Строкин Валерий. Я - Степан Разин

   Из хижины доносились женские крики.
   - Никак, казачки балуют, - хмуро процедил Серёжка Кривой.
   - Сейчас проверим, - я соскочил с коня и решительно толкнул дверь ногой.
   Двое пьяных казаков в голубых кафтанах, из бывших стрельцов Лопухина, раздели и пытались изнасиловать дочь и жену перса. В центре хижины, на ковре лежал зарубленный молодой сын хозяина. Стрельцы, увидев меня, пьяно заорали:
   - Батька-атаман - смотри, каких курочек поймали!
   Один, пьяно шатаясь, шагнул мне навстречу.
   Я рассёк его от ключицы до паха. Второго порешил Серёжка. Женщины испуганно смотрели на нас, прикрывая руками оголённые места. Перс кинулся к нам, что-то лопоча.
   - Уходим, Сергей!
   Пламя вспыхнувшего от пожара городка трепетало малиновыми языками, отражаясь в вечернем море. Перегруженные добром струги были готовы к отплытию.
   - Эй, казачки-работнички, - я поднял саблю над головой, - видите?!
   - Видим, батька! - весело прокричал берег.
   - Вот этой саблей порублю, если дознаюсь, что кто-то обижал голь. Неважно, кто он - перс или христианин. Зарублю!
   О смерти двух стрельцов уже знали.
   Струги молча отчалили от берега без прежних шуток и весёлого свиста.
   - Из-за баб порубил удальцов, а сам персидскую княжну держит на струге, - сказал кто-то тихо за спиной.
   Я резко обернулся. Мохнатые шапки опущены вниз - никто не смотрит вперёд. Вёсла быстро поднимаются и без брызг опускаются в море.
   - Кто?! - выкрикнул я.
   Молчание.
   Я знал, что казаки недовольны появлением на головном струге прекрасной полонянки. "Околдовала батьку-атамана. Приворожила к себе - и друзья ему теперь не друзья!" Ревновали меня...
   - Не за баб я их порешил, не за жёнок персидских, а за совесть их, что позволила им обидеть такого же, как и они, человека, - я улыбнулся. Вешайте бояр, разоряйте купчишек, рубите шаховых наместников, а своих - не троньте. Нам сопутствует удача, на Дону песни сложат о нашем походе, а здесь ещё век будут помнить и ночами высматривать синее море - не плывут ли где казачьи струги. Столько мы уже освободили наших братьев христиан-полоняников?! Ждут нас - так и помчимся дальше по побережью, принося братам свободу и карая их хозяев - пускай запомнят ватагу Стеньки Разина!
   - Запомнят, атаман, - отозвались повеселевшие казаки.
   В следующих городках казаки вместе с городской голью и рабами врывались в дома басурман с криками "Христос!" и не знали пощады.
   В июле мы объявились в шахской области - Мазедаране и подступили к Решту. Уверенные в себе и своей непобедимости, мы высадились на берег, даже не разведав городские посады, а перед нами, словно из-под земли, появились войска Будур-хана. Взяли в кольцо.
   - Влипли, атаман! - крикнул Фрол Минаев.
   - Пусть попробуют взять - сами будут не рады! - недобро усмехнулся Серёжка Кривой.
   - Пустим кровь басурманам, коль доведётся сложить головушки! - Иван Черноярец медленно вытащил саблю.
   - Говорить будем! - решаю я. - Как раньше решали - станем проситься на шахову службу. Дескать, ушли от московского государя, челом бьём на службу к шаху Аббасу. Землицу просим на поселение, пусть харчи выделяют. А мы послужим верой и правдой.
   - Пустил один глупец волка в овчарню! - улыбнулся Черноярец и нехотя вложил саблю в ножны.
   - Хоп! - я направил коня в сторону персидского войска.
   Будар-хан был глуп и труслив, а может - слишком спесив: как же укротитель казачьей вольности. Неверные укрощены и изъявили желание служить Аббасу II. А, может, проявил осторожность и терпеливость - не хотел проливать слишком много крови своих подданных.
