Строкин Валерий. Я - Степан Разин

   - Где казаки? Собирай их и вперёд - ещё немного и они побегут! закричал я.
   Прогремел ещё один залп.
   - Батька, отступаем! Не пробиться нам к ним! - Иван покачивался в седле, его плечо было мокрым и красным.
   Конь хрипел и мотал головой, разбрызгивая белую пену и косясь на седока обезумевшими глазами.
   - Конница! - закричал кто-то из наших.
   Дворянская конница неожиданно появилась слева и ударила нас.
   - Вперёд! - закричал я в исступлении, но было поздно - царские войска теснили нас со всех сторон.
   Всё, что мы смогли сделать, так это, огрызаясь, отойти с поля боя, сохранив порядок.
   - Лазарка, скачи в острог за помощью - пусть пришлют людей и пушек! приказал я есаулу. - Надо кончать с Барятинским - или мы, или он!
   К вечеру мы вновь сошлись с боярским войском, испытывая взаимную ненависть и жажду убивать друг друга...
   Не подведи казаков необученные и необстрелянные мужички, одолели бы Барятинского.
   ...Я был в самой гуще схватки, когда почувствовал сильный удар в ногу пуля прошла сквозь икру. Я развернулся в седле и рубанул дородного дворянина по голове. Неудачно - сабля пошла вскользь и дворянин уже валился на меня, широко вытаращив глаза. Чертёнок вовремя всадил ему в спину пику.
   - Молодец, Чертёнок!
   - Я всегда рядом с тобой! - весело закричал молодой есаул, выхватывая из-за пояса заряженный пистоль.
   Его взгляд упал на мою ногу - она стала мокрой от крови.
   - Батька, ты ранен?! Надо отходить!
   - Некуда отходить! - закричал я. Вперёд! Только вперёд! Уничтожим боярских холуёв! Соколы, за мной!
   Оглушительно свистя и размахивая саблей, я направил коня в толпу дворян. Они испуганно шарахались от меня с криками:
   - Разин! Разин!!!
   Двое кинулись ко мне наперерез. Чертёнок чуть отстал, и я услышал, как прогремел его выстрел. Его стали теснить. Отчаянно матерясь, Чертёнок вертелся в седле, размахивая саблей. Одного храбреца-дворянина я срезал саблей, и чернобородая голова в золочёной мисюрке покатилась по земле, скаля зубы. В это время второй прыгнул на меня со спины и схватил за шею. Я выпал из седла. Он - за мной.
   - Вот ты, вор и попался! - зашипел мне с ненавистью дворянин.
   Он крепко прижимал меня к земле, придавив тяжёлыми доспехами.
   Не было сил перевернуться или сбросить его. Чужие руки вцепились в мою шею и стали душить.
   - Живым я тебя не выпущу, тать! - выдохнул он мне в ухо.
   Я резко двинул головой назад и ударил его в лицо. Хватка дворянина ослабела, он стал ругаться, и я вывернулся из-под него, улучив удобный момент. Мы, сцепив зубы и тяжело сопя, молча катались по земле. Рана давала себя знать, и дворянин прижал меня к земле и вновь схватил за горло. В это время подоспели казаки и рубанули по нему шашками. Дворянин поник мне на грудь и ослабил хватку. Я отшвырнул его в сторону и стал осторожно подниматься:
   - Что, пёс - моя взяла?!
   Горевшие ненавистью глаза моего недавнего противника подёрнулись мертвенной пеленой, и он не успел ничего ответить. Мелькнула острая сабля Чертёнка, отделив голову от тела. Я огляделся - в вечерних сумерках мелькали серые силуэты сражающихся, кричали люди и раненые кони, неся смерть, звенели сабли, гремели пищали и пушки. Меня окружили казаки.
   - Смотрите - атаман шатается! Он ранен.
   - Я не ранен. Робята, подайте коня - разобьём Барятинского! - я покачнулся.
   - Батька ранен! - закричал Чертёнок. - Хватайте его и уходим! Всё...
   - Нет, не всё! - возразил я, но глаза закрыл кровавый туман и я потерял сознание...
   Барятинский дал нам уйти к острогу, а сам, не теряя времени, ночью стал обозом недалеко от города, окружив свой стан обозными телегами и пушками. Я наблюдал с вала за его пушками, скрипя зубами от ненависти, не замечая, как меня сотрясает озноб. Повязка на ноге вновь пропиталась кровью. Повязка на голове съехала, обнажив рану на лбу холодному ветру. Пальцами я крепко сжал посох, на который теперь опирался.
