Страница:
если меня не обманывает мой инстинкт, то в молчании госпожи Харкер
заключается новая страшная опасность, которая грозит нам в будущем. Но, быть
может, та самая сила, которая заставляет ее молчать, заставит ее заговорить.
Я не смею больше об этом думать, потому что боюсь даже мысленно оскорбить
эту благородную женщину!
Ван Хелзинк пришел в мой кабинет раньше других. Я постараюсь раскрыть
истину с его помощью.
Через некоторое время.
Вот что сказал Ван Хелзинк:
-- Джон, нам надо во что бы то ни стало переговорить кое о чем до
прихода остальных, а впоследствии мы можем сообщить это и им.
-- Мина, наша бедная, дорогая Мина становится другой!
-- На основании нашего прежнего опыта с мисс Люси нам надо
остерегаться, чтобы помощь не пришла слишком поздно. Наша задача теперь
стала тяжелее, чем когда-- либо: ввиду этого нового несчастья нам дорог
каждый час. Я вижу, как на ее лице постепенно появляются характерные
признаки вампира. Правда, пока они едва заметны, но все же их можно
разглядеть, если всмотреться внимательнее и без предрассудков. Ее зубы стали
острее, а выражение глаз суровее. Кроме того, она теперь часто молчит, как
это было с Люси; она даже не говорила, когда писала, то, что хотела
сообщить. Теперь я боюсь вот чего! Если она может во сне, вызванном нами,
сказать, что делает граф, то вполне вероятно, что тот, кто первый
загипнотизировал Мину и заставил выпить свою кровь, может заставить ее
открыть ему то, что она знает о нас.
Нам надо во что бы то ни стало предотвратить это; мы должны скрывать от
нее наши намерения, тогда она не сможет рассказать ему то, что не знает
сама.
О! Печальная задача! Такая печальная, что у меня разрывается сердце
при одной мысли об этом; но иначе нельзя. Когда мы увидим ее сегодня, я
скажу, что по некоторым причинам она не должна больше присутствовать на
наших совещаниях, оставаясь, однако, под нашей охраной.
Я ответил, что разделяю его мнение.
Сейчас мы все соберемся. Ван Хелзинк ушел, чтобы приготовиться к
исполнению своей печальной миссии. Я думаю, что он хочет также помолиться
наедине.
Немного спустя.
Перед самым началом нашего совещания мы с Ван Хелзинком испытали
большое облегчение, так как госпожа Харкер послала своего мужа передать, что
не присоединится к нам, ибо ей кажется, что мы почувствуем себя свободнее,
если не будем стеснены ее присутствием во время обсуждения наших планов. Мы
с профессором переглянулись и с облегчением вздохнули. Я со своей стороны
подумал, что раз госпожа Мина сама поняла опасность, то тем самым мы
избавлены от многих страданий и неприятностей...
Итак, мы приступили к составлению плана нашей кампании. Сперва Ван
Хелзинк сжато изложил нам следующие факты:
-- "Czarine Caterine" вышла вчера утром из Темзы. Чтобы добраться до
Варны, ей понадобится, по крайней мере, три недели; мы же доберемся до
Варны сухим путем всего за три дня. Допустив даже, что благодаря
благоприятной погоде, которая может быть вызвана графом, судно выиграет два
дня, и что мы случайно будем задержаны на целые сутки, -- все же у нас
впереди около двух недель. Таким образом, чтобы быть вполне спокойными, мы
должны отправиться самое позднее 17-- го. Тогда мы в любом случае прибудем в
Варну на день раньше судна и успеем сделать все необходимые приготовления.
После этого Квинси Моррис прибавил:
-- Я знаю, что граф родом из страны волков, и быть может, он будет там
раньше нас. Я предлагаю дополнить наше вооружение винтовками Винчестера. Во
всех затруднительных обстоятельствах я крепко надеюсь на винтовку.
-- Хорошо! -- сказал Ван Хелзинк.-- Возьмем с собой и винтовки. Здесь
нам, в сущности, нечего делать, а так как Варна никому из нас не знакома, то
не отправиться ли нам уже завтра? Все равно, где ждать, здесь или там.
Сегодня ночью и завтра мы успеем приготовиться и, если все будет в порядке,
-- вечером тронемся в путь вчетвером.
-- Вчетвером? -- спросил удивленно Харкер, бросая на нас вопросительные
взгляды.
-- Конечно! Вы должны остаться и позаботиться о вашей дорогой жене! --
поспешил ответить профессор.
Харкер помолчал несколько минут и затем сказал глухим голосом:
-- Мы поговорим об этом завтра утром. Мне надо посоветоваться с Миной.
Я подумал, что Ван Хелзинку пришло время предупредить Харкера не
открывать ей наших планов: но он не обратил на это внимания. Я бросил на
него многозначительный взгляд и закашлял; однако вместо ответа он приложил
палец к губам и отвернулся.
5 октября, после обеда.
После нашего совещания я долгое время не мог ни о чем думать. Новый
поворот событий настолько поразил меня, что я не в силах мыслить. Решение
Мины не принимать никакого участия в обсуждении заставляет задумываться: а
так как я не смею сказать ей об этом, то могу лишь высказать свои
предположения. Теперь я дальше от истины, чем когда-- либо. Поведение
остальных при этом известии также поразило меня: ведь в последнее время мы
часто обсуждали данный вопрос и решили, что между нами не будет никаких
тайн. Мина спит сейчас тихо и спокойно, как маленькое дитя. Губы ее
полуоткрыты, и лицо сияет счастьем. Слава Богу, что это так.
Немного спустя.
Как странно! Я сидел, сторожа счастливый сон Мины, и считал себя таким
счастливым, как, пожалуй, никогда. Когда настал вечер и земля покрылась
тенью, в комнате стало еще тише и торжественней. Вдруг Мина открыла глаза и
сказала:
-- Джонатан, дай мне честное слово, что исполнишь мою просьбу. Дай мне
это обещание перед Богом, и поклянись, что ты не нарушишь его, даже если я
буду умолять тебя об этом на коленях, заливаясь горькими слезами. Скорее
исполни мою просьбу -- сейчас же.
-- Обещаю, -- ответил я, и она на мгновение показалась счастливой; для
меня же счастья не было, так как красное клеймо по-- прежнему горело на ее
лбу. Она сказала:
-- Обещай, что ни слова не скажешь мне о плане, составленном против
графа. Ни слова, ни намека, ни поступка, пока не исчезнет это! -- и она
торжественно указала на клеймо. Я увидел, что она говорит серьезно, и
повторил:
-- Обещаю!
