Строкин Валерий. Я - Степан Разин

   - Знать, бояться нас - вон как воеводы забегали! Сам царь письма им шлёт, чтобы вернуть нас на Дон.
   Руки против воли сжимались, хватались за саблю.
   - Неужто, братья, вернёмся и не возьмём дувану?!
   - Не воротимся, атаман - возьмём дуван!!! - шумели казаки. - Веди нас в Персию - даст Бог удачи!
   - Поведу! - я вскидывал клинок к солнцу, алые отблески которого заливали его по самую рукоятку. - Поведу отведать воеводской крови! - обещал я, чувствуя, как вздувались жилы на лбу и сабля просилась в дело.
   Рано утром Якушка Гаврилов ворвался в землянку с криком:
   - Степан Тимофеевич, идут насады с верху под парусами и множество стругов с ними.
   Я вскочил с лавки, на ходу накинув кафтан, схватив пистоль и саблю.
   Взбежали на утёс. Там уже толпилось множество людей.
   - Смотри, атаман - плывут!
   С северной стороны по реке шли белые лоскутки парусов - царские и патриаршие насады. За ними тонкими соломинками темнели вёсельные струги.
   - Поднимайся, робяты! - весело крикнул я. - Караван идёт! Пошарпаем купчишек.
   - К стругам, робяты! - Леско Черкашенин бросился подымать лагерь.
   Я находился в головном струге. Караван быстро приближался. Я уже мог рассмотреть весело трепетавшие на насадах личные прапорцы купцов. Особенно выделялись знамёна московского гостя Василия Шорина. Зол на него народ сколько крови людской попили его приказчики, всё ему мало. Над одним из насадов колыхалось знамя московского святейшего патриарха. За ним шли насады с флажком великого государя.
   Я подмигнул Ивану Черноярцу, своему ближайшему есаулу из Черкасска, который был моим вывидком на свадьбе с Олёной Микитишной:
   - Сами в руки плывут - хорошая добыча!
   - Нас заметили.
   - Вижу, - я вытащил наполовину из ножен саблю Тимофея Рази - когда-то она здорово послужила ему на Азове.
   Казаки смотрели в мою сторону, ждали сигнала.
   Стрельцы засуетились возле небольших медных пушек, что стояли по невысоким бортам насадов. Стрелецкие пятидесятники нервно бегали по палубе, отдавая приказания и готовясь к бою. Стрельцы торопливо заряжали пищали, проверяли заряды. Мелкие струги спрятались позади главного каравана. Я улыбнулся:
   - Что, робяты, не дадим спуску боярам?! - я вскинул саблю. - Сарынь на кичку!
   - Сарынь на кичку! - подхватили казаки, и наши струги полетели соколами навстречу каравану и переняли его посреди реки.
   Стрельцы дали залп - получилось мимо и поздно, потому что мы уже с криком лезли на насады. Я вспрыгнул на головное патриаршее судно:
   - Стрельцы, наша взяла - бросай оружье!
   Стрельцы не оказали никакого сопротивления, побросали пищали и пали на коленки. Казаки шмыгали вокруг, подбирая оружие, награждая зазевавшихся подзатыльниками.
   - Рулевой, правь к берегу, где наш стан! Вань, покажи ему.
   Патриарший насад повернул в сторону берега. Весь караван шёл за ним. Я сидел в креслице на головном насаде, надвинув на самые брови круглую лохматую шапку. Оголённая сабля лежала на коленях поверх синих, парчовых штанов. Правая рука лежала поверх рукояти сабли. Синий кунтуш распахнулся, оголяя грудь. Под речным ветерком было немного зябко. Мне кажется, что я больше похож сейчас на судью - строгого и справедливого.
   Впереди, испуганно ловя мой взгляд, переминались с ноги на ногу боярские приказные люди, сопровождавшие караван, купеческие приказчики, купцы, стрельцы, ярыжники, кормчие, водоливы, гребцы, грузчики, бурлаки и разная голь перекатная. Подбежал Фрол Минаев:
   - Атаман, колодчиков нашли.
   - Что? Веди их сюда.
