Строкин Валерий. Я - Степан Разин

   Я остановился перед крыльцом и с улыбкой поклонился в пояс:
   - Здрав-будь, князь-воевода Иван Семёнович!
   Щёлкнул пальцами: вперёд вышли Якушка Гаврилов и Иван Черноярец с богатыми подарками на руках - расшитыми золотом тканями, большим бухарским ковром, золотой исфаганьской посудой. Глаза у князей при виде дорогих подарков алчно заблестели, точь-в-точь как у дьяков в Приказной палате.
   - Прими подарки от вольных казаков!
   Черноярец вслед за Гавриловым положил на крыльцо тяжёлый ковёр.
   - Здравствуй, здравствуй, Степан Тимофеевич! - воевода потеснился на крыльце и отодвинул брата в сторону. - Проходи, гостем будешь.
   Я стал подниматься по крыльцу.
   - Многовато у тебя людишек, Степан Тимофеевич - переписать бы всех надо, - князь Прозоровский ласково улыбнулся и повёл меня в горницу.
   - Зачем переписывать - все мои, донские, а с Дону, как водиться, выдачи нет?!
   - Ты ещё не на Дону, - хмуро бросил брат воеводы Михаил.
   - Значит, скоро буду - царь грамоту выдал, все вины простил!
   - Пушки не все сдал! - не отставал Михаил Семёнович.
   - Ваши сдал, свои оставил - в честном бою были добыты у нехристей.
   - Усаживайтесь, гости, - пригласил воевода, обводя рукой стол. - Чем Бог послал.
   Бог не обделял воеводу Прозоровского - на столе стояли яндовы, наполненные водкой, вином, медами, блюда с жареными гусями, куски кабана и рыбы, на больших серебряных подносах лежали большие жареные чебаки, густо посыпанные зелёным луком, тут же пряники и коврижки, обсыпанные сахаром. Слуги наполнили кубки. Пришла тучная боярыня Прасковья Фёдоровна - жена воеводы.
   - За великого государя нашего царя и великого князя Алексея Михайловича! - провозгласил воевода.
   - За государя! - отозвался я.
   Мы осушили кубки. Их тут же наполнили заново.
   - Слава о тебе пошла гулять по Руси.
   - Тебе виднее, князь. Знать - время пришло.
   - Пришло время браться тебе за ум, Степан Тимофеевич. Погулял и будет государь на службу зовёт.
   - А я не отказываюсь.
   - Ты всё же товары шаховы и купцов верни.
   - А что возвращать - казаки честно саблей добывали, а не языком?! Раздали дуван и здесь же, на астраханском базаре продали купчишкам и в кабаках пропили.
   Воевода нахмурился.
   - Коли так, я разберусь и заставлю вернуть. Здрав будь, атаман!
   - Здрав будь, боярин!
   - Пленных верни, - воевода схватил гусиную лапу и вцепился в неё крепкими зубами.
   - Своих верну, а чужих... У нас ведь, князь Иван Семёнович, полонянник может сразу двадцати казакам принадлежать - их добыча.
   - Гладкий ты, атаман - сразу и не возьмёшь!
   - Не возьмёшь, князь - это точно! - усмехнулся я.
   - Пусть переписи составит! - выкрикнул хмельной Михаил.
   - Переписи не будет! - отрезал я.
   - Угощайся, Степан Тимофеевич, пей! - воевода жестом удалил слуг и собственноручно принялся подливать мне мёд в кубок.
   - Я угощаюсь.
   - Путь домой долгий будет.
   - Да я уже дома - на Русской земле.
   - Русь, - вздохнул воевода. - Слышали мы о твоих подвигах - досталось басурманам! Но государь недоволен, что ты рушишь его дружбу с шахом.
   - Я её ещё больше укрепил - теперь будут бояться государёвых казаков.
   - Это хорошо, - кивнул головой воевода.
   - Государю мы вины в Москву повезём - собираю я посольство, подарки готовлю.
   - Богат ты стал, атаман! - глаза воеводы заблестели.
   - Боевое богатство - кровью оплачено!
   - Князю Львову шубу соболью подарил?
   - Хороша шуба - князю в самую пору.
   - У тебя, чай, тоже соболья есть?
   - Есть, Иван Семёнович.
