановить его. Было ясно,
что он боялся или подозревал какое-- то вмешательство. Окончив свое мерзкое
занятие, он весело сказал:
-- Пусть дама войдет, -- и сел на краю постели, опустив голову, но
поглядывая исподлобья так, чтобы видеть ее при входе. На минуту я подумал,
что у него может быть какое-- нибудь преступное намерение; я вспомнил, как
он был спокоен как раз перед нападением на меня в моем кабинете, и я
постарался встать так, чтобы сразу схватить его, если он сделает попытку
броситься к ней. Она вошла в комнату с непринужденной грацией, подошла к
нему с милой улыбкой и протянула руку.
-- Добрый вечер, мистер Рэнфилд, -- сказала она. -- Как видите, я знаю
вас по рассказам доктора Сьюарда.
Он долго ничего не отвечал, но глаза его внимательно оглядели ее с ног
до головы, а лицо было сосредоточенно нахмурено. Постепенно это выражение
сменилось удивлением, перешедшим в сомнение; затем, к моему великому
изумлению, он сказал:
-- Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы
не можете быть ею, знаете ли, потому что она умерла.
Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой:
-- О нет! У меня есть собственный муж, за которого я вышла замуж,
прежде чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я -- миссис Харкер.
-- Что же в таком случае вы делаете здесь?
-- Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда.
-- Ну, так не оставайтесь тут больше.
-- Почему же?
Я подумал, что разговор подобного рода так же мало приятен миссис
Харкер, как и мне, поэтому я переменил тему:
-- Откуда вы знаете, что я собирался на ком-- то жениться?
Его ответ был дан после паузы, во время которой он на секунду перевел
взгляд с миссис Харкер на меня, и сейчас же снова стал смотреть
исключительно на нее:
-- Что за ослиный вопрос!
-- Я совершенно этого не нахожу, м-- р Рэнфилд, -- сказала миссис
Харкер, желая помешать мне говорить с ним. Он ответил, высказывая ей столько
же почтительности и вежливости, сколько презрения ко мне:
-- Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человек так любим и
уважаем, как наш хозяин, то все его касающееся интересует весь наш маленький
круг. Д-- р Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и
своими пациентами, из которых некоторые почти лишены душевного равновесия и
способны искажать причины и следствия.
Я положительно разинул рот, услышав это. Мне интересно было узнать, не
затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-- нибудь струну в его памяти.
Если эта фраза была самопроизвольной или вызвана бессознательным влиянием
миссис Харкер, у нее должен быть какой-- нибудь редкий дар и сила.
Мы продолжали некоторое время наш разговор. Рэнфилд еще больше поразил
меня, рассказав миссис Харкер в связной форме историю своего покушения на
меня и выразив сожаление о случившемся. Посмотрев на часы, я увидел, что
пора ехать на вокзал встречать Ван Хелзинка, и сказал миссис Харкер, что
пора уходить. Она сейчас же собралась, любезно сказав Рэнфилду:
-- До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных
для вас обстоятельствах.
На это к моему глубокому удивлению он ответил:
-- Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось
увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас.
Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хелзинку, я оставил всех дома.
Бедный Артур выглядел веселее, чем я помню его с тех пор, как заболела Люси,
а Квинси похож на вполне жизнерадостного человека, чего давно уже не было.
Ван Хелзинк выскочил из вагона с юношеской живостью. Он сразу увидел меня и
бросился ко мне со словами:
-- Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, но решил
приехать сюда и остаться здесь, сколько понадобится. Все мои дела устроены,
и мне о многом надо вам рассказать. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур
и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно! По дороге домой я рассказал
ему о происшедшем и о том, как пригодился в некоторой степени мой дневник
благодаря сообразительности миссис Харкер. Профессор прервал меня и начал:
-- Ax, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум -- и женское
сердце. Милосердный Бог предназначил ее для известной цели, устроив такое
хорошее сочетание. До сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу:
но после той ужасной ночи она не должна больше прикасаться к нашему делу.
Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью. Мы, мужчины,
намерены уничтожить чудовище; а это не женское дело. Даже если оно ей и не
повредит, все же ее сердце может не выдержать таких ужасов, и после она
может страдать наяву от нервных припадков, а во сне -- от кошмаров. К тому
же миссис Харкер -- молодая женщина и недавно замужем; надо думать и о
других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все
перепечатала? Тогда она должна присутствовать при нашем разговоре; но
завтра пусть простится со своей работой; мы будем продолжать ее сами.
Я с радостью согласился с ним и затем рассказал, что мы открыли в его
отсутствие: именно, что дом, который купил Дракула, находится рядом с моим.