   На насад в сопровождении казаков поднялись грязные, измождённые, покрытые гнойными язвами люди в ветхих рубищах.. Они были закованы в железо, на шеях - рогатки.
   - Говорят, везут на поселение в Астрахань, - доложил Фрол. - Из самой Москвы.
   - Батька, освободи, помилуй! - взмолились колодники, падая на колени.
   Я вскочил с кресла:
   - Встать! Чай, я не боярин перед вами, а вольный донской казак Степан Разин!
   Я оглянулся на казаков.
   - Робяты, разве можно человеку, как скотине, быть закованным в железья?!
   Казаки без слов бросились освобождать колодников от цепей и рогаток.
   - Други мои, - обратился я к освобождённым, - согласны ль вы служить у меня по вольным казацким обычаям?
   - Согласны, батюшка! - хором отозвались освобождённые.
   Сердобольные казаки уже тащили им новые, от дувана, кафтаны и сапоги.
   - Раз так, одевайся, браты! - смеялись казаки и хлопали всех по плечам. - С таким атаманом, как у нас, не пропадёшь! Везде ищут, а поймать не могут. Он, как сарынь белый, слишком высок, слишком далёк для боярских холуёв!
   - А вы? - обратился я к караванным работникам. - Неволить никого не желаю, зову и вас с собой пошарпать бояр и купчишек на море Хвалынском, погулять за богатым ясырём. Братьями моими будете, людьми свободными. Айда со мной!
   - Согласны, батюшко! - закричали работные люди. - Пойдём за тобой!
   Я поманил Фрола:
   - Накормить всех досыта, зачислить в сотни и выдать оружие. Отныне они - вольные казаки. Выделить часть дувана.
   Боярские и купеческие людишки притихли и молча смотрели на меня.
   - Что притихли, начальные? Может, кто хочет у меня послужить?
   В ответ молчание. Люди испуганно жмутся друг к другу, смотрят на мою вынутую из ножен саблю.
   - Али не люб?
   - Им любо кровь народную пить! - донеслось со стороны колодников.
   - Что с ними разговаривать?!
   - Как скажете, люди добрые. Сами судите, а я так и сделаю - не хочу понапрасну кровь лить.
   Я сурово посмотрел на освобождённых колодников.
   - На виселицу их всех! Сколько можно измываться над людьми?! Креста на них нет! В воду - пусть попьют из Волги-матушки! - раздались дружные крики.
   Вот тут и выскочил святой старец, дотоле скрывавшийся за спинами патриарших чернецов. Щупленький, невысокого роста, с седой, растрёпанной гривой, трясущейся редкой бородёнкой, с глазами навыкате от злости. Встал передо мной и начал кричать с пеной изо рта:
   - Ирод окаянный, да как ты посмел воровство учинить?! Ты хоть ведаешь, чьи это насады? Вор, в геенне огненной будешь вечно гореть! Это патриаршие насады и нашего государя!
   Он хотел схватить меня за грудь. Я оттолкнул сумасшедшего старика, который, падая, схватился за борт:
   - Злодей, ты ответишь перед Господом Богом нашим за своё злодейство!
   - Ах ты, собака! - крикнул я, и все вокруг оцепенели.
   Повисла тишина. Я шагнул вперёд и взмахнул саблей. Глаза старика округлились - в них теперь не было ничего, кроме страха. Старец прижался к борту:
   - Помилуй, - вырвался у него шёпот-хрип.
   Я опустил руку:
   - Вот тебе милость!
   Его голова слетела с плеч и упала в воду, потянув за собой шлейф седых волос, словно небесная комета.
   - Попробуй вкус Волги!
   Обезглавленное тело медленно сползло вдоль борта, окрашивая его в неестественный, малиновый цвет. Я повернулся к притихшим людям.
   - Что стоите?! Бей их! - пронзительно закричал я, указывая на приказчиков и купцов. - Пусть ответят за свою злобу к простому народу!
   Тёмная волна казаков и колодников пришла в движение и с гиканьем накрыла боярских людей...
   Я пнул обезглавленное тело старца:
   - Тебе первому держать ответ перед Богом! Придёт мой черёд - я отвечу...