   - Богатая?
   - Красивая.
   - Может она и мне в пору придёт? - воевода не сводил с меня маслянистых глазёнок.
   - Одна осталась.
   - Пей, Степан Тимофеевич, угощайся.
   - Благодарствую, князь и супруге твоей Прасковье Фёдоровне спасибо, что приветила.
   - Пушки возврати! - князь Михаил бухнул по столу пустым кубком.
   - Эх, князь, не подумал ты обо мне - путь на Дон долог, степи кругом. В степях всякое может случиться - вон татары стали под городом.
   - Ничего с тобой не случится.
   - То только Богу ведомо.
   - Оставь, Михаил! - старый воевода наполнил брату кубок. - Сегодня пусть гости гуляют, отдыхают - разговоры завтра будем говорить. За тебя, удалой атаман! - воевода поднял кубок.
   - Здрав будь, боярин!
   Ничего не получилось у князя и на следующий день...
   * * *
   Струг птицею нёсся по тёмной речной воде. Над головами кричали чайки, под килем шумела и бурлила вода. Я полулежал на мостике с чаркой в руке, кутался от ветра в дорогую соболью шубу, взятую в Фарабате. Кружком сидели есаулы с чарками и пели весёлые казачьи песни, свистели в ответ на доносившиеся с берега приветственные крики горожан. Рядом, прижимаясь к тёплой шубе, сидела моя таинственная шамаханская царевна и куталась в расшитую золотом и жемчугом белую шаль. Молчала - её редко видели говорящей. Оставаясь в шатре в одиночестве, она изредка пела грустные восточные песни, но чаще играла с куклами Черноярца и о чём-то с ними тихо разговаривала, вспоминая свой далёкий дом. Широко раскрытые чёрные глаза блестели, словно ночные звёзды и в них можно было запросто утонуть. Юлдус испуганно смотрела на меня и есаулов. Жаль мне тебя, пичуга, да судьба твоя такая и ничего нельзя поделать. Мне жаль тебя, но ты всегда меня злишь - несмотря на то, что ты такая слабая и беззащитная, но всё равно никак не можешь смириться с потерей дома, и я чувствую к себе затаённую, глубокую ненависть. Ты не любишь меня - ты меня ненавидишь.
   - Батька! - окликнул меня Фрол Минаев, - вон Прозоровский-старший стоит - может возьмём князя, покатаем?!
   Казаки рассмеялись, и струг повернул к берегу.
   - Опять будут приставать с пушками и переписью! - проворчал Черноярец.
   - А мы его - в воду!
   Казаки рассмеялись громче и злее.
   - Когда-нибудь мы их всех загоним в воду, - пообещал я. - Пей, робята!
   Молча осушили чарки.
   - А когда загоним, атаман? - спросил Василий Ус.
   - Скоро - не отсиживаться мы едем на Дон.
   - Пора московских бояр тряхнуть! - бросил Фёдор Шелудяк. - А начинать надо с Астрахани и Царицына.
   - Наливай чарки, робята! - скомандовал я. - Начнём, Фёдор, с Астрахани.
   - Гей - сарынь на кичку! - гаркнули казаки, и лихой казачий клич пошёл гулять по реке, пугая чаек.
   Вот и берег. У воеводы злое, нахмуренное лицо. Я тронул царевну за рукав и ласково сказал:
   - Иди, милая, в шатёр - негоже, чтобы на тебя мозолил глаза князь. Якушка, проводи царевну под навес.
   Глаза есаула недобро загорелись, и рука сама легла на рукоять украшенного каменьями пистоля. Ох, не любят казаки мою царевну, считают, что околдовала атамана, иссушила ему сердце. Смотри, мол, наш атаман, сколько красоток вокруг! Бери, все твои - каждый день будем водить новых наложниц, но негоже менять своих ближних есаулов на любовь этой маленькой шамаханской ведьмы, которая ненавидит и нас, и тебя...
   Струг ткнулся в берег.
   - Здорово, Иван Семёнович! Гуляешь? Говорят, стены крепостные начал ремонтировать - не поздно ли? Кого боишься?
   - Людей воровских много вокруг города! - Прозоровский был не в духе.