   - Шёл бы ты, батька в избу - нечего стоять на холоде! - раздался голос Чертёнка.
   - Заткнись, иуда! - закричал я, повернувшись к нему с искажённым от ярости лицом. - Ты вывел меня из боя и погубил всё дело!
   Чертёнок опустил голову:
   - Прости, батька - ты был ранен, потерял сознание. Мужики побежали многие думали, что ты убит, - он вскинул голову и осторожно улыбнулся. - Ты жив, значит, дело наше продолжается, а сейчас это - самое главное!
   Я положил руку на плечо верного есаула:
   - Да, война продолжается, обидно только, Микифор, что не сладили мы с князем Барятинским, а ведь могли.
   - Подвели мужики.
   - Как там Иван Лях?
   - Монахи достали пули из плеча, напоили отваром. Сейчас он спит.
   - Раз спит, значит, будет жить. Вот что - пошли сегодня же людей к Харитонову, Осипову и Иванову, пусть идут с людьми под Симбирск. Одно у нас дело и всё сейчас здесь решается - или они нас, или мы их!
   Теперь Симбирск был разделён надвое. Северная часть с выходом к Волге, посадом и острогом оставалась за нами, а южная и Малый город были в руках Милославского и Барятинского.
   Всё решилось через день - 3 октября 1670 года.
   * * *
   Вечером неожиданно ударил Милославский, опрокинул казацкие шанцы, стерёгшие Малый город и обрушился на наш обоз. Там завязался жаркий бой. Люди Милославского увязли, в кремле остались лишь малые силы, а Барятинский отдыхал после вчерашнего боя и не торопился выводить свои силы. Появился шанс завладеть кремлём. Я тут же повёл людей на приступ...
   Внутрь кремля летели зажжённые дрова и пакля. Над неприступными стенами стоял дым и чад, ревели пушки, тише тявкали пищали, тонко свистели татарские стрелы.
   - Ну, ребятушки - возьмём кремль! Кончим с боярами - вперёд!
   Я повёл на приступ больше тысячи человек. За мной хлынули казаки, татары, мордва, черемисы.
   - Сегодня наш день, робята - главное, не робеть! - кричал я, морщась от боли и припадая на раненую ногу.
   Чертёнок шёл рядом, преданно присматривая за мной.
   - Зададим боярам и дворянам жару! - ревели люди и с весёлой остервенелостью лезли на стены.
   Быстро стемнело, и наступила ночь. Над головой то и дело проносились хвостатые кометы - зажжённые головешки. Защитники кремля стали нервничать помощи им ожидать было неоткуда.
   - Отомстим сегодня за вчера! - кричал Чертёнок.
   Я протолкнулся к стенам - отсюда было хорошо видно, как на той стороне горит объятый пожаром кремль. Подобно зверю, багровое пламя ревело и гудело, освещая всё вокруг.
   - Ага, сейчас, как тараканы, полезут бояре, дворяне и их прихвостни-стрельцы. В плен никого не брать! - я громко рассмеялся, забыв про усталость и боль в ноге. - Всё-таки мы их одолели! - закричал я, когда увидел, что казаки стали появляться на стенах.
   Люди с воодушевлением подхватили мой крик. Я схватился за лестницу:
   - Теперь наш черёд, Чертёнок - победа!
   - Победа! - воскликнул Микифор.
   В это миг крики и шум возле кремля перекрыл тысячекратный рёв от Свияги - там стояли наши лодки и струги. Я замер, так и не успев поставить ногу на перекладину лестницы. Ко мне в распахнутом кунтуше протиснулся казак с округлившимися от ужаса глазами с коротким ятаганом в руке.
   - Спасайся, батька-атаман! - закричал он.
   - Что случилось, чёрт побери?!
   - Рейтары Андрея Чубарова хватают и топят наши лодки! - выпалил казак.
   Я почувствовал, как у меня от лица отхлынула кровь, а пальцы сжали перекладину лестницы с такой силой, что она затрещала. Принесённая новость мигом облетела штурмующих город казаков и татар. У стен воцарилась тишина было слышно, как ревёт пожар за стенами кремля. Наверное, в этот момент боярские защитники недоумевали, почему остановились штурмующие. Кто-то громко завыл:
   - Потопят лодки и не уйти нам из-под стен города!