После этих слов я понял, что с данного момента между нами появилась
стена.
Полночь.
Весь вечер Мина была весела и бодра, так что и остальные приободрились,
как бы зараженные ее весельем, и даже я почувствовал, что печальный покров,
давивший нас, будто немного приподнялся. Мы разошлись рано.
Утро, 6 октября.
Новый сюрпризМина разбудила меня так же рано, как и вчера и попросила
пригласить Ван Хелзинка. Я подумал, что она хочет снова быть
загипнотизированной, и сейчас же пошел за профессором. Он, по-- видимому,
ожидал этого приглашения, так как был уже одет. Дверь его была полуоткрыта,
поэтому он слышал, как хлопнула наша дверь. Он сейчас же пришел. Войдя в
комнату, профессор спросил Мину, могут ли войти и остальные.
-- Нет, -- ответила она, -- это не обязательно. Вы можете сами все
рассказать им потом. Я должна ехать с вами!
Ван Хелзинк был поражен не меньше моего. После некоторой паузы он опять
спросил:
-- Но почему?
-- Вы должны взять меня с собой. С вами я буду в большей безопасности,
да и вы также.
-- Но почему же, дорогая госпожа Мина? Вы знаете, что забота о вашей
безопасности является нашей священной обязанностью. Мы идем навстречу
опасностям, которым вы подвергаетесь больше, чем кто-- либо из нас, --
вследствие разных обстоятельств...
Он остановился в замешательстве. Она указала пальцем на свой лоб и
ответила:
-- Знаю. Но я должна отправиться с вами. Могу сказать вам это, потому
что солнце встает; потом я буду не в состоянии. Я знаю, что если граф
захочет, то я должна буду пойти за ним, я знаю, что если он прикажет мне
уйти тайком, то я употреблю хитрость, обману даже Джонатана. Вы сильны и
храбры. Вы сильны тем, что вас много, и можете презирать то, что сломило бы
одного человека. Кроме того, я, пожалуй, смогу быть вам полезной: если вы
меня загипнотизируете, то узнаете то, чего я не знаю сама.
Тогда Ван Хелзинк сказал серьезно:
-- Госпожа Мина, вы говорите умно, как всегда. Вы отправитесь с нами. И
мы все вместе исполним нашу обязанность.
Ван Хелзинк пригласил меня последовать за ним.
Мы вошли в его комнату, где к нам присоединились Годалминг, доктор
Сьюард, Квинси Моррис. Профессор рассказал им все, что сообщила Мина, и
затем продолжал:
-- Утром мы отправимся в Варну. Нам надо теперь считаться с новым
фактором -- Миной. Но она нам предана. Ей стоило многих страданий
рассказать нам так много; однако она очень хорошо сделала: теперь мы
предупреждены. Не надо упускать из виду ни одного шанса, и в Варне мы должны
быть готовы действовать немедленно после прибытия судна.
-- Что же нам там делать? -- лаконично спросил Моррис.
Профессор подумал немного и ответил:
-- Мы первым делом поднимемся на судно и затем, когда найдем ящик,
положим на него ветку шиповника; пока она там, никто не сможет из него
выйти, так, по крайней мере, гласит поверье. Далее, мы дождемся такого
стечения обстоятельств, что никого не будет поблизости, откроем ящик -- и
все закончим.
-- Я не стану ждать никакого удобного случая, -- сказал Моррис. --
Когда я найду ящик, то открою его и уничтожу чудовище, и пусть тысячи людей
видят это и пусть меня после этого сразу же казнят.
-- Вы славный малый, -- сказал доктор Ван Хелзинк, -- да, славный
малый. Дитя мое, поверьте, никто из нас не отступит из-- за страха. Я говорю
только, что все мы поступим, как надо. Но на самом деле, пока мы не можем
сказать, как. До того времени многое может случиться. Все мы будем
вооружены, и когда наступит критический момент, наши усилия не ослабнут.
Сегодня же приведем в порядок наши дела, потому что никто из нас не может
сказать, какой будет конец. Мои дела уже устроены, а так как мне больше
нечего делать, я пойду готовить все к путешествию. Я приобрету билеты и все,
что необходимо.
Нам больше нечего было обсуждать, и мы разошлись. Я сейчас займусь
своими делами и после этого буду готов ко всему, что бы ни случилось.
Некоторое время спустя.
Все сделано. Моя последняя воля записана. Мина -- моя единственная
наследница, если она переживет меня. Если случится иначе, то все получат
остальные, которые были так добры к нам. Солнце близится к закату.
Недомогание Мины привлекает мое внимание. Я уверен, что она о чем-- то
думает, мы узнаем это после захода солнца. Мы со страхом ждем каждый раз
восхода и захода, потому что каждый раз узнаем о новой опасности, новом
горе; но дай Бог, чтобы все кончилось благополучно.
17 октября, вечер.
Меня попросил записать это Харкер, так как сам он не в состоянии
работать, а точная запись нужна.
Мы все заметили, что за последние дни время захода и восхода солнца
является для миссис Харкер периодом особенной свободы; когда ее прежняя
личность может проявляться вне влияния контролирующей силы, угнетающей ее
или побуждающей к странным поступкам. Состояние это наступает приблизительно
за полчаса до наступления восхода или заката и продолжается до тех пор, пока
солнце поднимается высоко или пока облака пылают еще в лучах скрывшегося за
горизонтом дневного светила. Сначала ее состояние становится каким-- то
колеблющимся, словно некие узы начинают ослабевать, внезапно наступает
чувство абсолютной свободы. Когда же свободное состояние прекращается,
быстро наступает реакция, которой предшествует предостерегающее молчание.
Когда мы сегодня встретились, она была несколько сдержанна и проявила
все признаки борьбы. Затем, после продолжительной паузы, сказала:
-- Утром мы приступим к исполнению нашей задачи, и только Богу
известно, что ожидает нас в дальнейшем. Вы будете так добры, что возьмете
меня с собою. Я знаю, на что в состоянии пойти отважные, стойкие люди,
чтобы помочь бедной слабой женщине, душа которой, может быть, погибла... во
всяком случае, в опасности. Но вы должны помнить, что я не такая как вы. В
моей крови, в моей душе -- яд, который может убить меня; который должен
убить меня, если своевременно мне не будет оказана помощь. О, друзья мои,
вы так же хорошо знаете, как и я, что моя душа в опасности; и хотя я также,
как и вы, знаю, что для меня один только путь, но ни вы, ни я не должны
избрать его.
-- Какой путь? -- спросил хриплым голосом Ван Хелзинк.