   Нам разрешили встать рядом с городом. Будар-хан за свой счёт назначил нам харчи, разрешил казакам мыться в городских банях и торговать на базарах, тем более, что казаки не торговались за свой товар, а жадные купцы спешили накачать их вином и забрать ткани и драгоценности, принесённые на торг. Хану я отослал дары: золотое блюдо с венисами и соболью шубу. А в Исфагань уже мчались ханские гонцы к шаху Аббасу.
   Прошло несколько дней. Казаки осмелели и начали чувствовать себя хозяевами города - задевали именитых горожан, приставали к женщинам, пытались срывать с них чадру, чтобы увидеть лицо. Каждый день докладывали хану о чинимых казаками безобразиях. Будар-хан нервничал, но сдерживал себя, ожидая ответа от хана. Наконец, казаки обнаружили винные подвалы хана.
   Я гулял с есаулами по базарной площади, дивился на ревущих верблюдов и баньянских мартышек, смотрел на танцующих змей, на узоры палаток с яркими шелками и блестящими, булатными сталями. Мы мяли в руках липкий, сладкий виноград, разрезали оранжевые апельсины и пили из них сок, вытирая сладкий рот рукавами кафтанов. Мой чёрный, расшитый жемчугом кафтан с золотой цепью с алмазной звездой на груди привлекали внимание - вокруг толпились люди, показывая на меня пальцами. Есаулы крутыми плечами оттесняли их в стороны. Толпа закричала и расступилась - к нам протолкались трое казаков.
   - Батька-атаман! - закричали они хором. - Мы нашли ханские подвалы там крепкое, душистое вино! Старинное!
   - Так в чём дело?! - строго спросил Якушка Гаврилов.
   - Так охраняют его басурмане!
   - А что, соколы - не отведать ли нам из хановых погребов старинного да духмяного вина?! Ведите, робяты, к подвалам!
   Возле вросшего в землю старого кирпичного дома стояли двое ханских солдат. Рядом с ними была кучка возбуждённо переговаривающихся казаков.
   - Батька! - закричали они, увидев меня. - Дозволь испробовать ханского вина!
   - Пробуйте, робяты! - весело разрешил я.
   Казаки подступили к солдатам. Те не особенно сопротивлялись, отступили от дверей и бросились бежать вниз по узкой, кривой улочке.
   Дружно двинув чугунными плечами, казаки вынесли двери.
   - Смотри-и-и!
   В сумерках подвала стояли огромные, запотевшие глиняные кувшины, наполовину врытые в землю.
   - Гуляем, хлопцы! Атаман Степан Тимофеевич - добро пожаловать на ханское угощение! - казаки пропустили меня вперёд.
   Я выхватил саблю и подступил к кувшину.
   - Сейчас попробуем, какое оно старинное! - я взмахнул саблей и рубанул по кувшину.
   На кафтан брызнула алая пряная струя.
   Я подставил рот и сделал несколько коротких глотков:
   - Хлопцы, вино отменное - фряжское.
   - Да здравствует атаман, Степан Тимофеевич! - казаки ринулись на кувшины, как на штурм.
   Кто-то побежал звать друзей, торговавших на майдане.
   С этого всё и началось. Вскоре к майдану прибежали около десятка солдат хана. Стали угрожать. Я вывалился на порог:
   - Гей, соколы - руби басурманских псов!
   Пьяная волна выкатилась из подвала и вдавила солдат в землю. Мы устремились вниз по улице.
   - Руби магометан! Гуляй, казаки - наш город! - раздавались пьяные крики.
   Навстречу пьяным казакам спешили солдаты и городские жители. Завязалась схватка. На базаре казаки разоряли купцов - своих недавних партнёров.
   - Жги их! Бей их! - кричал я, размахивая саблей, бросаясь на обороняющихся жителей. - Гей, есаулы-атаманы - за мной!
   - Мы здесь, батька! - подал голос Серёга Кривой.
   Жителей становилось всё больше, и у всех было оружие. Нас окружили со всех сторон.
   - Не ладно, Степан Тимофеевич - добром всё это не кончится! Басурман много и они нас окружают! - торопливо докладывал единственный трезвый среди нас Фрол Минаев.
   - Гей, хлопцы - за мной! - крикнул я, и мы стали пробиваться к морю.
   Это давалось не так легко - против нас поднялся весь гарнизон Решта, все обиженные, озлобленные казаками жители.