   Я поднял чарку:
   - Прошу на струг, Иван Семёнович - не побрезгуй вина шамахского, добытого казацкой удалью.
   Воевода смело взошёл на струг. Я поднёс ему чарку. Его глаза впились в мою шубу.
   - Здрав будь, Степан Тимофеевич! - Прозоровский осушил кубок, обтёр усы, протянул пустую посуду. - Хорошее вино.
   - Прикажу принести тебе бочонок такого же.
   - Благодарю, - Прозоровский протянул руку и нежно погладил рукав моей шубы.
   - Замёрз, атаман?
   - Ветер на реке колючий - знобит, - я повёл плечами.
   Леско Черкашенин вновь наполнил нам кубки.
   - Ладная у тебя шуба, Степан Тимофеевич. Добрая шуба.
   - Не у меня одного - у князя Львова не хуже.
   - Услужил князю Семёну.
   - Так ведь князь аж в море выехал меня встретить! - меня начали раздражать речи Прозоровского.
   Я чувствовал, куда он клонит и уже жалел, что пригласил его на струг глазами Прозоровский примерял шубу на себя.
   - Подари мне её, Степан Тимофеевич - на что она тебе?! - сказал князь и его хитрые и злые глазки впились в меня.
   - Она и мне вроде нужна.
   - Прогуляешь ты её, пропьёшь - сгинет она у тебя в Черкасске! - воевода вновь тронул рукав шубу. - Мне она впору и по сану.
   Я громко рассмеялся:
   - Сан у неё один - кто саблей возьмёт! Прости, воевода - не могу сделать тебе такого подарка.
   Прозоровский поднял чарку и медленно её осушил. Из-за края чарки показалось злое и жестокое лицо, высокий лоб прорезали упрямые складки.
   - Подари, атаман - глядишь, и переписи никакой не надо будет составлять! - воевода прищурил глазки. - Тебе ведь важно, что я за грамотку в Москву отпишу, что в ней будет для государя о тебе - добро али худо?
   Моя правая рука сама легла на алый пояс в том месте, где из него торчала рукоятка пистоля. На струг опустилась тишина. Злобные глазки Прозоровского вдруг стали бледными и забегали по стругу в поисках поддержки, но везде натыкались на угрожающие казачьи ухмылки.
   - Хорошие речи говоришь, боярин! Леско!
   - Я здесь, атаман!
   - Сними шубу - жарко что-то стало в ней.
   Глаза Прозоровского ожили - он решил, что гроза миновала, но зря - для воеводы всё было впереди. Черкашенин убрал шубу с моих плеч.
   - Отдай её князю - холодно ему рядом со мной.
   Леско, кривляясь, протянул Прозоровскому шубу. Руки воеводы алчно вцепились в меха. Князь прижал шубу к груди и на губах появилась победная, торжествующая улыбка.
   - Разойдёмся по мировому, Степан Тимофеевич! - руки погладили мех. Ладная шуба... Спасибо тебе за подарок!
   - Да уж! - я зло расссмеялся. Иди, Иван Семёнович - не гоже с таким подарком по речке кататься.
   - А, может - ещё чарку? - воевода кивнул на бочонок. - Хорошее у тебя вино.
   - Да там, наверное, уж ничего не осталось. Пришлю я тебе бочонок, коли обещал - дома подарок мой обмоешь.
   Князь Прозоровский перекинул шубу через плечо и заторопился к сходням.
   - Смотри, чтобы шуба в пору была - жаркая она, опалить может! - бросил я в спину воеводе.
   Воевода хрипло рассмеялся и сошёл на берег.
   - Сука! С атамана шубу снял! - Леско сплюнул в воду.
   - А говорят, что это мы разбойнички! - подхватил Фрол Минаев.
   В струге рассмеялись.
   - Ничего, робята - придёт срок и мы этих разбойничков пошарпаем, вернём долги! Дорого обойдётся шуба князю!
   - Всё вспомнится! - кивнул Леско.
   - Наливай чарки! Выпьем, казаки, за казацкую удаль, за казацкую славу, за свободный казацкий род! За волю!
   - Ура! - грянули хором есаулы и вскинули чарки вверх.