   ...После разграбления каравана с царскими и патриаршими насадами милости ждать от Москвы не приходилось. Ослушников она привыкла карать смертью... Стан опустел, и мы двинули в низовья Волги на Чёрный Яр.
   * * *
   В Чёрном Яре сидели, поджидая меня, воевода Жердинский и стрелецкие головы Северов и Лопатин. Я со своими работничками уже прославился по всей Волге. Стрелецкие отряды заполонили все низовья реки. Воевода Хилков поджидал в Астрахани - он был уверен, что не пропустит меня на море. Пока мы скрывались в волжских протоках. В одном из них, на Будане, я встретил купца Беклемешева, посланного Хилковым за моей поимкой. Там же мы одержали и первую победу над государёвыми людьми, пленили воеводу.
   - На ловца и зверь бежит! - ухмыльнулся я.
   Побитый воевода стоял передо мной, опустив голову. Обступившие нас казаки ухмылялись. Я выхватил у одного из них чекан и с силой ударил им воеводу по плечу. В его руке что-то хрустнуло, воевода жалобно закричал и схватился за ушибленное место. Глаза у него стали точно такими же, как у нижегородского старца перед смертью.
   - Это тебе, сволочь, за то, чтобы не смел подымать руку на вольных людей.
   Поскуливая, Беклемешев согласно закивал головой.
   - Возвращайся в Астрахань и передай Хилкову весточку - скажи, мол, выберу время - и с ним встречусь.
   - Пусть ждёт в гости! - рассмеялся Ваня Черноярец. - Может ему ещё одну руку сломать, чтобы помнил дольше?
   Воевода побледнел, казаки рассмеялись.
   - Отпустите его!
   Мы уходили от стрельцов и воевод через тайные протоки, камышовые заросли. Всегда находились провожатые, которые указывали нам безопасный путь.
   Я обманул Хилкова - мой путь лежал на Яик. Там у меня был особый уговор, ещё в Паншином городке.
   * * *
   - Он бредит?
   - Ты пиши, пиши, что он лопочет.
   Я открыл глаза - два дьяка стояли рядом. Один, гундосый, макая перо в чернильницу, закреплённую у пояса, что-то быстро писал.
   Тело уже не чувствовало боли - должно быть, когда я был без сознания, меня сняли с бревна и бросили на холодный, земляной пол.
   - Ага - пришёл в себя! - покосился на меня писец.
   - Живуч, - кивнул головой зеленоглазый дьяк. - Мы с тебя всю живость вырвем! - пообещал он мне.
   - Он воеводе руку сломал, а мы ему все чресла наизнанку вывернем! дьяк сунул перо за ухо и закрыл чернильницу. - Может прута ему раскалённого?! - он задумчиво посмотрел на первого дьяка.
   - Хватит с него на сегодня. Оставим на завтра - вор должен перед царём-батюшкой предстать. Записки дашь боярину - он государю доложит.
   Дьяк-писарь пнул меня в обожжёный бок.
   - Говори, злодей - яицкого голову Ивана Яцына ты зарубил? - мутные белёсые глаза смотрели на меня с ненавистью.
   - Зарубил, - я попробовал улыбнуться.
   Дьяк ткнул мне в зубы носком красного, сафьянового сапожка:
   - За родственничка моего!
   Подмастерья, гремя железками, складывали инструмент. Палач стоял в углу тёмной, зловещей тучей и молча смотрел на меня. Я плюнул в его сторону. Палач перевёл взгляд на дьяков:
   - А с братцем его что?
   - Вот, чёрт - о младшем забыли! - ругнулся зеленоглазый дьяк и, оглянувшись на второго, суетливо перекрестился.
   - Стеньку отволоките в камеру, да посадите на цепь - пусть вспомнит, да подумает, что надо говорить о своём злодействе. А с меньшим, Фролкой, поговорим.
   - Брат! Брат! - закричал, запричитал Фрол, когда меня подняли и поволокли из пыточной. - Брат, спаси меня! Брат, это всё из-за тебя! Из-за твоего злодейства! Почему я, брат?!!!
   - Молчи, Фролка - ты вольный казак! Терпи за то, что гулял на воле, за то, что был свободным человеком, а не государёвым холуём! За то, что никогда в пояс не кланялся!