-- Этот путь -- моя смерть сейчас же, от своей руки или от руки
другого, но во всяком случае раньше, чем разразится величайшее бедствие. Я
знаю, и вы тоже, что умри я сейчас, вы в состоянии будете спасти мою
бессмертную душу, как вы сделали это с бедной Люси. Если б только смерть
или страх смерти стояли единственным препятствием на моем пути, я не
задумываясь умерла бы здесь, теперь, среди любящих меня друзей. Но смерть не
есть конец. Я не могу допустить мысли, что Божья воля направлена на то,
чтобы мне умереть, в то время, как мы имеем надежду спастись. Итак я, со
своей стороны, отказываюсь от вечного успокоения и добровольно вступаю в тот
мрак, в котором, может быть, заключено величайшее зло, какое только
встречается в мире и в преисподней... Но что даст каждый из вас? Знаю, ваши
жизни, -- быстро продолжала она, -- это мало для храбрых людейВаши жизни
принадлежат Богу, и вы должны вернуть их Ему; но что дадите вы мне?
Она поглядела на нас вопросительно, избегая глядеть в лицо мужа. Квинси
как будто понял, кивнул головой, и ее лицо просияло.
-- Я прямо скажу вам, что мне надо, потому что между нами не должно
быть в этом отношении ничего скрытного. Вы должны обещать все, как один, --
и даже ты, мой любимый супруг, -- что когда наступит час, вы убьете меня.
-- Какой час? -- спросил Квинси глухим, сдавленным голосом.
-- Когда вы увидите по происшедшей в моей внешности перемене, что мне
лучше умереть, чем жить. Когда мое тело будет мертвым, вы должны не медля ни
минуты проткнуть меня колом и отрезать голову, вообще исполнить все, что
понадобится для успокоения моей души.
Квинси первый заговорил после продолжительной паузы.
-- Я грубый человек, который, пожалуй, жил далеко не так, чтобы
заслужить такое отличие, но я клянусь всем, что свято и дорого для меня:
если момент наступит, я не уклонюсь от долга, который вы возложили на нас.
-- Вы истинный друг! -- вот все, что она могла проговорить, заливаясь
слезами.
-- Клянусь сделать то же самое, дорогая мадам Мина! -- сказал Ван
Хелзинк.
-- И я! -- произнес лорд Годалминг.
-- И я последую их примеру, -- заявил ее муж, обернувшись к ней с
блуждающими глазами, и спросил:
-- Должен ли я также дать обещание, жена моя?
-- Да, милый, -- сказала она с бесконечным сочувствием в голосе и
глазах. -- Ты не должен отказываться. Ты самый близкий и дорогой для меня
человек; в тебе весь мой мир; наши души спаяны одна с другой на всю жизнь и
на всю вечность. Подумай, дорогой, о том, что были времена, когда храбрые
мужья убивали своих жен и близких женщин, чтобы они не могли попасть в руки
врагов. Это обязанность мужчин перед теми, кого они любят, во время тяжких
испытаний. О, дорогой мой, если мне суждено принять смерть от чьей-- либо
руки, то пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех.
Еще одно предостережение -- предостережение, которого вы не должны
забывать: если это время должно наступить, то оно наступит скоро и
неожиданно, и в таком случае вы должны, не теряя времени, воспользоваться
выгодой своего положения, потому что в то время я могу быть... нет, если оно
наступит, то я уже буду... связана с вашим врагом против вас.
-- И еще одна просьба, -- добавила она после минутной паузы, -- она не
столь существенна и необходима, как первая, но я желаю, чтобы вы сделали
одну вещь для меня, и прошу согласиться.
Мы все молча кивнули головами.
-- Я желаю, чтобы вы прочли надо мной обряд погребения.
Ее прервал громкий стон мужа: взяв его руку, она приложила ее к своему
сердцу и продолжала:
-- Ты должен хоть когда-- нибудь прочесть его надо мной. Какой бы ни
был выход из этого страшного положения, это будет утешительной мыслью для
всех или некоторых из нас. Надеюсь, прочтешь ты, голубчик мой, чтобы он
запечатлелся в моей памяти навеки в звуках твоего голоса... что бы ни
случилось.
-- Но, дорогая моя, -- молил он, -- смерть далека от тебя.
-- Нет, -- ответила она, -- я ближе к смерти в настоящую минуту, чем
если бы лежала под тяжестью могильной насыпи.
Как я могу -- да и вообще кто-- нибудь -- описать эту страшную сцену во
всей ее торжественности. Даже скептик, видящий одну лишь пародию горькой
истины во всякой святыне и во всяком волнении, был бы растроган до глубины
сердца, если бы увидел маленькую группу любящих и преданных друзей на
коленях вокруг осужденной и тоскующей женщины; или услышал бы страстную
нежность в голосе супруга, когда он прерывающимся от волнения голосом, так
что ему приходилось временами умолкать, читал простой и прекрасный обряд
погребения.
-- Я... не могу продолжать... слова... и... не хватает у меня...
голоса...
Она была права в своем инстинктивном требовании. Как это ни было
странно, какой бы причудливой ни казалась нам эта сцена, нам, которые
находились в то время под сильным ее влиянием, впоследствии она доставила
большое утешение; и молчание, которое доказывало скорый конец свободы души
миссис Харкер, не было для нас полным отчаянием, как мы того опасались.
15 октября. Варна.
Мы покинули Черинг-- Кросс 12-- го утром, приехали в Париж в ту же ночь
и заняли приготовленные для нас места в Восточном экспрессе. Мы ехали день и
ночь и прибыли сюда около пяти часов вечера. Лорд Годалминг отправился в
консульство справиться, нет ли телеграммы на его имя, а мы расположились в
гостинице. Дорогой, вероятно, происходили случайности; я, впрочем, был
слишком поглощен желанием уехать, чтобы обращать на них внимание. Пока
"Царица Екатерина" не придет в порт, для меня не может быть ничего
интересного на всем земном шаре. Слава Богу, Мина здорова и как будто
окрепла: возвращается румянец. Она много спит; дорогою она спала почти все
время. Перед закатом и восходом солнца она, впрочем, бодрствует и тревожна;
у Ван Хелзинка вошло в привычку гипнотизировать ее в это время. Сначала
требовалось некоторое усилие, но теперь она вдруг поддалась ему, точно
привыкла подключаться. Он всегда спрашивает ее, что она видит и слышит.
Она отвечает:
-- Ничего; все темно. Я слышу, как волны ударяются о борт, и как бурлит
вода. Паруса и снасти натягиваются, реи скрипят. Ветер сильный...