   * * *
   Астраханский горожанин подал на моего казака жалобу, что тот снасильничал его жёнку. Собрали казачий круг. Вывели насильника казака-молодца: широкоплеч, статен, тёмная поволока синих глаз. Такому и насильничать не надо - любая жёнка полюбит. Смотрит на меня гордо, свободно, смело - чувствует, что атаман поможет и защитит. На голове красная запорожская шапка, лихо заломленная на бок, украшенная золотой диадемой. В ухе блестит золотая серьга, синий кафтан расшит серебряными нитями и перехвачен алым кушаком, из-под которого торчит рукоять другого пистоля и блестящая, отполированная и ничем не украшенная рукоять простой сабли. Улыбаясь, он нагло посматривал на слезливого горожанина-жалобщика.
   - Что ж ты, молодец, чужую жёнку опозорил? Или по согласию было?
   Казак ухмыльнулся:
   - А пёс его знает, батька-атаман - пьян был, не ведаю.
   - Он ко мне в дом силой ввалился, когда меня не было, - подал голос горожанин.
   - Так ли было?! - спросил я, нахмурившись.
   Казак пожал плечами:
   - Я ведь сказал - пьян был, не ведаю.
   Он подмигнул мне.
   - Худо, что не ведаешь - обидел, унизил человека, который верит нам, верит в казачью справедливость. Ведь обещали не трогать простых людей! Они такие же, как и мы - на обед батоги, на ужин - ослопья. С утра до вечера спину гнут на бояр-батюшек, да на монахов с патриархом.
   - Каюсь, батько - больше не буду! - молодец повёл плечами и с улыбкой оглядел казачий круг.
   - Хорошая у вас справедливость, - бросил горожанин. - А мне сказали, Степан Тимофеевич, что ты за народ стоишь?!
   Казак снял с папахи диадему.
   - Эй, астраханец, лови! - он кинул её горожанину. - В расчёте?
   Золотой обруч, украшенный каменьями, упал к ногам горожанина. Тот не стал его поднимать, плюнул рядом с обручем в пыль и хотел идти прочь, но я его задержал.
   - Так что делать с тобой, молодец? - ласково спросил я казака. - Кто прав - ты или астраханец?
   - Гони ты его, батька, я же обещаю больше не пить! - рассмеялся молодец. - Нет, вру - пить буду, но в пьянстве озорничать не стану.
   - Хорошо, - кивнул я головой. - Я велю тебя напоить. Приговор таков, я оглядел молча ожидавший круг, - в воду - напоите казачка!
   - Атаман?! - выкрикнул молодец, когда ему начали скручивать руки и отобрали саблю и пистоль. - Ты променял казака на голодранца?! Жёнку стало жалко?
   - Прости казака, - попросил Черноярец.
   - Уйди! - угрюмо ответил я.
   - Батька! Атаман! Пощади! - орал казак, которого тащили к берегу. - Я с тобой в Исфагань ходил, плавал с тобой по Хвалынскому морю! Атаман!
   Казака посадили в струг.
   - Прости казака! - вновь вступился Черноярец. - То лихой казак - Хвёдор Запорожец.
   - Сам ведь тешишься с басурманской княжной, - закричал со струга казак, - а другим не даёшь!
   Ему сыпали в рубаху камни и связывали за спиной руки.
   - Значит у тебя своя правда?! Тебе можно, а другим нет?! Других в воду сажаешь?!
   Струг отошёл от берега.
   - Значит тебе можно с басурманкой? - не унимался казак.
   - Правду говорит, - пробормотал Черноярец.
   - Замолчи! - я толкнул есаула в грудь.
   Иван упал.
   - Правда колит в глаза, атаман?! - Черноярец вскочил на ноги.
   - Уйди, Иван - доведёшь до греха!
   Черноярец отошёл в сторону, злобно косясь на меня.
   - Атаман! Батька! - кричал связанный казак.
   Струг выплыл на середину реки.
   - Атаман! Степан Тимо.., - послышался всплеск и крик замер.
   С берега было видно, как возле струга забурлила вода - на поверхности лопались поднимающиеся пузыри.
   Казаки хмуро, молча расходились, покидая круг. Я взглянул на застывшего астраханца - он смотрел широко раскрытыми глазами на реку, на то место, где утопили Хвёдора Запорожца.
   - Видишь, какая она суровая - правда! Заглянешь ей в глаза и страшно становиться!