   Ко мне протянулся огромный, заросший чёрным волосом кулак палача:
   - Вот тебе воля!...
   * * *
   В темноте со дна мутного омута поднимаются чёрная злоба и ненависть две родные сестры ползут по земле и там, где они встречают живую плоть, слышится чавкающий звук, после которого остаётся красное пятно ненависть... Сколько ненастных дней и долгих зимних ночей согревала она меня, прибавляла сил, чтобы обязательно добраться, вернуться и во что бы то ни стало отомстить. Не довелось... Не суждено...
   Нас было трое - старший Иван, я и младший Фролка. Связанные кровным родством, каждый шёл своей дорогой, но конец у всех будет один...
   Иван, был бы жив, может, сидел бы сейчас со мной в царских хоромах и праздновали бы мы победу над царём-батюшкой и боярами. По улицам Москвы шли бы свободные люди... Не сумели мы донести до них казачью волю-свободу... Это Иван учил меня сабельному бою, с ним ловили чебаков со струга. Всегда рассудительный, прямой, за ним тянулись люди, и он мог повести их за собой, умел сказать и донести до них нужное слово...
   ...Поздняя осень 1665 года. Юрий Алексеевич Долгорукий связал казаков царским словом и заставил месить осеннюю грязь под Киевом в новой кампании против польско-литовского государства.
   Весной и летом казак силён - он сполна может показать свою силу и лихость. Зимуем в своих куренях - не любит казак воевать в холодную пору. Воюет тогда, когда ему сподручно. Да только князю и его людям плевать на это.
   Стрельцы - подневольные люди, на государёвой службе, им не впервой мёрзнуть на промозглом ветру, тянуть коченеющие руки к мечущему искры ночному пламени, дремать возле костра и закусывать червивыми сухарями гнилую московскую солонину. Многие в том затянувшемся походе покрылись струпьями, гниющими язвами и умирали в лихорадке. Стрелецкие головы и воеводы - они заботились лишь о себе. Что им стрельцы, государёвы люди - помрут, других пришлют! Только ведь мы, казаки, не привыкли к такому обращению - мы уважаем себя, вот и взбунтовались...
   Шумной толпой ввалились в избу, где размещалась ставка князя Юрия Долгорукого. Курная изба была жарко натоплена - даже слюдяные окошки запотели. В избе витал запах кислых щей. Светлейший князь сидел на широкой лавке на двух бумажниках. Руки лежали на пустом столе. В углу, под ярким пятном лампадки висел лик Богородицы, глядевший на нас с укоризной. На князе был серый кафтан с вышитыми золотом полами, перепоясанный алым кушаком. На кушаке висел кривой нож в серебряных ножнах. Его рукоятка и сами ножны были украшены алыми лалами и голубыми сапфирами.
   Завидев нас, князь грозно нахмурил брови. Алые сапожки напряжённо постукивали по выскобленному деревянному полу. Суров и грозен был князь, и мы нерешительно переминались в дверях. Заговорил Иван:
   - Прости воевода, великий князь Юрий Алексеевич, но не годится вольным донским людям быть в такой великой нужде, терпеть голод и холод. Не привыкли казаки воевать осенью да зимой - сидим мы это время в тепле по своим куреням и дворам. Боя нет - отпустил бы ты нас по-доброму на Дон.
   Князь молчал, только лицо наливалось красным соком, да глаза метали молнии, стараясь запомнить казаков. Иван продолжал:
   - Как реки вскроются, так мы с радостью великой вернёмся послужить ратному делу государя нашего.
   Сапожки громче застучали по полу, правая рука князя легла на рукоятку ножа - не привык он слышать такие речи от стрельцов и нас хотел превратить в бессловесных рабов. В лагере порой всё покрикивал на греющихся у огня казаков, посмеивался:
   - Привыкайте, казаки, к государёвой службе - это вам не мёд в корчмах попивать, да спать, словно медведи, в зимнюю пору. Так будет и впредь служба великому государю не знает погоды.
   - Разреши, великий князь Юрий Алексеевич, вернуться казакам на Дон - не успеет солнышко пригреть, мы снова будем тут?! - закончил Иван.