Очевидно, что "Царица Екатерина" все еще в море и спешно направляется в
Варну. Лорд Годалминг только что вернулся. Получил четыре телеграммы, по
одной в день со времени нашего отъезда, и все одинакового содержания: Ллойд
не имеет известий о "Царице Екатерине".
Мы пообедали рано и легли спать. Завтра нам надо повидать вице--
консула и устроить так, если возможно, чтобы попасть на корабль, как только
он придет. Ван Хелзинк говорит, что для нас важно попасть на судно между
восходом и закатом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не может
силою своей воли пересечь воду и поэтому не может покинуть корабль.
Так как он не посмеет обернуться человеком, не возбуждая подозрения,
чего он, очевидно, желает избегнуть, то он должен оставаться в ящике.
Следовательно, если мы попадем на судно после восхода солнца, он будет в
нашей власти, потому что мы сможем открыть ящик и овладеть им прежде, чем он
проснется. Пощады от нас ему нечего ждать. Надеемся, что с чиновниками и
моряками затруднений не возникнет. Слава Богу, это такая страна, где
подкупом можно сделать все, а мы в достаточном количестве запаслись
деньгами. Нам надо только похлопотать, чтобы судно не могло войти в порт
неведомо для нас между закатом и восходом солнца, и мы будем спасены.
16 октября.
Ответ Мины все тот же: удары волн о борт корабля и бурливая волна,
темнота и благоприятные ветры. Мы, очевидно, в полосе везения, и когда
услышим о "Царице Екатерине", мы будем готовы. Так как она должна пройти
через Дарданеллы, мы можем быть уверены что узнаем все своевременно.
17 октября.
Теперь, кажется, все устроено для встречи графа. Годалминг сказал
судовладельцам, что подозревает, что в ящике на корабле могут оказаться
вещи, украденные у его приятеля, и получил согласие на вскрытие ящика под
свою ответственность. Владелец корабля дал ему письмо, приказывающее
капитану предоставить Годалмингу полную свободу действий и дал такое же
разрешение на имя своего агента в Варне. Мы повидали агента, на которого
очень сильно подействовало ласковое обращение с ним Годалминга, и все мы
спокойны; с его стороны будет сделано все, что может содействовать
исполнению наших желаний. Мы уже сговорились, что делать, когда ящик будет
вскрыт. Если граф окажется в ящике, Ван Хелзинк и Сьюард отрубят ему голову
и воткнут кол в сердце; Моррис, Годалминг и я будем на страже, чтобы
предупредить вмешательство, если понадобится, даже с оружием в руках.
Профессор говорит, что если мы совершим обряд, то тело графа скоро
обратится в прах. В таком случае против нас не будет никаких улик, даже
если возникнет подозрение в убийстве. Но даже если этого не произойдет, мы
одолеем или падем, когда-- нибудь записки явятся доказательством нашей
правоты и станут стеной между некоторыми из нас и виселицей. Мы решили не
оставить камня на камне, но привести наш план в исполнение. Мы условились с
некоторыми чиновниками, что как только "Царица Екатерина" покажется, нас
тотчас же уведомят.
24 октября.
Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы Годалмингу, но все те же:
"нет известий". Утренний и вечерний ответы Мины под гипнозом неизменны:
удары волн, бурливая вода, скрипящие мачты.
24 октября.
"Сегодня утром получено известие о "Царице Екатерине" из Дарданелл".
25 октября.
Как мне не достает моего фонографа! Писать дневник пером страшно
утомительно, но Ван Хелзинк говорит, что я должен записывать все. Вчера,
когда Годалминг получил от Ллойда телеграмму, мы все были в диком
возбуждении. Теперь я знаю, что чувствуют люди в сражении, когда раздается
приказ начинать атаку. Одна лишь миссис Харкер не проявила никаких признаков
волнения. Впрочем, в этом нет ничего странного, потому что мы приняли все
меры, чтобы она ничего не знала, и старались скрыть наши чувства, когда были
в ее присутствии. Она очень переменилась за последние три недели.
Сонливость все больше овладевает ею, и хотя у нее здоровый вид -- к ней
вернулся румянец -- Ван Хелзинк и я недовольны ею. Ван Хелзинк сообщил, что
он внимательно осматривает ее зубы во время гипноза, и говорит, что, пока
они не начинают заостряться, можно не опасаться перемен. Когда перемена
наступит, необходимо будет принять меры... Мы оба знаем, каковы будут эти
меры, хотя не поверяем друг другу своих мыслей. Ни один из нас не уклонится
от обязанности... страшной обязанности.
Только 24 часа пути от Дарданелл сюда при той скорости, с какой шла
"Царица Екатерина" из Лондона. Следовательно, она придет утром: поскольку
она никак не может прийти раньше, мы рано разойдемся. И поднимемся в час
утра, чтобы быть наготове.
25 октября, полдень.
До сих пор нет никаких известий о прибытии судна. Гипнотический ответ
миссис Харкер сегодня утром был тот же, что всегда, так что, возможно, мы
еще получим известие. Мы, мужчины, в лихорадочном возбуждении, все кроме
Харкера, который внешне совершенно спокоен.
Ван Хелзинк и я немного встревожились сегодня по поводу миссис Харкер.
Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Хотя мы ничего не
сказали другим, но нам обоим было не по себе. Она была беспокойна все утро,
и мы сперва обрадовались, что она заснула. Однако когда ее муж случайно
сказал, что Мина спит так крепко, что он не может ее разбудить, мы пошли в
ее комнату взглянуть. Она дышала и выглядела так хорошо и спокойно, что мы
согласились, что сон для нее полезнее всего. Бедняжка! Ей надо так много
забыть; неудивительно, что сон, приносящий ей забвение, полезен.
Позднее.
Наше предположение оправдалось, так как после освежительного сна,
продолжавшегося несколько часов, она стала веселее и бодрее. На закате
солнца она дала обычный гипнотический ответ. На каком бы месте Черного моря
ни был граф, верно лишь то, что он спешит к месту назначения. К своей
погибели, надеюсь!
26 октября.
Вот уже второй день, как нет известий о "Царице Екатерине". Она должна
была бы быть уже здесь. Что она все еще на плаву -- очевидно, так как ответ
миссис Харкер под гипнозом на восходе солнца был обычный. Возможно,
корабль временами стоит на якоре по причине тумана; некоторые пароходы,
прибывшие вчера вечером, сообщили, что на севере и юге от порта стоит густой
туман. Мы должны быть настороже, так как судно может прибыть каждую минуту.
27 октября, полдень.
Очень странно; все еще нет известий о корабле, который мы ожидаем.