   Горожанин, словно очнувшись, пугливо оглянулся на меня, молча поклонился в пояс и побежал вдоль реки в город.
   - Леско?
   - Я здесь, Степан Тимофеевич, - рядом неслышно вырос есаул, который старался не смотреть на меня, хмурился, кусал тонкие губы - видать, жалел утопшего.
   - Приготовь струг гулять по Волге-матушке - пойдём мимо Астрахани! приказал я ему глухим голосом. - Вина возьми два... нет - три бочонка!
   * * *
   Струг скользил вдоль астраханских стен. Чарки молча наливали, молча поднимали и молча пили.
   - Помянем лихого запорожца! - только и сказал я.
   Вечер выдался душным - где-то на юге, в татарских степях полыхали зарницы. Быть грозе. Выпитое вино разгоняло кровь. Становилось жарко. Я скинул с себя красный скарлатный кафтан, остался в белой льняной рубахе. Рядом, как обычно, сидела молчаливая княжна. Я откинул с её лица тонкую белую ткань. Её чёрные огромные глаза испуганно уставились на меня. Я невольно залюбовался её бледным, точёным лицом, изогнутыми, как татарский лук, чёрными бровями, пухлыми алыми губами.
   - Не бойся! - я протянул ей полную чарку. - Выпей за упокой души Хвёдора Запорожца. Пей! - закричал я.
   Она робко приняла чашу и, не сводя с меня тёмных, пугливых глаз, долго пила мелкими, судорожными глотками. Наконец, протянула полупустой кубок. Я допил вино и выбросил кубок за борт. Всплеснула вода, из-за туч проглянуло вечернее солнце, и я увидел, как блеснул бок кубка, золотой рыбкой исчезнувший в речной пучине. Казаки молча смотрели на меня - чего теперь им ждать от атамана.
   - Волга - мать всех рек, одарила ты меня златом, серебром, золотыми каменьями, наградила меня славой и честью, а я тебе ничего не дал в подарок. Прости, - я поднялся, посмотрел в тёмную воду.
   Солнце вновь скрылось, налетел ветер, и чёрное речное зеркало покрылось рябью. Волны били в борт струга. Мрачная тень воды притягивала взор.
   - Так возьми же у меня самое дорогое, что у меня есть! - выкрикнул я и, решившись, подхватил княжну и с размаху кинул её в тёмную воду.
   Река успела принять лёгкий девичий крик, и княжна камнем пошла на дно.
   Казаки окаменели. Первым опомнился Черкашенин:
   - Атаман?!
   Леско бросился к борту. Я перехватил его за плечо и бросил на дно струга.
   - Сидеть! - рявкнул я и другим, изменившимся, внезапно севшим голосом сказал: - Всё, Леско, всё... Уже поздно.
   Я медленно опустился на скамью, с удивлением чувствуя, как что-то горячее струится из глаз. Такое же горячее, как и кровь - прожигает щёки насквозь, мочет усы и бороду.
   - Всё, - тяжело выдохнул я. - Наливай, Леско, полные чарки - помянем красавицу княжну и запорожского удальца Хвёдора.
   * * *
   С того самого вечера закончились пиры да гулянья. Я каждый день устраивал смотр казачьему войску. Есаулы учили ратному делу вновь прибывших, ещё необстрелянных людей - беглых стрельцов, ярыжников с патриарших учугов, беглых крестьян. Вспомнив молодость, свои посольства к татарам, договорился с тайшой и купил маленьких, выносливых татарских лошадок. 4 сентября 1669 года я покинул Астрахань, но лишь для того, чтобы вскоре вернуться.
   * * *
   Меня несколько раз окатили холодной водой. Я застонал.
   - Живой, - облегчённо произнёс чей-то голос.
   Бояре весело рассмеялись:
   - Дюжий, чёрт! Шкура у него дублёная! Как придёт в себя, князь Одоевский приказал водой пытать.
   - Воо-одой?! - удивлённо протянул палач.
   - Скоро государь придёт, почтит своим присутствием, так ты не перестарайся, - напомнил голос зеленоглазого дьяка.
   - Ничего с ним не станется! - пробасил палач.