   - Бей неверных! Правоверные, уничтожим подлых гяуров! - слышались крики сквозь бой пищалей и пистолетов и сабельный звон.
   К морю мы пробились с большими потерями, кинулись к стругам и ушли. В море отрезвели от ханского вина и от пролитой крови. Дорого нам обошёлся винный погреб. Сделали перекличку.
   - Говори, Серёга, - я устало полулежал на корме на подостланном, дорогом персидском ковре.
   Загорелое лицо есаула блестело от пота, на скулах чернели росчерки сажи. В горящих глазах ещё бродил хмель, но не вина, а недавнего боя.
   - Хорошо погуляли, атаман - эти собаки надолго нас запомнят! - он сплюнул за борт, что давно стало его привычкой, не предвещавшей ничего хорошего.
   - Говори.
   - Ты знаешь - казаки пару бочонков с вином в струг притянули.
   - Да не томи ты!
   Лицо Кривого застыло:
   - Четыреста человек оставили в городе и все наши пушки - их солдаты Будар-хана уничтожили. Полон наш...
   - К чёрту полон и пушки! - перебил я. - Четыреста казаков потеряли!
   Я с ненавистью посмотрел в сторону берега - Решт уже был далеко, но на самой кромке берега можно было разглядеть серую кромку горожан, празднующих победу над казаками. Я стал сдирать с себя залитый и пропахший вином кафтан. Выкинул его за борт. Ветер сразу же прилип к обнажённому, потному телу.
   - Тащи, Серёга, бочонки! Черноярец, где ты, бисов сын?! Собирайтесь, есаулы - помянем наших хлопцев!
   - Сегодня они - завтра мы! - заметил Кривой.
   - Мы посчитаемся с басурманами, обязательно посчитаемся! Сыграем тризну по нашим удальцам! - пообещал я.
   * * *
   В Фарабате мы рассчитались за всё. Город сожгли, а наши струги вновь были переполнены добычей и едва не черпали воду своими бортами.
   Зимовали на полуострове Миян-Кале в шахском заповеднике. Вырыли бурдюжный город, насыпали вал, справили частокол. Со всех сторон - болота да зыбучие пески, так просто не подойдёшь. Нас обложили войска Аббаса, но не трогали - жали лета. Встречались в коротких стычках. Зима выдалась лютой и голодной. От грязи, комаров, болотных испарений и недоедания появились болезни. Зима унесла очень многих. Казаки устали, часто говорили о доме, о станицах.
   Едва кончились зимние штормы и метели, едва пригрело солнышко, мы, обманув шаха, вышли в море и объявились на Трухменских землях. Казаки мечтали отогреться и отъесться после болезненного и голодного Миян-Кале. С огнём и кровью прошлись по трухменским кочевьям. Робята лютовали, хотели оторваться за зимнюю отсидку. В струги волокли войлок, бараньи туши, кувшины с конским молоком. Приоделись в тёплые туркменские малахаи. Отогрелись и наелись. Глаза заблестели, на серых от пыли, смуглых, пропечённых персидским солнцем лицах вновь появились улыбки. Заговорили об удачном походе и удачливом атамане - Стеньке Разине, и... о возвращении домой.
   Домой, на Дон - я туда тоже стремился, особенно после того, как погиб мой названный брат Серёжка Кривой. Погиб он в одном из налётов. Сразила его пуля удачливого тайши, и не стало Серёги Таранухи по прозвищу "Кривой". Погиб мой верный есаул, спит вечным сном в туркменской земле.
   А встретились мы с ним на Тереке - он пробивался ко мне с боями, торопился принять приглашение в Персию. Обошёл посты Унковского, проскользнул мимо Царицына и Астрахани, а на Карабузане в пух и прах разбил стрельцов Григория Оксентьева, которых выслал ему навстречу воевода Хилков. Начальника стрелецкого, немчина и пятидесятника подвесил за ноги, бил ослопьем и кинул в воду. Была в нём та же ненависть к боярам и воеводам, что и во мне. Откуда она - не признавался. Пленников не брал, простых людей не трогал, дуван свой раздавал нищим, а начальных и боярских людей убивал, не зная пощады. Славный был казак - жаль, что его не было со мной под Симбирском. Таких, как он, мне бы с десяток и тогда вздохнула бы вся Русь от бояр и воевод.