Он поразился, и мне показалось, что его охватила сильная тревога.
-- О, если бы мы знали это раньше, -- сказал он, -- тогда мы могли бы
схватить его и спасти нашу бедную Люси. Однако после лета по малину не
ходят, как говорится. Не будем думать об этом и доведем дело до конца.
Затем он глубоко задумался; молчание продолжалось до тех пор, пока мы
не въехали в ворота дома. Прежде чем разойтись, чтобы переодеться к обеду,
он сказал миссис Харкер:
-- Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в
полный порядок все бумаги, касающиеся того, что произошло до настоящего
момента.
-- Не до настоящего момента, профессор, -- возразила она, -- но до
сегодняшнего утра.
-- Но почему же не до этой минуты? Мы увидели, как много света
проливают даже незначительные детали. Мы все рассказали свои тайны, и
никому не сделалось хуже.
Миссис Харкер покраснела и, вынув из кармана бумагу, сказала:
-- Будьте добры прочитать и сказать, следует ли это включить. Здесь мой
протокол сегодняшнего дня. Я тоже вижу необходимость фиксировать все, даже
пустяки; но тут мало материала, за исключением имеющего чисто личное
значение. Надо ли его вписать?
Профессор серьезно прочитал написанное и отдал ей обратно со словами:
-- Оно могло бы и не быть включенным, если хотите; но я очень прошу
включить. Это заставит вашего мужа еще больше полюбить вас, а всех нас,
ваших друзей, еще больше чтить вас и также больше уважать и любить.
Она, покраснев вторично, взяла бумагу обратно.
Таким образом, все отчеты, имеющиеся в наших руках, полны и приведены в
порядок. Профессор взял одну копию, чтобы познакомиться с ней после обеда до
общей беседы, которая назначена на 9 часов. Все остальные уже прочитали;
так что когда мы встретимся в кабинете, мы будем осведомлены относительно
фактов и сможем обсудить план борьбы с этим ужасным и таинственным врагом.
30 сентября.
Сойдясь вечером после обеда в кабинете д-- ра Сьюарда, мы
бессознательно образовали что-- то вроде заседания или комитета. Профессор
Ван Хелзинк был председателем, его попросил о том д-- р Сьюард, как только
профессор вошел в комнату. Меня он посадил рядом с собой и попросил быть
секретарем.
-- Я могу, надеюсь, принять как основное положение, что все мы знакомы
с фактами, изложенными в этих бумагах.
Мы все ответили утвердительно, и он продолжал:
-- Я полагаю, в таком случае необходимо сообщить вам кое-- что о том, с
каким врагом нам приходится иметь дело. Потом я посвящу вас в историю жизни
этого существа, которая была мною тщательно проверена. Затем мы может
обсудить, как нам слезет действовать, и сообразно с этим принять меры.
Вампиры существуют на свете; некоторые из вас убедились в этом воочию.
Даже если бы у нас не было собственного печального опыта, учения и
свидетельства прежних времен достаточно убедительны для здравомыслящих
людей. Сознаюсь, сначала я был скептиком. Увы, знай я с самого начала то,
что знаю теперь, догадайся я раньше -- одна драгоценная для всех нас жизнь
была бы спасена на радость всем любившим ее. Но это, к сожалению,
невозвратимо; и мы должны работать, чтобы не дать погибнуть другим душам,
пока есть возможность их спасти. Вампир не умирает, как пчела, после того
как один раз ужалит. Он только крепнет; а делаясь сильнее, приобретает
возможность творить еще больше зла. Этот вампир, живущий среди нас, сам по
себе имеет силу двадцати человек; он хитрее смерти, потому что его хитрость
-- плод веков; все люди, к которым он может приблизиться, в его власти; он
больше чем зверь, так как он -- дьявол во плоти; он может в предоставленных
ему пределах появляться где и когда угодно, в любой свойственной ему форме;
он может управлять стихиями: бурей, туманом, громом; он может повелевать
низшими существами: крысами, совами, летучими мышами, молью, лисицами,
волками; он может увеличиваться и уменьшаться в объеме; он может временами
исчезать и неожиданно появляться. Каким же образом мы можем вступить с ним в
борьбу и начать наше дело? Как мы найдем его местопребывание? А найдя, как
мы сможем его уничтожить? Друзья мои, это очень трудно; мы затеваем ужасное
дело, и могут произойти вещи, которые заставят нас содрогнуться. Если мы
хоть на минуту потеряемся в этой борьбе, он победит наверняка; и тогда что
станется с нами? Жизнь -- пустяки! Но быть побежденным в данном случае -- не
только вопрос жизни и смерти. Дело в том, что мы уподобимся ему; с минуты
его победы мы превратимся в таких же бездушных существ, что и он, без сердца
и совести, питающихся телами и душами тех, которых больше всего любим. Для
нас навеки будут закрыты райские двери; ибо кто вновь откроет их для нас? Мы
будем вести существование отвергнутых всеми; мы сделаемся темным пятном на
фоне божественного сияющего солнца; стрелой в борьбе против Того, Кто умер
за нас всех. Но мы стоим лицом к лицу со священной обязанностью; а разве в
таком положении можно отступать? За себя я скажу -- нет; но я стар, и жизнь
с солнечным светом, сияющими днями, с пением птичек, музыкой и любовью
осталась далеко позади меня. Вы же все -- молоды: некоторые из вас познали
печаль, но вам предстоит еще немало прекрасных дней. Что же вы мне
ответите?
Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем
же; слов было не нужно.
-- Я отвечаю за Мину и за себя, -- сказал он.
-- Рассчитывайте на меня, профессор, -- лаконически сказал м-- р
Квинси Моррис.
-- Я с вами, -- сказал лорд Годалминг, -- ради Люси, если не по другой
причине.
Д-- р Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол
золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Мы все взяли друг друга за
руки. Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чувствовала, что
сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить. Мы опять
сели на свои места, и Ван Хелзинк продолжил:
-- Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены
силы. На нашей стороне власть единения -- власть, которой лишена природа
вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и
действовать, и часы дня и ночи -- совершенно одинаково -- принадлежат нам.
В общем, поскольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в
ход. У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно.
Все это имеет громадное значение.
Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в
чем слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще
и нашего в частности.
Все, с чем нам приходится считаться, -- это традиции и суеверия.
Сначала они представляются не имеющими большого веса, но когда дело идет о
жизни и смерти -- все приобретает иное значение. И мы должны
довольствоваться ими в силу необходимости, так как, во-- первых, мы не имеем
под руками других средств, а во-- вторых, в такого рода вещах традиции и
суеверия в сущности все. Разве вера в вампиров -- не суеверие? А между тем
нам приходится поневоле верить в их существование. Кто из нас год тому
назад допустил бы возможность существования таких явлений в наш научно--
пойдемте обедать, нам надо поддерживать силы для той работы, которая нам
предстоит; перед нами жестокий и ужасный путь. После обеда вы узнаете все
остальное, и я отвечу на ваши вопросы, если вам попадется что-- нибудь
непонятное, тем более что для нас, присутствовавших при этом, ничего
непонятного нет.
29 сентября.
После обеда я прошла с доктором Сьюардом в его кабинет. Он принес из
моей комнаты фонограф, а я взяла пишущую машинку. Он усадил меня на удобный
стул и поставил фонограф так, чтобы я могла дотянуться до него, не вставая
с места, и показал, как его останавливать, если нужно было сделать паузу.
Затем он взял стул, повернулся спиной ко мне, чтобы я чувствовала себя
свободней, и углубился в чтение. Я приставила к ушам металлический
вилкообразный приемник и начала слушать.
Когда ужасная история смерти Люси и все последующее было окончено, я
беспомощно лежала в своем кресле. В моем мозгу вертелось какое-- то огненное
колесо, и если бы не святой луч света, проникший в эту массу ужасов при
мысли, что моя милая, славная Люси наконец-- то успокоилась, я не думаю,
чтобы я перенесла эту муку, не устроив истерики. Все было до того дико,
таинственно и странно, что, не знай я приключения Джонатана в Трансильвании,
я не поверила бы случившемуся. Я решила попытаться рассеяться, занявшись
чем-- нибудь другим, поэтому взяла футляр от пишущей машинки и сказала
доктору Сьюарду:
-- Дайте мне теперь все это переписать. Мы должны быть готовы к приезду
доктора Ван Хелзинка и Джонатана. В таких случаях порядок -- все, -- и я
думаю, если мы приготовим весь наш материал, и каждая статья будет помещена
в хронологическом порядке, то сделаем многое.
Исполняя мое желание, он поставил фонограф на малую скорость, и я
начала перепечатывать с начала седьмого цилиндра. Я сняла три копии с
дневника и со всего остального. Было поздно, когда я закончила; доктор
Сьюард в это время выходил для обхода своих больных; когда он вернулся, то
сел рядом со мною читать, так что я не чувствовала себя одинокой за
работой.
30 сентября.
Мистер Харкер приехал в 9 часов.