   Меня рывком подняли на ноги. Подскочил дьяк:
   - Говори, вор, как ты замышлял свои злодейства?!
   - Да пошёл ты.., - устало выдохнул я.
   - Приготовь его к воде! - приказал палачу дьяк.
   - Такую пытку никто не выдерживает! - донеслось из боярского угла.
   Я посмотрел в ту сторону - князя Долгорукого не было.
   - Брейте голову! - приказал палач своим подмастерьям.
   Его хлопцы подхватили меня за руки и бросили на лавку. Где-то в углу жалобно завыл Фрол:
   - Покайся, брат!
   - Молчи - это всё одно, что постриг в попы!
   - Молчи, гнида! - палач стал скоблить мне макушку остро заточенным ножом.
   - У меня ниже свербит - пощекочи между лопаток.
   - Я тебе пощекочу!
   - Мне всегда был нужен такой умелец, как ты, а то я не знал, что можно с боярами делать!
   - Всё - готово!
   Помощники подняли меня с лавки и привязали к столбу. Голову закрепили бычьими ремнями с такой силой, что я даже не мог ею пошевелить. На бритую макушку стали размеренно падать студёные водяные капли.
   - То огнём, то водой - как дамасский клинок закаляете!
   Зеленоглазый дьяк стал напротив меня и улыбнулся. Я закрыл глаза, чтобы его не видеть.
   - Потише, чтобы в изумление не вошёл! - сказал дьяк палачу и зашуршал свитком. - Пошто, вор, Герасима Евдокимова, царского посланника, в воду кинул?
   - Любопытен слишком - знать много хотел! Грамоту у него нашли от государя вашего, чтоб казачью старшину и домовитых натравить на промысел надо мной и моими товарищами. В прорубь я его кинул! - я раскрыл глаза и посмотрел на дьяка.
   Он отвернулся.
   Тяжело топая, рядом встал рыжебородый боярин - мухтояровая шуба на волчьем меху распахнута, на груди поверх кафтана золотая цепь с образом божьей матери.
   - Тимофей Тургенев, царицынский воевода, по твоему приказу умерщвлён был?
   - Очень уж любили его голые люди... Так любили, что посадили в воду и его, и всех царицынских бояр, окромя племянника и детишек боярских пожалели. Смена вырастет.
   Боярин ударил меня по лицу.
   - Злодей, будь ты проклят! - он быстро и истово перекрестился.
   - По тебе, я вижу, Москва-река тоже сохнет. Ничего, когда-нибудь и тебя к себе примет! - пообещал я.
   Рыжебородого сменил другой боярин, у которого текли капли пота по крупному, веснушчатому лицу.
   - Мой брат, Иван Лопатин...
   - Дурень твой брат, - усмехнулся я. - Спешил к Тургеневу Тимофею на помощь, встретиться хотел. Вот и встретились на речном дне - в воду посадили твоего брата.
   - Ах ты! - боярин замахнулся, но не ударил, а отошёл в сторону.
   Ему на смену вынырнуло хитрое лицо дьяка с рыжими бровями.
   - Изменник, что ты кричал в Паншином городке?! - дьяк сверился с грамотой. - Это было неделю опосля Николина дня ( Николин день - 9 мая).
   - Ну и что?
   Дьяк углубился в грамотку:
   - Казаки, мы на великого государя не поднимем оружие - пойдём на Русь бить хитрых бояр и воевод, кои скрывают от него правду.
   - Верно читаешь.
   - Письма к запорожцам писал? Гетману Дорошенко и кошевому атаману Сирко? Прислали они тебе помощь?
   - Сволочи они - чего таить, не было от них помощи, струсили!
   - Значит, чтут милость государя-батюшки, - назидательно сказал дьяк. Сколько злодеев вместе с тобой оставили Паншин городок?
   - Четыре тысячи человек - конных, пеших и в стругах. Для начала хватило.
   Дьяк жёстко ударил меня по губам.
   - То говорить заставляешь, то рот затыкаешь, - попробовал я улыбнуться.
   Мне хотелось говорить... Говорить, чтобы заглушить дикую боль, раскалывающую голову на куски. Всё равно ничего нового они не узнают.
   - Ввёл в Царицыне свой воровской закон - казацкие порядки, - читал дьяк.