   * * *
   Не стало Серёги, и вместе с ним растворились в горечи и кручине слабость моя и жалость. Вернулись мы в Гилянский залив, вновь жгли селения шаха, выжгли посады Баку и в довершении ко всему одержали славную победу над флотом шаха, которым командовал сам Менеды-хан. Хан сковал свои плоскодонки-сандалии цепью, не хотел выпускать казаков, вот жадность его и погубила - он сам себя посадил на цепь. Из пятидесяти плоскодонных лодок-сандалий ушли только три, остальные мы сожгли и пустили на дно недалеко от Свинного острова. Менед-хан спасся. Вместе с ним ушла горстка солдат - лишь малая часть из четырёх тысяч воинов его славной армии. Мне в аманаты достался его молодой сын Шамбалда.
   С такой победой можно было возвращаться домой. Слава наша гремела по всей Руси. О нас говорили не только в казацких станицах и городках, не только на улицах Астрахани, Царицына, Симбирска, Казани, Москвы, но и в европейских столицах. Даже на далёком Альбионе узнали имя Стеньки Разина.
   Мы повернули к дому, увенчанные славой, перегруженные богатым ясырём и нам никак нельзя было избежать встречи с Астраханью.
   - За такие подвиги простит нас государь, помилует! - говорил я казакам.
   Как назло, по дороге наткнулись на две персидские бусы - ещё одно искушение, не могли же мы их оставить. Одна была набита товаром купца Мухамеда-Кулибека, вторая везла от шаха Аббаса II в подарок великому государю Алексею Михайловичу чистокровных шаховых аргамаков. Таких коней казаки не упустят.
   Встали в устье Волги на скалистом острове Четыре Бугра - судили, рядили, как прорываться через Астрахань на Дон. Знали, что ждёт нас со стрельцами князь Львов Семён Иванович, но не знали того, что получил князь от государя грамоту с царской милостью к казакам Стеньки Разина и отпущением всех вин и предложением служить ему, великому государю. Видать, слава "защитника православных и победителя басурман" мешала московским боярам покончить с вольным атаманом.
   В землянку заглянул Иван Черноярец:
   - Батька, от князя Львова человек - кличут Степаном Скрипициным.
   - Веди Степана, - я отодвинул от себя кубок с исфаганьским вином.
   Не думал, что пропустят - на горизонте мелькали струги князя Львова. Ближе подходить к нам боялись, но вынуждали вновь поворачивать в Персию. Казаки были готовы прорываться домой с боями.
   В землянку спустился стрелецкий сотник, сопровождаемый Черноярцем.
   - Что скажешь, Степан Скрипицын? Вишь - почти тёзки! - я налил стрельцу вина в стоящий рядом пустой кубок.
   Стрелец смело поднял кубок и осушил его одним махом, затем вытер рот и усы малиновым сукном кафтана.
   - Воевода, стольный князь Семён Иванович Львов просил сказать, чтобы вы шли в Астрахань с миром, а оттуда домой - на Дон.
   - Это что ж такая часть?! - я весело подмигнул Черноярцу.
   - Есть у воеводы выданная вам охранная царская грамота.
   - Ого! - воскликнул Черноярец.
   - А ещё велел передать, чтоб пушки, которые взяли на Волге и в Яицком городке, вернули, а с ними и беглых служилых стрельцов.
   - У нас нет беглых - у нас все вольные! - отрезал я. - Значит, нас в Астрахань приглашают?
   - Князь Львов будет ожидать на берегу с царской грамотой...
   - Ну-ка выйдем, Степан! - я поднялся с деревянной лавки.
   Мы вышли наверх. Свежий ветер с Волги впился в кудри, растрепал волосы, ухватился за бороду. Полы голубого, прошитого золотой нитью кафтана раздулись, затрепетали. Вокруг бурдюги собрались казаки, тревожно поглядывающие в мою сторону.
   - Гей, соколы! - я хлопнул сотника по плечу. - Человек к нам от князя Львова. Говорит, есть на нас грамота царская, а в ней прощение и милость. Ждут нас в Астрахани, не как разбойничков, а как гостей почётных.