После завтрака он с женой отправился к себе в комнату, и когда через
некоторое время я проходил мимо, то услышал стук пишущей машинки. Они, по--
видимому, сильно заняты этим делом. Миссис Харкер говорит, что они стараются
связать в хронологическом порядке каждый клочок достоверности, которая у них
имеется. У Харкера в руках переписка между принимавшими ящики в Уайтби и
посыльными из Лондона, которым они были поручены. Теперь он читает мой
дневник, перепечатанный женой. Мне интересно, что они из него извлекают. Вот
он...
Странно, почему мне не приходило в голову, что соседний дом может быть
убежищем графа! А между тем поведение пациента Рэнфилда давало нам
достаточно указаний на это. О, если бы мы догадались раньше, то могли бы
спасти бедную Люси! Харкер говорит, что к обеду он сможет показать целую
связную повесть. Он считает, что тем временем мне следует повидать Рэнфилда,
так как он до сих пор служил известным указанием на приход и уход графа.
Пока я с трудом это вижу, но когда разберусь в числах, то вероятно
соглашусь с этим.
Когда я вошел, Рэнфилд спокойно сидел в своей комнате со сложенными
руками и кроткой улыбкой. В ту минуту он казался совершенно нормальным. Я
сел и начал беседовать с ним на самые разнообразные темы, он говорил вполне
рассудительно. Затем Рэнфилд заговорил о возвращении домой, -- вопрос,
которого он не поднимал, насколько я помню, за все время своего пребывания
здесь. Он совершенно уверенно говорил о немедленном освобождении. Я уверен,
что не посоветуйся я с Харкером и не сличи по числам время припадков
Рэнфилда, я был бы готов отпустить его после кратковременного наблюдения. Но
теперь я крайне подозрительно отношусь к нему. Припадки оказывались каким--
то непонятным образом связанными с близостью графа. Он -- плотоядный, и во
время своих диких рысканий у дверей часовни пустынного дома всегда говорил о
"хозяине". Все это похоже на подтверждение нашей мысли... Однако я недолго
оставался у него; он до некоторой степени даже слишком нормален в настоящее
время, так что нельзя испытывать его слишком глубокими вопросами. Он может
задуматься, и тогда... Я не доверяю этим спокойным настроениям и приказал
служителю, чтобы тот получше присматривал за ним и имел наготове, нa случай
надобности, смирительную рубашку.
29 сентября (в поезде по дороге к Лондону).
Когда я получил любезное извещение м-- ра Биллингтона, что он даст мне
все возможные справки, то решил, что лучше всего поехать в Уайтби и на месте
получить необходимые сведения. Моей целью было выследить груз графа до его
прибытия в Лондон. Позднее мы сможем заняться самим графом. М-- р Биллингтон
приготовил в своей конторе все бумаги, касавшиеся отправки ящиков. Тут
оказались: накладная на "пятьдесят ящиков простой земли, предназначенной для
опытов", копия с письма Картеру Патерсону и их ответ; я снял копии со всех
документов. Вот все сведения, которые смог дать м-- р Биллингтон, так что я
спустился к порту и повидался с береговой стражей и таможенными
чиновниками. У всех нашлось что сказать мне по поводу странного прибытия
корабля, событие мало-- помалу начинает испаряться из людской памяти; но
никто не мог добавить чего-- либо к несложному описанию "пятидесяти ящиков
простой земли". Затем я повидался с начальником станции, который дал мне
возможность снестись с рабочими, принявшими ящики. Их квитанция совершенно
сходилась со списком, и им нечего было добавить, кроме того, что ящики были
"огромны и ужасно тяжелы".
30 сентября.
Начальник станции был настолько добр, что дал мне рекомендацию к своему
товарищу, начальнику станции в Кингс Кросс, поэтому приехав туда утром, я
мог расспросить его о прибытии ящиков. Он сейчас же познакомил меня с
нужными служащими, и я увидел, что их квитанция сходилась с первичной
накладной.
Оттуда я прошел в центральную контору Картера Патерсона, где меня
встретили чрезвычайно любезно. Патерсон просмотрел дело в своем журнале,
приказал снять копии и сейчас же протелеграфировал в свою контору в Кингс
Кросс за дополнительными сведениями. К счастью, люди, перевозившие вещи,
оказались там, и чиновник сейчас же прислал их мне, послав с одним из них
накладную и все бумаги, имеющие отношение к отправке ящиков в Карфакс. Здесь
я опять увидел полную согласованность с квитанцией; посыльные смогли
дополнить краткость написанного некоторыми подробностями. Эти последние,
как я вскоре увидел, относились исключительно к большому количеству пыли
при работе и, соответственно этому, к вызванной в действующих лицах жажде.