заключается новая страшная опасность, которая грозит нам в будущем. Но, быть
может, та самая сила, которая заставляет ее молчать, заставит ее заговорить.
Я не смею больше об этом думать, потому что боюсь даже мысленно оскорбить
эту благородную женщину!
Ван Хелзинк пришел в мой кабинет раньше других. Я постараюсь раскрыть
истину с его помощью.
Через некоторое время.
Вот что сказал Ван Хелзинк:
-- Джон, нам надо во что бы то ни стало переговорить кое о чем до
прихода остальных, а впоследствии мы можем сообщить это и им.
-- Мина, наша бедная, дорогая Мина становится другой!
-- На основании нашего прежнего опыта с мисс Люси нам надо
остерегаться, чтобы помощь не пришла слишком поздно. Наша задача теперь
стала тяжелее, чем когда-- либо: ввиду этого нового несчастья нам дорог
каждый час. Я вижу, как на ее лице постепенно появляются характерные
признаки вампира. Правда, пока они едва заметны, но все же их можно
разглядеть, если всмотреться внимательнее и без предрассудков. Ее зубы стали
острее, а выражение глаз суровее. Кроме того, она теперь часто молчит, как
это было с Люси; она даже не говорила, когда писала, то, что хотела
сообщить. Теперь я боюсь вот чего! Если она может во сне, вызванном нами,
сказать, что делает граф, то вполне вероятно, что тот, кто первый
загипнотизировал Мину и заставил выпить свою кровь, может заставить ее
открыть ему то, что она знает о нас.
Нам надо во что бы то ни стало предотвратить это; мы должны скрывать от
нее наши намерения, тогда она не сможет рассказать ему то, что не знает
сама.
О! Печальная задача! Такая печальная, что у меня разрывается сердце
при одной мысли об этом; но иначе нельзя. Когда мы увидим ее сегодня, я
скажу, что по некоторым причинам она не должна больше присутствовать на
наших совещаниях, оставаясь, однако, под нашей охраной.
Я ответил, что разделяю его мнение.
Сейчас мы все соберемся. Ван Хелзинк ушел, чтобы приготовиться к
исполнению своей печальной миссии. Я думаю, что он хочет также помолиться
наедине.
Немного спустя.
Перед самым началом нашего совещания мы с Ван Хелзинком испытали
большое облегчение, так как госпожа Харкер послала своего мужа передать, что
не присоединится к нам, ибо ей кажется, что мы почувствуем себя свободнее,
если не будем стеснены ее присутствием во время обсуждения наших планов. Мы
с профессором переглянулись и с облегчением вздохнули. Я со своей стороны
подумал, что раз госпожа Мина сама поняла опасность, то тем самым мы
избавлены от многих страданий и неприятностей...
Итак, мы приступили к составлению плана нашей кампании. Сперва Ван
Хелзинк сжато изложил нам следующие факты:
-- "Czarine Caterine" вышла вчера утром из Темзы. Чтобы добраться до
Варны, ей понадобится, по крайней мере, три недели; мы же доберемся до
Варны сухим путем всего за три дня. Допустив даже, что благодаря
благоприятной погоде, которая может быть вызвана графом, судно выиграет два
дня, и что мы случайно будем задержаны на целые сутки, -- все же у нас
впереди около двух недель. Таким образом, чтобы быть вполне спокойными, мы
должны отправиться самое позднее 17-- го. Тогда мы в любом случае прибудем в
Варну на день раньше судна и успеем сделать все необходимые приготовления.
После этого Квинси Моррис прибавил:
-- Я знаю, что граф родом из страны волков, и быть может, он будет там
раньше нас. Я предлагаю дополнить наше вооружение винтовками Винчестера. Во
всех затруднительных обстоятельствах я крепко надеюсь на винтовку.
-- Хорошо! -- сказал Ван Хелзинк.-- Возьмем с собой и винтовки. Здесь
нам, в сущности, нечего делать, а так как Варна никому из нас не знакома, то
не отправиться ли нам уже завтра? Все равно, где ждать, здесь или там.
Сегодня ночью и завтра мы успеем приготовиться и, если все будет в порядке,
-- вечером тронемся в путь вчетвером.
-- Вчетвером? -- спросил удивленно Харкер, бросая на нас вопросительные
взгляды.
-- Конечно! Вы должны остаться и позаботиться о вашей дорогой жене! --
поспешил ответить профессор.
Харкер помолчал несколько минут и затем сказал глухим голосом:
-- Мы поговорим об этом завтра утром. Мне надо посоветоваться с Миной.
Я подумал, что Ван Хелзинку пришло время предупредить Харкера не
открывать ей наших планов: но он не обратил на это внимания. Я бросил на
него многозначительный взгляд и закашлял; однако вместо ответа он приложил
палец к губам и отвернулся.
5 октября, после обеда.
После нашего совещания я долгое время не мог ни о чем думать. Новый
поворот событий настолько поразил меня, что я не в силах мыслить. Решение
Мины не принимать никакого участия в обсуждении заставляет задумываться: а
так как я не смею сказать ей об этом, то могу лишь высказать свои
предположения. Теперь я дальше от истины, чем когда-- либо. Поведение
остальных при этом известии также поразило меня: ведь в последнее время мы
часто обсуждали данный вопрос и решили, что между нами не будет никаких
тайн. Мина спит сейчас тихо и спокойно, как маленькое дитя. Губы ее
полуоткрыты, и лицо сияет счастьем. Слава Богу, что это так.
Немного спустя.
Как странно! Я сидел, сторожа счастливый сон Мины, и считал себя таким
счастливым, как, пожалуй, никогда. Когда настал вечер и земля покрылась
тенью, в комнате стало еще тише и торжественней. Вдруг Мина открыла глаза и
сказала:
-- Джонатан, дай мне честное слово, что исполнишь мою просьбу. Дай мне
это обещание перед Богом, и поклянись, что ты не нарушишь его, даже если я
буду умолять тебя об этом на коленях, заливаясь горькими слезами. Скорее
исполни мою просьбу -- сейчас же.
-- Обещаю, -- ответил я, и она на мгновение показалась счастливой; для
меня же счастья не было, так как красное клеймо по-- прежнему горело на ее
лбу. Она сказала:
-- Обещай, что ни слова не скажешь мне о плане, составленном против
графа. Ни слова, ни намека, ни поступка, пока не исчезнет это! -- и она
торжественно указала на клеймо. Я увидел, что она говорит серьезно, и
повторил:
-- Обещаю!
После этих слов я понял, что с данного момента между нами появилась
стена.
Полночь.