   - Может хан извёл наших жён и детишек, опустошил городки и станицы?! выкрикнул кто-то сзади.
   - Хватит - послужили великому государю! - выкрикнул я в глаза воеводе. - Где обещанное государёво жалование?
   Иван ткнул меня локтем в бок:
   - Не кричи!
   - Гладом морят, тухлятину под нос суют - жрите, казаки! - голос сзади был похож на Федьку Шелудяка.
   - Молчать! - вдруг рявкнул Долгорукий и медленно оторвал от лавки грузное, сильное тело. - Бунтовать вздумали?! Вы не в шинке, а на государёвой службе!
   - Да пёс с ней, с этой службой! - мы встретились с ним глазами.
   - Заводчиков остужу батогами и закую в колодки, если не уймётесь!
   Я недобро улыбнулся воеводе, и он отвёл глаза.
   - Расходитесь! - мрачно приказал князь. - Не хотите добром - силой заставлю службу государёву нести! - недобро зыркнул он на Ивана. - Ты ответишь за самовольство! - кивнул он на брата.
   Иван открыл рот, но воевода закричал:
   - Вон - чтобы духу здесь вашего не было! А повторится ещё раз - в колодки посажу!
   - Мы тебе не холопы! - бросил Иван в лицо князю. - Мы - вольные казаки!
   Мы молча развернулись и ушли, оставив в избе разгневанного князя.
   - Я уничтожу вашу вольность! - бесновался он в избе.
   - Кишка тонка! - пробормотал я.
   В лицо ударила ледяная изморозь, ветер проскользнул под распахнутый зипун и стиснул холодом грудь.
   - Пора домой, брат.
   - Пора, - согласился Иван. - Пусть в колодки сажает своих стрельцов, а не вольных казаков!
   - Так служить государю мы не договаривались! - встрял в разговор Шелудяк.
   - Тогда поднимайте робят домой! - бросил клич Иван. - Сегодня ночью и уйдём.
   В предрассветной мгле наш полк тихо снялся и двинулся к Дону. Казаки весело посмеивались, представляя ярость Долгорукого, пели песни и предвкушали скорую встречу с жёнами, детьми, родственниками и друзьями.
   Не знали мы и не гадали, что князь Юрий послал за нами стрельцов с наказом:
   - Как разойдутся казаки по станицам - хватайте говорунов по куреням и ко мне...
   ...Наказ князя стрельцы выполнили легко...
   Рано утром нас, связанных и обезоруженных, словно воров, вывели из холодного куреня, в котором продержали целую ночь, на центральную площадку лагеря. Стрельцов выстроили перед площадью, а нас вывели вперёд. Долгорукий, в полном боевом вооружении и блестящих доспехах, завидев нас, нетерпеливо заёрзал в седле. Мы не обращали на него внимания - наши взгляды приковала к себе чёрная виселица, вытянувшая уродливый клюв на другом конце площади.
   - Ужель они посмеют вздёрнуть казака, как какого-то вора?! - сплюнул под ноги Шелудяк. - Заварили кашу!
   - Не робей, робяты - чай всех не вздёрнут! - прошептал Иван, оглянувшись на меня.
   - Да нет, - покачал я головой, - они просто пугают, - мой голос стал хриплым, словно кто-то стиснул горло стальной рукой, мешал говорить.
   - Казака не испугаешь! - Иван вздёрнул голову и стал смотреть на подъезжающего к нам Долгорукого.
   - Становись! - стрельцы, подталкивая бердышами, выстроили нас в одну шеренгу.
   Лицо князя озарилось улыбкой - он остановил коня напротив Ивана. Повернувшись в седле, воевода обратился к брату:
   - Расскажи нам о казацкой воле - видно, она выше государёвой службы?! Если так, то это разбойницкая воля, а разбойников надо карать.
   Иван презрительно сплюнул под копыта чёрного жеребца. Князь изумлённо выпрямился и некоторое время молча разглядывал брата, словно видел его впервые. Глаза его постепенно темнели, наливаясь гневом. Он молча поманил к себе стрелецкого голову.