После того как я доставил им возможность облегчения оной при посредстве
государственного денежного знака, один из рабочих заметил:
-- Это был, сударь, самый ветхий дом, какой я когда-- либо видел. Черт
возьми! Да его не трогали лет сто! Там было столько пыли, что вы могли бы
спокойно спать на ней, не повредив ваших костей. Ну, а старая часовня -- от
нее пробегал мороз по коже! Господи, да я бы ни минуты не остался там после
того, как стемнеет.
Одной вещью я теперь доволен: тем, что все ящики, прибывшие в Уайтби из
Варны на "Дмитрии", были в целости перенесены в старую часовню Карфакса. Их
должно быть там пятьдесят, если только некоторые из них с тех пор не были
передвинуты с места.
Я постараюсь найти ломового, который увез ящики из Карфакса, когда на
них напал Рэнфилд. Держась за эту нить, мы сможем многое узнать.
30 сентября.
Джонатан вернулся полный жизни, надежды и решимости; к вечеру мы
привели все в порядок. Собственно говоря, следует пожалеть всякого,
которого так бы неустанно преследовали, как графа. Но ведь он -- не человек,
даже не животное, -- он просто вещь. Достаточно прочесть отчет доктора
Сьюарда о смерти бедной Люси и всего, что последовало, чтобы иссушить
источники жалости в сердце.
Позднее.
Лорд Годалминг и м-- р Моррис приехали раньше, чем мы ожидали. Д-- р
Сьюард отсутствовал по делу и взял с собой Джонатана, так что мне пришлось
их принять. Встреча была слишком мучительна, поскольку напоминала нам всем
надежды бедной Люси несколько месяцев тому назад. Конечно, они слышали обо
мне от Люси, и оказалось, что доктор Ван Хелзинк также "плясал под мою
дудку", как выразился м-- р Моррис. Бедняжки, ни один из них не
догадывался, что я все знаю о предложениях, которые они делали Люси. Они не
могли хорошенько сообразить, что говорить или делать, так как не были
осведомлены, насколько я посвящена в происходящее; поэтому им пришлось
держаться нейтральных тем. Как бы то ни было, я, все обдумав, пришла к
заключению, что лучше всего ввести их в курс дела, обратив внимание на
хронологический порядок событий. Я знала из дневника д-- ра Сьюарда, что они
присутствовали при смерти Люси -- ее настоящей смерти -- и что мне не стоит
опасаться выдать преждевременно какую-- либо тайну. Я сказала им, как
умела, что прочитала все бумаги и дневники и что мы с мужем, перепечатав их
на машинке, только что привели все в порядок. Я дала каждому по копии для
чтения в библиотеке. Когда лорд Годалминг получил свою пачку и перечитал ее
-- а пачка получилась солидная -- то сказал:
-- Вы переписали все это, миссис Харкер?
Я кивнула головой; он продолжал:
-- Я не совсем понимаю цель этого; но вы все такие хорошие люди и
работали так сердечно и энергично, что мне лишь остается с закрытыми глазами
принять ваши выводы и постараться помочь вам. Я уже получил урок, и такой
урок, который может сделать человека скромным до последнего часа его жизни.
Кроме того, я знаю, что вы любили мою бедную Люси. -- Он отвернулся и закрыл
лицо руками. Я расслышала слезы в его голосе. М-- р Моррис с инстинктивной
деликатностью положил на минуту руку ему на плечо и затем спокойно вышел из
комнаты.
Вероятно, в сердце каждой женщины живет чувство матери, потому что я,
увидев слезы и горе этого большого, взрослого, сдержанного человека, не
могла удержаться от того, чтобы не подойти к нему и не попытаться утешить.
Мои слова о Люси вызвали сначала новый взрыв горя и слез, а потом мало--
помалу он успокоился. Эта сцена и мне стоила слез, но она скрепила наши
отношения, и расставаясь, мы обменялись обещаниями быть друг для друга
братом и сестрой.
Проходя по коридору, я увидела м-- ра Морриса, смотревшего в окно. Он
обернулся, услышав шаги.
-- Как Артур? -- спросил он. Потом, заметив мои красные глаза,
продолжил:
-- А, я вижу, вы его утешали! Бедный малый, ему это нужно. Никто, кроме
женщины, не может помочь мужчине, когда у него сердечное горе; а его некому
утешить.