   Казаки весело засвистели, закричали, славя атамана и великого государя.
   - Черноярец, подготовь воеводе подарки за весть и встречу. Шубу ему подбери соболью, жемчуга, каменьев побольше, золочёных кубков фарабатских. На Астрахань!
   - На Астрахань! - разносило эхо казачий крик, заглушая крики чаек и плеск тёмных, глубоких вод.
   * * *
   - Не убейте его, поганцы! - кричал в волнении дьяк. - Казнить некого будет!
   Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал, но не торопился открывать глаза. Вместо спины у меня была одна огромная, тёмно-красная рана - она уже не понимала, что такое боль. Палач стоял надо мной, тяжело переводя дыхание, устало вытирая с маленького, заросшего чёрным волосом лба бисеринки пота. Они висели, поблёскивая в чёрных кустистых бровях, сверкали среди ресниц. Замаялся.
   - Бей его, злодея! Бей! - кричали где-то в стороне чьи-то озверевшие голоса.
   - Хватит! - донёсся густой бас воеводы Земского приказа князя Одоевского.
   Он всегда молча наблюдал за ходом пытки, никуда не вмешивался, внимательно вслушивался в горячечный бред истязуемого, хмурился, иногда снимал тяжёлую бобровую шапку и протирал тряпицей лысую голову.
   Меня вновь окатили водой.
   - Братца его послушаем - о нём забыли, - напомнил тот же бас.
   Раздался вздох палача - он склонился надо мной и тут же в нос ударил тяжёлый запах чеснока и кислого вина.
   - Убери руки - сам встану! - простонал я с угрозой в голосе.
   "Заплечный" удивлённо отшатнулся в сторону.
   Я с кряхтением поднимаюсь на колени. Холодный земляной пол то приближается, то вновь отступает, словно я ещё в Хвалынском море на палубе струга. Наконец, пол стремительно взмывает вверх - на нём видны засохшие ржавые пятна, которые стремительно растут перед глазами. Я проваливаюсь в красную пелену, под поверхностью которой спряталась тьма. Я ухожу на дно омут засасывает меня всё глубже и глубже.
   - Гей, робяты! - зову я во тьме.
   - Здесь мы, батько - рядом...
   В голове гудят колокола - нас встречает Астрахань многоголосым и всё усиливающимся шумом.
   * * *
   После почти двухлетнего персидского похода мы вошли в Астрахань 21 августа 1669 года.
   Мои струги и струги сопровождавшего нас князя Львова крепостные стены встретили пушечным боем - стрельцы не жалели зелья. Завидев нас, они дружно закричали:
   - Слава атаману-батюшке, Степану Тимофеевичу!
   - Вот ужо он потолкует с боярами и приказчиками! - говорили в толпе.
   - У казаков разговор короткий - каменья за пазуху и в омут!
   - ...Патриаршие и государёвы струги разграбил, а людей боярских посёк, как уходили в Персию.
   - ...На Яике голову старосте отрубили и стрельцов посекли.
   - Многих наших православных из басурманской неволи освободил.
   - Так и надо шахам да ханам!
   - Погоди, не зря вернулись - скоро и до наших доберётся!
   - ...а в царской грамоте милость и прощение - государь к себе на службу зовёт!
   - Конечно - сокол донской не чета царским воеводам!
   - Смотрите - вон он!
   - Смотрите!
   Князь Львов добродушно смотрит на меня. Высокий, статный воевода с чёрными усами и коротко стриженой бородой. На плечах мой подарок - богатая соболья шуба.
   - Видишь, как тебя встречают, атаман?! Герой!
   - Хороша встреча! - соглашаюсь я и низко кланяюсь столпившимся на берегу людям.
   Нарастает их приветственный крик:
   - Слава атаману Степану Тимофеевичу!!! Слава!!!
   - В другой раз зайду - станем под городом, - говорю я воеводе.
   Князь Львов что-то порывается сказать, но я его останавливаю: - Скоро приду, и обо всём потолкуем - и про грамоту, и про пушки, и про полонянников.
   - И аргамаков, что в подарок государю везли, - вставляет воевода и улыбается, обнажая здоровые, крепкие зубы.