   - Этого - повесить! - кивнул он пальцем на Ивана. - Остальных бить кнутом нещадно. Каждому по десять ударов! - его слова повисли среди всеобщей тишины.
   Стрельцы и казаки молча осмысливали услышанное. Мы не могли поверить в такой суд. Два дюжих стрельца заломили Ивану руки и поволокли к виселице.
   - Иван! - сорвался мой крик.
   Брат обернулся:
   - Спокойно, Стёпа - поклонись вольному Войску Донскому от меня, поведай о службе государю. Скажи - поминал, мол, Иван, перед смертью своих товарищей...
   - Брат!!! - рванулся я вперёд, но товарищи схватили за руки и скрутили.
   - Опомнись, дурачина! - горячо зашептал Шелудяк.
   - Князь, великий воевода! - кричал я, вырываясь из казачьих рук, но Долгорукий не слушал меня, поворотив коня в сторону.
   - Убью суку!
   Меня ударили голоменью по макушке, и я повис на руках.
   Когда очнулся, Иван стоял под виселицей.
   - Вольность свою казацкую берегите! - прокричал брат. - Не верьте боярским посулам - нет в них правды!
   Слёзы застилали мне глаза - впервые во взрослой жизни я плакал, вымачивая бороду и усы солью. Внутри что-то перегорело - душа стала похожа на чёрное, выжженное изнутри дупло. Я скрежетал зубами и обещал себе и брату за всё поквитаться.
   - Жилы вытяну, зубами горло воеводе перекушу за смерть брата своего единокровного! Изведу всю вашу сучью породу!
   Чёрные тучи скрыли солнце. Шёл мокрый ноябрьский снег. Налетевший ветер заставил танцевать чёрную тень под виселицей.
   - А братца его в кандалы, дабы остыл малость! - донёсся до меня голос Долгорукого.
   - Смейся, князь - придёт и мой черёд смеяться!
   * * *
   Сегодня мне приснился Иван... Осенний ветер раскачивал его мёртвое тело. Опухший, синий язык вывалился изо рта. Вдруг в его потухших глазах появился блеск. Он посмотрел на меня страшно, жутко. Я проснулся от собственного крика - в этот момент лязгнули запоры, и заскрипела дверь явились подручные палача.
   - Поднимайся! - закричал один из них, дёргая меня за плечи.
   - Закрой пасть - мне торопиться некуда! - прохрипел я.
   * * *
   В пыточной возле одной из стен поставили лавку, обитую шкурой медведя там сидели любопытные государёвы бояре, пришедшие подивиться на "вора и разбойника". Они были в длинных, до пят, собольих шубах и высоких бобровых шапках. Среди них, усмехаясь в седую бороду, сидел и великий князь и "старый друг" Юрий Долгорукий. Вот и свиделись.
   - Здрав будь, воры государёвы! - подмигнул я князю Юрию.
   Он промолчал, только глаза вспыхнули злобой и местью.
   Остальные бояре зашумели, словно стая потревоженных ос:
   - Вор! Смутьян! На дыбу его!
   - Огнём его пытать! - торопливо сказал зеленоглазый дьяк в красном кафтане.
   "Заплечный" согласно кивнул головой.
   Второй дьяк - тот, что с гнусавым голосом, в синем кафтане, развернул свиток и стал что-то читать. По знаку палача подмастерья бросились раздувать жаровню. Палач отошёл к полке с инструментом и стал задумчиво перебирать пыточные железки: зажимы для пальцев, большие и малые клещи, тупые молотки, связки острых клиньев для забивки под ногти... Много чего ещё было из того, что на мне не пробовали...
   - Ты погубил яицкого воеводу? - спросил дьяк гнусавым голосом, оторвавшись от свитка.
   - Он сам себя погубил, - спокойно отозвался я.
   Бояре оживлённо переглянулись.
   - В Яицкую крепость воровством проникли? - повысил голос дьяк.
   Я улыбнулся:
   - Хотели помолиться угодникам Петру и Павлу, а нас не пускали - еле уговорили Ваньку Яцына. Славное наступало времечко...
   Дьяк испуганно перекрестился.