Свое собственное горе он переносил так мужественно, что мое сердце
истекало кровью. Я видела рукопись в его руках и знала, что, прочитав ее, он
поймет, как много я знала; поэтому я сказала:
-- Я бы хотела иметь возможность утешить всех, кто страдает. Разрешите
мне быть и вашим другом и приходите ко мне за утешением, когда вам это будет
нужно. Вы узнаете потом, почему я так говорю.
Он увидел, что я говорю серьезно, и, подойдя ко мне, взял мою руку и
поднес к своим губам; это показалось мне жалким утешением для такой
мужественной и самолюбивой души; инстинктивно я наклонилась и поцеловала
его. Слезы подступили к его глазам -- но заговорил он совершенно спокойным
голосом:
-- Маленькая девочка, вы никогда не раскаетесь в этой чистосердечной
доброте!
Затем он прошел в кабинет к своему товарищу. "Маленькая девочка"! --
это те самые слова, с которыми он обращался к Люси, -- ей он доказал свою
дружбу!
30 сентября.
Я вернулся домой в 5 часов и узнал, что Годалминг и Моррис не только
приехали, но уже успели проштудировать копии с различных дневников и писем,
составленных и написанных Харкером и его женой. Харкер еще не вернулся из
своей экспедиции. Миссис Харкер дала нам по чашке чая, и я откровенно
признаюсь, что впервые с тех пор, как я живу в этом старом доме, он походил
на домашний очаг. Когда мы закончили чаепитие, миссис Харкер обратилась ко
мне:
-- Доктор Сьюард, могу ли я попросить вас об одном одолжении? Я хочу
видеть вашего пациента, м-- ра Рэнфилда. Позвольте повидаться с ним.
Написанное о нем в вашем дневнике страшно меня интересует!
Для отказа не было никакого основания; поэтому я взял ее с собой. Я
вошел в комнату Рэнфилда и сказал ему, что его хочет видеть одна дама. Он
ответил совершенно просто:
-- Зачем?
-- Она обходит весь дом и хочет видеть всех его обитателей, -- ответил
я.
-- Прекрасно, -- ответил он, -- пустите ее; но подождите минутку, пока
я приведу все в порядок.
У него был своеобразный способ уборки: он попросту проглотил всех мух и
пауков, заключенных в коробках, прежде чем я смог остановить его. Было ясно,
что он боялся или подозревал какое-- то вмешательство. Окончив свое мерзкое
занятие, он весело сказал:
-- Пусть дама войдет, -- и сел на краю постели, опустив голову, но
поглядывая исподлобья так, чтобы видеть ее при входе. На минуту я подумал,
что у него может быть какое-- нибудь преступное намерение; я вспомнил, как
он был спокоен как раз перед нападением на меня в моем кабинете, и я
постарался встать так, чтобы сразу схватить его, если он сделает попытку
броситься к ней. Она вошла в комнату с непринужденной грацией, подошла к
нему с милой улыбкой и протянула руку.
-- Добрый вечер, мистер Рэнфилд, -- сказала она. -- Как видите, я знаю
вас по рассказам доктора Сьюарда.
Он долго ничего не отвечал, но глаза его внимательно оглядели ее с ног
до головы, а лицо было сосредоточенно нахмурено. Постепенно это выражение
сменилось удивлением, перешедшим в сомнение; затем, к моему великому
изумлению, он сказал:
-- Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы
не можете быть ею, знаете ли, потому что она умерла.
Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой:
-- О нет! У меня есть собственный муж, за которого я вышла замуж,
прежде чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я -- миссис Харкер.
-- Что же в таком случае вы делаете здесь?
-- Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда.
-- Ну, так не оставайтесь тут больше.
-- Почему же?
Я подумал, что разговор подобного рода так же мало приятен миссис
Харкер, как и мне, поэтому я переменил тему:
-- Откуда вы знаете, что я собирался на ком-- то жениться?
Его ответ был дан после паузы, во время которой он на секунду перевел
взгляд с миссис Харкер на меня, и сейчас же снова стал смотреть
исключительно на нее:
-- Что за ослиный вопрос!
-- Я совершенно этого не нахожу, м-- р Рэнфилд, -- сказала миссис
Харкер, желая помешать мне говорить с ним. Он ответил, высказывая ей столько
же почтительности и вежливости, сколько презрения ко мне:
-- Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человек так любим и
уважаем, как наш хозяин, то все его касающееся интересует весь наш маленький
круг. Д-- р Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и
своими пациентами, из которых некоторые почти лишены душевного равновесия и
способны искажать причины и следствия.
Я положительно разинул рот, услышав это. Мне интересно было узнать, не
затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-- нибудь струну в его памяти.