Весь вечер Мина была весела и бодра, так что и остальные приободрились,
как бы зараженные ее весельем, и даже я почувствовал, что печальный покров,
давивший нас, будто немного приподнялся. Мы разошлись рано.
Утро, 6 октября.
Новый сюрпризМина разбудила меня так же рано, как и вчера и попросила
пригласить Ван Хелзинка. Я подумал, что она хочет снова быть
загипнотизированной, и сейчас же пошел за профессором. Он, по-- видимому,
ожидал этого приглашения, так как был уже одет. Дверь его была полуоткрыта,
поэтому он слышал, как хлопнула наша дверь. Он сейчас же пришел. Войдя в
комнату, профессор спросил Мину, могут ли войти и остальные.
-- Нет, -- ответила она, -- это не обязательно. Вы можете сами все
рассказать им потом. Я должна ехать с вами!
Ван Хелзинк был поражен не меньше моего. После некоторой паузы он опять
спросил:
-- Но почему?
-- Вы должны взять меня с собой. С вами я буду в большей безопасности,
да и вы также.
-- Но почему же, дорогая госпожа Мина? Вы знаете, что забота о вашей
безопасности является нашей священной обязанностью. Мы идем навстречу
опасностям, которым вы подвергаетесь больше, чем кто-- либо из нас, --
вследствие разных обстоятельств...
Он остановился в замешательстве. Она указала пальцем на свой лоб и
ответила:
-- Знаю. Но я должна отправиться с вами. Могу сказать вам это, потому
что солнце встает; потом я буду не в состоянии. Я знаю, что если граф
захочет, то я должна буду пойти за ним, я знаю, что если он прикажет мне
уйти тайком, то я употреблю хитрость, обману даже Джонатана. Вы сильны и
храбры. Вы сильны тем, что вас много, и можете презирать то, что сломило бы
одного человека. Кроме того, я, пожалуй, смогу быть вам полезной: если вы
меня загипнотизируете, то узнаете то, чего я не знаю сама.
Тогда Ван Хелзинк сказал серьезно:
-- Госпожа Мина, вы говорите умно, как всегда. Вы отправитесь с нами. И
мы все вместе исполним нашу обязанность.
Ван Хелзинк пригласил меня последовать за ним.
Мы вошли в его комнату, где к нам присоединились Годалминг, доктор
Сьюард, Квинси Моррис. Профессор рассказал им все, что сообщила Мина, и
затем продолжал:
-- Утром мы отправимся в Варну. Нам надо теперь считаться с новым
фактором -- Миной. Но она нам предана. Ей стоило многих страданий
рассказать нам так много; однако она очень хорошо сделала: теперь мы
предупреждены. Не надо упускать из виду ни одного шанса, и в Варне мы должны
быть готовы действовать немедленно после прибытия судна.
-- Что же нам там делать? -- лаконично спросил Моррис.
Профессор подумал немного и ответил:
-- Мы первым делом поднимемся на судно и затем, когда найдем ящик,
положим на него ветку шиповника; пока она там, никто не сможет из него
выйти, так, по крайней мере, гласит поверье. Далее, мы дождемся такого
стечения обстоятельств, что никого не будет поблизости, откроем ящик -- и
все закончим.
-- Я не стану ждать никакого удобного случая, -- сказал Моррис. --
Когда я найду ящик, то открою его и уничтожу чудовище, и пусть тысячи людей
видят это и пусть меня после этого сразу же казнят.
-- Вы славный малый, -- сказал доктор Ван Хелзинк, -- да, славный
малый. Дитя мое, поверьте, никто из нас не отступит из-- за страха. Я говорю
только, что все мы поступим, как надо. Но на самом деле, пока мы не можем
сказать, как. До того времени многое может случиться. Все мы будем
вооружены, и когда наступит критический момент, наши усилия не ослабнут.
Сегодня же приведем в порядок наши дела, потому что никто из нас не может
сказать, какой будет конец. Мои дела уже устроены, а так как мне больше
нечего делать, я пойду готовить все к путешествию. Я приобрету билеты и все,
что необходимо.
Нам больше нечего было обсуждать, и мы разошлись. Я сейчас займусь
своими делами и после этого буду готов ко всему, что бы ни случилось.
Некоторое время спустя.
Все сделано. Моя последняя воля записана. Мина -- моя единственная
наследница, если она переживет меня. Если случится иначе, то все получат
остальные, которые были так добры к нам. Солнце близится к закату.
Недомогание Мины привлекает мое внимание. Я уверен, что она о чем-- то
думает, мы узнаем это после захода солнца. Мы со страхом ждем каждый раз
восхода и захода, потому что каждый раз узнаем о новой опасности, новом
горе; но дай Бог, чтобы все кончилось благополучно.
17 октября, вечер.
Меня попросил записать это Харкер, так как сам он не в состоянии
работать, а точная запись нужна.
Мы все заметили, что за последние дни время захода и восхода солнца
является для миссис Харкер периодом особенной свободы; когда ее прежняя
личность может проявляться вне влияния контролирующей силы, угнетающей ее
или побуждающей к странным поступкам. Состояние это наступает приблизительно
за полчаса до наступления восхода или заката и продолжается до тех пор, пока
солнце поднимается высоко или пока облака пылают еще в лучах скрывшегося за
горизонтом дневного светила. Сначала ее состояние становится каким-- то
колеблющимся, словно некие узы начинают ослабевать, внезапно наступает
чувство абсолютной свободы. Когда же свободное состояние прекращается,
быстро наступает реакция, которой предшествует предостерегающее молчание.
Когда мы сегодня встретились, она была несколько сдержанна и проявила
все признаки борьбы. Затем, после продолжительной паузы, сказала:
-- Утром мы приступим к исполнению нашей задачи, и только Богу
известно, что ожидает нас в дальнейшем. Вы будете так добры, что возьмете
меня с собою. Я знаю, на что в состоянии пойти отважные, стойкие люди,
чтобы помочь бедной слабой женщине, душа которой, может быть, погибла... во
всяком случае, в опасности. Но вы должны помнить, что я не такая как вы. В
моей крови, в моей душе -- яд, который может убить меня; который должен
убить меня, если своевременно мне не будет оказана помощь. О, друзья мои,
вы так же хорошо знаете, как и я, что моя душа в опасности; и хотя я также,
как и вы, знаю, что для меня один только путь, но ни вы, ни я не должны
избрать его.
-- Какой путь? -- спросил хриплым голосом Ван Хелзинк.