   - Просто объявил всем волю.
   - Волю для всех? - усмехнулся дьяк. - Нет такой воли! - дьяк зашуршал бумагами. - На казачьем кругу объявили Петра Шумливого атаманом, а с ним за главных сына дворянского Ивана Кузьмина, соборного попа Андрея и местного пушкаря из служилых - Дружинку Потапова...
   - Доносная бумага?
   - Письмо, - дьяк спрятал бумагу.
   - Значит не всех гадов передавил в Царицыне - остались! - я заскрипел зубами.
   В руках у дьяка появились новые бумаги:
   - Князь Львов с тобой злодейство замышлял?
   - Нет - ваш он, - во рту начали крошиться зубы, - держал его подле дорогим аманатом, чтобы думали, что не только крестьяне-лапотники против нас воюют, но и именитые князья... Казнили мы его потом... Черноярского воеводу тоже казнили.., дабы не велел палить из пушек...
   - Астраханью воровством завладел, лютой смерти предал Прозоровских князя Ивана и князя Михаила!
   - Они получили по заслугам, - в голове слышался гул, и я чувствовал, как она раскалывается пополам и водяная струйка пробивает меня насквозь.
   Обречённо закрываю глаза и вижу волны кровавого, бунтующего моря. Слышу их плеск - волны бьют в лицо. Шёпот ветра в камышах... Или то татарские копья? Я прислушиваюсь к далёкому копейному гулу. "Астрахань! АСТРАХАНЬ!" приносит ветер многотысячные голоса. Слышу треск пламени - всё же опалила моя шуба обидчика! Я улыбаюсь. Вновь шумят волны...
   * * *
   Мы сидели под Астраханью и ждали вестей из города - готовились к встрече с братьями Прозоровскими. Посылали в город своих лазутчиков. Каждый день к нам со свежими вестями текли перебежчики. Прозоровский-старший был напуган после того, как получил известие о разгроме князя Львова под Чёрным Яром и теперь торопился: чинил стены, углублял рвы, призывал стрельцов оборонять город от воров Стеньки Разина. Но больше надеялся на каменный кремль, недаром Астрахань считалась неприступной крепостью: шесть ворот, десять башен. За каменным кремлём - Белый город со стенами в десять сажень и толщиной в четыре. За Белым городом третья крепостная стена - земляной вал с деревянными стенами.
   Я сидел в шёлковом турецком шатре, захваченном ещё в Фарабате. Розовая перегородка, за которой раньше скрывалась моя княжна Юлдус, исчезла никакого следа на земле не оставила моя красавица, только боль в моём сердце. Тёмно-вишнёвое вино, словно литой свинец, тяжело лежит в золотой чарке. Полог шатра откинут и внутри гуляет лёгкий, свежий воздух - пахнет степью. Рядом с входом о чём-то с тихим смехом переговаривается моя доверенная охрана. Слышен конский топот. Три всадника - определяю я. Охрана молча их пропускает. Появляются: Василий Лавренёв-Ус, Фёдор Шелудяк и низкорослый стрелец с угрюмым взглядом серых глаз.
   - Здорово, атаман! - приветствуют есаулы.
   Шелудяк кивает на невысокого стрельца:
   - Вот, Степан Тимофеевич - перебежчик к тебе!
   - Как звать тебя, молодец?
   - Иван, Петров сын, - угрюмо отвечает стрелец, но в глазах вспыхивает огонь - он радостно и возбуждённо смотрит на меня.
   Я протягиваю ему чарку с вином:
   - На-ко, Иван, Петров сын, отведай атаманского вина.
   Стрелец лихо опрокидывает чарку. Фёдор смеётся:
   - Здоров ты пить, Иван, Петров сын!
   - Садись, - я киваю ему на подушки. - Какие вести привёз?
   Стрелец не садится:
   - Опасается тебя воевода Прозоровский.
   - Правильно делает! - смеюсь я.
   - Расставил на стенах пушки, определил к ним пушечный запас, назначил стрельцов, чтобы за всё отвечали. Каждый день со своим немчином и братом Михаилом ходят по стенам - проверяют.
   - Пусть проверяют.
   - Приказал завалить камнями все городские ворота изнутри, чтобы никто не посмел их отворить твоим людям, батюшка!