   - Ох, погубят нас под этим Симбирском! - тут же другие подхватили вой.
   Люди шарахались от меня в стороны, и никто не смотрел в глаза.
   - Врёшь! - я схватил казака и отшвырнул его в сторону. - Послушайте меня - нам надо взять город! Чёрт с ним, с лодками - найдём новые! Возьмём город, и победа будет нашей! На кремль!
   Люди не слушали меня и уже не слышали - они смотрели в сторону реки, откуда доносился шум боя с рейтарами Чубарова.
   Волна наступающих отхлынула от стен и, вначале медленно, затем ускоряясь, стала откатываться с кремлёвского вала. Люди побежали к реке спасать лодки, чтобы спасти свою шкуру.
   - Стойте! Назад! - напрасно кричал я - бегущих было уже не остановить. - Предатели! Порублю! - я бросился с вала наперерез беглецам.
   Мелькнуло испуганное смуглое, узкоглазое лицо татарина. Он успел отскочить в сторону, а я споткнулся и не попал по нему саблей. Это спасло татарину жизнь. Я с горя ударил кулаком по земле:
   - Трусы! Трусы! Нас ведь больше, чем их!
   Пробегающий мимо казак помог мне подняться. Я схватил его за грудки:
   - Ты куда, сволочь, бежишь, если атаман зовёт на приступ?!
   - Батька, коли спалят рейтары и стрельцы струги, не уйти нам от города!
   - Зарублю! - закричал я.
   Казак оттолкнул меня, и я вновь упал.
   - Соколы, робята - остановитесь! Стойте!
   Никто не слушал атамана - всех охватила паника.
   - Чёрт бы вас всех побрал, трусы! Не хотите воли, так готовьте ваши шеи под боярское ярмо! - я сдёрнул с головы повязку и отбросил в сторону.
   Рана на голове открылась и вновь стала сочиться, заливая лицо кровью. Из глаз от отчаяния и бессилия текли слёзы, которые смешивались с кровью, а затем и с землёй, в которую я уткнулся и бил кулаками, словно это она была виновата. Никто ничего не мог изменить...
   Неудачная осада Симбирска надломила меня и я так и не смог оправиться. Это было первое поражение и... Я впервые увидел, как паника меняет людей ничего для них больше не свято и ничего им больше не нужно, кроме спасения собственной шкуры...
   Надо мной склонился Чертёнок.
   - Вот ты где, батька, а я тебя ищу! - услышал я обеспокоенный голос есаула. - Ты ранен? - он увидел моё лицо.
   - Всё, Микифор - мы проиграли! - прошептал я.
   - Эй, сюда - атаман ранен! - крикнул Чертёнок, протёр мне лицо и случайно задел рану на голове.
   В тот же миг мне показалось, что внутри головы разорвалось пушечное ядро.
   Я не помню, как меня тащили на струг. Казаки поспешно бежали от Симбирска вниз по реке. Это было поражение. Первое поражение, но война не окончилась - она продолжалась с новой силой...
   Очнулся я незадолго до рассвета. В голове шумело и гремело, словно рядом взрывались пушечные гранаты, и продолжался бой. Я с усилием оторвал голову от деревянной скамьи - чей-то кафтан, пропитанный моей кровью из открывшейся на голове раны, сполз на дно.
   - Где мы? - прохрипел я, не узнавая свой хриплый, каркающий голос.
   - Всё в порядке, атаман, - донёсся с кормы голос Чертёнка.
   Сумерки смазали его молодое, красивое лицо - передо мной серел незнакомый овал, который иногда скрывали малиновые круги. Тогда мне приходилось моргать, чтобы согнать с глаз малиновую пелену.
   - Мы в безопасности.
   - Да пошли вы к чёрту! - я со стоном опустил голову. - Всё - Симбирск потеряли, - заскрипел зубами. - Ничего, мы ещё вернёмся.
   - Возьмём помощь и вернёмся, батька-атаман! - подхватил Микифор. Васька Ус и Шелудяк подкинут людей из Астрахани. Пётр Шумливый пришлёт царицынских. Там, в остроге ещё остались наши - тысяч двадцать. Думаю, продержатся и дождутся нашей подмоги.
   - Продержатся, - прохрипел я.
   - Атаман, пить хочешь?