-- Этот путь -- моя смерть сейчас же, от своей руки или от руки
другого, но во всяком случае раньше, чем разразится величайшее бедствие. Я
знаю, и вы тоже, что умри я сейчас, вы в состоянии будете спасти мою
бессмертную душу, как вы сделали это с бедной Люси. Если б только смерть
или страх смерти стояли единственным препятствием на моем пути, я не
задумываясь умерла бы здесь, теперь, среди любящих меня друзей. Но смерть не
есть конец. Я не могу допустить мысли, что Божья воля направлена на то,
чтобы мне умереть, в то время, как мы имеем надежду спастись. Итак я, со
своей стороны, отказываюсь от вечного успокоения и добровольно вступаю в тот
мрак, в котором, может быть, заключено величайшее зло, какое только
встречается в мире и в преисподней... Но что даст каждый из вас? Знаю, ваши
жизни, -- быстро продолжала она, -- это мало для храбрых людейВаши жизни
принадлежат Богу, и вы должны вернуть их Ему; но что дадите вы мне?
Она поглядела на нас вопросительно, избегая глядеть в лицо мужа. Квинси
как будто понял, кивнул головой, и ее лицо просияло.
-- Я прямо скажу вам, что мне надо, потому что между нами не должно
быть в этом отношении ничего скрытного. Вы должны обещать все, как один, --
и даже ты, мой любимый супруг, -- что когда наступит час, вы убьете меня.
-- Какой час? -- спросил Квинси глухим, сдавленным голосом.
-- Когда вы увидите по происшедшей в моей внешности перемене, что мне
лучше умереть, чем жить. Когда мое тело будет мертвым, вы должны не медля ни
минуты проткнуть меня колом и отрезать голову, вообще исполнить все, что
понадобится для успокоения моей души.
Квинси первый заговорил после продолжительной паузы.
-- Я грубый человек, который, пожалуй, жил далеко не так, чтобы
заслужить такое отличие, но я клянусь всем, что свято и дорого для меня:
если момент наступит, я не уклонюсь от долга, который вы возложили на нас.
-- Вы истинный друг! -- вот все, что она могла проговорить, заливаясь
слезами.
-- Клянусь сделать то же самое, дорогая мадам Мина! -- сказал Ван
Хелзинк.
-- И я! -- произнес лорд Годалминг.
-- И я последую их примеру, -- заявил ее муж, обернувшись к ней с
блуждающими глазами, и спросил:
-- Должен ли я также дать обещание, жена моя?
-- Да, милый, -- сказала она с бесконечным сочувствием в голосе и
глазах. -- Ты не должен отказываться. Ты самый близкий и дорогой для меня
человек; в тебе весь мой мир; наши души спаяны одна с другой на всю жизнь и
на всю вечность. Подумай, дорогой, о том, что были времена, когда храбрые
мужья убивали своих жен и близких женщин, чтобы они не могли попасть в руки
врагов. Это обязанность мужчин перед теми, кого они любят, во время тяжких
испытаний. О, дорогой мой, если мне суждено принять смерть от чьей-- либо
руки, то пусть это будет рука того, кто любит меня сильнее всех.
Еще одно предостережение -- предостережение, которого вы не должны
забывать: если это время должно наступить, то оно наступит скоро и
неожиданно, и в таком случае вы должны, не теряя времени, воспользоваться
выгодой своего положения, потому что в то время я могу быть... нет, если оно
наступит, то я уже буду... связана с вашим врагом против вас.
-- И еще одна просьба, -- добавила она после минутной паузы, -- она не
столь существенна и необходима, как первая, но я желаю, чтобы вы сделали
одну вещь для меня, и прошу согласиться.
Мы все молча кивнули головами.
-- Я желаю, чтобы вы прочли надо мной обряд погребения.
Ее прервал громкий стон мужа: взяв его руку, она приложила ее к своему
сердцу и продолжала:
-- Ты должен хоть когда-- нибудь прочесть его надо мной. Какой бы ни
был выход из этого страшного положения, это будет утешительной мыслью для
всех или некоторых из нас. Надеюсь, прочтешь ты, голубчик мой, чтобы он
запечатлелся в моей памяти навеки в звуках твоего голоса... что бы ни
случилось.
-- Но, дорогая моя, -- молил он, -- смерть далека от тебя.
-- Нет, -- ответила она, -- я ближе к смерти в настоящую минуту, чем
если бы лежала под тяжестью могильной насыпи.
Как я могу -- да и вообще кто-- нибудь -- описать эту страшную сцену во
всей ее торжественности. Даже скептик, видящий одну лишь пародию горькой
истины во всякой святыне и во всяком волнении, был бы растроган до глубины
сердца, если бы увидел маленькую группу любящих и преданных друзей на
коленях вокруг осужденной и тоскующей женщины; или услышал бы страстную
нежность в голосе супруга, когда он прерывающимся от волнения голосом, так
что ему приходилось временами умолкать, читал простой и прекрасный обряд
погребения.
-- Я... не могу продолжать... слова... и... не хватает у меня...
голоса...
Она была права в своем инстинктивном требовании. Как это ни было
странно, какой бы причудливой ни казалась нам эта сцена, нам, которые
находились в то время под сильным ее влиянием, впоследствии она доставила
большое утешение; и молчание, которое доказывало скорый конец свободы души
миссис Харкер, не было для нас полным отчаянием, как мы того опасались.
15 октября. Варна.
Мы покинули Черинг-- Кросс 12-- го утром, приехали в Париж в ту же ночь
и заняли приготовленные для нас места в Восточном экспрессе. Мы ехали день и
ночь и прибыли сюда около пяти часов вечера. Лорд Годалминг отправился в
консульство справиться, нет ли телеграммы на его имя, а мы расположились в
гостинице. Дорогой, вероятно, происходили случайности; я, впрочем, был
слишком поглощен желанием уехать, чтобы обращать на них внимание. Пока
"Царица Екатерина" не придет в порт, для меня не может быть ничего
интересного на всем земном шаре. Слава Богу, Мина здорова и как будто
окрепла: возвращается румянец. Она много спит; дорогою она спала почти все
время. Перед закатом и восходом солнца она, впрочем, бодрствует и тревожна;
у Ван Хелзинка вошло в привычку гипнотизировать ее в это время. Сначала
требовалось некоторое усилие, но теперь она вдруг поддалась ему, точно
привыкла подключаться. Он всегда спрашивает ее, что она видит и слышит.
Она отвечает:
-- Ничего; все темно. Я слышу, как волны ударяются о борт, и как бурлит
вода. Паруса и снасти натягиваются, реи скрипят. Ветер сильный...
Очевидно, что "Царица Екатерина" все еще в море и спешно направляется в
Варну. Лорд Годалминг только что вернулся. Получил четыре телеграммы, по
одной в день со времени нашего отъезда, и все одинакового содержания: Ллойд
не имеет известий о "Царице Екатерине".