   - И про аргамаков, - соглашаюсь я. - А пока дозволь, князь-воевода, моим казачкам вход в город. Товара у них много, пусть торгуют - твои купцы будут довольны.
   - Пусть отдохнут, погуляют, - соглашается князь, - кабаки государёвы сидят без уловной деньги.
   Я смеюсь:
   - До этого мои робята всегда были охочи.
   Струги Львова поворачивают к Астрахани - мы идём дальше.
   - Нечего нам торопиться, - говорю я Якушке Гаврилову и Фролу Минаеву, пусть бояре посидят да подумают, чего ещё от Разина можно ожидать. Пусть напугаются.
   Есаулы смеются:
   - Ладная встреча, батька - ждали нас!
   - Вот и закончился поход за зипунами, - вздыхает Минаев и сдвигает на затылок красную запорожскую шапку.
   - Да новый начинается! - подмигиваю я своим есаулам. - В город пойдёте, присматривайтесь - может, скоро вернуться придётся.
   - Поговорим с голутвенными да стрельцами, - кивает головой Гаврилов. Ведь не зря они нас так встречают. Устроим им Яик-городок!
   В город я вошёл через несколько дней - сошёл со струга по алой ковровой дорожке в окружении верных есаулов. За эти дни они успели узнать город и тайные думы посадских и стрельцов.
   - Батька! - шептал мне в шатре Иван Черноярец. - Ждут тебя там предлагают пошарпать бояр да купчишек. Среди стрельцов смута - жалованья давно не получают, а князь Прозоровский лютует. Ярыжники его ненавидят и стрельцы тоже. То же самое и в Царицыне. Говорят - придёте, откроем ворота и сдадим город, пойдём с вами против бояр и воевод. Люди дождались тебя, атаман - поквитаться хотят, зовут тебя и пойдут за тобой.
   - Большое дело затеваем, Иван - не боишься на плаху?!
   - Батька, да за тобой - хоть к чертям в ад! Серёга Кривой одобрил бы такое дело!
   - Кривой? Давай, Ваня, помянем его - открывай бочонок, ставь кубки.
   Черноярец покосился на вторую половину шатра - там, на ковре, за прозрачной занавеской сидела Юлдус, моя персиянка. Леско Черкашенин сделал ей куклу, и она с ней весь день играла.
   У входа в шатёр послышались голоса.
   - Вот и гости! - усмехнулся я. - Должно быть, опять князь Львов кличет.
   Полог шатра откинулся и снаружи просунулась остроносая, с тёмной щёткой усов, голова Василия Уса.
   - Здорово, атаман - привет тебе привёз с Дона и охочих до бояр казаков.
   - Вот это гость! - воскликнул я, вскакивая и хватая лихого атамана в объятия...
   На следующий день я посетил город. Рядом, оттирая толпу тугими плечами, шли Василий Ус, Фёдор Шелудяк, Иван Черноярец, Леско Черкашенин. Все в разукрашенных, богатых, золотых кафтанах, в лёгких алых чадыгах. У Ивана Черноярца в левом ухе блестит крупный изумруд. Сабли разукрашены драгоценными каменьями, ножны покрыты золотом.
   Вокруг нас толпились чёрные люди - ярыжники, учужники и другая голь перекатная. По толпе вслед за нами шёл ропот.
   - Отец-избавитель наш идёт!
   - Атаманушко-заступник!
   Я поклонился:
   - Как живёте, люди добрые?
   - Глухо живём, батюшко! - закричал ярыжник с впалой грудью. - Нет управы на наших бояр и приказчиков!
   - Соки выпили, жилы повытягивали! - заголосила толпа.
   Фёдор Шелудяк да Леско Черкашенин раскрыли ларец и стали раздавать деньги в протянутые, изъеденные язвами да мозолями руки.
   - Спасибо, батюшко!
   - Защиты просим, каждый день видим батоги от воеводы Прозоровского.
   - Лютует, зверь...
   - Знать, ничего не изменилось, люди добрые? - нахмурился я. - Вволю кормят вас батогами и ослопьем, морят голодом.
   - Истина твоя, Степан Тимофеевич. На тебя надея - только ты можешь навести порядок!