   * * *
   Высокая стена была неприступна, имела по углам четыре башни. В воротной была церковь Петра и Павла. Перед стеной темнел ров. Целый хорошо укреплённый город - такой бы нам не взять, но в крепости нас ждали казаки и их голова Фёдор Сукнин. Брали хитростью - переоделись в голь перекатную: богомольцев-плотников и стали проситься в церковь грехи замолить, да свечки поставить.
   - Впустите их! - приказал голова Яцын и тем выбрал свою судьбу.
   Едва мы, не более сорока человек, прошли ворота, сразу выхватили из-под рваных кафтанов пистоли и кинжалы и бросились на стрельцов, охранявших воротную башню. Черноярец засвистел весёлым разбойным свистом, и из лощин к нам на подмогу кинулись засадные казаки. Бой был коротким. Стрельцы побросали бердыши и пищали и сдались на милость победителей, а казаки с победным гиканьем растеклись на конях по улицам. Горожане выскакивали навстречу в праздничных одеждах, зазывали казаков в гости. Нас ждали...
   На рыночной площади, окружённый своими есаулами, я обратился к горожанам с речью:
   - Спасибо вам, люди добрые, за встречу и помощь!
   Я поклонился в пояс, горожане одобрительно зашумели:
   - Слава атаману - Степану Разину! Батька, мы с тобой будем! Долой бояр и воевод!
   Многоголосый гул распугал стаи голубей, заставил их взмыть в небесную синь.
   На круг вытолкнули Яцына. Он был в рваном кафтане, с ссадиной под глазом и растрёпанной жидкой бородёнкой.
   - Что с головой будем делать? Люб он вам или нет - вам и решать!
   - Смерть! - закричал народ на площади.
   Голова закачался, его бледные губы что-то шептали, трясущиеся руки торопливо прикрывались крестным знаменем от наступающего народа.
   - Попался, воеводская рожа! Ты бы меня тоже не помиловал!
   Рядом, возле крепостной стены вырыли яму и отвели к ней воеводу. Один из перебежавших сегодня стрельцов, в тёмном осиновом кафтане, бросился ко мне:
   - Батька, дозволь, я порешу Ваньку Яцына?!
   - А что так?
   - Батогами он меня намедни посёк! - крикнул стрелец, обнажая саблю.
   - Секи! - махнул я рукой.
   Стрелец подтолкнул Яцына к яме и вскинул саблю вверх. Яцын раскрыл рот для крика, но не успел - сабля стремительно упала вниз. Обезглавленное тело стояло несколько мгновений на месте, поливая стрельца кровью, затем покачнулось и тяжело упало в яму вслед за мёртвой головой. Окровавленный стрелец оглянулся на меня с кривой усмешкой:
   - Батька-атаман, я всегда с тобой буду - радостно мне рубить боярские и воеводские головы!
   - А их? - кивнул я на стрельцов, оборонявших воротную башню. Стрельцы молча ожидали свою судьбу, понуро опустив головы.
   - И их! - крикнул стрелец, размахивая окровавленной саблей.
   Стрельцов повели к яме.
   - А с вами что делать? - я строго посмотрел на сдавшихся в плен стрельцов. - Коли люб я вам, идите ко мне. Нет - неволить не буду. Отныне вы свободны от царской службы - теперь вольные люди! - крикнул я.
   Стрельцы зашумели, часть из них вышла вперёд:
   - Батька, прими в казаки?!
   - Принимаю. А вы? - обратился я к оставшимся.
   Вперёд вышел высокий, широкоплечий стрелец, бросил шапку под ноги, упал на колени. Ветер взъерошил кружок густых седых волос.
   - Встань, негоже свободному человеку в пыли на коленях валяться!
   - Атаман, коли мы свободны, коли ты не держишь на нас зла, то отпусти с миром в Астрахань.
   Я посмотрел на стрелецкую шапку - цветной лоскут указывал на то, что передо мной пятидесятник.
   - Вольной жизни брезгуешь, стрелец? - зло спросил я.
   Он поднял голову - серые, бесстрашные глаза смотрели прямо и твёрдо:
   - На верность присягали мы государю нашему - негоже нам клятву свою рушить.