   - Нет, - от боя под Симбирском мне было муторно.
   Такую муть, поднявшуюся от сердца, никаким вином не заглушишь. Скоро зима, казаки воевать не будут, придётся зимовать, а весной крестьяне не смогут помочь - у них своя работа. Придётся начинать всё сначала...
   Надежда была на то, что на Дон сбежится зимовать множество голутвенных и беглых крестьян, будников и поливачей с арзамасских поташных заводов. Весной поднимемся, пойдём до Москвы неукротимой лавиной. Я улыбаюсь. Ещё поквитаемся с Милославскими, Долгорукими, Барятинскими...
   В Самаре я узнал о судьбе своего покинутого двадцатитысячного войска, оставшегося защищать острог. В живых осталось всего четыре сотни... Погиб Иван Лях...
   ...Много было выпито вина в Самаре и передумано тяжёлых дум. Пока жив буду, отомщу за каждого убитого. Стократ отомщу, под корень выведу всё боярское семя. Война не на жизнь, а на смерть!
   Подолгу не задерживался ни в Самаре, ни в Саратове - видел и чувствовал, что горожане начали колебаться, бояться и чураться меня. "Нет лихого атамана во главе многотысячного войска - теперь и полтысячи не наберётся во главе с беглым казаком Стенькой Разиным, - думали они. - Разве может он теперь нас от боярского войска защитить?!" Остановился и крепко передохнул лишь в Царицыне у своего старого боевого атамана Фёдора Шелудяка. Фёдор - молодец, и город был в надёжных руках - здесь ещё не чувствовалось поражения. Симбирск был слишком далеко.
   * * *
   В Царицыне я провёл три недели, обговаривая с Фёдором план будущей весенней кампании. Василий Ус обещал прислать своих людей. Наступила зима, я рассылал атаманам письма, чтобы возвращались на Дон. Надо было выиграть время, собрать силы, дать людям передышку. Но никто не возвращался, только по городу начали гулять слухи, что рубят воеводы крестьян да казаков, лютуют бояре да дворяне. Иван Милославский вступил в Симбирск, правит сыски, город почти обезлюдел. Там погиб брат Василия Уса - Серёжка. Василий Ус прислал письмо, что казнил на майдане астраханского митрополита и старцев Троицкого монастыря - у них обнаружилась переписка с князем Долгоруким. В городе пошарпали и порубили уцелевших дворян и их семьи, скинули с раската дорогого аманата - князя Львова после того, как была доказана его вина в сговоре с митрополитом.
   А в это время в Нижегородском, Курмышевском и Алатырском уездах зверствовали Долгорукий и воевода Фёдор Леонтьев. Лазутчики доносили, что пленных воеводы не берут и на всех лесных дорогах висят наши люди. Попался мой поп Андрюшка с прелестными грамотами - так и не довёз их до Москвы. Леонтьев приказал отрубить ему голову.
   Где же ты, моя шестидесятитысячная сила, по каким степям, лесам и кривым дорогам разметало тебя?! Напуганные крестьяне, растерявшие весь свой боевой запал, разбежались по домам - теперь многие из них "украшают" по бокам дорог зимние деревья. Черемисы, татары, мордва ушли в степи - обещали объявиться по весне. Долгорукий дошёл до Арзамаса, где почти каждый второй пострадал от его пыток. Лютовал князь - значит, боялся.
   Разбили Акая Боляева, моего друга и брата, которого лучше знали по прозвищу Мурзайка, потому что он сам из дворян, сын мурзы, как и Карачурин, а вот встали же на сторону народа. Даже неизвестно в точности, сколько его мордвы полегло под Алатырём - бой с Юрием Барятинским был жарким. С остатками войска Мурзайка ушёл в леса, а в середине декабря люди Барятинского настигли его и схватили. Нет больше славного атамана, вечно улыбающегося, свободолюбивого человека - мурзы Акая Боляева, казнили его смертью лютой - четвертовали.
   На слободской Ураине хозяйничал зверь Григорий Ромадановский - сёк руки и ноги, вешал почём зря. Оттуда спешно отходили разбитые сотни Минаева, Черкашенина и моего брата Фролки.