Если эта фраза была самопроизвольной или вызвана бессознательным влиянием
миссис Харкер, у нее должен быть какой-- нибудь редкий дар и сила.
Мы продолжали некоторое время наш разговор. Рэнфилд еще больше поразил
меня, рассказав миссис Харкер в связной форме историю своего покушения на
меня и выразив сожаление о случившемся. Посмотрев на часы, я увидел, что
пора ехать на вокзал встречать Ван Хелзинка, и сказал миссис Харкер, что
пора уходить. Она сейчас же собралась, любезно сказав Рэнфилду:
-- До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных
для вас обстоятельствах.
На это к моему глубокому удивлению он ответил:
-- Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось
увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас.
Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хелзинку, я оставил всех дома.
Бедный Артур выглядел веселее, чем я помню его с тех пор, как заболела Люси,
а Квинси похож на вполне жизнерадостного человека, чего давно уже не было.
Ван Хелзинк выскочил из вагона с юношеской живостью. Он сразу увидел меня и
бросился ко мне со словами:
-- Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, но решил
приехать сюда и остаться здесь, сколько понадобится. Все мои дела устроены,
и мне о многом надо вам рассказать. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур
и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно! По дороге домой я рассказал
ему о происшедшем и о том, как пригодился в некоторой степени мой дневник
благодаря сообразительности миссис Харкер. Профессор прервал меня и начал:
-- Ax, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум -- и женское
сердце. Милосердный Бог предназначил ее для известной цели, устроив такое
хорошее сочетание. До сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу:
но после той ужасной ночи она не должна больше прикасаться к нашему делу.
Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью. Мы, мужчины,
намерены уничтожить чудовище; а это не женское дело. Даже если оно ей и не
повредит, все же ее сердце может не выдержать таких ужасов, и после она
может страдать наяву от нервных припадков, а во сне -- от кошмаров. К тому
же миссис Харкер -- молодая женщина и недавно замужем; надо думать и о
других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все
перепечатала? Тогда она должна присутствовать при нашем разговоре; но
завтра пусть простится со своей работой; мы будем продолжать ее сами.
Я с радостью согласился с ним и затем рассказал, что мы открыли в его
отсутствие: именно, что дом, который купил Дракула, находится рядом с моим.
Он поразился, и мне показалось, что его охватила сильная тревога.
-- О, если бы мы знали это раньше, -- сказал он, -- тогда мы могли бы
схватить его и спасти нашу бедную Люси. Однако после лета по малину не
ходят, как говорится. Не будем думать об этом и доведем дело до конца.
Затем он глубоко задумался; молчание продолжалось до тех пор, пока мы
не въехали в ворота дома. Прежде чем разойтись, чтобы переодеться к обеду,
он сказал миссис Харкер:
-- Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в
полный порядок все бумаги, касающиеся того, что произошло до настоящего
момента.
-- Не до настоящего момента, профессор, -- возразила она, -- но до
сегодняшнего утра.
-- Но почему же не до этой минуты? Мы увидели, как много света
проливают даже незначительные детали. Мы все рассказали свои тайны, и
никому не сделалось хуже.
Миссис Харкер покраснела и, вынув из кармана бумагу, сказала:
-- Будьте добры прочитать и сказать, следует ли это включить. Здесь мой
протокол сегодняшнего дня. Я тоже вижу необходимость фиксировать все, даже
пустяки; но тут мало материала, за исключением имеющего чисто личное
значение. Надо ли его вписать?
Профессор серьезно прочитал написанное и отдал ей обратно со словами:
-- Оно могло бы и не быть включенным, если хотите; но я очень прошу
включить. Это заставит вашего мужа еще больше полюбить вас, а всех нас,
ваших друзей, еще больше чтить вас и также больше уважать и любить.
Она, покраснев вторично, взяла бумагу обратно.
Таким образом, все отчеты, имеющиеся в наших руках, полны и приведены в
порядок. Профессор взял одну копию, чтобы познакомиться с ней после обеда до
общей беседы, которая назначена на 9 часов. Все остальные уже прочитали;
так что когда мы встретимся в кабинете, мы будем осведомлены относительно
фактов и сможем обсудить план борьбы с этим ужасным и таинственным врагом.
30 сентября.
Сойдясь вечером после обеда в кабинете д-- ра Сьюарда, мы
бессознательно образовали что-- то вроде заседания или комитета. Профессор
Ван Хелзинк был председателем, его попросил о том д-- р Сьюард, как только
профессор вошел в комнату. Меня он посадил рядом с собой и попросил быть
секретарем.