Мы пообедали рано и легли спать. Завтра нам надо повидать вице--
консула и устроить так, если возможно, чтобы попасть на корабль, как только
он придет. Ван Хелзинк говорит, что для нас важно попасть на судно между
восходом и закатом солнца. Граф, превратись он даже в летучую мышь, не может
силою своей воли пересечь воду и поэтому не может покинуть корабль.
Так как он не посмеет обернуться человеком, не возбуждая подозрения,
чего он, очевидно, желает избегнуть, то он должен оставаться в ящике.
Следовательно, если мы попадем на судно после восхода солнца, он будет в
нашей власти, потому что мы сможем открыть ящик и овладеть им прежде, чем он
проснется. Пощады от нас ему нечего ждать. Надеемся, что с чиновниками и
моряками затруднений не возникнет. Слава Богу, это такая страна, где
подкупом можно сделать все, а мы в достаточном количестве запаслись
деньгами. Нам надо только похлопотать, чтобы судно не могло войти в порт
неведомо для нас между закатом и восходом солнца, и мы будем спасены.
16 октября.
Ответ Мины все тот же: удары волн о борт корабля и бурливая волна,
темнота и благоприятные ветры. Мы, очевидно, в полосе везения, и когда
услышим о "Царице Екатерине", мы будем готовы. Так как она должна пройти
через Дарданеллы, мы можем быть уверены что узнаем все своевременно.
17 октября.
Теперь, кажется, все устроено для встречи графа. Годалминг сказал
судовладельцам, что подозревает, что в ящике на корабле могут оказаться
вещи, украденные у его приятеля, и получил согласие на вскрытие ящика под
свою ответственность. Владелец корабля дал ему письмо, приказывающее
капитану предоставить Годалмингу полную свободу действий и дал такое же
разрешение на имя своего агента в Варне. Мы повидали агента, на которого
очень сильно подействовало ласковое обращение с ним Годалминга, и все мы
спокойны; с его стороны будет сделано все, что может содействовать
исполнению наших желаний. Мы уже сговорились, что делать, когда ящик будет
вскрыт. Если граф окажется в ящике, Ван Хелзинк и Сьюард отрубят ему голову
и воткнут кол в сердце; Моррис, Годалминг и я будем на страже, чтобы
предупредить вмешательство, если понадобится, даже с оружием в руках.
Профессор говорит, что если мы совершим обряд, то тело графа скоро
обратится в прах. В таком случае против нас не будет никаких улик, даже
если возникнет подозрение в убийстве. Но даже если этого не произойдет, мы
одолеем или падем, когда-- нибудь записки явятся доказательством нашей
правоты и станут стеной между некоторыми из нас и виселицей. Мы решили не
оставить камня на камне, но привести наш план в исполнение. Мы условились с
некоторыми чиновниками, что как только "Царица Екатерина" покажется, нас
тотчас же уведомят.
24 октября.
Целая неделя ожидания. Ежедневные телеграммы Годалмингу, но все те же:
"нет известий". Утренний и вечерний ответы Мины под гипнозом неизменны:
удары волн, бурливая вода, скрипящие мачты.
24 октября.
"Сегодня утром получено известие о "Царице Екатерине" из Дарданелл".
25 октября.
Как мне не достает моего фонографа! Писать дневник пером страшно
утомительно, но Ван Хелзинк говорит, что я должен записывать все. Вчера,
когда Годалминг получил от Ллойда телеграмму, мы все были в диком
возбуждении. Теперь я знаю, что чувствуют люди в сражении, когда раздается
приказ начинать атаку. Одна лишь миссис Харкер не проявила никаких признаков
волнения. Впрочем, в этом нет ничего странного, потому что мы приняли все
меры, чтобы она ничего не знала, и старались скрыть наши чувства, когда были
в ее присутствии. Она очень переменилась за последние три недели.
Сонливость все больше овладевает ею, и хотя у нее здоровый вид -- к ней
вернулся румянец -- Ван Хелзинк и я недовольны ею. Ван Хелзинк сообщил, что
он внимательно осматривает ее зубы во время гипноза, и говорит, что, пока
они не начинают заостряться, можно не опасаться перемен. Когда перемена
наступит, необходимо будет принять меры... Мы оба знаем, каковы будут эти
меры, хотя не поверяем друг другу своих мыслей. Ни один из нас не уклонится
от обязанности... страшной обязанности.
Только 24 часа пути от Дарданелл сюда при той скорости, с какой шла
"Царица Екатерина" из Лондона. Следовательно, она придет утром: поскольку
она никак не может прийти раньше, мы рано разойдемся. И поднимемся в час
утра, чтобы быть наготове.
25 октября, полдень.
До сих пор нет никаких известий о прибытии судна. Гипнотический ответ
миссис Харкер сегодня утром был тот же, что всегда, так что, возможно, мы
еще получим известие. Мы, мужчины, в лихорадочном возбуждении, все кроме
Харкера, который внешне совершенно спокоен.
Ван Хелзинк и я немного встревожились сегодня по поводу миссис Харкер.
Около полудня она впала в сон, который нам не понравился. Хотя мы ничего не
сказали другим, но нам обоим было не по себе. Она была беспокойна все утро,
и мы сперва обрадовались, что она заснула. Однако когда ее муж случайно
сказал, что Мина спит так крепко, что он не может ее разбудить, мы пошли в
ее комнату взглянуть. Она дышала и выглядела так хорошо и спокойно, что мы
согласились, что сон для нее полезнее всего. Бедняжка! Ей надо так много
забыть; неудивительно, что сон, приносящий ей забвение, полезен.
Позднее.
Наше предположение оправдалось, так как после освежительного сна,
продолжавшегося несколько часов, она стала веселее и бодрее. На закате
солнца она дала обычный гипнотический ответ. На каком бы месте Черного моря
ни был граф, верно лишь то, что он спешит к месту назначения. К своей
погибели, надеюсь!
26 октября.
Вот уже второй день, как нет известий о "Царице Екатерине". Она должна
была бы быть уже здесь. Что она все еще на плаву -- очевидно, так как ответ
миссис Харкер под гипнозом на восходе солнца был обычный. Возможно,
корабль временами стоит на якоре по причине тумана; некоторые пароходы,
прибывшие вчера вечером, сообщили, что на севере и юге от порта стоит густой
туман. Мы должны быть настороже, так как судно может прибыть каждую минуту.
27 октября, полдень.
Очень странно; все еще нет известий о корабле, который мы ожидаем.