   Испуганные бояре теперь люто мстили, зверствовали, пытались кровью заглушить свой страх, отомстить холопам, осмелившимся их ослушаться: вырезали сотни ни в чём не повинных крестьян, выжигали деревни и сёла, рубили руки и ноги, жгли глаза, клеймили. Свой путь бояре обозначали залитыми кровью площадями городков и виселицами, на которых гроздьями висели повешенные. Даже земля, казалось, отрыгивала кровью да трупным запахом, словно не могла в себя столько всего впитать...
   Но, несмотря на всё, ещё десятки тысяч крестьян хоронились в лесах со своими бесстрашными атаманами, уничтожая рыщущие дворянские отряды, отбивая обозы. Война продолжалась - ещё не было побеждённых и победителей. Война продолжалась не на жизнь, а на смерть...
   - Всё, Фёдор - больше так сидеть я не могу! - я снял с плеч и бросил на лавку кунтуш, встал посреди комнаты и огляделся: на стенах ковры, добытые в Фарагане, на полу тканные половики, большая печь с палаткой и трубой.
   Слышен треск горящих поленьев, запах смолы - изба жарко натоплена. Окна затянуты тонко скобленым бычьим пузырём. За столом сидит Фёдор Шелудяк в простой, грубой белой рубашке. Локти лежат на голубой скатерти. В стороне на столе стоит большое блюдо с жареными чебаками, кувшин с мёдом. Я подошёл к окну - здесь было ясно слышно, как завывает на улице метель.
   - Хватит - засиделся я у тебя!
   - А чем тебе здесь плохо?! Подлечись, отогрейся - сейчас не время воевать. Вот дождёмся до весны и вместе ударим по боярам, дойдём до самой Москвы.
   Было слышно, как Фёдор наполнил кубки. Я повернулся к своему старому есаулу:
   - Нет, Фёдор - сидя в такой избе за столом можно всё забыть. Завтра я уезжаю.
   Шелудяк нахмурился:
   - Ты сам знаешь, батька, почему я здесь сижу.
   - Знаю - тебе город доверил. Вижу, что хорошо его смотришь, но не могу сидеть на месте. Не могу. Пойду на Дон и буду готовить казачье войско к весеннему походу. Навещу Корнилу и Самаренина - чую, домовитые камень за пазухой держат. Ещё раз попробую связаться с запорожцами, пошлю письмо Серко.
   - Лучше бы ты здесь остался.
   - Не волнуйся - людей своих тебе оставлю, - я сел за стол.
   - Зачем мне люди?
   - Тебе они нужнее - город сохранить. Я на Дону себе новых быстро найду, - я поднял кубок. - Завтра же возьму сотню и отправлюсь на Дон, навещу жёнку свою Олёну Микитишну - небось, забыла мужа. Говорят, мой старший - Гришатка, почти казак...
   Я замолчал, за войной было не до семьи и не до детей. Забыли меня, а может, и не нужен стал... Проверим, - я вновь поднял кубок. - Давай, Фёдор, выпьем за вольный наш Дон, за нашу боевую удачу и за скорый поход на Москву!
   - Давай, атаман, позвеним кубками!
   Наутро я уехал... С Фёдором Шелудяком так и не удалось больше свидеться.
   * * *
   Рядом со мной бросили снятое с дыбы тело брата.
   - О-охх, - слабо простонал Фрол.
   О нас забыли - дьяки и бояре шептались в углу.
   - Потерпи, братуха - немного нам уже осталось, - прошептал я. - Вечер и ночь - завтра трогать не будут.
   - Ох, Степан, как я тебя ненавижу - из-за тебя ведь всё!
   - А, может, если бы ты взял Коротояк, то не были бы мы нынче в пыточной?!
   - Всё из-за тебя... И муки мои... О-охх! - стонал Фрол.
   - Никто не знал, как всё кончится. Ты неплохо попил и погулял... Не мы бы, так Василий Лавреев или Фёдор Шелудяк подняли людей. Накипело в сердце, вылилось народной кровушкой, перехлестнуло через край и залило Русь-матушку. Правда у людей везде одна, будь то в Исфагани, у басурман или на Руси никто ни на кого не должен гнуть спину. Воля для всех одна.
   - Молчи, Степан - тяжко мне. Умираю я.
   Я рассмеялся:
   - Разиных не так-то легко погубить.
   - Не хочу я умирать - почему я должен из-за кого-то умирать?
   - Потому, что они умирали за тебя. Никто тебя, Фрол, насильно не звал ведь мог остаться с Корнилой и Самарениным в Черкасске. Не за крестьян и казаков ты здесь отвечаешь, а за себя.