-- Я могу, надеюсь, принять как основное положение, что все мы знакомы
с фактами, изложенными в этих бумагах.
Мы все ответили утвердительно, и он продолжал:
-- Я полагаю, в таком случае необходимо сообщить вам кое-- что о том, с
каким врагом нам приходится иметь дело. Потом я посвящу вас в историю жизни
этого существа, которая была мною тщательно проверена. Затем мы может
обсудить, как нам слезет действовать, и сообразно с этим принять меры.
Вампиры существуют на свете; некоторые из вас убедились в этом воочию.
Даже если бы у нас не было собственного печального опыта, учения и
свидетельства прежних времен достаточно убедительны для здравомыслящих
людей. Сознаюсь, сначала я был скептиком. Увы, знай я с самого начала то,
что знаю теперь, догадайся я раньше -- одна драгоценная для всех нас жизнь
была бы спасена на радость всем любившим ее. Но это, к сожалению,
невозвратимо; и мы должны работать, чтобы не дать погибнуть другим душам,
пока есть возможность их спасти. Вампир не умирает, как пчела, после того
как один раз ужалит. Он только крепнет; а делаясь сильнее, приобретает
возможность творить еще больше зла. Этот вампир, живущий среди нас, сам по
себе имеет силу двадцати человек; он хитрее смерти, потому что его хитрость
-- плод веков; все люди, к которым он может приблизиться, в его власти; он
больше чем зверь, так как он -- дьявол во плоти; он может в предоставленных
ему пределах появляться где и когда угодно, в любой свойственной ему форме;
он может управлять стихиями: бурей, туманом, громом; он может повелевать
низшими существами: крысами, совами, летучими мышами, молью, лисицами,
волками; он может увеличиваться и уменьшаться в объеме; он может временами
исчезать и неожиданно появляться. Каким же образом мы можем вступить с ним в
борьбу и начать наше дело? Как мы найдем его местопребывание? А найдя, как
мы сможем его уничтожить? Друзья мои, это очень трудно; мы затеваем ужасное
дело, и могут произойти вещи, которые заставят нас содрогнуться. Если мы
хоть на минуту потеряемся в этой борьбе, он победит наверняка; и тогда что
станется с нами? Жизнь -- пустяки! Но быть побежденным в данном случае -- не
только вопрос жизни и смерти. Дело в том, что мы уподобимся ему; с минуты
его победы мы превратимся в таких же бездушных существ, что и он, без сердца
и совести, питающихся телами и душами тех, которых больше всего любим. Для
нас навеки будут закрыты райские двери; ибо кто вновь откроет их для нас? Мы
будем вести существование отвергнутых всеми; мы сделаемся темным пятном на
фоне божественного сияющего солнца; стрелой в борьбе против Того, Кто умер
за нас всех. Но мы стоим лицом к лицу со священной обязанностью; а разве в
таком положении можно отступать? За себя я скажу -- нет; но я стар, и жизнь
с солнечным светом, сияющими днями, с пением птичек, музыкой и любовью
осталась далеко позади меня. Вы же все -- молоды: некоторые из вас познали
печаль, но вам предстоит еще немало прекрасных дней. Что же вы мне
ответите?
Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем
же; слов было не нужно.
-- Я отвечаю за Мину и за себя, -- сказал он.
-- Рассчитывайте на меня, профессор, -- лаконически сказал м-- р
Квинси Моррис.
-- Я с вами, -- сказал лорд Годалминг, -- ради Люси, если не по другой
причине.
Д-- р Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол
золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Мы все взяли друг друга за
руки. Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чувствовала, что
сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить. Мы опять
сели на свои места, и Ван Хелзинк продолжил:
-- Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены
силы. На нашей стороне власть единения -- власть, которой лишена природа
вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и
действовать, и часы дня и ночи -- совершенно одинаково -- принадлежат нам.
В общем, поскольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в
ход. У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно.
Все это имеет громадное значение.
Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в
чем слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще
и нашего в частности.
Все, с чем нам приходится считаться, -- это традиции и суеверия.
Сначала они представляются не имеющими большого веса, но когда дело идет о
жизни и смерти -- все приобретает иное значение. И мы должны
довольствоваться ими в силу необходимости, так как, во-- первых, мы не имеем
под руками других средств, а во-- вторых, в такого рода вещах традиции и
суеверия в сущности все. Разве вера в вампиров -- не суеверие? А между тем
нам приходится поневоле верить в их существование. Кто из нас год тому
назад допустил бы возможность существования таких явлений в наш научно--