   - А вы?! - грозно вопросил я.
   - А мы, атаманушко, поможем тебе, город откроем! - раздались крики.
   - Что ж - ждите, скоро приду.
   - Скажи, атаман, - из толпы вынырнул молодой оборванец, у которого на лице, измазанном сажей, блестели яркими венисами глаза, - а правда, что твои казачки Царицын уже взяли?
   - Царицын взяли?! - за моей спиной громко рассмеялся Василий Ус.
   - Не ведаю - может взяли, может, скоро возьмут, - ответил я.
   - Тогда возьми и меня в казаки?! - на чумазом лице заблестели белые зубы.
   - Леско, дай ему денег на зипун и саблю! Приходи к нам в лагерь, будешь казаком, - я хлопнул голодранца по плечу.
   Толпа раздвинулась, и мы оказались перед Приказной избой, куда нас настойчиво приглашали. Вокруг суетились дьяки - служилые испуганно и заискивающе забегали вокруг нас.
   Я медленно поднимаюсь по крыльцу, атаманы не отстают. Скрипят выскобленные половицы. Молодые монахи, побросав гусиные перья, таращат на нас удивлённые глаза.
   - Что - не видали таких удалых молодцов?! - смеётся Василий Ус.
   Я прохожу в отдельную комнату. Воздух затхлый, застоявшийся - сильно пахнет лампадным маслом. Пламя свечи колеблется в углу под образами. Нам навстречу кидается длиннобородый дьяк. В его дрожащих руках грамота - он начинает перечислять всё, что я им передал.
   - ...бунчук атаманский, знамёна шаховы, пленённого сына Менед-хана Шабалду, - дьяк вопросительно посмотрел на меня.
   - Да здесь он - передал твоим чернобородым.
   Дьяк смотрит на лист и продолжает:
   - Казну шахову, взятую в бою под Свинным островом, чистокровных аргамаков, что везли в дар государю нашему от шаха персидского Аббаса Второго, сына персидского купца Мухамеда-Кулибека - Сухамбетя, стрельцы... Пушки?
   - Стрельцов выдал.
   - Полонников, взятых в Кизылбаши и в Трухменских землях.
   Я развожу руками:
   - То ясырь общий - не могу лишать других законной добычи.
   - Струги?
   - Да на чём же я на Дон уйду?
   - Пушки?
   - Э, дьяк - ты разорить меня хочешь! А пушки я потерял в Реште. И не надо было тебе грамоту читать - государь и так нас простил!
   - То ведаю.
   - А раз ведаешь, - я поворачиваюсь к Черноярцу: - Внесите дьяку подарки!
   Дьяк замолчал, скрутил и спрятал грамотку, только глазки быстро забегали, оценивая появившиеся богатые подарки: богатые ковры, золотые чаши, шкатулку с каменьями. Дьяк поклонился в пояс. Быстро сбежалась вся Приказная изба. Выстроились и пожирали подарки глазами.
   - Спасибо, Степан Тимофеевич! - склонились все в поклоне, и я вышел в сопровождении есаулов.
   - Жульё! - ругался за спиной Черкашенин. - Отрыгнуться кровью им наши подарки.
   - Отдай им пять медных и шестнадцать железных стругов - хватит с них.
   - Понял. Прозоровский хочет обменять морские струги на речные суда.
   - Обменивай. Есаулы-соколы, заглянем к воеводе Прозоровскому заждался, небось!
   - Заждался - всех подарками наделили, а его обделили, - Якушка Гаврилов рассмеялся. - Князь Львов в новой собольей шубе, что царю в пору, щеголяет, а Прозоровскому завидно.
   - Айда к воеводе!
   * * *
   Князь Прозоровский вышел на крыльцо дома - встречал, как дорогого гостя. Это был высокий, подтянутый старик в голубой бархатной ферязи. На голове клобук, отороченный соболем, на груди лежит седая борода, стальные глаза внимательно меня прощупывают. За спиной топчется брат - Михаил, злые глаза которого гложут моих есаулов. Вот уж приветил бы он нас в Приказной избе на дыбе! Рядом с ними немецкий капитан Видерос - длинные, узкие усы висят над гладким, узким подбородком.