   - Всё из-за тебя, все муки.
   - Слабак ты, Фрол - худой из тебя казак вышел.
   - Куда уж мне до тебя и Ивана. На тебе кровь наших семей: жён и детей из-за тебя Корнила приказал всех вырезать.
   - Бояться корень Разиных. Жалею - надо было в самом начале кончить крестничка.
   - Молчи, Степан - лучше покайся.
   - В чём мне каяться? Только в одном, что мало боярского да дворянского семени извёл - скинул с раската или с каменьями за пазухой отправил на дно Волги. Наши Васька Ус и Фёдор Шелудяк ещё потрясут Астрахань и Царицын, пошарпают воевод, поднимут людей.
   - Всё кончено, Степан. О, как я тебя ненавижу - я не хочу умирать! Я расскажу, где ты припрятал награбленное.
   - А сам хоть знаешь, где?
   - Догадываюсь...
   - Сволочь ты, Фрол - только этим жизнь свою ты не купишь, разве что смерть отсрочишь.
   - Ненавижу!
   - Дурень ты - вспомни, какие с тобой рядом были люди, вспомни их лица...
   - Ненавижу, - в исступлении шептал Фрол.
   Он тяжело дышал, воздух с хрипом вырывался из его перекрученного на дыбных ремнях тела. Фрол с наслаждением прижимался к холодному земляному полу подвала.
   - Терпи, братишка - за людей, за правое дело страдаем, - пытался я утешить брата.
   - Ненавижу - всё из-за тебя! Из-за тебя страдаю, принимаю смертельные муки! Корнила всю семью вырезал и твои невинно пострадали. Олёна, твоя жена, которую ты не любил. Гришка и младший...
   - Замолчи, Фрол! - закричал я и пополз в сторону брата.
   - Что, атаман, очнулся? - надо мной нависла тень заплечных дел мастера.
   Я замер на полу.
   - Ты - крепкий мужик! - палач беззлобно ткнул мне в бок носком сапога. - Такие мне ещё не попадались.
   - Зато ты плох - были у меня ребята и покрепче!
   Палач беззлобно рассмеялся:
   - Я ж с тобой играюсь. Братец твой слабак - нет в нём твоей жилки.
   - На сегодня хватит, - донёсся голос дьяка. - Вечер ужо, тринадцатый час (шесть вечера - прим.). По домам пора.
   - Завтра тебя, антихриста, на площади четвертуют! - громко сообщил князь Одоевский.
   Дьяки и оставшиеся бояре, словно стая лисиц, визгливо рассмеялись.
   - Бунтовщик - сколько крови пролил невинной! - князь пошёл к выходу, пригнул в дверях высокую, горлатную шапку.
   За ним потянулись остальные.
   Подручные палача подхватили меня под руки и поволокли в другой подвал.
   - До завтра, братишка - держись! - выкрикнул я, оглядываясь на беспомощно лежащего на полу Фрола.
   Мне показалось, что он был без сознания.
   Меня проволокли по коридору, и я услышал знакомый скрип дверей казалось, что прошёл не день, а целая вечность.
   - Иди отдохни! - подручные хохотнули и швырнули меня вниз.
   Тьма взорвалась алыми пятнами, и в который уже раз меня поглотило бушующее красное море...
   * * *
   ...Среди ночи меня разбудил громкий стук в дверь, похожий на набатный колокол. Сон мигом пропал - встревоженный, я стремительно вскочил с лавки, сжимая в руках кривой турецкий ятаган.
   В сенях появился караульный казак:
   - Батька - срочные вести из Черкасска.
   Я отбросил кинжал на лавку - верно весть от Якушки Гаврилова. У нас был уговор, как уеду из Черкасска, чтобы он поднял голь и вырезал всех домовитых, а Корнея привёз бы мне в Кагальник.
   - Веди! - крикнул я, набрасывая на плечи алый кунтуш.
   В горницу вошёл незнакомый казак. Лицо его было вымазано грязью, кафтан разорван и заляпан кровью. Я нахмурился, предчувствуя дурные вести.
   - Батька - домовитые поднялись первыми! - выдохнул казак, вытирая грязным рукавом лицо и покосился на стоящий на столе ковш.
   - Пей, - я протянул ему ковш с водой.
   Казак жадно осушил деревянную корчагу.
   - Говори, где Якушка?!
   - Нет, батька, больше Якушки! - казак опустил голову, боясь смотреть мне в глаза.
   - Говори! - закричал я.
   - Его дома взяли - порубили на куски, живым не дался. Что осталось от него - в Дон кинули, - казак поднял голову и посмотрел мне в глаза. - Не его одного - многих порубили, живьём топили, сюда грозились дойти... Немногие схоронились.., - виновато проговорил казак, вновь опуская голову.
   В голове полыхнуло: "Нет больше Гаврилова Якушки - друга, брата названного ещё по персидскому походу". Я без сил опустился на лавку - пальцы нащупали холодную рукоятку ятагана и сильно сжали её.
   - Ну, Корнила - заплатишь ты мне за всё, за всё заплатишь! - с ненавистью прошептал я.
   Казак, глядя на мою руку, попятился к двери:
   - Корнила кличет домовитых идти на Кагальник.
   - Пусть идёт - встретим дорогого гостя! - я зло усмехнулся.
   Отодвинув казака в сторону, в горницу просунулся Леско Черкашенин - он недавно вернулся из-под Самары. Вернулся один.
   - Что случилось, атаман? - спросил он, разглядывая казака.
   - Якушку убили. Корнила с домовитыми собрались нас навестить, - ответил я.
   - Якушку? - не сразу поверил Леско и тяжело сел на лавку рядом со мной.
   Я обнял его за плечи:
   - Вот что, Леско - у меня три сотни казаков. Не казаки, а черти прошли вместе со мной и огонь, и воду! Остаёшься с ними, а я сегодня же отправлюсь в Царицын, приведу оттуда людей, и вместе ударим на Корнилу опередим крёстного. Калмыки тоже обещали прислать людей - пошли к ним казака. Глаза Леско грозно заблестели:
   - Щипанём Корнилу, чтоб голова отлетела, а с ним и других домовитых! Якушку порубили - видно силу свою чуять стали.
   - Продержишься, пока я не вернусь с подмогой?
   - Продержусь, атаман - где наша не пропадала?!
   Я встретился с ним взглядом... Господи, спасибо тебе за моих друзей-товарищей...
   ...Только после Крещенья вернулся я в Кагальник, привёл помощь: казаков, пушки... Никому это уже было не нужно... От Кагальника осталось чёрное пепелище, которое не смогла затянуть метель. Застывшие головешки торчали чёрными памятниками погибшим товарищам. Мой конь нервно заходил, вскрывая под снегом чёрные лунки пожарища. Я отвернулся от казаков и пришедших со мной черемисов. Обхватил лицо ладонями, чтобы они не видели, как исказило его горе. Почувствовал, как из прокушенной губы потекла тёплая струйка крови. Слизал языком - рот наполнился солоноватым, знакомым привкусом. Нет больше Леско Черкашенина, никого нет... Подняв коня на дыбы, я развернул его в противоположную сторону.
   - В Черкасск - изведём домовитых! - закричал я. - Отомстим за погибших товарищей! Ну, Корнила Яковлев - держись...
   К Черкасску я подступил с тремя тысячами конных и пеших, но окрепли домовитые, знали - пощады не будет, и не хотели сдаваться. Черкасск я не взял, метнулся и пробежал с зимними ветрами по казачьим городкам, что успели поцеловать крест великому государю. С домовитыми был один разговор - каменья в рубаху и в прорубь. Кажется, вновь стали возвращаться прежние порядки, но отравленной стрелой в спине сидел Черкасск. Домовитые надёжно укрепили город - обновили палисад, отремонтировали башни и раскаты. Колокольный бой с церкви Божьей матери часто заставлял домовитых покидать тёплые курени и бежать на стены. Мне нужен был крепкий тыл - я думал о новом весеннем походе, но казачью столицу так и не смог взять. Пришлось отослать людей в Царицын - мне нравился этот город, одним из первых ставший на мою сторону. Я хотел превратить его в свой оплот, форпост, от которого оттолкнусь весной в сторону Москвы. Стремился всячески помочь Петру Шумливому: присылал к нему огневой запас, людей, муку. Отослал в помощь Фрола с пушками. Дон затаился, домовитые стали гадать: "Жив ведьмак Стенька - ни пуля, ни сабля его не берёт, скоро вновь поход объявит, а мы подождём, торопиться не будем..."